Домоводство. Первые уроки

Глава 12

Обожаю радужные пробуждения, восхитительные и полные пережитого ночного удовольствия. Только вот не каждый раз они удаются. Так и сегодня: чудесная картина солнечного утра, пробивающегося в окно, оказалась смазана прозаической болью. Будто в левую икру вонзили спицу, а потом с изуверской медлительностью, этак неспешно покручивая, принялись вытаскивать. Сдерживая стон, сажусь в постели и подтягиваю к животу ногу, согнув в колене.

Судорога не проходит. Напротив, она захватывает внутреннюю часть ступни, тянет за большой палец, заставляя остальные болезненно поджаться.

— Ива, что?.. — немедленно вскидывается Мага, будто и не спал только что сном праведника. — Кольцо на тебе? Что случилось? Дай, посмотрю!

Невольно морщась, растираю подошву.

— Всего лишь судорога. Ногу свело. Успокойся, у беременных это часто бывает, и никто ничего на них не насылает при этом. Ой, что ж такое!

Хватаюсь и за вторую ногу.

Переместившись в изножье кровати, супруг решительно завладевает обеими моими ступнями и нажимает одновременно на какие-то точки. Ввинчивает пальцы, словно буравчики, я даже вскрикиваю. Но боль неожиданно отпускает. Он проходится круговыми движениями по подошвам, поднимается выше, энергично массирует икры…

— В прошлой беременности тоже так бывало? Вытягивай, вытягивай ноги, теперь можно и даже нужно расслабиться… Ива, только не забывай отвечать!

Какое-то время наслаждаюсь покоем; это всё-таки счастье, когда ничего не болит! Затем спохватываюсь:

— Как правило, из-за нехватки кальция и ещё каких-то элементов. Бывает, малыши тянут из мам слишком много.

Он хмурится.

— Хм. Ты нормально здесь питаешься? Может, чего-то не хватает? Съезди сегодня к… Нет, я сам свяжусь с доктором Гальяро, пусть навестит тебя и Элизабет, проверит, всё ли у вас в порядке. Не надо тебе пока самой выезжать.

Я настораживаюсь.

— Это ещё почему?

— Слишком много будет любопытных, жаждущих поглазеть на тебя после вчерашних разбирательств с Иглесиасами. Народ у нас, сама понимаешь, в большинстве своём магически одарённый, глянет вроде бы беззлобно, а сглаз навесит, и не всегда случайный. Оно надо? Погоди дня два-три, пока страсти не улягутся.

— Ну, хорошо. А как насчёт Тардисбурга?

— Очень хорошо насчёт Тардисбурга. Там у нас выпал снег, мягкий морозец на улицах. Никакого тумана. Но если хочешь вернуться — всё же сначала дождись доктора, поговори с ним, мне так будет спокойней. И вот что…

Он берёт мои руки в свои.

— Я вчера серьёзно говорил с матерью. Она… сложный человек; привыкла жить в своём безопасном и всегда готовом к услугам мирке… Это к вчерашней теме о девочках, кстати; о не желающих вырасти и повзрослеть. Она не всегда была такой. Я не к тому, чтобы оправдывать, просто стараюсь объяснить поведение отца, потакающего всем её желаниям. Ты правильно заметила: некроманты трепетно относятся к своим женщинам. Но мама выросла совсем в другой семье, на её родине девочек-то и за детей не считали, лишь сыновей. Ни родительской, ни родственной любви она не знала, а всё девичество только и слышала, что она лишь товар, который растят, чтобы заключить выгодную сделку с каким-нибудь могущественным местным кланом. Не знаю, что бы сделали с ней родители, сбеги она накануне свадьбы не с братом жениха, а с простым смертным. Нашли бы и убили, это без вариантов. А тут… вроде бы и желанное родство обретено, и позор свадьбой прикрыт… Только отец потом всё равно эту семейку из города вытурил, со всей их роднёй, потому что мама боялась лишний раз выехать, лишь бы им на глаза случайно не показаться. Почти полгода сидела в Эль Торресе, прячась. Пока не поверила, что действительно в безопасности, свободна и… любима. Наконец-то любима. Она до сих пор панически боится потерять хоть каплю любви.

— В том числе и сыновней, — грустно заключаю я. — Мага, да ладно, я понимаю, что как раз у твой матушки злого умысла против меня не было. Ну, затеяла она небольшую вредность, без которой ни одна классическая свекровь не обойдётся…

Он целует мою ладонь. Без слов, благодаря за понимание.

