Дорога на плаху

I

В солнечный летний день Валентина Александровна, возвращаясь с работы, заглянула в почтовый ящик, размещенный в подъезде дома, и обнаружила письмо. Обратного адреса не было, Валентина здесь же, на площадке, вскрыла его и прочла первые строчки:

Валентина Александровна смутилась, ее обдало жаром, как из парной, парной чужого письма, прервала чтение, но, перевернув лист, увидела заключительную строчку:

Как, у него какие-то отношения с Евгенией, той несчастной женщиной, что была у него сиделкой, и, как поняла она из скупых слов сына, оказалась под следствием, как детоубийца!

Не хватало ей еще такого кошмара! Она обязана прочесть письмо и выяснить для себя насколько серьезны их отношения. Она перевернула письмо и засомневалась, правильно ли поступает?

«Нет, я не стану читать, но потребую от сына рассказать всю правду. Он не посмеет больше скрывать от меня связь с Евгенией».

Она решительно поднялась на второй этаж в свою квартиру и застала сына в гостиной на диване за чтением романа.

— Борис, прости меня, я вскрыла письмо, адресованное тебе, я его, разумеется, не читала, но увидела первую и последнюю строчки. — Она передала письмо в конверте сыну. — Но скажи мне, это та женщина, что была твоей сиделкой?

— Да, — поднимаясь с дивана, сказал Борис, беря письмо.

— Расскажи мне о ваших отношениях. Меня обижает твое молчание.

— Мама, я отвечу просто: я ее люблю.

— И твои намерения последуют далее?

— Очевидно.

— Но я должна знать о ней более подробно. Ты, я вижу, отказываешься поделиться со мной?

— Сейчас не время.

— Когда же оно наступит?

— Не знаю.

— Ты лукавишь, — Валентина Александровна заметно нервничала. — Твой лечащий врач в Красноярске мне симпатизировал и оставил свой телефон. Я позвоню ему и попрошу выяснить о Евгении все, что можно, и написать мне. Но, думаю, до этого дело не дойдет, ты расскажешь мне о ней сам.

Борису стало не по себе при мысли, что мама узнает о Евгении всю правду и, не дай Бог, ей вышлют газету, в которой вылито на бедную женщину столько грязи. Это может серьезно поссорить его с матерью, уж лучше в сдержанных тонах рассказать ей какую-то часть событий.

— Мама, у Евгении родился неполноценный ребенок, на этой почве она рассталась с мужем, в отчаянии лишила младенца жизни прямо в больнице, и вскрыла себе вены. После выздоровления ее арестовали, но следствие пришло к выводу, что женщина невиновна.

— Боже, она душевнобольная! — испуганно воскликнула Валентина Александровна. — Как же ее допустили к тебе в качестве сиделки?

— Она — нормальный человек. Обстоятельства складывались не в ее пользу. Теперь все кончено.

— Какие обстоятельства? Можешь ты сказать о них родной матери!? Впрочем, ничего объяснять не надо — она тебе не пара. Если ты к ней повернулся из сострадания, то не приносить же себя в жертву! К чертям собачьим всякое сострадание, забудь ее навеки.

— Мама, я тебя очень люблю и прислушиваюсь к твоему мнению. Но в данном случае я никак не могу согласиться с тобой, и предоставь мне право распоряжаться своей судьбой и… чувствами. Я, в конце концов, взрослый мужчина!

— Боренька, сынок, я желаю тебе только добра! Чувство — вещь, если так можно выразиться, проходящая.

— Чувство любви, мама, не вещь. Это, я понял, состояние души.

— Хорошо, принимаю твое замечание, — стояла на своем мать, — это состояние проходящее. Да, оно бывает продолжительное, стойкое, но бывает и мимолетное, как тучка в знойный день, налетела, брызнула дождем, сбила зной. Меня охватывает ужас, что у этой женщины за неполную четверть жизни столько поразительных, уму непостижимых событий. Нет-нет, она тебе не пара. Еще неизвестно, какие казусы ее ожидают впереди. Этот человек — само несчастье!

— Но я люблю это несчастье и хочу сделать его счастливым!

Мать в отчаянии заломила руки.

— Боренька, твой отец не сделал меня счастливой, хотя любовь у нас была взаимной. Все это карточная игра, иллюзия. Я не хочу, чтобы и ты попал под влияние обманчивого впечатления обаятельной красотки, а в дальнейшем разочаровался и испил нашу с отцом чашу.

— Мне о вашей любви почти ничего неизвестно, — с горечью сказал Борис.

— Любовь у нас была скоротечная, взрывная, как порох. Всего неделю мы были знакомы, как решили пожениться. Мы наплевали на мнение родителей, мы хотели побыстрее обрести, как нам казалось, семейное счастье. Мы отказались от вмешательства в нашу жизнь родителей, от их помощи. Уехали в другой город, но быт, неустроенность съели голодной волчицей нашу любовь. У меня нет состояния, которое помогло бы встать тебе на ноги. У меня есть только ты, самое дорогое для меня на этом свете, и я хочу, чтобы ты не ошибся в выборе.

Было видно, как тяжело дается матери этот монолог, как с трудом сдерживает она себя, чтобы не разрыдаться, и сын несколько раз порывался ее успокоить, но мать останавливала его жестом, прося не перебивать, а дать возможность высказаться до конца.

— Давай не будем играть на чувствах, не будем предъявлять ультиматум, хотя я вижу, ты к нему готов. Я тебя прошу об одном: не торопись, проверь свою любовь к Евгении. Ведь сколько девушек хороших вокруг. Они в нашем городе, как цветы в поле. Лиля из соседнего подъезда, дочь моей приятельницы — цветущая красавица. Давай, я устрою тебе с ней встречу. Испытай свою любовь!

— Ну, хорошо, мама, я встречусь с ней ради тебя. Только ведь и она живой человек, и может оказаться ко мне холодна, как и я к ней.

Евгении ничего не оставалось, как вспоминать встречу с Борисом, которая одновременно вызывала горечь и приносила огромную радость. Она не могла позволить ни ему, ни тем более себе интимной близости во время длительных прогулок по берегу могучего Иртыша. Она не допускала даже легкого прикосновения пальцев его руки к ее ладони, не говоря уж о поцелуях.

