Дорога без возврата

Глава 9

Багровое ото сна солнце выглянуло из-под тонкого одеяльца горизонта. Моргнув, осветило нитки ковыля и притихло, испугавшись бесконечной равнины. Словно задумалось — вдруг не осилит охватить степное приволье? Но набравшись смелости, вспыхнуло и принялось нежно ласкать тонкими лучиками остывший за ночь блёклый земной покров. Заверещали обрадовано кузнечики, раздался радостный птичий вскрик, ликующе запиликали цикады. Торжествующе ухнул филин, довольный новым днём. Неслухи-звёздочки рассыпали на прощание слезинки росы и важно стаяли в пунцовом небе. А ковыль расправил свои золотистые реснички и восторженно захлопал, радуясь солнцу… И вдруг пригнулся, смятый копытами коня спешащего куда-то всадника.

Джебэ мчался, не обращая внимания ни на недовольство ковыля, ни на птиц, вспархивающих из-под копыт и гневно спешивших кинуться на потревожившего гнёзда человека. Каждая минута дорога! Неподалёку объявилась стая помесёнышей собаки и волка — такие легко пьянеют от крови и запросто учинят резню в стаде. А пастухов слишком мало. Сами не справятся. Поэтому гонцом в стойбище послали пусть и самого молодого — и шестнадцати ещё нет — зато лучшего наездника… Вот только ночью прошёл дождь. Прошёл неширокой полосой, захватил лишь дальние пастбища на другой стороне реки. Вода всё равно поднялась, а ждать, пока река спадёт, или ехать до дальних бродов не было времени. Пришлось сначала переправляться, держась за седло коня, а потом, перемазавшись в глине, помогать животному выбраться на берег. А дальше гнать коня как можно быстрее.

Стойбище встретило Джебэ твёрдой землёй и пряными запахами летней травы, уже несколько дней не видевшей влаги. Парень спрыгнул на землю, сунул повод одному из мальчишек и поспешил к старейшине. Впрочем, искать главу рода не пришлось: Дорчже-дарга всегда вставал одним из первых. К тому же просто так гонца не посылают. Поэтому едва увидев мчащегося всадника, мужчина заторопился навстречу. Выслушав рассказ парня, старейшина тут же начал отдавать команды мужчинам и женщинам, собирая помощь пастухам и распределяя, кто отправится сейчас, а кто сменит родичей ночью. Джебэ получил приказ отдыхать. Его черёд придёт тоже ночью: пусть он лучший наездник в роду, даже для него спешный путь оказался нелёгким. Почтительно кивнув в знак согласия, парень отправился чистить и кормить коня.

Глина облепила и всадника, и коня с ног до головы, потому возиться пришлось долго. Джебэ как раз закончил, собрался вымыться сам и почистить халат, как из-за спины раздался звонкий девичий голос:

— Вот это да! Везде сухо, а он нашёл, где в грязь макнуться!

Обернувшись, парень мысленно вздохнул: Навчин! Вот уж принесла нелёгкая! Первая красавица рода, от парней отбоя нет, даже взрослые мужчины из соседних стойбищ на девушку поглядывали, хотя той и пятнадцати нет. Но вот прицепилась она к Джебэ. И поддеть старается при каждом удобном случае. Видимо, потому, что парень единственный внешне оставался равнодушен к её чарам. Хотя сам тоже не раз мечтал красавицу обнять, а, может даже и поцеловать… От таких видений сразу начинало бешено стучать сердце — вот только признаться в этом он никогда бы не решился. Поэтому всегда отвечал, едва с ним заговорят про Навчин: девушка она симпатичная, и в другое время он, может, за ней бы приударил. Как-никак ему шестнадцать, пора и семьёй обзаводиться… Только вот другое призвание его ждёт. Уже сейчас Джебэ лучше всех держится в седле, из лука стреляет не хуже опытного воина. Поэтому не хочет, как отец и старшие братья, всю жизнь провести на пастбищах и торгуя с соседями. Не хочет и как брат Навчин идти в набежники, что время от времени тревожат границы Древлянского княжества… Или нанимаются к тамошним боярам, пощипать соседа и прикрыть державу Киевского князя от таких же вольных степных ватаг.

Навчин тем временем старалась. Язвительно прошлась и по внешнему виду, и по тому, как он плохо относится к коню — это по каким буеракам надо гонять животное, чтобы так измазаться?

— Или ты, наконец-то, решил, — продолжила девушка, — как остальные стать? Из светленького… Ой!

Проходящая мимо женщина отвесила Навчин здоровенный подзатыльник, обругала, мол, если делать нечего, занятие девке она найдёт. И приказала идти за собой. Джебэ только усмехнулся: если уж собираешься сказать что-то нехорошее, смотри вокруг. Да, Джебэ и правда на остальных непохож: кожа очень светлая, русый — в мать-древлянку пошёл. В Приграничье такие браки обычное дело. Мама лучшая во всём аймаке[28] ведунья и знахарка была. А когда шесть лет назад какой-то шаман наслал на стойбища моровую язву, не жалея себя с болезнью сражалась. И одолела хворь… Только надорвалась тогда, сгорела. И года потом не протянула. Но соседи добро помнят, и за хулу Навчин влетит изрядно. Так ей и надо!

Спать в родительскую юрту Джебэ пошёл не сразу — сперва решил заглянуть к деду Бяслагу. Бяслаг встретил внука на пороге юрты: старик сидел и готовил из чурбачков заготовки для стрел. У других мастеров такой работой занимаются помощники, но бывший ханский нукер всегда делал всё сам, от начала и до конца. И приезжали за стрелами с его клеймом издалека, а платили вдвое против обычной цены. Завидев парня, старик с кряхтением разогнулся, приглашающе махнул рукой и пошёл в юрту. Джебэ понимающе кивнул: опять дед сидел на земле, подложив лишь тонкую кошму. Значит, вечером заноет старая рана на ноге, бабушка Ургамал примется делать притирания и ругаться, что старый совсем себя не бережёт. Но это будет вечером. А сейчас бабушка достанет пиалы из тонкого фарфора, которые дед привёз из похода на Чосон, медный чайник чеканки мастеров из Рифейских гор — его Бяслаг сторговал, когда ездил в охране посла в Древлянье… Будут разливать душистый чай, дед — вспоминать, как он служил в ханских нукерах: старик успел повоевать и с древлянами на западе, и с шорцами на севере, и со спесивыми ханьцами на востоке. А ещё Бяслаг станет делиться с любимым внуком свежими новостями и сплетнями от заезжих торговцев, а бабушка — ворчать, что старик опять забивает молодому парню голову всякой ерундой.

— Особый год, — начал старик, едва пиалы наполнились горячим напитком. — Вот попомните, этот год изменит многое.

— Ты это и четыре года назад говорил, — отмахнулась Ургамал, — когда на цветную кошму сел Мудрейший.

— Э-э-э, то был хороший год.

Джебэ закивал: что тот год был хорошим, говорили все взрослые. Великим ханом стал Субудей, которого наградили титулом Мудрейшего, ещё когда он был простым тысячником. А у парня с этим ханом были связаны и свои надежды: поговаривали, что новый правитель Степи отменил наказ своего предшественника набирать учениками только юношей из богатых родов. И под ханскую руку будут теперь, как и раньше, звать всех достойных. Школа знаний Джебэ не интересовала, а вот воинская Академия… Глядишь, и он станет нукером, как дед Бяслаг. Который также уехал полвека назад из родного стойбища в столицу аймака учиться на воина.

Тем временем старик продолжал.

— Сами подумайте. Мы что у древлян-то торгуем обычно?

— Ну… — задумался Джебэ. — Дерево. Лён. Зерно ещё, если своего мало.

— Во! Вот только зерно-то уродилось в этом году хорошо. А всё везут и везут. Мне говорили всех, кого можно позвали, телега за телегой едет. И не конями да кожей с коврами платим, как обычно. Говорят, из казны Великого хана. Золотом, пряностями да шёлком из Чосона и Солнечных островов.

— Да ну? И что с того? — удивился парень.

— А то, что торговать-то со степью древлянам только через этих, с крестом, можно.

— Х-х-х, — усмехнулся Джебэ. — А то мы без этого не торгуем. Да через Приграничье почти все мимо стражи и княжьих тиунов возят. Старшие караванов потому всегда под кем-то из древлянских бояр ходят.

— Не так много, — покачал головой старик. — Было дело, я тогда младше тебя был — также оплошали. Потом лет десять только от чосонцев зерно и возили. Всё это время старейшины с тамошними соседями поссориться боялись, даже в набег туда не сходить было.

— Деда, если знают, чем дело кончится — зачем снова-то?

— О! — старик поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем. — Тут, говорят, приказ самого Великого! Он зря не укажет. Вот только что задумал Мудрейший, нам никогда не угадать. А ещё, — дед подмигнул внуку, — слух был. Мол, Старшие ханы решили войско увеличить. Не потому ли и запасы набирают? Значит, ты можешь…

— Хватит тебе, — замахала Ургамал. — И так парню голову воинским делом задурил, а теперь ещё и ерунду всякую рассказываешь. Ты бы, жеребёнок мой, о другом лучше думал. Вон как на тебя Навчин смотрит. Если этой осенью посватаешь, смело можешь свою юрту ставить.

Парень тяжко вздохнул: опять бабушка Ургамал за своё. Спорить с ней себе дороже, проще согласиться. А он точно знает: его судьба не растить бороду крестьянина-арата, а носить усы и косу воина. Да и не согласится Навчин никогда. Тем временем бабушка как всегда будто прочитала мысли внука.

— Ну-ну, — улыбнулась женщина. — Опять размечтался о воинской славе. А если вдруг Навчин сама тебе скажет, что любит?

— Никогда так не случится! — замотал головой парень. — Но если всё же… Конечно я останусь! — и покраснел.

— Вот и договорились, — улыбнулась бабушка. — Только помни наш уговор.

Вечером Джебэ вместе с остальными отправился на дальние пастбища, разговор с дедом подзабылся, смешался с десятками таких же… А через несколько дней вдруг снова вспыхнул в памяти, словно первый луч рассветного солнца. В стойбище в сопровождении двух нукеров приехал гонец с пайцзой[29] одного из Старших ханов! Поглядеть на гостей высыпали все, кто в это время был в селении — и было на что посмотреть. Халаты и шаровары нукеров — не обычных бурых и коричневых, а ярких красных и оранжевых цветов, конические шапки на отворотах украшены лисьим мехом, а сверху — волчьими хвостами. Сёдла ярко блестели стальными клёпками, а на конях лежали цветные попоны. И самое важное: гонец принёс весть, что с этого года повелением Великого хана, да славится его имя в веках, в воинские Академии и в Школы знаний может поступить любой желающий. Если выдержит экзамен. И испытания для будущих воинов из здешнего аймака будут в стойбище, где родился Джебэ! После речи гонца лица взрослых загорелись: принимать гостей, конечно, затратно, зато тогда и осенняя ярмарка будет на их землях. Джебэ этого не заметил. В голову парня, словно хмель от перебродившего кумыса, ударили слова ханского посланника. Все мысли занимало одно: что ему теперь прибыль с торга, доля от семейного дохода, если он сможет уехать в столицу аймака? Стать ханским нукером?.. А потом, когда-нибудь, даже воином из бунчука[30] самого правителя Западной Степи!..

Сами испытания Джебэ не запомнил. В памяти осталась лишь какая-то мешанина из борьбы на поясах, стрельбы из лука и бешеной скачки, когда он в самое последнее мгновение опередил своего главного соперника на целый лошадиный корпус… И восхищённый взгляд Навчин, которая стояла вместе с остальными возле стойбища, где завершалась скачка. «Пришёл в себя» парень, лишь когда судивший экзамен гонец выкрикнул его имя в числе тех, кто отправится вместе с ним в столицу аймака. Если, конечно, захочет да будет на то воля отца семейства и главы рода… Впрочем, последнее было лишь данью традициям. Глупцов, готовых отказаться от чести и выгоды послать хотя бы одного сородовича в нукеры, не было. И теперь от воинской славы парня отделяло только короткое: «Да!» — которое он произнесёт завтра в ответ вопрос, хочет ли служить хану.

Весь вечер Джебэ не мог уснуть. Всего один день остался… Наконец, ворочаться в своей постели надоело. Парень натянул халат и вышел на улицу. Может, свежий воздух нагонит сон? Солнце уже спряталось за горизонт, но последними лучами ещё цеплялось за край неба. Золотисто-зелёная днём, теперь степь стала темно-зелёной. Уже понеслись первые трели ночной музыки: пересвисты сусликов, трещание кузнечиков, крики проснувшихся с закатом ночных птиц. Парень лёг на землю, закрыл глаза, зарылся лицом в траву и словно начал растворяться в окружающем безбрежном безграничье.

Джебэ заметил, что кто-то подошёл, только когда человек лёг рядом. Вдруг парень почувствовал, как его обнимают тонкие девичьи руки, переворачивают, а губы обжигает раскалённый холод поцелуя. Джебэ вздрогнул, судорожно вздохнул… Кто это? Что случилось?! Руки узнали раньше хозяина. Навчин! Как? Почему? Но руки и губы опять решили за него: за первым поцелуем последовал второй, потом третий. Вдруг на губах стало солоно. Джебэ провёл рукой по лицу девушки, стирая непонятно отчего полившиеся слёзы. И спросил:

— Ты… ты чего?

— Не надо! Не уезжай!

Жаркий шёпот красавицы раздался в ушах грохотом.

— Прошу. Останься. Останься со мной!

Джебэ ответил не сразу. Он не знал, сколько они лежали вот так обнявшись, ощущая, что кроме них во Вселенной больше никого не существует. И лишь когда девушка открыла рот, чтобы спросить ещё раз, Джебэ произнёс:

— Ты просишь меня остаться здесь. С тобой?

— Да! Потому что… я прошу… со мной…

И пусть «люблю» так и не прозвучало — обоим всё было понятно и без слов.

— Я… я…

Парень запнулся, не зная, что сказать.

— Нет-нет, не говори ничего сейчас. Ты лучше скажи завтра. Скажешь? Скажешь правильно?

Джебэ кивнул. Девушка в ответ улыбнулась. Сначала несмело, потом счастливо. И радостная вскочила и убежала прочь, пока дома не хватились, куда это она делась. А парень так и остался лежать на траве, бездумно глядя в набухающее чернотой небо. И думая… завтрашний день, такой ясный — вдруг заволокло туманом. Он скажет «да». Вот только как именно оно должно прозвучать?..

Через неделю, когда молодёжь должна была уезжать, проводить будущего воина пришло всё родное стойбище. Джебэ купался в непривычной славе, во внимании старейшин… Ведь нынче парень — не просто один из недорослей, который ещё не обзавёлся семьёй. В аймаке по нему, нукеру самого хана, будут судить о всём роде. Поэтому про ночной разговор Джебэ постарался забыть… Хотя заноза в душе всё равно осталась. Но он ведь честно пытался объяснить Навчин, почему должен ехать. Девушка отказалась перемолвиться с ним хоть словом. Да и бабушка последние дни бросала на парня укоризненные взгляды. Зато дед решение поддержал. И на следующее же утро позвал внука в свою юрту и сказал:

— Молодец. Не слушай ты этих женщин. А теперь на, держи, — старик полез за пазуху халата, достал оттуда стальное колечко с простенькой чеканкой и надел Джебэ на палец. — Давным-давно этот талисман подарил мне один старый нукер и сказал: когда-то его носил великий воин, и с тех пор кольцо приносит удачу тем, кто ищет славы не в золоте, а в булате. Мне завещали передать его следующему воину. Я долго искал и ждал, — в глазах старика вдруг выступили слёзы, и он крепко обнял внука. — Хвала Отцу Степи — дождался. Пусть кольцо принесёт тебе удачу, как когда-то мне.

