Дело 3 Хвастун и насмешник пойман

Деннис Райдер – женатый мужчина, отец двоих взрослых детей, бывший предводитель скаутов и глава лютеранской общины. Но, кроме того, в ходе расследования, продолжавшегося тридцать один год, выяснилось, что он серийный убийца, известный как СМУ – сокращение от Свяжи, Мучай, Убей. Так он поступил с десятью жертвами в Уичите, Канзас, погибшими от его рук между 1974 и 1991 годом. После совершения преступлений маньяк отправлял в полицию хвастливые письма с описанием жутких деталей убийств. Прошло двадцать пять лет, и вдруг письма и посылки снова начали поступать в полицейское управление. Автор посланий брал на себя ответственность за убийство, в котором его не подозревали. Из-под ногтей жертвы извлекли материал для анализа ДНК, после чего в попытке найти серийного убийцу было исследовано 1100 образцов ДНК.

В одном из посланий СМУ, а это была дискета, доставленная на канзасское телевидение, содержался вордовский файл; из него извлекли метаданные, которые помогли выяснить, что автора зовут Деннис и он связан с лютеранской церковью. Прошерстив Интернет, полиция вычислила подозреваемого: Деннис Райдер. Далее был получен образец ДНК его дочери и проведено сравнение этого образца с ДНК, обнаруженной под ногтями жертвы. Полиции удалось установить родственную связь, и это стало достаточным основанием для ареста. Райдеру дали 175 лет тюрьмы.

Так что все вы, кто ищет в Интернете порно или тратит свободное время на сочинение анархических манифестов, будьте бдительны. Вам никогда не избавиться от цифрового следа, оставляемого вашим компьютером и остающегося на нем.

Рич

За двадцать лет службы в полиции я много чего насмотрелся: видел неудавшихся самоубийц; преступников, пустившихся в бега после вооруженного ограбления; жертв насильников, которые были настолько травмированы психически, что не могли говорить. Однако ничто из этого не сравнится по тяжести с испытанием, которое мне пришлось вынести при общении с семилетками.

– Можете показать мне свой пистолет? – просит один мальчик.

– Плохая идея, – говорю я, глядя на учительницу.

Она уже предлагала мне снять кобуру с оружием, перед тем как войти в класс в День профессий, на что я был вынужден ответить отказом, так как формально нахожусь при исполнении.

– Вы будете стрелять?

Я смотрю поверх одержимого оружием малыша на остальных детей:

– Есть еще вопросы?

Руку поднимает маленькая девочка. Я узнаю ее; она вроде бы приходила к Саше на день рождения.

– Вы всегда ловите плохих людей?

Невозможно объяснить ребенку, что грань между черным и белым в жизни не такая четкая, как описано в сказках. Что обычный человек при определенных условиях может превратиться в негодяя. Что иногда мы, губители драконов, совершаем такие вещи, за которые нам стыдно.

Я смотрю девчушке в глаза и говорю:

– Мы всегда стараемся это делать.

На бедре у меня вибрирует мобильник. Я откидываю крышку, вижу номер – звонят из участка – и встаю:

– Мне придется прервать эту короткую… Так повторим еще раз: какое правило номер один нужно выполнять на месте преступления?

Класс хором отвечает:

– Ничего не трогать, если оно не твое!

Учительница просит детей поблагодарить меня аплодисментами, а я склоняюсь над партой Саши:

– Ну как? Тебе было очень стыдно за меня?

– Ты справился, – говорит она.

– Не могу остаться на ланч с тобой, – извиняющимся тоном продолжаю я. – Мне нужно идти в участок.

– Все хорошо, папочка. – Саша пожимает плечами. – Я привыкла.

Черт побери! Разочаровать дочку – меня это убивает.

Я целую ее в макушку и под конвоем учительницы иду к дверям. Затем еду в участок и выслушиваю краткий доклад принявшего заявление сержанта.

Марк Магуайр, студент Вермонтского университета, ссутулившись, надвинув бейсболку на глаза, сидит в комнате ожидания и нервно покачивает ногой, закинутой поверх другой. На секунду я задерживаю взгляд на этом парне сквозь окно, после чего выхожу к нему:

– Мистер Магуайр? Я детектив Мэтсон. Чем могу быть вам полезен?

Парень встает:

– Моя девушка пропала.

– Пропала, – повторяю я.

– Да. Я звонил ей вчера вечером, ответа не было. Сегодня утром пришел к ней, а в доме пусто.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Во вторник утром, – говорит Марк.

– Могло случиться что-нибудь непредвиденное? Какая-нибудь встреча, о которой она вам не сказала?

– Нет. Она никогда не уходит из дому без сумочки, а сумка там… и пальто тоже. На улице мороз. Как она могла уйти без пальто? – Голос у него взволнованный.

– Вы поссорились?

– Она сильно разозлилась на меня в эти выходные, – признается парень. – Но мы все обсудили. И помирились.

«Кто бы сомневался», – думаю я.

– Вы пробовали звонить ее друзьям?

– Никто ее не видел. Ни подруги, ни преподаватели. А она не из тех, кто пропускает занятия.

Обычно мы не открываем дело об исчезновении человека, пока не пройдет тридцать шесть часов, хотя это не железное правило. Протяженность раскинутой сети определяется статусом пропавшего человека: под угрозой или без очевидной угрозы. А сейчас есть что-то в этом парне – какой-то намек, – который заставляет меня думать, что он не говорит мне всей правды.

– Мистер Магуайр, – обращаюсь к нему я, – почему бы нам с вами не прокатиться?


Джесс Огилви неплохо устроилась для студентки. Она живет в фешенебельном районе с кирпичными домами и «БМВ».

– Давно она здесь живет? – спрашиваю я.

– Всего неделю… Она присматривает за домом одного из своих профессоров, который на полгода уехал в Италию.

Мы паркуемся на улице, и Магуайр ведет меня к задней двери, которая не заперта. Здесь это довольно обычное дело. Несмотря на мои предупреждения, что лучше поостеречься, чем потом жалеть, многие люди приходят к ошибочному выводу, что в этом городе нет и не может быть преступников.

В прихожей – смесь разных вещей: пальто, должно быть принадлежащее девушке, трость для ходьбы, мужские ботинки. На кухне чисто, в раковине стоит кружка с чайным пакетиком в ней.

– Я ничего не трогал, – говорит Магуайр. – Все так и было, когда я пришел сегодня утром.

Почта аккуратно сложена на столике. Сумочка лежит на боку, я открываю ее – внутри бумажник, а в нем двести тринадцать долларов.

– Что-нибудь пропало? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает Магуайр. – Наверху.

Он ведет меня в гостевую спальню. Ящики единственного комода приоткрыты, из них свешиваются вещи.

– Она помешана на порядке, – говорит парень. – Никогда не оставит постель неубранной или одежду на полу, как здесь. А эта коробка в оберточной бумаге? В ней был рюкзак. А теперь его нет. На нем висели ярлычки. Тетка подарила его на Рождество, и он ей не нравился.

Я подхожу к шкафу. Внутри несколько платьев, несколько мужских рубашек и джинсов.

– Это мое, – поясняет Магуайр.

– Вы тоже здесь живете?

– Официально нет, профессор не знает. Но бо́льшую часть ночей я проводил тут. Пока она меня не выставила.

– Она вас выставила?

– Я же говорил вам, мы поссорились. Она не хотела разговаривать со мной в воскресенье вечером. Но в понедельник мы во всем разобрались.

– Поясните.

– У нас был секс, – поясняет Магуайр.

– По взаимному согласию?

– Да ты чё, чувак. За кого ты меня принимаешь? – Он, похоже, искренне обижен.

– А как насчет косметики? Туалетных принадлежностей?

– Ее зубная щетка пропала, – говорит Магуайр. – А косметика на месте. Слушайте, не пора ли вам вызвать подкрепление, как у вас там это делается? Или поднять тревогу?

Я пропускаю его слова мимо ушей:

– Вы пытались связаться с ее родителями? Где они живут?

– Я звонил им. Они живут в Беннингтоне и ничего о ней не слышали, теперь они тоже в панике.

«Отлично», – думаю я.

– Она раньше исчезала вот так?

– Я не знаю. Мы с ней знакомы всего пару месяцев.

– Слушай, если ты подождешь, она, вероятно, позвонит или просто вернется домой. Сдается мне, ей просто нужно немного остыть.

– Вы, наверное, шутите, – отвечает Магуайр. – Если она ушла намеренно, почему не взяла кошелек, но не забыла мобильник? Зачем она стала бы пользоваться рюкзаком, который хотела вернуть в магазин?

– Не знаю. Может, чтобы сбить тебя со следа?

Глаза парня вспыхивают, и за миг до того, как он кинется на меня, я засекаю это и обезвреживаю выпад, одним быстрым движением заводя его руку за спину.

– Осторожнее! – говорю я сквозь зубы. – За это я могу тебя арестовать.

Магуайр напрягается:

– Моя девушка пропала. Я плачу вам жалованье, а вы даже не собираетесь выполнять свою работу и искать ее?

Формально, если Магуайр студент, то никакую зарплату он мне не платит, но я не собираюсь докапываться.