Она видела: он страдает от избытка переполнявших его чувств, которые не может поделить на двоих. Она уже знала, как нелегко сдерживать их, когда они льются через край, а тот, кому они адресованы, не стремится их принять. У нее, в этом случае, был богатый опыт, обернувшийся трагедией. Больше безумия она не допустит. У нее на этот счет есть воля.

Радовало то, что рядом с ней шагает приятный и обаятельный молодой мужчина, выбравший ее среди тысяч других девушек центром своего внимания. Ему бесконечно приятно шагать рядом с ней, слушать ее голос, смех, касаться ее руки. Она видела в его глазах такой же блеск, как у Анатолия в дни их дружбы. Она знала, что это за блеск. Но почему Борис выбрал ее с ее пороками? Поклялся исцелить своей любовью? Но какая любовь может быть у нее после столь кошмарных родов. Конечно, в современных условиях можно свободно обойтись без беременности и жить счастливо. Но секс, как таковой, для нее не главное. Теплые отношения к человеку, приносящие ему радость и удовлетворение желаний — вот ее предназначение, как женщины. Теплые отношения есть. Но она не сможет удовлетворить его, как мужчину. А на этом все заканчивается. Рано или поздно. Да, она поступила опрометчиво, написав ему письмо. Она поддалась сентиментальному настроению, когда увидела начало ледохода на могучей реке. Грандиозное, неотвратимое очищение. Вместе со льдами с ее души сорван панцирь вины, но оказалось, не до конца. В душе сидел гвоздем и кровоточил комплекс неполноценности.

Евгения вспомнила свою жуткую истерику в Красноярске, когда она вернулась домой. Мама бросилась ее отмывать, кормить и успокаивать от потрясений, которые она испытала. Евгении очень не понравилось это ее внимание, и она приняла любовь и старание матери, как заискивание своей вины перед дочерью.

— Мама, прекрати ползать вокруг меня на полусогнутых, ты неискренняя в своих услугах, — зло сказала Евгения, нервно передвигая с места на место тарелку с едой.

— Доченька, ты о чем, я так страдаю.

— Еще бы, ты виновата во всех моих несчастьях! Ты с отцом! Не знаю, кто больше, но это вы родили меня неполноценной. Вы-вы! Уйдите с моих глаз. Я не хочу от вас никакого сочувствия.

Мать остолбенела. Ее красивое, но увядающее лицо сделалось бумажным, и на нем неумелый художник рисовал блеклым карандашом остекленевшие глаза, перекошенный рот, трясущийся мелкой зыбью подбородок. Но ничего этого разъяренная львица не видела. Она даже не стала обращать внимания на поверженную жертву так, как была сыта всевозможными потрясениями, а причины, по ее мнению, исходили от этой особи, и, взяв на себя роль судьи и палача, львица готовилась отвергнуть мольбу обреченного о пощаде, требуя от жертвы смириться с участью камикадзе, совершить все, что от него требует суровый закон смертника. Львица собиралась брезгливо отвернуться от несчастной, но инстинкт остановил ее.

— Женя, опомнись! Мы не заслужили таких упреков, — пришел на помощь матери Рябуша. — Мать, как и я, в тебе души не чает. Мы, видит Бог, ни в чем не виноваты перед тобой. — Отец, которого она любила всем сердцем и душой, пожалуй, больше чем мать, стоял перед ней с молитвенно вскинутыми к небу руками и выглядел серым, как порох, способный взорваться от любого искрометного слова или взгляда, чем полна была сейчас она, единственная у них, которую не любил так никто, как эти двое безумцев. Но она знала: их любовь не затмила им очи, и воспитали они свое чадо в строгих правилах, научив всему, что умели сами, и одним из этих умений была их любовь к ней. Львица напрягла свою волю и смягчилась.

— Откуда тогда взялись мои уроды? Анатолий доказал свою полноценность. У него растет замечательный сын! — Евгения отшвырнула от себя тарелку с едой, словно в ней копошились ползучие гады, резко вскочила, покачнулась и, не подхвати ее отец, опрокинулась бы на пол. В его руках Евгения забилась в истерическом плаче.

— Доченька, успокойся, милая моя, пожалей себя и нас. Сейчас мы тебе сделаем успокоительный укол. Давай мать, давай, возьми и ты себя в руки, бери в тумбочке шприц, ампулу, делай укол, я ее держу крепко.

Евгении, вибрирующей всем телом, сделали укол, вскоре рыдания ее стихли, и она уснула на руках у отца. Он осторожно перенес ее на кровать, на которой она выросла, и однажды из девочки превратилась в женщину, не подозревая о той скалистой горе, на которую вознесло ее любовное счастье, но, закружив, низвергло с вершины в пропасть позора и несчастий.

Кровать эту, как реликвию, мать берегла и лелеяла. После того, как Женечка вышла замуж и переехала в новую квартиру с мужем, она с любовью перестилала ее каждую неделю. Она слышала, что постель девственницы должна уйти с нею, мать так и поступила, отправив белье в новое жилище дочери, а ложе нельзя выбрасывать.

Евгения проснулась с чувством вины перед родными. Из кухни до нее долетел запах маминой стряпни: она с детства обожала шаньги с начинкой из творога, выпеченные в духовке, с высокой шапочкой из подрумяненной сметаны, они выглядели так аппетитно, что Женя готова была их есть несчетное количество, запивая чаем, и ела с жадностью голодного человека. Но ей вполне хватало трех-четырех, чтобы насытиться. Когда она вытирала влажные губы, то все же с сожалением продолжала смотреть на шаньги, которых оставалось целый листик, а мама довольная, что вкусно накормила дочку, смеялась и говорила:

— Ты с папой устрой соревнование. Он такой же любитель шанег.

И они считали, кто, сколько съел, смеялись, сравнивая, кто победитель по количеству в пересчете на живой вес.

