Доноры за доллары

ГЛАВА 7

– Все прошло прекрасно – клиенты довольны. Вы получите, что вам причитается, в полной мере, когда выполните следующее задание.

– Мне бы хотелось иметь какие-то гарантии – дело это довольно серьезное. И много народу приходится привлекать – а это деньги, деньги и снова деньги – вы же понимаете.

– Ну, расходовать можете сколько угодно – мы вам все возместим. И, кстати, какие гарантии вам нужны? Вы же не хотите с меня расписку взять, а? «Выдано такому-то от такого-то числа…» и так далее. Вы этого хотите? А потом и вашему начальству копию – р-раз, если вы вдруг станете не таким покладистым.

– Я думал, что…

– Пусть лошадь думает – у нее голова большая. А вы – работайте, работайте, друг мой. И вам это зачтется. Когда планируете нас осчастливить в следующий раз?

– Как и договаривались – в среду ночью.

– Вот и славненько. А теперь, я думаю, вам пора, а то кто-нибудь хватится.

– До свидания.

– До скорой встречи, доктор.

Он смотрел на темно-бордовый столбик крови, который медленно поднимался в шприце, вонзившемся в его разбухшую вену.

– Доктор, а у нас правда все получится?

– Не нервничайте, Виктор Анатольевич, все будет в порядке.

– А как с деньгами? – продолжал елозить пациент, сгибая руку и морщась.

– Деньги получите, после того как мы все успешно закончим.

– А это не опасно?

– Я же вам говорил – сумма, которую мы вам выдадим, с лихвой покроет все ваши переживания, моральные и физические издержки. – Врач дописал направление и протянул его больному.

– И куда мне теперь? – спросил тот, все еще не придя в себя от того количества процедур, которые ему сегодня пришлось пройти.

– Там написано: 321 кабинет, к терапевту, – спокойно проговорил врач, стягивая с себя стерильные перчатки.

– Спасибо вам, доктор, спасибо. – Мужчина неловко встал, грохнув стулом об пол, и неуклюже попятился к двери.

– Собака лает – караван идет, – лукаво объявил Колесняк, доставая из-под халата бутыль со спиртом. – А ты боялся – «дежурная, дежурная», – подтрунил он над товарищем. – Ловкость рук – и никакого мошенничества! Наливай, фотограф!

Фесякин, воровато озираясь, прокрался в коридор, выглянул за угол и так же осторожно прикрыл за собой дверь.

– А почему – фотограф? – тупо спросил он у Колесняка, который уже ловко нарезал скальпелем копченую колбасу на расстеленной клеенке.

– Не знаю, – откликнулся тот. – Фотограф – и все. Ну, ты че опять напрягся? – спросил он у вновь подскочившего санитара.

– Да ну тебя. Ты, Костян, у нас человек новый и не знаешь, как тут напрягают. А у меня уже было последнее предупреждение. После этого – докладная в деканат – и кирдык!

– А-а, расслабься, – поморщился Костян, облизывая пальцы. – Кто тебя, сердешный, ночью здесь увидит?

– Не скажи, – ответил Фесякин, разливая спирт по мензуркам. – Полна клиника народу: всякие дежурные медсестры, реаниматоры, бригада хирургов, «Скорая»…

– И все сидят себе и мирно квасят, – продолжил Колесняк и опрокинул жидкость в рот. – Я тебе что, Коля, скажу, – продолжал он, смачно пережевывая бутерброд. – Ты меньше потей – меньше пахнуть будешь. Ты что, не знаешь, как все медики пьют?

– Да брось ты, Костик! У нас здесь элитная клиника, тут все строго.

Колесняк снова махнул рукой и налил еще по одной:

– Все, закрыли тему. Погнали.

Выпили. Потом – еще выпили, и еще. Пока не услышали торопливые шаги по коридору.