– Вот что я скажу тебе, сынок. Я осмотрюсь тут еще разок.

Я захожу в хозяйскую спальню, но Джесс Огилви явно здесь не спала; чистота идеальная. В хозяйской ванной полотенца слегка влажные, но пол в душевой совершенно сухой. Внизу в гостиной никаких следов беспорядка. Я обхожу дом по периметру, проверяю почтовый ящик. Внутри записка, распечатанная на принтере, с просьбой к почтальону не приносить ничего до дальнейших распоряжений.

Кто, черт возьми, оставляет записки почтальонам?!

Надев резиновые перчатки, я кладу записку в пакет для улик. Попрошу ребят в лаборатории провести нингидриновый тест на отпечатки пальцев.

Прямо сейчас что-то подсказывает мне: если они не принадлежат Джесс Огилви, значит их оставил Марк Магуайр.

Эмма

Не знаю, чего ожидать, когда на следующее утро я иду в комнату Джейкоба. Ночью он спал – я проверяла каждый час, но на основе прошлого опыта знаю, что он не разговорится, пока разбушевавшиеся нейротрансмиттеры[13] не перестанут будоражить его нервную систему.

Джесс я звонила дважды – на мобильный и в ее новый дом, но все время натыкалась на автоответчик. Я отправила ей письмо на почту с просьбой объяснить, как прошла вчерашняя сессия, не случилось ли чего-нибудь экстраординарного. Но пока я дождусь ответа от нее, нужно что-то делать с Джейкобом.

Когда я заглядываю к нему в шесть утра, он уже не спит – сидит на постели, руки на коленях, смотрит в стену перед собой.

– Джейкоб? – осторожно начинаю я. – Дорогой? – Подхожу ближе и мягко встряхиваю его за плечо.

Джейкоб продолжает молча таращиться в стену. Я махаю рукой перед его лицом, но он не реагирует.

– Джейкоб! – Я хватаю его за плечи, а он валится на бок и лежит без движения.

Паника взбирается вверх по лесенке в моем горле.

– Поговори со мной! – требую я, а сама думаю о кататонии, шизофрении, обо всех тех медвежьих углах сознания, куда мог завалиться Джейкоб и откуда нет возврата.

Оседлав Джейкоба сверху, я сильно бью его по щеке, так что даже след остается. Но он все равно не реагирует.

– Не смей! – говорю я и начинаю плакать. – Не смей поступать так со мной.

Вдруг от двери раздается голос.

– Что происходит? – спрашивает Тэо; лицо у него заспанное, волосы торчком, как иголки у ежа.

В этот момент я понимаю, что Тэо может оказаться моим спасителем.

– Скажи своему брату что-нибудь такое, что его расстроит, – приказываю я.

Он смотрит на меня как на сумасшедшую.

– С ним что-то случилось… – объясняю я; мой голос обрывается. – Я просто хочу вернуть его. Мне нужно, чтобы он вернулся.

Тэо смотрит на обмякшее тело брата, на его пустые глаза, и я вижу, что ему страшно.

– Но…

– Давай, Тэо, – тороплю его я.

Думаю, дрожь в моем голосе, а не командный тон заставляет Тэо согласиться. Он осторожно наклоняется к брату:

– Вставай!

– Тэо. – Я вздыхаю.

Мы оба понимаем, что он не дает волю языку.

– Ты опоздаешь в школу, – говорит Тэо.

Я пристально смотрю на Джейкоба, но в его глазах ничего не промелькнуло.

– Я иду в душ первым, – добавляет Тэо. – А потом разбросаю всю твою одежду. – Джейкоб молчит, и тогда злость, которую Тэо обычно подавляет, накатывает на него как цунами. – Ты урод! – орет он так громко, что волосы на голове Джейкоба колышутся. – Ты тупой чертов идиот!

Джейкоб даже не поморщился.

– Почему ты не можешь быть нормальным? – вопит Тэо и бьет брата кулаком в грудь, потом ударяет еще раз, сильнее. – Будь, твою мать, нормальным! – кричит он, и я вижу, что по лицу Тэо текут слезы.

На мгновение мы застываем в этом аду, между нами лежит ни на что не реагирующий Джейкоб.

– Принеси мне телефон, – говорю я, и Тэо мигом выскакивает из комнаты.

Я сажусь на кровать рядом с Джейкобом, и его тело приваливается ко мне. Тэо возвращается с телефоном, я тычу в номер психиатра Джейкоба доктора Мурано. Она перезванивает мне через тридцать секунд и говорит хрипловатым со сна голосом:

– Эмма? Что случилось?

Я объясняю, в каком состоянии Джейкоб был вчера вечером, и описываю, в каком ступоре он находится сейчас.

– И вы не знаете, что спровоцировало это?

– Нет. У него вчера была встреча с консультантом. – Я смотрю на Джейкоба; из уголка его рта свисает нитка слюны. – Я звонила ей, но безрезультатно. И она пока не связалась со мной.

– Он выглядит так, будто у него физическое недомогание?

«Нет, – думаю я, – это скорее относится ко мне».

– Не знаю… я так не думаю.

– Он дышит?

– Да.

– Он узнает вас?

– Нет, – признаюсь я, и это пугает меня больше всего.

Если он не узнает меня, как я могу помочь ему вспомнить, кто он?

– Какой у него пульс?

Я кладу телефон и смотрю на свои часы, считаю.

– Пульс – девяносто, частота дыхания – двадцать.

– Слушайте, Эмма, – говорит доктор Мурано. – Я в часе езды от вас. Думаю, вам нужно вызвать «скорую».

Я знаю, что тогда будет. Если Джейкоб не выберется сам из этой ямы, он станет кандидатом на принудительное лечение в психиатрическом отделении.

Положив трубку, я опускаюсь на колени перед Джейкобом:

– Малыш, ты только подай мне знак. Просто покажи, что ты на этой стороне.

Джейкоб даже не моргает.

Утерев слезы, я иду в комнату Тэо. Дверь заперта изнутри, и мне приходится громко стучать в дверь, чтобы он услышал меня сквозь грохот музыки. Наконец Тэо открывает – веки красные, челюсти сжаты.

– Помоги мне передвинуть его, – спокойно говорю я, и на этот раз Тэо не препирается со мной.

Мы вместе стягиваем тело Джейкоба с кровати, тащим его вниз по лестнице и пытаемся загрузить в машину. Я держу его за руки, Тэо – за ноги. Мы тянем, толкаем, пихаем. Когда оказываемся в прихожей, я уже обливаюсь по́том, а у Тэо на ногах синяки – он два раза поскальзывался и падал под весом Джейкоба.

– Я открою дверцу машины, – говорит Тэо и в одних носках бежит к подъездной дорожке по хрусткому насту.

Вместе нам удается подтащить Джейкоба к автомобилю. Он не издает ни звука, даже когда его босые ступни касаются обледенелой дорожки. Мы грузим его головой вперед на заднее сиденье, потом мне с трудом удается посадить его и пристегнуть ремень безопасности, для чего приходится почти забраться к нему на колени. Прижавшись ухом к сердцу Джейкоба, я слушаю щелчок металла о металл.

– «Во-о-о-от и Джонни».

Слова не его, а Джека Николсона из фильма «Сияние». Но голос – прекрасный, протертый до дыр, скрипучий, как наждачная бумага, голос моего сына.

– Джейкоб? – Я беру в ладони его лицо.

Он не смотрит на меня, ну и что, он никогда этого не делает.

– Мам, – говорит Джейкоб, – у меня ноги очень замерзли.

Я бросаюсь в слезы и крепко обнимаю его:

– Ох, малыш, сейчас мы что-нибудь придумаем.

Джейкоб

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

комната без окон и дверей, а стены такие тонкие, что я вижу и слышу сквозь них все, но сломать не могу.

Я здесь, но меня нет.

Я стучу, чтобы меня выпустили отсюда, но меня никто не слышит.

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

в страну, где лица у всех отличаются от моего и речь слышна, когда никто ничего не говорит; и все гудит вокруг от нашего дыхания. Я делаю то, что делали римляне в Риме; я пытаюсь общаться, но никто не предупредил меня, что эти люди глухие.

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

это нечто совершенно, непередаваемо оранжевое.

Вот куда я попадаю, когда вхожу:

здесь мое тело превращается в фортепиано, но у него одни только черные клавиши – диезы и бемоли, когда всем известно: чтобы сыграть песню, которую захотят слушать люди, нужны и белые клавиши тоже.

Вот почему я возвращаюсь:

мне нужно найти белые клавиши.

Я не преувеличиваю, когда говорю, что мама не сводит с меня глаз целых пятнадцать минут.

– Тебе не нужно заняться чем-нибудь другим? – наконец спрашиваю я.

– Верно. Ты прав, – взволнованно отвечает она, но не уходит.

– Мама, – со стоном произношу я, – есть вещи более занимательные, чем наблюдение за тем, как я ем.

Например, смотреть, как подсыхает краска. Или как крутится белье в барабане стиральной машины.

Я знаю, что сегодня сильно напугал ее тем, что случилось утром. Это очевидно, так как а) она не способна оставить меня больше чем на три секунды и б) она охотно согласилась приготовить мне на завтрак картошку фри. Она даже отправила Тэо в школу на автобусе, вместо того чтобы, как обычно, везти его на машине, так как не хочет оставлять меня дома одного и уже решила, что сегодня я нездоров и в школу не пойду.