Эта игра отражала теплую атмосферу в доме, любовь друг к другу. И теперь, вспомнив эти радостные минуты детства и юности, Евгения ужаснулась своему поведению и своим словам, что высказала вчера. Она готова была вновь уснуть и не просыпаться, чтобы не смотреть бессовестными глазами в добрые мамины, но чуткий слух мамы уловил едва слышное шевеление на кровати дочери, и вот она, пополневшая за последний год, с постаревшим лицом от бесконечных переживаний за свое чадо, уже бежит к ней с вопросом:

— Как ты себя чувствуешь, Женечка? Вставай, я испекла твои любимые шаньги.

— Мама, что я вам вчера наговорила? — Евгения села на кровати, натянув на себя одеяло до подбородка, как бы отгораживаясь им от отвратительной вчерашней выходки.

— Не бери близко к сердцу, доченька. Натерпелась ты, изнервничалась. Забудь всем нам во благо.

— Прости меня, мама, прости папа. Где он, на работе? — глаза у Евгении повлажнели, и она готова вот-вот расплакаться. — Вы любите меня, я это знаю, и страдаете не меньше меня, хотя ни в чем не виноваты.

Мать бросилась к дочери, обняла ее и принялась ласково гладить по голове, как множество раз случалось за эти годы, целуя ее; дочь не отстранялась, а с благодарностью принимала материнскую любовь и нежность.

Это было тяжкое воспоминание для Евгении. Ей потом еще долго было стыдно перед родителями за свою слабость. И хотя на словах она осудила свое поведение, попросила прощения, но все же в душе продолжала винить маму и папу, но уж больше не высказывала обвинительные кинжальные мысли.

Родительская слепая любовь могла сослужить плохую службу. Боясь ранить друг друга, эти близкие люди старались молчать о несчастье, пытаясь изобразить, что все хорошо и нормально, вся жизнь впереди и следует надеяться на доброе. Не все же торжествовать силам зла, будет праздник и в их семье! Но молодой женщине требовалась ниша, где бы она сотворила свое чистилище, и без постороннего глаза могла отряхивать загрязненные перья. Таким чистилищем могло быть только время, в котором каждый час — это раскаленные, но все же склонные к медленному остыванию угли, жгущие душу. Еще ей нужен был собеседник, кому бы она могла высказать свою боль, родители в такой роли быть не могли. И вообще никто, по мнению несчастной женщины, на эту роль бы не подошел, разве что Борис со своей чуткостью и человечностью, умеющий остужать угли сеансами психотерапии, какие он давал во время их встреч в больничных покоях.

Евгения много раз задавалась вопросом: какова природа ее несчастья, но, не находя ответа, нося свою боль в себе, обреченная на одиночество в своих поисках, была близка к умопомрачению. У нее стала часто болеть голова от тяжких дум, и кто знает, возможно, ее съела бы душевная депрессия, если бы не этот увиденный ею ледоход на Иртыше. Он взбудоражил женщину. Она, услышав оглушительный треск на реке, выглянула в окно дачного домика, где они жили в ту пору, и увидела доселе спокойно лежащее ледяное царство, всколыхнувшееся, вздыбившееся. Наспех одевшись, выскочила на улицу и замерла, глядя на величественную картину ледохода. Все чаще и чаще раздавался пугающий треск расколовшихся перламутровых льдин, сверкающих на солнце алмазными вспышками; нарастал шум бурлящей воды, ахающий, крошащийся грохот вздымающихся глыб в заторах и падающих то там, то здесь в образовавшийся проран, кипящий и пенный.

Евгения стояла одна на всем побережье, родители уехали в город решать квартирный вопрос, предлагали съездить и ей, развеяться, но она отказалась, и впервые после отъезда из Красноярска с тоской вспомнила о Борисе, готовая поделиться своими впечатлениями, чувствуя, как в ней происходит некоторое облегчение от постоянно грызущего ее душу комплекса неполноценности.

«Да что это я записала себя в изгои! — воскликнула девушка. — Идет весна, ледоход, обновление! Борис, вы слышите меня! Приезжайте, и я расскажу вам о ледоходе. Мне было легко с вами, у вашей больничной кровати, а теперь вас не хватает. Я просто хочу увидеть вас, сильного и мужественного героя, поболтать с вами, набраться от вас стойкости. Я сегодня же напишу вам письмо, в надежде, что не опоздала с посланием!»

Евгения в тот вечер так и не написала письмо, а лишь приготовила ручку и лист бумаги. Решимости не хватило, ведь она не видела в ночной тьме ледохода, а только слышала глухой шум гигантской работы реки, и настроение у нее вновь упало к той черте, за которой апатия к миру и жизни.

Назавтра она опять стояла на берегу, поглощенная величественной панорамой ледохода на могучей реке. Противоположный берег затянутый синей дымкой просматривался почти у горизонта. Там катила прорва серебристого льда, черной клокочущей воды, от необузданной силы летели тяжелой канонадой гул, скрежет, грохот. Звуки зачаровали, пленили, продували застоявшиеся, подернутые унынием мозги, взвеселили их, и она, хмелея, как от крепкого напитка, воспряла духом, умылась ветром, пахнувшим от падения вздыбившейся многотонной льдины, окатившей мириадой брызг. Ей снова неудержимо захотелось увидеть Бориса. Она побежала в дом, взяла лист бумаги, ручку и, присев на пеньке, под музыку ледохода принялась сочинять послание, которое и получил заждавшийся весточки молодой человек.

Теперь, шагая по цветущему майскому брегу Иртыша, она рассказала Борису, как и почему было написано это письмо.

— Вы, наверное, нашли дерзким мое сочинение, во всяком случае, были удивлены моей нескромностью?

— Ну, что вы, Евгения, я благодарен вам за столь лирическое произведение. Я оценил его по высшему баллу.

— Вы просто смеетесь, — польщенная похвалой, заулыбалась Евгения, осторожно касаясь пальцами его левой ладони, отчего молодой человек вспыхнул и попытался поймать ее руку, приостанавливая шаг. Но девушка продолжала движение вперед, а ее руки взметнулись к солнцу. Муаровое платье на ней заискрилось, переливаясь в солнечных бликах радужными оттенками, рисуя пленительные дуги талии и широких бедер, приковывая восхищенный взгляд парня.

— Этому очищению я обязана Светилу! Это оно растопило льды на реке, наполнило ее могучей силой и отправило в добрый путь!

