Дом на Луне

Кеша ходил туда-сюда восемь раз. Потом все фотографировались, собравшись вокруг тачки с луной. Виталий Сергеевич пожал руку Иннокентию, а бухгалтер засунула конверт ему в карман.

Магический свет Луны, а также бурная деятельность Андреича, этого эстета и дилетанта, приносили свои плоды. Коробочка из-под зефира, которая служила сейфом, медленно, но неуклонно пополнялась. В какой-то момент ее уже приходилось подхватывать аптечной резинкой. Кеша ленился преодолевать эти препятствия и попросту выкладывал из карманов добычу на стол. При этом он покрикивал на меня, словно ухарь-купец:

— Не ставь мед на деньги! Ты не пользуешься деньгами и не представляешь, как это неприятно, когда все липкое!

Пришлось заменить «Зефир в шоколаде» на коробку из-под обуви Carnaby. Мальчик любил новые ботинки, в детстве мы его не баловали, часто принимая ношеные ботинки и сапожки от подросших детей наших друзей. Поэтому снисходительно относились к его маленькой слабости — чуть не каждый сезон приобретать фешенебельную обувь.

Больше всех с этой страстью нашего сына повезло Фиме, у них одинаковый размер ноги. Так что ботинки, отвергнутые мальчиком, неизменно перекочевывали к дедушке.

Представьте себе пожилого элегантного профессора в песочного цвета лодочках из кожи питона с вставками из кожи аллигатора, произведенных самим Baldinini! Это наш Фима — образец светского человека, форменный царь Мидас, одним своим прикосновением все вокруг превращающий в золото. Вот он идет на Домодедовский рынок за помидорами и тащит за собой коляску с такими скрипучими колесами, что даже бродячие собаки разбегаются и прячутся под скамейками. А самые храбрые псы лают на Серафима до хрипоты, пока он не сойдет в чрево метрополитена.

Никакие масла не брали эти скрипучие колеса, и никакие силы в мире не заставили бы Фиму расстаться с его кошмарной сумкой. В своих мечтах он уже вез в ней, как из пушки, день в день, час в час, минута в минуту, наши миллионы в Су-23, оглашая колодезным скрипом всю округу.

Я сказала «наши», поскольку в последний момент и мне Господь благоволил даровать коммерческий заказ, ибо истина бесконечна, а чудеса неистощимы. В конце августа Андреич подзывает меня к телефону.

— Маруся? — чей-то сипловатый голос. — Это друг Володьки Персица — Паша, помнишь, в Доме архитекторов мы нехило подебоширили? У меня к тебе дело. Вовка говорил, ты сценарии сочиняешь? Мне тут предложили снять рекламный ролик для партии «Триединая Русь», я там плакаты рисую. Это, конечно, не Голливуд, а всего лишь мультик на полторы минуты, но можно подзаработать, проси сколько хочешь, я передам, а там — как получится.

— Полторы тысячи долларов, — сказала я наудачу.

— Предоплату!.. — шипит Андреич.

— …И пятьсот аванс! — выпалила я.

— Моя школа! — потирал руки довольный астроном.

Паша созвонился, заказчики согласились.

В большом красивом светлом здании со стягом на козырьке нас встретил менеджер Илья и коридорами, коридорами — повел к «идеологам» в ставку. Там два солидных историка Всеволод Петрович и Святослав Тихонович — в галстуках, в пиджаках — часа примерно четыре вдумчиво, целенаправленно загружали меня информацией. Чуть ли не полный рабочий день я конспектировала вехи и события истории государства российского, которые они замыслили втиснуть в полторы минуты. На ярких исторических примерах в трех роликах по тридцать секунд мне надо было наглядно продемонстрировать, что, собственно, вся мощь России заключена в идее неразрывного триединства — державности, православия и народности.

Все это время Павел сидел со мной рядом за длинным столом, в том же сером обшарпанном пиджачке, и очень важно кивал головой. Вот как жизнь распорядилась, думала я, были два друга, вместе работали в мультипликации, вместе гуляли, выпивали, ухаживали за красивыми девушками, а теперь один высоко взлетел, превратился из Володьки в Вольдемара, ходит в блестящих американских галошах, блистает в Голливуде, на короткой ноге с Вупи Голдберг и Джеком Николсоном, а другой как был Пашка, так и остался, распрощался с возвышенными чаяниями, не стремится к свершениям, так, пробавляется на подножном корму.

— В общем, хронометраж такой, — подвел итог Святослав Тихонович. — Юрий Долгорукий возводит Москву на семи холмах — две секунды; набег Золотой Орды и достойный отпор Дмитрия Донского Золотой Орде — шесть секунд, духовный расцвет — пять секунд, три — на релаксацию. Вечер, пейзаж — две секунды, новое утро. Кремль белокаменный, художник Андрей Рублев — три секунды, нотки тревожности, заходит солнце, Минин и Пожарский — четыре секунды, Петр Первый — две, Ломоносов идет в Москву в лаптях — три секунды, Нарышкин — полсекунды, восходит солнце, а дальше весна, Университет, война 1812 года — пять секунд, строительство Новодевичьего монастыря — секунда, Кутузов, куда мы уйдем от Кутузова? Бородинское сражение — две секунды. Восходит солнце, ускоренно бегут облака. Строительство Триумфальной — секунда, Октябрьская революция — две секунды, Гражданская война — полторы, Отечественная — три, победный парад на Красной площади — одна, салют, заходит солнце. Лирическая пауза на две секунды, и — мажорно — выходим на новый духовный расцвет, связанный с освоением космоса: искания Циолковского, свершения Королева, подвиг Гагарина — семь секунд.

— А что будем делать с музыкой? — спрашиваю, захваченная глобальностью замысла.

— Музыка Свиридова «Время — вперед!» — марш.

— А закадровый текст будет?

— Текст нужен эпохальный — с бухты-барахты не напишешь, — произнес Всеволод Петрович, сурово сдвинув брови. — Такой нам потребуется текст, который наши потомки на граните выбьют! Надо много думать, чтоб написать этот текст!.. Боюсь, только мне и Святославу Тихоновичу он будет по плечу.

Мы скрепили нашу устную договоренность железным рукопожатием и условились, что у меня послезавтра будет готов сценарий первого ролика. Илья вывел нас во двор и всучил мне книгу с торжественным заголовком «Москва», начертанным славянской вязью, практически неподъемную.

— Ознакомитесь на досуге, — сказал он вполне серьезно. — Теперь насчет аванса: мне было бы спокойней, если бы вы принесли свои наброски. Тогда я с легкой душой выну из кармана пятьсот долларов. А то, знаете, как бывает — недавно один художник (от слова «худо») забрал сто баксов и пропал. Я его разыскиваю, а он мне заявляет: «Вот это все, что вы там рассказали, меня до того не заинтересовало, что я готов не только вернуть аванс, но и приплатить еще немного, только бы ничего для вас не делать!»

— А если я вам поведаю все случаи, — отвечаю, насторожившись, — когда я начала работать без аванса… Да и с авансом…

— В сле-ду-ю-щий раз, — настойчиво стал выпроваживать нас Илья.

— Илюш, а почему? — вступился за меня Павел. — Знаешь, Марусь, — он сказал артистическим шепотом, — если тебе Илья сейчас не заплатит, я откажусь работать, хотя уже знаю, как сделать красиво.

Я даже удивилась, какой этот Паша молодец.

Илья тяжело вздохнул и кому-то позвонил, наверное, Святославу или Всеволоду. Этот былинный богатырь и на первый взгляд не показался мне «светлячком», а уж, отдавая аванс, и вовсе стал смурной.

Дома я вывесила перед глазами свиток великой русской истории, посекундно расписанной Святославом и Всеволодом. Ум не вмещал столь динамичной концепции. Только знакомство с неумолимой хронологией тибетской Книги мертвых отчасти примиряло меня с таким забористым методом прессования великих и страшных событий. Как все это описать? Как выразить на бумаге?

Я до того сосредоточилась на отпущенных мне секундах, что глаза начали слипаться и меня поклонило в сон. Во сне сразу появился Юрий Долгорукий, мой стародавний знакомец, я в детстве с бабушкой гуляла под его простертой дланью, когда мы жили в Большом Гнездниковском переулке. Ветер шевелил его кудри, одежду, гриву коня. Потом показались лица простых русичей и злобных татар, скачущих с копьями наперевес на степных коротконогих лошадях.

Лошадь! Вот символ бегущего времени! Лошади мчатся в пространстве, а оно разворачивается, как свиток.

К вечеру был готов сценарий, подробный, с диалогами, с титрами и рекомендациями для художника. Я аккуратно перепечатала его на компьютере шестнадцатым кеглем, чтобы получилось побольше страниц.

«Памятник Юрия Долгорукого на коне оживает перед восходом солнца. Всадник стоит на вершине холма. Все покрыто лесами. Солнце восходит. Там, куда показывает рука, вырастают первые постройки. Слышен стук топоров, как на картине Васнецова „Начало строительства Москвы“. На коньке крыши сидит мужик с топором в руке, утирает пот со лба. В окне женщина, символизирующая Россию, рядом с ней мальчик — будущее России, и тут же храм — духовный расцвет.

