Донос без срока давности

Глава первая. Кусмарцев, октябрь 1937 года

– С возвращением, так сказать, товарищ Кусмарцев… – Таким свинцовым взглядом уставился начальник управления на Григория, что вмиг захотелось из начальственного кабинета испариться и хватить полстакана водки, но игранул желваками и вытянулся в струнку:

– Спасибо, товарищ майор государственной безопасности![1][1]

– Семья ещё в Иркутске?

– Так точно.

– И что, на два города жить собрался?

– Никак нет! С квартирой обустроюсь – сразу же перевезу.

– Квартиру мы тебе немного погодя выделим. Двое детей у тебя?

– Так точно!

– Горло не дери, не на строевом смотре, – поморщился начальник. – Принимай отделение и без раскачки в работу – дел невпроворот. С приказом по кулакам ознакомлен?[2] Подробные инструкции получишь у начальника отдела капитана Врачёва. Возглавишь один из зональных оперативных секторов. Задача понятна? Свободен.

Когда за Кусмарцевым закрылись двери, начальник Управления НКВД по Читинской области майор госбезопасности Хорхорин снова пододвинул к себе личное дело назначенца из Иркутска. С двадцать первого года в ЧК, правда, был двухгодичный перерыв, с двадцать четвёртого, пишут, по болезни. Хорхорин хмыкнул: болезнь, скорее всего, известная – горло заливал не в меру. Но в органах восстановили, даже, ишь, до старшего уполномоченного секретно-политического отдела ОГПУ по Нижне-Волжскому краю в тридцатом году добрался. Но, видимо, с бутылочкой дружить не перестал, а может, ещё каких хвостов понаделал, иначе бы не сослали в тридцать втором в Читинский оперсектор простым уполномоченным. Это, получается, он ещё Бухбанда застал, пережил Бельского и Южного, а на Петросьяне, стало быть, спалился.

Хорхорин пробежал глазами строчки послужного списка Кусмарцева: в 1932-м из уполномоченных назначен начальником отделения, через полгода – начальником СПО оперсектора, а в июле 1935-го как «не справившийся с работой» с должности снят, переведён в Иркутск рядовым оперуполномоченным. Однако встряска, снова хмыкнул Хорхорин, явно подействовала: в нынешнем мае назначили начальником отделения. Но вот почему же в Иркутске не оставили? Ладно, поглядим, что за фрукт…

Начальник управления захлопнул папку, привычно завязал тесёмки. Эх, Петросьян, Петросьян…[3] Не зря после назначения в апреле 1937-го начальником УНКВД Восточно-Сибирской области старший майор госбезопасности Лупекин уже в первых числах мая устроил Петросьяну вздрючку и потребовал исполнения директив НКВД по усилению репрессивных действий. И что? Всего-то и арестовал предшественник чуть больше четырёх сотен – Хорхорин презрительно скривился: мизер! А в июле самого загребли. И предъявили ни много ни мало участие в правотроцкистском блоке и антигосударственном заговоре в рядах НКВД, во главе которого оказался сам бывший нарком Ягода. Сидят нынче дорогой Хорен Самвелович и его патрон Енох Гершенович[4] в московской Бутырке и, конечно, ожидают справедливости. Дурачьё…

В приёмной, не обращая внимания на прищурившегося от любопытства секретаря, Кусмарцев ладонью стёр испарину со лба, разогнал влажными пальцами складки гимнастёрки под ремнём и гулко зашагал по скрипучему паркету к капитану Врачёву. Из новой команды начальник четвёртого отдела. Как и Лупекин в Иркутске, Хорхорин за собой своих ребят привёз, расставил на ключевые должности – Крылова, Каменева, Врачёва… С этими ухо надо держать востро. Хотя с кем уж тут расслабишься! Старые знакомцы тоже ещё те субчики. Кто-то позубоскалит, дескать, «второе явление Христа народу», ну а с кем раньше по службе зубатиться доводилось – у этих не заржавеет подножку подставить. Те же Чепенко с Чуксиным.

Григорий вспомнил, как в феврале столкнулся в поезде с этой парочкой. Ехал в командировку в посёлок Свободный – сопровождал начальника Транспортного отдела ГУГБ наркомата. Понятно, читинцам обрадовался. Сели, раздавили бутылочку в общей компашке, побалагурили. Они раньше сошли, распрощались-то по-товарищески. А через полмесяца его, Григория, начальство за горло взяло: дескать, что же ты, гад, напился в поезде да хвалился, что тебя на закордонную работу направляют? Служебную проверку по факту затеяли – целый старший лейтенант Бенинсон полное следствие учинил. И чем всё закончилось? Ничего не подтвердилось. Хорошо, что московского гостя не один сопровождал. Но нервы помотали. А кляузникам – ничего, всё с рук сошло. Один в инспекторах при начальнике управления ходит, другой – оперуполномочит, лярва! Григорий скрипнул зубами. Второе явление… Припомнилось и первое.

В тридцать втором его, старшего опера Нижне-Волжского краевого отдела ОГПУ, сунули с понижением в забайкальские тьмутаракани. Хотя ещё легко отделался после очередного запоя. Могли и вовсе из органов наладить. Благо, бутылка бутылкой, зато рвения в работе – хоть отбавляй. Но строгач в учётную партийную карточку заработал.

В Чите горло узлом завязал – работа, работа и работа! А круговерть ещё та! Начальник оперсектора Бухбанд[5], заступивший на должность в июле тридцатого, гордо сверкая орденом Красного Знамени и нагрудным знаком «Почётный работник ВЧК – ГПУ» на груди, демонстративно щёлкая крышкой золотых часов, украшенных надписью «За беспощадную борьбу с контрреволюцией от Коллегии ОГПУ 1930 г.», отличался таким чекистским рвением, что у подчинённых гимнастёрки заворачивались.