— Да-да, Евгения, я знал, что очищение придет, это неизбежное, веками повторяющееся действо. Если бы его не было, люди бы не смогли созидать, они бы погрязли в болоте своих грехов и ошибок. И наступила бы эра полного безумия человечества.

— Но разве его не было в нашей стране?

— И не только в нашей. — Борису неудержимо захотелось блеснуть красноречием, конечно, предпочел бы тему любви, благо, что адресат и вдохновитель рядом, но он понимал, что сейчас не время для откровений, боялся неверного своего поведения, точнее не знал как себя вести, а потому его понесло не в ту сторону. — Безумие захлестнуло Европу в начале двадцатого столетия. Это самый жестокий и безумный век в мировой истории. Россия же оказалась эпицентром этого безумия, потому мы имеем самые сокрушительные разрушения и человеческие разорения. Но самое страшное разрушение — это опустошение людских душ. Однако пусть в этом разбираются психологи, историки и политики, а я вам сейчас соберу великолепный букет из полевых цветов. — Опомнился Борис и бросился на чудесную полянку, открывшуюся перед ними. Обласканная лучами солнца она буйно покрылась голубыми и оранжевыми лютиками и одуванчиками, розовым гравилатом, острыми стрелками подорожника, а в зарослях набухала молоком с медвяным запахом черемуха.

— А поэты? Разве они могут стоять в стороне от безумия! — вдогонку крикнула Евгения.

— Поэты обязаны в первую очередь. Но, что-то голосов их не слышно.

— Их голоса глушит грохот голливудских и отечественных боевиков.

— Я с вами согласен, но не только это. Любое зло остается злом, в какие бы рясы оно не одевалось, — прокричал Борис, удаляясь, увлеченный сбором цветов.

Через несколько минут Евгения с восхищением принимала со вкусом подобранный букет цветов, какие расцвели к этому часу весны.

Как ей легко с этим человеком. Словно после знойного летнего дня приняла освежающий душ. Он, как солнечный свет, и все для нее. Зажмуришься, а все равно человека видишь. Он понимает ее с полуслова, и она его. Он умен, а потому прост в общении, предупредителен и неназойлив.

Борис дарил ей цветы второй раз, и с цветами хотелось сказать ей самые древние слова, но понимал, что они пока не вызовут той реакции, какую бы он хотел получить, а скорее все испортит своей торопливостью. Потому он только улыбался Евгении, глядя в ее лучистые глаза с надеждой на скорые поцелуи.

II

Евгения так и осталась у него в памяти улыбающаяся, в восторге от подаренного букета, сама похожая на великолепный цветок.

Слов нет, Лиля почти не уступала во внешней красоте Евгении, вела себя раскованно, в глазах плескалось озорство и веселье, а не грусть затравленного человека. Но глаза Лили его не согрели, не позвали к себе, в них нет того охватывающего обаяния, какое излучала Евгения.

Они ели мороженое в одном из летних кафе города под расписными зонтиками, с видом на Волхов, с тенью кленов, берез и лип. Мимо монотонно и буднично, под стать настроению парня, катил поток автомобилей. Он согласился на эту встречу по просьбе мамы, чтобы не огорчать ее и слегка скрасить больничные будни. Лиля неумолчно трещала, с назойливостью мухи лезла с расспросами о ранении, о той ситуации, в какой находился он, полагая, что такой интерес импонирует ему, не подозревая обратное — раздражение.

— Боря, твоя мама рассказывала о героической схватке с бандитами. Как я хочу услышать это из твоих уст. Ну, Боря, не скромничай, не заставляй девушку становиться на колени, я вся внимание, — выдавала она, как из пулемета длинные очереди слов, расширяя от любопытства и без того большие кошачьи глаза.

— Какое геройство? Глупости, — морщился Борис. — Давайте оставим эту тему.

— Ну, как же, ты чуть не поплатился жизнью из-за какой-то сомнительной персоны. Я допускаю, защищал бы честь принцессы или государственного деятеля, за которого тебя наградят орденом и отвалят солидную сумму, тут стоит рисковать, но подвергать опасности свою жизнь из-за посредственности уездного масштаба! Не понимаю.

— Выходит, если на вас нападут бандиты, следует обойти стороной? — саркастически усмехнулся Борис.

— Ну, я же… я же… — растерялась Лиля и нашлась, — все же цветущая девушка, не правда ли? И кто-нибудь во мне найдет счастье.

— Сомневаюсь, — ядовито усмехнулся парень, сдерживая себя от дальнейшей оценки.

— Боря, в чем ты сомневаешься? Не надо хамить, — скривив губы, жеманно повела плечом Лиля. — Я жду ответа.

— Может быть, может быть. Я, пожалуй, излишне строг.

— Ты уж лучше будь строг в оценке моих блюд, которые я приготовлю на угощение, когда ты вздумаешь навестить меня. Договорились?

— О чем?

— Ну, ты как медведь, — расхохоталась Лиля. — О том, что ты будешь строгим судьей моих блюд, скажем, на завтрашней вечеринке.

— Но я не собираюсь посещать никаких вечеринок. Врачи запрещают, рана еще не зажила, а я стараюсь быть послушным малым.

Разочарованная Лиля надула губки.

— Извини, что вынужден прервать нашу встречу, но мне пора на прием к врачу, — мороженое было съедено, Борис поднялся из-за столика, не имея ни малейшего желания дальше слушать болтовню Лили: перед глазами у него стояла по-прежнему улыбающаяся Евгения с букетом цветов, которые он набрал на благоухающей поляне у Иртыша.

С Лилей все прозаичнее, словно он присутствует при чтении скучного доклада. Отдавать себя в жертву не намерен. Придя с работы, мама первым делом спросила:

— Какое впечатление произвела на тебя Лиля?

— Мама, Лиля не моя девушка, не тот тип, хотя и красивая с веселым нравом. Может быть, она и смогла бы достучаться до моего сердца, если бы оно было свободное. Такова карма. К тому же, я пока не собираюсь жениться, имея только форму да один костюм сыщика.

Мама не хотела слушать его аргументы.

— Боря, не торопись с выводами, возможно, это твой счастливый лотерейный билет. Сейчас у всех трудное материальное положение, но жизнь не остановилась. Люди все так же продолжают любить, женятся, рожают детей.

