Дом яростных крыльев

ДОМ ЯРОСТНЫХ КРЫЛЬЕВ

Серия: Королевство воронов. Книга 1

Автор: Оливия Вильденштейн

Переводчик: Siberian_forest

Редакторы: Siberian_forest, Marina_lovat,

Gosha_77, _Kirochka_, TatyanaGuda

Переложение для группы https://vk.com/booksource.translations

При копировании просим Вас указывать ссылку на наш сайт!

Пожалуйста, уважайте чужой труд

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

МАГНАБЕЛЛУМ

Великая война, развязанная 522 года назад между королевством Люс и королевством Шаббе.

Коста Регио победил в этой войне и стал первым королём-фейри королевства Люс.

ПРИМАНИВИ

Битва, случившаяся 22 года назад между горным племенем люсинов и фейри.

Сын Косты, Андреа, который правил королевством Люс в течение последнего столетия, погибает.

Марко Регио, сын Андреа, становится его преемником, выигрывает битву и восходит на трон королевства Люс.

ГЛОССАРИИ

Словарь люсинского языка

Альтецца — Ваше высочество

биббина миа — моя малышка

буондиа — добрый день, доброе утро

буонотте — спокойной ночи

буонсера — добрый вечер

Калдрон — Котел

кастаньоле — тесто, обжаренное в масле и обваленное в сахаре

корво — ворон

кугго — племянник

куори — сердце

дольча — дорогая

долто (долта) — дурак (дура)

генерали — генерал

граци — спасибо

— ина / ино — уменьшительно-ласкательный суффикс для имен

Маэцца — Ваше величество

мамма — мама

маре — море

мерда — дерьмо

микаро (микара) — мой дорогой (моя дорогая)

ми куори — сердце мое

нонна — бабушка

нонно — дедушка

паппа — папа

пефаваре — пожалуйста

пиколино (пиколина) — малютка

пикколо — маленький

Принчи — принц

санто (санта) — святой (святая)

скаццо (скацца) — оборванец (оборванка)

скуза — извини

серпенс — змей

сольдато — солдат

таре — земля

тиуамо — я тебя люблю

тиудево — я тебе должен

зиа — тётя

Словарь языка воронов

adh — небо

ah’khar — возлюбленный

álo — привет

beinnfrhal — горная ягода

bilbh — тупой

behach — маленький

chréach — ворон

cúoco — орех

éan — птица

focá — черт

ha — я

Ionnh — мисс

khrá — любовь

Mórrgaht — Ваше величество

mo — мой

rí — король

rahnach — королевство

rih bi’adh — Небесный король

siorkahd — круг

tà — да

tach — этот

thu — ты

thu leámsa — ты мой

Tach ahd a’feithahm thu, mo Chréach — Небо вас ждет, мои вороны.

ПРОЛОГ

ДЕСЯТЬЮ ГОДАМИ РАНЕЕ

Эти узкие каналы иногда напоминают стеклянные стены, несокрушимые и неприступные, и они разделяют королевство на два мира: на земли чистокровных фейри и земли полукровок. Даже вóды, омывающие наши двадцать пять островов, подчеркивают эту разницу — тёплые и сверкающе-бирюзовые воды в Тарекуори, и прохладные и грязно-сапфировые — в Тарелексо.

Я родилась на неправильной стороне канала, на тёмной стороне, где живут полукровки или полурослики, как нас частенько называют. Хорошо, что за глаза. Высшее общество фейри слишком гордится своей благовоспитанностью, чтобы опускаться так низко, но я слышу, о чём они разговаривают. Хотя нас и разделяют каналы, это всё-таки не стены.

Голоса торговцев разносятся по водным артериям королевства Люс, скользя по стеклянным мостам, украшенным цветами, после чего начинают кружиться по переполненному людьми Портовому рынку.

— Кило золотых слив, — бабушка кивает на деревянный поддон, заполненный жёлтыми фруктами размером со стеклянные шарики. — Только самых маленьких.

Её корзинка уже переполнена привозными товарами, которые она собирается растянуть на две недели. В отличие от чистокровных фейри, у нас нет достаточного количества средств, чтобы закупаться на рынке в Тарекуори два раза в неделю.

— Мама предпочитает зелёные, нонна.

Я уже очень хочу опустить свою тяжёлую корзинку, но знаю, что эльфы — известные воришки, а ещё они маленькие и проворные. Я часто гоняюсь за ними по островам и мостам, но у них есть одно несправедливое преимущество — крылья. И хотя они не умеют летать высоко, в отличие от меня они всё же летают.

— Но тебе же нравятся маленькие, Капелька, и если мы купим вот эти, то нам не понадобится сахар.

Я перевожу взгляд на бабушку, на лице которой совсем нет морщин, как и на лице моей матери.

— Нам он точно не нужен или у нас нет денег?

Бабушка на мгновение закрывает свои зелёные глаза, но потом снова их открывает и смотрит в мои фиолетовые глаза.

— Не нужен, Капелька.

И хотя у меня нет с собой соли, чтобы посыпать ей на язык и заставить сказать мне правду, я знаю, что она солгала. Бабушка, может быть, и чистокровная фейри, но её магия не может скрыть то, как она морщит своё лицо, когда пытается защитить меня от суровой правды.

Какая-то дама проходит мимо нас, её юбка изумрудного цвета зацепляется за домотканую хлопковую ткань моего платья, тянет за нитку и рвёт её. Балансируя на месте с корзинкой в руках, я пытаюсь пригладить большим пальцем оттянувшуюся ткань, чтобы она снова ровно легла поверх моего бедра. Как бы мне хотелось растянуть эту ткань до самых щиколоток, но хлопок такой неэластичный.

Я подросла совсем чуть-чуть, но за лето мои конечности вытянулись, а волосы ярко-медного цвета сильно отросли. Теперь юбка доходит мне до колена, что совсем неподобающе для двенадцатилетней девочки. Мои одноклассники постоянно отвешивают комментарии на этот счёт. И хотя наша директриса, Элис, наказывает тех девочек, что хихикают надо мной, и тех мальчиков, что пялятся на меня, на прошлой неделе она вызвала бабушку, чтобы обсудить мой дресс-код.

Подумать только, моё пребывание в частном заведении Тарекуори зависит от длины моей юбки.

Я умоляла бабушку перевести меня в школу в Тарелексо, но она сказала, что для меня большая честь — посещать школу вместе с членами королевской семьи. Думаю, она надеется, что моя близость к чистокровным фейри компенсирует испорченную репутацию моей семьи. Хотя она настаивает на том, что моё присутствие в Скола Куори не связано с нашей репутацией, а имеет отношение к соблюдению традиций — все поколения Росси до меня ходили в эту школу.

Только вот она забывает о том, что все Росси, рождённые до меня, имели заострённые уши и обладали магическими способностями.

Неожиданно по моей щеке, прямо над моими закругленными ушами, скользит лезвие. Бабушка ахает, роняет корзинку на каменистую дорогу, хватает меня за плечи и притягивает к своему высокому гибкому телу.

— С каких это пор стражники поднимают мечи на детей? — говорит она ядовито.

Мужчина в белой форме убирает меч в кожаные ножны на поясе, его взгляд проходится по заострённым кончикам ушей моей бабушки.

— Церес Росси, твоей внучке надо подстричься.

— И вы решили подстричь её своим мечом, капитан?

Стражник поднимает подбородок, чтобы выглядеть ещё более устрашающе.

— Уверен, вы бы этого не хотели. Меня уважают не за мои парикмахерские навыки.

— А за какие ещё навыки можно вас уважать? — грозный шепот моей бабушки приподнимает волосы, обрамляющие моё лицо. Волосы, которые, по-видимому, слишком длинные.

— Что это ещё такое, Церес? — он прищуривает глаза, потому что он её услышал.

Ему не удается заставить бабушку задрожать, и меня тоже, но я сглатываю несколько раз. А потом ещё раз, когда пара стражников-фейри встают по бокам от капитана Даргенто.

— Сегодня её подстригут.

На челюсти Сильвиуса Даргенто дёргается мускул.

— Мне надо будет их измерить.

Бабушка проводит шероховатой рукой по моим густым локонам.

— Вы этого не сделаете.

Их взгляды сходятся в немой схватке.

Несмотря на то, что теперь моя бабушка обременена своей безмозглой дочерью и внучкой-полукровкой, её взгляд остался всё таким же острым, как те драгоценные камни, что украшают удлинённые ушные раковины жителей Тарекуори.

Моё внимание привлекает мельтешение крыльев. Два эльфа приземляются на наши товары, рассыпанные по земле. Я вырываюсь из объятий бабушки и, упав на колени, спешу собрать еду, которую она не сможет вырастить в Тарелексо. Эльфы подхватывают пучок веток рябины и начинают тащить его прочь.

— Ну, уж нет, не дождетесь!

Я вскакиваю на ноги. Только рябиновая настойка может успокоить маму, когда та становится возбужденной.

— Фэллон, нет! — кричит бабушка, окликая меня моим настоящим именем, а не тем прозвищем, которым она нарекла меня, когда я родилась, и которое использует мама в те редкие моменты просветления, когда она касается моего лба и шепчет: «Капелька».

Я начинаю пробираться сквозь толпу фейри, рассыпаясь в извинениях и расталкивая руки, нагруженные экзотическими товарами. Воры уходят вправо, и я кидаюсь за ними через стеклянный мост. Они разворачиваются, и я делаю то же самое.

Один из них врезается головой в навес цветочного магазина. Крылатый поганец что-то бормочет и начинает опускаться, утягивая за собой своего сообщника.

Я кидаюсь за ними и хватаюсь за ароматные веточки, которые обошлись нам в целый медяк.

— Попались!

На моём лице играет победоносная улыбка, как вдруг моя нога запинается о причальную сваю, отчего я заваливаюсь на бок и падаю прямо в канал, ударяясь плечом о проплывавшую мимо гондолу.

Когда я врезаюсь в неё, фейри, сидящий в гондоле, начинает кричать.

— Мерда! — моё ругательство заглушает громкий всплеск, вызванный падением моего тела в голубую-голубую воду.

Страх охватывает меня, когда мои ноги касаются песчаного дна неглубокого канала. На какое-то мгновение меня парализует, и мои волосы начинают развеваться вокруг головы, точно спицы колеса. Мои губы раскрываются, и вода попадает в рот. Я крепко сжимаю губы, а мои лёгкие пытаются удержать воздух внутри.

Несмотря на то, что раньше я никогда не плавала (никто в здравом уме не стал бы этого делать из-за хищных существ, шныряющих вокруг нашего королевства), мои гены водяной фейри берут своё, и я начинаю семенить ногами. Зацепившись за борт гондолы, я поднимаюсь над поверхностью воды и уже готова перекинуть ногу через борт, как вдруг кто-то ударяет веслом по моим рукам.

— Ну-ка, быстро отпустила, скацца, пока не перевернула лодку!

Я начинаю моргать, глядя на фейри, который только что назвал меня оборванкой, да ещё и ударил. На костяшках моих пальцев выступает кровь и начинает стекать по пальцам.

Когда он снова поднимает весло, я разжимаю пальцы и погружаюсь обратно в воду. Я прижимаю руки к вздымающейся груди, шокированная жестокостью этого типа и тем, что он ударил меня до крови.

Течение несёт меня прочь, и я уже перестаю обращать внимание на размытые очертания гондольера над головой. Глаза болят из-за бликов солнечного света и огромного количества соли, но я держу их открытыми, сосредоточившись на мерцающей розовой чешуе одного из тех зловредных существ, что населяют наши каналы.

Я продолжаю бить ногами и грести руками, продвигаясь по воде в сторону набережной. Но как только я касаюсь кончиками пальцев стены, змееподобное существо кидается на меня, хватает за лодыжку и затягивает под воду.

Лица моих немногочисленных любимых начинают проноситься у меня перед глазами, которые теперь покалывает от слёз — бабушка, мама, Сибилла, Фибус, Данте.

Я раскидываю руки в стороны и начинаю колотить ими по воде, параллельно пинаясь ногами, чтобы сбросить с себя оковы, покрытые розовой чешуей. Существо сжимает меня, словно тиски, и я уже начинаю думать, что моя ступня вот-вот оторвётся от тела.

Моё сердце подступает к горлу. Я разворачиваюсь, изгибаюсь в талии и ударяю по голове, которая начала подниматься по моему телу. Издав стон, очень похожий на человеческий, тварь отпускает мою лодыжку.

Несмотря на то, что змей в два раза длиннее меня, ширина его тела — не больше моего бедра, а на его голове находится небольшой рог цвета слоновой кости.

Пожалуйста, будь ко мне добр. Пожалуйста, пощади меня.

Я поворачиваю голову и над чистой поверхностью воды вижу размытые лица людей. Я замечаю сверкающие зелёные глаза бабушки и её чёрные волосы такой же длины, как у меня, хотя ей разрешается носить любую длину, которую она пожелает.

Она раскрывает рот, но её голос заглушает вода, которая давит со всех сторон на моё тело. Лошадиная морда змея резко возникает перед моим лицом, и его глаза цвета обсидиана смотрят в мои фиолетовые глаза. Как учил меня Данте, я сжимаю руки в кулаки и выставляю их перед лицом, чтобы защитить наиболее уязвимые части своего тела.

Существо проводит своим чёрным раздвоённым языком по алой струйке, которая сочится из моих костяшек. Его узкие ноздри раздуваются, голова наклоняется.

Морские змеи не очень нас любят, так как мы беспрестанно охотимся за ними, ловим их металлическими сетями, выжигаем их волшебным огнём и протыкаем копьями. И хотя в ход идут все части их тела — их мясо можно жарить, из кожи изготовляются аксессуары для богатых, а рога можно истолочь и использовать в приготовлении эликсиров, либо выставить как произведение искусства — варварские способы убийства этих существ всегда приводили меня в бешенство. Смерти любых животных, больших и маленьких, опасных и безобидных, вызывают у меня гнев.

Жаль, что этот молодой змей не может почувствовать того, что я не хочу причинить ему вред. Может быть, я каким-то образом могу ему это показать? Или ей. Я разжимаю кулаки, широко развожу руки в стороны, желая показать существу, что я безобидна. Морские змеи, может, и не обладают эмпатией, но они без сомнения умные.