Раздалась громкая команда. Ханские нукеры и молодёжь лихо вспрыгнули на коней, выстроились в походный порядок. Джебэ последний раз оглядел своё стойбище — и вместе с остальными всадниками растворился в лихой скачке, словно ветер полетел над метёлками ковыля навстречу великой судьбе. Парень не заметил, что провожать его так и не пришла стройная черноволосая красавица, которая всего через три недели должна была отпраздновать пятнадцатое лето и подарить пояс невесты тому, о ком мечтала…

Глава 10

В предрассветном июньском сумраке нехотя вставало солнце. Словно раздумывая: стоит ли уже проснуться, выглянуть из-за горизонта и начать свою работу — или ещё можно подремать? Вот только розовая полоска зари упрямо тянула за собой ленивое светило. Миг назад было серое утро, и вдруг по небу побежали всполохи света, съедая остатки ночи, восток вспыхнул сочными красками, а пастельные цвета нежно раскрасили степь, словно прилёгшая радуга. Заверещали кузнечики, раздался радостный птичий вскрик, ликующе запиликали цикады. А неслухи-звёздочки рассыпали на прощание слезинки росы и важно истаяли в пунцовом небе… Джебэ особенно нравились минуты, когда сияние солнца набегало на город, неторопливо разгоняя тени от городской стены. Почти два года назад его, вместе с десятком юношей, неожиданно выбрали и отправили учиться в столицу Великого хана. Тогда их отряд подъехал к Хэнтей-Батору рано утром, и Джебэ с первого взгляда влюбился в белокаменное кружево ожившей сказки степи… Поэтому, если выпадало свободное начало дня, он встречал утро именно на этом холме. Вот только в этот раз что-то слишком уже задержался, поэтому обратно пришлось возвращаться бегом. Хорошо хоть сегодня не холодно, и тёплое, но тяжёлое дели[31] осталось в комнате.

«Кажется, смотреть восход до конца не стоило», — подумал Джебэ, на бегу считая оставшиеся кварталы и время до утренней проверки. Хорошо хоть Хэнтей-Батор строили приглашённые ханьские архитекторы и за основу брали столицу Поднебесной. Поэтому в отличие от других городов, Хэнтей-Батор был строго распланирован. Нужен тебе ханский дворец или административные здания — спеши на юг, Школа Знаний, главный храм Отца Степи или остальные храмы — на север, казармы гарнизона или воинская Академия — иди в западную часть исполинского прямоугольника. Не заплутаешь: ведь большие широкие центральные улицы и небольшие узкие дороги остальных улиц делят город на правильные островки-квадраты районов, каждый из которых имеет своё имя. Не то что клубок кривых и путаных улочек, где можно потеряться, отойдя от знакомых мест всего на пару шагов, как в столице родного аймака.

Когда закончились расположенные вдоль восточной стены бесконечные ряды амбаров, Джебэ на несколько секунд встал, высматривая на белёной стене ближайшего забора имя района и орнаменты владеющего им клана. И пытаясь сообразить, куда он вышел, и какой дорогой быстрее добраться до Академии. Первый возможный путь лежал через жилые кварталы вдоль стены, но парень решил, что через Рыночную площадь будет всё же быстрее. Пусть изрядный крюк, зато на широких центральных улицах и дальше можно бежать, а не медленно идти, пропуская идущих к колодцам женщин и спешащих в лавки и мастерские отцов семейств. Джебэ тут же бегом свернул за угол… И чуть не столкнулся с пожилым аратом, шедшим навстречу. Извинившись в полупоклоне и пропустив старшего, юноша несколько минут шёл шагом, чтобы отдышаться. Потом снова побежал. А чтобы отвлечься от подсчёта оставшегося времени, начал угадывать во встречных прохожих, кто идёт перед ним и откуда. Вот, например, этот мужчина, с кинжалом рифейского булата на поясе, в дели, расшитым дорогой каймой на рукавах, и шапке с широкими полосами меха медведя — богач с севера Степи. Можно даже не выискивать на одежде символы клана или аймака. Но и воин явно из хороших: чтобы так украсить шапку, он должен убить зверя в одиночку или получить мех из рук старейшин своего рода. А вон тот — явно купец откуда-то из княжеств Корё или Поднебесной Хань… Торговца выдают золотые браслеты на руках и перстни с массивными камнями — степняк, если захочет похвастаться богатством, нацепит булатный кинжал или подвесит поверх халата дорогую саблю.

Выбравшись наконец-то на проспект, ведущий прямо к рынку и дальше в сторону западных ворот, юноша на несколько секунд вынужден был остановиться, ослеплённый солнечными лучами, радостно прыгавшими по стёклам — в Степи наконец-то научились изготавливать большие куски сами, а не покупать втридорога у ханьцев. И столичные богачи наперебой принялись хвастаться, вставляя в окна вместо плетёных из прутьев решёток или бычьих пузырей крупные, всего из трёх-четырёх кусков стекла оконные витражи. Добавить стены домов из белого камня, белёные известью заборы — и кажется, что в такие дни, как сегодня, город буквально купается и состоит из света. И пусть разум принимал объяснение, что для столичных построек в каменоломнях самым дешёвым оказался белый камень, душа до сих пор замирала перед великолепием города.

Улица вывела юношу к Рыночной площади, где, несмотря на ранний час, уже собралась толпа. Сюда приходили заглянуть в торговые ряды, рассказать и послушать новости, посетить лавки ювелирные, книжные, оружейные, лавки с шелковым товаром, бронзовыми изделиями и всяческие другие, которых было превеликое множество в домах, окаймлявших эту часть города. Бежать теперь не получалось — можно было лишь медленно шагать через толпу покупателей. И вдруг нахлынули воспоминания.

В прошлом марте, сразу после празднований Нового года, у Джебэ наконец-то появилось свободное время, и юноша с интересом принялся изучать столицу. Старался в свободные часы бродить по улицам, выискивая интересные места и ещё неизведанные уголки. В одну из апрельских прогулок Джебэ и познакомился с библиотекой. Месяц выдался тёплый, но в тот день зима напомнила всем забывшим тёплые дели, что отступила не до конца: к обеду набежали тучи, налетевший ветер принёс с собой запоздалый снегопад и сразу стало зябко и холодно. Джебэ как раз гулял по открытым торговым рядам, когда большая половина площади вместе с юго-западной частью города быстро погрузилась в тень. Но мансарды домов и крыши зданий, расположенных севернее, ещё купались в тёплом свете на фоне голубого неба, и чувствуя, как холод пробирается под лёгкий халат, юноша поспешил туда. Толпа вынесла его к небольшой улице, на которой парень оказался впервые — хотя к этому времени считал, что центр города изучил неплохо. И Джебэ не стал искать знакомую дорогу, а почти бегом заспешил к баням, тем более что улочка шла в нужном направлении.

Заборы всё шли и шли неразрывной стеной, длинной, извилистой и казались нескончаемыми, а холод пробирался под халат всё сильнее, заставляя зубы выбивать лихую барабанную дробь. Поэтому, как только ему попалось здание, вход в которое был разрешён любому, Джебэ не стал выяснять, куда он попадёт. Лишь мельком подивился странному желтовато-золотистому оттенку стен да непривычным в Хэнтей-Баторе фальшь-колоннам, портику крыльца, и кованым полосам латуни с ручками тёмной бронзы на толстой дубовой двери.

Войдя, юноша оказался в длинном полутёмном коридоре с множеством дверей. Почти все они были заперты, только в самом конце коридора одна приоткрыта и сквозь щель пробивались лучи света. Чувствуя себя донельзя глупо, парень прошёл вперёд, вежливо постучал, не дождавшись ответа, решительно шагнул дальше… и застыл на пороге. Он попал в огромное помещение высотой не меньше чем в два этажа — заполненное книгами! Стеллажи покрывали стены от пола до крыши и казались неисчислимыми. На разных уровнях шли деревянные галереи, которые соединялись такими же дубовыми лестницами — видимо, чтобы легко можно было добраться до того или иного места… Потрясённый, парень озирал окружающее его великолепие. В родном стойбище хранилось не больше двух-трёх книг — законы и книга Отца Степей, по которым старейшины учили молодёжь читать. В Академии была комната занятий, где лежало, наверное, сотни две книг. Он слышал, что в собраниях Старших ханов, наверное, было и по семь сотен книг и свитков. Но здесь — тысячи! Кому могло принадлежать такое богатство?!

Раздавшийся откуда-то справа голос вывел юношу из состояния прострации. Когда Джебэ вошёл — там было пусто. И, очарованный здешними сокровищами, парень не увидел, как из неприметной дверцы в зал вошёл мужчина-варяг лет сорока с небольшим. А тот, недовольный, что ему не ответили сразу, с видимым раздражением в голосе повторил:

— Так что будущему воину здесь надо? Плац, — в голосе мужчины послышалась насмешка, — в другом месте.

Джебэ, по-прежнему во власти очарования книгами, сарказма не заметил. Вместо этого он сказал срывающимся голосом:

— Это… это все ваше?..

Мужчину вопрос явно развеселил. Он заливисто захохотал, а потом, слегка успокоившись, ответил:

— Да, неграмотная нынче молодёжь пошла… Это библиотека! — и увидев непонимающий взгляд, пояснил. — Место, где хранятся книги. И где каждый может их прочитать.

Джебэ его слова потрясли до самой глубины души. Он! Может! Прочитать! Их! Все! Дрожащим от волнения голосом парень начал выспрашивать, что нужно сделать, чтобы ходить в библиотеку. Альвар, как звали мужчину, рассказал о правилах. Оказалось, что закрытые двери в том длинном коридоре вели в читальные залы и в помещение каталога. После чего уселся на лавке за небольшим столиком в углу и начал что-то писать палочкой-стилом на покрытой воском дощечке, коротко буркнув, что заполняет какой-то «абонемент»[32].

Воспользовавшись передышкой, Джебэ присмотрелся к библиотекарю внимательней и вдруг с удивлением понял, что не может определить, кто перед ним. На первый взгляд типичный варяг, в столице их жило немало. Довольно высокий, широкоплечий, с густой медно-рыжей бородой и толстыми косами. Вот только… Едва юноша варягов проходил обряд взросления, он начинал собирать волосы в косы и заплетать знаки отличия: посвятившие себя воинской стезе — Одину или Тюру, искавшие славы в море — Ньёрду, в обильных стадах и полях — Фрейру или Тору. Здесь же обе косы спокойно спускались к плечам и были пусты! Чтобы кто-то добровольно причислял себя к неудачникам — такое было вне его понимания!

Удивлённый, Джебэ начал рассматривать библиотекаря внимательнее. Парень был готов прекратить своё занятие в любую секунду, сделав вид, что просто смотрит на стену за спиной варяга. Но мужчина совсем не обращал на него внимания и полностью ушёл в свои записи. Так что уже через несколько минут Джебэ откровенно пялился на Альвара, позабыв о правилах хорошего тона. Дотошно обшарил варяга взглядом несколько раз, пытаясь выловить несуразность. В мыслях как заноза сидело ощущение, что он что-то пропустил. И в какой-то момент Джебэ осенило: глаза! Когда Альвар смотрел на него первый раз, они были пронзительно-голубые, а сейчас — медово-жёлтые! Это же…

— Ну отмеченный печатью Норн я. Или, как говорят у вас здесь — Великий шаман, Одарённый Отцом степи. Можешь потрогать, в воздухе не растаю, — Альвар широко улыбнулся.

Парень почувствовал, как у него начинают гореть от смущения щёки. Мало того, что попался в такую простенькую ловушку, так ещё и выставил себя невежей — за последние полчаса аж второй раз! Про таких как Альвар он слышал, пусть до сих пор видеть и не приходилось. От волнения Джебэ стал крутить на пальце левой руки прощальный подарок деда: парень носил его не снимая. Едва кольцо заметил Альвар, как с библиотекарем произошла разительная перемена. Если до этого мужчина напоминал умудрённого столетиями ворона — то теперь стал похож на хищного ястреба, который приготовился упасть камнем и вцепиться когтями в добычу.

— Откуда это у тебя? — резко спросил маг.

— Колечко? — удивился Джебэ. — Это подарок деда. А что в нём такого?

— Просто колечко, говоришь… — тягуче произнёс Альвар. — Дай ка сюда, — и, взяв кольцо в руки, задумчивым тоном продолжил. — Сейчас посмотрим. Если я не ошибся… — не закончив фразы, Альвар знаком показал юноше следовать за собой и скрылся за дверью, из которой пришёл.

Войдя вслед за Альваром, юноша оказался в рабочем кабинете. Комната была в страшном беспорядке — везде стопками валялись книги и восковые дощечки для записи, на усеявших стены полках вперемешку лежали камни, монеты, куски стекла необычной круглой формы и какие-то устройства. Впрочем, хозяину кабинета подобный хаос, похоже, не мешал. Сдвинув вощёные дощечки на край стола, Альвар водрузил на освободившееся место масляный светильник, зажёг его, а рядом поставил чашу с водой. После чего пододвинул себе стул и жестом приказал садиться на второй, стоящий с другой стороны стола… Джебэ поморщился, древлянские привычки ему никогда не нравились, но послушно сел. И принялся с любопытством смотреть. Едва одна половинка кольца нагрелась, а на вторую брызнула вода из чаши, парень вскрикнул от изумления. Над кольцом вспыхнула надпись:

Альвар довольно хлопнул по колену и весело сказал:

— Вот это да. Вот уж не думал, что встречу это колечко снова.

— Мне подарил его дед. Он рассказывал, что когда-то кольцо носил великий воин, и с тех пор талисман приносит удачу тем, кто ищет славы не в золоте, а в булате.

— Можно сказать и так… — задумчиво протянул Альвар. — Это кольцо много десятилетий назад я сделал моему хорошему другу, Абу-т-Тайибу. Лихому рубаке и весёлому поэту. А потом… Носи и пусть оно и вправду принесёт тебе удачу. Воинский талисман… Абу-т-Тайиб был бы доволен, что кольцо ходит вот так — а не гниёт в земле или склепе…

Тут Альвар словно спохватился, оборвал себя на полуслове и произнёс:

— А в библиотеку заглядывай, рад буду видеть…

За воспоминаниями Джебэ незаметно для себя пересёк всю площадь и остановился, словно вкопанный. Он совсем забыл, что обещал Альвару вернуть второй том «Полной истории» не позже чем сегодня, даже положил книгу в мешок и взял с собой. Но до утреннего построения оставалось уже всего ничего. Времени же забежать по пути в библиотеку не остаётся! И придётся выбирать, куда опаздывать и от кого получать нагоняй: от хозяина библиотеки или от мастеров школы. Колебания длились недолго. Джебэ решил, что лучше рискнёт опоздать к утреннему построению. В самом худшем случае это несколько дней работ по хозяйству. А вот если его больше не пустят в библиотеку…

На построение Джебэ не попал. И как назло, именно сегодня утреннюю церемонию проводил лично глава Школы Тархан, хотя обычно такой рутиной занимались младшие мастера и их помощники. Тархан обвинительно посмотрел на нерадивого ученика и вынес приговор: «Три недели на конюшнях!» За такой проступок, тем более совершённый в первый раз, выходило чрезмерно сурово. И Джебэ, подивившись излишней строгости, поспешил изобразить на лице страшное уныние. Но в душе парень был доволен: пусть к Альвару он теперь попадёт нескоро, пусть нагонять пропущенное придётся большими трудами — запрета на отлучки за пределы школы не последовало.

Джебэ был бы удивлён, если узнал, что причина такой строгости вовсе не в личной неприязни Старшего Мастера и не в каком-то давнем ослушании ученика. И что виновник всего — Альвар. Через месяц после знакомства с юношей в доме библиотекаря «встретились побеседовать» несколько «старых друзей». Если бы Джебэ оказался в комнате, он узнал среди приглашённых только главу воинской школы Тархана. Остальные лица были бы ему не знакомы: глава столичной Школы знаний Хозяин тонкого письма Хайляс — он последние годы негласно заправлял Кругом Шаманов, глава клана перуничей Велимудр, который занимался внешней разведкой… и сам Великий хан Субудей.

По правилам этикета чай по пиалам разливает самый старший, а помогает ему всегда самый младший по годам. Но здесь пузатый фарфоровый чайник поочерёдно побывал в руках каждого из присутствующих — как бы показывая, что все собравшиеся равны между собой. Удобно расположившись в небольшой зале, гости пили терпкий душистый чай, брали с низенького столика сладости и вели неторопливый разговор. Хотя дом и принадлежал Альвару, гости сидели по степному обычаю. Только хозяин взял себе небольшую подушку: все знали, что, хотя варяг и провёл в степи много лет, привыкнуть сидеть на кошме так и не смог.

Первым разговор о делах начал Велимудр.

— Только что пришли новости из Древлянья. Как мы и думали, князь Александр без труда разгромил мятеж бояр, даже быстрее, чем мы ожидали. Но всё равно не успел. Маркграф Леопольд ударил раньше, пока войско князя ещё штурмовало Борович-городок.

— Всё равно, даже без ополчения Александр был сильнее, — уточнил Тархан.