Поговаривали, что перевели его в Читу после большого скандала в Таганроге: пересажал чуть ли не всю городскую верхушку, обвинив в распутстве, пьянстве и беззастенчивом использовании лимитов на дефицитные продукты и товары, и даже якобы довёл кого-то там из чинуш до самоубийства. От скандала Бухбанда убрали в начальники Особого отдела 13-й Дагестанской дивизии, а через год… повысили, назначив начальником секретно-оперативного управления Полномочного представительства ОГПУ по Средне-Волжскому краю. В общем, ударно работал товарищ Бухбанд над повышением показателей раскрытия всякой контры.

Вот и в Чите с ходу взял быка за рога. Уже осенью тридцатого Читинским оперсектором была «раскрыта» массовая «контрреволюционная клерикально-монархическая организация» во главе с архиепископом Евсевием, в миру Е. П. Рождественским. В камерах Читинской тюрьмы и подвалах оперсектора ГПУ оказались 238 арестантов – от настоятеля Читинской Михайло-Архангельской церкви протоиерея И. Н. Иванова, настоятеля Нерчинского Воскресенского собора А. К. Литвинцева и других священнослужителей до бывших местных царских чиновников и предпринимателей. Кто-то из них, как, например, протоиерей Николай Любомудров, действительно не скрывал своих монархических убеждений, но большинство ни в какую «политику» не лезли – жизнь научила. Однако же Забайкальская епархия по сути была разгромлена. Попали под жернова и совершенно далёкие от «клерикальных монархистов» люди, взять того же Григорьева, бывшего начальника Читинской тюрьмы, – за свою богомольную жену поплатился, хотя обвинить его в политической неблагонадёжности мог только законченный идиот[6].

Человек редкой подозрительности, всюду видевший вражью руку, Бухбанд создал и среди сотрудников гнетущую атмосферу взаимного недоверия и стукачества. И неизвестно, как бы сложилась судьба Кусмарцева, между делом любившего позубоскалить, если бы в конце апреля 1932-го Бухбанда не отозвали в Москву: бросили на укрепление исправительно-трудовой системы в Средне-Азиатское управление, а через год назначили начальником СЛОНа – Соловецкого управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ, а проще – Соловецкого лагеря особого назначения. Запустили щуку в реку на погибель карасям…

А вот Максим Натанович Бельский[7], в 1931 году переведённый из Москвы в Читу в качестве помощника начальника, а потом сменивший Бухбанда на посту начоперсектора, активность Григория оценил, доверил руководить отделением, а через полгода поставил на отдел. В общем, пошёл Кусмарцев на взлёт.

Вполне удобно работалось и со сменившим Бельского через полтора года Семёном Григорьевичем Южным[8], прибывшим из Гомеля в начале августа 1933 года. Хотя катавасия ещё та закрутилась: в марте тридцать четвёртого в составе Восточно-Сибирского края для чего-то выделили Читинскую область, из 22 районов со столицей в Чите. Просуществовало новое образование недолго, до конца года, но организационной неразберихи и бумажных дел хватило всем. Благо, структура и штаты оперсектора незначительно поменялись при его превращении в областной отдел Полномочного представительства ОГПУ СССР по Восточно-Сибирскому краю, но все эти переназначения сотрудников, изготовление новых бланков, печатей, учётной документации… В июле отдел переименовали в областное управление НКВД, а в декабре – снова в Читинский оперсектор. В разгар канцелярской лихорадки, в сентябре, Южного перевели в Барнаул, а ему на смену прислали Петросьяна, немногословного армянина неполных тридцати пяти лет, доселе птицу важную: направлен в Читу с должности председателя ГПУ Туркмении, орденоносец. Явное понижение, о причинах которого можно только догадываться. Впрочем, какая разница!

Чехарда с начальниками больше всего раздражала Кусмарцева, да и не только его. Любому новому начальству опять надо показывать свою повышенную полезность. А куда деваться…

Вскоре стало очевидным: Хорен Самвелович Петросьян явно не вписывается в обойму рьяных карьеристов, взбегающих по служебной лестнице через головы сослуживцев – через активное участие в нарастающих репрессивных действиях. К такому выводу местная чекистская братия пришла после оглушающего известия из Ленинграда: 1 декабря убит Киров! Да не где-то – возле собственного кабинета на третьем этаже тщательно охраняемого Смольного.

– Убийца задержан на месте преступления. Подло выстрелив товарищу Кирову в спину, пытался сам застрелиться, да так у гадёныша ручонки тряслись, что промахнулся. И в обморок грохнулся, как институтка! – гневно излагал подробности случившегося, зачитывая полученную шифрограмму, начальник оперсектора. Экстренно собранное оперативное совещание гудело.

– Личность установлена? – раздался вопрос из зала.

– Некто Николаев, безработный, ранее был сотрудником Института истории партии Ленинградского обкома ВКП(б). В прошлом году уволен за отказ ехать на работу на периферию, был исключён из партии…

– Да как же такая гнида в Смольный-то пролезла?

– Полагаю, что прошёл вполне легально. – Петросьян пробежал глазами ещё несколько строк шифрограммы. – В партии его восстановили с объявлением строгого выговора, а по предъявлении партбилета, как известно, в здания партийных органов вход свободный.

