Доноры за доллары

ГЛАВА 5

– Семенов! Это ваша машина по вызову выезжала восемнадцатого?

Семенов, который в нашей клинике тоже работает без году неделя, напрягся от моего вопроса.

– А что? – осторожно спросил он.

– Да нет, собственно говоря, ничего. Мне просто узнать надо – ваша бригада девушку забирала с улицы Подбельского? Ее фамилия Ряхова, диагноз – острый приступ аппендицита.

Семенов недоверчиво посмотрел на меня бесцветными глазами и промямлил:

– Ну да, наша.

– Рассказывай, – безапелляционно велел я ему.

– А что рассказывать? Приняли вызов, поехали, забрали, привезли…

Видимо, Семенов не отличался богатым воображением и уж точно не был ни хорошим собеседником, ни сколь-нибудь художником в душе.

– Замечательно. Тогда подскажи мне: кто «Скорую» вызвал и вызов оплатил?

– Соседи вроде бы.

– Что-нибудь особенное произошло, когда вы там были? Вы что-нибудь заметили?

Я мог бы и не спрашивать – ответ мне был известен заранее.

– Да чего ж необычного? Приехали, на носилки положили, привезли…

– Ты сам там был? В квартире, в смысле.

– Вроде был…

– Так вроде или был?

Семенов надолго задумался – я уже подумал, что он забыл о моем присутствии.

– Ой, – вздохнул он наконец. – Много вызовов тогда было. Нет, на том вызове поднимался хирург и медсестра. Мы с Петровичем в машине отдыхали.

– Понятно, – протянул я. Ничего более интересного от Семенова мне не добиться.

Следующим пунктом программы была регистратура. В памяти компьютера записей о девушке не обнаружено. Дознаваться, кто мог их удалить, бесполезно. Насколько я понял, доступ к банку данных имеет любой сотрудник клиники, если может пользоваться компьютером. А машинами этими снабжен практически каждый кабинет мало-мальски значительного лица. Опрашивать персонал регистратуры, который дежурил в тот день, не имело никакого смысла – очень много привозят за день людей на «Скорой», чтобы кто-то обратил внимание на отдельный случай.

На всякий случай я зашел к Хоменко и проконсультировался с ним по этому поводу еще раз.

– Слушай, Хоменко. Ответь мне, как хакер ламеру, – надежно ли попрятаны в нашей клинике базы данных?

Хоменко ожесточенно щелкал клавишей «мыши», заставляя обросшего мышцами монстра на мониторе палить из пистолета, как заведенного. Ответил на мой вопрос минуту спустя:

– Ну, знаешь, Владимир Сергеевич, ты не в Пентагоне.

– Что ты имеешь в виду?

– А, черт! – отреагировал Хоменко на что-то произошедшее в игре. – Погоди, Ладыгин, сейчас засейвлюсь.

Проделав это загадочное действие, Хоменко наконец осмысленно посмотрел на меня.

– В смысле того, что даже в Пентагоне никто не гарантирован от утечки информации. А в нашем медпункте специального назначения сеть гораздо проще устроена, я тебя уверяю. А ты почему спрашиваешь?

– По кочану. Ты мне скажи вот что. Все вызовы «Скорой» у нас фиксируются «а» – на магнитофонной ленте, которая хранится сутки, и «бэ» – в компьютере регистратуры. Так?

– Так, – кивнул Хоменко.

– Скажи мне, если кто-то захочет, чтобы сведения исчезли из регистратуры компьютера, ему для этого что придется сделать?

– Для этого ему достаточно войти в сеть и стереть нужный файл.

– Неужели так просто?

– Ну, не так просто, конечно. Нужно знать пароль, название файла…

– А кто у нас знает пароль?

– Да все, у кого компы по кабинетам стоят. Некоторым невеждам вроде тебя установлен вообще свободный доступ. То есть врубаешь в сеть и оказываешься, где надо. А нужный файл найти вообще элементарно – через поиск. Файлы удаляются на раз – даже скрытые, засекреченные и находящиеся на зашифрованном логическом диске. Конечно, можно их поискать в корзине или в утиле. Только если кто-то не позаботился о том, чтобы их и там не было.

– А почему все так элементарно? – снова удивился я.

– Именно потому, что мы не в Пентагоне, – устало зевнул Хоменко и снова запустил свою игрушку.