— Тоже не успел. Патриарший престол сделал вид, что не замечает подготовки к войне и не послал своего представителя в Тагзатцунг Берна. Потому маркграф смог набрать целых пять тысяч горцев-наёмников. К тому же, с ним пошло немало младших рыцарских сыновей, слух о возможности обогатиться прошёл от Наварры до Арагона. Подозреваю, гнесинским шляхтичам обещали долю с добычи — через их территорию войско маркграфа прошло свободно. Поэтому удар вышел неожиданный.

— Когда вмешался Рим?

— Легат патриарха задержался с отъездом, — кивнул Велимудр. — И подоспел как раз, когда Леопольд взял в осаду Киев. Но раньше, чем ударил Александр.

— А дальше — худой мир лучше доброй ссоры, — вступил в разговор Альвар. — Как мы и рассчитывали. Древлянью навяжут такие условия мира… Значит, Григорий всё-таки захотел и Великого князя заставить склонить голову. Приятно понимать, что ты, дарга, — в сторону Великого хана последовал уважительный кивок, — опять не ошибся.

— Да, — краешком рта улыбнулся Субудей. — Пора играть дальше. Следующий ход за тобой, Альвар.

— Нынешний тинг уже не тот, что раньше, — Альвар, в отличие от хана, усмехался открыто. — Наживку заглотил с крючком и леской. Сегодня же отправлю нарочного, и клянусь обманщиком Локи, за мой подарок во время Йоля[33] дракары в эту же навигацию сожгут Тоскану.

— После такого, — удивлённо крякнул Тархан, до нынешнего дня в эту часть интриги не посвящённый, — с патриархом тинг рассорится лет на десять.

— Григорий не простит убытков своих родственников, — добавил Велимудр. — А я позабочусь, чтобы слухи о взятке, за которую тинг продал гибель Тосканы, до патриарха обязательно дошли.

Субудей хлопнул в ладоши, показывая, что согласен, решение принято, и воцарилась тишина. Велимудр снова принялся не торопясь разливать чай по пиалам, а Тархан нарезал шербет. Некоторое время все наслаждались напитком: Альвар не зря был известен среди друзей тем, что покупал лучшие сорта чая из Хань и даже с Цейлона — хотя введённый два поколения назад правителями Шривиджайи запрет на торговлю с Великой Степью соблюдался до сих пор. После чего разговоры возобновились, перешли на внутренние дела.

В какой-то момент Хайляс пожаловался, что за время правления хана Хубилая школы изрядно захирели. С помощью Субудея переменилось многое, но всё равно вылезала то одна неприятность, то другая. Вот и сейчас Хозяин тонкого письма посетовал, что отпрыски более знатных родов мешают учиться выходцам из кочевий победнее. Мол, раз богаче — значит, лучше. Не просто так хан Хубилай одно время только таких принимать и решил. И что самое плохое, немало стоящих учеников их слушают, соглашаются и губят нужное честолюбие. Великий хан на рассказ Хайляса только морщился: на цветной кошме Хубилай не просидел и восьми лет, но проблем оставил на три правления вперёд.

— А почему бы не возродить интересную традицию? — вдруг подал голос Альвар. — Когда главы Академий и Школ берут себе личных учеников? Начать со столицы, выбрать подходящих способных парней. В следующем году так поступят и в остальных местах…

— А проследить, чтобы брали только по способностям… нам вполне по силам. Пытаясь добиться места личного ученика, все забудут, что соперник богаче и знатнее, — одобрительно покачал головой Хайляс.

— Кстати, для Академии могу кандидата подсказать. Попался мне недавно, и возраст подходящий. Имя — Джебэ, младший сын от второй жены, род с западной границы. Не нищий, но и не очень богатый. В столичную Академию поступал без протекции. К тому же, довольно редкий дар — его не берёт шаманство мысли. Я не смог коснуться его души. И ещё, мне показалось, что у него есть способности обоерукого[34].

— И правда, талант, — удивился Субудей. — Даже без твоей идеи, Альвар, негоже оставлять такой клинок без заточки, — Великий хан повернулся к сидящему справа Старшему мастеру. — Тархан, я хочу, чтобы ты взял его своим учеником.

— Кажется, кто-то торопится, Хиуз[35]. Похоже, забыл, что я не твой нукер. И надумаю брать ученика — решу сам.

Субудей поморщился, своё давнее прозвище он не любил. Позволить себе к нему обратиться так могли единицы — но мастер Тархан был одним из немногих, чьё мнение Субудей ставил даже выше собственного. Поэтому Великий хан промолчал, хотя весь его вид и выражал недовольство.

— Помню такого. И не отказываюсь взять его к себе, — продолжил тем временем Тархан. — Парень как стрела, если уж помчался к цели — то не остановишь. И это мне по душе. Но перед тем как взять в ученики, я проверю его на прочность. Если выдержит — так тому и быть.

О разговоре не знал не только Джебэ, но даже и учителя. «Проверять» же Старший мастер начал со следующего дня… Заставляя гадать всю Академию, с чего это Тархан невзлюбил парня из какого-то захолустья и чем всё закончится. Кто-то из знатных учеников откровенно злорадствовал, кто-то сочувствовал. А наставники частенько втихаря помогали, стараясь трактовать придирки Старшего мастера так, чтобы наказание вышло полегче. Но с решением «о конюшнях» никак схитрить было нельзя, потому уже в обед парень собрал вещи и отправился за город. Отшучиваясь на советы товарищей «не унывать», что везде можно узнать что-то новое и полезное.

Конюшни располагались довольно далеко за городскими укреплениями, в небольшой низине сразу же за полосой полей. И представляли огороженное собственной стеной множество зданий и подворий, где занимались выращиванием и тренировкой не только коней, но и боевых псов. Подойдя к калитке в воротах, Джебэ ненадолго остановился, осматривая место, где ему предстояло жить почти месяц… Когда ему навстречу выскочило чудовище. Джебэ, конечно, знал про специально выведенную породу боевых собак… Но одно дело слушать рассказы наставников, и другое — когда такой вот пёс ростом до пояса, оскалив пасть, радостно прыгает на тебя.

Джебэ замер на месте, прижавшись к стене и чувствуя, как гулко бухает сердце, а душа стремительно проваливается куда-то в сапоги. Выскочивший пёс был ещё совсем молодым, судя по несоразмерно большим лапам, голове и ушам ему было всего месяцев десять — но клыки и когти уже впечатляли. Щенок встал перед парнем, положил свои лапы ему на плечи и уже вознамерился то ли лизнуть гостя, то ли откусить ему голову, когда сзади раздался окрик:

— Лууны, прекрати! Нельзя, кому я сказал!

Молодой парень, по виду ровесник Джебэ, подошёл к щенку, ухватил за ошейник, и стал выговаривать, помахивая при этом здоровенной хворостиной:

— Я сколько раз тебе говорил — нельзя! — и повернулся, обращаясь уже к Джебэ. — Характер у него — сладу нет. Но вырастет славным бойцом.

Тут парень спохватился, что не представился:

— Очирбат.

— Джебэ, — ответ прозвучал с заминкой, слишком уж сильно ещё стучало сердце. Очирбат запинку не заметил: он уже тащил щенка обратно, приглашающе махая идти за собой.

У нового друга оказался весёлый нрав, склонный к забавам и проказам. Слава несносного шутника за ним закрепилась уже давно. Теперь же розыгрыши Джебэ и Очирбат устраивали вдвоём, а очередная жертва под всеобщий хохот краснела, бледнела и грозилась убить паршивцев. Вот только поймает и докажет, что виноваты именно они… Распорядитель конюшни только вздыхал, да бормотал себе под нос:

— Ну, Тархан, ну спасибо. Удружил.

Когда до конца назначенного срока оставалась ещё неделя, у Джебэ появилось ещё одно знакомство — двойняшки-варяги Глоди и Альвхильд: их тоже отправили сюда в наказание. За то, что противились будущему, которое за них выбрали клан и родители. Глоди мечтал учиться в Школе тонкого письма, но как старший сын ярла должен был избрать военную карьеру. Альвхильд же, наоборот, бредила военным делом, но имела талант к целительству. И пусть у девушки просматривались задатки множества других способностей, может, даже Великого шамана — шансов избрать иную стезю кроме лечения не было совсем. Слишком большой редкостью были сильные целители-Одарённые.

Первые пару дней близнецы относились к Джебэ несколько свысока. Но едва узнали, что он хорошо знаком с Альваром, их высокомерие пропало как по мановению руки. Оказалось библиотекарь — живая легенда народа варягов. Говорили даже, что именно он привел викингов в Степь, когда северные воины раскололись: часть приняла христианство, а остальные сохранили веру предков и стали «теми, кто принёс клятву Великому хану» — варягами[36]. По слухам, библиотекарь входил в состав тинга варяжских кланов до сих пор, но подтвердить или опровергнуть это Глоди не мог. На вопрос же, почему Альвар не носит в косах лент или других знаков, Глоди только усмехнулся:

— А зачем? Его все знают и так. К тому же, если бы носил — пришлось бы оборачивать косы в материю целиком, да по нескольку раз и за каждого из богов.

Рассказ близнецов Джебэ обдумывал долго. И пока оставался на конюшнях, и уже вернувшись обратно в Академию. А, увидев Альвара в следующий раз, стал выискивать в библиотекаре признаки великой силы и божественной мудрости, про которые столько рассказывал Глоди. Всё закончилось тем, что варяг внимательно посмотрел на юношу — сегодня глаза были цвета грозового неба — и с насмешкой спросил:

— Что, узнал очередную легенду про Старейшего? Попросил меня, я бы тебе пересказал с десяток или с два. Тем более что половину из них выдумал сам. Был по молодости грешок тщеславия, каюсь.

Вдруг Альвар резко сменил тон на серьёзный и спросил:

— Что скажешь по поводу «Истории»?

Джебэ ненадолго задумался:

— Ну… если опустить вычурный стиль автора…

Альвар усмехнулся:

— Вычурный — это ещё мягко сказано. Хотя автор и в обычной жизни был изрядным занудой, помешанным на красоте речи. Про него, в своё время, шутили, что Захарий даже за обедом, когда попросит передать солонку, обязательно украсит свою речь двумя аллегориями, одной метафорой и учёными рассуждениями о производстве соли. Но всё-таки, — библиотекарь взял со стола увесистый том и покачал на руке, словно взвешивая, — какие мысли по содержанию?

Джебэ ответил не сразу, а начав, говорил не торопясь. Словно обдумывая каждую фразу:

— «История» рассказывает что произошло. Но совершенно не даёт ответа — почему и как?

— Ты задал хороший вопрос. Как. Как всего за десяток поколений владения Каганата дотянулись от Дарья-е хезар[37] до Рассветного океана, потеснив и Поднебесную Хань, и чжурчженей? А ещё возьми любую из столиц аймаков — там бетоном покрыты каждая вторая улица, хотя в Милане, где его изобрели, до сих пор мостят булыжником. Я уж не говорю про водопровод Хэнтэй-Батора, в котором насосами качают воду в городские колодцы. Хотя западнее наших границ таким может похвастаться, наверное, только дворец византийских базилевсов. Ты ещё не догадался?

Джебэ смотрел на библиотекаря непонимающе, но увлечённый своими рассуждениями, Альвар не обратил на это внимания:

— После разгрома на Туманном поле уцелевших погнали на восток, вытеснив с большей части территорий, которыми они владели до войны. И встала проблема выживания. Причём выживания не только на «завтра», но и на поколения вперёд. Следующий владыка хорошо усвоил урок, который получил последний из хозяев старого Каганата: с седла можно завоевать страну, но владеть ею — сложно.

Альвар встал и начал ходить по комнате, продолжая говорить:

— Это был великий правитель. Именно ему принадлежит идея гражданства. Когда общество делится не на своих и чужих, а полноправных граждан и жителей. И каждый житель, вне зависимости от того к какому народу он принадлежит — может стать гражданином, со всеми правами и привилегиями. Стоит только сделать что-то заметное на благо степного народа. И пришлые чужаки, и свои старались изо всех сил. Оставалось только выбрать стоящее. А ещё в Каганате ни один из пятёрки Старших ханов не может занимать своё место, не доказав, что он не только хороший воин, но и может вести хозяйство в мирное время. Великому хану наследует не ближайший кровный родственник, а один из Старших. Дети всегда получают титул на ранг ниже отца — и если не могут доказать, что достойны, сами никогда не поведут тумены[38]. Да много ещё…

— Так это же естественно! — горячо воскликнул Джебэ. — Мы всегда были лучшие! С первого дня, ещё когда Бумын-каган объединил Степь милостью Отца мира, мы стали лучше остальных.

— Лучше? — нехорошо прищурился Альвар.

— Да! Умнее и лучше! Не зря то же гражданство придумали именно мы! — напористо произнёс парень. — И ты меня не переубедишь, я, между прочим, вырос на границе. И могу сравнивать.

В глазах Альвара уже не было грозового неба — теперь там перекатывались свинцом тяжёлые штормовые волны.

— Всегда были умнее и лучше, говоришь?! — с нотами гнева негромко произнёс библиотекарь. — Наверное, не стоит кому-то напоминать, что была ещё Латинская республика, и гражданство мы взяли именно у них… — Альвар вдруг ненадолго ушёл и вернулся с кожаной тубой, и которой достал папирусный свиток. — На, читай!.. — швырнул он свиток на стол.

Парень посмотрел на свиток с удивлением: это было что-то очень старинное. Даже представители поэтической школы «ревнителей», которые с жаром придерживались самых устаревших традиций — и те перестали писать в свитках лет полтораста назад. Следовательно, этой тубе не меньше двух столетий. А судя по чеканке на застёжке — возможно и больше. Джебэ осторожно развернул папирус и принялся читать вслух:

— Что это? — удивлённо спросил юноша.

— Ты читай, читай, — с какой-то грустью сказал Альвар.

Дальше Джебэ читал уже про себя. Читал горящие строфы, над которыми от пронесённых сквозь века крови и пожарищ замирало сердце.

— Так что это? — дочитав, негромко спросил юноша.

Глухим голосом повторил последние строки Альвар, который всё это время стоял, опираясь на стол рядом с юношей.

— Это «Касыда о гибели Булгара», — Альвар говорил негромко и как-то тягуче. — Когда-то было на Итиле такое государство — Булгар. Когда три столетия назад последний владыка Старого каганата захотел расширить свои владения на запад, Булгар одним из первых попал под удар. И оказал яростное сопротивление — жители предпочли гибель позору и рабству. В устрашение остальным тогдашний Великий каган приказал истребить население до последнего младенца.

— Что тебе рассказали?

Альвар внезапно наклонился над Джебэ, а его речь стала резкой и отрывистой.

— Небось, про раскол в тинге из-за того, что нам навязывали христианство? И про добровольный раздел?

По выражению лица парня библиотекарь понял что угадал.

— Ложь! В те времена мы слишком привыкли продавать свой меч любому, кто больше заплатит. Слишком привыкли к безумной вольнице, к тому, что имеющий меч всегда прав.

— Но как же?… — не удержался Джебэ.

Альвар, не слушая парня, с горечью в голосе продолжил:

— Мы не могли рассчитывать на судьбу волхвов Перуна и Велеса. Это Великим князьям было плевать на тех, кто покинул Древлянье. Поэтому выжигали только святилища наиболее упрямых, кто не желал уходить из подвластных Киеву земель. Мы мерили остальных по себе, поэтому испугались — базилевс и слуги патриарха придут во фьорды отплатить кровной местью за то, что им принесли в той войне. И их поддержать многие вольные бондэры. Люди устали бояться, люди устали сносить кровь, которую лихие удальцы по привычке не задумываясь лили не только в походах, но и дома. А христиане несли слово о любви к ближнему, прощении и мире. Мы не стали ждать Рагнарёка[40], когда нас начнут убеждать не словом, а железом. Мы бежали, бросив всё — лишь бы спастись. А красивую историю про поиск новых земель и стремление сохранить свободу мы придумали уже здесь, на востоке.

Домой Джебэ уходил в смятении — его мир, ещё утром такой простой и понятный, рассыпался. А через неделю ждало новое потрясение. Он уже привык к тому, что Старший мастер его откровенно недолюбливает, и старается показать это при каждом удобном случае. Но когда объявляли, кто из мастеров станет наставником того или молодого воина до конца учёбы — Тархан заявил, что решил возродить старинную традицию и тоже взять ученика. И назвал имя Джебэ.