Скажу без обиняков: я не понимаю, чем она так расстроена, когда это я потерялся.

Скажу без обиняков: я не знаю, кто такие обиняки и почему без них нужно обходиться, когда хочешь высказаться прямо.

– Пойду в душ, – объявляю я. – Ты со мной?

Это наконец выводит маму из ступора.

– Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо?

– Да.

– Тогда я через несколько минут приду и проверю, все ли в порядке.

Как только она уходит, я ставлю тарелку с картошкой на тумбочку. Душ я приму, но сперва мне нужно кое-что сделать.

У меня есть собственная камера для обкуривания. Раньше она была домом для моей рыбки Арло, пока он не умер. Теперь пустой аквариум стоит на моем комоде, перевернутый. Под ним – нагреватель для кофейной чашки. Сперва я пользовался сухим спиртом, но мама не слишком радовалась, что я развожу огонь в своей комнате, даже если это всего одна таблетка; так появился электрический подогреватель. На него я ставлю маленькую лодочку, сложенную из алюминиевой фольги, а потом выдавливаю в нее каплю суперклея размером с пятицентовик. Я беру чашку с какао, без молока конечно, которую принесла мама, и тоже ставлю ее в камеру – она обеспечит влажность воздуха, хотя пить из нее какао после обдымления, когда на поверхности будут плавать белесые хлопья, мне не захочется. Наконец я помещаю внутрь стакан, на котором известный мне образец, а именно отпечаток моего собственного пальца, чтобы проверить, исправно ли все работает.

Осталась только одна вещь, но от этого живот у меня сжимается.

Мне нужно найти в одежде, которую я надевал вчера, предмет, который я хочу обкурить – принесенный из ее дома. И это, разумеется, приводит мне на память все остальное, а значит, в углах моего ума сгущаются тени.

Приходится активно бороться, чтобы меня вновь не засосало в эту дыру.

Даже сквозь надетые на руки резиновые перчатки я чувствую, как холоден металл. Каким холодным все было вчера вечером.

В душе я тру и тру себя мочалкой, так что кожа становится слишком розовой, а глаза краснеют оттого, что я смотрю прямо в льющуюся струями воду. Я помню все.

Даже когда не хочу этого.

Как-то в третьем классе один мальчик передразнивал мою манеру говорить. Я не понимал, что смешного в том, как он меня изображал, – будто слова вылетают у меня изо рта плоские, как блины. Я не понимал, почему он все время повторяет фразы из мультфильмов про инопланетян вроде: «Отведите меня к вашему главному». Ясно было только одно: этот мальчишка таскается за мной по игровой площадке и, где бы он ни появился, все начинают смеяться надо мной.

– Чего тебе надо? – наконец спросил я.

– Чего тебе надо? – спопугайничал он.

– Лучше бы ты занялся своим делом.

– Лучше бы ты занялся своим делом…

И, не успев сообразить, что собираюсь сделать, я сжал руку в кулак и саданул ему прямо по носу.

Кровь была везде. Мне не нравилось, что его кровь у меня на пальцах. И на рубашке, которая, вообще-то, была желтая.

Мой обидчик отрубился, а меня отвели к директору и отстранили от уроков на неделю.

Я не люблю вспоминать тот день, у меня возникает ощущение, будто во мне полно битого стекла.

Никогда не думал, что увижу столько крови на своих руках еще хоть раз в жизни, но я ошибался.

Цианоакрилат из суперклея оказывает нужное воздействие всего за десять минут. Мономеры в его парах полимеризуются в присутствии воды, аминов, амидов, гидроксила и карбоновой кислоты – все они имеются в жирах из отпечатков пальцев. Полимеризованные частицы оседают на жирах, проявляя слабый отпечаток, который можно сделать более заметным, посыпав специальным порошком. Потом его можно сфотографировать, изменить размер и сравнить с известным образцом.

Раздается стук в дверь.

– У тебя там все в порядке?

– Нет, я вешаюсь на палке в шкафу, – отзываюсь я.

Это неправда.

– Не смешно, Джейкоб, – говорит мама.

– Ладно, я одеваюсь.

Это тоже неправда. Я уже в трусах и футболке.

– Хорошо, – говорит она. – Крикни, когда будешь готов.

Я жду, пока ее шаги не стихнут в коридоре, а потом вынимаю стакан из-под аквариума. Разумеется, на нем несколько отпечатков. Я посыпаю их порошком двойного назначения – он контрастирует и на белой, и на черной поверхности. Потом я посыпаю отпечатки на втором предмете тоже.

Фотографирую их с близкого расстояния цифровой камерой, которую получил в подарок на Рождество два года назад, и загружаю картинки на свой компьютер. Это всегда хорошо – сделать фотографии отпечатков, прежде чем снимать их с предмета, так как велика вероятность повредить их при переносе на пленку. Позже с помощью фотошопа я могу инвертировать цвета линий и изменить размер отпечатков. И тогда начну анализ.

Я аккуратно заклеиваю скотчем отпечатки, чтобы сохранить их и спрятать унесенное из ее дома в таком месте, где его никто не найдет.

Между тем мама уже устала ждать. Она открывает дверь:

– Джейкоб, надень штаны!

Мама прикрывает глаза рукой, но все равно заходит в комнату.

– Никто не говорил тебе «войдите», – ворчу я.

Она принюхивается:

– Ты снова пользовался суперклеем? Я говорила, чтобы ты не занимался этим, когда сам находишься в комнате. Это может тебе навредить. – Мама замолкает. – И вообще, если ты занялся своим обкуриванием, тебе, вероятно, уже лучше. – (Я молчу.) – Это что там? Твое какао?

– Да, – отвечаю я.

Мама качает головой и со вздохом говорит:

– Спускайся вниз. Я приготовлю тебе другую чашку.

Вот несколько фактов о криминалистике:

1. Криминалистику определяют как научный метод и технику, применяемую в связи с расследованием преступлений.

2. Слово «forensic», в смысле «относящийся к доказательству в суде, то есть, в частности, к криминалистике», происходит от латинского «forensis», что буквально означает «перед собранием». Во времена Древнего Рима судебные разбирательства происходили перед собранием людей на форуме. Обвиняемый и жертва давали показания, и выигрывал тот, чьи аргументы были убедительнее.

3. Первый документально подтвержденный отчет о том, как методы криминалистики помогли решить судебное дело, относится ко временам китайской династии Сун, а точнее, к 1248 году. Один человек был убит серпом. После этого следователь приказал всем людям принести свои серпы в определенное место, и, когда на один из них, почуяв кровь, слетелись мухи, убийца сознался.

4. Самое раннее свидетельство использования отпечатков пальцев для определения личности человека относится к седьмому веку, когда палец должника прикладывали к расписке в доказательство того, что этот человек должен заимодавцу.

5. Применять криминалистические методы гораздо легче, когда криминалист не вовлечен в дело лично.

Кончики ваших пальцев, подушечки ваших ладоней и подошвы ваших ног вовсе не гладкие. На них имеются папиллярные гребни – серия линий с особыми контурами и формами, как топографическая карта. Вдоль этих линий располагаются поры, из которых выделяется пот, кроме того, ваши пальцы могут быть испачканы чернилами, кровью, грязью, и все это воспроизводит на поверхности, к которой вы прикоснулись, папиллярный рисунок, проще говоря, на ней появляется отпечаток вашей руки.

Если он виден, его можно сфотографировать. А значит, имеется возможность его сохранить и сравнить с известным образцом. Дерматоглифика – искусство в не меньшей степени, чем наука. Так как дома у меня нет терминала для автоматической идентификации отпечатков пальцев, который мог бы просканировать образец и выдать пятьдесят кандидатов с похожими линиями, мне приходится полагаться на зоркость своих глаз. Цель в том, чтобы найти десять-двенадцать сходных черт между известным образцом и новым; если такие сходства обнаружатся, большинство экспертов придут к заключению, что перед нами отпечатки одного и того же человека.

На экране компьютера две картинки с изображениями отпечатков. Я подвожу курсор к центру одного, отмечаю дельту – маленькую треугольную область слева от центральной точки. Рассматриваю крайние гребни, разветвления и круговое завихрение. Линия раздваивается, потом два гребня и еще одно раздвоение, обращенное вниз.

Как я и предполагал, это пара.

Возникает ощущение, что меня сейчас вырвет, но я сглатываю и заставляю себя завершить работу.

Как вчера.

Встряхнув головой, чтобы прочистить мозги, я беру маленький пластиковый контейнер, который стащил с кухни, и кладу в него улику. Потом роюсь в шкафу и нахожу там утку Джемию. Это мягкая игрушка, с которой я спал в детстве, и так как она белая, то лежит на полке поверх другой моей одежды, у которой есть окраска. Кладу утку на колени и канцелярским ножом делаю надрез в том месте, где у нее могло бы быть сердце.

Контейнер приходится впихивать внутрь с усилием, и Джемия теперь выглядит так, будто у нее изувечена грудная клетка, но ничего. Я зашиваю дыру той же ниткой, которой на прошлой неделе штопал носок. Мне это дается с трудом – почти на каждом стежке я колю себе какой-нибудь палец, но довожу дело до конца.