Вода начинает вибрировать от шума, резких криков и громких голосов. Несмотря на то, что чистокровные фейри могут истечь кровью, они бессмертны и, тем не менее, никто не прыгает в воду, чтобы спасти меня. Да и зачем им это делать? Незаконнорожденные дети находятся на самой низшей ступени иерархии, всего на одну ступень выше людей. Готова поспорить, что некоторые зеваки надеются, что змей утащит меня в Филиасерпенс, их логово, которое уходит на несколько тысяч метров вглубь.

Когда язык змея скользит вдоль его безгубого рта, по всему моему телу прокатывается дрожь, уничтожая остатки кислорода. Я начинаю выталкивать себя на поверхность, и, наконец, моя голова выныривает из воды.

— Фэллон, Фэллон, — кричит бабушка.

Её удерживают стражники, но она отталкивает их, падает на колени, вскидывает руки, а затем опускает их и протягивает в мою сторону.

— Капелька, моя рука. Хватайся за мою руку!

Но розовый змей плавает туда-сюда между нами, не давая мне приблизиться к ней.

Седовласый стражник, широко раскрыв глаза, смотрит то на бабушку, то на меня, то на тело, покрытое розовой чешуей. Он, вероятно, не понимает, почему я всё ещё жива.

Я тоже этого не понимаю.

— Като, сделай же что-нибудь! — кричит ему бабушка.

Он вынимает из ножен меч и поднимает его в воздух. Змей хватает меня за талию и тащит назад, к центру канала, после чего поднимает голову и шипит на Като.

— Фэллон, — рыдает бабушка.

Змей обвивает меня своим телом, и хотя моё сердце учащенно бьётся, я не смею пошевелиться. Я едва дышу.

— Ржавый котел, что это он делает? — вскрикивает у меня над головой какой-то фейри, стоящий на стеклянном мосту.

Какая-то дама из Тарекуори, одетая в парчовые одежды красного и золотого цвета, прикрывает от солнца глаза, чтобы лучше видеть происходящее.

— Играет со своей едой.

Я начинаю извиваться всем телом, пытаясь высвободиться, но существо поворачивает ко мне голову. Я замираю. И хотя змей не шипит на меня, он высовывает язык и проводит им по моему подбородку.

Неужели он только что… только что лизнул меня?

Я хмурюсь, после чего поднимаю руку, решив схватить змея за шею и отодвинуть его голову, но он снова это делает. Его бархатистый язык проходится по моей шее в сторону подбородка. Когда я касаюсь ладонью его чешуи, существо замирает, уставившись на меня, а затем лижет повреждённую плоть на моих костяшках. Кожу начинает щипать, и к моему удивлению прямо у меня на глазах она заживает.

Существо утыкается своим коротким рогом в мою ладонь и продолжает зализывать мою кожу.

— Пробует свой обед, — говорит дама, облаченная в занавеску.

Но мне так не кажется.

Мне кажется, что змей меня лечит.

Вместо того чтобы ущипнуть его за шею, я провожу пальцами по его сморщенным спинным плавникам. Животное закрывает глаза, а его длинное тело начинает вибрировать. Эти вибрации проникают мне под кожу и заставляют меня завибрировать в ответ.

— Ты меня вылечил, — говорю я в благоговении.

Он открывает свои чёрные глаза.

— Зачем ты это сделал? Я же твой враг.

— Она разговаривает с этой тварью? — спрашивает женщина, одетая в занавеску.

— На каком языке? — отвечает её сосед.

Пока они сплетничают, я глажу чешую змея, и существо снова начинает вибрировать.

«У морских змей нет сердца, Фэллон. Это животное. Опасное и бездушное». Наша учительница флоры и фауны, Синьора Децима, прожужжала мне этим все уши.

Но это создание, похоже, что-то чувствует.

Боковым зрением я замечаю вспышки света.

— Сдвинь свою голову вправо, — приказывает капитан. — Или я спалю тебя вместе с ним.

— НЕТ! — кричу я хриплым голосом, который доносится до огненного фейри на мосту, выставившего руки вперёд.

Тело змея напрягается.

Я провожу рукой вниз по его шее и шепчу:

— Иди.

Он не двигается с места.

Я отталкиваю его и повторяю просьбу. Но он всё еще не двигается, как вдруг его тело, обернутое вокруг моих ног, резко опускается вниз, отпустив мои ноги, и зверь начинает скулить.

— Что ты?.. — мои слова превращаются во вздох, когда я вижу бабушку, которая шевелит пальцами, словно управляет нитями марионетки.

Она вырастила цветочные лианы, которые опутали мост, и которые она превратила в веревки. Они обвились вокруг безобидного дракона, поймав его в ловушку. Змей начинает выть, когда бабушка вытаскивает его тело из воды.

— Нонна, нет!

Лицо моей бабушки сейчас бледное как снег.

— Сейчас же вылезай из воды, Фэллон!

— Он не…

— Вылезай! — её голос звучит очень нервно, что ускоряет мой и без того бешеный пульс.

Я плыву к берегу. Зеваки замирают, словно кто-то заколдовал всех жителей королевства и превратил их в камень.

Я хватаюсь за скользкие камни, вытаскиваю свое мокрое тело из воды и плюхаюсь на спину, чтобы отдышаться.

— Я в порядке. Отпусти его, бабушка. Пожалуйста.

Кровь начинает сочиться из-под его чешуи в том месте, куда врезались плети лиан.

Я принимаю сидячее положение.

— Нонна, пожалуйста!

Она выходит из ступора и отпускает змея, который резко падает вниз, еле слышно поскуливая.

Огненные вены покрывают ладонь капитана.

— Какой магией обладает твоя внучка, Церес?

— Добротой. Это единственная магия, которой обладает Фэллон.

Бабушка опускается на колени рядом со мной, обхватывает моё лицо, и хотя её ресницы не блестят от слёз, её глаза сияют от страха.

— Моё бессмертное сердце чуть не остановилось, Капелька. И всё из-за чего? Из-за рябиновых веток?

Веток, которые я так и не смогла вернуть.

Я смотрю на канал в поисках рябинового пучка, и не могу оторвать взгляд от воды, потому что на дне канала апатично лежит змей. Кровь чернильного цвета поднимается от его тела, словно краска.

Бабушка хватает меня за подбородок и поворачивает к себе моё лицо.

— Первый и последний раз.

Она имеет в виду погоню за эльфами, мой прыжок в канал или то, что я погладила змея? Вероятно всё вместе.

Капитан резко сжимает руку в кулак.

— Ты оштрафована за использование магии, Церес.

Бабушка не отвечает. Она даже не смотрит в его сторону.

— Домой. Сейчас же.

Тон её голоса не терпит возражений, как и её пальцы, и её рука, которая обвила меня за талию, как только я встала на ноги.

Она, молча, тащит меня по рынку в сторону наших корзин, которые теперь пусты. Должно быть, их обчистили голодные полукровки или другие эльфы. Подобрав их с земли, она вешает их себе на руку. Я пытаюсь ей помочь, но, увидев её суровый взгляд, больше не настаиваю.

Когда мы добираемся до нашего двухэтажного дома на самом дальнем острове, бабушка сваливает корзины на кухонный стол и обхватывает руками толстую деревянную столешницу. Её спина сгорбилась, грудь вздымается и опускается.

Я подхожу к ней и прижимаю руки к её сгорбленной спине. Её рыдания сотрясают воздух и проникают в моё маленькое сердце, которое учащённо бьётся.

— Я в безопасности, нонна. Пожалуйста, не плачь. Я в безопасности.

— Ты не в безопасности, — отрезает она и смотрит на потолок в сторону маминой комнаты, которую та никогда не покидает.

— Он не причинил мне вреда, он меня вылечил. Смотри.

Я шевелю пальцами у неё перед глазами.

Она отодвигает от себя мою руку.

— Я говорю не о змее, я говорю о капитане, — её спешно произнесенные слова плывут по воздуху, точно пылинки. — Он придёт и заберёт тебя.

— За то, что я выжила в канале?

— Нет, Капелька. За то, что ты приручила зверя.

— Приручила? Я всего лишь его погладила, нонна.

— Ты когда-нибудь слышала о том, чтобы фейри гладили змеев?

Нет. Не слышала.

— Я водяная фейри. Может быть, мои магические способности наконец-то проявились?

— Водяные фейри могут контролировать воду, но они не умеют приручать зверей.

Она делает глубокий вдох.

— Когда королевская стража постучит к нам, ты будешь настаивать на том, чтобы тебе дали соль…

— Я могу просто облизать свои губы, — я начинаю улыбаться. — Я покрыта…

— Ты будешь настаивать на том, чтобы тебе дали кристаллик соли, и когда он растворится у тебя во рту, ты скажешь им, что была напугана.

Она обхватывает моё лицо, её длинные большие пальцы врезаются в мои скулы.

— Поняла?

Я закусываю губу и чувствую на мягкой плоти вкус солёной воды из канала и страх бабушки, а затем я делаю то, что хочет от меня женщина, вырастившая меня.

Я обещаю ей, что солгу, потому что в отличие от фейри, я могу это сделать.

ГЛАВА 1

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

У моей мамы прекрасные волосы рыжего цвета, напоминающие о заходящем солнце, которое заливает своими лучами горы Монтелюс. Она смотрит на них целыми днями, сидя в кресле, которое она покидает только тогда, когда ложится спать.

Фейри не живут на этих горных вершинах, навечно затянутых облаками. Чистокровные фейри живут за этой опасной горной грядой, благоденствуя на своих плодородных землях, которые известны своими идиллическими бухтами, пышными зарослями, перламутровым песком, и простираются до самого океана.

Я никогда не была в Тареспагии, но там живёт моя тётя, Домитина, вместе с прабабушкой Ксемой. Они владеют роскошным поместьем на берегу моря, которое привлекает богатых фейри со всех королевств.

Несмотря на то, что расстояние между нами можно преодолеть по морю за полдня, Домитина и Ксема никогда не останавливаются в Тарелексо. Даже тогда, когда они ездят в Исолакуори, чтобы навестить моего дедушку, Юстуса Росси, начальника королевской стражи.

Домитина и Ксема, также как и Юстус, стыдятся меня.

Я ещё раз расчёсываю мамины волосы, доходящие ей до плеч, стараясь не задеть кончики её ушей. Несмотря на то, что мой дед закруглил их с помощью стального лезвия в тот день, когда стало известно о её беременности, то есть двадцать два года назад, она всё ещё вздрагивает, когда их кто-нибудь касается. Но я не знаю, почему она это делает: от боли или от стыда. А поскольку она почти никогда не бывает в здравом уме, я боюсь, что никогда не узнаю ответа на этот вопрос.

Порывы солёного ветра вздымают воду канала и колышут кроны высоких хвойных деревьев, растущих вдоль горной гряды. В отличие от всего остального королевства, у этой лесной местности нет имени. Мы называем её по отличительному признаку: Ракокки — что на языке люсинов означает — болота. В народе эту местность также называют Ракс. Нас, фейри, предостерегают от посещения этого места, так как там живут люди, а также процветают бедность и коррупция.

— Ты когда-нибудь бывала в Ракокки, мамма?

Мама, как всегда, не отвечает, а только смотрит на узкий остров с его армейскими бараками, блокпостами и полем, простирающимся за ними. В серо-зелёной листве мерцают огни, которые отражаются от коричневой воды. С этого расстояния лес, освещённый факелами и свечами, кажется волшебным, хотя от стражников, которые патрулируют болота, я слышала, что на земле, где обитают смертные, нет никакого волшебства.

Я кладу расчёску на маленький туалетный столик рядом с чайником со свежезаваренным рябиновым чаем.

— Думаешь, там, и правда, так ужасно, как все говорят?

Под её окном проплывает гондола с солдатами, в заостренных ушах которых блестят золотые дротики. Если обычные жители Тарекуори предпочитают гранёные драгоценные камни, то солдаты стараются подбирать украшения к рукоятям своих мечей.

Опустив взгляд на мужчин, я улыбаюсь им, но они не улыбаются мне в ответ. У высокопоставленных военных-фейри всегда такие суровые лица, словно они в любой момент должны быть готовы ринуться в бой. Насколько я знаю, а знаю я довольно много, так как работаю с Сибиллой в «Кубышке», наш народ не воевал уже несколько десятилетий, так что они зря пытаются казаться такими грозными.

Мама бормочет что-то, что я не могу расслышать, так как за военной гондолой проплывает ещё одна, заполненная фейри, которые громко разговаривают и заливисто смеются, находясь под действием фейского вина. Один из них, мужчина с чёрными волосами до талии, дерзко мне подмигивает.

Я качаю головой и поворачиваюсь обратно к маме.

— Что ты сказала, мамма?

— Время пришло.

Я хмурюсь.

— Для чего?

Мамины ресницы поднимаются так высоко, что касаются её каштановых бровей.

— Бронвен наблюдает за тобой.

По моей коже бегут мурашки.

— Бронвен?

Голубые радужки глаз матери, которые на несколько тонов светлее моих фиолетовых глаз, становятся похожими на два белых водоема.

— Бронвен наблюдает.

Она начинает качаться взад-вперёд, и только эти два слова беспрестанно срываются с её дрожащих губ.

Я хватаю её за плечи и сажусь перед ней на корточки.

— Мамма, кто такая Бронвен?

Она повторяет те же самые два слова.

Я отпускаю её и наливаю чашку чая, которую затем подношу к её губам в надежде, что чай снимет её внезапную нервозность. Возможно, бабушка знает, о ком говорит мама?

Словно почувствовав, что я думаю о ней, бабушка входит в мамину спальню со стопкой постельного белья.

— Всё в порядке?

Я заставляю маму выпить ещё немного чая. Отвар как всегда волшебным образом действует на неё, и она успокаивается. Когда она перестаёт качаться в кресле, я ставлю чашку на столик и обхожу кресло, чтобы помочь бабушке заправить кровать бельём, которое пахнет глицинией и солнечным светом.

— Мама сказала, что женщина по имени Бронвен наблюдает за мной. Ты её знаешь, нонна?

Свёрнутая простыня выпадает из рук бабушки и катится по матрасу в мою сторону.

— Понятия не имею.

Но её застывшие пальцы и пульсирующие зрачки говорят об обратном. Не поднимая на меня глаз, она берёт в руки простыню, растягивает её и фиксирует на матрасе, щёлкнув резинкой.

Я гляжу на окно, за которым поднимаются с болот клубы дыма лавандового цвета. Люди жгут костры, которые должны согреть их ночью.