Фесякин вытаращил глаза и замер с мензуркой в руке. Колесняк шустро смахнул все со стола на пол, а бутыль засунул в шкафчик. Потом посмотрел на друга, охнул и выхватил из его руки мензурку. Тут же распахнулась дверь, и в комнату ввалился хирург. Глаза его блуждали, а на бледном лице блестели капельки пота.

– Вы чего тут расселись! – срывающимся голосом заорал он. – Ну-ка, быстро за носилками и в операционную!!!

Санитары сорвались со своих мест и, умело разыгрывая рвение, помчались по пустынным коридорам за широко шагающим хирургом.

– Быстро! – зашипел он на них, пропуская их впереди себя.

Помещение уже было пустым. Окровавленные инструменты плавали в кювете, на полу валялись тампоны и обрывки марли. На столе, плотно завернутое в простыню, лежало длинное тело.

– Отнесете во двор, – командовал хирург. – Дождетесь, когда к воротам подъедет машина. Из нее выйдет человек и пройдет в здание. Только после этого подойдете к машине и положите тело. Все ясно?

Санитары дружно закивали, радуясь, что в операционной стоит такой удушающий запах физраствора, сквозь который их перегару просто невозможно пробиться. Они дружно подхватили уже застывающий труп, уложили его на носилки и поспешили по коридорам, будто за ними гнались волки.

В том же бодром темпе они промчались во двор и побежали по территории к воротам. Фесякин бежал первым и вдруг запнулся от неожиданности: сзади раздавался хохот. Он оглянулся через плечо и увидел, что Колесняк просто заходится от смеха, перегибаясь пополам и раскачивая носилки.

– Ты чего? – остановился Фесякин.

– Ой, не могу! – продолжал заливаться Колесняк. – Ты знаешь, – сквозь смех выдавил он, – на кого мы с тобой похожи? Помнишь, мультики раньше начинались: там такие две обезьяны бегемота на носилках несли-несли, а потом как побегут!.. Ха-ха-ха! Так и мы с тобой… С бегемотом!..

Колесняк бухнулся на колени и продолжал умирать со смеху.

– Уже без бегемота, – упавшим голосом сказал Фесякин, поставив носилки на землю.

Колесняк внезапно успокоился и непонимающе посмотрел на друга:

– Что ты сказал?

Фесякин молча показал на носилки – они были пусты.

– Это как? – удивленно спросил Колесняк, поднимаясь и осматриваясь.

– Так! – зло ответил медленно трезвеющий Фесякин. – Потеряли мы жмурика, пока ты ржал, – вот как! Че встал?! – заорал он на Колесняка. – Ищи, падла, а то нам щас такое будет!

И стал сам ходить кругами и пинать снег. Колесняк пошел назад по следам, всматриваясь в темноту. Не тут-то было: искать труп, завернутый в белую простыню, зимней ночью в снегу – все равно что черную кошку в темной комнате, даже если ты знаешь, что она заведомо там есть.

Чертыхаясь и ругая друг друга, они перелопатили весь двор. В это время раздался шум мотора, и к проходной подъехала машина. Из нее вылез высокий человек и пошел по направлению к главному входу. Санитары присели на снег и притаились.

– Вот оно, – прошептал Фесякин.

Колесняк мучительно икнул.

Из машины выпрыгнул водитель и стал ходить вокруг, оглядываясь и делая вид, что осматривает колеса.

Санитары переглянулись.

– Что будет теперь? – жалобно спросил Колесняк у друга. Тот показал ему большой кулак с разбитыми костяшками. Колесняк пикнул и умолк.

Из клиники вышел кто-то в белом халате и быстро подбежал к машине, передав шоферу какие-то коробки. После того как он скрылся, вышел высокий незнакомец, сел в машину, и она тронулась.

Санитары снова переглянулись, вздохнули и закурили.

– Дела-а! – протянул Колесняк и поерзал задом по снегу.