Глава 11

Учёбу Джебэ закончил среди лучших, хотя и не в первом десятке. Это было очень неплохим началом карьеры, таких брали даже в гвардию Великого хана. Да и прощальные слова Тархана тоже грели душу. По традиции, после церемонии выпуска мастера давали небольшое напутствие каждому из своих воспитанников. И ему учитель сказал:

— Джебэ, пусть ты не стал самым первым — зато в тебе есть кое-что иное. Ты умеешь смотреть вдаль, а потом не останавливаясь идти к цели. И пусть пока ты не всегда можешь видеть малое, это придёт с годами. А вот умение видеть большое ты должен сохранить на всю жизнь. И тогда даже через годы я с гордостью буду говорить, что ты — именно мой ученик.

Из столицы молодые нукеры разъезжались по всей стране. Не стал исключением и Джебэ. Сначала служба на западной границе — хотя и далеко от родного кочевья. А через три года стал гонцом. По всей степи были устроены почтовые станции, и выносливый вестник мог проскакать от восточной до западной границы всего за десять — пятнадцать дней. С почтой Джебэ, как ему показалось, объехал всю страну — ведь гонца куда только не посылают! Когда же ему исполнилось двадцать пять, его вызвали в столицу — готовился набег на восточных соседей, и кто-то решил, что Джебэ неплохо справлялся командовать десятком озраны гонца. И пора ему попробовать себя командиром полусотни.

Джебэ прибыл в Хэнтей-Батор в начале мая и, въезжая в город, рассчитывал задержаться здесь ненадолго. Но уже на следующий день выяснилось, что выступление войска откладывается. Этот набег был необычен: в него уходила только часть войска Хана востока, да несколько отрядов удалых степняков-набежников. А само нападение должно было лишь продемонстрировать силу как часть переговоров с княжеством Согён — одним из множества больших и малых государств, которые причудливой цепью расположились между восточной границей Великой Степи, чжурчженями и Срединной империей. Серьёзных сражений не предвиделось, и вместе с армией Старшего хана Сордона решили отправить побольше молодых нукеров. Но незадолго до того, как Джебэ приехал к месту сбора, в переговорах наметился успех, и набег отложили.

Джебэ такой задержке обрадовался. Появилась возможность обойти учителей и знакомых, которых не видел с самого отъезда из столицы. Тархана и Альвара, друзей-варягов и многих других. И первым, конечно, Очирбата. Друга он нашёл там же, где и много лет назад, и опять тот возился с очередным щенком. Но, увидев Джебэ, тут же перепоручил дело какому-то мальчишке, а сам обрадовано потащил товарища за собой. Оказалось, что Очирбат стал младшим мастером, и рядом с городом ему теперь принадлежит целый дом.

Засев в одной из комнат, друзья — словно и не утекло стольких лет — сели за шахматы. Неторопливая игра, за которой мужчины делились событиями прошедших годов и вспоминали друзей, шла весь оставшийся вечер. И первыми они вспомнили двойняшек. Очирбат рассказал, как Глоди всё-таки осуществил мечту учиться в Школе знаний. Оказалось, что даже начав военную службу, неугомонный парень не оставил своих занятий. Сумел придумать что-то очень необычное, и когда об этом снадобье узнали в Круге Тонкого письма, то сразу же «насели» на отца, чтобы тот разрешил сыну поступить в Школу знаний. Мол, использовать такой талант в качестве простого полусотника — это как рубить булатным клинком дрова. Так что упёртый ярл Торбьёрн Фридгейр всё же вынужден был уступить. Джебэ же рассказал про Альвхильд. Год назад он случайно встретил подругу, упрямая девчонка добилась, чтобы её отправили учиться на север. В тех краях частенько нападали хакасы, шорцы и шайки разбойников — так что теперь Альвхильд запросто могла одолеть в поединке иного нукера.

Хвалились друзья и своими успехами. Очирбат поведал, что ещё во время учёбы у него заметили талант воспитывать молодых псов, и поэтому его сразу хотели оставить в столице. Но упрямый парень добился, чтобы сначала ему дали где-нибудь послужить — что это за мужчина, который ни разу не кропил свою саблю в крови врага! Попал на северо-восток: если ближе к Корё было спокойно, а степные и ханьские торговцы свободно ездили с товаром, то на севере кипели непрекращающиеся стычки. Хоть и прошло уже больше века, Сыновья неба так и не простили ханам потерю земель севернее Великой стены. Там Очирбат поучаствовал в нескольких успешных набегах, а только потом вернулся в столицу. И, мол, если бы не отошёл в прошлое обычай украшать коня трофеями с убитых — с его седла свисал бы неплохой ковёр из отрубленных ушей. Джэбе в ответ рассказал о службе гонца, прихвастнул новенькой косицей полусотника. Вот только на расспросы о Пограничье и о том, откуда у него появилась изумительная булатная сабля, отвечал скупо и неохотно…

Приказ, последовавший за торжественным вручением медальона ханских нукеров, стал совершенно неожиданным. Молодого воина направили не в столицу какого-то из аймаков, не в какой-то из отрядов Старших ханов. На следующее же утро Джебэ, вместе с ещё тремя выпускниками получил указание ехать на западную границу. Они мучились догадками всю дорогу, и с опасениями размышляли, какой будет жизнь на новом месте. Обычно новички всегда выполняли задачи попроще, под присмотром опытных воинов: как бы хорошо ты ни учился, служба — совсем иное. К тому же, на новичков всегда «скидывали» самые нудные заботы. Но чем они будут заниматься на заставах?

Когда парни наконец-то прибыли на место, их встретил сам Дарга Западных границ Нугай. Он же и разъяснил, почему их направили в самое пограничье. Неожиданно Джебэ получил ответ и на вопрос, много лет назад прозвучавший в разговоре деда Бяслага — зачем Великий хан рисковал, заполняя амбары сверх обычной меры. Ещё только узнав, что после смерти Яромира прямых наследников у Великого князя больше нет, Субудей предсказал мятеж. Слишком спорны были права любого другого боярского рода, слишком многие с вожделением смотрели на резной княжеский трон. Предсказал Мудрейший и войну, по итогам которой Древлянью навязали огромную виру с каждого города и веси. А торговля со степными язычниками напрямую отныне запрещалась под страхом отлучения — только через церковных перекупщиков.

Когда к тягостным поборам добавился неурожай, встала угроза голода — и степняки превратились в спасителей. Раньше обитатели приграничья и мастеровые Рифейских гор торговали с восточными соседями и воевали, нанимали отряды всадников и частенько роднились — но всё же относились к чужакам с некоторой опаской. Теперь же, когда гости с востока делились «последним», на них смотрели как на ангелов! Степняки же взамен ничего не требовали — мол, какие могут быть счёты, если сосед в беде? Разве что узнать от приграничных жителей, каким маршрутом пойдёт очередной патруль, да какое прибыло пополнение на ту или иную заставу. Люди соглашались легко. С одной стороны, на воинов Святого патриархата, заменивших наёмные дружины викингов и боярских гридней, смотрели с ненавистью. Слишком те были заносчивы, часто пользовались своей безнаказанностью, да и набирали их сплошь из земель германцев, франков или иберийцев. С другой — вовремя сказанное слово могло спрятать от бдительных сторожей очередную телегу с зерном или товаром: Великий хан запретил «наживаться на чужой беде», остановил покупные цены на уровне «до мятежа»… И всё чаще добытое охотниками или сделанное в мастерских оказывалось на складах Хранителя западной границы. В год, когда приехали молодые воины, настороженные взгляды ещё встречались — но приграничные земли незаметно склонялись к копытам коня Великого хана без единого взмаха сабли.

Нугай с самого начала решил, что после многих лет вражды встречаться с теми, с кем не раз скрещивал на границе клинки, будет не лучшим выбором. Потому и собирали на запад подходящую молодёжь и опытных воинов с других аймаков. А Джебэ сразу же попал в охрану одного из переговорщиков — из тех, что ездили по приграничным посёлкам и хуторам, договариваясь об обмене добытого в лесу на степные товары, и выведывал новости.

Снова было лето, и Джебэ, едва оказавшись под сводами ещё редкого на самой границе степи леса, вдруг почувствовал, что прошедших лет как будто и не было. Так же шуршали в подстилке из сухих иголок мыши, так же переговаривались вдалеке птицы, так же просвечивало сквозь кроны деревьев закатное солнце. Кажется, вот-вот сгустится вечерний сумрак, в условленном месте моргнёт фонарь — и они выедут на тайную поляну, где в обход стражи уже приехали и ждут древлянские торговцы: сменять степные ковры на рожь и знаменитые рифейские ножи.

Едва отряд вышел к небольшому посёлку из нескольких крытых лапником и сосновой дранкой изб — молодой воин понял, что изменилось многое. В глаза сразу бросилась нужда, в которой жили люди. Вся одежда носила следы аккуратной штопки, а у женщин почти не было украшений, даже простеньких. Хотя когда Джэбе ездил с отцом на торг, так не одевались даже самые бедные из холопов. Ещё тяжелее было смотреть на лица. Куда из взглядов пропал весёлый огонь, та лёгкость и приветливость, тепло и доброта? Пять лет назад в сердцах горели любовь и радость — сегодня только ярость, боль и ненависть.

Увидев потемневшее лицо молодого воина, Сиро, который возглавлял их отряд, только покачал головой. Старик понимал этого юношу слишком хорошо. Выходец с далёких Островов солнца, он попал в Пограничье три года назад. И тогда его сердце также болело и страдало. Общаясь с людьми, принимая их беды и страдания как свои, он каждый свой выезд благодарил богиню Солнца Аматэрасу, за то, что она дала мудрость Великому хану и позволила ему спасти… пусть не всех, но многих. Вера старика говорила о воздаянии за бескорыстное милосердие, и сейчас он в каждую поездку видел подтверждение этой мудрости. Когда здешние люди всё чаще помогали народу, который дал новый дом бесприютному изгнаннику. Помогали, потому что в трудную минуту Степь протянула руку помощи, не считаясь с собственной нуждой.

Наверно, благодаря своему отношению к местным жителям, Сиро и стал самым успешным переговорщиком. И Джебэ, который объездил со стариком почти всё Приграничье, прошёл замечательную школу. А сам Сиро был доволен, что ему дали толкового помощника, и со следующей весны всё чаще отправлял молодого человека для самостоятельных переговоров или торговли.

В тот день Сиро должен был задержаться на одном из хуторов: старшего каравана ждала встреча с каким-то очень уважаемым в здешних краях человеком. Поэтому старик приказал Джебэ вместе с напарником, невысоким добродушным крепышом Шалкаром, ехать вперёд. А сам пообещал нагнать их с остальными спутниками дня через три или четыре. Солнце палило вовсю, было нестерпимо душно, ощущалось приближение грозы — отчего жара казалась совсем непереносимой. В воздухе звенели комары, время от времени больно жаля в шею, лицо и запястья. Спокойный и неторопливый дома, в лесу напарник Джебэ становился непомерно раздражительным: для Шалкара это было первое лето на восточной границе. А к сегодняшнему полудню, доведённый комарами до бешенства, молодой южанин напоминал переполненный паром горшок с плотно закрытой крышкой, готовый взорваться в любой момент. Наверное, именно поэтому, едва всадники выехали на опушку и увидели полтора десятка вооружённых оборванцев, с наглыми ухмылками теснивших к плетню жителей небольшой, всего из пяти домов деревни, Шалкар рассуждал недолго. Он выхватил лук и одну за другой начал посылать стрелы в спины разбойников. Несколько секунд спустя к нему присоединился и Джебэ. Дальше им даже не пришлось обнажать сабли: едва ошарашенные бандиты начали разворачиваться к неожиданным защитникам, на них кинулись мужчины деревни. Всадники подъехали и спешились. Когда отзвучали слова благодарности, Джебэ спросил — не нужна ли ещё какая помощь. Но один из мужчин, рано поседевший охотник со сломанным носом, только покачал головой:

— Спасибо, дальше и сами справимся. Эти падальщики, — он коснулся носком лаптя один из трупов, — уже несколько дней кружили. Но сунуться боялись. А тут, пока мы у Матвея собрались, нас и словили.

Увидев непонимающий взгляд, мужчина пояснил:

— Внучка у него отходит. Совсем мужику не везёт. В мятеж оба сына полегли, сюда перебрался — в голод одна из невесток вместе с внуком преставилась. Да теперь и внучка ещё… вот-вот. Боялись, руки мужик на себя наложит. Вот и пошли к нему в избу. А эти как налетели, только у плетня и заметили…

Джэбе ненадолго задумался. Потом мотнул головой и обратился к седому:

— Покажешь куда идти. Я не лекарь, но кое-чему меня учили. Хуже всё равно не будет. Только подожди, сумки со снадобьями достану — и веди.

Шалкар, увидев, что напарник куда-то пошёл, недоумённо посмотрел вслед. Но не сказал ни слова, а продолжил с остальными осматривать тела и делить добычу: обычай «что с бою взято — твоё» был един что в Степи, что за её пределами.

Изба встретила Джебэ тяжёлым духом болезни и отчаяния. Ставни были приоткрыты, и в полумраке вошедшие гости видели, что в дальнем углу на лавке лежит худенькая девочка лет девяти, укрытая старой шубой. Возле лавки сидели мальчик вёсен двенадцати и измождённая женщина, правее, сутулясь и обхватив голову руками, сидел немолодой уже мужчина. Девочка металась в бреду, время от времени негромко стонала, и с каждым стоном по лицу мужчины пробегала судорога, а губы что-то беззвучно шептали.

Джебэ подошёл поближе и осмотрел девочку: даже с его невеликим лекарским опытом всё было понятно. Воспаление лёгких. И вылечить его своими силами здешние селяне не в состоянии. А тут ещё и охотник, который привёл Джэбе, прогудел себе в нос:

— Одарённого бы сюды… Да только где такого найти? А без него никак…

Джебэ словно ударила молния, а глаза начала застилать кровавая пелена. Окажись сейчас рядом хоть кто-то римских святош или солдат маркграфа — и лежать бы им распластованным саблей. А сам Джэбе рубил бы убийц до кровавой пены, до лохмотьев мяса и крошки костей. Сколько таких девочек смерть прибрала за эти голодные годы и сколько умрёт ещё? «Но эту — не отдам! — с холодной яростью вдруг подумал он. — Хотя бы — эту»! Порывистым движением Джебэ тряхнул за плечо женщину и резко спросил:

— Хочешь, чтобы она жила? Обещать не могу, но попробую!

Женщина поняла его не сразу. Потом в её взгляде загорелась сумасшедшая надежда — а вдруг! Сейчас она была готова ухватиться за любую соломинку. Услышав, что чужаку необходимо прокипятить какие-то предметы, нужна чистая ткань и ещё что-то — со всех ног бросилась выполнять указания. Сам чужак, тем временем, к удивлению присутствующих, достал из сумки несколько небольших стеклянных сосудов с плотно запаянным воском крышками. Некоторое время хмурился, что-то прикидывал, потом вскрыл два сосуда и смешал содержимое. Когда всё было готово, Джебэ выгнал из избы селян, чтобы не мешали, и принялся разжимать девочке зубы, чтобы влить лекарство… Мысленно пытаясь сообразить, как объяснить Шалкару, что они задержатся: готовое лекарство хранилось недолго, а давать его нужно было по нескольку раз и не меньше четырёх-пяти дней. За этим делом его и застал вошедший в избу напарник.

Увидев, чем занят Джебэ, Шалкар на какое-то время потерял дар речи. Затем что-то громко и быстро затараторил на степном наречии. «Лекарь» отвечал ему коротко и резко. Люди, которые были во дворе, поняли из разговора только часто звучавшее имя русоволосого чужака — Джебэ. И что, спасая девочку, тот нарушает какие-то запреты. Наконец, Шалкару спор надоел, и он выбежал во двор, хлопнув при этом дверью. А там громко спросил у собравшихся на шум селян:

— Вы поняли, что этот, — тут он произнёс какое-то непонятное слово, — только что сделал?!

Шалкар замолк, чтобы подбирать нужные слова чужой речи, которой владел довольно плохо. И объяснить, что сумасшедший пожертвовал свой неприкосновенный запас лекарств. Стоили они дорого и готовили их пока только в столице. Поэтому каждый из нукеров получал с собой всего один набор. И нового Джебэ, скорее всего, не получит до самого конца службы на границе…

Наконец Шалкар медленно заговорил.

— Это снадобье… оно у каждого одно единственное. Может спасти жизнь. Но другого у него больше не будет. Если эта цэцэг[41] не уйдёт к предкам — пусть знает, что Джэбе поделился с ней жизнью, — степняк умолк и, под ошарашенные взгляды собравшихся, ушёл рассёдлывать коней.