Я понял, что дальнейший разговор бесполезен. Отсутствие результата – тоже результат. Я понимал, что это невозможно доказать, но кто-то в своих интересах мог использовать чудо техники и элементарно избавляться от улик. Вот тогда я и пожалел о старой доброй системе бумажной волокиты, которая не позволяла так просто уничтожить все следы пребывания того или иного пациента в том или ином медучреждении.

Оставались дежурная сестра и патологоанатом. С сестрой должен был поговорить Воробьев, а патологоанатома было решено опросить вдвоем с Воробьевым – я не силен в хирургии, и мне было бы довольно трудно сопоставить факты.

Встретив Николая в переходе, я повел его во владения патологоанатома. По дороге он мне рассказал, что медсестра утверждает, что она нашла девушку мертвой, когда заступила на дежурство с утра. Она пошла на обычный обход, разнести лекарства, и увидела, что новенькая лежит на кровати в неестественной позе и не подает признаков жизни. Тогда сестра немедленно пригласила врача – это был дежурный хирург Головлев. Именно он и засвидетельствовал факт смерти. О ее причинах стало известно только после вскрытия. Мы нашли нашего главного «потрошилу», как за глаза называли его студенты-медики, за поглощением пирога с яблоками. Власов был явно недоволен нашим визитом, который обещал испортить ему пищеварение.

Не дав ему возможности возмутиться вслух, я, пока он прожевывал последний кусок, сразу же начал атаку:

– Приятного аппетита, Семен Леонидович! Вы не могли бы уделить нам несколько минут?

Власов покосился на меня налитым кровью глазом, и взгляд его был красноречив. После такого сразу же в голову приходила мысль, что в случае внезапной смерти мое тело будет разрезано на части и передано в анатомический театр. Решив, что этим взглядом он сказал мне все, Власов отвернулся и снова предался сосредоточенному жеванию.

Воробьев растерянно посмотрел на красную шею патологоанатома, потом вопросительно – на меня. Я, знакомый с особенностями местного персонала, не обратил на происходящее никакого внимания. Позволил себе придвинуть ближайший стул, усесться на него и предложить второй другу. Нам просто нужно было переждать, пока человек не закончит обедать.

Доев пирог и смахнув крошки в ладонь, Власов, по-прежнему молча, встал и тщательно вымыл руки. После этого он повернулся к нам и невозмутимо спросил:

– Вы что-то хотели у меня спросить?

Он переводил взгляд с меня на Воробьева, будто пытаясь взглядом прощупать наши с ним мышцы.

– Да, – отважно начал я. – А именно – вы занимались вскрытием умершей прошлой ночью девушки?

Патологоанатом посмотрел меня с большим интересом. Он шумно вздохнул, как племенной бык, и грузно уселся в кресло. Еще раз осмотрел меня с головы до ног, и я порадовался, что его не допускают к живым пациентам.

– Ну, – утвердительно кивнул головой он.

– А не могли бы вы рассказать о том, что вы увидели, когда делали вскрытие.

– Кишки, – грубо буркнул Власов.

Воробьев нервно закрутил головой, а я, поняв, что над нами просто издеваются, немного растерялся.

– Замечательно, – наконец выдавил из себя я. – А не могли бы вы немного подробнее рассказать о результатах вскрытия?

Власов молча достал откуда-то заключение и результаты освидетельствования трупа, которые были нам уже знакомы. Я молча прочитал то, что мне было уже известно, поразглядывал с минуту росписи патологоанатома и дежурного хирурга, а потом снова обратился к Власову:

– То есть, кроме того, что больная умерла от внутреннего кровоизлияния, вы ничего больше нам сообщить не можете?

Власов развел руками – мол, чего уж там, что мог, то и написал.

– Скажите, – начал Воробьев, – а с чего вы взяли, что кровоизлияние произошло от неправильно наложенных швов?

Патологоанатом всем корпусом повернулся к хирургу и посмотрел на него так, будто тот только что материализовался из воздуха.

– Это было очевидно, – произнес он тоном, не терпящим возражений.

Мне подумалось, что мы здесь теряем время. Но напоследок решил все-таки рискнуть:

– А вы не знаете, кто выдал тело девушки и кто его забрал?

– Меня там не было, – все так же емко отвечал нам Власов.

– Спасибо вам большое. Вы нас очень выручили, – сказал я, поднимаясь со стула.

– Да чего уж там, – зевнул он в ответ. – Заходите еще.

Мы вышли в коридор, и Воробьев начал громко чертыхаться и пинать все попадающиеся по дороге мусорки, чем в конце концов вывел меня из задумчивости.