— Как думаешь, она живёт в Раксе?

— Насколько нам известно, она живёт в голове Агриппины.

Моё сердце начинает биться сильнее из-за жалости к женщине, сидящей в кресле, которая потеряла связь с реальностью из-за обрезанных ушей.

Я ненавижу короля Марко за то, что он заставил моего деда наказать свою дочь, но ещё больше я ненавижу своего деда за то, что он не воспротивился этому и не защитил свою плоть и кровь.

— Это так, но сегодня её слова, казалось, имели смысл.

Интересно, эта Бронвен — жительница Люса, или она живёт в соседнем королевстве?

— Она также сказала, что время пришло.

Бабушка заправляет пуховое одеяло, которое пожелтело и истончилось от времени, в пододеяльник кремового цвета, залатанный такое количество раз, что он теперь напоминает топографическую карту.

— Фэллон Росси!

Моё имя гремит за приоткрытым окном маминой комнаты, качнув лозу глицинии, которая захватила три стены нашего дома.

Я бросаюсь к окну, улыбка уже сияет на моём лице, потому что я где угодно узнаю этот голос, хотя он и не произносил моего имени уже целых четыре года.

Я кладу руки на подоконник и улыбаюсь ещё шире, увидев поднятое вверх лицо своего посетителя и голубые глаза, которые сверкают, как утренняя роса.

— Ты вернулся!

Мой голос звучит так, словно я задыхаюсь от возбуждения, и это заставляет свиту принца ухмыльнуться, но меня не волнует, что думают обо мне его друзья. Меня волнует только то, что думает обо мне Данте.

Становясь старше, я всё ждала, когда же он избавится от меня, но он этого не сделал.

— Ты стала ещё красивее, чем раньше.

Я смеюсь, в то время как фейри-гондольер пытается удержать судно на плаву, так как два взрослых мужчины ерзают на своих бархатных креслах, а другой встал в полный рост.

— Ты вернулся домой насовсем или на помолвку своего брата?

— Насовсем.

Он очень похорошел за эти четыре года. Его плечи стали шире, очертания лица — более чёткими, а каштановые косички отросли ещё больше. Теперь они касаются рукояти меча, украшенной драгоценными камнями, который висит на его нарядном кожаном поясе. Только его голубые глаза и загорелая кожа не изменились.

Он указывает большим пальцем себе за спину.

— Мой барак находится прямо напротив вашего дома, синьорина Росси.

— Как удобно.

Я чувствую чьё-то присутствие у себя за спиной. И поскольку мама не может стоять, я понимаю, что это моя бабушка.

Данте кланяется ей.

— Синьора Росси, выглядите потрясающе, как и всегда.

Я фыркаю, услышав его комплимент.

— Добро пожаловать домой, Альтецца. Надеюсь, ваша поездка на север была удачной.

— Всё именно так, спасибо. Если даже начнётся война, у нас теперь есть хорошие союзники, на которых мы можем положиться.

— Война начнётся, — говорит мама тихим голосом, который, похоже, донёсся до ушей принца, потому что на гладкой поверхности его лба появляется складка.

Чистокровные фейри обладают исключительным слухом.

Мои щёки вспыхивают, так как мне становится стыдно за заявление мамы. Я надеюсь, что Данте не заметил её зловещего шепота, но на случай, если он её услышал, я решаю сменить тему:

— Мне бы очень хотелось послушать о твоих приключениях, Данте.

Бабушка цыкает.

— Принц Данте, — я особенно выделяю звук «р» и закатываю глаза, так как, несмотря на то, что Данте является принцем королевства Люс, он, прежде всего, — мой друг.

Мальчик, который убедил своего брата не забирать меня в замок для дальнейшего расследования после того, как я приручила змея.

Мужчина, который подарил мне мой первый поцелуй в узком переулке в тот вечер, когда он уезжал в Королевство Глэйс.

Тёмное лицо Данте слегка светлеет.

— Я с удовольствием расскажу вам о них, дорогая Фэллон.

— Тогда найдите меня, когда у вас будет время.

— Где?

Он хватается за лакированный борт лодки, которая начинает раскачиваться ещё сильнее из-за того, как опасно далеко он наклонился вперёд.

— Поспрашивайте прохожих. Каждый в Люсе знает, где работает прославленный заклинатель тварей.

Я закрываю мамино окно, а фейри воздуха начинает отгонять лодку от берега.

Один из друзей Данте, должно быть, сообщил принцу, где я работаю, потому что улыбка исчезает с его лица. Похоже, он забыл уточнить, что я ублажаю желудки и печень своих посетителей, а не то, что находится ниже.

— Он никогда на тебе не женится, Фэллон, — голос бабушки стирает улыбку с моего лица.

— Я не собираюсь замуж.

— Ты собираешься стать его куртизанкой?

Я откидываю голову назад и кривлю рот от отвращения. Я не имею ничего против женщин, продающих своё тело — я считаю многих из них своими подругами — но я бы никогда… я бы этого никогда не сделала. Я достаточно опозорила свою семью одним только фактом своего рождения.

— Он не король.

Я начинаю теребить шерстяное одеяло, которым я до этого накрыла исхудавшие ноги мамы.

— Может быть, но принц не может жениться на простолюдинке. Если он хочет сохранить свой титул.

Я чувствую, что бабушка смотрит на меня, но я не смотрю на неё. Я слишком взволнована, раздражена и…

— Фэллон, лучше отдай своё сердце другому мужчине.

— Я никому пока не отдала своё сердце.

Она испускает вздох, в котором слышится так много слов. Я почти уверена, что большинство из них — мудрые, но сейчас я не настроена на её мудрость.

— Я опаздываю на работу.

Я целую маму в щёку, но решаю не целовать бабушку. Я проскальзываю мимо неё, спускаюсь по винтовой лестнице и выхожу в темноту Тарелексо.

Бабушка утверждает, что темнота защитит меня, и, вероятно, она права, но темнота также делает меня невидимой, а я хочу, чтобы Данте видел меня.

ГЛАВА 2

Водяная фейри, в крови которой нет ни капли магии, обречена на печальное существование, особенно если ей приходится жить на островах, испещренных лужами грязи. И особенно в те дни, когда работает рынок.

В такие дни западная пристань заполнена моряками, разгружающими остатки продуктов, которые не были проданы в королевской бухте: помятые фрукты, подгнившие овощи, кислое молоко, рыба с мутными глазами, мешки с зерном, заражённым жучками. И всё же полукровки и люди разбирают всё это до наступления сумерек. Когда у тебя бурчит в животе, выбирать не приходится.

Я обхожу зловонную лужу, приподняв свою длинную юбку, чтобы она не попала куда-нибудь, после чего её пришлось бы стирать. Несмотря на то, что я являюсь счастливой обладательницей трёх платьев, мне приходится оттирать с них пятна вручную, так как я не обладаю магическими способностями.

Больше всего на свете я ненавижу стирать одежду, а ещё менять белье в «Кубышке», когда прислужница Флора, которая живёт в поселении людей, остаётся дома, чтобы присмотреть за кем-то из своих двенадцати детишек.

Родители Сибиллы, владеющие таверной, популярной среди всего военного населения Люса и среди многих жителей Тарекуори, подумывали нанять ещё одну девушку, но люди склонны к воровству и обману, поэтому фейри, и даже полукровки, с трудом им доверяют.

Я прохожу мимо трёх моряков, загружающих пустые ящики в лодку, которая уступает по красоте гондолам и не такая прочная, как рыбацкие лодки.

Один из них присвистывает, что заставляет двух других обернуться.

— Как долго ещё ждать моему бедному сердцу, Фэллон Росси?

Я качаю головой, услышав шутку Антони, но улыбаюсь его настойчивости.

— Берил и Сибилла опять тебе отказали?

Антони бегает за каждой юбкой. Я слышала, что он переспал с половиной Люса, включая людей, а ещё, что он очень внимательный любовник, но я романтик и предпочла бы, чтобы мой первый любовник стал бы моим последним, а я сомневаюсь, что стану последней любовницей Антони.

— Я не просил ни одну из них выйти за меня замуж.

Верно. Потому что они были не против с ним переспать.

Он подходит ко мне быстрым шагом, разворачивается и начинает идти вместе со мной по пристани спиной вперёд в сторону ярко освещённой таверны.

— Я почти накопил денег на покупку квартиры.

— Поздравляю.

Он перестает идти, заставляя меня тоже остановиться, и склоняет ко мне свою голову. Его глаза сверкают, как звёзды над нашими головами.

— Я не шучу, Фэллон.

— Я тоже. Я искренне за тебя рада.

— Я серьёзно о предложение руки и сердца.

Запах соли и рыбьей чешуи поднимается от треугольного участка кожи, который выглядывает из-под расстёгнутого воротника его рубашки.

— Ты хочешь жениться на мне только потому, что я тебе отказываю.

Он запускает руку в густые волосы медового цвета, покрытые морской солью, которые кудрявятся вокруг его ушей.

— Я хочу жениться на тебе, потому что ты самая красивая и добрая девушка во всём Люсе.

Я крепко сжимаю пальцами тяжелые складки моего тёмно-бордового платья.

— Лесть не заставит меня сказать «да», Антони.

— А что тогда? Жемчуг? Я не испугаюсь змей Марелюса и достану его тебе, если понадобится.

Уголки моих губ опускаются, потому что он говорит серьёзно.

— Я не хочу, чтобы ты застрял в их логове.

И хотя после того судьбоносного дня я ни разу не плавала в рыночной бухте, когда никто не смотрит, я опускаю пальцы в прохладные воды канала и тихо произношу имя, которым я нарекла розового змея, раненого бабушкой.

И он приплывает каждый раз.

Да. Он. Самцы крупнее самок, а Минимус — огромный, так что выбранное мной прозвище не очень-то ему подходит.

— Тогда новое платье? Я могу заказать его купцу, который продаёт самый лучший шёлк в Тарекуори.

— Мою любовь нельзя купить, Антони. Её можно только завоевать.

— И как я могу завоевать твою любовь, Фэллон?

Военная гондола причаливает к пристани. Я невольно начинаю искать глазами Данте, но его нет среди шестерых мужчин, которые выходят из лодки. Вереницы волшебных огней, освещающих пристань, отражаются от золотых пуговиц на их униформах и от сережек, обрамляющих их заострённые уши. Я встречаюсь взглядом со знакомым лицом — Като.

Седовласый фейри часто заходит к нам домой. Думаю, что он приходит из-за бабушки, которую он провожает глазами каждый раз, но она уверяет, что он заглядывает только для того, чтобы шпионить за её внучкой. Юстус Росси, может быть, и не хочет больше иметь с нами дел, но он, тем не менее, следит за нами.

Антони издаёт низкий звук.

— Военные? Я должен был сразу догадаться.

Я перевожу своё внимание на рыбака.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего.

Он начинает пятиться, и его губы крепко сжимаются на его загорелом лице.

— Прекрасного вечера, Фэллон.

И затем он убегает к своим друзьям.

Я хмурюсь, наблюдая за его удаляющейся фигурой. Что он имел в виду под «военными»? Неужели он думает, что я хочу выйти замуж за солдата? Потому что это не так. Я вообще не желаю выходить замуж.

Но, подумав об этом, я чувствую ложь, потому что есть один военный, которому я без раздумий ответила бы «да»: Данте.

Я смотрю на разбитые палатки, которые, насколько я слышала, прочнее и роскошнее радужных домов Тарелексо. И хотя ко мне довольно часто подкатывают в «Кубышке», солдатам запрещено приводить гражданских в свои бараки. Сибилла уверена, что это связано с военными секретами, которые они хотят от нас скрыть, но теории заговора нравятся Сибилле не меньше, чем дразнить Фибуса по поводу его мягкосердечия.

Продолжив свой путь в сторону таверны, я слышу крики и ор, которые пригвождают мои шлёпающие туфли к покрытым солью камням. Змей бирюзового цвета выпрыгивает из канала и переворачивает ведро с рыбой. Моё сердце замирает от вида магии, окрашивающей ладони мужчин, в которых также появляются мечи. Неистовая толпа готова растерзать и сжечь чешуйчатого налётчика.

Я хрипло выкрикиваю «нет!», но звук моего голоса теряется в вечернем шуме. Я бросаюсь на край пирса, но останавливаюсь, сделав два быстрых шага. Предупреждение бабушки о том, что мне надо держать в секрете свою любовь к животным, давит на мои лёгкие так же сильно, как и косточки моего корсета.

Я прижимаю руку к ключицам, пытаясь успокоить учащенное сердцебиение, пока оно не привлекло чьё-нибудь внимание. Мой затылок начинает покалывать, что говорит о том, что я собрала небольшую толпу зрителей. Я надеюсь, что она совсем маленькая.

Я разворачиваюсь, и вижу, что за мной наблюдает Антони, а также две женщины, складывающие овощи в холщовые мешки. Их губы произносят моё прозвище — Заклинательница тварей. Если бы я не беспокоилась о том, что могу угодить в их логово, я бы украсила их изображениями свою кожу.

Интересно, что бы подумали люди, если бы узнали, что меня любят не только змеи. Все кошки и ящерицы в Люсе знают мой адрес. Даже мыши, которых большинство фейри и людей пытаются вымести из своих домов щётками или при помощи магии воздуха, находят ко мне дорогу. И хотя я их не выгоняю, я всё равно отношу их подальше, чтобы бабушка не увидела, как я кормлю их крошками и глажу.

Люди заводят себе питомцев, а вот фейри редко держат у себя домашних животных. Именно поэтому я иногда думаю, что Ракс не может быть таким уж страшным местом.

Всплеск воды заставляет меня развернуться к каналу. Но это просто какой-то мужчина вылил туда ведро.

Подняв взгляд, я замечаю движение на берегу Ракокки, сразу за военными бараками. Одинокая фигура стоит на чёрном песке, юбка развевается вокруг её ног. Она поднимает руку к своему тюрбану, словно пытается не дать ветру его размотать.

И хотя расстояние довольно большое, я замечаю странный блеск на её коже и в её глазах. В течение целой минуты я наблюдаю за ней. Она ни разу не моргает. Может, она слепая? Я слышала, что люди часто страдают от подобных напастей, потому что их тела более слабые, но это всё равно меня очень тревожит.

Бронвен наблюдает за тобой.

Шепот мамы касается моих ушных раковин, словно она стоит рядом со мной. Я подпрыгиваю и смотрю за спину, чтобы убедиться, что это не так.