Девочка осталась жива и, когда через шесть дней подъехал Сиро, уже уверенно шла на поправку. Поступок Джебэ вызвал в душе старика противоречивые чувства. С одной стороны — образец истинного бескорыстия, которое, как полагал старый нихонец, свойственно всем жителям Степи. И это ещё раз убеждало его, что он не зря связал свою жизнь с вольным народом. С другой — получилось так безрассудно! Остальные тоже считали, что Джебэ поступил необдуманно. Но, согласно обычаю, не показали этого ни словом, ни жестом: мужчина сам принял решение — и всё, что связано с этим поступком тоже принадлежит ему. Так зачем разводить пустые разговоры? Когда же о происшедшем узнал Страж Нугай, то ограничился лишь одним высказыванием:

— Джебэ! Не сожалей о сделанном. Воину надлежит быть милосердным — иначе превратишься в убийцу. А взвешивать свои поступки будешь тогда, когда займёшь моё место.

Служба тем временем шла своим чередом. Матвей, в благодарность за спасение внучки, старался помочь чужаку, чем сможет. Никто не знал, кем Матвей был в прошлой жизни — но старик искусно умел свести выгоду жителей посёлка и степных торговцев, которых приводил с собой Джэбе. К тому же Джебэ после случая с Настей, как звали девчушку, убедил Нугая начать в Приграничье торговлю снадобьями попроще, которые в достатке имелись на заставах. А затем, соблазнив Стража Запада возможностью получить выученных для лесного боя воинов, вместе с местными охотниками вычистил от шаек изрядный кусок Приграничья.

И никого не удивило, что уже через полгода торговлю и разведку, идущую через Перовы выселки, стал возглавлять именно Джебэ. А сама деревня превратилась в удобный торговый перекрёсток для всей округи. Здесь всегда ходили свежие новости, можно было продать и купить что-то у степняков или сменять нужную вещь у соседей. Местные жители быстро привыкли — если тебе нужен какой-то человек, хорошие стрелы и инструменты, или продать добытое не за гроши скупщикам, а за нормальную цену — езжай в Перовы выселки, к Матвею.

Сам же молодой воин с удовольствием как можно чаще бывал в гостях у семьи Матвея и Настеньки. А уж как радовалась девочка каждому его приезду! Едва парень успевал спешиться, девочка с криком: «Дядя Джебэ приехал!» — бросалась к нему на шею. И едва гость успевал расседлать и обиходить коня, Настя сразу же спешила утащить дядю в укромный уголок, чтобы поделиться с ним своими радостями и горестями, похвалиться новой куклой или пожаловаться на кого-то из соседских мальчишек, так и норовивших сунуть за шиворот кузнечика. И рассказать надо быстро, пока деда не пришёл ругаться, что мужчину с дороги положено сначала помыть и накормить, а уже потом мучить разговорами.

Впрочем, долго от вездесущего Матвея прятаться всё равно не получалось, и нагоняй получали оба. А потом все садились за стол, и само собой выходило, что Джебэ оказывался рядом с семейным патриархом, на месте, предназначенном для старшего сына или брата главы семьи. Первое время Джебэ отчаянно стеснялся, затем привык. И уже не смог бы точно назвать мгновения, когда впервые после отъезда из родного стойбища почувствовал, что у него снова есть дом. Не стены, в которых ты засыпаешь от усталости или приходишь хоть ненадолго отгородиться от шума и суеты — а место, где тебя любят и ждут.

Джебэ прослужил на границе почти до двадцати четырёх лет. А когда пришло время прощаться, Матвей подарил саблю. Осмотрев изящное совершенство булата, не смотря на немалые годы службы не заработавшее ни одной зазубрины и до сих пор способное, как и в миг, когда руки мастера ещё только закончили акт творения, с одинаковой лёгкостью разрубить и кованый гвоздь и шёлковый платок, молодой воин попытался отказаться. Но старик был настойчив.

— Бери. Негоже клинку без дела лежать. Хотел сыну передать, да не вышло. А внуку — не буду. Из него хороший кузнец растёт, так нечего ему становиться плохим воем. Или, упаси, мстителем за пустые и чужие ошибки, — тут Матвей хитро прищурился. — И ещё. Пусть это будет подарок по твоему обычаю — железом за кровь спасённого родича. Я не смогу прийти под твой стяг, так пусть за меня тебе послужит это железо.

— Принято перед лицом Отца Нашего, предвечного как степь и безбрежного как небо! — только и сумел ответить парень, забирая клинок из рук старика.

Эта сабля была с ним и сейчас.

Глава 12

Ушёл Джебэ от Очирбата поздно вечером, пообещав через несколько дней зайти ещё раз. Но утром молодого полусотника вместе с остальными подняли в седло по тревоге — с востока пришли плохие вести. Правивший в княжестве Согён ван Ли Чжагём назвал себя новым воплощением легендарного правителя, объединившего когда-то под своей властью весь полуостров, объявил, что принимает титул Квангэтхо[42] и разорвал все договоры со Степью и соседями. Понимая, что в одиночку осуществить свои амбиции будет трудно, владыка Согёна заключил союз с Паганским царством. А подарком к грамоте «вечной дружбы» Ли Чжагём послал тамошнему правителю всех выходцев из Степи, оказавшихся в пределах княжества.

Даже одного разрыва мирного договора было бы достаточно, чтобы степные ханы двинули армию на Согён. Но после истории с продажей в рабство, война с Квангэтхо становилась войной на уничтожение. Обновлённый Каганат учёл ошибку предшественников, когда все поданные делятся на привилегированных будун — и огузов, в которых принято видеть не человека, а двуногую вещь. И попытка обратить в раба любого их подданных Великого хана теперь считалась тягчайшим из преступлений. Степь поднималась в седло после каждого нападения охотников за рабами. Ответные набеги превращали государства в пустыню, а рабовладельцев и охотников за невольниками степняки сажали на кол и жгли живьём, прекращая разорение только тогда, когда был убит последний из пришедших охотников или пока за каждого уведённого и найденного раба из Степи не была сожжена какая-нибудь деревня или город. И ванам, и Сыну Неба не нужны были государства-развалины. Теперь купцы предпочитали покупать у степняков чужеземцев, а от торговли подданными Великого хана бежали как от чумы… За три поколения урок забылся, его пора было преподать снова.

Начиная войну, Квангэтхо рассчитывал, что армия Степи подойдёт к Согёну только через несколько месяцев — ведь пока гонец проделает длинный путь до столицы, пока Великий хан оповестит вассалов, а те — соберут отряды. Так что времени дождаться паганских союзников и захватить для начала остальные корёсские княжества более чем достаточно. А следом можно бросить вызов и наглым степнякам!

Ли Чжагём слишком плохо знал жизнь соседей. Степные ханы не зря гордились своими почтовыми станциями и гонцами. Получив же тревожное известие, Старшие ханы не ждали сбора ополчения, а поднимали в седло свои личные армии и дружины драчливых варяжских ярлов. Гонцы тем временем летели обратно, разнося по аймакам и стойбищам приказы выступать на помощь. Получив тревожную весть, мужчины быстро собирались в отряды и шли к заранее оговорённым местам, где получали всё недостающее для большого похода. Там же из прибывших формировались сотни и тысячи, во главе которых вставали самые опытные воины или нукеры Старших ханов. Меньше чем через месяц у порога «расширителя земель» стояла тридцатитысячная армия степняков под командованием Северного хана Джучи. Самый молодой из Старших ханов давно прославился своими талантами в управлении северной степью, а теперь, слывший в ранней молодости лихим сотником, искал во главе полков славы дарга-батора. И Субудей, который для себя видел в Джучи преемника, решил дать тому возможность.

Дорогу из Степи стерегла расположенная в устье реки Амноккан крепость Соксон, окружённая высокими толстыми стенами из обожжённого кирпича, с большим гарнизоном и немалыми запасами. Обычно скупой во всём, здесь Ли Чжагём не пожалел расходов даже на Одарённых. Крепость считалась неприступной. Или, по крайней мере, была способна выдержать многомесячную осаду. Но хитрый дарга-батор не стал ни штурмовать город, ни осаждать его. Командующий обороной Соксона тоже думал, что главное войско противника подойдёт только через несколько месяцев. Поэтому когда небольшие, бедно одетые отряды принялись уничтожать посевы и деревни рядом с городом, ачжосси гарнизона за взятку легко пошёл на поводу у местных землевладельцев и приказал уничтожить «бандитов». Солдаты выходили из города, сверкая на солнце доспехами и радуя глаз разноцветными плюмажами. Жители махали вслед и криками призывали привести побольше пленников для развлечений на главной площади.

Корёсцы успели отойти от города всего на три часа пешего хода, когда были окружены вражеским войском. Пытавшихся сдаться в плен рубили нещадно, лишь два или три десятка «случайно» ускользнули из ловушки, чтобы рассказать горожанам о жестоких и неисчислимых полчищах. Так что едва степные тумены подошли к крепости, лишённой защитников, и Джучи предложил выбор — открыть ворота или подвергнуться поголовному истреблению — жители города не раздумывали. Крепость, которая по расчётам ванна могла продержаться полгода, пала меньше чем за неделю.

Узнав о быстром захвате Соксона, остальные княжества поспешили присоединиться к Джучи. Ещё недавно дрожав от страха перед Расширителем земель, теперь они жаждали извлечь выгоду из грабежа соседа. Армии трёх ванов и множество отрядов свободных дворян двинулись вглубь Согёна, стремясь первыми собрать богатства страны — пока этого не сделали степняки. Дарга-батор, глядя на неорганизованные отряды «союзников», обременённые обозами и маркитантами[43], только посмеивался. Медленные, постоянно боящиеся потерять награбленное добро, склонные к буйствам и насилию… Прекрасный щит перед армией врага. Пусть же изломают друг друга! А когда ослабленное сражениями войско Ли Чжагёма придёт к нему, то станет лёгкой добычей.

У степняков, если в набег отправлялся не малый отряд, а армия, сбор и хранение добычи шло совсем по-другому. Вся добыча отдавалась десятнику, который вёл строгий учёт: что и кем было принесено. Десятники сдавали полученное сотникам, а те — тысячникам. И дальше всё уходило в особый обоз под охрану. Там же подсчитывали доли, отделяли положенное хану, роду, который выставил тот или иной десяток, и охране обоза. Но саму добычу воин и семья получали только дома. Когда же город, который брали на щит, был недостаточно велик или не было возможности отправить на грабёж всех воинов — например, как в Соксоне — то город делился на коны и раздавался по тысячам, а они выделяли часть сотен для сбора добычи.

Джебэ въезжал в городские ворота, с любопытством рассматривая не только дома, но и босоногих жителей, непривычно обряженных в заплатанные кофты и шаровары. Соксон молодому воину не понравился, хотя крепость и стала первым восточным городом, который он увидел. Покинув лачугипредместий и проехав мимо городской стены, полусотня сразу же уткнулась в маленькие кривые улочки, полные грязи и мусора — о мостовых здесь не было и речи. Безликими громадами стояли огромные плохо высушенного кирпича трёх и даже четырёхэтажные кубы доходных домов, которые заполняло множество комнатушек, набитых желтокожими жителями в бурых от времени и грязи одёжках. Словно ты уменьшился и стоишь рядом с исполинскими муравейниками. А перед тобой не люди, а суетливые безликие насекомые. Ощущение было настолько сильным, что Джебэ даже вздрогнул, сбрасывая противный морок. А ещё вонь… Запахи отходов, нечистот и человеческого тела смешивались в такие отвратительные ароматы, что после Хэнтей-Батора бедные кварталы Соксона вызывали тошноту. Даже нищета не вызывала сочувствия — скорее какую-то брезгливость, да желание покинуть эту помойку как можно скорее.

К счастью, в кварталах бедноты полусотня не задержалась, стоящей добычи в них всё равно не взять. Именно поэтому здешних обитателей почти не тронули. Лишь пара сотен опытных воинов попугали возможностью грабежа, старясь не отобрать «ценности», а устрашить как можно сильнее. Словно сам собой после нескольких дней «разорения» возник слух, будто если город прогневит степного владыку или подымет против него оружие — Соксон сровняют с землёй, а жителей лишат даже одежды. После этого жители были готовы разорвать на части любого, кто хотя бы заикнётся об изгнании захватчиков. Лишь бы сохранить нетронутым своё убогое достояние… Что вполне устраивало Джучи: крепость была важна для остальной военной кампании.

Замирив чернь, степняки принялись потрошить город «по-настоящему». Именно в районы позажиточнее да в роскошные особняки богачей в центре города и направлялся отряд Джебэ. Выехав из «чёрных» кварталов, Джебэ на несколько минут удивлённо придержал коня: там, где жили люди с достатком, доходных домов не было. Улицы стали чистыми, без мусора и отходов, хотя и представляли собой лишь утрамбованную до твёрдости камня землю. Выстроено всё уже не из дешёвого сырцового кирпича, а обязательно из дерева, двускатные крыши здешние хозяева делали не из связок плохо просушенного бамбука, а покрывали аккуратными соломенными матами или черепицей, конёк обязательно украшали головами драконов. Да и семьи не ютились по много человек в одной комнатушке — в каждом доме обязательно были две жилые комнаты и кухня, выходящие во двор. Когда же полусотня добралась до особняков богатых купцов, чиновников и знати — и Джебэ, и остальные воины из тех, кто был в корёском городе впервые, замерли, удивлённо разинув рот. И дело было не в том, что здесь кровли состояли из небольших металлических пластин, выкрашенных в различные цвета от тёмно-красного до густо-синего. Сами крыши удивляли необычным видом, словно показывая: мы не плоские как стол навесы, чуть выступающие за стены домов нищих кварталов, мы не простые крыши с коньком и наклоном, выступающие от стен меньше чем на полметра. Мы — дитя от союза денег и мастерства! Чешуйки пластин были подогнаны так тщательно, что казались натянутой шкурой какого-то исполинского зверя, а сами крыши словно не имели ни одной прямой линии и, чуть загибаясь по углам вверх, широко раскидывались за пределы стен, укрывая просторные веранды. Да и опорные столбы были произведением искусства, изображая драконов, кошек, каких-то мифических зверей — и ни разу не повторялись.

Степные пришельцы, наверное, могли бы стоять в немом удивлении ещё долго. Но пожилой десятник, не раз бывавший в княжествах, объяснил, что местные жители верят, будто такие изогнутые линии отпугивают злых духов. А поскольку построить «кривую» кровлю стоит недёшево, позволить себе защиту могут только небедные люди. Веранды же, как и широкие козырьки, спасают обитателей дома в душные месяцы лета и в период зимних ливней. Наваждение, навеянное необычными кварталами, ушло. Хотя все дни, пока шёл сбор добычи, молодые воины нет-нет да и засматривались на особо искусную резьбу.

В богатых домах, которые достались его отряду, Джебэ пришлось выдержать свой первый экзамен в должности командира. Душный воздух и липкий страх перед грозными пришельцами окутывали кварталы, словно липкая паутина — так и подбивая молодых воинов, которых в полусотне собралось немало, проявить свою удаль и власть над склонившимися перед саблей. Потому-то и должен был командир сдержать железной рукой горячие головы, приучая молодёжь в любой ситуации оставаться с холодным и ясным разумом. Не зря Воинская яса[44] строго карала за мародёрство, женское насилие и прочий разгул: всё это не совместимо с воинской дисциплиной как основой армии. Конечно, степняки, при нужде, спокойно творили по отношению врагу и местному населению такие жестокости, что перед ними бледнели самые чудовищные непотребства княжеских армий — но только по приказу командиров. Сейчас приказа не было, поэтому лишь изредка слышался звон оружия особо рьяных защитников своего добра или чей-то крик разрывал тишину.

Сбор добычи продолжался четыре дня, и ещё несколько дней степная армия стояла лагерем. Ждали, пока «союзники» подойдут поближе к столице. Но едва дарга-батор получил новости, что войска Согёна ринулись на перехват, он тоже направил армию в сторону столицы — только не напрямую, а обходя сцепившихся противников по широкой дуге. Тумены степняков, словно огромное страшное чудовище, неторопливо двигались вперёд, широко раскинув щупальца разъездов. Оставляя на своём пути опустошённую землю: встреченные города и посёлки стирались с лица земли нещадно. Жителей же, если они не пытались брать в руки оружие, продавали соседям. Очень скоро любое сопротивление прекратилось. Сражаться пытались лишь небольшие отряды дворян, которым было что терять.