Потом достаю блокнот и начинаю писать.

Закончив, я ложусь на кровать. Лучше бы я сейчас был в школе. Трудно, когда нечем заняться.

– Я пристрелил шерифа, – тихо напеваю я, – но, клянусь, это была самозащита.

Я часто размышлял над тем, как совершить идеальное убийство.

Нередко говорят о сосульке как лучшем оружии – ударь ею кого-нибудь как кинжалом, и орудие убийства растает, – но тут много допущений: а) вам придется держать сосульку в руках достаточно долго, чтобы нанести рану, и б) она может сломаться, когда наткнется на кожу, которую должна пронзить. Побрызгать салат жертвы мескалином – более изящный способ: коричневый порошок почти незаметен глазу в смеси с заправкой, и горечь не будет ощущаться, особенно если в салат добавлен цикорий или руккола. Но что, если этим вы просто причините жертве неприятные ощущения, а не убьете? Плюс где вы возьмете наркотик? Можно взять человека с собой на водную прогулку, толкнуть его за борт, предпочтительно напоив перед тем, и сказать, что он упал случайно, но для этого вам нужна лодка. Смесь викодина с алкоголем эффективно замедляет сердцебиение, но ваша жертва должна быть завсегдатаем вечеринок, чтобы такая смерть не вызвала подозрений у следователя. Я слышал о людях, которые пытались поджигать дома после совершения убийства, но из этого обычно ничего путного не выходит. Пожарный инспектор легко определяет, откуда начался пожар. К тому же тело должно обгореть до неузнаваемости, вместе с зубами, чтобы подозрение не пало на вас. Я не порекомендовал бы использовать такие способы, при которых проливается кровь. Это хлопотно: вам понадобится много отбеливателя, чтобы отчистить ее, и все равно обязательно останутся какие-нибудь незамеченные, предательские капли.

Загадка идеального убийства сложна, потому что сокрытие преступления очень слабо связано с механизмом убийства и очень сильно с тем, что вы делали до него и после. Единственный способ по-настоящему скрыть убийство – не рассказывать о нем ни одной живой душе. Ни жене, ни матери, ни священнику. И само собой, вам нужно убить подходящего человека, которого никто не хватится. Которого никто не захочет увидеть еще раз.

Тэо

Однажды ко мне в столовой подошла девочка и спросила, не хочу ли я поехать в Лагерь Иисуса. «Ты спасешься», – сказала она мне, и, знаете, я захотел. Ведь мне было предельно ясно, что я отправлюсь в ад из-за всех тех тайных и непозволительных мыслей о Джейкобе, которые я себе позволял.

В книгах вечно пишут о детях, у которых брат или сестра аутисты и которые заботятся о них, любят до самой смерти и лучше справляются со вспышками гнева и отчаяния, чем взрослые. Но я не из таких. Конечно, когда Джейкоб в детстве где-нибудь терялся, у меня начинало сосать под ложечкой, но не оттого, что я беспокоился о нем. А оттого, что меня назвали бы плохим, даже ужасным братом, если бы узнали мои мысли: может, его вообще не найдут, и я смогу жить спокойно.

Раньше мне, бывало, снилось, что мой брат нормальный. Знаете, можно ссориться и даже подраться из-за ерунды – например, кто будет щелкать пультом телевизора или сидеть на переднем сиденье в машине. Но мне никогда не позволяли драться с Джейкобом. Даже когда я забыл запереть дверь в свою комнату, а он зашел и взял мой CD-диск для своего криминалистического эксперимента; даже когда в детстве он в мой день рождения ходил вокруг праздничного стола, таскал и съедал куски торта с тарелок моих друзей. Мама сказала, что это наше домашнее правило, и объяснила его так: Джейкоб не такой, как мы все. Представляете? С каких это пор инаковость дает вам особые права в этой жизни?

Проблема в том, что инаковость Джейкоба не ограничивается самим Джейкобом. Это как однажды мамина красная рубашка полиняла в стиральной машине и вся моя одежда приобрела розовый оттенок: синдром Аспергера у брата меня тоже изменил. Я не могу пригласить друзей к себе домой, вдруг Джейкоб сорвется? Если мне было странно смотреть, как мой брат писает на батарею, чтобы посмотреть, как от нее поднимается пар, что подумали бы мои школьные приятели? Что я тоже урод, раз живу вместе с таким.

Чистосердечное признание номер один: когда я иду по коридору в школе и замечаю в другом конце Джейкоба, то намеренно меняю маршрут, чтобы не столкнуться с ним.

Чистосердечное признание номер два: однажды, когда дети из другой школы стали смеяться над Джейкобом, который пытался играть в кикбол – жуткая куча-мала, каких не бывало, – я притворился, что не знаю его, и потешался над ним вместе с другими.

Чистосердечное признание номер три: я и правда верю в то, что мне перенести это было тяжелее, чем Джейкобу, так как он по большей части не замечает, что люди его сторонятся, а я сам на сто процентов уверен, что, глядя на меня, они думают: «О, это брат того странного парня».

Чистосердечное признание номер четыре: я обычно не размышляю о том, что когда-нибудь заведу детей, но, если мне в голову вдруг приходит такая мысль, это пугает меня до смерти. Вдруг мой сын будет как Джейкоб? Я уже провел детство, возясь с аутистом; не знаю, смогу ли я заниматься этим всю жизнь.

Каждый раз, как я вспоминаю о чем-нибудь из этого, чувствую себя дерьмом. Я почти бесполезен: не родитель Джейкоба и не один из его учителей. Я здесь просто как альтернатива, чтобы мама могла перевести взгляд с Джейкоба на меня и оценить, насколько велика разница между аутистом и так называемым нормальным ребенком.

Когда та девочка предложила мне поехать в Лагерь Иисуса, я спросил ее:

– Будет ли там Иисус?

Она смутилась, а потом ответила «нет».

– Ну, – сказал я, – тогда это все равно что поехать в хоккейный лагерь и не играть в хоккей, тебе не кажется? – Я отвернулся и пошел прочь от нее, а она сказала мне вслед:

– Иисус любит тебя.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, – призналась девочка. – Но я в это верю, чтобы жить дальше.

Я обшарил все карманы куртки и брюк, прочесал подъездную дорожку, но не нашел айпод, а значит, он потерян где-то между этим местом и ее домом.

Вдруг она решит, что я пытался украсть его?

Вдруг она кому-нибудь расскажет?


Когда я возвращаюсь домой из школы, жизнь уже вернулась в норму. Мать строчит что-то на ноутбуке за кухонным столом, а Джейкоб сидит в своей комнате за закрытой дверью. Я по-быстрому готовлю себе лапшу рамен, ем ее у себя под композиции группы «Coldplay», орущие из колонок, и делаю домашку по французскому.

Мама всегда говорит, что нельзя слушать музыку, когда готовишь уроки. Однажды она ввалилась в мою комнату и обвинила меня в том, что я не выполняю задание по английскому, когда в тот момент я именно этим и занимался. «И какую оценку ты получишь, если думаешь совершенно о другом?»

Я предложил, чтобы она села рядом и прочитала с экрана компьютера написанное мной.

Она сделала это и сразу заткнулась. За ту работу я получил пятерку, как мне помнится.

Полагаю, гены в нашей семье перемешались, и в результате Джейкоб может сосредоточиться только на одной вещи и занимается ею как одержимый, а я могу делать десять дел одновременно.

Выполнив домашнее задание, я ощущаю, что не наелся, и спускаюсь на кухню. Матери нигде не видно – и в доме нет уродской еды для разнообразия (ну, схохмил), но я замечаю сидящего в гостиной Джейкоба. Смотрю на часы, хотя это напрасный труд: если он здесь, значит сейчас половина пятого и вот-вот начнутся «Борцы с преступностью».

Я мнусь на пороге, глядя на Джейкоба, уткнувшегося носом в свои блокноты. Мне хочется незаметно ускользнуть от него, но я помню, как он выглядел сегодня утром. Хотя я и говорил: «О, лучше бы его вообще на свете не было», увидев брата таким, словно в нем погас свет, я почувствовал, будто меня ударили в живот, а потом еще и еще раз.

Что, если первым родился бы я и синдром Аспергера развился бы у меня? Стоял бы Джейкоб здесь с мыслью: «Ах, только бы он меня не заметил»?

Я не успеваю хорошенько прочувствовать свою вину, так как Джейкоб начинает говорить. На меня он не смотрит никогда, но, вероятно, это означает, что остальные его органы чувств настроены очень тонко.

– Сегодня двадцать вторая серия, – говорит Джейкоб, словно мы с ним уже давно беседуем. – Старая, но хорошая.

– Сколько раз ты видел ее? – спрашиваю я.

Джейкоб заглядывает в блокнот:

– Тридцать девять.