– Да успокойся ты! – поймал я его за полу халата. – В данном случае мы имеем нормальный результат. Никто ничего не знает, и никто ничего не видел. Поэтому смело можно брать на заметку всех подряд. А вот патологоанатом – фигура наиболее странная в этом деле. Он либо больше всех знает, либо просто человек тяжелый. То, что здесь не чисто, ясно с первого взгляда. И кто-то роет под тебя – тоже ясно. Так что – держи ухо востро. Операции рекомендую делать заведомо на «отлично». Попроси у завхирургией присутствовать и контролировать – чтобы не было потом никаких вопросов.

Воробьев мрачно посмотрел на меня, и в его глазах можно было прочесть молчаливый протест. Я его понимал: такому виртуозу скальпеля работать под наблюдением начальства – унижение выше среднего.

– Надо, Коля, надо! – строго потрепал я его по плечу. – Скажи спасибо, что я не предлагаю тебе по ночам дежурить у кроватей пациентов.

Николай вздохнул и, хмуро улыбнувшись, пробормотал:

– Я всем богатым клиентам посоветую с собой телохранителей брать или сиделку нанимать.

– Друг ты мой наивный! – засмеялся я. – Hа богатых-то никто и не покушается – не буди, как говорится, лиха, пока оно тихо. Попробуй, тронь кого – засудят и засадят всей клиникой вместе с охраной. А девчушка-то одинокая была, если верить ее парню.

– Ты все-таки думаешь, это не моя вина, что она умерла? – с надеждой спросил меня Воробьев.

– Брат, я в этом больше чем уверен. Одно только я не понимаю – кто в этом виноват и кому это было выгодно, – задумался я. – Если бы она была богатой наследницей – тогда понятно. А так – зачем ее убивать? Что с нее взять, кроме тела?

– Вот тело и взяли, – заметил Hиколай и, сам того не зная, высказал вслух мою мысль.

– Понимаете, Борис Иосифович, это цепь невероятных случайностей и совпадений! – Я позволял себе уже горячиться, и было видно, что Штейнбергу это не нравится. Но, как говорится, «Остапа несло».

В течение двадцати минут старался заинтересовать главного добытыми мною фактами, которые были связаны со смертью и исчезновением девушки.

Я никак не мог понять, почему Штейнберг так отстраненно и холодно слушает мой эмоциональный отчет. Оставалось только гадать. Видимо, сделав все, чтобы этот неприятный случай не был достоянием общественности, Штейнберг пытался забыть его, как страшный сон.

А я, со своим неуместным любопытством, нарушал его олимпийское спокойствие и старался пробудить к жизни его бескомпромиссную по своей природе совесть.

Штейнберг болезненно поморщился:

– Ладыгин, я вам уже сказал: на этом глупом разбирательстве можно поставить жирную точку. Родственники девушки тело забрали, и, если бы у них к нам были какие-то претензии, мы бы уже давно получили извещение от судмедэксперта, в ведении которого и находятся подобные неприятные дела. Но, Ладыгин, тишина!.. Значит, все в порядке. Если не считать того, что ваш друг потерял мое доверие.

– Борис Иосифович! Я же вам объясняю, что меня волнует туман, который развели участники вокруг произошедшего! К чему все эти тайны? Кто за всем этим стоит? Почему ни в одном документе нет ни одного упоминания о девушке? Кто выдал тело родственникам и почему не подождали Воробьева?

– Вы задаете достаточно глупые и наивные вопросы, Ладыгин, – громыхал Штейнберг. – Потеря сведений могла произойти по различным причинам – это могли быть неполадки в памяти компьютера, нерадивость работников – вы же знаете, как работает дежурный персонал по ночам. Виновные будут найдены и наказаны – вы будете довольны? По поводу тела – что я вам могу сказать? Приехали родные и потребовали – мы же не могли им отказать, правильно?

– Да нет у нее родственников, нет, в том-то все и дело!

– Владимир Сергеевич! Ну, почему вы не верите своим коллегам, а верите этому юному проходимцу? А может, она и его обманула – прикинулась сиротой и деньги из парня тянула, а? Девушки сейчас те еще, они своего не упустят…

– У меня его телефон есть – сами позвоните и спросите, если не верите! – не на шутку разошелся я.

– Ладыгин, вы шутите! – разобиделся Штейнберг. – Если честно, то вам прежде нужно своего друга подозревать, а не на меня наседать со своими глупостями. Чего вы от меня-то хотите?