Едва армия покинула Соксон, кто-то вспомнил о службе Джебэ на границе и немалом опыте лесных боёв и засад. И его полусотня стала одной из тех, что вели разведку или тревожили врага лихими рейдами. Здесь Джэбе впервые почувствовал вкус и горечь войны. Он нападал — и убегал. Познал кипящую удаль схваток, когда враг падает под ударом сабли — и хоронил павших товарищей. Сегодня отряд проезжал через сожжённые поля и деревни, а завтра жёг их сам. И каждый день войны: слёзы и плач ребёнка, который встречается с первой в жизни серьёзной потерей и не понимает, почему родители, такие умные и сильные — не пытаются потушить горящий дом, а лишь покорно становятся на колени перед страшными пришельцами; убитая горем женщина, стоя над телом мужа, с ненавистью смотрит на чужаков, грабящих её дом; раздирающая на себе платье девушка, чей жених пал под саблей, пытаясь защитить любимую от «насильников»… Каждый такой час и миг оставлял на сердце небольшой шрам, всё больше и больше уводя молодого полусотника от мальчика, когда-то с восторгом слушающего по вечерам рассказы деда о походах.

В один из вечеров, глядя на своих удальцов, жгущих очередное поместье, Джебэ вспомнил стихи поэта из библиотеки Альвара, что война возвышает человека, и горько усмехнулся. Война может сделать жёстче и сильнее. Она может выковать характер и волю… Но никогда не сможет возвысить человека до созидания прекрасного. Война — разрушитель, а не творец.

Все дни, пока его конь топтал пыль корёских дорог, Джебэ не переставал изумляться живущим в Согёне. Если бы враг вторгся на его родину — ему пришлось бы брать с боем каждый овраг и каждую травинку. Здесь же предпочитали открывать ворота, пытаясь откупиться имуществом. А если крестьян угоняли для продажи — они спокойно укладывали в заплечные мешки свой нехитрый скарб и послушно двигались, куда укажет плеть завоевателя. Эту странность объяснил всё тот же старый десятник. Старинные законы о земле и правах обрабатывающих эти земли уже много поколений существовали только на рисовой бумаге. Свободные арендаторы давно превратились в ноби, которым запрещено даже покидать свои наделы. Их единственное отличие от раба в том, что ноби, согласно закону, не могли по прихоти убивать да продавать на рынках как скотину. Вот только вся остальная их жизнь проходила по своеволию владеющего землёй дворянина. Поэтому война для ноби — подарок, шанс отыскать себе лучшего хозяина.

Джебэ слушал старого десятника внимательно и охотно, частенько обращаясь к тому за советами — ведь старик ходил в набеги ещё тогда, когда не родился его отец. А убелённый сединами воин делился премудростью, про себя восхищаясь молодым командиром: далеко пойдёт. Умён, рассудителен, не стесняется спрашивать то, чего не знает — но решает всегда сам. В бою страшен, но от крови не пьянеет, а полусотней командует, будто своей рукой. Потому-то и льнёт к нему воинская удача.

Впрочем, оказалось, что удача — девушка капризная, и вскоре их полусотня хлебнула её переменчивого настроения полной мерой. В одном из рейдов они неожиданно наткнулись на армию Согёна: та скрытно шла наперерез врагу, уничтожая все встреченные на пути разъезды. Спасла предусмотрительность старика, который своей волей поставил десяток в подозрительном месте и принял на себя удар латных конников гвардии вана.

Их отряду первому удалось вырваться из западни и принести весть своим, но почти половина осталась лежать на пыльных дорогах. Среди погибших оказался и весь отважный десяток. Старый воин, наверное, был доволен — он умер не в постели, а с саблей, и ушёл, захватив с собой немало врагов. А Джебэ после доклада самому дарга-батору первым из ушедших в этот поход молодых офицеров получил в награду косицу сотника и серебряный венок отличия. Уцелевшие воины и друзья шумно поздравляли удачливого командира и товарища, и Джэбе, натянув на лицо маску веселья, также радостно шутил и принимал похвалы. Только вот и награда, и смерть старика стали ещё одним шрамом на сердце — самым глубоким, самым страшным за всю войну.

Получив важную новость о подходе врага, степняки успели подготовиться. И когда войско Ли Чжагёма, утомлённое маршем, вышло на поле боя, их встретили свежие воины. В сече Джебэ не участвовал — вместе с новой сотней он в составе тысячи лёгкой конницы ждал в резерве. С небольшого холма Джебэ с восхищением наблюдал за искусством дарга-батора. Как по задумке полководца в самом начале сражения, запутав противника дымом от подожжённой травы, степняки выманили на спрятанные колья и волчьи ямы кавалерию корёсцев, а затем кинулись осыпать стрелами беззащитную пехоту. Строй под разноцветными знамёнами заколебался, пытаясь прикрыться щитами и ответить на обстрел своими стрелами, и пропустил атаку железных клиньев варягов. Степная пехота разрезала строй врага, словно раскалённый нож масло, разбив ровные линии на отдельные полки и дворянские дружины. Корёсцы ещё могли переломить ход сражения, всё-таки их было куда больше… Но потеряв в дыму соседей, избиваемый врагами и падающими стрелами, каждый из отрядов думал, что остался один, что всех остальных перебили. Отступление почти сразу превратилось в бегство, и лёгкая кавалерия ринулась истреблять объятых ужасом солдат.

Преследование длилось почти неделю, поэтому на вторую часть битвы, когда степная армия громила спешащих к Ли Чжагёму союзников, Джебэ не успел. Лишь потом он узнал, что паганцев резали словно скот: хорошие в родных джунглях пращники оказались бессильны против луков, а пузатые торговые транспорты-джонки — против хищных драккаров варягов и галер нанятых «свободных капитанов» с Солнечных островов. Берег покраснел от крови, а море почернело от тел.

После бойни на побережье судьба Расширителя земель была предрешена: едва Джучи подошёл к столице, дарга-батору поднесли выкуп — три бочки золота вместе с головами Ли Чжагёма и его семьи. Взамен княжество Согён получало мир и обещание со стороны Степи, что в течение следующих десяти лет границы останутся неизменны — тюркютские ханы были заинтересованы в сохранении статус-кво. И хотя последний пункт договора вызвал недовольство со стороны князей, выступивших на стороне Джучи, жаловаться никто не решился. Война закончилась.

Глава 13

Снова был май, и снова Джебэ вступал в белоснежные стены Хэнтей-Батора. Внешне он повзрослел всего на год, но в душе стал много старше. И въезжал он сегодня не одиноким нукером, а вместе с войском, заслуженным сотником, отмеченным серебряным венком. Городу же было всё равно — его стены и дома видели немало таких способных молодых людей, и готовы были увидеть ещё больше.

День прибытия прошёл в хлопотах — ещё в дороге тёмник выбрал Джебэ одним из помощников. И если простые воины, и даже десятники с остальными сотниками могли спокойно располагаться на заслуженный отдых, то порученцы вынуждены были носиться по всему городу: появление большого отряда требовало сразу же решить огромное количество проблем. Джебэ обошёл столицу раз десять или пятнадцать, увидел немало старых знакомых… Но времени хватало только на то, чтобы поздороваться и бежать дальше. Лишь когда день начал клониться к закату, Джебэ удалось добраться до комнат, которые ему отвели под жильё. К офицерским казармам он подходил, собираясь рухнуть в постель и дать роздых усталым ногам. Сбыться этим мечтам было не суждено — в комнате его ждал пожилой кряжистый варяг.

— Себьёрн, — представился тот. И, показав пайцзу со знаком Великого хана, приказал следовать за собой.

Мужчины торопливо пересекли центр города и углубились в переплетение небольших улочек за Рыночной площадью. К этому времени стало уже довольно темно, и дорогу освещали лишь висящие перед входными дверями светильники, призванные отпугивает всё нехорошее, что гость случайно может привести за собой. Но света такие лампы давали мало, а фонарь варяг почему-то зажигать не хотел. В подступающих сумерках знаки кланов и имена районов на стенах и оградах разобрать было довольно трудно, и когда, наконец, отыскался нужный квартал, темнота успела окончательно укутать город. Мужчины пересекли крохотный дворик и вошли внутрь дома. В длинной прихожей-коридоре их встретил рослый воин в дели из простого полотна, без украшений и знаков. Увидев лицо Себьёрна, воин не проронил ни слова. Только махнул рукой в сторону одного из дверных проёмов и встал таким образом, чтобы не увидеть лицо Джебэ, шедшего следом. Себьёрн также молча кивнул и двинулся в указанном направлении.

За входной занавесью оказалась небольшая пустая комната, на полу которой были расстелены три кошмы, а в центре стоял тускло горящий светильник на земляном масле. На дальней кошме боком к двери сидел пожилой мужчина, чья внешность молодому воину показалась смутно знакомой — вспомнить мешали полумрак, царивший в комнате, да прыгающие тени неверного света. Услышав, как вошли Себьёрн и его спутник, мужчина прибавил в лампе огонь и развернулся к гостям. Джебэ мысленно ахнул: яркий свет выхватил из темноты лицо, которое в Степи, наверное, знала даже самая ничтожная мышь! Перед ними сидел сам Великий хан! Но воин должен уметь владеть собой, поэтому на лице удивление не отразилось. Субудей же помедлил несколько секунд и сказал:

— Неплохо. Только руки должны быть твёрже. Они дрогнули, показав удивление, — и, не обращая внимания на лёгкий румянец, проступивший на щеках Джебэ, жестом приказал обоим садиться.

Едва все сели, как Субудей вдруг обратился к молодому сотнику каким-то мягким и сладким голосом:

— Наслышан про твои достоинства. Очень наслышан. Если бы не твой рейд — неизвестно, как повернулось бы сражение. Думаю, ты заслужил большего, чем косица сотника. Вот, возьми, — он достал откуда-то из складок одежды серебряную пайцзу, которую положил перед молодым сотником. Как бы приглашая взять себе.

Джебэ вдруг почувствовал, будто внутри него натягивается тетива. И с каждым мгновением всё сильнее, угрожающе звеня и приготовившись лопнуть. Про владыку Степи не зря говорили без похвальбы, что тот способен узреть спрятанное на два роста под землёй. И не знать, кто именно спас полусотню, Великий хан не мог — в этом Джебэ был уверен. Потому молодой воин не стал торопиться. Конечно, услышать подобные слова лестно. И возможности получить личную пайцзу в двадцать шесть удостаиваются немногие. Но взять её — значит согласиться, что готов выполнить дело, которое потребует Великий хан. А если выполнить не сможешь… Отказ повредит куда меньше. Джебэ склонил голову и ровным тоном спросил:

— Я рад, что Великий хан высоко оценивает своего нукера. И я готов выполнить любой приказ. Но перед тем как принять столь высокий знак ответственности, прошу рассказать мне, что требуется владыке? Дабы, если моих сил будут недостаточно — попросить передать дело в руки более достойного.

Субудей усмехнулся, сверкнув зубами. И уже нормальным тоном, в котором привычно зазвучали властные нотки, произнёс:

— Одобряю твой выбор, Себьёрн, — и резко перевёл взгляд на Джебэ. — Годишься. Ты слышал про посольство на Острова солнца?

Джебэ утвердительно кивнул:

— Да. Об этом говорят в городе.

— Хорошо. Ничего особенного. Простое подтверждение договора, как и каждые пятнадцать лет. Ерден переговорщик опытный, да и на островах бывал не раз… — Субудей поджал губы. — Меня что-то тревожит. Слишком долго тянули свободные капитаны с ответом на наше предложение… щедрое предложение. И слишком уж суетятся чьи-то прознатчики в нашем порту на берегу Рассветного океана. Поэтому отправится посольство через свободный город Тонгён, и поплывёт в составе большого торгового каравана. Вот только вторым по старшинству будет Себьёрн. Человек тоже бывалый… Но этого мало. Слишком многие знают, кто сможет прийти на смену Ердену. Мы решили, что стоит иметь кого-то, способного, если понадобится, временно заменить посла. Случайно ввести в охрану удобнее всего тебя.

Молодой нукер утвердительно склонил голову, показывая, что понял и принимает наказ своего господина. К молодому сотнику присматриваться не будут, а то, что он неплохо владеет языком нихонцев, разбирается в обычаях Островов солнца и почти два года сам был переговорщиком — в столице никто не знает. Не медля, Джебэ взял пайцзу и перевернул… Мерцающий свете лампы осветил выгравированный знак Великого хана. Но рядом виднелись и знаки остальных Старших! Теперь Джебэ возгласа изумления сдержать не смог: он стал не просто рукой Великого хана, теперь его Слово — это Слово всей Степи!

Субудей словно не обратил на изумление молодого нукера никакого внимания. Он хлопнул ладонями и торжественно произнёс:

— Волей моей и властью Курултая старших ханов! Стань взором нашим и словом нашим, а когда настанет час — дланью нашей, карающей и милующей, — после чего уже деловым тоном продолжил. — О твоём истинном статусе будет знать только Себьёрн. Он же и скажет тебе подробности. Для всех остальных ты — десятник охраны посла.

Едва Субудей умолк, как варяг, получив разрешающий кивок, начал пояснять детали:

— Через два дня в родительский дом возвращается Альвхильд. Ты вхож в семью Фридгейров, поэтому никого не удивит, что вместе с братом встречать её поедешь и ты. Влюбишься и начнёшь за девушкой ухаживать. Тем более что как нукер Великого хана и сотник ты вполне можешь просить руки дочери ярла. Когда заболеет младший целитель посольства и вместо него на Острова солнца отправится Альвхильд — никого не удивит, что ты попросишься вслед за ней. По статусу чин сотника равен десятнику посольской стражи, поэтому благоволящий тебе ярл Торбьёрн легко поможет устроиться в охрану…

— Сейчас Себьёрн проводит тебя к Фридгейрам, — прервал вдруг Великий хан, — там и договоритесь о деталях. Ярл Торбьёрн и Альвхильд уже знают и дали согласие, — и Субудей махнул рукой в сторону двери, показывая, что ночь коротка и следует поторопиться.

В доме Фридгейров Джебэ встретил сам глава семьи, Глоди… и Альвхильд! С последней встречи она не просто стала старше. Угловатые линии подростка скруглились, Теперь перед Джебэ стояла рослая красавица, с широким и гордым разворотом плеч, высокой полной грудью и изящной талией. Волна волос червонного золота струилась по всей спине, закручиваясь в пышные кольца, и словно подчёркивала опалово-молочную кожу.

— Вильде, ты великолепна! Будь передо мной кто другой, — он весело подмигнул, — я обязательно бы приударил!

Девушка смущённо заалела от комплимента, а потом с радостным визгом кинулась Джебэ на шею.

— А со мной поздороваться не хочешь? — раздался из угла голос Глоди. — Сестрёнка, не удуши его. Оставь и мне немного, — и, отстранив Альвхильд, крепко обнял друга. — Добро пожаловать, брат!

Джебэ, который не видел Глоди несколько лет, смотрел на друга с удивлением. Да, за прошедшие годы побратим тоже очень изменился. Если Альвхильд до сих пор выглядела едва на шестнадцать, то Глоди в свои двадцать был вылитый отец. Такой же медведь с пшеничными бородой и косами. Разве что нет седины, да меньше лент Одина — в косе побратима ленты были посвящены покровителю кузнецов и учёных Велунда.

Восторги и обмен новостями длились полночи, и лишь потом все трое с азартом начали обсуждать детали — словно и не утекло много лет, и опять они готовят какую-то проказу. А ярл Торбьёрн смотрел на сидящих рядом Джебэ и Альвхильд и с грустью думал, что не отказался бы от такого зятя и взаправду. Увы — эти двое всегда относились друг к другу как брат и сестра, а Торбьёрн принимал Джебэ как одного из своих сыновей. А жаль…

Глава 14

Велик и неизменен океан, неторопливым рокотом несущий свои пенные воды от северных льдов до южных джунглей. Словно сама вечность решила принять форму, чтобы стать мерой всего уже случившегося и только предначертанного — и возникла хрустальная гладь без конца и без начала. С шумом и фырканьем плещутся киты и дельфины, белогрудые чайки молнией носятся над синей и изумрудной глубиной, то окунаясь в лазурную волну, то взлетая высоко в прозрачное голубое небо. Живое существо не может потревожить спокойствие сияющих вод: ни среди зелёной солёной пустыни, где в неизменности растворяется даже время, ни у побережья, где волны равномерно и неизбежно отсчитывают мгновения.