В зале хмыкнули. Петросьян понял, что ляпнул глупость, и нехотя зачитал: «Супруга Николаева, Драуле Мильда Петровна, 1901 года рождения, из семьи латышских батраков, член РКП(б) – ВКП(б) с 1919 года, замужем за Николаевым с 1925 года. До 1933 года работала в Ленинградском обкоме ВКП(б), в настоящее время – сотрудница аппарата уполномоченного Наркомата лёгкой промышленности по Ленинградской области»…

– Понятно… Примелькался, видимо, там этот Николаев, к супружнице шастая. Подкармливала своего безработного в обкомовской столовке… – ехидно прокомментировал кто-то.

– Но на хрена этот урод в Сергея Мироныча стрелял?

– Это его руками стреляли! – не выдержал Кусмарцев. – Происки контры налицо, как пить дать!

– Ну, тебе, Жора, видней насчёт «как пить»… – поддел, дыхнув в затылок, коллега, начальник учётно-статистического отдела Панкин: «узел на горле» Кусмарцев заметно приослабил, возглавив СПО.

– Товарищи! Начальник Главного управления государственной безопасности товарищ Ягода Генрих Григорьевич требует от нас полной мобилизации бдительности. – Петросьян для убедительности потряс листком шифрограммы и зачитал ещё пару строк:

– «…не исключено, что совершённое тяжкое преступление является одним из звеньев широкомасштабного контрреволюционного заговора»…

– А я что говорю! – оживился Кусмарцев.

– Не будем делать поспешных выводов, товарищи, – сказал Петросьян. – Думаю, что такая версия возникла из-за драматизма случившегося. Такая потеря для партии, для всех советских людей… А что касается контрреволюции… Семнадцать лет борьбы, убеждён, позволяют сегодня нам говорить о том, что база контрреволюции в СССР практически уничтожена…

С совещания Григорий вышел недовольным. Не понравились ему выводы нового начальника. Не из-за этого ли благодушия с большой должности скинули? С гнильцой начальничек-то…

Шли дни. И они подтверждали догадки Григория Кусмарцева. Раскручивающееся в Ленинграде уголовное дело выявило наличие подпольной контрреволюционной организации, обозначенной следствием как «Ленинградский центр». Насколько ситуация оказалась серьёзной, убеждал тот факт, что во главе расследования Сталин поставил не Ягоду, а Ежова, заместителя председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). А вскоре дело «Ленинградского центра» перехлестнулось с так называемым «Кремлёвским делом»: ряд служащих кремлёвской комендатуры были обвинены в создании нелегальной антисоветской организации и подготовке покушения на самого Сталина!

– Выжигать всю эту белую сволочь до пепла! – витийствовал на совещании отдела Кусмарцев. – Убеждён: по всей стране корни пустили! Думаете, у нас эта плесень не появилась?! Как бы не так! И у нас эти твари – к маме не ходи! – обязательно имеются. Имеются! Это мы бдительность притупили. Мало ли кто говорит, что в стране база контрреволюции уничтожена… – Намёк начальника СПО был куда более очевиден. – Может, где-то картина и приглядна, но только не у нас. Сколько ещё выкормышей атамана Семёнова и его прихвостней по углам и щелям таится, а? – Кусмарцев обвёл подчинённых яростным взглядом и рубанул кулаком воздух. – Рыть контру! Днём и ночью рыть!

Да уж как не рыть, когда из Москвы и Ленинграда валом шли новые и новые разоблачения. Зазвучали громкие фамилии причастных, по мнению следствия, к антисоветскому заговору: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Енукидзе, Чернявский (из Разведупра РККА)…

Подвалы забайкальской Лубянки тоже затрещали от арестованных.

– Ты что творишь?! – Начальник оперсектора хлопнул ладонью по внушительной стопе уголовных дел, которые ему на утверждение передал накануне Кусмарцев. – Тут же всё за уши притянуто! Зуботычинами добыто! Бред собачий, а не обвинительные заключения! Даже с протоколами допросов не стыкуются! Так усердно кулаками машете и строчите бумаги, что и перечитать сляпанное не удосуживаетесь… Забирай свою макулатуру! Переделать и привести в удобоваримый вид. Уйди с глаз моих!..

– Оставляю за собой право доложить в вышестоящую инстанцию! – бухнул Кусмарцев.

– Вон оно как… – протянул Петросьян. – Ну-ну… Валяй! А я уж своими правами воспользуюсь.

И воспользовался. Вызвал проверяющих из Москвы. Выводы комиссии Григорию – как обухом по голове: с занимаемой должности снять как «не справившегося с работой», перевести оперуполномоченным в… Иркутск!

Только в мае тридцать седьмого вновь приподнялся Григорий: назначили начальником отделения контрразведывательного отдела. И куда вся унылость подевалась! Тем паче новое иркутское начальство само на всех парусах летело по волнам рьяного выявления вражеского элемента. «Восточно-Сибирская правда» взахлёб расхваливала назначенного в апреле тридцать седьмого начальником УНКВД по ВСО старшего майора госбезопасности Лупекина[9], бывшего наркома внутренних дел Башкирской АССР: «…Вскрывает и тщательно до конца выкорчёвывает правотроцкистских диверсантов и шпионов, агентов фашизма, пытавшихся продать трудящихся Восточно-Сибирской области в рабство японско-германскому фашизму». В общем, под стать генеральному комиссару государственной безопасности Николаю Ивановичу Ежову, которого «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий» в июле 1937 года наградили орденом Ленина.

И вот тут-то – ох, как не к месту! – опять затеяли наверху большие административные реформы: председатель ЦИК СССР Калинин подписал постановление о разделе Восточно-Сибирской области на Иркутскую и Читинскую.