— А ведь ей сказали почти правду, Ива, понимаешь? Полуправду. Про яд в маячке солгали, будто это такое вещество, что просто притягивает всякие мелкие неприятности, безопасные, но настроение любому попортят. Вот она и повелась, как ребёнок.

— Хватит, хватит, — обрываю мягко. — Я поняла. Мага, она тебе родной человек, мне этого достаточно, чтобы перетерпеть её шалости. Но я не хочу провоцировать её на что-то ещё своим дальнейшим присутствием. Давай вернёмся в Тардисбург вместе?

Он вдруг строит преувеличенно озабоченную физиономию и оглядывается на часы.

— Ого! Почти восемь, а я обещал девочкам проводить их в гимназию! Звезда моя, прямо сейчас вместе уйти не получится. Тебе нужно время одеться, собраться, а мне пора бежать прямо сейчас. Сделаем так: вернусь к обеду, доктор отчитается о твоём здоровье и выдаст вердикт, можно ли тебе из здешнего тепла шагнуть сразу в снежный Тардисбург.

Молча закатываю глаза. Мой суженый в своём репертуаре, спорить бесполезно. Да я и не собираюсь. Дверца в портал под боком, припечёт — шмыгну, никого не спрашиваясь. Но хочется ему заботиться обо мне — кто я такая, чтобы не позволить?

— И потом, тебе совершенно нечего надеть, — вдруг хитро добавляет он. — Дорогуша недавно сокрушался: мол, хозяйка совсем пустоголовая, зима нагрянула, а у неё даже шубы порядочной нет!

— Не мог он так сказать! — возмущаюсь я немедленно. — Он очень тактичен!

— Не сказал, но намекнул.

Мага спрыгивает с высокой кровати.

— Значит, договорились, что сперва ты дождёшься от меня сигнала, что шуба готова. И только тогда — домой. Я же тебя знаю: не успеешь вернуться, как побежишь на улицу, снегом любоваться…

К тому, что мой суженый в последнее время является и исчезает, как ясное солнышко, я уже притерпелась. В конце концов, уже хорошо, что он появился, наконец, в моей жизни после долгого небытия; что мы не просто притерпелись друг к другу, а поняли: врозь нам больше никак нельзя, невозможно, не выживем… И понятие «вместе» стало восприниматься несколько иначе, чем раньше. Вместе можно быть, даже будучи разделёнными, но ощущая притяжение своей половинки через время и расстояние. Всегда.

Когда он, целуя меня на прощанье, советует доспать, неопределённо киваю в ответ, но после его ухода выкарабкиваюсь из постели и перехожу в соседнюю спальню, свою. Не люблю быть в Магиной кровати без него. Как-то пусто. Да и спать уже не хочется, я же пташка ранняя, чистопородный «жаворонок».

К тому же, есть одно небольшое обстоятельство, которое в обычные дни не особо меня заботит, а вот сегодня… Я жду прихода горничной.

Согласно заведённому распорядку, она появляется в моей спальне каждое утро, в восемь часов по будням и в десять по выходным. Это подстроенное под мой личный ритм расписание; я сама определилась с часами её прихода, когда мне мягко намекнули, что благородной донне без горничной ну никак невозможно, моветон, видите ли. Может, и не нужна она вам сейчас, дорогая донна, так понадобится позже. Вспомнив, каково мне когда-то приходилось изощряться, одеваясь, а особенно обуваясь на последних месяцах первой беременности, я подумала — и согласилась. В конце концов, я обеспечиваю девушку работой и жалованьем, это само по себе доброе дело. Особо она не надрывается, зато теперь у меня под рукой неиссякаемый источник свежих новостей. Правда, не всегда я до них охоча. Но сегодня просто жажду узнать, о чём судачат в замке.

Милая девушка Лусия, с готовностью откликающаяся на «Люсеньку», легка на помине. Традиционно постучавшись, влетает в комнату этаким вихрем в нежно-сиреневом платье, белоснежном накрахмаленном переднике с уймой кармашков и огромным бантом на… в общем, немного ниже спины (такой амортизатор для несдержанных поклонников девичьей красоты). Поболтать она большая охотница, но обладает удивительным чутьём и всегда угадывает, насколько её трескотня уместна. Даже молчание моё верно считывает. И сейчас, пожелав доброго утра и распахнув окно, интересуется, что именно донна хочет надеть — на тот случай, если мне действительно понадобится её помощь, а то ведь я иногда выуживаю что-нибудь попроще, без шнуровок и пуговиц на спине, и тогда предпочитаю справляться сама. Затем, нырнув в гардероб, подбирает к платью аксессуары и, наконец, появляется с целым ворохом нижних юбок, кружевных воротников, пелерин, поясов и, самое главное, новостей.