Но вот ровный доселе берег поворачивает, и плывущая в безмятежности стайка дельфинов испуганно начинает пересвистываться, спеша как можно дальше уйти в море: за мысом воды залива кипят и бурлят от сотен кораблей и тысяч лодок, спешащих к причалам славного Тонгёна. Много веков назад повелел тогдашний правитель здесь, где река смешивается с водами Восточного океана и меняет оттенок своих вод от благородного жёлтого к тёмно-коричневому, построить порт. Нет уже давно ни того владыки, ни государства — а город тысячи мостов всё стоит, цепко держа в своих руках славу некоронованной торговой столицы моря Тонхэ[45].

По всему побережью и далеко за его пределами известен Тонгён. И мастерами, которые живут в своих кварталах, отделённых от остального города высокими стенами: чтобы остались секреты выделки самого тонкого фарфора и самого яркого шёлка скрыты от чужаков. И верфями, на которых можно построить любое судно по желанию и мошне заказчика — хоть торговую джонку или когг[46], хоть драккар варягов или хищную галеру самураев. И своими развлечениями: пестрят улицы и площади яркими балахонами комедиантов да разноцветными кофтами уличных жонглёров, факельщиков, плясунов. А дальше, в кварталах под белыми и серыми фонарями ждут ищущих удовольствий девушки и юноши, готовые исполнить любую мечту и утолить жажду желаний любого путника.

Ни на минуту не затихает город-порт. Вдоль глухих высоких заборов, отделяющих широкие улицы от дворов, снуют рикши и паланкины важных чиновников-мандаринов, кричат о подаянии сидящие на перекрёстках нищие, бегают мальчишки, на продажу везут в тележках и тащат в коробах свой товар ремесленники и крестьяне. Вот прошёл купец из Великой Степи: рослый и важный. Он плотно запахнул свой халат и, кажется, даже не глядит на нанятых в пригороде узкоглазых желтолицых носильщиков-корёсцев, которые колонной трудолюбивых муравьёв тащат вслед за ним нескончаемую вереницу тюков с товаром. А здесь кричит и хватается за меч оскорблённый ханец, но тут же отпускает рукоять и, нацепив на лицо маску презрения к «сырым варварам», спешит прочь — к месту ссоры уже направляются стражники, и зачинщика могут лишить въезда в город. Впрочем, охранники порядка торопятся не сильно — знают, что первым остужать горячую голову задиры бросятся соседи. Слишком дорожат все жители и гости Тонгёна статусом нейтральной территории.

Ближе к заливу и причалам город меняется. Исчезают высокие заборы дворов, дома̀ и склады всё сильнее теснятся друг к другу. У здешних обитателей нет времени на долгие церемонии встречи гостя у ворот, обязательные для уважающего себя корёсца. Да и гости из других стран не поймут подобной задержки, особенно ночью — вот и приходится купцам и хозяевам гостиниц «забывать» про священные традиции дедов и прадедов. Ну, да духи предков поймут оборотистых потомков — сами испокон веков были такими же. Другие в здешних местах и люди. Возле порта нет места крикам да лохмотьям нищих, залатанным одёжкам крестьян и цветастым балахонам фигляров: платья, кофты и шаровары здешних хозяев пошиты из хорошего сукна, бархата и шёлка. С рассвета до заката, а зачастую и ночью, кипит порт, встречая и отправляя суда со всего мира. Без устали и отдыха целый день снуют грузчики и матросы, рыбаки, слуги и приказчики, чтобы вечером, едва побагровеет и уйдёт за горизонт шар солнца, вместе с обитателями гостиниц поспешить в город — окунуться в водоворот развлечений, спуская в балаганах и кварталах удовольствий заработанное за день.

Впрочем, сегодня живущим в гостинице «Хрустальный мост» вечера было ждать не обязательно. Все, от Старшего стража до последнего писаря, со смехом наблюдали, как делает выговор своему воину один из офицеров охраны посольства Великой Степи. Самый молодой в своём десятке и в охране, он даже в мелочах старался следовать воинской Ясе. Из-за чего, под усмешки и шутки остальных над невезучими товарищами, регулярно устраивал подчинённым разносы. Как за кажущиеся проступки, так и за настоящие — но настолько мелкие, что любой мало-мальски опытный командир постарался бы их не заметить. Утихомирить его могла только младшая целительница, из-за которой он, по слухам, и добился назначения в стражу. Но сегодня девушка вместе со старшим лекарем выхаживала отравившегося рыбой помощника посла, и испортить развлечение не могло ничто.

— И если я ещё хоть раз увижу, что кто-то позорит высокое звание охранника самого посла Ердена — пеняйте на себя!

Под конец голос сорвался, дав петуха и все, кто находился в большой трапезной зале, зажали рты, чтобы не расхохотаться. Видно было, что и сами воины десятка, и «виновник» тоже удерживают на лице серьёзное выражение с трудом. Один лишь заместитель десятника Хаульфдан сохранил невозмутимость, не позволив даже тени насмешки. Заметил всё это и Джебэ — поэтому ругать пожилого варяга, который годился ему в отцы, при всех не стал. Гордо подняв голову, парень тряхнул волосами, забранными по обычаю варягов в две косы, и двинулся к лестнице на второй этаж. На ходу бросив, чтобы заместитель шёл следом. Мол, с ним они поговорят без посторонних.

Едва тяжёлая дверь комнаты захлопнулась, заглушая любые звуки изнутри, вид молодого командира резко переменился. Исчезла гордая ребячья надменность, исчезли следы юношеской обиды и непонимания человека, который всё делает правильно — но от остальных получает сплошные насмешки. Лишь усталость, до этого почти незаметно прятавшаяся в уголках глаз, казалось, захватила всё лицо.

— Я больше не могу, Хаульфдан, — сказал Джебэ и, раскинув руки, с удовольствием упал на перину. — Если бы ты знал, как я устал играть молодого остолопа.

— Таков приказ начальника охраны Себьёрна, — старый варяг присел рядом, всем своим видом показывая, что хоть и понимает командира — ничего сделать не может.

— Да знаю я, знаю. Вот только если отправка каравана и отъезд задержатся ещё на неделю — я точно рехнусь. Будто я не понимаю, что парни тоже готовы лезть на стену от безделья. И все их глупости… А, — он махнул рукой и, не вставая, зашарил в стоящем рядом с кроватью дорожном мешке, — они ведь и дальше так будут, а я вынужден скандалить. «Не подобает так вести себя охранникам посла Великой Степи», — передразнил он сам себя, — вот, передай парням моё извинение, — Джебэ наконец-то нашёл то, что хотел, и удивлённому взору младшего десятника явилась пузатая бутылка тёмно-жёлтого стекла с пробкой, залитой зелёным сургучом.

— Да это же… — полушёпотом взволнованно произнёс Хаульфдан.

— Ага. Настоящее сахарное вино[47] из Малайи. Сам знаешь, в прошлогодней войне я в передовых разъездах ходил. Хорошо тогда погуляли… Вот из добычи, что с одного поместьица взяли, пара бутылок мне и досталось. И ещё, — он сел на кровати, останавливая уже собравшегося уходить заместителя, — передай парням, пусть ко всему приглядываются. Не нравится мне эта задержка с выездом. Я ещё когда на границе служил, усвоил, — тут он сморщился от неприятного воспоминания, — если в начале всё слишком уж приятно идёт — жди потом в рейде нехорошего. А наотдыхались и наразвлекались за деньги Великого хана мы в здешних краях по полной. Вплоть до покушения на посла.

Десяток уже ждал Хаульфдана в большой лапшичной, куда остальные стражники и посольские никогда не заглядывали. Пользуясь тем, что все расходы посольства брал на себя Великий хан, они предпочитали проводить свободное время в ресторанах, у лицедеев да в парчовых заведениях весёлых кварталов. И потому здесь варяги могли говорить спокойно. Бутылку и пожелания командира все встретили восторженным гулом.

— О! Это же настоящий брам!

— Да ради такого я готов получать нагоняи и наряды хоть каждый день!

— Зим восемь, не меньше!

— Какой восемь, смотри печать на сургуче! Да ей все десять, а то и пятнадцать!

— Тихо, тихо, парни, — улыбаясь, Хаульфдан начал разливать напиток по чашкам. — Нарядами вне очереди, Кольгрим, я тебя и так обеспечу. Только вот таких бутылочек, извини, не будет — одна всего. И вообще, зажрались вы мужики. Гостинчик им по стоимости хорошего клинка каждый день подавай…

Разговор смолк: все наслаждались напитком, мелкими глотками поглощая концентрированное блаженство. Наконец, когда на дне чаш не осталось ни капли, Хаульфдан продолжил:

— В общем, так. Командир просил передать — не расслабляться…

— Да ладно тебе, Хаульфдан. Ну что такого может быть? Гуляй вокруг посла, да бряцай железом — вот и всё… — начал было ерепениться Кольгрим.

— Сам думай, сам. А не повторяй за остальными. С чего наш десяток в охране появился?

— Да мой род живёт в Великой Степи уже двенадцать поколений!..

— Мой — пятнадцать. Но по традиции варягов в охране всегда не больше трети, остальные — столичные нукеры Великого хана. Парадные вояки, — с презрением бросил Хаульфдан. — Вот и думай, зачем нас в охрану ввели. Или, — тут он хитро прищурился, — ты, как и остальные, и вправду решил, что мальчик, который только гарнизонной службы нюхал да в числе простых сотен воевал, влюбился в нашу Альвхильд? А ярл дочку поскорее замуж решил сплавить, вот и устроил будущему зятю непыльную работёнку?

— Джебэ? — рассмеялся кто-то из сидящих. — Да он, кажется, влюбиться вообще не способен.

Кольгрим смущённо замолк, пытаясь подобрать ответную колкость, как внезапно заговорил сидящий с другой стороны от спорщиков Сигфаст. Широкий и рослый, он был похож на огромного медведя, который вдруг обзавёлся секирой и сел вместе с остальными за стол.

— «Полная рука», — прогудел он. Кто-то решил незаметно ввести в охрану «полную руку». Альвхильд — целительница, и никто не знает, что она ещё и воин-шаман. При ней охрана. Джебэ для всех — ханский нукер, и десяток тогда тоже. Считается по командиру. Пара обоеруких, ты, — Сигфаст ткнул рукой в несостоявшегося задиру, — и командир. Два берсеркера, — он показал на сидящего рядом брата, — остальные копейщики.

— Во! — назидательно поднял палец Хаульфдан. — Все поняли? Так что, чувствую, будет нам. И вокруг посла, и железом позвеним…

Все умолкли, задумавшись каждый о своём. Слишком уж неожиданными были слова Сигфаста и Хаульфдана. До этой минуты большинство выполняло приказ «строить дурака» не задумываясь, теперь же приятная прогулка на цветущие Солнечные острова обернулась к ним иной стороной: будущей схваткой, а может ранами или гибелью. Но прежде чем свои мысли успел высказать кто-то ещё, у стола возник запыхавшийся мальчишка-писарь из посольства.

— Всем обратно, — начал паренёк, важно надувая щёки от оказанной ему самим Себьёрном чести. — Корабли пришли, загружаемся.

Острова солнца встретили гостей дождём и ветром. Порывы шторма были так сильны, что мешали разговаривать и грозили сорвать неосторожного с мокрой палубы. Джебэ за время службы на западе не раз слышал от своего наставника Сиро о красоте здешних мест — но пока сквозь водную пелену едва просматривались очертания тёмных скальных стен, о которые разбивались пенные буруны волн. Побережье, вдоль которого шёл когг, было почти голым, лишь изредка попадались заросшие кустарником холмы, чем-то похожие на диковинных животных, уснувших на берегу и окаменевших. Когда суда зашли в портовую бухту, стало тише — но всем было понятно, что скоро шторм доберётся и сюда.

За мысом характер берегов резко изменился: теперь склоны густо покрывал лес, над которым то здесь, то там исполинскими султанами вздымались сосны. Рука человека этих лесов никогда не касалась, но после пустого побережья выглядели они настолько гармонично и радостно, что казалось, будто бухту украсил неведомый садовник. Едва показался порт, Джебэ с жадностью начал рассматривать город, но наткнулся на снисходительный взгляд Ердена и, смутившись, ушел на корму. Всю дорогу, пока парень играл роль молодого влюблённого офицера, суматошного и очень наивного — посол, словно вспоминая себя в его годы, нередко «направлял на путь истинный» способного, но ещё не знающего как следует жизни и поэтому слишком уж бестолкового молодого человека. Как старший, не раз давал ему советы «на будущее». И сейчас Себьёрн, заметив почти отеческое выражение на лице посла, мысленно усмехнулся. Задумка владыки удалась: если поверил даже такой старый лис — поверят и другие. Для тех же, кто не поверит… Тут командир охраны вспомнил подслушанный перед отплытием разговор варягов. Для таких есть и другое объяснение. И сохрани нас Один, чтобы о настоящей причине появления молодого десятника в охране до последнего дня знали только он и Джебэ.

Корабли флотилии сделали разворот и пошли вдоль деревянных причалов, на которых полуголые матросы спешно швартовали суда и лодки, выискивая свободное место, стараясь успеть до того, как шторм ударит по бухте всей своей мощью. Следовало поторопиться и двум коггам посольства, но капитан самого первого судна словно что-то искал, медленно обходя пузатые купеческие лохани и хищные профили самурайских галер. Наконец, увидев у пирсов самой южной части порта пять драккаров, старший кормчий направил оба когга именно туда.

«Целых пять „случайно“ оказалось здесь вместе с нами, — мелькнула в голове молодого десятника мысль. — Похоже, Великий хан что-то узнал, и это его тревожит».

На причалах гостей с родины ждал сам Хамба — глава посольства Степи на Островах. Важный и толстый, он даже не взглянул на рядовых гостей, лишь бросил спесивый взгляд на варягов и нукеров охраны. Простых писарей и помощников Хамба вообще не соизволил заметить. Зато перед старшим послом он сразу же рассыпался в угодливых приветствиях и приглашениях поскорее прибыть в здание посольства. Мол, приближается не просто шторм, а тайфун — и потому срочно необходимо укрыться. На вопросы о разгрузке Хамба только отмахнулся — потом, потом! Сейчас же — скорее под крышу! И, не слушая возражений, повёл Ердена и Себьёрна к носилкам. Вслед за начальством потянулись и остальные.

Джебэ так и не понял, что его насторожило в поведении встречающих. Но то чувство опасности, которое не раз выручало его на войне, сейчас громко било тревогу.

— Согласно Ясе охрана всегда должна быть наготове, чтобы защитить посла! Или хотя бы иметь с собой копья! — громко сказал он.

Все посмотрели на молодого стражника как на полного идиота: сам обвешался железом и над остальными издевается. Ну зачем, спрашивается, копья под защитой воинов посольства? Да ещё на пиру, который обязательно будет для приехавших? Вот только остальные из десятка его поняли правильно: с недовольным видом, под негромкие замечания со стороны остальной охраны про «дорвавшегося до власти молокососа», воины один за другим отходили за копьями. Только Джебэ заметил, что теперь под плащами и дэли незаметно надеты брони, у кого-то в сапогах появилась пара метательных ножей, а кто-то нацепил на пояс ещё один кинжал. И что Хаульфдан несёт в своём мешке кольчугу для Альвхильд.

В посольстве уже ждали столы, накрытые в длинной пиршественной зале. Но Джебэ удивил всех и здесь: пока прибывшие гости рассаживались, ожидая Хамбу и начальника стражи посольства, молодой десятник быстро уселся за посольский стол напротив Альвхильд. И при этом посадил пировать только половину своих воинов — прочие остались стоять вдоль стен. Формально он имел на это право — но столь вопиющая наглость вызвало у Ердена негодование. Глава посольства скривился, как от прокисшего молока, и потребовал от сидящего рядом Себьёрна урезонить «зарвавшегося щенка». Перед девушкой ему захотелось покрасоваться, значимость свою показать! Вон как переглядываются!

Старшего стража поведение Джебэ тоже встревожило, но совсем по другой причине. Он знал, кто эта пара на самом деле — и заметил, как на немой вопрос девушка отрицательно покачала головой. Да и недовольство остальных варягов на его взгляд было чересчур наигранным! Хамба почему-то тоже задерживался… Себьёрн открыл рот, чтобы ответить раздраженному послу — когда всех в зале на несколько мгновений словно окутало душное липкое облако.