Важнейшей из причин этой реформы, как смекал Кусмарцев, были националистические поползновения среди населения Бурят-Монгольской АССР. С одной стороны, хватало сторонников усиления автономии, с другой – никак не уживались меж собой так называемые крещёные буряты, в основной массе проживающие в Аларском, Боханском, Эхирит-Булагатском, Ольхонском аймаках республики, и буряты буддистского вероисповедания из Агинского и Улан-Ононского аймаков. Вот и решила мудрая Москва отщипнуть от АССР эти территории и создать пару анклавов: в Иркутской области – в виде Усть-Ордынского Бурятского национального округа, в Читинской – Агинского. Оба округа с автономной бурятской республикой соприкасающихся территорий не имели.

Но это всё – большая государственная политика, которая Григория мало занимала. Куда больше заботила реорганизация «конторы»: Управление НКВД по ВСО тоже разделили на два соответствующих областных. В Иркутске развернулась новая волна кадровой чистки, которой ещё с апреля занималась приехавшая с Лупекиным команда: старшие лейтенанты госбезопасности Сарычев и Троицкий, а с ними ещё с десяток лейтенантов, в том числе и бабского полу. Собственно, под свои задницы чистили лупекинцы начальственные кресла.

Особенно старались волчицы – этим двери в кабинет старшего майора всегда настежь. А баба, она же, известно, на эмоциях да завидучести, как опара на дрожжах, замешена: кто с рожи не приглянется, тому и служебное рвение не поможет, а уж ежели какой грешок раскопает – до вселенского пожара раздует. Такая стервоза не коня – табун на скаку остановит, но в горящую избу не полезет – сама кого угодно туда запихнёт, не поморщится… Лупекинским бабам Григорий, при всей своей ретивости по службе, не приглянулся – лебезил недостаточно. Одна лейтенантша на него глаз положила, но решил не рисковать, мало ли что у неё на уме…

И вскоре Лупекин вызвал Кусмарцева.

– Направляетесь в Читу, – без предисловий «обрадовал» начальник. – Должность равноценная – возглавите отделение секретно-политического отдела управления госбезопасности[2].

«Бл…ский род! – только и мелькнуло в голове. – Даже снаряд дважды в одну воронку не падает… Спасибо, хоть в милицию не затолкали…» Возвращаться в Читу не хотелось. На службе в городе на Ангаре вполне пообтёрся, неплохую агентурную сеть наладил, по контре задел имеется. И семья неплохо обустроилась: дети в школе пообвыкли, у жены с работой полный порядок. И сам город – не чета Чите. Сморщился от невесёлого каламбура. Да уж… куда бы, только не в Читу – многих в тамошнем управлении глаза бы не видели. Хотя и там небось кадровые перемены – тоже ведь нового начальника назначили вместо Петросьяна, поганца. А новый конечно же, как и Лупекин, обязательно своих людишек подтянет.

Григорий тяжело вздохнул. Как не надоело приспосабливаться, но в новую команду надо влиться, чтобы петросьяновские выкормыши подзаткнулись, а то и при случае взять кое-кого за хобот…

Так состоялось возвращение в Читу осенью 1937 года лейтенанта госбезопасности Григория Кусмарцева, ныне начальника 3-го отделения 4-го отдела Управления государственной безопасности УНКВД по Читинской области.

Начальник отдела капитан госбезопасности Врачёв Григорию не понравился. Руки не подал, разговаривает через губу, вальяжен. Постукивает мундштуком папиросы «Герцеговина Флор» о чёрно-зелёную коробку. Позёр, хмыкнул про себя Григорий, вождю подражает. А ещё… Может, первое впечатление и ошибочно, но прямо-таки тянуло от Врачёва осязаемой опасностью. Это как на змею смотришь – свернулась в террариуме за толстым стеклом, а страх от взгляда на неё за шиворот так и ползёт.

Врачёв без предисловий очертил круг обязанностей:

– Основные усилия управления сейчас сосредоточены на исполнении приказа два ноля четыреста сорок семь. Территория области разделена на оперативные сектора. Ваше отделение отрабатывает Читинский и Улётовский районы. Это ваш сектор. Назначаетесь начальником оперативной группы. Несёте полную ответственность за организацию и проведение операции на территории сектора. Выявить всё недобитое кулачьё и прочую шушеру, подпадающую под санкции приказа.

Врачёв зашелестел бумагами, вытянул из стопки сводку главка.

– Лимит нам выделен не такой уж большой – четыре с половиной тысячи. Вроде бы идём неплохо по арестам кулачья – вровень с иркутянами: они к трём тысячам подбираются и мы тоже. Но вот дальше… – Врачёв с раздражением ткнул указательным пальцем в машинописные строки. – А дальше полная чухня! На рассмотрение тройки законченных дел представлен мизер! У соседей счёт на сотни, а у нас – жалкие десятки. Затягиваем следственные мероприятия! А в приказе товарища Ежова что сказано? – Начальник отдела потянул из раскрытого несгораемого шкафа брошюрку с приказом, раскрыл в заложенном обрывком бумажки месте и с расстановкой зачитал: – «Следствие проводится ускоренно и в упрощённом порядке».

Пристукнул брошюркой по настольному стеклу.

– Ускоренно! А наши гаврики сопли жуют! Вот чем, Кусмарцев, надо озаботиться в первую очередь. Закрутить машину следствия на полную катушку. Все полномочия даны. – И Врачёв снова, явно для Григория, вперился глазами в текст приказа. – Вот пункт пятый третьего раздела: «На начальников оперативных групп возложить руководство учётом и выявлением подлежащих репрессированию, руководство следствием, утверждение обвинительных заключений и приведение приговоров троек в исполнение». Так что давай, Кусмарцев, – вперёд и с песней. Принимай дела у младшего лейтенанта Павлюченко, заодно можешь ему хвоста накрутить за черепашьи темпы. Короче, давай, без раскачки, работай на результат! Вопросы?