Фесякин молчал. Колесняк снова попытался устроиться поудобнее и чертыхнулся:

– Вот, черт! Даже на снегу – и то жестко сидеть.

Он долбанул кулаком в снег и взвыл от боли.

– Блин! Тут что-то жесткое, – заныл он, потирая руку и поднимаясь.

Фесякин пощупал то место, на котором сидел его напарник, и тоже подскочил как ужаленный. Они вгляделись в снег. Из сугроба торчал кусок замороженной простыни.

– А вот и наш жмурик, – ласково протянул Фесякин.

– И что мы теперь делать будем? – с ужасом спросил Колесняк.

– Давай рассуждать здраво. Нам труп куда отнести сказали? Правильно – в машину. Машина – что? Машина уехала. И что – не оставлять же его на морозе, правильно? Все равно весной найдут – то-то будет праздник! Самое место для трупа где? В морге. А если кому-то надо его отвезти на машине – то его проблемы. Будет ему еще и машина, и танк с поездом. Что смотришь? – спросил он побледневшего от всего пережитого Колесняка, который порастерял большую долю своей самоуверенности. – Грузи давай! – прикрикнул он, хватая тело за ноги.

Колесняк вышел из столбняка и стал помогать другу.

Сегодня я решил для себя твердо – начинаю новую жизнь. Что-то мне подсказывало, что моей спокойной обывательщине настает конец. В воздухе носилось предчувствие того, что скоро мне понадобится больше, чем медицинский авторитет.

Именно поэтому утро началось с легкой пробежки, боя с тенью и холодных обливаний.

Готовя себе легковатый для отвыкшего от аскетизма организма завтрак, я почувствовал давно забытое напряжение в мышцах. Я с радостью подумал, что завтра они будут жутко болеть, чем приятно напомнят о своем существовании.

То, что я теперь просыпался по утрам один и шлепал босиком по холодному линолеуму в ванную, чертыхаясь и щурясь от солнечных лучей, имело свои плюсы. Я ни о чем не заботился, не напрягался, копил в себе силу и даже мог позволить себе носить любимые семейные трусы, которые моя любимая женщина не переносила на дух. И пусть не любит!

Я откупорил банку яблочного сока с мякотью и стал задумчиво пить кислую жидкость, время от времени морщась – видимо, кислотность у меня повышенная, нужно на минералку переходить.

Потом я не торопясь побрился, оделся и решил пройти пару остановок пешком. Светило пронзительное зимнее солнце, и к небу поднимались облачка пара от мерзнущих на остановке людей. Я позавидовал самому себе – мне не придется толкаться в автобусе и портить настроение. У меня есть время обо всем подумать.

Впрочем, думать было пока не о чем – все утихло. Но надолго ли?

Попав через два часа в кабинет к моему любимому начальству, я понял, что предчувствия меня не обманули.

– Что, – спросил меня первым делом Штейнберг. – По собственному желанию заявление напишете или мне вас по статье уволить?

Так – это уже серьезней, чем я думал. Что, мои подчиненные нажаловались на отсутствие начальственного пристального внимания и моей твердой, но справедливой руки? Интересно, у Штейнберга, может, и в пельменной весь персонал подкуплен?

– Конечно, по собственному, – смиренно ответил я ему. – Вы только хотя бы намекните, почему это я у вас работать жутко не захотел?

– Вот уж не знаю: что это с вами такое произошло? – съехидничал Штейнберг.

«Молчать, Ладыгин, молчать!» – уговаривал я себя, понимая, что сейчас не повод состязаться с ним в остроумии.

Штейнберг медленно прохаживался по кабинету, напоминая своими повадками проголодавшегося льва-людоеда.

– Ладыгин, я же вам не раз давал шанс исправиться, одуматься и посерьезнеть наконец. Я понимаю, что вы неплохой врач. Но неужели вам трудно попросить меня, чтобы я избавил вас от некомпетентных сотрудников, если вы с этой задачей сами не справляетесь? Зачем заводить все так далеко?