Но позади меня только тёмное пространство.

Когда я снова смотрю на берег, женщины там уже нет.

ГЛАВА 3

Я до краёв наполняю волшебным вином кувшин для капитана Даргенто, мужчины, которого я ненавижу также сильно, как и стирку.

Нет. Это неправда. Я презираю его ещё больше.

Джиана, старшая сестра Сибиллы, ставит свою тарелку на деревянную поверхность бара.

— Я могу отнести ему вино после того, как проверю наличие свободных комнат.

Как и у Сибиллы, глаза Джианы бледно-серебристого цвета, и они кажутся ещё бледнее на фоне её тёмно-коричневой кожи. Несмотря на то, что сестёр разделяет шесть десятилетий, у них общие родители — такое редко случается в Люсе, где верность в браке — необязательное условие. К тому же чистокровные фейри живут от шестисот до семисот лет, а полукровки в два раза меньше. Если я проживу так же долго, я, вероятно, устану от своего партнера.

Я смотрю на то место, где сидит капитан.

— Я вполне могу совладать со своим отвращением и поставить кувшин на стол, вместо того, чтобы уронить его ему на колени.

Сибилла выходит из кухни с большим горшком, из которого поднимается пар и пахнет тимьяном.

— На чьи это колени ты хочешь пролить вино?

— Сильвиуса, — говорю я, не двигая губами.

Сибилла фыркает.

— Представь, какой бы ты была богатой, если бы брала с него по медяку каждый раз, когда он тебя касается.

Джиана глядит в сторону круглого стола, за которым сидят капитан, Като и три других высокопоставленных чиновника. Они уничтожают куски кабанины, которую она только что поставила между ними.

— Он всё ещё это делает?

Я хватаюсь за ручку кувшина.

— Если я начну брать деньги с ваших клиентов за то, что они меня трогают, я смогу купить особняк в Тарекуори.

Сибилла хихикает, но Джиана молчит. Она всё ещё смотрит на капитана, который вытирает жир со своего острого подбородка.

— Всё в порядке, Джиа.

— Нет, не в порядке, — она резко смотрит на меня. — Калдрон, как же я ненавижу это место.

— Нет, ты всего лишь ненавидишь клиентов, — говорит Сибилла, после чего начинает обходить толпу шумных посетителей.

Джиана убирает остатки еды с тарелки.

— Наши клиенты настоящие животные.

— Животные добрые.

Она смотрит на меня, и мне хочется себя ущипнуть. Джиана никогда меня не судила, но полукровки любят животных только в зажаренном виде или под соусом.

— Ты права. Наши клиенты — ещё хуже.

— Не ровняй всех под одну гребёнку, Джиа. Некоторые из нас — удивительные создания, — говорит Фибус, складывая локти на стол.

Я улыбаюсь своему любимому светловолосому фейри.

— Не видела тебя целую неделю, Фибс.

Он переплетает пальцы и, закинув руки за голову, потягивается. Он, вероятно, только что выкатился из своей кровати. Мой друг — ночное создание.

— Занимался семьёй.

Я хмурюсь, потому что Фибус питает отвращение к своей семье. Он переехал из Тарекуори в Тарелексо сразу же, как закончил школу.

— Что случилось?

Я обхватываю пальцами ручку ещё одного кувшина и приподнимаю его.

— Флавия обручилась.

— Твоя сестра обручилась? С кем?

— С другим чистокровкой.

— С кем?

Не то, чтобы я знала всех в Люсе, но обладатели заостренных ушей составляют двадцать процентов нашего населения, и поскольку я ходила с ними в одну школу, я знаю большинство их семей.

— С Викториусом Сурро.

Фибус произносит его имя с таким отвращением, что я не могу скрыть улыбку.

Несмотря на то, что Фибус и сам является обладателем заостренных ушей, он ведёт себя так, словно уши, растущие по бокам от его лица — закругленные. Иногда я боюсь, что его поведение приведёт его к обрезанию ушей, через которое прошла моя мама, но для этого ему надо совершить смертный грех, а Фибус, несмотря на свою дерзость, обладает чистой душой и сердцем.

Я киваю на потолок.

— Твой будущий зять сейчас в комнате прямо над нами.

Фибус следит за моим взглядом, его зелёные глаза темнеют.

— Ржавый котел.

Я широко улыбаюсь, услышав, как он чертыхнулся, после чего обхожу бар, чтобы отнести вино на стол капитана. Я стараюсь держаться рядом с Като, которому я могу доверить своё тело, но не свои секреты.

— Вам ещё что-нибудь нужно?

Капитан скользит по мне глазами янтарного цвета. Мне очень хочется прыгнуть в канал, чтобы смыть с себя ощущение, которое оставил его ухмыляющийся взгляд, но вместо этого я распрямляю плечи и нацепляю на лицо улыбку.

Он откидывается назад на своём стуле, и деревянные планки скрипят под весом его широкого мускулистого тела. Если бы он не был хамом и извращенцем, я могла бы восхититься его телосложением, но характер для меня важнее внешности, а характер капитана такой же гнилой, как те фрукты, которые продают на пристани.

— Юстус считает, что ты подаёшь здесь не только вино. Ты это знаешь, синьорина Росси?

Като вздрагивает.

А я нет.

— Мой дед думает про меня много плохого. Думаю, всё дело в ушах.

Я улыбаюсь Сильвиусу, потому что нет ничего более обезоруживающего, чем улыбка. Мужчины никогда не знают, что делать с улыбкой, но зато точно знают что делать, если девушка краснеет.

— Надеюсь, вы сообщите ему, что единственные бёдра, которые я натираю, это бёдра кабанов, которые вы так любите, капитан.

Я не планировала шутить, но уголки губ Сильвиуса всё равно приподнимаются в улыбке.

— Ты, вероятно, очень хорошо их натираешь, потому что они получаются невероятно нежными.

Сама напросилась.

— Если это всё…

— Церес знает, что ты работаешь в этом заведении?

Он склоняет голову набок, словно пытается посмотреть мимо меня, только вот его взгляд не отрывается от меня, как будто он пытается заглянуть прямо мне в душу.

— А почему она не должна об этом знать? Марчелло и Дефне относятся ко мне как к родной дочери. К тому же моя бабушка выступает за финансовую независимость.

Один из его солдат фыркает. Несмотря на то, что у нас столько дальновидных мыслителей, женщины в Люсе относятся к жителям второго сорта.

— И ты её достигла? — губы Сильвиуса блестят от свиного жира.

Я ещё ни разу не приручала кабана, потому что они живут в лесах Тареспагии, а те, которых я встречала, были порублены на части и засолены, но я уверена, что их компания понравилась бы мне больше, чем компания этого мужчины.

— Итак, синьорина Росси? — Сильвиус медленно облизывает губы. — Вы уже обрели финансовую независимость?

Поскольку, он знает, что это не так, я не отвечаю ему.

— Что-нибудь ещё? — мой голос перестает быть сладким, как мёд, и становится кислым, как золотые сливы.

— Нет. Спасибо, Фэллон, — говорит как всегда вежливый Като и кивает мне.

Порыв ветра касается моей кожи, возвещая о приходе нового посетителя. Я сразу же понимаю, что это кто-то очень важный, потому что девушки, сидящие на коленях потенциальных клиентов, перестают шептать свои сладкие глупости в заостренные уши.

— Любимый принц Люса вернулся, — Сильвиус всё ещё опирается на спинку стула, и его глаза, к счастью, больше не обращены на меня.

Я разворачиваюсь и замечаю Данте, загородившего вход в таверну. Золотые украшения ярко поблескивают то здесь, то там в его косичках, также как и сережки на его удлиненных ушах.

— Пожалуйста, — он проводит рукой в воздухе. — Не прекращайте ваше веселье из-за меня.

Уровень шума начинает возрастать, как и скорость моего пульса, когда его глаза встречаются с моими, и он улыбается. Я направляюсь в его сторону, сердце трепещет у меня в груди, как крылья эльфов. Я почти говорю ему «Вот ты меня и нашёл», но что если его визит в таверну не имеет ко мне никакого отношения?

Эта мысль отрезвляет меня.

— Добро пожаловать в «Кубышку», Альтецца.

Его друзья — ехидный рыжеволосый Таво и уравновешенный блондин Габриэль — подтягиваются за ним и внимательно оглядывают толпу; первый — в поисках развлечений, а последний — в поисках проблем.

Как и всегда, я собрала волосы, чтобы они не падали мне на глаза и шею, но теперь, когда я стою перед Данте, и его взгляд проходится по моему лицу, я жалею, что выбрала эту прическу, потому что из-за неё форма моих ушей становится ещё более заметной.

Я стараюсь отогнать это неловкое чувство. С каких пор это меня заботит? Мне всё равно. Так же как и Данте, иначе он не стал бы навещать меня ранее.

— Вас только трое?

— Да.

Оторвав взгляд от объекта моей одержимости, я подвожу их к столу, рядом со столом капитана, в дальней части таверны. Эта часть заведения предназначена для самых высокопоставленных гостей и она может отделяться от остальной части тяжёлым бархатным занавесом, если того пожелают клиенты.

— Когда ты начала здесь работать, Фэл?

Тепло тела Данте проникает под мою оголённую кожу.

— После окончания школы.

Я стараюсь смотреть на пол, чтобы не споткнуться о вытянутые ноги или какую-нибудь блудницу.

Мужчины, сидящие за столом капитана, встают, включая Сильвиуса, и кланяются.

— Вольно.

Данте, похоже, стоит прямо у меня за спиной, потому что его тёплое дыхание дразнит мою шею, когда он произносит:

— Надеюсь, сегодня нас будешь обслуживать именно ты, Фэллон.

Я поворачиваюсь к нему.

— Ну, это моя работа.

— Твоя единственная работа?

Его приподнятая бровь намекает на скрытый смысл его вопроса.

— Да, Данте. Это моя единственная работа. Я оставляю заботу за нашими очаровательными мужчинами профессионалам.

— Хорошо.

Его ответ звучит так же мягко, как и предваряющая его улыбка.

Пока мы стоим с ним вот так, его глаза неотрывно смотрят на меня, и толпа вокруг нас расплывается, превратившись в пятна калейдоскопа. Он проводит языком по своей чувственной верхней губе, что переносит меня в тот тёмный переулок, где осуществилась одна из моих детских мечт.

Тонкая рука обхватывает меня за талию.

— Выглядишь просто блестяще, Данте, — голос Сибиллы резко возвращает меня в нашу дурацкую таверну. — Удивляюсь, как это твои уши не оттягиваются под весом такого количества золота?

Данте отрывает от меня взгляд и одаривает Сибиллу улыбкой.

— А я удивляюсь, как твой язык ещё не раздвоился от такого количества острот.

Она запрокидывает голову и смеётся, в то время как я не могу даже усмехнуться, потому что всё ещё не отошла от вида принца.

— Что сегодня в меню, Сиб?

— На первое — жареный кабан с айвой, тушеная камбала и лингвини¹ в знаменитом мамином крем-соусе из баклажанов.

Он смотрит на своих друзей, который уже сели, раскинув ноги в стороны и облокотившись на спинки стульев.

— Мы закажем всё. Сделайте порции большими. Обратный путь был довольно изматывающим.

Таво присвистывает, когда Берил, одна из его любимых блудниц-полукровок в «Кубышке», проходит мимо стола. Он обхватывает её за талию и усаживает себе на колени. Её полные груди подскакивают, когда она усаживается на него. Если бы он попытался проделать такое со мной, я бы его укусила, но Берил только хихикает. И она продолжает смеяться, когда его рука исчезает в вырезе юбки, выставляющем напоказ её стройные ноги.

— Скоро всё принесём.

Сибилла начинает тянуть меня назад, но я упираюсь ногами, когда резкий аромат роз проникает мне в ноздри.

Точно змея, почуявшая кровь, Катриона начинает плавно скользить в сторону принца. Она — куртизанка, в отличие от других профессионалок. Другими словами, она берёт за свою работу серебряными монетами, а не медяками, и вместо того, чтобы вышагивать по таверне в полуголом виде, она никогда не выставляет напоказ свои прелести, пока ей не заплатят.

Она проводит ногтями, украшенными драгоценными камнями, по белой униформе, которая обтягивает мускулистое тело Данте, а затем по золотой окантовке его стоячего воротника.

— Добро пожаловать домой, Альтецца.

Несмотря на то, что умение Катрионы добиваться своего восхищает меня, мне хочется затянуть у неё на шее её атласный чокер, который так подходит к её платью пурпурного цвета.

Пальцы Сибиллы предупредительно врезаются в мою талию. Хорошо, что я не обладаю магическими способностями, иначе я бы перевернула кувшин воды на блестящие светлые волосы куртизанки.

Данте хватает руку Катрионы и сбрасывает её с себя.

— Катриона.

Мой гнев утихает.

Несмотря на то, что она переспала с большей частью Люса, я точно знаю, что она не спала с принцем, потому что она болтает языком так же легко, как и раздвигает ноги. Иногда я удивляюсь тому, что мужчины и женщины всё ещё хотят переспать с ней, учитывая её склонность к сплетням, но она считается лучшей в Люсе, а чистокровные фейри уверены в том, что они достойны только самого лучшего.

Я крепко сжимаю зубы, видя, как она шепчет что-то на ухо Данте. Он полностью переводит на неё своё внимание и пристально смотрит на их переплетённые руки. Может быть, он и не хотел, чтобы его ласкали, но он, очевидно, не против касаться её.

Ревность снова начинает сдавливать мою грудь.

— Фэллон, — резко произносит Сибилла себе под нос. — На кухню. Сейчас же.

На этот раз, когда она дёргает меня, я больше не в силах сопротивляться её руке.

ГЛАВА 4

— Фэллон! Он это сделал! Он действительно это сделал! — слышу я громкие вопли Фибуса, который затем вваливается в мой дом.

Я поднимаю взгляд от очисток репы, разбросанных по кухонному столу.

— Кто сделал, и что сделал?

— Данте. Он пересёк канал!

Моё сердце подскакивает к горлу, потому что канал, разделяющий Исолакуори и Тарекуори, проходит вдоль Филиасерпенс, подземной траншеи, куда бросают диссидентов, и где их наверняка хватают морские змеи и утаскивают прочь.