Уж какие тут вопросы. Григорий подался прочь, протопал коридором до кабинетов СПО, потянул на себя высокую дверь первого. Из-за стола вскочил белобрысый крепыш лет двадцати пяти.

– Представьтесь. – Оглядел крепыша с головы до ног.

– Сержант госбезопасности Филиппов, оперуполномоченный третьего отделения. Здравия желаю…

– Мой кадр, стало быть… – буркнул Григорий. – Как там тебя по имени?

– Иван.

– Вот что, Иван. Проводи-ка меня в кабинет начальника отделения.

– Это вот как раз соседний, товарищ лейтенант.

– Ну, показывай.

Сержант выжидательно посмотрел на Григория, тот, усмехнувшись, отступил в коридор. Филиппов выбежал следом и просеменил к кабинету справа, показал на торчащий из замка ключ с жестяной биркой.

– Значица так, Иван. Через полчаса… – Кусмарцев, отвернув рукав гимнастёрки, глянул на часы, – наличный состав отделения ко мне в кабинет, со списком. Знакомиться будем.

Знакомство много времени не заняло. Налицо четверо сотрудников, остальные – в командировках. И Григорий сразу перешёл к делу, благо полчаса на подготовку ему хватило:

– Начальником управления поставлена задача активизировать работу по недобитому кулачью. Я уже ознакомился с цифирью – вяло работаем! Или уже подзабыли, что в двадцать девятом и тридцатом году творилось? А я напомню. Вот в учётном справочку поднял:

«Карымский район. Ноябрь двадцать девятого. Бандформирование Красильникова из крестьян сел Тыргетуй, Малая Тура, Аргалей, Жимбира, Маяки. Арестовано двести тридцать семь человек, к уголовной ответственности привлечено сто восемьдесят два участника восстания. Тройкой Полномочного представителя ОГПУ Дальне-Восточного края главари приговорены к расстрелу, остальные к заключению в ИТЛ на сроки до десяти лет…

Малетинский район. Март тысяча девятьсот тридцатого. Ликвидированы повстанческие группировки в селах Малета и Бичура, однако в ночь на второе марта бандиты захватили село Малый Куналей, расправились с активом и милиционерами, а третьего числа вступили в село Поселье, где также учинили расправу над советским активом, а затем захватили села Красный Яр и Буй, убив в них членов коммуны. За время восстания только в четырех селах бандитами убито двадцать шесть человек. По сведениям с мест, в бандформированиях насчитывалось до шестисот штыков. Решающий разгром группировки повстанцев численностью в четыре сотни состоялся в селе Буй. По постановлению Тройки ПП ОГПУ ДВК расстреляно одиннадцать зачинщиков восстания, тридцать три приговорены к десяти годам ИТЛ, к лишению свободы на срок от восьми до двух лет – пятьдесят два, еще тридцать восемь – к условным срокам и принудительным работам, пятнадцать семей выслано на поселение в Николаевск-на-Амуре…»

– Дальше читать? – Поднял глаза на подчинённых. – А ведь это тогда только самых ярых прищучили. Остальные затихарились по своим улусам, некоторые небось до сих пор по заимкам и прочим медвежьим углам отсиживаются. Да и те, кого прищучили… Советская власть, она же добрая! Из той же малетинской сволочи тридцати четырём приговорённым к расстрелу высшую меру заменили на десятку лагерей. А условники, а просто сосланные, а те, кого вообще простили? Мы-то их простили, а вот они нас… Как ненавидели, так и ненавидят! Обостряется не на шутку классовая борьба, как точно подметил товарищ Сталин. И приказ наркома по кулачеству появился, сами понимаете, не от хорошей жизни. Да что я тут вам ликбез разводить буду – не маленькие.

Помолчав и с удовольствием вслушиваясь, как осторожно переводят дух собравшиеся в кабинете, Григорий обвёл их тягучим, немигающим взглядом. Знал, как от такого взгляда цепенеет допрашиваемый. Вообще держать при допросе паузу очень полезно. И при накачке подчинённых тоже полезно. Ишь, глазёнки под стол уводят. Ничего, взбодрим…

– Надеюсь, оперативный приказ два ноля четыреста сорок семь знаете назубок? Как понимаешь главную задачу момента, Филиппов? – уставился на сержанта-крепыша Григорий.

– Ликвидировать кулачество как класс! – вскочив, оттарабанил Филиппов.

– Спишь небось на политподготовке, – усмехнулся Кусмарцев. – Кулачество как класс ещё в конце двадцатых пузыри пустило. А вот недобитки остались. В ба-альшом количестве! Что это для нас в условиях вражеского окружения? Пятая колонна – вот что! Испанские события каждого должны научить. Буржуи со всех сторон оружием бряцают. Немчура пол-Европы подмяла, японцы не отстают. Так что с контрой надо кончать решительно, беспощадно и быстро. Пока же начальник отдела оценивает наши темпы как черепашьи. Разумеете, чем это пахнет? Приказ введён в действие по области с пятнадцатого августа, а ныне на дворе октябрь. Вот и кумекайте…

Григорий откинулся в кресле и снова тягуче прошёлся взглядом по подчинённым.

– Перейдём к конкретике. Что у нас в разработке?

Слушал доклады, листал следственные дела, задавал вопросы по сути. Взмокшие от начальственной въедливости сотрудники, отчитавшись, один за другим покидали кабинет с нескрываемым облегчением.