— Но я не собираюсь жениться даже на Евгении, по крайней мере, пока нахожусь в климовской бригаде. Закончится командировка, будет видно.

— Ты не вполне правдив. Прошлый раз ты говорил о готовности связать свою судьбу с Евгенией. Что ты нашел хорошего в этой женщине, поражаюсь?

— Мама, не надо поднимать этот вопрос. Я говорил о готовности, но не называл срок. Ты же не позволила мне высказаться до конца и пустилась в упреки. Я теперь пожалел о том, что рассказал об Евгении больше того, что тебе следовало знать. Тебе бы надо прислушаться к мудрому изречению: друг моего друга — мой друг. Получается наоборот: друг моего друга — мой враг. Как это ни печально, но факт.

— Ну, хорошо. Ты обладаешь даром убеждения. — Валентина Александровна сделала паузу, как бы не решаясь продолжить не очень приятный разговор. — В субботу Лиля и ее мама приглашают нас в гости. Поужинаем, выпьем хорошего вина, поиграем в карты. Я думаю, согласно твоим убеждениям о друге, ты составишь нам компанию?

— Только ради тебя.

— Жаль, если Лиля тебя не заинтересовала, ведь она прекрасная собеседница, просто вулкан.

— Который может засыпать пеплом.

Валентина Александровна обиженно поджала губы и удалилась на кухню готовить ужин. Как огорчительно, что в данном вопросе у них с сыном нет понимания. Он повзрослел, изменился, о жизни имеет свое суждение. Но суровые милицейские будни не сделали его замкнутым, он по-прежнему делился с ней прочитанным, услышанным по телевидению, высказывается в отношении ельцинских реформ, особенно приватизации, в результате которой, по его мнению, криминальные структуры баснословно богатеют, не работают на благо страны, а растаскивают ее по заграницам. Их точки зрения во многом совпадали.

— Ты же знаешь, мама, современные оценки коллективизации. Кроме вреда галопная ликвидация, так называемого кулачества и обобществления их имущества, ничего хорошего не принесла. Миллионы уничтоженных крепких рабочих рук, да, что там рук, семей. И как результат — падение урожайности зерновых и других культур. Страна не смогла достичь того уровня, что имела. Так вот, приватизация — это коллективизация наоборот. В принципе, я не против нее, как и мой шеф генерал Климов, но во всем должна быть мера, все остальное — преступление.

Валентина Александровна соглашалась с сыном, рассказывала, как у них в городе рушится мощная строительная индустрия, становление которой шло с ее участием. Но во вчерашний день с бесконечным дефицитом товаров, в длинные очереди в магазинах она возвращаться не хочет.

— Сейчас все есть в магазинах, а сколько их создано! Вот только бы упорядочили выплату зарплаты, и жить можно, — откликалась она. — Меня, конечно, страшил и страшит разгул криминала. Я всегда дрожу за тебя. Раньше было спокойнее.

— Раньше о многом молчали, а опасность попасть под пулю бандита, была не меньшая.

— Но и не большая. Нынче я чуть не потеряла тебя. А как хочется пожить в спокойствии, в достатке. В Чечне снова напряженная обстановка. Доходят слухи, что вулкан войны вот-вот грянет. И не дай Бог, очутиться тебе в этом пекле.

Валентина Александровна всю жизнь боялась за жизнь сына. В школьные годы она страшилась, что однажды он, переходя улицу, попадет под машину; став юношей, увлекся самбо, она пугалась, что на тренировках или соревнованиях его покалечат; когда засобирался поступать на юрфак, ужасалась его опасному выбору. Но что характерно, она никогда не мешала своему сыну, не отговаривала его, не навязывала своего мнения. Но в отношении Евгении она будет тверда.

— Ну, что ты мама, успокойся. Я ранен, меня на войну не возьмут.

— Дай-то Бог, худа без добра не бывает.

Каждый вечер они находили тему для разговора и им не скучно в их небольшой, но уютной квартире. Валентина Александровна с нетерпением ждала субботнего вечера, когда она с Борисом пойдет в гости к приятельнице, у которой красавица дочь. Она убеждена, что Лиля сумеет разжечь интерес в сердце Бориса, и две одинокие мамы породнятся, сделают все, чтобы их дети были счастливы. Ей, в пятьдесят лет, больше ничего от жизни не надо. Порядочного мужчину для себя она теперь уже не найдет, так и будет греться счастьем своего сына.

Суббота подошла незаметно. Всю эту неделю Борис размышлял, как бы заработать немного денег, обновить свой гардероб и укрепить семейный бюджет. Он встречался со своими старыми приятелями по школе, часть из которых подалась в торговый бизнес и другое предпринимательство. Ему предлагали тоже открыть торговую точку, даже ссужали необходимую сумму, но становиться торгашом не хотел. К тому же понимал, что это дело временное, выздоровеет, вернется в бригаду. К концу недели выяснил, что можно заняться розыском угнанных дорогих иномарок в частной конторе, которой владеет его старый знакомый. Клиентов хоть отбавляй. Согласился. Маме скажет, когда возьмется за дело. А пока, надо собираться в гости.

Валентина Александровна находилась в хорошем расположении духа: она уж сто лет никуда не выходила с сыном, как же не радоваться. Она надела кремовый костюмчик, уложила волосы в пышную прическу, подкрасила дуги бровей, длинные бархатные ресницы, которые подчеркивали ее выразительные, такие же голубые, как у сына глаза, и повернулась с вопросом:

— Ну, как я?

— Ты у меня всегда красавица. Приоденешься — десяток лет долой. И почему ты не нашла себе достойного спутника после отца? — говорил Борис, искренне сожалея, что мама лучшие свои годы прожила без мужа.

— Ты же знаешь, пока ты был еще мальчишкой, никто не попадался, а потом не решалась из-за тебя.

Борис растроганно подошел и обнял маму. От нее пахло такими же духами, что и от Евгении, когда они расставались.

«Чем же она занимается в эту минуту и вспоминает ли обо мне? — подумал Борис. — И что бы она сказала, узнай о моих сборах?»