Я не большой поклонник «Борцов с преступностью». Прежде всего, на мой взгляд, актеры в нем играют отвратительно. Второй момент: в фильме показывают, наверное, самую лучшую в мире криминалистическую лабораторию, там у них все звякает и свистит. Подозреваю, что у вермонтских криминалистов камера для обкуривания больше похожа на заклеенный скотчем старый аквариум Джейкоба, чем на то, что показывают в «Борцах с преступностью», где все подсвечено неоновыми огнями и блестит хромом. Да и следователи в этом сериале, похоже, больше озабочены не раскрытием преступлений, а тем, кто в чью постель запрыгнет.

Но я все равно сажусь на диван рядом с братом. Между нами расстояние почти в фут: Джейкоб не любит, когда к нему прикасаются. Я знаю, что, пока идет фильм, лучше молчать, и приберегаю свои критические комментарии для рекламных пауз с показом таблеток от эректильной дисфункции и стирального порошка.

В центре сюжета девушка, которую нашли мертвой на месте автомобильной аварии; виновник скрылся с места происшествия. На самокате жертвы поцарапано красочное покрытие, и сексуальная оперативница относит транспортное средство в лабораторию. Тем временем чувак, который делает вскрытия, находит на теле девушки синяк, похожий на отпечаток пальца. Сварливый старый оперативник фотографирует его, отправляет в лабораторию и выходит на пенсионера, бывшего госслужащего, который пьет грушевый сок из коробки, когда к нему являются Секси и Ворчун. Они спрашивают, не попадал ли он недавно в аварию, а дедок отвечает, что его машину угнали. К несчастью для него, оперативники находят тачку в пристроенном к дому гараже. Зажатый в угол, пенсионер признается, что вел машину и случайно нажал на газ вместо тормоза. Секси осматривает машину и замечает, что водительское сиденье отодвинуто слишком далеко для человека такого роста, как пожилой хозяин машины, а приемник стоит на волне хип-хоп-радио. Секси спрашивает, садится ли кто-нибудь еще за руль машины, и тут как раз входит внук-подросток. Дед говорит, что ударился головой, когда сбил девушку на самокате, и внук отвез его домой. Ха, кто ему поверит! Но это всего лишь его слово против догадок оперативников, пока Ворчун не находит застрявший в обмотке руля кусочек зуба, который принадлежит внуку. Парня берут под арест, а деда отпускают.

Все время, пока я смотрю фильм, Джейкоб строчит что-то в своих блокнотах. Ими забиты целые полки в его комнате, он записывает в них сценарии преступлений из этого сериала.

– Что тебя заинтересовало на этот раз? – спрашиваю я.

Джейкоб пожимает плечами:

– Улики. Потом я пытаюсь вычислить, что случится.

– Но ты видел эту серию тридцать девять раз, – говорю я. – Тебе уже известно, чем все закончится.

Джейкоб не перестает царапать ручкой по странице.

– Но может быть, на этот раз все закончится по-другому, – говорит он. – Может быть, сегодня этого парня не поймают.

Рич

Утром в четверг звонит телефон.

– Мэтсон, – отвечаю я.

– Диски в алфавитном порядке.

Я хмурюсь. Голос незнакомый. Звучит так, будто называет пароль для входа в питейный клуб во времена сухого закона. Диски в алфавитном порядке. А синяя птица носит чулки в сеточку. Мелете такую чепуху, и вас запускают в святилище.

– Простите? – говорю я.

– Тот, кто забрал Джесс, терся там достаточно долго, чтобы расставить диски в алфавитном порядке.

Теперь я узнаю голос – Марк Магуайр.

– Значит, ваша девушка еще не вернулась.

– Стал бы я вам звонить, если бы вернулась?!

Я прочищаю горло.

– Скажите, что вы заметили.

– Сегодня утром я уронил на ковер несколько монет и, когда подбирал их, понял, что стойка с CD-дисками передвинута. На ковре от ножки осталась такая вмятина, знаете?

– Знаю.

– Так вот, у этих профессоров… у них сотни дисков. И они хранят их в такой четырехгранной башне, которая вращается. В общем, я заметил, что все авторы на «W» собраны вместе. Рихард Вагнер, Дионна Уорик, Дина Вашингтон, «The Who», Джон Уильямс, Мэри Лу Уильямс. А за ними – на «Y» и «Z»: Лестер Янг, Йоханн Зумстиг…

– Они слушают «The Who»?

– Я просмотрел все четыре стороны, и каждый диск на своем месте.

– Возможно ли, что они всегда так стояли, а вы просто не замечали этого? – спрашиваю я.

– Нет, потому что в прошлые выходные, когда мы с Джесс искали, какую бы музыку послушать, они совершенно точно не выглядели так.

– Мистер Магуайр, я вам перезвоню.

– Погодите… прошло уже два дня…

Я вешаю трубку и зажимаю пальцами переносицу. Потом набираю номер лаборатории, чтобы поговорить с Айрис, женщиной в возрасте, которая немного влюблена в меня, и я пользуюсь этим, когда мне нужно, чтобы мои улики взяли в работу поскорее.

– Айрис, как дела у самой прекрасной девушки в лаборатории?

– Я единственная девушка в лаборатории. – Она смеется. – Ты звонишь по поводу своей записки из почтового ящика?

– Да.

– Чисто. Вообще никаких отпечатков.

Я благодарю ее и вешаю трубку. Выходит, этот тип, который расставил диски в алфавитном порядке, достаточно сообразителен и надел перчатки, оставляя записку. На клавиатуре компьютера мы, вероятно, тоже ничего не найдем.

С другой стороны, пряности на полке можно упорядочить, расставив по регионам происхождения.

Если Марк Магуайр причастен к исчезновению своей девушки и хочет сбить нас со следа, он мог умышленно переставить диски. Но я с трудом представляю, чтобы этот парень взял да и занялся этим на досуге просто так, от нечего делать.

Что также объясняет, почему ему понадобилось на это больше суток.

В любом случае я сам хочу взглянуть на диски. И на содержимое сумочки Джесс Огилви. И вообще на все, что может подсказать, где она и почему.

Я встаю, беру куртку, прохожу мимо диспетчеров и сообщаю им, куда еду. Один из дежурных сержантов дергает меня за рукав и говорит:

– Вот детектив Мэтсон.

– Отлично! – рявкает какой-то незнакомый мужчина. – Теперь мне ясно, кого ваш начальник выставит отсюда первым.

Позади него женщина в слезах теребит ремешок своей сумочки.

– Простите, – вежливо и с улыбкой говорю я. – Я пропустил ваше имя?

– Клод Огилви, – отвечает он. – Сенатор штата Клод Огилви.

– Сенатор, мы делаем все возможное, чтобы найти вашу дочь.

– Мне трудно в это поверить, – отвечает он, – когда в этом полицейском участке никто не расследует ее исчезновение.

– На самом деле, сенатор, я как раз направлялся в жилище вашей дочери.

– Полагаю, там вы встречаетесь с остальными сотрудниками. Мне ведь совсем не хочется узнать, что прошло целых два дня, а в полицейском управлении никто не отнесся всерьез к исчезновению моей дочери…

Я обрываю его на середине фразы, беря под руку, и подтаскиваю к своему кабинету:

– При всем уважении к вам, сенатор, я бы предпочел, чтобы вы не указывали, как мне выполнять мою работу…

– Я, черт побери, буду говорить вам, что захочу и когда захочу, пока моя дочь не вернется домой живой и здоровой!

Не обращая внимания на вопли сенатора, я предлагаю стул его жене со словами:

– Миссис Огилви, ваша дочь пыталась связаться с вами?

Женщина качает головой:

– И я не могу даже оставить ей сообщение. Ее голосовая почта переполнена.

– Этот идиот Магуайр звонит ей без конца, – заявляет сенатор.

– Она когда-нибудь убегала из дому? – спрашиваю я.

– Нет, она никогда этого не делала.

– Она была чем-то расстроена в последнее время? Беспокоилась из-за чего-то?

Миссис Огилви мотает головой:

– Джесс так радовалась переезду в этот дом. Говорила, там в сто раз лучше, чем в общежитии…

– А как складывались ее отношения с этим парнем?

На это сенатор Огилви отвечает многозначительным полным молчанием. Жена украдкой бросает на него взгляд.

– Это нельзя считать любовью, – говорит она.

– Если он что-то сделал ей, – бормочет Огилви, – если он тронул ее хотя бы пальцем…

– Тогда мы об этом узнаем и со всем разберемся, – мягко встреваю я. – Но важнее всего сейчас найти Джесс.

Миссис Огилви подается вперед. Глаза у нее красные.

– У вас есть дочь, детектив?

Однажды мы с Сашей шли по ярмарке, я держал ее за руку, и вдруг нас разделила толпа шумных подростков; они валили гурьбой и оторвали нас друг от друга. Я пытался не потерять дочку из виду, но она была такая маленькая. Когда парни ушли, пропала и Саша. Я стоял посреди ярмарочной площади, дико озирался и звал ее, пока все вокруг не завертелось кувырком – клочки сахарной ваты слетали с металлического колеса и наматывались на палку, рев цепных пил, вгрызающихся в древесину, оповещал о начале состязания лесорубов. Когда я наконец нашел ее – она гладила морду джерсийского теленка в сарае, – то испытал такое облегчение, что у меня подкосились ноги, и я буквально упал на колени.

На вопрос миссис Огилви я не ответил, но она кладет ладонь на руку мужа и тихо бормочет:

– Я же говорила тебе, Клод, он все понимает.