Поскольку фейри могут умереть, лишь достигнув невероятно старого возраста, или если им отрубить голову стальным лезвием, предполагаю, что многие из них лежат сейчас в этом разломе, в бессознательном состоянии, но живые. У них по кусочкам отрывают плоть, которая затем отрастает, чтобы быть съеденной снова. Это безжалостная форма пытки, которой пугал мою бабушку король, когда она выбрала мою мать, а не деда.

Она до сих пор не рассказала мне, как ей удалось этого избежать. Я периодически спрашиваю её об этом, но эти расспросы портят её настроение, поэтому я предпочитаю не давить.

— Дольто, — ругательство срывается с губ бабушки, которая начинает ещё интенсивнее скрести своим ножом по тонкой и сморщенной моркови.

Мне хочется сказать ей, что Данте не дурак, но разве это не так? Он рискнул жизнью, чтобы заполучить трон, который унаследовал его брат после битвы при Приманиви два десятилетия назад. Трон, которого Марко ждал целое столетие. Не думаю, что он вообще когда-нибудь передаст его.

— Это обряд посвящения в короли, Церес, — напоминает бабушке Фибус, хотя я сомневаюсь, что она об этом забыла. — Теперь Данте может законно занять трон.

Взгляд его зелёных глаз резко мечется в сторону открытой двери, проверяя, не подслушивает ли нас кто-нибудь. Желать несчастья королю считается изменой, и из-за этого он может угодить в канал.

Поскольку наш дом бирюзового цвета располагается в юго-западном конце Тарелексо, рядом с нами живут только двое соседей, и они сейчас находятся или на работе, или в школе.

— Если, конечно, с его братом что-то случится, — добавляет Фибус. — Да простит меня Котел.

Я поклялась на соли, что если Фибуса или Сибиллу когда-нибудь бросят в Филиасерпенс, я прыгну туда за ними, потому что именно так и поступают друзья, а тем более, если они — заклинатели тварей.

Фибус барабанит пальцами по дверному косяку.

— Так, ты идёшь или что?

Я резко встаю, и мои колени ударяются о стол. Делаю шаг в его сторону, но затем бросаю взгляд на бабушку.

— Нонна, ты идёшь?

— Чтобы понаблюдать за тем, как гордый парень превратится в высокомерного мужчину? Я пас.

Бабушка не отрывает взгляд от рыжих очисток, которые завитками падают на наш выщербленный стол.

— О, нонна. Данте совсем не похож на своего брата. Марко не дружит с полукровками, а вот Данте…

— Когда-то у короля Марко было много знакомых полукровок. Власть меняет людей. Никогда не забывай об этом, Фэллон. И ты тоже, Фибус.

— Да, мадам.

Я не могу представить, чтобы суровый и безжалостный король фейри когда-то дружил с полукровками с закругленными ушами, но бабушке уже более трехсот лет, а королю Марко всего лишь сто пятьдесят. Она знала его задолго до того, как его голову украсила корона из золотых солнечных лучей.

— Фэл-лон, — Фибус растягивает моё имя и начинает стучать по полу своим коричневым ботинком.

У него много достоинств, но терпение не входит в их число.

— Иду!

Я вставляю ноги в туфли и несусь следом за ним.

Мы бежим по узким мощёным улочкам и по деревянным мостам Тарелексо в сторону более широких дорог, залитых солнцем, и стеклянных мостов, ведущих к островам Тарекуори, где растут более яркие цветы, а воздух чище.

Через двадцать минут мы выбегаем на восточную набережную и расталкиваем локтями толпу людей, которые пришли поаплодировать мужеству принца. Воздух наполнен волнением и эльфами. Некоторые из них парят над головами своих хозяев и одеты в такие же одежды из шёлка и кожи; другие, не связанные обязательствами, воодушевленно шумят над вздымающейся лазурной гладью Марелюса, но держатся на довольно приличном расстоянии от неё, чтобы не стать обедом какого-нибудь змея.

Тошнотворный запах тёплой крови и рыбьих кишок смешивается с цветочными и цитрусовыми ароматами духов, которые поднимаются от чистокровных фейри. В отличие от нашего разбитого причала, булыжники этой мостовой полируют до тех пор, пока они не начнут сверкать серебром, и поскольку сегодня рынок закрыт, я не понимаю, откуда исходит этот тошнотворный запах.

— Посмотри, какой большой, мама.

Какой-то ребёнок держит в руках огромный кусок белой плоти, который еле помещается в его ладони и блестит, как его побритая голова.

Его мать прикрывает рот рукой.

— Боже благослови принца Данте.

Я тоже закрываю рот рукой, но не в благоговении. В ужасе. Потому что белая плоть покрыта розовой чешуей.

Я делаю шаг назад, позабыв о том, что меня окружают люди, и наступаю кому-то на пальцы. Человек что-то бормочет и отталкивает меня.

— Фэллон? — Фибус хмурит брови.

Он подходит ко мне и отрывает от юбки мою руку, которая яростно сжимает колючую ткань.

— Что на тебя нашло?

Я сглатываю, но моя слюна не может преодолеть комок горя, который встал у меня в горле. Фибус не знает о моей дружбе с Минимусом. Никто не знает, что я вижусь со змеем по ночам, кормлю его остатками пищи и глажу его чешую и прекрасный рог.

Никто не мог об этом узнать.

И теперь, об этом уже никто не узнает, потому что…

Моя нижняя губа начинает дрожать. Я прикусываю её верхними зубами.

Я слышу, как Фибус снова произносит моё имя, но я не могу ему ответить. Моя боль слишком сильна, она ужасна.

— Фэллон, что…

— Кто? Кто его убил? — бормочу я.

— Его?

— Если вы уже получили мясо змея, пожалуйста, отойдите назад, чтобы другим тоже достался королевский подарок, — кричит стражник в центре толпы.

Люди приходят в движение, и я замечаю, как сверкает золото в чьих-то косичках, как взмахивает чья-то загорелая рука, кожа на которой сверкает от пота и морской воды, и как блестит широкий мачете из серебра, опустившись на то, что осталось от тела зверя.

Я хочу убежать.

Я хочу заплакать.

Вместо этого я опускаю руку со своих дрожащих губ, высвобождаю пальцы из руки Фибуса и протискиваюсь мимо фейри и полукровок, которые стоят передо мной.

Все эти годы я замечала каждый новый белый шрам на теле Минимуса. У него их было пять — четыре шрама оставили лианы бабушки, и один — рог такого же змея.

Я знала их наизусть, потому что я гладила его голую, резиновую плоть каждый раз, когда мы встречались. Мне так хотелось иметь возможность вылечить его, как он когда-то вылечил меня.

Като стоит перед принцем, сдерживая толпу. Когда он замечает меня, он слегка качает головой. Неужели он думает, что я причиню вред Данте за то, что он убил животное? Несмотря на всё моё отчаяние и чувство отвращения, я могу причинить человеку не больше вреда, чем зверю.

Фибус касается ладонью моей поясницы и, приблизившись губами к моему уху, говорит:

— Идём.

И хотя я благодарна ему за поддержку, я не могу уйти.

Пока не увижу.

Я прохожусь взглядом по свёрнутым в кольца останкам змея в поисках повреждений на розовой чешуе, но не нахожу их. Я ещё раз на всякий случай оглядываю вытянутое тело. Несмотря на то, что змей такой же длинный и толстый, как Минимус, это не он. Слёзы облегчения, и стыда из-за того, что я испытываю облегчение, катятся по моим щекам.

Я быстро утираю их, в надежде, что их никто не увидит, но глаза Данте обращены на меня.

Я быстро моргаю, чтобы прийти в себя, и уже начинаю разворачиваться, как вдруг рядом с принцем причаливает гондола, и королевский лекарь-фейри гигантских размеров, одетый в традиционные чёрные одежды, выходит из лодки.

Данте передает кусок мяса одному из своих многочисленных стражников, после чего подходит к лекарю, который стоит так близко ко мне, что я могу сосчитать золотые колечки в раковине его уха — тридцать. Каждое из них украшает целебный камень. Он касается их своими пальцами, чтобы получить их силу для работы со своими пациентами.

Данте наблюдает за мной, на его лбу появляется складка. Так же, как и Фибус, он, должно быть, чувствует мою боль, поскольку знает, что я не выношу жестокого обращения с животными. Он медленно поворачивается и обнажает спину для лекаря. Кровь сочится из глубокой раны у него под лопаткой и стекает по спине.

— Зверь первый напал на меня, — Данте не произносит моё имя, но я понимаю, что его слова предназначаются мне.

И хотя мои глаза пощипывает, я не закрываю их и неотрывно смотрю на его рану.

Данте был ранен первым.

«Он был ранен первым», — повторяю я.

Когда я снова смотрю на безжизненное тело змея, моё сердце болит уже меньше. По правде говоря, оно стало болеть чуть меньше, когда я поняла, что это не Минимус.

Как эгоистично.

Я такая эгоистка.

Лекарь сжимает пальцами огненно-красный кристалл и подносит ладонь к спине Данте, после чего его бронзовая кожа начинает срастаться. Когда процесс излечения подходит к концу, огромный мужчина кланяется Данте. По пути к лодке, его взгляд перемещается на меня и задерживается.

Похоже, он ищет повод сообщить обо мне Юстусу Росси. Рассказать ему что-то, что может меня дискредитировать.

Я отвожу глаза, пока он чего-нибудь не обнаружил, и смотрю на жемчужину Люса — замок династии Регио из стекла и мрамора, окружённый чистыми каналами и золотыми мостами, ведущими к острову. Исолакуори. Сердце нашего королевства, бьющееся у него внутри.

— Фибус, — Данте кивает моему другу, сжав в кулаки окровавленные руки. — Уведи Фэл отсюда.

Фибус обхватывает меня рукой за талию.

— Я как раз хотел это сделать.

Когда мы начинаем пробираться сквозь оголодавшую толпу, Фибус делает глубокий вдох, после чего целует меня в макушку.

— Когда-нибудь из-за твоего сердца у нас будут очень большие проблемы.

— У нас?

Я поднимаю на него слезящиеся глаза.

— Да. У нас. У тебя, у меня и у Сиб. В горе и в радости. И так до конца наших очень долгих жизней. Мы дали клятву и обменялись кровью. Забыла?

Боже, я люблю этого парня. Я обхватываю его рукой за талию и сжимаю. Когда мы выбираемся из толпы, я говорю:

— Нонна оказалась неправа.

— Насчёт чего?

— Насчёт того, что Данте изменится, переплыв канал. Это не сделало его тщеславным. Она даже как будто раскаивался. Это укрепляет мою веру в то, что власть меняет не всех мужчин.

ГЛАВА 5

Дни проходят, и никаких убийств змеев больше не наблюдается. Впрочем, как и самого Данте. Я надеюсь, что он не навещает меня из-за предстоящей помолвки Марко и других государственных дел, а не из-за романтических свиданий с кем-то ещё.

Воспоминания о том, как пальцы Катрионы проходятся по его тёмной коже, постоянно прокручиваются у меня в голове, когда я не достаточно занята, и это заставляет меня всё время чем-нибудь заниматься. Когда я не работаю и не помогаю бабушке по дому, я ухожу в книги.

Чтение одно из любимых времяпрепровождений мамы, может быть, поэтому мне оно тоже очень нравится. Вместо того чтобы читать истории про себя, я читаю их вслух своей маме.

— И жили они долго и счастливо, дикие и свободные.

Я закрываю книгу в кожаном переплете, где рассказывается о двух фейри из враждующих королевств, которые преодолели свои различия и отбросили предрассудки, чтобы быть вместе.

Страницы книги истрепались и истончились из-за того количества раз, что я их перелистывала. Шёлковая нить, которая соединяет страницы обложки, начала распускаться. По словам бабушки, «Сказание о двух королевствах» было самой любимой книгой мамы. Не знаю, насколько это правда, потому что она не выказывает никаких эмоций, но это определенно моя любимая книга.

— Опять эта книга? — усмехается каждый раз бабушка, заходя в спальню во время чтения. — Ну, конечно же, теперь это и твоя любимая история.

Бабушка говорит, что я мечтатель, но если я не буду мечтать, то что тогда мне остаётся? Мать, которая отдала своё тело недостойному мужчине, и бабушка, которая отдала своё сердце тирану? Реальность слишком суровая. Ну, хотя бы у меня есть родители Сиб. Их любовь прекрасна.

Сиб так часто упрекает меня за мои романтические увлечения и нереалистичные ожидания. Самое ироничное в том, что это говорит девушка, чья семья представляет собой воплощение мечты. Но счастливцы часто не замечают своей удачи.

— Бронвен наблюдает за тобой, — шепот срывается с маминых губ, как только я ставлю книгу на её маленькую полочку рядом с гладким камешком, на котором вырезана буква «В».

— Кто такая Бронвен, мама?

Проведя большим пальцем по выемкам на камешке, я подхожу к окну и смотрю на коричневую гладь канала, которая блестит золотом в заходящем солнце. Мой палец замирает, потому что кто-то стоит в поле нашего зрения под склонившимися ветвями кипариса — женщина в тюрбане и платье такого же чёрного цвета, как и тени, окутывающие её.

Может быть, это та же самая женщина, которую я заметила на набережной пару дней назад?

У неё такое же телосложение. И одежда. Я щурюсь, желая разглядеть её в темноте, но под моим окном проплывает гондола, отвлекая моё внимание. Я чувствую, как взгляды мужчин в лодке перемещаются на моё лицо, и слышу, как один из них спрашивает, не буду ли я сегодня в «Кубышке», потому что он, по-видимому, собирается там быть.

Мне хочется, чтобы их лодку сдуло подальше отсюда.

Когда гондола скрывается из виду, женщина тоже исчезает.

Я ещё сильнее сжимаю камешек в руке.

— Дама на берегу и есть Бронвен, мама?

Тишина.

— Мама?

Я машу рукой у неё перед лицом, но она уже погрузилась в своё покалеченное сознание.

Вздохнув, я возвращаюсь к полке и кладу камешек рядом с книгой. В течение нескольких минут я неотрывно смотрю на резьбу. Интересно, что означает буква «В»? А точнее — кого? Я нашла этот камешек в кармане одного из маминых платьев, когда моё тело оформилось, и ко мне перешёл её гардероб. Я сказала бабушке, что он теперь принадлежит мне, чтобы она его не выкинула.

Не то, чтобы бабушке недоставало эмпатии, это было не так; она просто считала, что прошлое может ещё больше навредить маме, и старалась оградить её от него.