Пирующие свалились будто подкошенные. Сознания не потеряли лишь нечувствительные к шаманству духа Альвхильд и Джебэ, да так ничего и не попробовавшие воины вдоль стены. Девушка тут же кинулась выискивать в своей сумке противоядие и вливать его в рот остальным из десятка: ведь они только делали вид, что едят, поэтому отрава и злое шаманство сильно подействовать не должны. Тем временем мужчины спешно кинулись закладывать окно и огромную входную дверь мебелью, безжалостно скидывая блюда с яствами на пол. Лишь со стола посла, по требованию Альвхильд, пищу аккуратно положили в дальний угол — ей хотелось проверить, не положили ли ещё туда и яду. Но потом, если все они уцелеют. Дом строили не по нихонскому обычаю, а по степному — стены были сделаны не из бумаги, а из камня. Шанс продержаться, пока не подоспеет подмога, был…

Едва успели привести в чувство остальных, и десяток выстроился напротив двери, оставив в глубине зала Альвхильд и двух обоеруких в резерв и прикрывать спину, как толстые, окованные медными полосами двери с грохотом и треском пошли деревянной щепой от ударов. Миг — и на защитников кинулась волна дико кричащих фигур в чёрных масках и балахонах. «Ночных убийц» ждала неудача — с короткими клинками не пройти сквозь баррикаду и частокол копий, а несколько брошенных ножей отскочили от кольчуг.

Впрочем, синоби[48] не остановила ни гибель товарищей, ни то, что их мечи бессильны против варягов — и на приступ двинулась сначала вторая волна, а потом и третья. Но это лишь отвлекающий манёвр — пока все заняты схваткой в проходе, одна из стен вдруг затрещала, и сквозь прикрывавшую воздуховод оштукатуренную бумагу полезли чёрные балахоны. Успели четверо — на пятом Альвхильд метнула нож, разбрызгав вокруг кровь неудачника, застрявшего в воздуховоде — не протолкнуть. Но что остальным до погибшего собрата? Ведь главное — любой ценой дотянутся до стоящих в проходе.

Отойти от стены и ударить в тыл не дали Джебэ с Кольгримом, зажав четвёрку врагов между своими клинками и кучей не пригодившейся для баррикад мебели. «Нас четверо, вас двое!» — кричали мечи синоби. — «Нас четверо и вас четверо!» — пели в ответ клинки защитников. — «Наши хозяева не боятся смерти, мы сильнее», — завывали мечи убийц. — «Зато наши — лучше выучены», — огрызались степные сабли. Долго такой бешеный танец продолжаться не мог, и скоро одна из чёрных фигур совершила ошибку, попавшись на ложную атаку Кольгрима. Ещё несколько минут и остальные «чёрные балахоны» были убиты. Повернувшись к двери, Джебэ увидел, что и там последний натиск захлебнулся, а со стороны коридора слышны крики и шум от идущей на помощь посольской стражи. Они победили.

После того, как бежали последние синоби, перед обитателями посольства навис призрак катастрофы: погибла большая часть охраны, а все приехавшее посольство, кроме младшей целительницы да десятка Джебэ оказалось приковано к постели. И лекари в один голос заявляли, что даже пострадавшие меньше всего смогут приступить к обязанностям не раньше, чем через полгода.

С охраной решилось просто: для неё пригласили варягов с драккаров, стоявших в порту. Такого количества опытных воинов хватало взять «на щит» иной город — что уж говорить об одном небольшом посольстве. С заменой Ердена и Себьёрна было сложнее, но и тут всё вроде бы сложилось удачно. Когда уцелевший в резне Хамба заявил, что готов выступить на переговорах вместо раненых товарищей. К тому же, как добавил он в пространной речи, призванной ответить всем несогласным, только он и имеет здесь соответствующий статус и полномочия. А любого другого спесивые даймё не примут.

В хлопотах прошло три дня, нарушаемых лишь позвякиванием доспехов и оружия старательно охранявших посольство варягов. Джебэ, как самый старший из оставшихся офицеров, даже приказал, чтобы несколько воинов постоянно были при Хамбе на случай повторного покушения. А на четвёртое утро Джебэ приказал собрать всех во дворе. Хамбу, который и так все эти дни морщил нос от «засилья неотёсанных варягов», бесцеремонное отношение к своей персоне привело в бешенство: как его смеют тащить в такую рань из постели — словно ничтожного слугу! Едва увидев Джебэ, Хамба надулся от спеси и закричал, срываясь на визг:

— Да что ты себе позволяешь, щенок!

Договорить ему не дали. Из-за цепи воинов, окружавших двор, вышел Хаульфдан и медленно, громко и чётко выговаривая каждое слово произнёс:

— Хамба! Обвиняю тебя в том, что ты открыл ворота врагу!

Толпа загудела: обвинение было серьёзным. Хамба покраснел от гнева и возмущения, но оправдаться не успел. Вслед за Хаульфданом выступил следующий варяг:

— Воина, стерегущего калитку, закололи в спину. Закололи, после того, как он снял запоры. Отдать приказ открыть ворота мог только ты. Или командир стражи — но его убили ещё до нападения.

— Я как целитель подтверждаю время смерти командира стражи посольства, — звонким голосом добавила Альвхильд.

Хамба покраснел от негодования, собираясь указать наглым лжецам их место, как к нему подошёл Джебэ, и шепнул вполголоса: «Пятый двор по главной улице синего квартала».

После чего достал на всеобщее обозрение свою пайцзу, и прозвучал приговор.

— Как рука и голос Великого Курултая! Моим словом и именем Степи! Смерть!

Хамба повалился на землю и начал о чём-то молить, пытаясь целовать сапоги Джебэ, но тот брезгливо посмотрел на бывшего посла и пошёл в дом. Судьба предателя его не интересовала — пусть скажет спасибо за эти три дня жизни и за то, что его казнь будет длиться всего сутки. Виновного они вычислили уже к утру — но для Островов солнца открытые ворота и нападение были внутренним делом Степи. И хозяева предателя наверняка использовали бы это в переговорах, попытавшись убедить остальных даймё отказать Джебэ в признании равной заменой. По заметкам и записям командира стражи они сумели выяснить, куда ходил Хамба, посещая городские кварталы, и сегодняшней ночью взяли нужный дом штурмом. Теперь враги не смогут оспорить статус нового посла, даже если успеют собрать совет даймё за несколько часов, оставшихся до начала переговоров. За обнаруженное в доме на окраине «синего квартала» смертный приговор полагался и на островах.

Впрочем, на следующий день Джебэ уже думал, что Хамба отделался слишком легко. Кроме договора, из-за которого ехал Ерден, на обсуждении оказались ещё почти полтора десятка соглашений. И если бы задумка предателя и его хозяев удалась — Солнечные острова оказались бы закрыты для Степи. Джебэ каждый день с благодарностью вспоминал Сиро и Торбьёрна. Первого — за знание языка и обычаев своей родины, а второго — за подобранных варягов. Умелые воины его десятка оказались и неплохими дипломатами.

Весь следующий месяц шли выматывающие переговоры, на которых Джебэ насмерть дрался за право степных коггов и драккаров, как и раньше, свободно заходить в порты Солнечных островов. Чем мог, помогал Ерден — но, прикованный к постели, он не мог заменить молодого посла на встречах и приёмах, многому пришлось учиться «на ходу». Впрочем, через несколько дней, когда спало первое напряжение, Джебэ с удивлением понял, что эти разряженные в шёлковые кимоно вельможи не так уж и сильно отличаются от крестьян и охотников, с которыми он общался во время службы на западной границе. Так же ненавидят соседа, так же скандалят и торгуются. И так же готовы всучить залежалый товар, если знают, что удастся сделать это безнаказанно.

После торжественного приёма в честь подписания последнего из договоров, Джебэ, к полной для него неожиданности, пригласил в родовой замок князь Тайра. Главный министр страны Тайра-но Киёмори в случае неуспеха терял больше всех: и сейчас он горел желанием отблагодарить посланца Великого хана, приняв того в своем доме. Это было высокой честью, особенно для чужеземца. И согласился Джебэ только поэтому, хотя уже ненавидел церемонии и торжественные приёмы до глубины души.

Родовое гнездо клана Тайра пришлось молодому послу по душе. Замок расположился не на высоком холме или берегу быстрой реки, а на болотистой равнине. Напоминая чёрным цветом стен и распростёртыми «крыльями» боковых башен умудрённого столетиями ворона, прикорнувшего вздремнуть неподалёку от берега моря, едва закончились годы усобиц. Тех кровавых десятилетий, когда князья и даймё нещадно сражались друг с другом, стараясь оказаться единственным владыкой красивой островной страны. Конечно, строения замка изрядно переделали — особенно восточную сторону «лунных покоев», предназначенных теперь не высматривать вражеские армии, а предаваться созерцанию красоты Луны. Суровое обиталище одной из знатнейших и влиятельнейших семей Островов превратилось в средоточие комфорта и роскоши. Но в своих корнях, угольно-чёрных, окружённых тройным рвом внешних стенах, башнях и бастионах, замок так и остался неизменен. И до сих пор был готов, при необходимости, стать неприступной твердыней и защитить своих обитателей.

Внутри замка царили обычаиНиппон, ничуть не тронутые новшествами из-за океана. Стенные и дверные ширмы были расписаны по старинным канонам, над каждым входом висели бумажные фонари. Девушки-служанки носили цукэсаге с волосами, заколотыми кандзаси. Стража ходила только в до-мару и рогатых шлемах[49]. Едва сменишь по приезду халат на клановые кимоно и дзори — и кажется, будто иного мира там, по ту сторону моря, нет совсем.

Ниже замка расположиласьгавань: когда-то неприступные ворота к сердцу рода, а теперь удобная пристань для прогулочных судов и пляж для отдыха. Впрочем, купаться Джебэ не очень любил. Но почти каждый день, невзирая на погоду, спускался смотреть на океан. В тот раз он был на пляже один — штормило, и никто из купальщиков не рисковал испытывать судьбу в столь неуютном море. Да и смотреть на пенные валы, раз за разом накатывающие на берег, среди местных считалось не очень хорошим занятием — слишком часто приходили в штормовую погоду ураганы, оставляя после себя смытые поля и обломки домов. Но Джебэ в приметы не верил и такие дни любил особенно. На пустынном берегу его охватывало какое-то странное чувство, когда ты словно растворяешься в безбрежном пространстве, ощущая себя одновременно и невесомой песчинкой, которую несут волны, и океаном, вечным и обнимающим мироздание.

Прогуливаясь вдоль берега, Джебэ вдруг заметил служанку, которая кого-то ждала. Удивлённый, мужчина подошёл ближе, и в эту минуту из воды вышла купальщица. При первом взгляде девушка не производила большого впечатления: невысокая и слишком худощавая. Но, присмотревшись, Джебэ подумал, что, пожалуй, именно такой можно представить себе богиню Солнца: розовое, будто святящееся личико, и свежие, точно для поцелуя сложенные, губки, и карие бездонные глаза, и пышные чёрные волосы цвета вороного крыла, и стройная шея, и божественная линия плеч, и гибкая, тонкая фигура. Нежная и свежая, словно только что распустившийся цветок. А юная богиня, не стесняясь наготы, прошла через пляж, укуталась в кимоно и, оставив неожиданному свидетелю своего купания изящный вежливый полупоклон, скрылась за поворотом дорожки к замку.

Снова он увидел девушку на следующий день. Оказалось, что Хикари[50] — дочь одного из даймё, вассальных клану Тайра и вхожих в родовой дом. И вторая встреча оказалась короткой. Разговор строго по канонам вежливости и этикета — но оставляющий после себя чувство, что тебе нахально указали место среди остальных претендентов. Они могут надеяться — но никогда не добьются успеха. И раззадоренный Джебэ начал искать поводы к новому разговору, к новой встрече — чтобы доказать и ей и себе, что юная гордячка ошибается, что ему не нужна благосклонность этого рассветного воплощения девы солнца Аматэрасу омиками. А как опытному дипломату нужно лишь полезное вежливое знакомство с родственницей одного из важных даймё Солнечных островов. Они танцевали друг вокруг друга словно мотылёк и свеча, часто, но незаметно, меняясь ролями, поочерёдно рискуя опалить крылья на сияющем огне, манящем в ночи одиночества.

Так пролетели три недели, а когда Джебэ отправился обратно в столицу, как-то само собой получилось, что Хикари последовала за ним: обычаи Островов позволяли незамужней девушке многое, пусть дело не заканчивалось браком — если, конечно, её избранник был более знатного рода, влиятелен или прославил себя как известный воин или капитан. И Джебэ был рад, что этот обычай эпохи усобицы сохранился до сих пор… Влюблённости были у него и раньше, но Хикари вдруг стала первой, кто воплотил в себе смысл жизни. Месяцы в столице пролетели незаметно — только любовь и страсть, то взлетавшие жарким всесжигающим пламенем, то горевшее ровным тёплом домашнего очага. Едва кончались ежедневные рутина и посольские дела, Джебэ спешил к своему солнцу — или Хикари приходила к нему. И они оставались неразлучны до тех пор, пока свет утренней зари не окрашивал в жемчужные тона стёкла и мозаики окон. Ничто не возмущало их покоя, ни одна сила мира не могла их отделить друг от друга. Она клала голову ему на грудь, и они разговаривали друг с другом не произнося ни слова.

По утрам, когда девушка покидала его дом, Джебэ ещё долго смотрел на мир, на город, на товарищей и на жизнь как сквозь сон. Все казалось ему чужим, далеким, напрасным, пустым и не существующим. Не волновал даже странный взгляд Ердена, который смотрел на молодого человека почему-то грустно и понимающе: словно хотел что-то ему сказать, но не решался, или боялся это сделать. Так пролетело шесть месяцев, Ерден, наконец, выздоровел достаточно, и Джебэ пришла пора собираться домой…

Две недели перед отъездом он звал свою любовь ехать вместе, но хотя Хикари и плакала, представляя разлуку, все разговоры заканчивались словами: «Я не могу оставить семью и предать свой род. Не могу нарушить свой долг перед ними». То же самое повторилось и в последний день. Но внезапно, словно набравшись наконец-то решимости, девушка не заплакала, а вдруг горячо воскликнула:

— Оставайся ты!

— Ты предлагаешь мне покинуть Великую Степь, и поселится здесь? — с удивлением произнёс Джебэ.

— Да, да! Я знаю, чужеземцам тяжело у нас, — горячо затараторила Хикари. — Но я говорила с отцом, он сказал, что готов принять тебя, клан согласится с его решением! Ты не будешь чужаком, ты станешь одним из нас, и мы будем вместе! — и, словно уловив в глазах возлюбленного сомнение, добавила: — Ведь в Степи тебя ничего не держит, у тебя не осталось там семьи!

Ответное молчание длилось бесконечно долго, пока, наконец, Джебэ не посмотрел на девушку с глухой смертной тоской и не произнёс:

— Не могу… — он достал из-под рубахи медальон, который получал каждый нукер перед началом службы. — Когда я первый раз взял его в руки, я дал клятву служить моему народу и моему хану. И обещал, что выше этого служения для меня не будет ничего, — и, помолчав, добавил. — Я хочу… я прошу тебя — уедем вместе. Но остаться не могу…

— Я тоже не могу… прощай.

— Прощай, — Джебэ резко развернулся и пошёл в сторону порта. Зная, что стоит ему хоть на мгновение остановиться — и он уже никуда не уедет.

Корабль споро уносил его прочь от островов, где каждое утро рождается солнце и откуда в мир приходит новый день. Хотелось выть, катаясь в бессилии по доскам палубы. Там осталось его сердце, там осталась половина его души. Но иначе поступить он не мог.

В столице молодого посла ждали торжественная встреча и награда — весть о событиях на островах давно достигла хозяев Вечной Степи. И Джебэ, блестяще справившийся с таким трудным делом, стал одним из «голосов Великого хана». Это было неслыханным успехом, парень знал многих, кто ради того, чтобы хоть на день стать обладателем личной пайцзы владыки, не раздумывая, отдал бы всё что имел и даже жизнь — но сейчас высокая награда была ему безразлична. Время лечит. И, когда-нибудь, воспоминания померкнут. Потеряют свою остроту, боль затянется илом свежих встреч и знакомств.

Сразу после пира, взяв коня, он выехал из города ещё затемно — чтобы встретить восход в одиночестве. Где-то там, далеко на рассвете была его Хикари. Джебэ вдруг со всей силой и горечью вспомнил их расставание. Увы, для него не было иного пути. Только сейчас он понял, что все те месяцы хотел, но не решался сказать Ерден. Понял слишком поздно. Но и второй раз он сделал бы также — потому что шагнувшему на путь служения иной дороги нет. Он знал, что поступил правильно — но откуда же тогда такая щемящая пустота в сердце?..