Летят журавли, тревожно курлыча. На солнце наплывают тучи. С высоты мы видим, как тень от облаков издали ползет по земле к городу на семи холмах. Конь Долгорукого заволновался, раздувает ноздрю. Чует: это не просто тень. Это татары идут, ощетинившиеся копьями. Стук копыт, бряцанье оружием. Музыка становится тревожной…»

Ну, и так далее.

Когда я читала сценарий Кеше, он даже в одном месте смахнул слезу, потом встал, поблагодарил меня и сказал:

— Я горжусь, что я русский, а не калмык. Спасибо!

Текст послали по электронной почте на имя Федора Сухова, хотя Святослав Тихонович носил другую фамилию. Видимо, предвыборный штаб «Триединой» требовал конспирации, поэтому каждый, кто работал на продвижении «державности, православия и народности» имел свой партийный псевдоним на случай провала задания партии. Да и деньги там крутились немалые. Если какая растрата, то что с Федора Сухова возьмешь? Он давно уже где-то в глубинке Ярославской губернии со своей любезной Катериной Матвеевной.

Ответа от «f. suchov» не пришло. На следующий день тоже. Я заволновалась, доехало ли мое великое творение, не затерялось ли в проводах, не осело в сухом остатке на каких-нибудь серверах?

Звоню — подошел Всеволод.

— Знаете, что я вам скажу, — пробормотал он после паузы, — мы тут передумали. Этот художник с нами больше не работает. Слабонервный оказался. Хлопнул дверью и ушел. Мы погоревали со Святославом Тихоновичем, а потом взяли и сами за него плакаты нарисовали. Теперь своими силами сделаем рекламные ролики. А ваш сценарий слишком для нас хорош. Нам нужен партийный плакат, все должно быть с высоты птичьего полета, а вы там развели турусы на колесах. Словом, у нас к вам просьба: верните деньги.

Я почувствовала, как я вся напряглась, перед моим мысленным взором вырос конь Дмитрия Донского и сам Дмитрий с мечом. Он глянул на меня большими, почему-то черными злыми глазами и сказал:

— Не отдадим ни пяди!..

— Не отдам, — сказала я твердым голосом. — Я все сделала от души, ночи не спала, это мой гонорар.

— Как? — вскричал Всеволод. — Наша партия не может нести такие потери! Это же партийная касса.

— Все сделаю для вашей партии, да что — вашей, теперь она и моя партия, своя, родная, — речь моя текла, как полноводная река по российским просторам. — Одно могу вам сказать в утешение: на выборах я буду голосовать только за «Триединую Русь». Мой голос — ваш!

— Дороговато нам достался ваш голос, — вздохнул Всеволод, не ожидая, что получит такой отпор. Видимо, он понял, что деньги уже не вернуть. — А могу я вас попросить, — произнес он, окончательно закручинившись, — за наши пятьсот долларов отдать нам книгу, посвященную истории Москвы?..

Дмитрий Донской может мной гордиться, Минин и Пожарский записали меня в свое ополчение, Кутузов со мной поскакал бить французов, это была хоть и маленькая, но великая победа моего гордого малочисленного племени литераторов-сценаристов.

Конечно, если бы не великая цель собрать деньги на квартиру моему мальчику, я бы никогда не решилась на такой подвиг, а просто привезла бы деньги обратно этим трем богатырям и отдала вместе с книгой «МОСКВА». Но именно так становились героями простые русские крестьяне, когда на кону стояло — пан или пропал, будет жить Русь Великая или нет, когда ворог у порога…

Пойте Богу нашему, пойте, пойте, Цареви нашему, пойте Вси языцы, восплещите руками, воскликните Богу гласом радования: Господь, просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся, кто Бог великий, яко Бог наш? Ты еси Бог — творяй чудеса!..

К началу сентября у нас набиралась требуемая сумма.

Кеша объявил Андреичу, что берет отпуск и временно прекращает представления.

— О, нет! — взмолился прикипевший к луне астроном. — Я только что договорился с японским музеем современного искусства города Неяма, что мы покажем им луну. Они стали просить: продайте нам ее за большие деньги! Но когда я расписал им наши перформансы!.. Музеи крупнейших городов в очередь записываются. Это ж твой первый заграничный выезд, ворота в большой мир искусства! Благодаря луне ты станешь звездой всепланетного значения! Они уже выслали согласие на гербовой бумаге и обещали оплатить дорогу.

Кеша на минуту задумался, прикрыл глаза и явственно увидел себя с обритой головой в большой, как зонт, дорожной шляпе, сплетенной из непромокаемых кипарисовых стружек, в плаще из тростника, соломенных сандалиях. Издалека его можно принять за нищего, буддийского паломника или даоса, покинувшего бренный мир. В руке у него посох и четки со ста восемью бусинами. На шее висит сума, где хранится тушечница, флейта и крошечный деревянный гонг. А на сгорбленной спине медленно и осторожно несет Кеша через бамбуковый мост сияющую луну.

Внизу шуршат камыши, поют цикады, лягушка прыгнула в тихий ночной пруд. На берегу столпились японцы в черных строгих костюмах и японки в кимоно, завороженно глядят они на луну, у каждого в руках — маленькая серебристая цифровая камера.

Когда Иннокентий достиг середины моста, Андреич махнул рукой, и все защелкали фотоаппаратами, стали кланяться и благодарить художника и поэта, приехавшего из далекой России, вернувшего им поэзию, когда-то обитавшую на японских островах.

Кеша открыл глаза и сказал:

— Не уговаривай, Андреич, не поеду. Я нужен здесь, моим, нам дело надо делать, сейчас не до поэзии. С луной в Японию поедешь ты. Такая тебе оказана высокая честь. Я отдаю ее под твое начало и знаю, что ты достойно выполнишь эту миссию.

— А как я обустрою инсталляцию? — в неописуемом волнении воскликнул астроном.

— Мне представляется, какой должна быть выставка в идеале, — спокойно ответил Кеша. — Это просторный затемненный зал, луна лежит на деревенских деревянных санях, и ни одного человека. Пусто — ни врагов, ни друзей. Включил в розетку штепсель, и все дела. Других инструкций у меня нет.

Андреич сначала растерялся, что он едет в Японию с луной. Он и не мечтал побывать в тех далеких краях, про которые только знал, что там живут самураи и камикадзе.

Бывало, Йося Мерц рассказывал ему о своих поездках за рубеж.

— Если б ты знал, Андреич, — с блуждающей улыбкой говорил Иосиф, — сколько на Земле красивых мест — и все мимо денег!..

Думал ли астроном Потеряев, простой обитатель дома престарелых с Клязьминского водохранилища, что ему выпадет шанс в этой жизни воочию узреть Страну восходящего солнца, лежащую за пределами наших представлений о мире, за гранью действительности, обитель сновидений!..

Что ж, астроном Потеряев справил себе заграничный паспорт, купил костюм и отправился за японской визой.

В японском посольстве его удивило, что все сообщения для нашего народа висят на стенках исключительно на японском языке. Он стал выяснять, что все это значит. И хотя любого другого на его месте японцы крайне вежливо давно бы послали куда подальше, с Андреичем развели церемонии, поскольку в Японии старость в почете, и каждый старикан, доживший до Андреичевых лет, становится национальным достоянием.

Ему предложили зеленого чаю, усадили в кресло, подарили красочный буклет с фотографией Фудзиямы. Так что вскоре Иван Андреич-сан стал обладателем японской визы и мог беспрепятственно выехать по делам в Неяму.

Японская сторона, с нетерпением ожидавшая лунного шоу, мгновенно устроила билет на его имя, страховку. Правда, в целях экономии был предложен наземный транспорт и морской паром.

— А мне все равно, на пароме, так на пароме, когда еще такая возможность выпадет! — махнул рукой Андреич.

Кеша благословил Потеряева, объяснил, как себя вести с кураторами, какую речь держать на открытии, какие вопросы ждать от журналистов и что надеть на вернисаж.

Всей семьей собирали чемодан: новый шерстяной костюм и бабочка, белая рубашка и лакированные туфли, фотокамера, русские сувениры, бинокль, компас, теплые носки и носовые платки.

Луна была упакована в несколько слоев гофрированного картона, замотана полиэтиленом и завязана веревками. Мальчик помог все это доставить на Ярославский вокзал. Луну погрузили в багажный вагон, где она осторожно притулилась к ящику с финиками и коробке с компьютером, и поехала с Андреичем на Восток.

Через неделю мы получили телеграмму из Владивостока, что Потеряев погрузился на паром и отбывает на японские острова. Дальше связь с ним оборвалась. Да и честно сказать, не до него нам здесь было — полным ходом шел сбор денег, обмен, обсчет, сортировка купюр и перевозка наличностей.

Время-то сейчас какое — пиратское время! Если десять лет назад было бандитское, то сейчас немного стало полегче — бандитов сменили пираты. То там, то тут происходили вылазки рыцарей удачи. Недавно среди бела дня трое отчаянных парней напали на автомобиль BMW. Вышли на Осташкинское шоссе в черных вязаных шапочках по самые уши, остановили машину и, пригрозив автоматом Калашникова и гранатой, забрали деньги, которые везли пассажиры. Причем немалую сумму — битком набитый мешок.

Благодаря некоторому знанию жизни и пониманию насущных потребностей людей возникает вопрос: куда везли мешок долларов эти пассажиры? И откуда грабители узнали об их мешке? Видимо, у пиратов есть осведомители или везде расставлены маленькие видеокамеры. И они наблюдают за всеми, кто накопил, меняет или получает крупные суммы денег.