Вид камешка расплывается, когда я представляю женщину в тюрбане из Ракса. Может быть, мне стоит отправиться к ней? Мысль о том, чтобы посетить земли смертных одновременно ужасает и манит. Бабушка ни за что не разрешит мне поехать туда, но ведь мне уже двадцать два. Мне не нужно её разрешение. Всё, что мне нужно, это деньги и пропуск на паром, который курсирует между набережной и болотами.

Деньги у меня есть, а вот пропуск достать сложно. Ведь мне нужна весомая причина для посещения Ракокки. Не могу же я сказать стражникам-фейри, выдающим пропуска, что ищу незнакомку по имени Бронвен?

Они сообщат о моём запросе дедушке, который не только будет против, но также проинформирует бабушку о том, что ей необходимо держать свою внучку в узде.

Я замечаю, как в канале мелькает жёлтый хвост змея, и мой пульс заходится, как та пена на воде, которую потревожил змей.

Я могла бы призвать Минимуса, схватить его за рог, и он бы перенёс меня на другой берег. Но что если он унесёт меня в своё логово? Наверное, я могла бы поплыть с ним рядом. Он наверняка никуда от меня не денется. А что если денется? Что если он оставит меня на полпути? Что если меня схватит кто-то из его друзей змеев?

У меня в голове возникает идея получше. И она заставляет мой пульс успокоиться. Я напишу письмо, и попрошу Флору доставить его Бронвен.

Чернилами на маленькой карточке я пишу ей записку, в которой спрашиваю, откуда она знает мою маму и что хочет от меня. Затем я целую маму в щёку, натягиваю шерстяное одеяло на её плечи, покрытые веснушками, и оставляю её смотреть на закат.

Я рано прихожу на работу и предлагаю Флоре помочь подготовить комнаты наверху. Услышав моё предложение, она хмурится, но мать двенадцати детей не отказывается от моей помощи. Ведь так она сможет уйти пораньше домой. И хотя я слышала, что она говорила родителям Сибиллы о том, как рада отвлекаться от своего семейства, мне с трудом верится в то, что она предпочитает работу материнству.

Я жду, пока мы не закончим с третьей комнатой, после чего спрашиваю:

— Флора, ты знаешь женщину по имени Бронвен?

Она шипит, словно я только что плеснула горячим маслом на её кожу.

— Ты её знаешь!

Она резко переводит свои карие глаза на дверной проём.

— Не-а.

— Тогда почему ты зашипела?

Флора сосредоточенно взбивает пуховые подушки.

Я запускаю руку в карман, чтобы достать записку, но вместо этого достаю медяк.

— Я просто хочу узнать, кто она такая. Вот и всё.

Флора смотрит на то, что я ей предлагаю, и отводит взгляд. Её натруженные пальцы продолжают сворачивать грязное бельё.

— Всё, что будет сейчас сказано, останется внутри этих стен. Клянусь своей смертной жизнью.

Она снова смотрит на мою монету. Я достаю ещё один медяк. Её глаза жадно блестят, и она кивает на свою юбку. Моё сердце громко стучит, когда я опускаю обе монеты в её карман.

— Я те ничо не говорила, если меня спросят, усекла, полукровка?

— Я тебя услышала.

Она смотрит на раскрытую дверь, а затем переводит взгляд опять на меня.

— Как я уже сказала, я её не знаю.

Из-за того, что она говорит тихо и с ракоккинским акцентом, мне приходится следить за движением её губ, чтобы разобрать слова.

— Но я о ней слышала. Поговаривают, что она гадательница.

— Гадалка? Она может предсказывать будущее?

— Ш-ш.

По обыкновению румяное лицо Флоры бледнеет, как бельё, которое она прижимает к своей пышной груди.

— Прости, — бормочу я.

— Слепота даровала ей ясновидение.

Значит, мне не почудился странный блеск в её глазах.

— Её предсказания сбывались?

Щёки Флоры теперь уже окончательно бледнеют.

— Она предсказала, что малой моего кузена потонет в Юлетайд. Мы напеременку смотрели за ним. Боялись, что он провалится под лёд канала. За две минуты до полуночи мы уже праздновали её ошибку, когда нашли его, плавающим лицом вниз в купальне, которую забыли осушить его братья и сёстры.

— О, Боже, мне так жаль, Флора.

— Я те говорю, она ведьма.

Чувство горечи искажает её лицо.

— Держись от неё подальше, Фэллон.

Флора выскакивает из комнаты раньше, чем я успеваю отдать ей свою записку. По пути в зал, я непрестанно прокручиваю у себя в голове полученную информацию.

Я спотыкаюсь, когда мне в голову приходит одна мысль. Я крепко хватаюсь за перила, ритм моего сердца сбивается. Как Бронвен может наблюдать за мной, если она слепая?

Может быть, она видит моё будущее? Может быть, мама имела в виду именно это? Если всё так, то это значит, что родившая меня женщина знает о том, что Бронвен ясновидящая. Но откуда?

Моё настроение портится, так как теперь у меня ещё больше вопросов, чем ответов.

ГЛАВА 6

Я украдкой смотрю в небольшое окно таверны и на людей, которые маршируют за ним. Несмотря на то, что окна не мешало бы помыть, и луна затянута тучами, я могу разглядеть берег Ракокки.

Он пуст.

Ножки стула скрипят по деревянному полу, и я слышу, как шипит фейри, которому — точнее, на которого — я подала вино.

— О, Боже. Простите, пожалуйста, синьор Романо.

Престарелый фейри достаточно добр, поэтому не кричит на меня и не требует бесплатный кувшин вина за мою некомпетентность. Но он посещает таверну с тех пор, как она открылась двести лет назад, и неизменно появляется здесь каждый вечер, так что он знает, что я не всегда такая неуклюжая.

— Всё в порядке, Фэллон. Ничего не случилось.

Я вытираю стол, а он улыбается.

— Я бы тоже отвлекался, будь я на твоём месте.

Я распрямляю спину и застываю, прямо как те сухие доски у меня под ногами.

— Правда?

Неужели он слышал, как я разговаривала с Флорой? Он всё-таки фейри, и он уже сидел здесь, когда я спускалась по лестнице.

В его янтарных глазах играет улыбка.

— Не сомневаюсь в том, что ты получишь ленту.

Я моргаю.

— Ленту?

Его морщинистый лоб хмурится, как гладь воды, потревоженная кораблём.

— Ах да, верно. Ленты.

Я хлопаю себя по лбу, притворившись, что я поняла, о чём он говорит, хотя понятия не имею, почему меня должны занимать кусочки шёлковой ткани.

Моя игра, должно быть, убедила его, потому что он заговорщически мне подмигивает.

Я бегу обратно к бару и, придвинувшись поближе к Сибилле, начинаю мыть кувшин из-под вина.

— Сиб, ты что-нибудь знаешь про ленты?

Она перестаёт наполнять водой графины, составленные в ряд, и так высоко приподнимает бровь, что та почти касается линии роста её волос.

— Неужели ты о них не знаешь?

— Эм… — я пожимаю плечами. — Последнее время мои мысли заняты другими вещами.

— И не говори.

Ухмылка задерживается на её лице, потому что она думает, что мои мысли заняты Данте и ещё раз Данте.

Она подпирает бедром деревянную столешницу, которую она содержит в идеальной чистоте, хотя она и скрыта от глаз клиентов. Как и её отец, Сибилла одержима чистотой. Фибус часто шутит, что это такая болезнь, но я думаю, что он в тайне ей завидует, так как сам он — большой неряха. Где упало, там и осталось. Его квартира, которая располагается на соседнем острове, пребывает в полнейшем хаосе.

— Королевская семья раздаёт золотые ленты в качестве приглашений на праздник в честь помолвки короля. По-видимому, это идея Данте. Весь Люс затаил дыхание в ожидании, но, похоже, не каждый получит своё приглашение.

Получу ли его я? Мысль о том, что я могу посетить королевский бал, стирает моё мрачное настроение, которое прилипло ко мне как паутина.

— Похоже, стражники будут ходить сегодня по домам.

Осознание того, что бабушка, скорее всего, запретит мне идти на праздник в Исолакуори, тут же портит мне настроение.

— Чего такая хмурая? Я думала, что тебя будет переполнять воодушевление из-за возможности сходить на бал вместе со своим любимым принцем.

— Ты, правда, думаешь, что нонна меня отпустит?

— Я очень люблю твою бабушку, Фэллон, но ты уже взрослая. Ты вольна решать, куда тебе ходить.

Сибилла права, и всё же, в глубине души, я знаю, что никогда не буду перечить своей бабушке, потому что эта женщина отказалась ради меня от всего, и было бы справедливо отказаться от некоторых вещей ради неё.

Катриона подходит к нам, шурша шёлковым платьем цвета топаза, и садится на один из высоких барных стульев. На её щеках блестят румяна, глаза подведены чёрной подводкой.

— Добрый вечер, девочки.

Длинными пальцами она играет с золотым чокером.

Огромные серые глаза Сибиллы начинают блестеть, как серебряные монеты.

— Это то, что я думаю?

Губы Катрионы приподнимаются в хвастливой улыбке.

— Принц дал мне её ещё вчера вечером.

Мне сдавливает грудь. Она виделась с Данте вчера вечером? Но его не было в таверне, тогда где? Неужели она была во дворце? Куртизанок часто приглашают туда на частные вечеринки для высокопоставленных чиновников Люса.

Катриона хватается кончиками пальцев за конец ленты.

— А вы получили ленты?

Сибилла вздыхает.

— Если бы мы их получили, мы бы их надели.

Джиана выруливает из кухни с сырной тарелкой.

Я отодвигаюсь, чтобы пропустить её, и спрашиваю в притворном неведении.

— Данте был здесь вчера вечером?

— Нет. Наши пути пересеклись в доме Лавано, куда меня наняли для развлечения гостей.

— Если вы закончили сплетничать, маме надо помочь разделать рыбу, и мне нужна помощь в зале.

Коричневые кудряшки Джианы обрамляют её загорелое лицо. В отличие от Сиб, которая выпрямляет волосы с тех пор, как научилась это делать, Джиа не вытягивает свои упругие кудри.

— Я помогу.

Сибилла протискивается на кухню, и нас обдаёт паром с запахом трав и кипящего масла.

Джиана кивает на лестницу.

— Капитан ждёт тебя в бордовой комнате, Катриона.

— А-а, Сильвиус.

Катриона жестом указывает на амфору с золотой жидкостью, которую готовит Марчелло из забродившего мёда и клевера.

— Нальёшь мне, микара?

Поскольку, я единственная, кого Катриона называет «дорогуша», я понимаю, что она обращается ко мне, а не к Джиане.

— Раз уж дело касается этого мужчины, мне это понадобится.

Большим пальцем я достаю пробку из стеклянной бутылки и наливаю сладкую жидкость в стопку, размером с напёрсток.

Я пододвигаю к ней стопку, и она тут же опрокидывает её, а затем стучит по краешку стакана, требуя добавки.

— Знаешь, тебе стоит присоединиться к нам. Сильвиус постоянно о тебе говорит.

Джиана отшатывается назад, словно это её Катриона пригласила наверх.

— Я скорее переплыву канал, чем лягу в постель с этим мужчиной.

С громким хлопком я вставляю пробку обратно в амфору.

— Этот мужчина щедро платит. Я не сомневаюсь, что смогла бы уговорить его заплатить тебе золотом. Ведь ты такая…

— Мне не нужны деньги.

— Ты в этом уверена, микара?

Её взгляд скользит по залатанной ткани моего платья, заставляя меня почувствовать себя неловко.

«Тебя это не волнует, Фэллон. Также как тебя не волнуют украшения или похвала».

— Фэллон слишком милая для такой профессии.

Джиана составляет медные кружки на поднос, после чего протягивает руку за кувшином с водой, который я ей подаю.

— Когда-то я тоже была милой.

Катриона подносит медовый напиток к губам и залпом выпивает его.

— Это быстро проходит, и неважно, снимаешь ли ты свою одежду для одного мужчины или для многих.

— Перестань, Катриона.

Джиана сощуривает глаза и смотрит на куртизанку, после чего разворачивается и уносит поднос.

— Я вижу, как ты смотришь на принца.

Медная кружка, которую я мою, со звоном падает в раковину и исчезает в мыльной пене.

— Я вижу, как он смотрит на тебя.

Я украдкой бросаю на Катриону взгляд из-под ресниц.

— Я могу помочь тебе заполучить его. И не на одну ночь.

Моё сердце так сильно бьётся, что мой язык начинает вибрировать.

— Я полукровка.

Брови, которые гораздо темнее её золотых волос, вьющихся вокруг её шеи, изгибаются.

— Так и я тоже.

Мои щёки покрывает румянец, когда я понимаю, что она говорит не о браке.

— Люс может быть и не позволяет нам подняться выше наших закругленных ушей, но свадьба это не главное, Фэллон.

— А тебе-то откуда знать? — отвечаю я резким тоном.

Катриона и бровью не ведёт, так как она привыкла к осуждению, но черты её лица становятся резче.

— Я много чего повидала на своём веку, но я никогда не видела брака по любви среди знати. Хочешь получить преданность и любовь, избегай чистокровных фейри.

Я не испытываю иллюзий насчёт того, что мне будет легко завоевать сердце Данте, но если я вступлю в эту битву уже проигравшей, каковы шансы на то, что я смогу победить?

ГЛАВА 7

Звёзды уже начинают исчезать, когда я возвращаюсь домой, где так тихо, что я слышу, как в квартире напротив кипятят чай рыботорговцы перед тем, как отправиться бороздить море, пока не проснулся ветер.

После бесплодных попыток отыскать у себя на кухне золотую ленту или письмо с гербовой печатью, я на цыпочках поднимаюсь по винтовой лестнице, вздрагивая от каждого скрипа. При взгляде на свою пустую кровать и стол, я теряю всякую надежду получить приглашение.

Сибилла и Джиана уже получили свои ленты, как и их родители, и, конечно, Фибус. Несмотря на то, что он обитает в Тарелексо и из солидарности коротко подстригает свои золотые локоны, до тех пор, пока его семья не отреклась от него, он остается жителем Тарекуори, и, насколько я слышала, все они приглашены.