— Ах, мы за вас так волновались, донна, так волновались! Вот, думаем, кто-то и стыд, и страх потерял — вредить невестке самого Главы, да ещё и обережнице! Алонсо вчера даже расстроился: чуть было не пересолил цыплят, еле спас обед, да только никто всё равно к столу не пришёл, с этими-то разбирательствами. А дон Бастиан разрешил нам в щёлочку потихоньку подглядывать, мы всё-всё видели и слышали, что в судном зале творилось. Сам дон Теймур, говорят, не возражал и не стал ничего заглушать: у меня, сказал, от своего народа секретов нет, пусть все видят: справедливость одна на всех. Ох уж, справедливость, это точно! Даже от своей драгоценной Белль наказания не отвёл, а ведь мы так и думали, что это она нашкодила!

— Люся! — говорю строго.

— Что вы, что вы, донна, я к ней завсегда очень почтительна, своё место знаю. Так, ляпну иногда не от большого ума. Так ведь и она всё-таки…

— Люся!

— Молчу-молчу, донна!

Под её умелыми ручками сами собой расправляются две нижних и одна пышная верхняя юбка на платье, споро застёгиваются крошечные жемчужные пуговки, укладываются в причёску волосы — казалось бы, длинной чуть ниже плеч, а такое впечатление, что настоящая львиная грива. Отдельные пряди Лусия закрепляет крохотными шпильками с искрящимися на свету каплями росинок-бриллиантов. Мимоходом замечает футляр со злосчастными шляпными булавками, оставленный на туалетном столике.

— Ох, мне теперь на эти финтифлюшки острые и глядеть-то боязно! Хотя вчера, пока вы почивать изволили, дон Маркос самолично все их просмотрел, не заговорены ли? И шкатулку вашу с драгоценностями проверил, и даже наряды. Кто их знает, злодеев неизвестных, что ещё они удумают. И не страшно вам, донна?..

— Люся! — отмахиваюсь. — Не говори ерунды. Ну, не любит… не слишком любит меня свекровь; зато все остальные хорошо относятся. Чего мне бояться-то, дома, в сущности?

Тут я немножечко кривлю душой: всё же в Эль Торресе я больше чувствую себя гостьей, чем «своей». Но гостьей действительно дорогой и уважаемой. Горничная с готовностью подхватывает:

— И то сказать: вон как на вас с донной Элизабет все не надышатся! Да ведь и в городе вас уважают, сердечно кланяются; мы-то, простые люди, всё видим. А вот как теперь сама донна Мирабель появится в Террасе — вот уж не знаю. И соберёт ли она в эту пятницу суаре… Да что там суаре! Ой, забыла главное сказать! Не будет именин-то! Только для донны Софьи праздник устроят, а для донны Мирабель — нет, нетушки!

Вот это новость! Я аж в кресле подпрыгиваю и едва не обжигаюсь о щипцы для завивки.

— А что так? Неужели дон Теймур её всё-таки наказал?

Лусия многозначительно хмыкает. Наводит плойкой последний штрих на моих волосах, закусив губу — дело-то серьёзное, с её причёской мне весь день на людях ходить! Одобрительно кивает, довольная результатом.

— Да вот как сказать, донна… С одной стороны, гостям приглашения разосланы, многие аж с другого конца страны приедут; не вертать ж их назад! А с другой — наша распрекрасная донна сама себя наказала. Не то, чтобы хозяин отменил ей праздник, но только она сама теперь никому на глаза не хочет показываться.

Заговорщически понижает голос:

— Ох, и роспись у неё на щеке, ох и роспись! Чисто паучище заткал! Не на пол-лица, конечно, как у донн Иглесиас, а аккуратно так, ровнёхонько скулу и часть щеки накрыло. Вот с самого утра и вертится красота наша неописуемая перед зеркалами; говорят, уже три штуки со злости разбила. И сводить пыталась метку эту, и запудривать, и румяна накладывать; а всё одно проступает через все замазки, хоть ты тресни! Да лиха беда начало: от своих притираний донна уж пятнами пошла!

— Люся… — говорю тихо. — Не злорадствуй. Не надо.