Кешиного брата, энтомолога Александра, ограбили сразу после выхода из обменника. Вечером после работы он зашел поменять накопленные на ремонт кухни триста долларов в обменный пункт рядом со своим домом, а когда вышел — к нему подбежали два мужика в черных вязаных шапочках и закричали, показывая огромные ножи: «Кошелек или жизнь!»

Александр благоразумно отдал бумажник. Они вынули все, что он туда положил, вернули кошелек и, не поблагодарив, растаяли в сумерках.

Кроме прямых вылазок пираты большого города прибегают к разным мошенническим методам выемки денег у населения.

К примеру, обзвонили ветеранов войны и под видом проведения клиникой имени Бурденко акции «Здоровый ветеран» являлись к ним домой и собирали деньги на долгосрочное гарантированное медицинское обслуживание.

Рита чуть не попала на десять тысяч рублей, когда явился такой мошенник. В белом халате, с фонендоскопом на шее и черной вязаной шапочке, он производил положительное впечатление, так и сыпал медицинскими терминами. Внимательно выслушав жалобы Риты, он сказал:

— Вам требуется более обстоятельное лечение, я должен посоветоваться с главным врачом.

Он куда-то позвонил, позвал «Исаака Соломоновича», вкратце изложил ему Ритины проблемы, а потом заявил, что потребуется не десять, а пятнадцать тысяч рублей, и немедленно. Слава Богу, у Риты не было при себе таких денег. Тогда врач любезно предложил Маргарите пройти вместе с ним в Сбербанк, чтобы снять деньги с книжки и передать ему. Рита стала собираться. Но пришел Фима и поломал сценарий. Доктор и Серафиму любезно предложил поучаствовать в проекте «Здоровый ветеран», внеся всего-то десять тысяч рублей, тем более Фима после операции на темени ходил с перебинтованной головой, как подстреленный красный командир. Однако Фима не так легко расстается с накопленными капиталами.

— Мы подумаем, — сказал Серафим, — и позвоним вам завтра в Институт госпитальной хирургии имени Бурденко.

Впрочем телефон, который оставил добрый доктор, неделю был намертво занят. Видимо, люди трезвые и рассудительные, из тех, кто за чуток притормозил, прежде чем вывернуть карманы, хотели побольше узнать об этой гуманистической программе.

А через некоторое время Фима услышал по радио, что арестовали банду мошенников в белых халатах и черных шапочках, которые под видом интеллигентных врачей выцыганивали деньги у больных ветеранов.

Так Рита и Серафим остались при своих капиталах и со своими жалобами.

Надо сказать, по ходу истории мы видим целое море подобных дел.

После этого случая Фима стал более подозрительно относиться к людям. А Рита нет. Она продолжала открывать двери всем, кто стучался или звонил в звонок. Я сто раз просила ее хотя бы смотреть в дверной «васисдас», перед тем как пускать пришельцев в квартиру!

— Вы же можете попасть черт знает в какую переделку!.. — кричала я на них и топала ногами.

Тогда Рита смущенно призналась мне, что не дотягивается до «васисдаса», так как он врезан в дверь слишком высоко. А спрашивать через закрытую дверь невежливо и оскорбляет желающего войти, пусть даже он пират в черной шапочке.

— Мир входящему! — звонко декларировала Рита, это прозвучало как заклятие, преодолевающее врагов, злых духов, призраков и химер. После чего безо всякой паузы приветливо предложила нашему товариществу купить небольшой пистолет или револьвер.

— Можно браунинг, — сказала она как о самых пустяковых, примелькавшихся вещах, — ну, такой, какой был у моего папы в Гражданскую войну.

Отныне по телефону старались не произносить слово «деньги» и «квартира». Все были уверены, что нас прослушивают таинственные спецслужбы, которые за определенный гонорар сообщают, у кого в домах имеются крупные суммы, зашитые в матрацы.

Придумывали разные кодовые слова. Скажем, так:

— Приезжайте, будем стричь купоны (считать деньги).

Или:

— Собираемся грести сено, вязать снопы (складывать доллары в пачки по тысяче).

Ибо наступала осень — пора было стягивать войска, сосредотачивать наши отдельные капиталы в одной кассе, чтобы, когда запоет полковая труба, мы двинулись с обозом в место назначения, где через год обещают нам построить то, что не называемо, но понятно каждому.

Квартиру Фимы и Риты решили использовать как перевалочную базу — ближе к стройуправлению. Был разработан жесточайший план, продуман каждый шаг, четко распределены роли, все утрясли, упорядочили, отрегулировали, казалось, никакая оплошность или случайность не могла просочиться в прописанный алгоритм. Это напоминало сооружение взрывного устройства, тот самый случай, когда минер ошибается один раз.

Все пункты детально расписаны в «Памятке бойцу». Пункт первый гласил:

«Товарищ! Москва полна прохиндеев и проходимцев! За каждым углом прячутся барсеточник или гопник. Цыганки так и норовят заговорить зубы, ввести в гипноз и беспрепятственно забрать содержимое твоего кошелька. Больше того! Она придет к тебе домой, и ты отдашь ей все золото и бриллианты, и еще кофе напоишь. Такова сила гипноза.

Поэтому — когда ты продвигаешься по городу, занимаясь дислокацией накоплений, — первое: старайся ходить по двое или по трое!

Категорически запрещается: вступать в разговоры, позволять до себя дотрагиваться, заглядывать тебе в глаза, декламировать стихи и петь тебе песни.

Третье: не подавай виду, что у тебя в карманах деньги! Перевозить большие суммы надо беззаботно и весело, как будто едешь на дискотеку или возвращаешься с военных сборов.

Форма одежды: перевозчик денег должен быть одет бедно, но аккуратно.

N.B: НЕ спать в метро с большими деньгами!!! Фима прочел в газете, что современный жулик оснащен специализированным детектором, который сквозь сумки и портфели на любом расстоянии определяет наличку…»

Однажды, словно стартовый выстрел, прозвучало:

— Все собираемся сортировать листовки и вычитывать рукописи перед сдачей в издательство. Завтра будем покупать книгу.

«Книга» — квартира. На абордаж! — как говорили матросы.

Первой в подземке с деньгами оказалась я. Пять «снопов» у нас дома были обернуты в фольгу для запекания курицы, сложены в рюкзак, а сверху для конспирации накрыты клубками шерсти и вязальными спицами.

Я вошла в вагон, села, достала спицы и начала вязать шапочку, являя пасторальную картину интеллигентной женщины среднего достатка.

Напротив меня спал пьяный мужичок, бомж не бомж, на вид, скорее, безработный инженер. Вдруг он поднял веки, наши взгляды встретились, что уже само по себе категорически запрещено «инструкцией». Я хотела немедленно отвести глаза, но тут его лицо окрасилось богатейшей гаммой чувств, какая только доступна полностью потерянному в жизни человеку, к тому же крепко выпившему.

Безудержной мимикой он дал мне понять, что потрясен, восхищен, даже в некотором роде обескуражен… моей красотой. Восторг придал ему силы.

Он встал, пошатываясь, сделал пару шагов, склонился надо мной и зашептал:

— Кто ты, прекрасная незнакомка?

Своим вопросом он молниеносно лишил меня бдительности. Да, человек немного выпил, но не в стельку же в самом деле, кожаная куртка хотя и старая, но благородно поношенная, запах — всего только перегара… Ничего отталкивающего, а вопрос сформулирован грамотно и утонченно.

Я невольно почувствовала к нему расположение, однако, памятуя об «инструкции», отмахнулась, мол, отвали — не приближайся. А он, как Чаплин в «Огнях большого города», изумленно:

— Ах, ты немая?.. Ну что ж, ладно, ничего, — бормочет этот человек с немыслимым состраданием. — Но ты немая и глухая? — он заорал мне прямо в ухо.

Я говорю ему:

— Держите дистанцию.

Ах, до чего он обрадовался, что у меня все как у людей:

— Боже мой! — вскричал. — Я хочу, чтобы ты была моей! Только моей и ничьей больше! Ты вяжешь? Лишь одна моя мама умела это делать! О, моя мама!.. Где ты была все эти годы? — воскликнул он, воздев руки к потолку, и страстно зашептал: — Я тебе не смогу дать свой телефон. У меня его нет. Но твой я запомню или запишу на ладони! — и с этими словами опустился на колени и начал осыпать мои руки поцелуями.

В общем, когда я встретилась в метро с Иннокентием (он вез еще двадцать пять «снопов», только-только взятых из банка) и с гордостью поведала ему о впечатлении, которое произвожу на мужчин, он побледнел и спросил с ужасной тревогой:

— А ну посмотри, на месте ли «снопы»?!

К счастью, как я и предполагала, этого человека интересовала я, а не мои деньги! Тогда Кеша выхватил из кармана спиртовые салфетки и обтер меня с ног до головы, причем особо тщательно тер мои губы и даже зубы!..

Тем временем Рита в лимонном берете — одна (Фиме как раз позвонили, и он разговаривал про футбол!) — отправилась снимать со своего спецсчета «Осень патриарха» в сберегательном банке сто тысяч рублей, шокировав служащих, поскольку утрачивала при этом какой-то огромный процент.

— Не надо сейчас ничего снимать, — взялась ее предупреждать кассир, — в середине декабря у вас будут проценты!.. Не снимайте!