За окном уже окончательно стемнело, когда Григорий остался наедине с временно исполнявшим до него обязанности начальника отделения младшим лейтенантом Павлюченко. Уже ознакомившись с пачкой следственных материалов, которые докладывал оперуполномоченный, Григорий вдруг поймал себя на том, что пропустил в докладе Павлюченко по одному из дел какую-то знакомую деталь. А вот что?

– Оставь-ка ты мне свои бумаги, – проговорил, потирая лоб, Григорий. – Который уж час сидим, башка совершенно не варит. Иди отдыхай. Завтра домаракуем.

Но после ухода Павлюченко Григорий разжился у дежурного стаканом обжигающего крепкого чаю и снова принялся листать следственные дела. Не скоро, но – нашёл! Зацепка обнаружилась в деле № 09568 – знакомая фамилия! Стерьхов!

«Информатор “Взрывник” сообщает, что 23 октября с.г. по прежнему местожительству в селе Новая Кука, Читинского района, Читинской области, замечен кулак ПЛАСТОВ Иннокентий Илларионович, 1896 г. рождения, уроженец вышеназванного поселения, раскулачен в 1929 г., осуждённый в 1930 г. к 8 годам лагерей. Утром следующего дня убыл в неизвестном направлении со своей семьёй в количестве 4 человек.

Согласно справке учетно-регистр. отдела УНКВД по ЧО, ПЛАСТОВ И.И. 26 ноября 1930 г. осуждён в составе преступной группы по ст. 58–2 УК (состоял в к/р повст. банде Стерьхова К. М.) к 8 годам заключения в концлагерь, считая срок с 16/V-30 года (сл. дело № 2298). Сведений о сокращении срока наказания не имеется. Ранее судился по хлебозаготовкам два раза: за невыполнение обложения хлебом к 4 м-цам принуд. работ; за семфонд – к 1 1/2 года принуд. работ, но приговор отменен».

Кусмарцев, скептически сморщившись, отодвинул папку с делом. Рутина! А чего другого ожидал? Воскресения двурушника? Фамилию Стерьхова помнил по нашумевшему делу архиепископа Евсевия Рождественского. Чрезвычайно кичился в своё время Бухбанд этим делом, на всех совещаниях не забывал упомянуть в качестве примера оперативной работы. Только, откровенно говоря, хвалиться-то было нечем. Двум субчикам, завербованным в агенты, одним из которых Стерьхов и был, поручили создать фиктивную контрреволюционную группу, а они попытались заняться контрреволюцией всерьёз, получая при этом денежки от ОГПУ и попутно из-за кордона. Поистине, ласковый телёнок двух мамок сосёт, усмехнулся Григорий. «Вообще, надо бы это дело тридцатого года глянуть, – подумал, зажимая в зубах мундштук папиросы, – что это за история и не тянутся ли оттуда какие-нибудь ниточки…»

Откинулся на спинку кресла, заведя руки за шею, потянулся всем телом. «Да-а… Ниточки – это бы здорово. Накрыть бы не просто беглого кулака, а контрреволюционную шайку. Заработал бы себе неплохие очки. Что очень бы кстати, так сказать, с места в карьер, а то некоторые думают, что в Читу из Иркутска за тамошней бесполезностью сослали…»

Наутро затребовал из архива дело № 2298. Содержание разочаровало. Никаких ниточек. Но другой интересный момент выявился. Приехали, стало быть, в Новую Куку два вербовщика-контрика. Предложили Пластову в повстанческую организацию Стерьхова вступить. Тот им ни да ни нет – подумать пообещал. А один из вербовщиков – личность не простая. Эмиссар из-за кордона. По всему, белогвардейская офицерская сволочь. И как показывает на допросе Пластов, узнал этот закордонный гость на фотографии приятеля и родственника Пластова, некоего Колычева. Да не просто узнал, а охарактеризовал как знающего подрывное дело. Пластов, в свою очередь, заверил, что к этому Колычеву тоже можно обратиться. Но в тот раз, по причине спешки, закордонный эмиссар со своим знакомым не встретился. А Пластов Колычеву про всё это рассказал. Но вот какое удивительное дело: в протоколе допроса эти факты зафиксированы, а из остальных бумаг фамилия Колычева исчезает. Занятно… Пластову за один разговор с вербовщиками восемь лет впаяли, а Колычева никаким боком не зацепили. «Постой-ка, постой! – зашелестел бумагами Григорий в тощей папке дела № 09568, отыскивая агентурное сообщение. – Ага, информатор “Взрывник”… Так это, по всей видимости, Колычев и есть! Скудная фантазия была у опера, мог бы новому агенту погремуху пооригинальнее придумать. И с агентурной конспирацией никудышно – дело-то надо было полностью подчистить, а то неувязочка в глаза бросается: у Колычева выявлена некая связь с закордонным гостем, но до этого следствию дела нет!.. Хотя это и к лучшему. В розыске беглеца Пластова поможет. Ишь, за домочадцами прикатил. Стало быть, уже где-то обустроился. Да и без боязни в родном селе объявился, хотя конечно же понимал, что обязательно там засветится. На деревне не спрячешься, вопросы у односельчан возникнут: получил восемь лет, ещё минимум полгода сидеть, а на свободе шастает. Срок сократили или сбёг? Значит, помимо всего прочего, документики себе какие-то выправил».

Кусмарцев вызвал Павлюченко:

– Вот что. Направь-ка ты в Новую Куку человечка. Нам для справки на арест, как того приказ по кулакам требует, надо собрать подробные установочные данные и возможные компрматериалы на этого Пластова. Я вот тут архивное дело полистал и одного, – Григорий усмехнулся, – словоохотливого родственничка-дружка Пластова выявил. Некий Колычев Георгий Иванович. Думаю, побеседовать с ним будет полезно.