– Хочу, чтобы вы, Борис Иосифович, разрешили мне разобраться в этой чертовщине! А то ни меня, ни Воробьева теперь без вашей санкции ни в одно отделение не пускают, а к моргу на пушечный выстрел не подойти!

Штейнберг даже поперхнулся от подобной наглости.

– Ладыгин! – хлопнул он ладонью по столу. – По-моему, вы переходите все границы! Вы своими прямыми обязанностями когда в последний раз занимались?

Это был удар ниже пояса – в своем кабинете я появлялся только мельком, к сильнейшему недовольству Инночки, а свои администраторские обязанности свалил на Юдина, и он, к моему несчастью, с ними замечательно справлялся. По этой причине удар Штейнберга мне пришлось пропустить – я молчал.

Штейнберг выжидающе посмотрел на меня и еще более грозно произнес:

– Думаю, больше пользы для клиники будет, если вы все-таки вернетесь к своим достаточно серьезным проблемам: ваши терапевты без присмотра совершенно разболтались, свежи еще воспоминания о скандале с этим Сергеенко. Смотрите, второго такого случая я не потерплю, и из клиники полетите прежде всего вы. А теперь я бы попросил вас больше не отвлекать меня и не отвлекаться самому.

Все, разговор окончен. На пороге я обернулся:

– Борис Иосифович! Все-таки прошу вас – будьте внимательнее, присмотритесь к персоналу.

Дожидаться его гневных комментариев я не стал.

Штейнберг проводил взглядом беспокойного завтерапией и устало облокотился на спинку кресла. Сжал голову ладонями и попытался ослабить давящий на нее горячий обруч боли.

Ему с самого начала было очень тяжело вести этот непростой разговор, который только подтверждал его опасения.

«Рыба гниет с головы», – вспомнил он народную мудрость. Ему не в чем было себя упрекнуть, он сделал все, что мог. Но оказалось, что достаточно было увольнения Карташова.

«Видимо, этого было недостаточно – зараза пошла дальше. Но куда?» Борис Иосифович закачался на кресле, нервно покусывая кончик большого пальца.

Пепел сигареты скатился на лацкан.

– Черт! – ругнулся Штейнберг, стряхивая сор с пиджака.

«Нужно последить за этой странной парочкой, – решил он. – Нечего медлить. Не нравится мне это рвение. Мало того что Ладыгин – всем известный авантюрист, так еще этот странный, неопределенной ориентации новенький хирург. Нельзя доверять этим… Мало ли что придет в их голубые головы. Итак…»

Штейнберг придвинул к себе листок бумаги и быстро набросал план ликвидации неприятных происшествий в стенах клиники.

Я брел по коридору, и настроение у меня было отвратительное. Единственным нашим достижением было то, что теперь за Воробьевым, за его операциями установили наблюдение. Это в какой-то степени гарантировало его от безосновательных обвинений в непрофессионализме. Если кто-то решил его подставить, то ему придется очень сильно напрячься. А в остальном…

Работать мне по-прежнему не хотелось, и я снова решил воспользоваться своим преимуществом маленького начальника и пройтись до ближайшей пельменной, чтобы восстановить утраченное в борьбе со Штейнбергом внутреннее равновесие.

Спускаясь по лестнице, натолкнулся на широкоплечего детину в камуфляже. Я постарался обойти его внушительную фигуру, но мне это никак не удавалось – лестница была слишком узка, а он не собирался уступать мне дорогу. Разозлившись, поднял голову, чтобы отчитать заблудшего «гепардовца» за неучтивость, но не успел открыть рот – что-то меня удивило в увиденном мною лице.

Первое, что бросилось в глаза, так это нетипичное для наших охранников лукавое выражение и широкая радушная улыбка. У меня промелькнула мысль, что при охранном агентстве открыли курсы повышения интеллектуальности взгляда. Видимо, осмысленность лица теперь – непременное условие профессионализма телохранителя. Я пустился в ехидные фантазии, содержание которых исчерпывалось одной фразой: «Гепард-М» – «модернизированный».

Человек в камуфляже по-прежнему преграждал мне путь, породив во мне уверенность, что осмысленность взгляда была тоже не более чем маскировкой и ни в коем случае не указывала на выдающиеся умственные способности его обладателя. И тут «гепардовец» произнес:

– Куда вы, доктор, торопитесь?