Тут без содрогания нельзя представить дальнейшую сцену. Рита замешкалась у окна, за ней выстроилась длинная очередь, и, чтобы объяснить свой абсурдный поступок, она обратилась к этим недовольным людям с увещевательной речью:

— Понимаете, раз в жизни такое бывает. Вы уж извините, что со мной долго возятся! Надо снять весь вклад — внучеку квартиру покупаем… — словом, вела себя как профессор Плейшнер перед провалом: была рассеянна, заговаривала с каждым встречным и слушала пение птиц. А когда с сотней тысяч в сумочке она приблизилась к своему подъезду, оттуда вышли два типа в черных шапочках. Один сказал Рите:

— Бабуля, привет!

А она им ответила как ни в чем не бывало:

— Привет, мальчики!

И, одинокая, не обремененная сопровождающими лицами, впорхнула в полутемный подъезд. А эти двое — галантно придержали ей дверь.

Кто абсолютно молча и сосредоточенно возил «снопы» на «сеновал» и уезжал за новыми и новыми «снопами», которые хранились в разных банках столицы, так это наша Тася. Она вытаскивала деньги из внутреннего кармана красного пуховичка, складывала на стол и снова пускалась в путь на тонких шпилечках — цок-цок-цок, ни слова не говоря, заглядывал ли ей кто-нибудь в глаза по дороге в банк и обратно, читал стихи или пел песни.

Но тут возникла другая проблема: десять сотен долларов, из тех, что прислал из Анапы отец Леонид, отсырели и немного покрылись плесенью.

— Ну что вы смеетесь? — воскликнула Тася. — Да, он где-то хранил их, берег, прятал много лет в укромных уголках своих гаражей!.. Естественно, они заплесневели!

— Ничего страшного, — успокоила ее Рита. — Мы сейчас их вымоем и высушим!..

Они разложили сопревшие купюры на батареи, откопали фен и утюг, все это включили и принялись за дело.

— Идем брать кассу! — скомандовал мне Фима, надвинув на лоб поддельную клетчатую кепку Burberry. И мы вдвоем, тщательно соблюдая технику безопасности, отправились за его основополагающим капиталом.

В тот день в Сбербанке было очень много народу. Я села за стол и продолжила вязать голубую шапку, маскируясь под старушку. Серафим в старом вытертом пиджаке, из-под которого выглядывал растянутый ворот майки мальчика с черепом на груди времен увлечения того блэк-металлом, с седой трехдневной щетиной и слуховым аппаратиком в ухе, протянул в окошко сберкнижку и сказал:

— Я закрываю счет.

Девушка вскинула брови:

— Да вы что?! У нас нет таких денег! Надо заказывать!

За нами тянулся бескрайний хвост, и все с интересом слушали этот разговор.

— Я подожду, — тихо и с христианским смирением отозвался Серафим.

— Деньги здесь могут быть только после обеда. Езжайте в главный банк.

— Ладно, — говорит Фима, — поедем в главный. А вы заказывайте, заказывайте, вдруг там не будет, тогда я к вам вернусь.

Главный банк тоже не смог выдать Фиме все, что он накопил. И мы опять оказались в нашей сберкассе.

— Ну, привезли?

— Пока нет, едут.

Я занимаю очередь. Передо мной, казалось, вся Москва решила получить пенсию. В кассу вплывает Кеша с полным рюкзаком долларов. Он потоптался немного, излучая такое сияние, что любой, даже никудышный счетчик Гейгера мог бы запеленговать за его спиной сумасшедшие деньги.

— Привезли? — спрашивает он на всю сберегательную кассу.

— Да пока не привезли! — разводит руками Фима.

— Ну ладно, — миролюбиво говорит Кеша, — раз не привезли, я, пожалуй, пойду, дома подожду.

Он уходит, и тут же раздается голос Риты — узнаваемый и любимый всеми бывалыми радиослушателями, старыми москвичами:

— Друзья! — говорит она. — Где можно узнать, не оставила ли я косметичку, когда забирала свои сто тысяч?..

Буквально в каждом окошке светились наши лучезарные лица в состоянии полного аффекта. В третий раз подошла очередь Фимы, но с фронта не было вестей, и мы пропустили вперед веселую старушку, которая всячески норовила и снять побольше и чего-то там заначить.

— На гроб! — она мне сообщила с торжествующей улыбкой.

И — выразительно — глазами вниз:

— ТУДА не хочется!.. А готовиться надо!

— Несут! — ликующе крикнул мальчик, увидев двух здоровых инкассаторов с охраной, вооруженных до зубов, с мешками денег.

На протяжении получаса Фиме отсчитывали деньги перед микрофоном. Вся очередь слушала, какими тут пахнет сбережениями. Складываем деньги в портфель, застегиваем, выходим из банка, ну, Господи, помогай в напастях и треволнениях мира сего, избави нас от всякого злого обстояния! Облик Серафима выражает полное и абсолютное напускное спокойствие. Единственная им была допущена ошибка резидента — до самого подъезда за нами бежал какой-то не внушающий доверия субъект, крича:

— Мужчина! Мужчина! Вы забыли паспорт!..

Все были немного не в себе оттого, что надо быть исключительно осторожным и предельно внимательным. После того как Фима сделал выговор Рите и еще раз объяснил, как себя следует вести человеку при деньгах на улице, в лифте, сберкассе или дома, Кеша входит в дом с новой порцией «снопов», а дверь не заперта!

При этом взору входящего открывается такая картина — в комнате на столе высится гора Фудзи из банкнот различного достоинства, будто с минуты на минуту привезут партию героина. А Серафим как обыкновенный наркобарон стоит в туалете с открытой дверью — отливает. Не говоря уже о Рите, которая самозабвенно смотрит по телевизору передачу о Пушкине и вообще ничего не видит и не слышит.

Если со стороны посмотреть на наше содружество, подсчитывающее деньги, можно было подумать, что снимается кино с участием Роберто Де Ниро режиссером Квентином Тарантино. Серафим слегка небритый в мохеровой кофте с кожаными налокотниками сидел в конце стола и таинственно улыбался, отвечая односложно и невпопад. Вскоре выяснилось, что он куда-то задевал свой слуховой аппаратик, и вся эта загадочность благополучно компенсировала его глухоту.

Поэтому когда неожиданно позвонили в дверь, мы даже не обратили внимания, зато Рита вышла в коридор и быстро открыла. Кеша накинул одеяло на гору денег, и все застыли, как на спиритическом сеансе, глядя на стол и прислушиваясь к голосам в коридоре.

— Сахару не надо? Мешок недорого, — послышался хриплый бас.

— Нет, не надо нам сахару, — закричал Кеша, боясь, что Рита скажет: нужно, будем варить варенье когда-нибудь, и пригласит продавца сахара на кухню.

Единым фронтом мы двинулись к двери. Продавец, приезжий мужик в тельняшке и ветровке, посмотрел на эту шеренгу, явно настроенную недружелюбно к нему и его сахару, и ретировался.

— Никому не открывать! Приказано ведь никому не открывать дверь! — возмутился мальчик, — а вы тут устроили проходной двор.

Осталось только явиться преподобной Вере из общества «Свидетели Иеговы», которая на протяжении года названивала Маргарите и по телефону давала ей божественные наставления, хотя они абсолютно друг с другом незнакомы. Более того, она стала предлагать заглянуть к Маргарите на огонек. Тут Фима проявил бдительность и устроил жене скандал. Пришлось Рите продолжать учиться на заочном.

— Мы уже скоро переходим к Иисусу, — с гордостью говорила Рита.

— Только сейчас? За все это время? — удивлялся Фима.

Потом ей позвонила с такой же целью Надежда. Но Рита вежливо отклонила Надежду, сославшись на то, что у нее уже есть Вера.

— Вера — наш человек, — созналась Надежда.

— Осталось только начать трезвонить еще одной прохиндейке по имени Любовь, — сказал Кеша.

Теперь нужно было поменять доллары на рубли, а уж потом забрасывать в стройуправление, где как-то запросто сказали:

— Привозите все целиком, осталось два дня, вы рискуете, надо заключить договор.

Мы упаковали доллары и евро в полиэтиленовый пакет, положили деньги на дно огромной сумки, сверху набросали Фимины рубашки не первой свежести. Вроде мужики едут в прачечную стирать белье, а не везут охапку валюты в какой-то левый банк для обмена. Видите ли, эту квартиру можно покупать только за рубли. Так вот мальчику присоветовали одного банкира, замечательного тем, что порядочную сумму он обменивает с минимальным процентом.

На молниеносном военном совете постановили, что в оперативную группу включат Серафима.

— Ему будет интересно! — сказал мальчик.

Фиме велели сбрить щетину, надеть шерстяной черный без просверка костюм-тройку, подаренный мальчиком дедушке со своего плеча сразу после защиты диссертации, галстук, модные ботинки и швейцарские часы.

С ботинками вышла заминка. Фима не знал, какие выбрать.

— Ботинки к черному костюму, — поучал Серафима внук, — должны быть черные. ЧЕРНЫЕ! А не вишневые! И не персиковые!..

Благодаря общим усилиям образ бесприютного кокни, ночующего под мостом на берегу Темзы, сменил шикарный облик дона Корлеоне — такой у нашего Фимы необъятный диапазон.

— Тебе можно прохиндейничать на такой экзотической внешности, — уважительно сказал мальчик.