– Вас понял, Григорий Павлович. Если разрешите – сам туда съезжу.

– Самолично, значит, хочется… Ну, давай. Я не против.

Через сутки Павлюченко появился в кабинете Григория в самом начале рабочего дня. Сияющая физиономия подчинённого говорила сама за себя.

– Есть, Григорий Павлович!

– Что есть?

– Известно, где Пластов нынче обитает!

– Ну, рассказывай.

– Вот, значит… – Павлюченко зашелестел страничками блокнота. – Проживает он в посёлке Красный Яр Шишкинского сельсовета Читинского района. Это лесозаготовительный участок Читинского лестреста. А в Новую Куку приезжал за семьёй. Он, как оказалось, появился в селе не впервой. Ещё в прошлом году домой наведывался, и не раз.

– Откуда известно?

– Опросил соседей и этого самого Колычева.

– Красота! – стукнул кулаком по столу Кусмарцев. – Беглое кулачьё свободно разъезжает, и никому нет до этого никакого дела! А что этот Колычев? Знал?

– Знал. Но говорит: посчитал, что освободили Пластова досрочно. Только… Может, мне, Григорий Павлович, показалось, но вот такое чувство, что чего-то этот Колычев недоговаривает. Ей-богу! Темнит.

– Павлюченко, ты в партии состоишь?

– С двадцать восьмого года… – озадаченный неожиданным вопросом, не сразу ответил подчинённый.

– А чего Богом клянёшься?

– Богом… А… Да это ж к слову, как присказка.

– Мы с тобой не сказками занимаемся, – сурово заметил Кусмарцев, с удовольствием наблюдая, как с лица подчинённого слезает позолота удачной поездки. – Так, стало быть, в этот раз Пластов за семьёй приезжал. Большая семья?

Павлюченко снова зашелестел блокнотом.

– Вот, значит… Состав семьи: жена Ефимья Ивановна, тридцати семи лет, трое человек детей – сын Владимир четырнадцати лет, сын Григорий восьми лет, дочь Тамара пяти месяцев.

– Во как! – рассмеялся Кусмарцев. – Беглый-то беглый, а даром времени не терял! – Согнал улыбку с лица. – И что – увёз семью?

– Увёз. По всей видимости, на Красный Яр и увёз. Но там-то мы его…

– Да, займись вплотную и не затягивай. Сам знаешь, за показатели по репрессированности кулачья начальник на каждом совещании дерёт. И вот на что обрати особое внимание: как это удалось беглому осуждённому кулаку легализоваться в леспромхозе? Не иначе, кто-то поспособствовал. И хорошо поспособствовал: ишь, как уверенно и нагло этот Пластов себя ведёт – по-семейному обустраивается. Ничего не боится! Чую, свило там кулачьё гнездо! – пригвоздил кулаком картонную папку к столу Кусмарцев.

Полтора месяца спустя Григорий с довольным видом докладывал Врачёву результаты:

– На четвёртом лесозаготовительном участке Читинского лестреста в посёлке Красный Яр выявлена организованная кулацкая группа, по предварительным данным, в количестве пяти человек. Оперативным путём установлены личности следующих лиц:

Дроздов Павел Прокопьевич, 1903 года рождения, уроженец села Раздольное Сайфунского района Дальневосточного края, из крестьян-середняков, дважды исключён из членов ВЛКСМ, в 1931 году осуждён по статье 109 УК на один год принудработ. С сентября 1937 года работает заведующим тракторной базой, семейный, на иждивении имеет жену 28 лет и трёх человек детей от 2- до 5-летнего возраста;

Пластов Иннокентий Илларионович, 1896 года рождения, уроженец села Новая Кука Читинского района, беспартийный, русский, грамотный, кулак, раскулаченный. В 1930 году осужден тройкой ПП ОГПУ по ДВК по ст. 58–2–11 УК на 8 лет концлагеря. В 1936 году из ссылки бежал. Женат. На иждивении имеет жену 37 лет и детей три человека от пяти месяцев до 14 лет. Работает десятником по лесозаготовкам;

Шишкина Пелагея Назаровна, 1908 года рождения, уроженка села Шишкино Читинского района, беспартийная, русская, кулачка, в 1930 году вместе с мужем была выслана из села Верх-Чита Читинского района за пределы Забайкалья, из ссылки самовольно бежала. Работает поваром лесозаготовительного участка «Красный Яр», одинокая. Проживает в квартире Пластова…

– Это чё, он зараз двух баб окучивает? – оживился Врачёв.

– Вот чего не знаю пока, того не знаю, товарищ капитан, – изобразил подобострастную улыбочку Кусмарцев. – Выясним. Но, скорее всего, по причине скудости жилья в посёлке, а Пластову удалось выбить себе две комнаты в казарме, по причине наличия трёх детей. Разрешите продолжить?

– Валяй.

– Четвёртый в выявленной пятёрке – Таран Сергей Данилович, 1884 года рождения, уроженец бывшей Полтавской губернии, беспартийный, украинец, кулак. В 1931 году раскулачен и осуждён по статье 58–10 сроком на пять лет концлагеря. В 1937 году после отбывания концлагеря осел на жительство в Читинском районе, работает чернорабочим в ЛЗУ «Красный Яр». Имеет детей четырёх человек в возрасте от 8 до 16 лет, но они проживают с его бывшей женой в городе Иркутске.

И последняя личность – Челноков Семён Егорович, 1886 года рождения, уроженец села Беклемишево Читинского района, беспартийный, русский, из крепких середняков. В 1934 году из села Беклемишево бежал от коллективизации, проживает в посёлке Красный Яр без определённых занятий, занимается охотой. Семейный, имеет жену и пять человек детей от 8 до 21 года.