Борис был одет в джинсы и темную рубашку, хорошо скрывающую бинты последней перевязки. Прическа у него неопределенная, так как стригся еще в Красноярске до ранения, и копна пышных волос, по цвету маминых, были зачесаны назад, что весьма к лицу.

— Ну, что идем? — спросила мама бодро, передавая сыну пакет с бутылкой вина и коробкой конфет.

— Я готов, — ответил он ровным голосом, не представляя себя в роли потенциального жениха.

— Не будь так сух, Боря, расслабься, иначе ты испортишь настроение дамам.

— Извини, я постараюсь.

Они вышли из квартиры и через три минуты звонили Фомкиным. Двери открыла Лиля. Она ослепила разноцветием одежды Валентину Александровну. Лиля была в апельсиновой мини-юбке, голубом батнике и красных туфлях на шпильках. Нельзя было не остановить взгляд на ее стройной фигуре и, особенно, на больших зеленых глазах.

«Но я уже люблю одни огромные глаза, только голубые, небесные», — подумал Борис, не убеждая себя, а констатируя факт.

— Здравствуйте, и проходите, — сказала Лиля, широко улыбаясь, вглядываясь в глаза Бориса. — Мы вас заждались.

— Здравствуйте, — ответили гости, проходя в гостиную, где у стола увидели хлопочущую хозяйку.

— Оленька, вот моя единственная драгоценность — сын Борис.

Очень приятная моложавая женщина среднего, как и Лиля роста, одетая в простое черное платье, расшитое на груди блестящей вязью, энергично шагнула навстречу молодому человеку, пожирая его глазами и, сраженная крепкой статью и красотой молодого человека, с восторгом протянула руку.

— Лилина мама, — сказала она томным голосом, — Ольга Ивановна, очень приятно.

Борис не любил эту дежурную фразу и никогда не говорил ее при знакомстве.

— К вашим услугам, мадам, — он щелкнул каблуками, вытягиваясь в струнку, чем вызвал восторг хозяек, вынул из пакета и подал женщинам коробку конфет и бутылку «Монастырской трапезы».

— Несомненно, воспользуемся при случае, — весело отозвалась Ольга Ивановна, — прошу к столу!

Гости и хозяйки уселись, трапеза началась. На столе стояли салаты из свежих овощей, холодные закуски и вторые блюда. От выпитого вина женщины явно повеселели, Борис оставался сдержан, даже холодноват. Но это не смущало хозяек, и они наперебой сыпали довольно остроумными шутками и анекдотами. И мама, и дочь были в своей тарелке, их голоса не умолкали ни на минуту. У Бориса был прекрасный аппетит, и он с удовольствием съел все то, что ему подкладывали с обеих сторон хозяйки.

— Ты обещал быть строг к моему кулинарному искусству, — сказала Лиля звонким голосом, как бы прося внимание собравшихся.

— Я строг, но ни в чем не нахожу изъяна, — сказал Борис, чем весьма удовлетворил Лилю. — Но однажды я едал пирожки с капустой в Красноярске с особым наслаждением, — тут же несколько огорошил молодую хозяйку гость.

— И кто же их пек, разреши узнать?

— Одна молодая особа, когда я лежал в больнице.

— Боря, к чему эти воспоминания? — с упреком глянула на него Валентина Александровна.

— Простите… — несколько смутившись, ответил Борис.

— Пустое, Валентина Александровна, если бы Борис попробовал моих пирожков, то они бы затмили его воспоминание.

— Как знать, как знать, — неопределенно сказал Борис.

— На больничной койке при казенных харчах — все кажется слаще, — утвердительно подчеркнула Лиля и получила одобрительную поддержку Валентины Александровны.

— Боря, но как же тебе не повезло, мы так переживали! — сказала Ольга Ивановна, и разговор перешел в плоскость захлестнувших страну бандитизма, грабежей и убийств, вывоза за рубеж капитала, и что со всем этим милиция вряд ли справится без политической воли президента и правительства. Коль сложилась такая ситуация, стоит ли рисковать жизнью. И упаси Бог, в будущем ввязаться в новую, смертельно опасную схватку. Это было чисто женское, более того материнское суждение, и Борис ничего не счел нужным, как сказать:

— В таком случае, дорогие мои, надо уходить из органов и сидеть под маминой юбкой как мышка, но благословенны дела человека, которые побеждают зло и насилие.

— Оставь, Боря. Я была бы рада, если бы ты переменил профессию, хотя бы потому, что имеешь тяжелое ранение, — с тоской в голосе сказала Валентина Александровна.

— Борис, может вам стоит переквалифицироваться в адвоката, — осторожно спросила Ольга Ивановна, — они хорошо зарабатывают. Или открыть частную юридическую контору.

— Это же скучно!

— Зато не опасно, — Валентина Александровна с благодарностью смотрела на свою приятельницу.

— И меня в эту контору устроить секретарем! — воскликнула Лиля. — Я умею хорошо работать на компьютере.

— Ну, вот, вы меня и повязали, — смеясь, ответил на столь бурную реакцию женщин Борис, и в который раз почувствовал пристальную заинтересованность хозяек квартиры. Вместе с тем его не тяготила эта увлеченность, потому что с женщинами было легко общаться, но он знал, что эта невесомость никоим образом не растрогает его сердце, которое полностью занято Евгенией. — Впрочем, мысль о частной практике не лишена симпатии, — закончил он многообещающим тоном.

— В таком случае тебе, Боренька, стоит подумать, — Лиля сорвалась со стула и включила магнитофон, объявила белый танец и пригласила кавалера. Борис вальсировал с настроением и изящностью, его партнерша демонстрировала легкость в движениях, пластичность, он наслаждался общением с ней, а выпитое вино добавляло раскованности, холерической темпераментности. Он с удовольствием ловил каскад довольных и одобрительных взглядов и улыбок мамы, не подозревавшую, что на месте Лилии он представлял Евгению.

Глядя на то, как мило танцуют молодые люди, мамы, переглянувшись, поднялись из-за стола, бесшумно удалились в коридор. Пошептавшись, вовсе убрались из квартиры, оставив парочку наедине.

Вальс окончился, и Борис недовольно окинул взглядом гостиную, коридор, не находя старших, собираясь выразить недоумение. Но зазвучала новая музыка, и танцы продолжились.