Мы даже начали опасаться, как бы у него не поинтересовались, когда он явится отдавать деньги за квартиру, почему он берет всего-навсего однокомнатную в захудалом районе, а не в Староконюшенном переулке или в доме Пороховщикова.

Итак, трое элегантных и непринужденных в обращении джентльменов с клетчатой дорожной сумкой, красноречивее клетчатой кепки повествующей о приверженности Фимы англомании, а также о том, что если он и не покупает лондонские футбольные клубы, то уж, по крайней мере, жить не может без английского эля, вышли из подъезда, сели в изумрудную ветеранскую «Оку», разогрели мотор и поехали. Мальчик за рулем, Фима — рядом, делая вид, что читает газету, а позади Иннокентий крепко прижимает к груди сумку с деньгами.

Рыцарь ордена тамплиеров, собравшись сделать вылазку против осаждающих его неверных, не сосредоточен так, как сконцентрировались эти трое, отправляясь на встречу с банкиром. Нервы у всех натянуты, как струны гавайской гитары. В памяти всплыли особо дерзкие случаи краж барсеток и сумок из салонов автомобилей.

Вспомнили директора художественной галереи из Таганрога, приехавшую на «Газели» — покупать столичное искусство. Ее интересовали картины из пуха и сухих цветов, есть такая группа художников-флористов. Все лето они живут на дачах, гуляют по лугам, собирают лютики и ковыль, сушат их, а длинными зимними вечерами сидят у себя в квартирках и клеят маштабные панно и миниатюры, поражая нас своей безудержной фантазией. И, что удивительно, хорошо продаются!

Так вот, директор галереи ехала с большими деньгами из Таганрога в Москву, беззаботно любовалась окраинами столицы. Вдруг сзади — бац! — их «Газель» получила едва заметный толчок. Шофер выскочил из машины, ему показывают на бампер: вай-вай, какая неприятность. И директор галереи туда же: ах! как это могло получиться? Возвращается — сумки нет. А там кроме денег — все документы, мобильный телефон, билет профсоюза работников культуры и серебряный заговоренный доллар.

Сумку с профсоюзным билетом и записной книжкой подбросили к дверям ближайшего отделения милиции, чтобы ограбленный гражданин не расстраивался — милиционеры найдут и позвонят. Милиционеры действительно позвонили — ее дочери в Таганрог и сказали: «Приезжайте, ищите тело, сумку мы ее нашли, а вот тело пока нет!»

Вспоминая этот досадный случай, Кеша еще крепче прижимал хозяйственный кофр с деньгами к своим тощим коленям, подозрительно оглядывая из окошка соседние автомобили.

Зато Серафим нашел подходящее время — огласил заметку, где специалисты Гознака предупреждают жителей столицы, что, по оперативным данным, в Москве разошлись фальшивые тысячерублевки очень высокого качества исполнения.

— «…Эти истинные произведения искусства можно получить даже в банках! А уж в обменниках, — читал Фима с выражением, — редкий случай, если тебе не подсунут фальшивую купюру…»

Встречу банкир Дима назначил на углу Сивцева Вражка и Староконюшенного, возле мусорного бака с надписью «Минкульт». Припарковали машину и стали наблюдать за мрачноватым потоком человечества, движущимся вдоль переулка.

— Он будет в джинсах, с полиэтиленовым пакетом в руках, — сказал мальчик.

Через тридцать минут к мусорному баку подкатил старый потрепанный «Москвич» эксклюзивной окраски «брызги шампанского». Оттуда вышел Дима в джинсах и с пакетом в руках, точь-в-точь такой, каким его описал мальчик.

Фима закрылся газетой, как бы читая, но держал ее вверх тормашками, всем своим видом показывая, что, по его представлениям, возможно, конечно, устаревшим, банкиры должны выглядеть иначе. Кеша тоже напрягся, но сумку все же выпустил из рук.

Мальчик уединился с Дмитрием в «Москвиче» и переложил туго перевязанные пачки кредитных билетов Государственного банка Соединенных Штатов к Диме в эфемерный полиэтиленовый пакет.

— Ты только скажи, сколько тут, — беззаботно попросил Дима, — а то мне некогда пересчитывать, — после чего скрылся с пакетом в торце ближайшего здания за массивной парадной дверью. Никакой расписки, ничего.

— Ох, — Кеша набрал в легкие побольше воздуха, вылез из машины, приблизился к заветной двери и прочитал табличку: «Общество спортсменов-инвалидов Московской области».

Кеша нервно подергал ручку: дверь была заперта.

Они сели в «Оку» и стали ждать.

— А вдруг он не вернется? — слабым голосом проговорил Кеша. — Даже если мы заберем его автомобиль в качестве компенсации, это не возместит нам и десятой части того, что он похитил.

Фима продолжал читать перевернутую газету.

Мальчик молчал.

Прошло сорок пять минут.

— Академический час, — нарушил молчание профессор Серафим, нащупывая нитроглицерин в кармане пиджака.

В этот момент массивная дверь Общества спортсменов-инвалидов распахнулась, и на пороге появился банкир. Насвистывающей походкой он возвратился к истоку, помахивая пакетом.

— Держите, — сказал Дима, вытаскивая увесистый газетный сверток, — здесь семьдесят три котлеты — два миллиона шестьсот пятьдесят тысяч триста восемь рублей.

О том, чтобы пересчитывать, не могло быть и речи. Да и пытаться стереть верхний слой металлической полоски, как советовали специалисты Гознака, дабы удостовериться в подлинности купюр, ни у кого не хватило пороху. Так все обрадовались простому факту возвращения банкира.

— Что вы разволновались, я не понимаю, — вымолвил мальчик, лишь только к нему вернулся дар речи, — мне рассказывали, один мужик шел прямо по улице с чемоданом денег — нес их в стройуправление!.. Правда, не донес… А Дима всегда держит деньги в полиэтиленовом пакете — в метро, в автобусе, в машине — бросит пакет на заднее сиденье, и привет. Ну кто подумает, что у тебя в затертом драном пакетике миллионы? Профессионал, — уважительно добавил мальчик.

— А мы только учимся, — скромно заметил Кеша.

Уже вечерело, когда они тронулись дальше в путь. Нельзя было терять ни минуты. И, как назло, Москва встала. На всех дорогах, объездах, трамвайных путях — сплошные пробки. Мальчик попробовал ринуться за эвакуатором, и моментально раздался посвист ГАИ.

Кеша задрожал от страха.

— Ну, все, — сказал он. — Сейчас они проверят, что там везут эти трое. И, к своей радости, обнаружат три миллиона!..

Весь — комок нервов, мальчик вышел из машины и вдруг вспомнил, что сегодня День милиции.

— С праздником! — сказал он, протягивая документы.

— Спасибо, — неподкупно ответил милиционер. — Едем по встречке. Права будем отбирать или штраф на месте?

— Держите, — мальчик протянул пятьсот рублей.

Тот разулыбался, пожал мальчику руку и проводил до автомобиля.

— Праздники я люблю, — инспектор ГАИ открыл дверцу и окинул взглядом салон, — но — такие: свадьба, день рождения! Там чувствуешь себя свободно, весело! А День милиции — знаете, как мы говорим? Лицо в цветах, а жопа в мыле!..

Кеша, мальчик и Серафим изобразили понимающие улыбки.

До закрытия оставалось полтора часа, когда три мушкетера с кошельком, доверху набитым золотыми дукатами, прибыли в СУ-23 и, припарковав «Оку» между красной «Маздой» и черной «Ауди», зашли в офис. В центре холла их встретил неработающий фонтан с гигантской малахитовой лягушкой в луже, победно зажавшей в зубах стрелу Ивана Царевича.

Мальчик забрал у Кеши сумку, и они с Фимой удалились в кассу. Глядя на их мажорную поступь, Кеша вновь вспомнил песню бродячих баулов:

Мысли блуждали у него в голове, роились, путались, и он никак не мог обрести обычное для него спокойное и созерцательное состояние духа. Всего за один сегодняшний день сколь многократно утрачивал он свою полноводную связь с потоком жизни, как захлестнули его омраченные состояния ума, типичные для носителей грубого ментального сознания. Ему даже не верилось, что он, Кеша, узревший все феномены лишенными рождения и исчезновения, вдруг ослепленный миражами, несколько раз чуть в набедренную повязку не наложил!

Кеша снял ботинки, сел в позу лотоса, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Естественно, к нему направился охранник, беспомощный узник сансары, но Кеша стремительно вынырнул из феноменального мира и погрузился в неизмеримую, ясную, вечную, божественную пустоту. А когда охранник стал трясти его за плечо и требовать принять надлежащий вид или покинуть помещение, Кеша размеренно произнес:

— Бедный какой человек, зачем ты надел эту шапку с кокардой?

Тут он увидел мальчика и Серафима. Что удивительно, они нарисовались точно с такой набитой сумкой, с какой удалились, и на их лицах было полнейшее смятение.

Оказывается, пока мы наскребали сантимы по всем сусекам, цена квадратного метра выросла на три процента. Ничтожные три процента, если ты покупаешь мороженое или пиво, не нанесли бы нашему бюджету никакого урона, но в случае покупки квартиры три процента оказались сокрушительными деньгами, завтра последний день, а у нас — ни к дереву прислониться, ни на камень опереться.