Я продолжал безмолвствовать и только переводил взгляд со сверкающих глаз Штейнберга на ковер под его ногами.

– В общем, я увольняю вашего Юдина и вас вместе с ним.

– Борис Иосифович, а за что? – осмелился поинтересоваться я.

– И вы это у меня спрашиваете? – Не получив и на этот раз ответа, Штейнберг продолжил: – В конце концов, я вас уже однажды предупреждал. Ваш Юдин – отвратительный врач, а вы, Ладыгин, – отвратительный администратор. В этом вся проблема.

Я хотел было возразить, что, в общем-то, не очень стремился к тому, чтобы попасть на эту должность. Но мне пришлось промолчать – время было не слишком подходящим для выяснения подобных вопросов.

– Что опять наделал этот злосчастный Юдин? – только и спросил я.

– А вы у него сами спросите – или вы ожидаете, что я у вас буду за секретаря?

– Тогда я пойду, Борис Иосифович?

Он промолчал и отвернулся к окну. Я понял, что меня увольнять не хотят, но Юдина здесь больше терпеть не будут.

Вызвав к себе Юдина, я со скорбью в голосе сообщил приговор начальства. Он закатил глаза и простонал:

– Господи, да что у вас тут за дурдом?

– В смысле? – не понял я.

– Почему здесь никогда ни о чем не спрашивают, а сразу выносят какие-то кардинальные решения? Здесь что – святая инквизиция у руля? – разозлился он.

Я предложил ему немного успокоиться и выложить все по порядку, не затрагивая начальство и, по возможности, не нервничая. Юдин с минуту помолчал, зло глядя в потолок, а потом сбивчиво стал рассказывать, что его сегодня с утра пораньше вызывали в кабинет к главному, где в присутствии работников хирургии обвиняли в том, что он не способен правильно поставить диагноз.

– Завхирургией орал, как ошпаренный, Штейнберг носился по кабинету и кричал: «Это – безобразие!» Я не мог добиться от них ничего конкретного, пока мне хирург не рассказал, из-за чего сыр-бор разгорелся. Оказывается, ночью на «Скорой» привезли пациента с острым приступом язвенной болезни. Ну, и сразу оперировать, конечно. А он возьми и умри от сердечного приступа… – Юдин замолчал, глядя на меня обескураженно.

– Ну, а вы-то тут при чем?

– Вот и я сперва не понял. А они мне карточку суют в нос. Оказалось, это мой пациент. Он ко мне приходил накануне с жалобой на желудок. Я послал его на гастроскопию. Посмотрели – все нормально, здоров, как бык, только кислотность слегка повышенная. Поводов для беспокойства не было никаких – не было у него язвы. Я ему, естественно, профилактические процедуры прописал и отпустил подобру-поздорову. А его на следующий же день – на «Скорой» к нам. Как такое может быть – никто не знает. Да еще у него сердце слабое оказалось. Они на меня: почему кардиограмму не сделал? Интересные такие! Я же его на операцию не посылал, правильно? Передо мной такая задача не стояла. А они бы и сами могли подсуетиться, если такие умные.

– Вы им так и сказали? – ужаснулся я.

– Нет, конечно, – успокоил меня Юдин. – Но я им настоятельно посоветовал разобраться с хирургом. Только, видимо, я крайним и останусь.

– Прекрасно, прекрасно! – протянул я. – Никуда отсюда не уходите. А лучше – идите пока к моргу, а я попозже спущусь. В разбирательстве подобного рода, как показывает опыт, лучше действовать, не теряя ни минуты!

Я оставил недоумевающего Юдина и понесся к Штейнбергу. Постучавшись и войдя, я с порога начал свою разгневанную речь:

– Борис Иосифович, я не понимаю – что у нас происходит?