Джейкоб

В школьной сенсорной комнате отдыха есть подвешенные к потолку качели. Они сделаны из веревок и тянущейся синей материи, так что, когда садишься внутрь, ткань обволакивает тебя, будто заключает в кокон. Можно подтянуть к себе мягкие стенки так, чтобы не видеть ничего снаружи и никто не видел тебя, и вертеться вокруг своей оси. Тут также есть веер, коврики с разной текстурой, ветряные звонницы – их еще называют музыкой ветра. Здесь есть оптоволоконная лампа с сотнями крошечных огоньков на концах лучей, которые меняют цвет с зеленого на фиолетовый и розовый. Здесь есть губки и мячи из тонких резиновых жгутиков, похожие на помпоны, пупырчатая пленка и утяжеленные одеяла. Есть звуковая машина, которую может включить только специальный сотрудник, и вы выбираете звук по своему вкусу и настроению – шум прибоя, дождя, белый шум или голос джунглей. Есть стеклянная трубка высотой три фута, в которой снизу вверх бегут пузыри и лениво плавает кругами пластиковая рыбка.

В школе частью моего индивидуального учебного плана является разрешение на перерыв в любое время. Если мне нужно, то даже во время экзамена учителя отпускают меня из класса. Иногда окружающий мир становится слишком напряженным, и мне нужно место, где можно расслабиться. Я могу пойти в сенсорную комнату отдыха, но, по правде говоря, почти никогда так не делаю. Этой комнатой пользуются только дети с особыми потребностями, и, входя в ее дверь, я как будто сразу прилепляю себе на спину табличку: «Ненормальный».

Так что обычно, когда мне нужен перерыв, я просто слоняюсь по коридорам. Иногда иду в кафетерий, чтобы купить бутылку витаминной воды. Лучший вкус? Соберитесь. Киви-клубника с витамином А и лютеином. Худший? Это существенно. Апельсин-апельсин. Нужно ли что-то добавлять? Иногда я провожу время в учительской, играю в шахматы с мистером Пакири или помогаю миссис Лезервуд, секретарю школы, раскладывать бумаги по конвертам и запечатывать их. Но в последние два дня, уходя из класса, я сразу направляюсь в сенсорную комнату отдыха.

Следящая за комнатой сотрудница, миссис Эгворт, по совместительству устраивает в школе разные викторины. Каждый день в 11:45 она уходит распечатывать на ксероксе то, что ей будет нужно позже в этот день для очередной проверки интеллектуальных достижений школьников. Именно по этой причине последние два дня я специально отпрашиваюсь с уроков ровно в 11:30. Это избавляет меня от литературы: двойная удача, потому что мы проходим фантастический рассказ Дэниела Киза «Цветы для Элджернона» и на прошлой неделе одна девочка спросила, не желая обидеть, а просто из любопытства, проводятся ли сейчас какие-нибудь эксперименты, которые помогут излечиться таким людям, как я.

Сегодня, войдя в сенсорную комнату отдыха, я прямиком направляюсь к резиновым помпонам. Взяв по одному в каждую руку, я забираюсь в качельный кокон, и он смыкается вокруг меня.

– Доброе утро, Джейкоб, – говорит миссис Эгворт. – Тебе что-нибудь нужно?

– Сейчас нет, – бормочу я.

Не знаю, почему люди с синдромом Аспергера так чувствительны к текстурам, цветам, звукам и свету. Когда я не смотрю никому в глаза и другие люди подчеркнуто отворачиваются, чтобы я не подумал, будто они на меня пялятся, мне в голову иногда приходит мысль: «А я вообще существую?» Предметы в этой комнате – сенсорные эквиваленты игры в морской бой. Только вместо называния координат точки – «Б-4», «Д-7» – я вызываю новое ощущение. Каждый раз, когда я чувствую вес одеяла на плечах или щелчок под моим телом пузыря пупырки, по которой я катаюсь, это прямое попадание. А в конце сенсорного перерыва, вместо того чтобы потопить корабль, я нахожу способ определить свое положение в масштабной сетке этого мира.

Я закрываю глаза и медленно вращаюсь, замкнутый внутри темного тесного кокона.

– Не обращайте внимания на человека за занавеской, – бормочу я.

– О чем ты, Джейкоб? – спрашивает миссис Эгворт.

– Ни о чем! – кричу я; жду, пока мой кокон совершит еще три медленных поворота, и вылезаю наружу.

– Как ты сегодня? – спрашивает она.

Вопрос не вполне обоснованный, учитывая, что я не находился бы в этой комнате, если бы мог спокойно сидеть в классе, как нейротипики. Но на мое молчание миссис Эгворт никак не реагирует. Она продолжает читать какую-то глупую книжку и делать заметки.

Самая крупная рыба в мире – это китовая акула, ее длина пятьдесят футов.

Каждый день производится четыре миллиона маршмеллоу в виде зверюшек.

Я вообще удивляюсь, кто их покупает, если на дворе не Пасха.

Среднестатистическому взрослому мужчине требуется полчаса, чтобы съесть обед.

– У меня есть кое-что для вас, миссис Эгворт. Слово «осел» употреблено в Библии сто семьдесят раз.

– Спасибо, Джейкоб, но это не подходит. – Она с шуршанием перекладывает свои бумаги и смотрит на часы. – Ты побудешь тут один минут десять? Мне нужно сбегать в учительскую и сделать несколько копий.

Формально ей нельзя оставлять меня здесь одного. И я знаю, что в школе есть еще несколько детей-аутистов, которые приходят в сенсорную комнату и за которыми миссис Эгворт следит как ястреб. К примеру, Матильда может сделать аркан из веревки от качелей, Чарли – оторвать полки от стен, а я – я вполне безвреден.

– Нет проблем, миссис Эгворт.

На самом деле именно на это я и рассчитываю. И как только за ней закрывается дверь, я вынимаю из кармана мобильник. Откидываю крышку и нажимаю кнопку «пуск», телефон тут же загорается: маленькие синие клеточки вокруг каждой цифры, фотография Джесс и Марка на экранной заставке.

Я закрываю лицо Марка большим пальцем.

Сегодня четверг, и мне можно ей позвонить. Я уже нарушал правила и дважды звонил ей с этого телефона – набирал ее собственный номер, хотя и знаю, что звонок автоматически будет переведен на голосовую почту: «Привет, это Джесс, и вы знаете, что делать».

Ноты из мелодии ее голоса уже подзабылись.

Однако сегодня вместо приветствия Джесс я слышу жестяной голос, который говорит, что голосовой ящик этого абонента беспроводной сети полон.

Я к этому готов. Помню телефонный номер, который она дала мне неделю назад, тот, что принадлежит ее новому дому. Набираю его, хотя приходится делать это дважды – порядок цифр незнакомый, и они путаются у меня в голове.

Слышу автоответчик:

– Привет, это Джесс в доме Робертсонов. Они уехали из города, но вы можете оставить сообщение для меня!

Я нажимаю отбой и набираю номер снова.

– Привет, это Джесс в доме Робертсонов.

Жду, пока раздастся гудок, и снова обрываю звонок. Выключаю телефон. И только после этого произношу текст своего голосового сообщения. Те же слова я говорю ей каждый четверг:

– Увидимся через три дня.

Эмма

К четвергу Джейкоб уже похож на прежнего Джейкоба, но еще не вернулся в норму. Я сужу об этом по тому, что он рассеян. Ставлю перед ним полную тарелку с едой, а он не ест, пока я не скажу, что пора взять вилку и приступить, и еще временами я замечаю, что он пружинит на подушечках стоп. Обычные лекарства ему, кажется, не помогают. А школьные учителя говорят, что Джейкоб почти половину дня проводит в сенсорной комнате отдыха.

Я дважды звонила Джесс Огилви, но ее голосовой ящик полон. Произносить ее имя при Джейкобе мне страшно, но что еще я могу сделать. И вот после обеда в четверг я стучусь в дверь комнаты сына и вхожу.

– Привет, – говорю я.

Он отрывается от чтения книги:

– Привет.

У меня ушло два года на то, чтобы понять: Джейкоб не научился читать вместе со всей своей группой в детском саду. Воспитательница говорила, что он один из самых способных к языкам детей, и, разумеется, каждый вечер он брал книгу из стоявшей в его комнате большой корзины и читал вслух. Но однажды до меня дошло: то, что все считали чтением, на самом деле было прекрасной слуховой и зрительной памятью. Стоило Джейкобу один раз услышать книгу, и он мог рассказать ее слово в слово. «Прочти это», – сказала я ему и дала книгу доктора Сьюза. Джейкоб открыл ее и начал читать. Я остановила его и спросила, указывая на букву:

– Что это?

– Бэ.

– А какой звук обозначает «Бэ».

Он помолчал, а потом сказал:

– Бз-з-з.

Сейчас я сажусь рядом с ним на постель:

– Как ты себя чувствуешь?

– Перебитым, – отвечает Джейкоб.

Я забираю у него книгу.

– Мы можем поговорить? – (Он кивает.) – Вы с Джесс поссорились во вторник?

– Нет.

– Когда ты пришел к ней в дом, она ничего не сказала тебе такого, что тебя расстроило?