– Жиденькая шайка, скажу я тебе, Кусмарцев, – скривил губы начальник отдела. – Чистых кулаков всего троица обозначилась, остальные – не пришей кобыле хвост. Разве что за компанию пойдут…

– Тут, товарищ капитан, куда интереснее сведения всплыли, – поспешил поправить картину Григорий. – Огнестрельное боевое оружие в этой группе имеется.

– Так-так-так! Поподробнее! – хищно заблестели глаза начальника.

– Наводя справки на указанных лиц, выяснили, что ранее Дроздов работал помощником начальника строительной части управления военно-строительных работ Забайкальского военного округа. И был замешан в скандале, связанном с хищением со склада винтовки и патронов. Доказать не доказали, но под подозрением остался. Собственно, после этого оттуда и уволился. И второе. Названный Челноков, который из Беклемишево от коллективизации на Красный Яр перебрался, как я уже доложил, промышляет охотой. Так вот, по непроверенным пока сведениям, имеет трёхлинейку, которую, якобы не скрываясь говорил мужикам, пару лет назад купил у беклемишевского кулака Глотова, с ней и охотится. Более того, охотой занимаются и Дроздов с Пластовым. И у них местные охотники боевую винтовку видели.

– А вот это оч-чень интересно! – забарабанил пальцами по папиросной коробке Врачёв. Отвернувшись от Кусмарцева, задумался. Потом снова нетерпеливо бросил: – Что ещё по сути дела?

– А ещё эту компашку можно притянуть за антисоветскую агитацию и клевету на органы советской власти. Вот что тот же Дроздов говорил комсомольцам тракторной базы, когда они слушали по радио сообщения об арестах врагов народа… – Кусмарцев перелистнул несколько страниц дела: – «Не слушайте эти сообщения, что передают по радио, советская власть судит винных и невинных, ни в чём не разбирается». Дроздова на базе не любят – за высокомерие, барство и что рабочих оскорбляет разными похабными кличками: «шпион», «чан кайши», «гитлер»…

– Ну, что ж, – с удовлетворением подытожил Врачёв. – В таком виде дело уже посолиднее выглядит. Беглое кулачьё, вооружённое похищенным с воинских складов боевым огнестрельным оружием, организовалось в контрреволюционную банду, активно ведут антисоветскую агитацию. Конечно же, без вредительских действий тут не обойдётся…

– Вы, товарищ капитан, как в воду глядели! – изобразил восхищение Григорий. – Зафиксирован факт вредительства: у этого десятника Пластова три рабочих лошади были изувечены, две из них пали.

– Это хорошо, – прищурился Врачёв. – А что по легализации беглых? Или без документов на лесоучастке осели?

– С документами. Как удалось выяснить, тот же Пластов при найме на работу скрыл, что был раскулачен и потом осуждён за контрреволюционную повстанческую деятельность, и, по-видимому, липовую сельсоветскую справку предъявил, так что выписали ему трёхгодичный паспорт, как свободному гражданину. Наказание он отбывал на строительстве Беломорканала и канала Волга – Москва, а потом был сослан и из ссылки бежал в Киев. С документами Шишкиной пока выяснить не удалось. Но в леспромхозе постоянная нехватка рабочих рук, посему принимают на работу и чалых, и драных, лишь бы не прогуливали да не пили. Бабу могли и через койку взять.

– Да… разворачивается картина, – азартно потёр ладони Врачёв. – Ну, каковы дальнейшие действия?

– Полагаю, надо первым Пластова брать и колоть до задницы. И посмотреть на реакцию остальных. Уверен – другие хвосты и связи вылезут, новые фигуранты обнаружатся.

– Что ж, резонно. Скопом всю пятёрку брать не будем. Пусть засуетятся, как обоссанные мыши! – хохотнул Врачёв. – Справку на арест Пластова подготовили?

– Так точно, – протянул лист с отпечатанным на машинке текстом Кусмарцев.

– Тэк-с… «Показаниями свидетелей кулак Пластов изобличается в том, что сбежал из места ссылки и работая в Леспромхозе Читинского района, среди рабочих проводит к-р агитацию. Пластов И. И. подлежит аресту и привлечению к ответственности в порядке приказа Наркома Внутренних Дел Союза ССР № 00447». Угу… «Согласен». – Врачёв размашисто подписал справку. – Тэк-с… А постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения? Тоже имеется. Прекрасно. – Поставив вторую подпись, начальник отдела бросил ручку на подставку. – Оставляй. Как только Крылов бумаги утвердит – действуй. Только ребят потолковее пошли, чтобы жути нагнали. Что-то ещё?

Кусмарцев помялся.

– Георгий Яковлевич… Хотел бы просить разрешения на краткосрочный отпуск. Своих давно не видел, жена пишет, младшая дочка приболела. Гостинцы бы малым к Новому году передать, а то потом не до этого будет – усиление, опять же Пластовым надо будет вплотную заняться. А так его ребята возьмут – в камеру, пусть посидит пару недель на выдержке. Сами же знаете, такое ожидание на нарах, без вызова на допрос, арестованного сильно из колеи выбивает. В неизвестности дозреет до нужной кондиции.

– Хм… Насчёт выдержать, может, ты и прав, – раздумчиво кивнул Врачёв. – А с отпуском… Ладно! Трое суток дам. Без дороги, – уточнил, видя просящее выражение лица Григория. – Но двадцать четвёртого чтобы как штык: с субботы – усиление. Пиши рапорт.