Она тотчас умолкает, обойдясь даже без привычного «А я что? Я ничего!» Тише воды, ниже травы, скромница и умница. Присев в книксене, подлиза, подаёт мне шкатулку.

Это тоже неписаная традиция: обязательно хоть что-то, но выбрать и надеть из драгоценностей. Попроще, так сказать, повседневное, неброское с виду, но… демонстрирующее утончённый вкус и богатство Торресов. Однако после Люсиного рассказа мне как-то сразу становится не до наведения престижа.

Вздыхаю.

И вроде бы всё по справедливости, а на душе кошки скребут. И уже точит гадскую совесть несуществующая вина.

Не особо вглядываясь в содержимое, прикрываю шкатулку.

— Лучше принеси другую, пожалуйста. Глянем что-нибудь оттуда.

— Обережную? — с готовностью подхватывается горничная. — Сию минуточку, донночка!

Я даже прощаю подобное обращение. Очень уж ей нравятся мои обереги, наполненные особой, инородной для здешнего общества магией.

Вторая шкатулка куда легче первой, изящная, берестяная. В ней хватает места и для моих домашних поделок и куколок, и для подаренных русичами резных камней со старинными рунами. Но главная ценность — обереги от самого Симеона. Их немного, всего три, но наполнены они такой силой… что иной раз и в руки-то взять боязно. Хоть и велел старец: «Носи!»

Вчера вот сглупила, ничего не надела. И мотало меня весь день на эмоциональных качелях так, что самой неловко вспомнить. Больше я такой ошибки не повторю. Тем более, амулеты все недавно подпитаны, три ночи подряд заряжались на растущей Луне. Пусть работают.

Рука сама тянется к изумительному кулону-подвеске: крупной золотой пластине в виде стилизованной луны с тремя развёрнутыми книзу рожками и ромбом Макоши по центру, увенчанном лицом-полумесяцем. Лунница. Исключительно женский оберег, раскрывающий энергетику, укрепляющий здоровье, а главное — помогающий женщинам в тягости нести свою ношу легко и родить здоровых крепких деток. Многогранный оберег, хитрый. Бывает двурогий, бывает трёхрогий… А есть ещё и замкнутый в круг, как полная луна, но то — особицей для тех, кто встаёт на путь познания, соединяя потоки мудрости прошлого и будущего.

А ещё я заметила, что когда на мне Лунница — день проходит удивительно спокойно. Пропадают раздражительность и вздорность, свойственные мне, порой, не только при беременности, и гораздо чаще включается голова. Василисой Премудрой, конечно, не становлюсь, но и глупостей не делаю.

Вот оно мне и понадобится ближайшие несколько часов. Пока я всё ещё под одной крышей с Мирабелью, которая сейчас явно не в ангельском состоянии духа.

Чувствуется, Элли вчера постаралась на совесть, изрядно пополнив кладовые Эль Торреса ярмарочными деликатесами. Потому что на столе, накрытом к завтраку, наряду с традиционными горячими булочками, тостами, чурросом и шоколадом присутствует солидная горка икры в хрустальной раковине, заведомо напротив места Элизабет, тончайшая нарезка двух видов балыка, россыпь разноцветных маринованных оливок, фаршированных всякой всячиной. Последнее, похоже, персонально для меня; вот спасибо, что люблю, то люблю!..

Стул леди Мирабель пустует. К моему немалому облегчению примешивается и толика досады. С одной стороны, видеть свекровь не хочется: опять эти неприязненные взгляды, которые после вчерашнего явно переродятся в ненавидящие. С другой, теперь у неё есть ещё один повод выставить меня перед подругами бессердечной злодейкой, а себя жертвой: бедная женщина из-за невинной шалости стыдится теперь на людях показываться… Но, поразмыслив, решаю, что каждый сам себе злобный Буратино; никто ей силком ту булавку в пальчики не вкладывал, в заложницы не брал. Впредь хоть задумается о последствиях.

Бабушки Софи тоже нет. Но к её частым отсутствиям в столовой все привыкли. У нашего деятельного матриарха свой независимый график: она может встречать рассвет на море или прогуливаясь верхом; или укатить с визитами, или запереться в лаборатории, не потрудившись никого поставить в известность о том, когда освободится. Иногда кажется, что она демонстративно наслаждается собственной свободой — и не только от обязательств, взваленных когда-то на сына, но и от условностей, от набивших оскомину традиций, от необходимости отчитываться перед кем бы то ни было. Впрочем, в присутствии гостей она эталон чопорности и аристократизма. Но если дома «лишь свои» — авось потерпят любые чудачества.