Он качает головой:

– Нет, она ничего не сказала.

– Ну что ж, тогда я немного теряюсь, Джейкоб, потому что ты пришел с этого занятия сильно расстроенным… и мне кажется, тебя и теперь еще что-то беспокоит.

Есть одна особенность у людей с синдромом Аспергера: они не лгут. Поэтому, когда Джейкоб говорит, что они с Джесс не ссорились, я ему верю. Но это не означает, что его не травмировало нечто другое, имеющее отношение к ней. Может, он вошел и застал ее с парнем, когда они занимались сексом. Или его неприятно поразил новый дом.

Или это вообще никак не касается Джесс, а просто по пути домой он наткнулся на оранжевый знак, обозначающий стройплощадку, и ему пришлось идти в обход.

Я вздыхаю:

– Ты знаешь, я здесь и готова поговорить об этом, когда ты захочешь. И Джесс тоже. Она рядом, если понадобится.

– Я увижу ее снова в воскресенье.

– На том же месте в тот же час, – говорю я.

Я возвращаю ему книгу и замечаю, что у него под рукой лежит старая утка Джемия, игрушка, которую он везде таскал с собой в детстве. Джейкоб делал это так упорно, что мне пришлось поставить ей на спине заплатку из куска леопардового меха, потому что ее собственный совсем вытерся. По словам доктора Мурано, это был ритуальный предмет, который мог успокоить Джейкоба, помочь ему «перезагрузиться», напомнить себе, что с ним все в порядке. С годами Джемия уступила место другим, менее заметным вещицам, которые можно сунуть в карман: полоске с четырьмя фотографиями, сделанными в фотобудке, где мы сняты с Джейкобом, полоска много раз перегнута, а снимки выцвели, так что наших лиц почти не видно; маленькому зеленому камешку, который учительница привезла ему из Монтаны; кусочку обкатанного морем стекла, который однажды подарил ему на Рождество Тэо. Утку Джемию я не видела уже много лет; она хранилась у Джейкоба в шкафу.

Трудно смотреть на своего восемнадцатилетнего сына, когда он прижимает к себе детскую игрушку. Но таков аутизм, это скользкий склон. Только что вы убеждали себя, что взобрались на него высоко-высоко и не видите подножия, а в следующий момент он уже покрыт черным льдом и вы катитесь по нему вниз с бешеной скоростью.


Колонка Тетушки Эм, четверг, 14 января, выпуск для подростков.

Лучшие советы по воспитанию детей я получила от акушерки в родильном доме. Она сказала:

1. Когда появится на свет твой ребенок, собака станет просто собакой.

2. Ужасы двухлетнего возраста повторяются у детей в три года и старше.

3. Никогда не задавай своему ребенку вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет», например: «Ты хочешь ложиться спать сейчас?» Тебе не понравится ответ, поверь мне. «Ты хочешь, чтобы я отнесла тебя в постель или пойдешь наверх сам?» Так вы добьетесь желаемого результата, а ребенок почувствует, что у него есть право голоса.

Теперь мои дети стали старше, однако мало что изменилось.

Только собаки у нас нет.

Ужасы двух лет продолжаются и в восемнадцать.

И с вопросами по-прежнему нужно быть осторожней, потому что вам вряд ли будет приятно узнать, где он болтался до двух часов ночи или почему получил двойку за контрольную по математике.

Из сказанного выше проистекают два вывода. Воспитание – это не существительное, а глагол несовершенного вида, это постоянно длящийся процесс, который не имеет завершения. И не важно, сколько лет вы потратили на это занятие, кривая обучаемости все равно остается сказочно прямой.

Я выхожу из комнаты Джейкоба с намерением посмотреть вечерние новости, но когда захожу в гостиную, там сидит Тэо, и у него включено какое-то ужасное шоу на MTV про испорченных девчонок, которых родители отправляют на перевоспитание в страны третьего мира.

– Тебе разве не нужно делать уроки? – спрашиваю я.

– Уже сделал.

– Я хочу посмотреть новости.

– Я первый сюда пришел.

На экране девушка собирает лопатой слоновий навоз в большой пластиковый пакет где-то в Бирме.

– Фу-у-у! – визжит она.

– Пожалуйста, – произношу я, глядя на Тэо, – скажи мне, что ты лучше откроешь свой ум для текущих событий, чем будешь смотреть это.

– Но я же должен говорить правду, – усмехаясь, отвечает Тэо. – Домашние правила.

– Ладно, давай подойдем к этому по-другому. Если я посмотрю с тобой эту передачу, мне тоже может прийти в голову мысль: «А не послать ли его в Бирму, чтобы он расширил горизонты за уборкой слоновьего дерьма?»

Тэо бросает мне пульт:

– Это неприкрытый шантаж.

– И все же метод дал результат, – говорю я, переключаясь на местный канал.

Какой-то мужчина кричит в микрофон: «Я знаю только одно! Со стороны полиции это преступление – сидеть сложа руки и ничего не предпринимать, когда исчезла молодая женщина, вместо того чтобы активно взяться за расследование».

Под его лицом появляется надпись: «Сенатор штата Клод Огилви».

– Эй, – говорит Тэо, – это разве не фамилия…

– Ш-ш-ш…

Экран заполняет лицо репортера. «Шеф полиции Таунсенда Фрэд Хакинс говорит, что розыск Джесс Огилви – это приоритет, и призывает всех, у кого есть информация по этому делу, звонить в полицейское управление по номеру 802-555-4490».

Потом появляется фотография наставницы Джейкоба по социальным навыкам и телефонный номер внизу.

Тэо

«В прямом эфире из Таунсенда, – завершает рассказ репортерша. – С вами была Люси Макнейл».

– Это Джесс, – говорю я и смотрю на маму.

Что и так очевидно.

– О боже! – бормочет мама. – Бедная девушка!

Не понимаю. Совершенно ничего не понимаю.

Мама хватает меня за руку:

– То, что мы сейчас услышали, не выйдет за пределы этой комнаты.

– Ты думаешь, Джейкоб не узнает? Он читает газеты. Он пользуется Интернетом.

Мама защемляет пальцами переносицу.

– Он сейчас такой хрупкий, Тэо. Я пока не могу обрушить на него эту новость. Дай мне немного подумать, как это лучше сделать.

Я беру из ее руки пульт и выключаю телевизор. Потом, буркнув что-то про сочинение, которое мне нужно написать, убегаю наверх в свою комнату и запираю за собой дверь.

Хожу кругами, заложив руки за голову, как будто остываю после марафона. Мысленно повторяю все, что сказали сенатор и репортерша. И еще шеф полиции, который – кто бы мог подумать! – сказал, что розыски Джесс – для них приоритет.

Что бы это, мать его, ни значило!

Я гадаю, не окажется ли исчезновение Джесс обманом, как в случае со студенткой колледжа, которая пропала, а потом сказала, что ее похитили, но вся история была выдумана, и таким образом девушка просто хотела привлечь к себе внимание. Я отчасти надеюсь, что на этот раз дело в том же, так как альтернативный вариант даже представлять себе не хочу.

Мне нужно учесть только одно.

Джесс Огилви пропала, и я видел ее одним из последних.

Рич

На автоответчике в доме Робертсонов шесть сообщений. Одно от Марка Магуайра с просьбой к Джесс перезвонить ему, когда она вернется. Одно из химчистки с оповещением, что ее юбка готова к выдаче. Одно от абонента, идентифицированного определителем номера как Э. Хант. Текст этого сообщения такой: «Привет, Джесс, это мама Джейкоба. Можешь мне позвонить?» Остальные три – это сброшенные звонки с номера, зарегистрированного как мобильный телефон Джесс.

В результате вырисовывается такая картина: или она избитая женщина, которая прячется, пытаясь собраться с духом и позвонить своему парню, но каждый раз дает слабину, или парень старается прикрыть свою задницу после того, как случайно убил ее.

Всю пятницу я трачу на вычеркивание имен из списка, составленного на основании ежедневника Джесс Огилви. Сперва я звоню двум девушкам, имена которых на листах за последние месяцы встречаются в нем чаще других. Алисия и Кара – студентки выпускного курса, как и Джесс. У Алисии волосы заплетены в тугие косички длиной до пояса, а Кара – миниатюрная блондинка в камуфляжных штанах и черных рабочих ботинках. За кофе в студенческом центре они признаются, что не видели Джесс со вторника.

– Она пропустила экзамен у Горгоны, – говорит Кара. – Никто так не рискует.

– У Горгоны?

– Профессора Горгоны, – объясняет она. – Это семинар по специальному образованию.

«ГОРГОНА», – записываю я у себя в блокноте.

– А Джесс раньше пропадала на несколько дней?

– Да, один раз, – говорит Алисия. – Она укатила на длинные выходные на Кейп-Код и не предупредила нас.

– Хотя она тогда ездила с Марком, – добавляет Кара и морщит нос.

– Сдается мне, вы не фанатки Марка Магуайра?

– И не мы одни, – говорит Алисия. – Он плохо с ней обращается.

– Что вы имеете в виду?

– Если он скажет «прыгай», она не спросит, какой высоты забор, а пойдет покупать тренажер для прыжков.