Главный буквально окаменел в своем огромном кресле от неожиданности. Я понял, что Юпитер сейчас отлупит обнаглевшего быка, но мне было уже нечего терять – либо пан, либо вообще – выгонят.

– Интересная картина получается – люди мрут под ножом хирурга, а влетает за это исключительно терапевтам. Очень логично! Вы же сами знаете, что это не первый случай подобного рода, так почему же обвиняют человека, который имеет к его смерти весьма косвенное отношение?

– Постойте, Ладыгин! Вы что-то совсем зарвались. Ваш терапевт просмотрел язву у пациента, и он в результате оказался на том самом хирургическом столе, на котором и умер, – это факт, с которым не поспоришь.

– То есть вы доверяете сведениям, которые поступили к вам от хирурга, а то, что сам лечащий врач утверждает обратное, – этого вы во внимание не принимаете?

– Но, милейший, ваш врач уже однажды прокололся – как я могу ему верить? А в хирургии у нас работают люди опытные, с безупречной репутацией – если не считать вашего друга, но он теперь под наблюдением завхирургией.

– При чем тут кто и сколько заслужил? Нужно разобраться до конца, иначе мы никогда ничего не поймем. Ни того, отчего умер этот мужчина, ни того, кто забрал труп той девушки!

– Вы хотите сказать, что эти случаи как-то взаимосвязаны? Вы просто бредите, дорогой мой. Ваши успехи на почве всяческих расследований немного повредили вашему здравому рассудку – и это печально. Если вам мерещится везде преступный замысел или у вас просто руки чешутся набить морду каждому подозрительному в этой клинике, то, боюсь, мне придется вас рекомендовать на место районного следователя, а ваш пост передать человеку, более для него подходящему, – весомо закончил он.

– Делайте со мной что хотите, Борис Иосифович, только разрешите присутствовать на вскрытии, – покаянно попросил я.

– А вскрытие уже произвели – прямо сразу, – спокойно отозвался он.

– Тогда пусть произведут еще раз – нужно же еще освидетельствование судмедэксперта. Вот давайте и облегчим ему работу. Пока родственники труп не забрали, – настаивал я.

– Хорошо, Ладыгин, если вы хотите закончить свою трудовую деятельность подобным фокусом, дабы войти в анналы, то можете доставить себе подобное удовольствие!

– Благодарю вас, уважаемый Борис Иосифович! Ну, я пойду в морг?

– Постойте, Ладыгин, не спешите. В морг вы пойдете в сопровождении завхирургией и патологоанатома, иначе – мало ли что в вашу буйную голову придет?

Мы стояли и молча смотрели на все это, не понимая, что же такое происходило здесь. Завхирургией был очень бледен, Юдин едва сдерживался от истерического смеха, а я смотрел на вспотевшего патологоанатома и понимал, что тот еще меньше меня что-либо понимает. А ему-то как раз и был задан сакраментальный вопрос:

– И что это означает?

– Это вы у меня спрашиваете? – ошарашенно спросил патологоанатом у завхирургией.

– А у кого же? У завтерапией? – съязвил тот, расстегивая верхнюю пуговицу халата.

Я разглядывал разрезанный труп и чувствовал себя очень дурно. В образовавшийся в брюшине просвет можно было видеть, что у мужчины отсутствовала добрая половина внутренних органов.

– Здесь кто-то неплохо поработал скальпелем, – мрачно пошутил патологоанатом, делая еще один надрез.

– Интересно, кто у нас по моргам работает скальпелем, если не вы? – продолжал язвить завхирургией. – Ваша подпись стоит на заключении о причине смерти?

– Нет, – хладнокровно ответил патологоанатом, продолжая осмотр, – не моя. Власова. А! – радостно воскликнул он. – Сердце на месте. Можете убедиться сами: видите вот это? Да, я могу подтвердить, что причиной смерти явился сердечный приступ. По поводу желудка я вам ничего сказать не могу – его попросту тут нет, смотрите сами.