— Куда же исчезли наши мамы? — спросил Борис, пока не проявляя недовольства.

— Они покинули нас, чтобы не мешать испить медок, — вкладывая в голос страсть, ответила Лиля. — Сейчас я тебе продемонстрирую стриптиз под «Ламбаду», — Лиля стремительно ринулась к магнитофону и переключила музыку, пошла в танце на Бориса, который медленно отступал. Лиля, сексуально виляя широкими бедрами, скользя пальцами по тонкой талии, с азартно горящими кошачьими глазами и сладострастной улыбкой вдруг взмахнула руками, и батник в ту же секунду оказался на полу, обнажая красивую грудь девушки под кружевным лифом. Удивленный Петраков остановился, и в ту же секунду, извиваясь в танце, Лиля сдернула с себя лиф, и сочные ягоды розовых сосков уставились на парня, как два пистолетных дула, пригвождая его к месту. Молодой человек еще больше округлил глаза, стоял завороженный, не смея шевельнуться. Стриптиз продолжался, и вот уже безумная мини-юбка слетает с волнительных бедер танцовщицы, обнажая белоснежные плавки, на таком же обворожительно белом теле, и, кажется, что нет уже там ничего, все слилось в единое зовущее и пленительное, захватывающее дыхание и околдовывающее схождение изящных ножек с серебристым пушком… А красавица падает ему прямо на руки. Он подхватывает ее, бросает на диван, но не в силах владеть собой, кидается прочь из гостиной. Не умолкающая музыка и раздавшийся ехидненький смех стриптизерши, подкидывает его к двери. Щелчок замка, и он в коридоре.

— Ну, мамочка, спасибо тебе!

III

В понедельник Борис, одетый в дешевый джинсовый костюм, появился у конторы детектива Кудрина. У входа в подвал пятиэтажки красовалась табличка, возвещающая о частном сыске. Борис скатился по крутым ступенькам, давая дорогу поднимающемуся кавказцу, и очутился в просторном подвале, хорошо освещенном и прибранном. Часть его занимала кирпичная пристройка, на дверь которой указывала стрелка. Борис, не колеблясь, вошел и увидел просторную комнату с двумя столами, телефоном и несколькими стульями. За одним из них сидел Кудрин, читая газеты. Хозяин кабинета предстал подтянутым, крепко сбитым малым, с покатыми, сильными плечами в ковбойке, русые волосы аккуратно уложены. Широкое русское лицо, не лишенное симпатии, выражало твердость и уверенность в себе. Он выглядел старше Бориса лет на десять.

— Я тебя знаю, — сказал Кудрин, пожимая Борису руку. — Ты у Ясенева практику проходил.

— Точно, и я тебя помню.

— Вот и хорошо, работы у меня полно. Клиент разный. И богатый и бедный, заработаешь, только крутись.

Не успел Кудрин озадачить Петракова, как в комнату вошла средних лет, прилично одетая и приятная женщина, в узкополой парусиновой шляпке с бантом. Она поздоровалась, внимательно осмотрела скромную меблировку кабинета, и только тогда перевела заинтересованный взгляд серых глаз на сидящих напротив мужчин.

— Кто из вас Кудрин? — дама явно нервничала, возможно, из-за скудости обстановки и не солидности представшего перед ней офиса и разочарования, но все же в звонком голосе чувствовалась решимость.

— Я к вашим услугам, — Кудрин встал из-за стола, демонстрируя свою коренастую фигуру, указал даме на стул, стоящий слева от него. — Садитесь, пожалуйста. Это мой сотрудник, можете говорить свободно.

Дама без промедления уселась, независимо держа аккуратную головку на высокой и тонкой шее, вынула из сумочки несколько листиков, протянула Кудрину.

— Я хорошо заплачу, если вы найдете этих мерзавцев.

Кудрин углубился в чтение, а когда закончил, спросил:

— Почему вы выбрали меня?

— Наслышана. Для вас репутация сейчас важнее всего. Не так ли?

— Правильно, — подумав, сказал Кудрин. — Мы займемся вашим делом. Но вы не мать.

— Я тетя Маргарита, бездетная. — Подчеркнула интонацией последнее слово дама, давая понять, что племянница ей очень дорога. Она вынула из сумочки неполную пачку пятидесяток и подала Кудрину. — Это аванс.

Кудрин передал листки Борису, дав понять, что поручает дело ему. Тот принял их с бережностью, как бы боясь рассыпать таящуюся в них информацию, принялся читать строчки красивого девичьего почерка, не находя ни единой грамматической ошибки, какими обычно изобилуют заявления пострадавших, отмечая про себя, что текст написан весьма грамотным человеком, скорее всего, старшеклассницей с хорошей успеваемостью.

«Уроды, сволочи, подонки!» — читал Борис. — Они попросили помочь найти дом по адресу. Я объяснила. А что, надо было уподобиться халде, сразу на три буквы послать?! Никак не могли понять, где этот дом, сомневались. Да я живу рядом… Ну, так садись, покажешь… Господи, да разве бы я села в их поганый «Форд», если бы знала. Парни приветливые, приличные, почему б не доехать. Дура наивная! И нефиг теперь.

Что было дальше, не помню. Не хочу! Не могу! Не должна! А вот рожи их помню. Всех троих и девчонки-красавицы. Я пройду через ад, но достану этих сволочей, и тогда. Ха! Что тогда? Что? Ну, говори, не стесняйся! Кто у тебя за спиной? Затурканные безденежьем и постоянной угрозой остаться без работы родители? Или, может, этот размазня долговязый Алексей, у которого ничего на уме, кроме «выпить бы пива, да поснимать сюжеты на камеру» нет? Вон они, женихи сопливые, хором пьют да колются.

Удержалась, матери ничего не сказала. Еще бы вздумала в милицию бежать. Знаем мы эту милицию. Эти хаки так и сказали: «Шум не поднимай, ласточка, он тебе самой дороже всех обойдется. Опозоришься на весь город — и только. А мы. Кого надо, купим, кого надо, заткнем. Так что давай-ка лучше сотрудничать. Вот тебе 100 баксов — купи себе чего-нибудь».