– Мы с ней редко виделись, с тех пор как начался их роман, – говорит Кара. – Марку нравится, чтобы она была только с ним.

«Как и большинству партнеров, которые легко пускают в ход кулаки», – думаю я.

– Детектив Мэтсон… – обращается ко мне Алисия. – С ней же все будет в порядке, да?

Неделю назад Джесс Огилви, вероятно, сидела на моем месте, пила кофе с подругами и боялась грядущего экзамена у Горгоны.

– Надеюсь.

Люди не исчезают просто так. Всегда есть причина или враг, затаивший злобу. Всегда есть ниточка, которая начинает разматываться.

Проблема в том, что Джесс Огилви, похоже, святая.

– Я удивилась, когда она не пришла на экзамен, – говорит профессор Горгона. Худощавая женщина со скрученными в кичку светлыми волосами и легким иностранным акцентом, она вовсе не выглядит такой устрашающей, какой ее представили Алисия и Кара. – Она моя лучшая студентка, правда. Готовится к выпускным экзаменам и одновременно пишет дипломную работу. Окончила колледж Бейтс с высокими баллами и два года работала в программе «Учитель для Америки», прежде чем решила сделать это своей профессией.

– Может, кто-нибудь в группе завидовал ее успехам? – спрашиваю я.

– Я ничего такого не замечала.

– Она не делилась с вами какими-нибудь личными проблемами?

– Знаете, я по характеру не так чтобы мягкая и пушистая, – кривя губы, признается Горгона. – Наши отношения сводились исключительно к советам и консультациям в учебной сфере. А ее занятия, помимо учебы, насколько я знаю… они тоже так или иначе связаны с образованием. Джесс организовала в городе специальную олимпиаду для людей с умственными отклонениями и занимается с мальчиком-аутистом. – Вдруг профессор Горгона хмурится. – Кто-нибудь связался с ним? Ему придется нелегко, если Джесс не придет на назначенное занятие. Перемены в привычном расписании сильно травмируют таких, как Джейкоб.

– Джейкоб? – повторяю я и открываю ежедневник Джесс.

Мать этого мальчика оставила сообщение на автоответчике в профессорском доме. Его имя значится в расписании Джесс на день исчезновения.

– Профессор, – говорю я, – вы, случайно, не знаете, где он живет?

Джейкоб Хант и его семья поселились в отдалении от парадной части Таунсенда. Вам придется потрудиться, чтобы отыскать их дом за открыточными видами утопающего в зелени городка со старинными зданиями, характерными для Новой Англии. Ханты обосновались позади кондоминиумов, где селятся недавно разошедшиеся со своими партнерами или разошедшиеся с супругами люди, за заброшенными железнодорожными путями транспортной компании «Амтрак».

У женщины, которая открывает мне дверь, синее пятно на рубашке, темные волосы, скрученные в неряшливый узел, и самые красивые глаза, какие я видел в жизни. Они неяркие и почти золотистые, как у львицы, но, кроме того, видно, что им приходилось плакать, а мы все знаем, что небо с облаками гораздо интереснее безоблачно чистого. Я бы дал ей лет сорок с небольшим. У нее в руке ложка, с которой что-то капает на пол.

– Мне ничего не нужно, – говорит хозяйка и начинает закрывать дверь.

– Я ничего не продаю. А у вас… гм… капает. – Тут только я вспоминаю, для чего пришел. Показываю свой значок. – Я детектив Рич Мэтсон. Вы мать Джейкоба?

– О боже! – произносит она. – Я думала, он уже позвонил вам и извинился.

– Извинился?

– Это не его вина, – обрывает меня женщина. – Учитывая, что мне следовало знать об отлучках сына из дому, но это его хобби… почти патология. И если бы я как-то смогла убедить вас не поднимать шума – не взяткой, конечно, может быть, просто уговором, который мы скрепим рукопожатием… Вы понимаете, если об этом узнают, моя карьера может пострадать, а я мать-одиночка и едва наскребаю себе на жизнь…

Она не умолкает, а я понятия не имею, о чем идет речь. Хотя от меня не ускользнули слова «мать-одиночка».

– Простите, мисс Хант…

– Эмма.

– Эмма, значит. Я… не понимаю, о чем вы говорите. Я пришел к вам потому, что Джесс Огилви занималась с вашим сыном…

– А-а, – говорит мисс Хант, мигом отрезвляясь. – Я слышала про Джесс в новостях. Ее родители, наверное, голову потеряли. Есть какие-нибудь предположения?

– Я затем и пришел поговорить с вашим сыном.

Глаза Эммы мрачнеют.

– Неужели вы думаете, что Джейкоб имеет отношение к ее исчезновению?

– Нет, но он упомянут последним в ее расписании на день исчезновения.

Мисс Хант складывает на груди руки:

– Детектив Мэтсон, у моего сына синдром Аспергера.

– Ясно.

«А я дальтоник. И что с того?»

– Это тяжелая форма аутизма. Он до сих пор не знает, что Джесс пропала. У него в последнее время были трудности, и эта новость может нанести ему сокрушительный удар.

– Я буду очень осторожен.

Она мерит меня взглядом, разворачивается и идет по коридору, ожидая, что я двинусь следом, а войдя на кухню, зовет сына.

Я стою в коридоре и жду появления ребенка. В конце концов, Джесс Огилви – учительница, и профессор Горгона говорила о мальчике, с которым та занималась. Вместо этого из комнаты появляется бегемот – парень выше меня ростом и, вероятно, сильнее. Это с ним «возилась» Джесс Огилви? Мгновение я смотрю на него, пытаясь разобраться, почему он кажется мне таким знакомым, и вдруг до меня доходит: мужчина, умерший от переохлаждения. Этот парень определил причину его смерти раньше судмедэксперта.

– Ты? Ты Джейкоб Хант?

Теперь сбивчивые извинения его матери обретают смысл. Она, вероятно, решила, что я пришел влепить ему штраф или арестовать за вмешательство в работу полиции на месте преступления.

– Джейкоб, – сухо говорит мисс Хант, – думаю, ты уже знаком с детективом Мэтсоном.

– Привет, Джейкоб. – Я протягиваю руку, но он не пожимает ее и даже не смотрит мне в глаза. – Приятно познакомиться с тобой по-настоящему.

– Я видел заметку в газете, – говорит Джейкоб монотонным голосом робота. – Еле откопал, она была в самом конце. По-моему, человек, умерший от гипотермии, заслуживает по крайней мере второй полосы. – Парень делает шаг вперед. – Пришли результаты вскрытия? Интересно было бы узнать, понижает алкоголь точку замерзания тела или не оказывает значительного воздействия в этом смысле?

– Итак, Джейк, – говорю я.

– Джейкоб. Меня зовут Джейкоб, не Джейк.

– Хорошо, Джейкоб. Я хотел задать тебе несколько вопросов.

– Если они имеют отношение к криминалистике, – отвечает он, заметно оживляясь, – тогда я более чем рад буду помочь. Вы слышали об исследованиях Университета Пёрдью по десорбции путем ионизации электроспреем? Они обнаружили, что пот, выделяющийся из пор кожи на пальцах, слегка корродирует металлические поверхности – любые, от пули до осколка бомбы. Если распылить на отпечатки пальцев положительно заряженную воду, капельки растворят химические вещества в отпечатках и впитают в себя их минимальное количество, которое можно проанализировать с помощью масс-спектрометра. Можете представить, как будет удобно не просто получать изображения отпечатков пальцев, но и определять химические вещества в их составе? Тогда появится возможность не только подтвердить, что подозреваемый был на месте преступления, но и получить доказательства, что он держал в руках взрывное устройство.

Я смотрю на Эмму Хант, моля ее о помощи.

– Джейкоб, детективу Мэтсону нужно поговорить с тобой кое о чем другом. Присядешь на минутку?

– На минутку. Потому что уже почти половина пятого.

«И что случится в 16:30?» – мысленно гадаю я. Мать не обращает внимания на его замечание. Я чувствую себя как Алиса в Стране чудес из диснеевского мультика, который Саша любит смотреть по выходным, когда остается у меня: все в курсе, что происходит на Неименинах, кроме меня. В прошлый раз, когда мы его смотрели, я понял, что быть родителем – это примерно то же самое. Мы всегда надуваем щеки, притворяемся, что все знаем, хотя бо́льшую часть времени молимся, как бы нам не напортачить слишком сильно.

– Ну что ж, – говорю я Джейкобу, – тогда я, пожалуй, начну.

Эмма

Рича Мэтсона я впускаю в дом по одной-единственной причине: у меня до сих пор нет полной уверенности в том, что он не хочет наказать Джейкоба за появление на месте преступления в прошлые выходные, и я готова на все, лишь бы этот кошмар остался в прошлом.

– Джейкоб, – говорю я, – детективу Мэтсону нужно поговорить с тобой кое о чем другом. Присядешь на минуточку?

Время поджимает, но Мэтсону этого не понять.

– На минуточку. Потому что уже почти половина пятого, – отвечает мне Джейкоб.

Не знаю, как можно посмотреть на Джейкоба и решить, что он будет надежным свидетелем. Его ум как стальной капкан. Только половину времени его не разомкнуть.

Загрузка...