– Куда же могли деваться остальные органы, вы можете нам сказать? – сдерживаясь, чтобы не отвернуться, спросил я.

– Интересный вопрос, – патологоанатом продолжал копаться внутри тела. – Кому они могли понадобиться? Вероятнее всего, мужчина был одинокий, так?

– Так, – подтвердил завхирургией.

– Ну, вот, – удовлетворенно кивнул патологоанатом. – В таком случае его должны в лабораторию судмедэкспертизы отдать – на опыты. Только, конечно, не сразу. Видимо, срочно что-то понадобилось – вот и отрезали.

– И часто это у нас практикуется – такое вот? – Завхирургией неопределенно повел рукой.

– Часто – нечасто, но бывает, – уверил его патологоанатом. – Нам тоже чем-то жить надо, правильно? А там деньги за трупы дают неплохие.

Завхирургией даже покраснел от злости.

– Скажите, а девушку, которая с неделю назад умерла, тоже на опыты отдали?

– Не знаю, может, и отдали – не в мое дежурство было.

– Понятно-о, – протянул завхирургией. – И что, вы долго хотели вот так безобразничать?

Патологоанатом ничего не ответил.

– Ну, все посмотрели? – обратился он к нам. – Тогда зашиваю.

– Черт знает что! – ругался Лямзин, поднимаясь по лестнице. – Это не клиника, а бордель какой-то! Патологоанатомы воруют трупы – вы это представляете! Уволю всех к чертовой матери!

– А новые снова начнут, – отозвался я. – Тут дело в принципе. Вы пока не слишком бушуйте – это дело еще требует разбирательств. Возьмите, кроме хирургов, еще и патологоанатомов под наблюдение. Усложните доступ к моргу – поставьте туда еще кого-нибудь. А с другой стороны – вам не наплевать?

Лямзин с подозрением посмотрел на меня и ничего не ответил.

Мы с Лямзиным убедили Штейнберга, что дело с умершим мужчиной неясное, подозрительное и требует дополнительного разбирательства. Главный уже успокоился, перегорел и об увольнении Юдина больше не заикался. По предварительной договоренности с завхирургией о самоуправстве патологоанатомов было решено пока не говорить – пока сами во всем не разберемся.

После этого я отправил Юдина на боевой пост, а сам забаррикадировался на пару с Воробьевым и рассказал ему продолжение занимательной истории про похищенных мертвецов. Для прикрытия мы прихватили из картотеки пару ящиков, сообщили Инне, что будем заносить данные по больным в память компьютера, и попросили нас не беспокоить.

– Как ты думаешь, это и есть разгадка всего? – спросил Воробьев, казалось, разочарованный таким банальным концом занимательной и жуткой истории, которая сулила неожиданные развязки и громкие разоблачения.

Я свалил бумажки на диван, мельком подумав о том, сколько пива придется проставить Хоменко, чтобы он сделал все за меня, и ответил Воробьеву:

– Ты знаешь, это может быть разгадкой только части головоломки. Не все куски к ней подходят. Больше всего меня интересует участие в этой истории хирургического отделения. Нужно так же проверить, туда ли ушли тело и органы, куда указывают патологоанатомы. И потом – откуда в нашей больнице такой наплыв одиноких, малоимущих и жизнью потрепанных людей? Я понимаю – новомодная социальная программа Штейнберга, но все же – почему именно они мрут как мухи в этой зловещей хирургии и зачем им тень на плетень наводить, пытаясь избавиться от меня, от тебя и моих подчиненных?

– Ну, ты загнул! – восхитился Воробьев. – У тебя какие-то параноидальные наклонности появляются – тебе не кажется? Кто это от тебя избавиться пытается, ты что?

– Интересно, а иначе меня стали бы каждую неделю увольнять – как ты думаешь? Кому-то я покою не даю – но кому?