Наступил конец света, в этом не было никаких сомнений. Паника охватила дружный, сплоченный коллектив, где каждый выполнял конкретные задачи по добыванию денег, но никто не ожидал, что в самый ответственный момент их не хватит.

— Да что же это такое? — воскликнул мальчик. — Я не позволю так с собой обращаться! Я человек заслуженный, не простой, я два раза болел скарлатиной!

— Если я стану торговать фесками, люди будут рождаться без головы, — сказал Иннокентий отрывисто и хмуро.

А Серафим, наш подпольный миллионер, вы только вообразите себе: в одной руке у него черт знает сколько тысяч долларов, а другой он в прямом смысле схватился за голову.

— Я все время предчувствовал, что должно произойти что-нибудь в этом роде, — произнес Фима. — Ладно, если наши представления о честной игре не совпадают — идемте отсюда! — сказал он непреклонно, надевая кепку.

— Только не это! — застонал Кеша. — Я не повезу три миллиона домой. Их надо немедленно отдать. Кому? Зачем? За что? Не важно! Лишь бы от них отделаться! Избавиться от всего! — прошептал он малодушно. — Пустые карманы! И — находить везде и во всем тишину.

— Подождите, подождите, — стал урезонивать его Серафим. — Мы должны взвесить все аргументы и контрдоводы. А где мы возьмем недостающую сумму? Мой Институт международного рабочего движения закрыли, друзей-товарищей отправили на пенсию независимо от возраста. Отныне я и мои коллеги можем считаться, как ты говоришь, Иннокентий?.. Насельниками буддийских монастырей?

— Да, это великая страна для человека, готового раствориться в неизмеримом, — отозвался Кеша. — Ничего, будем уповать на вышние силы, и они нам подкинут еще немного!

— А что делать тем, кто не верит в Бога? — грустно спросил Фима.

— Уповать на тех, кто верит, — ответил Кеша.

Они вернулись в кассу и вновь предстали перед работником СУ-23 по имени Леокадия. Обрамленная кассовым окошком, она почему-то сидела в непроницаемо черных очках. Согласитесь: не такое уж частое явление среди кассиров. Все равно, что у вас принимает денежные вклады мужчина с пиратской повязкой на глазу, а когда ему нужно приблизиться к сейфу или о чем-нибудь справиться в картотеке, он громко стучал бы по полу деревянной ногой.

Леокадия выразила готовность принять НЕ всю сумму, а это ни много ни мало два миллиона восемьсот тридцать тысяч рублей.

— А тут действительно касса? — еще разок спросил мальчик, сверля Леокадию пронзительным взглядом.

— Да, — ответила она убежденно.

— ТОЧНО?

— Точно.

Леокадия приняла капитал. Счетный аппаратик разинул пасть, обнажил зубья и быстро, как виртуоз-балалаечник, принялся считать деньги. На табло высвечивались огромные цифры, складываясь в заоблачные, почти ирреальные суммы.

Пересчитав деньги, Леокадия артистично раскинула веером одну из пачек под лампами другого аппарата. Это был специальный прибор — определитель фальшивых купюр. И тут — ко всеобщему ужасу — кассу огласил противный писк.

— Елки-палки, — у Серафима на лбу выступили капельки пота.

Кеша съежился, как ягуар.

Леокадия отложила пачку и подвергла анализу вторую. Писк повторился. Леокадия сняла очки, внимательно изучила тысячную купюру на свет, поднесла под синюю лампу детектора.

Писк нарастал. Он уже напоминал милицейскую сирену.

— Кажется, мы сейчас получим бесплатное жилье — за мошенничество, — сказал мальчик.

— Минуточку, — сказал Серафим и, словно иллюзионист на цирковом представлении, выхватил мятую десятирублевку из кармана куртки. — А ну-ка, суньте!

Растерянная Леокадия сунула ее под всевидящий синий глаз детектора.

Поднялся писк.

— Десятки не подделывают! — победоносно закричал Фима. — Зовите монтера или электрика, кто там у вас заведует приборами?!. Он сломался!

Через минуту, жмурясь от яркого света, в кассу вошел усатый мастер Гоша. Такое впечатление, что он сидел под лестницей и ждал срочного вызова. Гоша выключил из сети аппарат, потом включил его снова, предварительно стукнув кулаком по кумполу. Аппарат пискнул в последний раз, как бы оправдываясь — уж и пошутить нельзя! И не издал больше ни звука, пока проверял наши деньги.

— Нет, я не знаю, — пробормотал Серафим, утирая пот со лба, — мы уже все щеки подставили, а между прочим, у нас их не так много, всего по четыре у каждого!

На прощание Леокадия сказала:

— Не хочется выжимать из вас последние соки, господа, но если в ближайшие сорок восемь часов вы не принесете сто сорок тысяч, наш договор будет аннулирован. Деньги вам вернут, а квартиру продадут другому покупателю, — и она махнула рукой в сторону малахитовой лягушки, за которой тулилась разная полупочтенная публика — трое харизматических горцев и некто вроде Тартарена из Тараскона. — Вон, видите, Маслюк с Полтавы? Вторые сутки здесь сидит, боится с деньгами отойти от охранника. А вон три горца Уча, Гуча и Датуча. Ждут, когда кто-нибудь из пайщиков не успеет сдать взнос.

— И, между прочим, завтра свадьба Элтона Джона с его другом, — серьезно сказал Серафим, разворачивая газету. — Теперь они покупают квартиру!..

— Надеюсь, не в нашем доме? — спросил мальчик.

Другой бы рассмеялся этой искрометной репризе. Но Леокадия надела темные очки, показывая, что аудиенция окончена. При этом содержимое клетчатого кофра исчезло в ее несгораемом сейфе, а взамен в металлическом блюдце, похожем на пепельницу, появился маленький, на редкость неформальный квиток, у нас такие чеки выдают в продуктовом магазине.

Оглушенные новой проблемой, не зная, где и как найти требуемую сумму, они сели в машину и задумались. За окнами автомобиля пробегали озабоченные люди в темных одеждах, рабочий день закончился, город почернел, дома обуглились, зажглись искры окон. Порыв ветра бросил в лобовое стекло сноп ярко-красных кленовых листьев.

— Поехали домой, там разберемся, — сказал мальчик и повернул ключ зажигания.

«Ока» затарахтела, чихнула и покатила домой. Кеша с Фимой расслабились, Фима имел осоловелый вид, пустая сумка с его рубашками валялась на полу, денег в ней не было, что искренне радовало Кешу.

— Только посмотрите на него! — качал головой мальчик. — Нет, вы видели? Радуется, что остался без денег!..

Мы ждали своих мужчин, не зажигая света. Темнело, капли дождя застучали по карнизу. Тася стояла у окна, смотрела на фонари, на автомобили с горящими фарами. Мы с ней хотели отвлечься, включили телевизор, но там по всем программам такие показывали ужасы — опять всех убили, опять всех зарезали… Мы его сразу выключили, чтобы не сбрендить.

Особенно волновалась Маргарита.

— По части опасений, — она говорила с гордостью, — я такая гениальная, что из одних моих опасений можно сочинить детективный роман!

Время от времени я звонила Кеше, он отвечал:

— Нету положительной динамики.

— Стремно.

— Оштрафовали.

— Наткнулись на скрытую мину.

Последняя информация, которую мы приняли в тот сумасшедший день, была такая:

— Деньги все отдали, а толку никакого.

Тут Рита выхватила трубку и прокричала:

— Зачем ты такие вещи говоришь по телефону! Те люди, которые все это время нас подслушивали, — им будет обидно!..

Поэтому, когда они наконец приехали домой, мы кинулись к ним и заключили в свои объятия. Даже не стали бы ничего спрашивать, как говорится, вернулись и вернулись. Но они сами все рассказали, когда напились, наелись, обогрелись «Амаретто».

— …В общем так, — завершил свое повествование Кеша. — Кто быстрей внесет полную стоимость, тот нашу квартиру и получит. Конечно, — воскликнул он с горькой обидой, — кавказцы приходят с полными рюкзаками денег — поэтому квартиры нарасхват!

— Кеш, тут есть человек, который вот именно с Кавказа, — с укором заметил мальчик.

— Причем кто это говорит? — сказала я. — Кто сам — с Урала!

— Видимо, он считает, что с Урала быть лучше, чем с Кавказа! — подхватила Рита.

— Что же нам делать? — недоумевал Серафим.

Он бродил по квартире, просвечивая, как лучом рентгена, книжные полки, навалы журналов и старых газет, надеясь отыскать тайные конверты, — вдруг он припрятал тыщу-другую и забыл?

— Тася вот-вот заплачет, — сказал мальчик, влюбленнейший из влюбленных. Он прямо поверить не мог, неужели наша семья не преодолеет все преграды, чтобы порадовать его любимую?! — Ну, где ваши друзья? — воскликнул он. — Сильные, смелые, богатые? Звоните Мордуховичу, пусть одолжит три тысячи баксов!

Все смолкли, понурились. Сразу стали слышны бормотания соседки сверху Аиды Пантелеймоновны: богоугодны ли цены на рынках? Снова эти евреи притесняют наших палестинцев… Коренное население вымирает, тогда как пришельцы оккупируют Землю…

— Ах, как нам сейчас пригодилась бы моя луна! — вздохнул Кеша. — Я бы с ней плыл, шел, летел, не щадя сил, пока не иссякло бы электричество, показывая, сколь многослойна жизнь, помогая постичь взаимосвязь всего сущего. Несколько выездов за ночь, и мы были бы спасены.