А вот то, что до сих пор к столу не появился дон Теймур, настораживает.

И вроде бы как неэтично начинать завтрак, не дождавшись его…

Но двустворчатые двери распахиваются, и вот он, наш драгоценный дон, бодр, свеж… и не сказать, чтобы очень уж весел, но с неизменной лёгкой улыбкой на устах, не такой уж и натянутой. Умеет держать лицо, ничего не скажешь. После радушных пожеланий доброго утра он занимает своё место во главе стола. Но ограничивается крепким кофе, ни к чему остальному так и не притронувшись. Мы с Элли, понимающе переглянувшись, начинаем непринуждённо болтать о погоде, вчерашней поездке, планах на сегодня — с акцентом на то, что вот никуда пока больше не хочется ездить, надо бы, чтобы вчерашние впечатления улеглись, усвоились; да и из закупленных припасов хорошо бы отложить кое-что как гостинцы для девочек и для Маги с Ником… Заодно я упоминаю о возможном визите доктора Гальяро.

Между делом как бы, вроде и не замечая избыточной задумчивости дона, Элизабет разрезает одну из ещё тёплых булочек, намазывает маслом, фигурным сердечком выкладывает поверх икру — та так и светится! — украшает веточкой какой-то здешней травки вроде кинзы. Заинтересованно скашиваю глаза: на вид — самый настоящий миниатюрный натюрморт с рябиновой кистью!.. Элли берётся за второй. Тут уже янтарно-оранжевых горок две, поменьше, и веточкой зелени они разделены так, что становятся похожи на большущие ягоды морошки или местной жёлтой малины. Спохватившись, притягиваю ближе корзину с багетами, половинку одного фарширую полосками обжаренного сладкого перца и кружками пряных баклажанов — специально для меня старался Алонсо, местный шеф-повар! Фигурно укладываю сверху несколько тончайших ломтиков хамона, украшаю маслинами. Красота.

Не сговариваясь, как бы невзначай, мы подсовываем свои шедевры на пустую тарелку свёкра. И продолжаем щебетать о своём, о женском.

— … Это хорошо, что вам есть чем заняться, мои дорогие донны, — неожиданно подаёт голос дон Теймур. Добавляет мягко: — Очень дорогие донны… Было такое опасение, что сегодня вам придётся скучать в одиночестве. У меня назначена важная встреча, которая, скорее всего, затянется до вечера; донна же Софья отбыла с трёхдневным визитом к подруге, она у нас выезжает в гости редко, но подолгу… Прекрасно, что вы уже распланировали свой день.

Прищёлкивает пальцами.

От стены к нему бесшумно скользит лакей.

— Вот эти чудесные произведение искусства… — Дон кивком указывает на свою тарелку. — … доставьте со всеми предосторожностями ко мне в кабинет. Вместе с большим кофейником. Благодарю вас, драгоценные донны, я тронут.

И в этот раз в его улыбке куда больше тепла, нежели пять минуту назад.

Он покидает нас первым, снисходительно, по-королевски отмахнувшись: дескать, не вставайте, не прерывайтесь, доннам нужно хорошо и долго кушать… так и не сказав ни слова об отсутствующей супруге. Но у самой двери оборачивается и задерживает на мне взгляд.

— Позвольте поблагодарить вас отдельно, донна. За ваше… удивительное чувство такта. Я оценил.

Мне остаётся лишь опустить глаза. Ох, бабушка Софи, как вовремя вы схватили меня за шкирку!

Он уходит.

— Пс-с…

Элли поспешно подзывает второго лакея, вскакивает, суёт ему корзину со сдобой и заодно кивает на блюдо с очищенным инжиром. Громким шёпотом распоряжается:

— И это туда же, пожалуйста. В кабинет. Так, незаметно. Если будет возражать — скажите, что мы очень просили ему передать.

Третьего лакея, дежурившего у двери, она отсылает на кухню, высказать Алонсо наше восхищение завтраком, а также предупредить, что донны собираются нынче самолично печь блинчики: пусть подготовят их особый уголок. Когда, наконец, мы остаёмся наедине, она вооружается десертной ложкой; зажмурившись, в предвкушении удовольствия глубоко вздыхает и запускает её в салатницу с икрой…

Минут через пять, сыто отдуваясь, говорит:

— Теперь рассказывай. Что я пропустила?