Я, не раздеваясь, падаю на кровать и сворачиваюсь калачиком. Несмотря на то, что я отказываюсь плакать, слёзы подступают к моим глазам и проливаются на подушку. Я злюсь на мать. Очень злюсь. Это всё её вина.

Из-за неё у меня нет никаких перспектив, только ужасная репутация.

Удивительно, что нас вообще не переселили в Ракс к дикарям.

— Ты сегодня поздно, — бабушка стоит в дверях моей комнаты, на её чёрную ночнушку накинута шаль. — Точнее, рано.

— Ночь была очень насыщенной, это всё из-за ажиотажа вокруг лент, — я лежу к ней спиной и смотрю в окно на перламутровое небо. — Мы ничего не получали?

Комната погружается в тишину, и мне даже кажется, что бабушка вернулась к себе в кровать, но характерный для неё запах лимона и глицинии доносится до меня, опутывая мою грудь, точно лианы.

— Нет.

— Конечно, нет.

Если существует список полукровок, которым запрещено появляться на Исолакуори, женщины по фамилии Росси явно в него входят.

— Королевские пиры слишком переоценивают, Капелька.

Печаль ещё сильнее сжимает мне горло.

— Видимо, мне уже никогда не узнать.

— Ми куори…

Я не чувствую себя сегодня «её сердечком» или её «капелькой». Я даже не чувствую себя Фэллон Росси.

— Спокойной ночи, нонна.

Она подходит к моей кровати и садится, а затем ладонью касается моих волос и убирает их с моих мокрых щёк.

— Я сказала «спокойной ночи».

Я сдвигаюсь так, что её рука соскальзывает.

Она на мгновение задерживается и шепчет:

— Я тебя люблю.

Она хочет, чтобы я тоже ей это сказала. Матрас всё ещё продавливается под весом её худощавого тела, а цветочный аромат атакует мой нос. Поняв, что она не дождётся от меня нежных слов, она встает и выходит из комнаты.

Ржавые петли скрипят, когда она начинает закрывать дверь моей маленькой спальни. И когда я слышу, как щёлкает деревянная дверь, встроившись в проём, я утыкаюсь лицом в подушку и начинаю рыдать.

В день праздника таверна, как и большинство магазинов и заведений, закрыта.

Гондолы, украшенные белыми цветами и искрящейся органзой, вереницей плывут по каналам и везут гостей на Исолакуори. Каждый раз, когда такая гондола проплывает под маминым окном, моё сердце сжимается.

Я наблюдаю за тем, как несколько счастливцев в шикарных шёлковых одеждах и сверкающих украшениях, переплывают канал, громко и весело переговариваясь. Некоторые из них даже поют непристойные песни, начав праздновать прямо в лодке.

Ящерицы, ползающие по лозам глицинии, как будто чувствуют мою печаль. Четыре ящерицы перемахивают через подоконник и начинают карабкаться по стене, развлекая нас с мамой, солнечные лучи отражаются от их золотых чешуек. Одна из них даже прыгает маме на колени и заползает на её переплетённые руки, после чего находит идеальную щёлку для своего миниатюрного тела. Уголки маминых губ дёргаются, и печаль немного отступает.

Рептилия закрывает глаза, а я читаю слова, как будто выложенные из камешков, которые проносятся у меня в голове. Я надеюсь, что они проникают и в мамину голову. Когда она засыпает, я отношу её нового друга обратно на карниз и закрываю окно, после чего отправляюсь на прогулку. Это ужасная идея, потому что на улицах пусто и тихо.

Сибилла и Фибус не знают, что меня не пригласили, а я побоялась признаться им в этом, так как это могло изменить их планы, или что ещё хуже — не изменить. Когда солнце окрашивает небо в оранжевые и розовые тона, я оказываюсь на пристани, где встречаю Джиану, которая запирает дверь таверны. Я пытаюсь завернуть в переулок, пока она меня не заметила, но не успеваю.

— Сиб уехала вместе с мамой и папой около часа назад, — она осматривает мою одежду. — Почему ты не нарядилась?

Я смотрю вниз и начинаю теребить свой простенький наряд. Вместо того чтобы ещё больше погрязнуть в жалости к себе, я округляю глаза и с притворным ужасом шепчу:

— Неужели я опять надела своё невидимое платье?

Джиане хватает такта посмеяться над моей жалкой шуткой.

Я киваю на её простой наряд.

— А что насчёт твоего бального платья?

— Боже, ты думала, я пойду на пир в Исолакуори? Не в этой жизни.

Поскольку мы живём только один раз, я предполагаю, что она вообще не планирует их посещать.

— Куда ты идёшь?

— В Ракс. Люди устроили там свой собственный праздник, так как ленты не достигли их берега.

Не удивительно.

Людям даже не разрешается плавать по каналам, окружающим королевский остров.

— Как ты попадёшь в Ракокки?

Она поджимает губы. А потом ещё раз. Наконец, она вздыхает.

— На лодке Антони. Он и его друзья не попали в список.

— Я тоже.

Она приподнимает бровь.

— В это сложно поверить.

— Поверь, — я облизываю губы. — Могу я поехать с тобой?

Заходящее солнце подсвечивает очертания Джианы золотым цветом, делая её смуглую кожу ещё темнее, пока она не становится черной как смоль.

— Твоя бабушка…

— Ей не обязательно знать.

— Фэллон.

— Пожалуйста, Джиа. Я тебя умоляю.

Я подхожу к ней, сложив руки, словно в молитве.

— Я сделаю всё. Всё что угодно.

Она испускает глубокий вздох.

— Тогда не дай мне стать обедом змея, когда твоя бабушка бросит меня в канал, хорошо?

— Да! — почти кричу я, после чего понизив голос, добавляю: — Только она тебя туда не бросит. Клянусь всеми фейскими богами.

Джиана улыбается и качает головой, а затем указывает на пристань, где стоит Антони. Его взгляд прикован к нам.

Воодушевление из-за того, что я поеду в Ракс, наполняет самые мелкие трещинки у меня в груди. Я не только хочу вырваться отсюда и избавиться от своей меланхолии, но также хочу встретиться с Бронвен.

Антони смотрит на меня из-под низко опущенных бровей.

— Ты не на празднике, Фэллон?

— Я же Росси, забыл?

Я прикусываю щёку — не до крови, но достаточно сильно, чтобы отвлечься от той боли, которая снова начала прокалывать мою грудь.

— Наше общественное положение довольно плачевное.

Он всё ещё не сдвинулся с места, чтобы пропустить меня в лодку.

— Я заплачу.

Я запускаю руку в карман своей юбки.

— Фэллон, пожалуйста, — он сжимает моё предплечье. — Твои деньги не помогут моей лодке.

Я делаю резкий вдох и отхожу на шаг назад.

— Понимаю, я…

— Ты что-то поняла, но определённо не то, что я имел в виду, — он протягивает мне ладонь.

Я хмурюсь, посмотрев на неё, а потом смотрю на него.

— Я бы никогда не взял с тебя денег, Фэллон, — он говорит это так нежно, и от одного его тона моё трепещущее сердце успокаивается. — Женщинам по фамилии Росси всегда рады на моей лодке.

Сглотнув, я кладу руку поверх его руки и разрешаю ему опустить меня в лодку. Когда я устраиваюсь на носу, Антони начинает разматывать тросы, и я вижу, как напрягаются бицепсы под его свободной свежевыстиранной рубашкой тёмно-синего цвета.

Сомневаюсь, что он будет против моего внимания, но я всё равно устремляю свой взгляд на солдатские бараки, в которых сегодня тихо, так как большинство военных вызвали во дворец для помощи королевской страже. И всё же несколько человек в униформе бродят по узкой полоске острова, которая отделяет Ракс от Тарелексо.

Я рада тому, что сейчас темно, но всё же задумалась о том, как мы будем проезжать контрольно-пропускной пункт.

— У меня нет пропуска.

Антони подскакивает ко мне, оставив своих друзей грести.

— Тебе он не нужен, если ты на моём судне.

— Как так?

— Я торгую не только рыбой, — я не понимаю, что он имеет в виду, и по моему лицу это видно. — Это секрет, Фэллон.

Он подмигивает мне, заставляя меня задаться вопросом о том, какие же секреты он скрывает.

— Эти секреты дорого стоят.

— То есть нас даже не остановят?

— Нет.

Порывы солёного ветра воюют с его локонами. Он откидывает их, и его выразительное лицо расплывается в улыбке, а ямочка на его мужественном подбородке углубляется.

— Не могу поверить в то, что Фэллон Росси стоит на моей лодке и направляется в сторону болот.

Я возвращаю ему его улыбку и откидываю назад свои локоны.

— Да ещё и рада этому. Может быть, тебе в кофе написал эльф?

Я морщу нос.

— Фу. Зачем ты вообще это сказал?

— Говорят, что их моча заставляет фейри вести себя… буйно.

— Во-первых, это отвратительно.

Хотя и информативно. Как так вышло, что Фибус, который вырос среди эльфов, не рассказывал мне об этом?

— Во-вторых, я сама себе завариваю кофе, и у меня нет эльфов.

Из-под лодки выплывает голубой змей, его молочно-белый рог блестит в лунном свете. Он не обращает на нас внимания и просто уплывает, заставив Джиану приглушённо вскрикнуть. Волны врезаются в борт лодки. Я теряю равновесие.

Антони обхватывает меня рукой за талию, когда я налетаю на него сбоку.

— Лучше поплаваем после праздника.

Я запрокидываю голову и смотрю ему в лицо.

— Поплаваем? Ты плаваешь?

— Моя стихия — вода.

— Верно, но никто не умеет управлять морскими змеями.

Он так пристально смотрит на моё лицо, что мои щёки вспыхивают.

— Кроме тебя.

— Я пересекалась только с одним.

Я опускаю взгляд на канал. Интересно, а вдруг Минимус находится сейчас где-то под этой водной гладью, залитой лунным светом?

— Другие могут меня ненавидеть.

— Вряд ли есть существа, которые могут тебя ненавидеть, Фэллон.

Я делаю глубокий вдох, наполнив лёгкие солью, ветром и светом звёзд.

— Мой дед.

— Твой дед — дурак.

Я делаю резкий вдох, потому что мы уже в нескольких метрах от контрольно-пропускного пункта, и два солдата-фейри стоят у плавучих ворот.

— Не говори так.

Антони хмурит лоб. Он решил, что я защищаю деда.

— Его влияние слишком огромное, а слух слишком острый. И хотя ты умеешь плавать, я не хочу, чтобы ты закончил свои дни в этом канале.

Его лоб медленно разглаживается, а непринуждённая улыбка возвращается.

Я ожидаю, что стражники остановят лодку, но Антони кивает головой, и они открывают ворота. Я чувствую, как один из них смотрит на меня, и поворачиваю лицо в сторону Антони, чтобы скрыться от внимания мужчины за его шеей.

— Они ведь никому не скажут, что видели меня на твоей лодке?

Антони ещё крепче сжимает пальцами мою талию.

— Не скажут, если, конечно, хотят сохранить в секрете свой секрет.

Раздается скрип дерева и металла, когда ворота закрываются за нами. Я испускаю вздох.

— Эти твои секреты, которыми ты торгуешь, должно быть совсем ужасные.

— Совсем.

И хотя я знаю, что мне нужно отойти от него, я чувствую себя обязанной Антони, и я бы солгала, если бы сказала, что мне не нравится то, как крепко он меня сжимает. До этого меня касались руки только одного мужчины, Данте, и это было так давно, что я уже забыла, каково это.

Нос лодки начинает пробиваться сквозь какой-то хлам — сломанные доски, покачивающиеся бутылки, раздутые тушки рыбы, фекалии — от которого поднимается вонь, заставляющая меня начать дышать через рот. Не удивительно, что канал в этих местах такой мутный.

— Почему фейри не чистят канал? — говорю я немного в нос, так как стараюсь изо всех сил не вдыхать воздух.

— Потому что король считает, что люди должны жить в своей грязи, и запретил использовать магию для улучшения жизни в Раксе.

Я сжимаю руки в кулаки из-за шока и гнева.

— Это… это… жестоко. Если бы Данте был королём…

— Он бы оставил этот запрет.

— Нет, не оставил.

Антони напрягает руку, после чего она исчезает с моей талии, как и его улыбка.

— Я и забыл, что он твой друг.

— Он заботится о своём народе, будь то чистокровные фейри, полукровки или люди.

— Но при этом ты сейчас со мной, а не с ним во дворце. Значит, он заботится недостаточно сильно.

Я чувствую укол в груди.

— Это бал в честь короля, а не принца.

Антони хватает проницательности не продолжать этот разговор, но когда мы приближаемся к искривленным корням кипарисов, окаймляющих берег, наш спор продолжает висеть между нами, как мусор на поверхности воды.

ГЛАВА 8

— Держи.

Джиана всовывает мне в руки тяжёлую глиняную кружку и садится на ржавую бочку, которую расплющили, превратив в скамейку.

— Мне кажется, тебе это надо.

Я нюхаю пенную жидкость? и от одного её запаха у меня начинают слезиться глаза.

— Что это такое?

— Алкоголь.

— Я поняла. Я имела в виду, какой именно?

— Домашний эль. На вкус он лучше.

Я делаю аккуратный глоток и едва не выплевываю лёгкое вместе с кашлем, такой у эля горький вкус.

Губы Джианы расплываются в широкой улыбке.

— У него такой вкус, потому что он настаивался.

— Как долго он обычно настаивается?

Она смеётся.

— Некоторое время.

Значит, она не первый раз в Раксе…

— Антони определенно в скверном настроении. Что произошло в лодке?

Я гляжу на потрескивающий костёр, рядом с которым на поваленном дереве сидит Антони и один из его друзей.

— Мы обсуждали политику.

— И ваши мнения не совпадают?

Она приподнимает кружку и отпивает из неё.

Я пробую сделать ещё один глоток. На этот раз напиток устремляется вниз, не повредив мои лёгкие. Но на вкус он всё такой же отвратительный.

— Он сомневается, что Данте будет лучшим правителем, чем Марко.

— А-а.

За этим простым звуком стоит так много всего.

— И что значит твоё «а-а»?

Она опускает кружку на колени и обхватывает её обеими руками.

— Это значит, что когда ты проведёшь здесь столько же времени, сколько мы с Антони, твоё мнение может измениться.

— Ты же знаешь Данте, Джиа.