И тут он вскричал:

— Идея! А что если Потеряич продаст луну японцам! А мы под это дело срочно одолжим у Никаса Сафронова?! Посмотрим, что пишет астроном?..

Кеша вынул из кармана салатовый конверт, на нем марка с изображением горы Фудзи, нарисованной Хокусаем, с печатью города Осака — первое известие от Потеряева с тех пор, как его паром отплыл из Владивостока. Письмо пришло еще утром, но его даже некогда было прочитать!

Мы сидели молча, потрясенные, опустошенные, не поднимая глаз на Кешу. Когда он прочитал последние строки и отложил письмо, всем стало ясно, что последний шанс был эвфемиридой и этот шанс утонул вместе с дорогой и всеми любимой луной.

— Что ж, — сказал Кеша голосом человека, разом вышедшего за пределы надежд и опасений, — буду писать картины, а то все хеппининги да перформансы. Пора становиться классическим художником — из пуха и сухих цветов создавать пейзажи, как те ребята. У них, наверное, нет проблемы, где достать денег?

пропела Рита.

— Я пойду поставлю чайник, — сказал мальчик.

— Ставь, — сказала Рита. — Но учти, у нас чайник просто светится. Светит, но не греет. Его лучше как лампочку использовать.

— Господи! — воскликнул мальчик. — Лучше б ты этого не говорила! Только все мои надежды рушите. Тася, я тебе не пара!..

— Какая ерунда! — Тася подошла и обняла нашего мальчика. — Ты мой рододендрон, мой клевер, мой тысячелистник…

— А ты, Кеша, мой птичий горец, — сказала я мужу и тоже его обняла.

— А ты — …моя крушина, — рассеянно проговорил Кеша. В глазах у него стояли слезы.

— А Фима — мое мумие… — подхватила Рита.

— Все, друзья, — отозвался Фима, пропуская мимо ушей нежный шелест листвы нашего родословного древа. — Это дело не сдвинуть с места и целой упряжке миллионеров. Проще на Луне дом построить, чем купить тут квартиру, — сказал он виноватым-превиноватым тоном. А сам лежит, сложа руки на груди, как поверженный Наполеон.

— Надо мне будет Фиме сшить ночную треуголку, — пошутила Рита, но никто не засмеялся. На всех нашло такое уныние!

С тех пор как наш маленький, но гордый клан занялся борьбой за место под солнцем, Фима впервые приготовился сдавать позиции. Это был не какой-нибудь нокдаун, мы их пережили уйму за прошедший год! Но каждый из нас, вдохновляемый Серафимом, снова поднимался и с помутневшим взором, покачиваясь, шел в бой. Это был форменный нокаут, знаменующий полное и окончательное поражение.

Мой отец, видная персона, непотопляемый Серафим, умевший ловко обходить все подводные камни, такой у него богатый опыт ориентации по обстоятельствам, столько галстуков человек износил!.. Пожимал руку самому Чарли Чаплину! И вот он лежит на диване, престарелый летами, трагически прикрыв веки, и вся его поза говорит о том, что он никакой не золотой рудник, а простой Акакий Акакиевич Башмачкин, подверженный игре коварных стихий.

Боже мой, да вознесется рука твоя, не забуди убогих твоих до конца!

Все затихли, смолкла этажом выше Аида Пантелеймоновна, затикали наручные часы Серафима, мерно отсчитывая срок сдачи денег. Тысячи людей, дрожащих от страха, застыли на пороге любви, когда внезапно какое-то новое вихревое движение подхватило нас, мы это все почувствовали, не сговариваясь! Перед нами поплыли странные видения сфер, кругов, эфемерных пространств и небесных городов…

Нет, вы подумайте: только наша семейка вознамерилась прийти к выводу, что Бог несправедлив, непоследователен, непостижим, как мир, который нам снится во сне и который снится нам наяву, исчез в космическом растворении.

И тут, потрясая миллиарды галактик, в гробовой тишине, в бездне пламенного света раздался телефонный звонок.

Серафим протянул руку и поднял трубку.

— Алло, — сказал Фима.

Это был Анатолий Топчиев, географ. Почему-то голос в трубке зазвучал на всю квартиру, как будто это труба архангела, громогласно и отчетливо.

— Серафим Даниилович! — произнес Толя. — Я получил наследство из Америки, тот самый гонорар доктора Рябинина за гималайскую экспедицию!

— Не может быть!.. — прошептал Серафим, и его потускневший взгляд вновь обрел прежнее сияние.

— Не верите? Точно! И все благодаря вашим стараниям, заботам, благодаря вашим связям с дядей Колей, царство ему небесное, на меня свалилось целое состояние — десять тысяч американских долларов!!! Там, оказывается, в Чейз Манхэттен банке действительно до сих пор хранятся деньги экспедиции Рериха. И они мне безо всякой волокиты перевели по завещанию часть, причитающуюся дедушке, — с процентами! Представляете? Это произошло сегодня после обеда. Вы слышите, Серафим Данилыч? Какая удача! Теперь я смогу купить параплан и фотографировать землю с птичьего полета! Ой, да что я — о себе да о себе? А вам не нужно денег? Вы как сейчас, не нуждаетесь?

Фима по привычке, по обыкновению своему, раз и навсегда заведенному порядку, хотел ответить: нет, не нужно, спасибо, мой дорогой… Но, бросив взгляд на удрученную компанию, собравшуюся у него за столом, впервые в жизни признался:

— Толя, мы нуждаемся. И наши нужды не терпят отлагательств.

— Завтра идем в банк, — решительно сказал Толя, — и берем столько, сколько нужно.

запела Рита.

Небо за окном озарилось невечерним светом, внезапно расцвел на подоконнике бутон амарилиса. Мир перевернулся, поплыл, голоса затихли, смешавшись с далеким гудением тибетских чаш, звоном колокольчиков, звуками цимбал. День закончился. Наступила ночь.

Новоселье праздновали в узком семейном кругу, не стали приглашать кого попало, подумали: потом, когда отремонтируем квартиру, постелим полы и водрузим унитаз, позовем всех наших друзей.

А пока Тася и мальчик сидели во главе стола, счастливые, притихшие, и любовались мыльными пузырями, игрой радужного света на их боках.

— Это мне мама прислала баночку мыльных пузырей, — улыбнулась Тася. — Я всегда их просила у Деда Мороза.

Мы подарили им самое дорогое, что у нас было, — дубовый стол «Анаконда», дабы его нестареющая мощь, крепкие ноги и сияющая столешница (мы предварительно ее навощили и отполировали) могли послужить еще не одному поколению. Кеша обойдется раздвижным кухонным столиком, который скромно тулился в коридоре, пока на кухне царила «Анаконда».

От себя лично, в качестве отцовского благословения, он преподнес ребятам проигрыватель «Вега» с колонками.

— Пусть молодежь пользуется, им нужнее, — благородно сказал Иннокентий. — В конце концов это они у нас едут на ярмарку. Мы-то уже едем с ярмарки…

— Так и не доехав до нее, — благожелательно пошутил мальчик.

Мы уселись вокруг многоуважаемого стола на древние стулья Риты с Фимой. Доблестный дед Степан получил их в подарок от Октябрьской революции. В 1917 году во время штурма дворца князя Константина Романова рабочие и крестьяне экспроприировали эти стулья «у буржуазии». В минувшем столетии на них сидели гости Степы — Дмитрий Ильич Ульянов, младший брат Ленина, бессменный секретарь вождя Елена Стасова, пламенная Инесса Арманд, хирург Спасокукоцкий…

Вместе с медной люстрой в виде изогнутых стеблей озерных лилий рыжеволосый и лучезарный Степан подарил эти стулья Рите с Фимой, когда они переехали на новую квартиру в Черемушки. Там сиживали на стульях из дворца не менее яркие личности, гости Серафима и Маргариты: чубатый лейтенант Роберт, его жена Лючия Ивановна, модистка, радиожурналист Поплавский, член партии с двадцать второго года, возлюбленная Есенина, хотя и старенькая, а симпатичная учительница Шаганэ, Рокотов Сергей Аполлинариевич, дипломат и по совместительству шпион, как потом выяснилось, артистка Ляля Черная и ее муж Моисей Рыбак, специалист по арго, Юрий Визбор, да кто только не ходил к ним в гости и не сидел на этих стульях, много замечательного народа, хороших и добрых друзей.

Ушли гости, ушли насовсем, опустели стулья, стоят в ожидании у стен, и потому решили Фима и Рита передать молодоженам эти стулья — пускай старые, но еще крепкие. Грациозно изогнутые ножки твердо держали седоков, не качались, паплиновую красную обивку поменяли недавно, всего-то пятнадцать лет назад.

— Будут стулья — появятся гости, — крылатыми словами сопроводили Рита с Фимой свой подарок.

Остальную мебель купили в «Икее», новенькую, из свежего дерева, сработанную заботливыми руками потомков викингов. Особенно хороша была этажерка, на которой стояло несколько книг буддийской направленности. Как ци, сгущаясь, становится веществом, а истончаясь, духом, так мальчик покинул продуктовую ниву и стал работать в издательстве, которое продвигало буддизм в нашей увязшей в сансаре стране.

Иннокентий откупорил бутылку шампанского. Тася приготовила пасту — макароны с креветками, жареными помидорами, чесноком, зеленью, а сверху полила настоящим японским соусом в честь Потеряича.

Я тоже на радостях испекла пирог — все плоды, собранные мною за жизнь с древа познания, вложила я в начинку этого пирога, аккуратно нашинковав, нажарила лучку, тщательно перемешала, только бы не пригорело!..

— Какая у меня девочка стала большая, — с гордостью сказала Рита, — ей уже пятьдесят лет!..

Серафим, свободный ото всех тревог, сидел за столом в фирменной толстовке из вельвета в своем непостижимом могуществе.

— Ну все, — сказал он, поднимая бокал. — Теперь давайте, живите, как говорил мой дедушка Тевель: «Да будет воля Твоя, Отец, чтобы мы увеличивались и размножались, как рыбы».

Еще когда играли свадьбу на Красную горку, мальчик и Тася тревожились, как Фима будет выглядеть после удаления блямбы на их бракосочетании? Фима предложил им россыпь вариантов на выбор: или он будет с перебинтованной головой, словно командир Щорс, раненный на Гражданской войне, или с необъятным пластырем на макушке, или наденет камилавочку, оставшуюся в наследство от дедушки Тевеля. Но только при этом отпустит пейсы.

— Да ходи уже просто так, безо всего, — упрашивал его мальчик. — Чтобы нас не позорить.

— Не могу, — отвечал Серафим. — Подумают, что меня казак шашкой рубанул.

— Ерунда!

— А вдруг пойдет дождь? — беспокоился Фима.

— На этот случай человечество сделало изобретение, слышал когда-нибудь? Зонт называется.

Но Фима все равно пускал волну и даже не хотел идти с Маргаритой в Театр Вахтангова:

— Вдруг мне чихнут на лысину, как я потом с ними буду скандалить?..

В тот знаменательный год Серафим, исполненный энтузиазма, любви и духовной славы, перевалил на девятый десяток. Рита в кофте, связанной в стиле макраме, глядела на него с высоты своих восьмидесяти трех и спрашивала:

— Фима, ну ты рад, что тебе исполнилось восемьдесят лет?

— Восемьдесят, — отвечал Серафим, — это такой юбилей, когда ты и космос — и больше ничего…

Яви им, Господи, милость и отраду, благоволи даровать им ситцевую милость свою. Возраст, сами понимаете, то прихватит сердце, то давление… Недавно Рита пришла к врачу:

— Я заметила, — говорит, — если вдруг подскакивает давление, то его можно снизить, начав рыдать. Вот смерьте мне давление — какое у меня сейчас? Сто девяносто? Тогда давайте я сяду и буду у вас рыдать.

— Ну, рыдайте, — сказала ей участковый терапевт.

— Я села и стала рыдать, — рассказывала потом Рита. — Я прорыдала три минуты, и мне они показались часом. Я говорю: может, хватит? Уже три минуты. Она отвечает: нет уж, рыдайте пять!

Измерила снова — давление снизилось до ста шестидесяти.

— Ничего себе! — доктор так и ахнула. — Ну, можете рыдать, если хотите!..

Мы сидели в неподвижной точке вращающегося мира, Фима с мальчиком смотрели телевизор — кубок европейских чемпионов «Спартак» — «Арсенал» — и грызли семечки, которые жарила Тася.

— Все мое детство папа заставлял меня жарить семечки, — вздохнула она, помешивая их деревянной лопаточкой на сковородке. — Стоишь и жаришь часами, не отходя от плиты.

— Как же у вас тут плохо телевизор берет! — переживал Серафим.

Среди мельтешащих полосок и «снежной» крупы бегали черно-белые фигурки футболистов. Мяч почти не виден. Но Фиме и этого довольно, чтобы понять, что «Спартак» безнадежно проигрывает.

— Боже мой! — чуть не плакал Серафим. — Какие у нас были раньше игроки! Старухин — он играл головой! Так играл головой! Никто так не играл головой, как Старухин. Болельщики ходили смотреть — специально, как играет головой Старухин. Это было сильное зрелище. Пусть земля ему будет пухом.

Тут «Спартаку» англичане вкатили очередной мяч.

— Ой-ой-ой! — закричал Серафим. — Бобров! — воскликнул он, и глаза его засверкали. — Встань из могилы, покажи им, как надо играть!

Мы с Кешей, светясь от счастья, прохаживались из комнаты на кухню и обратно.

— Стоящая квартира, крупногабаритная, хотя и однокомнатная, — говорил Кеша. — Кухня — девять метров, а могла бы быть и шесть. Просторный коридор. Жалко, темной комнаты нету.

Он постучал по стене и прислушался:

— Гипсокартон хорошего качества. Обои будете клеить или красить водоэмульсионкой? Я бы покрасил! Причем все стены — в разные цвета. Но это пустяки. Главное — высокие потолки и большие окна.

— А давайте выпьем за тех, — предложил Фима, — кто помог нам приобрести эту уютную квартиру. Прежде всего мне хочется вспомнить добрым словом Кешину луну, которая вновь погрузилась в суп земной, откуда она когда-то вырвалась и обрела самостоятельное сияние.

— Так и представляю ее, — задумчиво сказал Кеша, — аккуратно лежащую на коралловом рифе, среди водорослей и актиний, вокруг раки-отшельники справляют тризну, а медузы поют ей свои псалмы. Жалко, что невозможно включить ее на глубине тысячи метров — представляю, какое было бы зрелище!

— Ничего, — успокоил его Серафим. — Пройдет несколько лет, ее найдут и поднимут со дна океана, как нашли самолет Экзюпери. Починят и поместят в музей. В Японии такая уйма музеев, что им раз плюнуть — создать еще один. Японцы назовут его Музей Утонувшей Луны. А Ивана Андреича назначат директором. Он этого достоин.

Все встали и подошли к окну. Стеклопакеты были тройные, из белого пластика последнего поколения. Огромные, от пола до потолка, они являли нам во всем великолепии пустынные серебристые лунные пейзажи, само Море Спокойствия простиралось перед нами, темное лунное море, покрытое морскими базальтами, освещенное ровным солнечным светом.

Справа возвышались горы космонавта Андерсена, а перед окном пролегала трещина, которая рассекала дно кратера и терялась где-то вдали, у горизонта.

Пейзаж обрывался и начиналось небо, как виноградная черная краска с мириадами светящихся косточек — звезд. Мы не узнавали ни одного созвездия, этот звездный атлас нашей семье был полностью незнаком, будто сумасшедший сеятель шагал за плугом и хаотически сыпал зерна. Лишь Млечный Путь выглядел привычно, и мы обрадовались ему как родному.

Неожиданно край неба окрасился голубым. Голубое свечение становилось ярче, сильнее, пока не хлынуло, как цунами, сокрушая дамбы, и не затопило Море Спокойствия, заливая синевой каменистую лунную поверхность. А из-за горизонта выкатилась огромная планета и стала подниматься над Луной, как исполинское голубое солнце.

Вся в очертаниях материков, до боли знакомых с детства, прошитых руслами рек, течение которых несет нас к иным берегам, растительным и животным мирам, скольжение тонкого в грузное, прозрачности в мутное, плоть Земли и образы Неба всходили над нами, напоминая о той прекрасной поре нашей жизни, когда мы все вместе, плечом к плечу, копили на новую квартиру, забывая про время, хлеб и воду.

Солнечный ветер овевал нашу Землю, вспыхивали огни святого Эльма, сквозь разрывы облаков просвечивали лазоревые моря и отчетливо слышались разговоры полузаснувших рыб — такая живая, пульсирующая, наполненная мириадами существ, иллюзорных форм божественного жизнь. Собирая заслуги по крупицам, объятые безмерной тоской, в течение бесконечно великих эонов, они ожидают, пока обретут драгоценное человеческое рождение.

Прах, песок, камни и дерева, жизнь, такая ослепительная, прозрачная и неисчерпаемая, жажда обретения, славы, похвалы, наши страхи разлук и утрат, в сутолоке полдня незаметно пронизывали тела свет сияющего солнца, а также блеск лунного света, перемешанные с ветром, огнем, водой и землей. Корни воображения, снов, галлюцинаций, где реальное остается для нас полнейшей тайной, города, скованные снегами, путь освобождения от череды рождений, храм Гуань-инь на Благоухающей горе, Мост Поцелуев и дерево Бодхи, которое последним исчезнет при кончине мира и проявится первым при новом рождении.

— Ой, — нарушила Тася наше потрясенное молчание, — завтра же купим тюль на окна.

— И шторы с веселеньким рисуночком, — добавила Рита.

— Все постепенно образуется, — сказал мой мудрый мальчик.

— Ну, — я спросила, — кто будет чай, кто будет кофе?

Мы вернулись к столу. Только Герасим остался спать на коврике у батареи под окном.

Кеша налил себе рюмочку и поставил на вертушку «Веги» виниловую грампластинку Джона Леннона, которую он хранил еще со времен студенческой юности. И зазвучала песня, та самая знаменитая, которую в 1971 году сочинил и исполнил на белом рояле битл в синих круглых очках. Сам рояль со следами его сигарет на крышке был потом продан за полтора миллиона фунтов стерлингов, очки сданы в музей, а пластинка все это время пылилась у Кеши на полке вместе с его первыми картинами — до этого торжественного дня.