— Я также знала Марко. Пусть я и не ходила с ним в одну школу, но он часто захаживал в таверну. Было бы преувеличением сказать, что мы дружили, но мы совершенно точно были приятелями.

Сама мысль о том, что Марко сидел за столом в «Кубышке», кажется мне такой неожиданной, что я долгое время храню молчание, но затем моё любопытство побеждает.

— Ты и он?..

— Боже, нет. Даже тогда, когда я сомневалась в том, какой из нескольких мужчин мне по-настоящему нравится, я никогда бы не выбрала его. Его эго было таким же большим, как весь Тарелексо. Весь Тарекуори, если уж на то пошло.

Пламя костра танцует в радужках её глаз, таких же серых, как и у всей её семьи воздушных фейри. И хотя она выглядит не старше человека тридцати лет, Джиане почти сто лет. Эти глаза многое повидали.

— И после Приманиви стало только хуже. Вернувшись с той битвы, он возомнил себя Богом.

Я наблюдаю за кучками людей, лысых и в тюрбанах, которые смеются и танцуют так, словно ничего в этом мире их не заботит, словно в венах пятерых фейри-полукровок, которые забрели на их вечеринку, не течёт кровь человека, подавившего их восстание пару десятилетий назад.

— Почему люди разрешили нам принять участие в их празднике?

Она осматривается и встречается взглядом с несколькими парами настороженных и любопытных глаз. И я чувствую то же самое, что почувствовала, когда мы только прибыли на этот праздник — что мои друзья-маргиналы из Люса знают этих людей лучше, чем может показаться.

— Потому что им нужны деньги.

Она откидывает с лица кудрявый локон, задержав указательный палец на закругленной раковине своего уха.

— И ещё поэтому.

Я вздыхаю.

Именно поэтому я сижу сейчас здесь, а не на мягком стуле в Исолакуори. Я отгоняю эту мрачную мысль, пока она полностью не укоренилась и не испортила мой вечер.

— Деньги?

— Что?

— Ты сказала, что людям нужны деньги. Я так понимаю, кто-то заплатил за наше присутствие здесь. Кто из вас заплатил, и сколько я вам должна?

— Фэллон…

— Ты меня знаешь. Я не люблю долги.

— Антони об этом позаботился. Он позаботился обо всех нас, так что не стоит чувствовать себя должницей.

Джиана касается моего запястья.

— А что касается нашего предыдущего разговора… Я знаю, что ты хорошо относишься к Данте, и, откровенно говоря, мне бы хотелось думать, что если бы ему была дана власть, он бы всё изменил, но за всё это время я поняла, что если фейри что-то не выгодно, они не будут за это сражаться.

— Но ведь это может быть очень выгодно!

Я вскидываю руки в воздух, расплескав эль из своей кружки и обратив на себя внимание людей, сидящих ближе всего к нам. Я вытираю запястье о свою юбку и сжимаю губы, жалея о том, что привлекла их внимание.

— Назови хоть одну выгоду, которую получит знать, если будет помогать менее знатным фейри и людям?

— Нашу преданность.

— Они и так уже нами владеют.

Джиана подносит эль к губам, уставившись на мерцающее пламя.

— Взять силой и получить — совсем не одно и то же.

Она смотрит на меня.

— Тебе не меня надо переубеждать.

— Разве? Ты, кажется, уже смирилась.

Она снова переводит взгляд на костёр, серебро её глаз темнеет, точно остывающий металл.

— Совсем нет, дольча.

Джиана не называла меня «дорогой» с тех пор, как я была ребёнком и заходила в таверну за конфетами, которые она покупала нам с Сиб каждую пятницу. Я часто проводила своими коротенькими пальчиками по выбоинкам в лепестках конфетных цветов и вслух удивлялась тому, что эти цветочные головки были не такими красивыми, как на витрине. Джиана однажды объяснила мне, что несовершенства делают вещи менее ценными.

В следующую пятницу она преподнесла мне идеальную и неидеальную веточку лаванды и положила их передо мной.

— Скажи мне, дольча, красивая веточка слаще поломанной?

На вкус они были одинаковыми. Её урок так сильно меня расстроил, и так всё изменил, что я долгое время не заходила в таверну, а когда вернулась туда, отказалась от её подарков, утверждая, что я уже была слишком взрослой для конфет.

Я наблюдаю за пузырьками пены на поверхности моего эля.

— Именно ты научила меня тому, что судят по внешности.

Когда между её бровями появляется складка, я добавляю:

— В тот день, когда ты принесла мне засахаренную лаванду.

Её лоб разглаживается.

— Тогда я была очень зла. Не на тебя, а на несправедливость всего этого.

— Мне всегда было интересно, что тогда произошло…

— Знаешь, что я сделала? Я потащила Данте в тот конфетный магазин и заставила его купить некрасивую и идеальную конфету. К твоему сведению, продавщица отказалась продавать принцу некрасивую конфету, она просто её отдала. Знаешь, что он сказал? Он сказал, что не видит между ними никакой разницы — ни внешне, ни по вкусу. Вот такой он человек, Джиа… благородный и понимающий.

— За это я ещё больше им восхищаюсь, но эти качества не отменяют всей иерархии. Её нельзя отменить без борьбы. И эта борьба будет стоить людям их жизней, если они к ней не подготовятся. И кто, как ты думаешь, умрёт, Фэллон? Чья кровь прольётся на мощёные улицы? Ты, правда, думаешь, что Данте будет убивать своих братьев, чтобы сделать всё по справедливости? Чтобы сделать жизнь лучше?

Она говорит приглушенно, но при этом как будто кричит, и не на мир вокруг, а на меня. Я чувствую себя такой маленькой, словно дохожу до колена эльфу, и не старше малыша, которого одна из женщин держит в слинге на своей груди.

— Я знаю, ты считаешь меня наивной, но…

— Не наивной, а идеалисткой. Боже, Фэллон, как жаль, что я не могу больше мечтать наяву.

Она сжимает моё запястье, после чего отпускает его и встаёт.

— Пойду, возьму себе ещё эля и получу максимум удовольствия от своего нахождения здесь.

Она идёт прочь, но затем поворачивается.

— И я прошу прощения.

— За что?

— За то, что причинила тебе такую боль в детстве.

— Я об этом не жалею.

— А я да.

Она улыбается, но её улыбка почти незаметна.

— А теперь иди и немного повеселись.

Она бросает взгляд на толпу. Я не думаю, что она хочет выделить Антони, но её глаза задерживаются на насупленном полукровке, который смотрит на огонь так, словно это самая мерзкая стихия на свете.

Я закусываю губу. И провожу по ней зубами. Я всё ещё на него зла из-за того, что он так плохо думает о Данте, но я понимаю, что он не знает его так же хорошо, как я. Я допиваю эль, каждую оставшуюся горькую каплю, а затем встаю.

Он смотрит на меня, и хотя его внимание не заставляет мой пульс биться так же часто, как внимание Данте, оно согревает мою кровь.

Я подхожу к тому месту, где он сидит в одиночестве — Риккио и Маттиа, похоже, нашли себе компанию.

— Могу я с тобой посидеть?

Его голубые глаза горят в свете костра, но сам он такой холодный. Мне кажется, что он собирается мне отказать, особенно после того, как опускает взгляд в свою кружку с элем. Но мои предположения не оправдываются, когда он кивает.

Я сажусь и ставлю свою пустую кружку рядом со своей грязной туфлей.

— Ты тоже долго привыкал к его вкусу, или тебе он всегда нравился?

Он смотрит на меня, глубоко нахмурившись.

Я указываю подбородком на его кружку, которая, в отличие от моей, сделана из металла, а не из обожжённой глины.

— Мне он всегда нравился, но мне несложно доставить удовольствие.

Слова «в отличие от тебя» повисают в воздухе.

— Джиа сказала, что ты за меня заплатил.

— Правда?

— Не сердись на неё, — я кладу руку ему на колено. — Я заставила её мне рассказать.

— Не знал, что ты можешь принуждать к чему-то людей.

Тон его голоса такой резкий, что заставляет меня убрать свою руку с его ноги.

— Я не обладаю магией, Антони.

Я запускаю пальцы в складки своего платья, раздраженная его мелочностью.

— Совсем. Даже тем мизерным количеством, которым обладаешь ты и другие полукровки.

Мне следовало остаться на своей лавке. Я начинаю вставать, но он обхватывает мою руку. Шершавый палец Антони надавливает на мою ладонь, заставляя мои пальцы сомкнуться вокруг его руки, хотя я и не уверена, что хочу держать её.

— Прости меня? — тон его голоса перестаёт быть язвительным.

— За что? За то, что ты напомнил мне о том, какая я бесполезная?

— За то, что вёл себя как феерическая задница. И ты не бесполезная.

Я смотрю на скользкую грязь, которая заляпала подол моего платья. Если бы я обладала хоть какой-то магией, я бы могла заставить одежду покрутиться в мыльном тазу, который мы использовали для стирки. Вместо этого мне приходится тереть ткань, пока мои ногти не начинают болеть.

— Может быть, я могу научить тебя управлять водой?

— Мне двадцать два, Антони. Я должна была научиться этому десять лет назад.

— Может быть, ты поздно созреваешь?

— А, может быть, мне вообще не суждено созреть?

Подушечки его пальцев грубые, как и мои, и хотя его это, похоже, не заботит, мне не всё равно. Я пытаюсь забрать у него руку, но он крепко её держит. И затем его большой палец начинает двигаться по линии, которая, по словам Сиб, указывает на то, как долго я проживу. Я надеюсь, что это всё мифы и легенды, потому что она прерывается почти там же, где и начинается.

— Ты созрела так, как надо, Фэллон.

Я фыркаю. Не могу удержаться.

— Не говоря уже о том, что ты выжила после встречи с морским змеем. Может быть, ты и не можешь управлять водой, но ты, явно, можешь управлять сердцами существ, будь то змеи или водяные фейри.

Я качаю головой, но его слова поднимают мне настроение.

— У тебя такой медовый язык.

— Обычно мне говорят это после того, как мой язык прошёлся по женскому телу, а не до.

Я искоса гляжу на него, мой желудок сжимается от эля, от его прикосновения, от мысли о том, что его язык проходится по моей коже. Он тянет за мою руку, нежно, словно проверяет, буду ли я сопротивляться. Когда он не встречает никакого сопротивления, он прикладывает ещё больше усилия, пока, наконец, не сажает меня себе на колени.

— Я знаю, что я не военный, и знаю, что ты достойна лучшего, чем простой рыбак, но прежде чем ты избавишься от меня и моего сердца, дай мне шанс, Фэллон Росси.

Он подносит наши руки к губам и целует костяшки моих пальцев, после чего обвивает меня рукой за шею. Когда он убеждается в том, что я никуда не сдвинусь, он обхватывает пальцами изгиб моей талии, которая кажется ещё более тонкой благодаря моему корсету.

Чувство вины, благодарность и эль смешались внутри меня. И хотя я не хочу выходить замуж за Антони, я понимаю, что не против его поцеловать.

Я, должно быть, сказала это вслух, потому что на его челюсти начинает дёргаться мускул.

— Я тоже хочу тебя поцеловать, Фэллон. А что касается замужества… выкини его из головы.

Я прохожусь пальцами по его позвонкам, вдыхаю солёный запах его кожи, нагретой солнцем.

— Я целовалась только с одним мужчиной, а ты целовал тысячи женщин.

Не знаю, зачем я ему в этом признаюсь. Я виню во всём эль, но всё дело, вероятно, в чувстве незащищенности, укоренившемся глубоко внутри меня.

— Твой опыт не имеет для меня никакого значения. А что касается тех тысяч женщин, ни одна из них не заставляла меня так себя чувствовать, Фэллон.

— Уязвимо?

— Без ума от желания, — хрипло отвечает он, после чего прижимается своими губами к моим губам.

Губами, которые принадлежали многим, но которые сегодня принадлежат только мне.

Поцелуй медленный и томный, он совсем не похож на тот жаркий поцелуй, что я разделила с Данте. В нём нет ни спешки, ни сопутствующих слёз, ни разбитого сердца. Никто из нас никуда не собирается. И хотя это кажется неправильным, я представляю, что сижу сейчас на коленях Данте, что целую губы Данте. Я представляю, как твёрдое и длинное достоинство Данте упирается в моё бедро.

Я раскрываю губы и углубляю поцелуй. Антони аккуратно погружается внутрь. Он как будто боится, что если будет спешить, то спугнёт меня. Но, может быть, он всегда такой нежный? Я пытаюсь вспомнить, что рассказывала о нём Сиб, но при мысли о том, что моя лучшая подруга была на моём месте, всё внутри меня переворачивается.

Не думай о Сибилле.

И о Данте.

Не думай и точка.

Я заставляю себя сосредоточиться на Антони, на его податливом языке, который так сильно отличается от его остального тела. Я запускаю пальцы в его растрёпанные волосы, придвигаю его голову поближе к себе, и поцелуй перестает быть нежным.

Сегодня мне не нужны нежности. Я хочу такой поцелуй, который отключит мой разум и сердце. Который осветит молнией грозовые облака и нагреет зимние ночи. Такой поцелуй, о которых я читала в маминых книгах.

Антони отстраняется и, задыхаясь, произносит моё имя. Я стараюсь снова его поцеловать, но он отрывает от меня свои губы. Я напрягаюсь в его объятиях. Он всё ещё заведён, поэтому предполагаю, что он всё ещё меня хочет, хотя, по-видимому, он больше не хочет меня целовать.

— Здесь сдают комнаты.

Я не готова к большему, но мои мысли заполняет образ Катрионы, руки которой касаются Данте. А затем руки Берил. И хотя принц ни одну из них не посадил к себе на колени, и не пошёл с ними наверх, он позволил этим рукам ласкать его плечи и шею. Позволит ли он кому-то ласкать его сегодня вечером? Его хотят очень многие, и хотя я думала, что больше всего он хочет меня, я сижу сейчас на коленях другого мужчины в Раксе, а значит, он желает меня недостаточно сильно.

— Но нам необязательно… я не должен был… — Антони убирает прядь волос с моего лица. — Мне достаточно того, что я тебя целую, Фэллон.

Я оглядываю деревянную таверну, окна которой такие крошечные, что там, наверное, темно и днём и ночью. Затем смотрю на бедную обстановку вокруг. Постельное бельё там, должно быть, меняют не очень часто. Может быть, я и сноб, но я не хочу ложиться с мужчиной в дешевую и грязную постель.