Твари! Чтоб они подавились своими баксами! Ха-ха, как же! Ни они не подавились, ни я. Сначала хотела повеситься, а потом поревела маленечко и пошла купила. Нет, жизнь действительно дерьмо. И я дерьмо. И все.

Девчонки в школе глаза повылупили: откуда? Оттуда! Дядька фирмач. Подарил вот. Ах, как блестели их завистливые глазки! Пусть. Не одной мне завидовать: Аленка, соклассница, как модель одевается, а тут у родителей лишних колготок не выпросишь. Пашут с утра до вечера, а толку? Мне в этом проклятом городе тоже ничего не светит. Ну, окончу школу, а дальше? Об учебе думать смешно — везде платить надо. Торговать и быть подстилкой кавказца — спасибо. Или, может, на папочкин завод пойти? И получать талоны, а на них задрипанные консервы? Нет уж! Коль нарвалась и выпала мне такая судьба. Короче, начинаю новую жизнь. Красивую, как в кино. И пусть все застрелятся.

Пока Борис читал, Маргарита Киселева украдкой вытирала платочком навернувшиеся слезы. Петраков внутренне негодовал. Вне сомнений, он найдет сексуально озабоченных подонков. В том, что они втроем изнасиловали девушку, нет сомнений, и у них есть хорошее прикрытие в отделе милиции. Он их найдет, а дальше? Где добыть доказательства надругательства над девушкой. Он, если она согласится, устроит очную ставку. Только и всего. Можно набить им рожи, но ведь не этого хочет тетя девушки. Впрочем, стоит ее спросить об этом.

— Вы желаете возмездия через правосудие? — осторожно спросил Петраков.

— В данной ситуации вы считаете, оно возможно? — иронически ответила вопросом на вопрос дама. — Вы только найдите их, укажите нам, а далее мы решим, что с ними делать.

— Хорошо, — вмешался в разговор Кудрин, — мы выполняем волю клиента.

— Когда это случилось?

— Думаю, в апреле. Олеся как-то резко изменилась. Из общительной и веселой превратилась в замкнутую, раздражительную. Мы с сестрой, ее зовут Маша, терялись в догадках.

Сначала думали, она влюблена, и ее обманул парень. Расспрашивали, Олеся на контакты не шла. На вопросы, откуда дорогая косметика, новые вещи? — отвечала односложно: «Подарили». Но кто — ни слова. И вот несколько дней назад, мы решили с Машей перерыть ее комнату. Не знали, что искали, но нашли вот эти листочки из ее дневника. Ее исповедь для нас, как каленое железо на груди. Вы их найдете? — дама горько зарыдала. — О какой новой и красивой жизни говорит девочка? Мать теперь с нее глаз не спускает, но ведь это не выход. Я вас умоляю, найдите!

— Найти можно быстро, если Олеся согласится с нами побеседовать и даст подробные портреты обидчиков, — сказал Борис.

— Тогда откроется тайна ее дневниковой исповеди, — предостерегла Маргарита.

— О дневнике можно умолчать, если вы листки вернете туда, где они лежали. Повод для беседы — ее душевное состояние и обращение в милицию. Вот только бы с дневника снять копию, на всякий случай, — Борис вопросительно глянул на Кудрина, но тот предпочел не вмешиваться. — Вы можете это сделать сейчас же.

— Конечно.

— Тогда по рукам. Звонить нам не надо. За исключением, если Олеся согласится на встречу. Ничего не объясняя, назовите дату, время и место. Лучше дома.

Обменялись адресами и телефонами, обговорили окончательную сумму гонорара, Маргарита ушла, а сыщики призадумались.

IV

В этот же день Петраков получил письмо от Евгении. Оно было не утешительным. По-своему мило и дорого его сердцу, но.

«Здравствуйте, милый Борис!» — читал он ровные строчки письма, и был рад от мысли, что такой чистоты чувств он сейчас бы не испытывал, совершись в субботу задуманное молодой, но коварной красавицей Лилей. И, слава Богу!

«После долгих неопределенностей в нашей жизни, какие внес переезд в Омск, наконец-то прояснилась перспектива. Папа обменял квартиру в престижном районе города. Она, как и была у нас в Красноярске, трехкомнатная. Папа устроился на работу, я программист в районном отделе социальной защиты. Казалось бы, мы ничего не потеряли в быту, но каковы потери моральные! Кто может их посчитать? Я оказалась без знакомых и подруг, как эдельвейс, обдуваемый холодным ветром чужбины. Никакой социолог или психолог не может ответить. Это может чувствовать лишь сам человек. Боль в душе от потери друзей, бесконечного одиночества не подвластна никакой аналитике и статистике, никаким измерениям.

Я вас утомила, простите. Но плакаться в жилетку теперь мое состояние, и вы единственный, кому это можно. Я, пожалуй, предпочла бы выбросить на свалку времени свое прошлое, жить настоящим. Но в том прошлом есть вы, и мне приятно вспоминать минуты, проведенные с вами. Иногда со мной случается лирический настрой, и я вспоминаю нашу встречу на перроне вокзала, прогулки на берегу Иртыша, и ваши цветы! — эти приятные мгновения от невинного, но страстного первого поцелуя, от слов, рукопожатий, недомолвок и ожиданий чего-то таинственного, шествующего впереди, собранные в букет и с высокой чувствительностью отданные мне. Незабываемые минуты! Незабываемые впечатления! Неповторимые чувства!

Вокруг меня постоянно люди, правда, пожилые, пенсионеры. Им не позавидуешь. Обреченные на крохотные пенсии, они пытаются скрупулезно докапываться до каждого положения, хоть как-то позволяющего увеличить их пособия на жалкие рубли. И если им это удается, они торжествуют победу над демоническими силами нашего законодательства. Но, увы, они остаются такими же нищими, как и до этого. И этот своеобразный обман зрения удручает. Мне жаль униженных стариков, и я готова пойти во власть, чтобы поднять их с колен.

Я понимаю, почему вы выбрали именно эту профессию, и думаю, пуля, полученная от руки бандита, вас не сломила, а заживет рана, вы вольетесь в бригаду славного генерала Климова. Но, увы, вы будете все так же далеки от меня, как и теперь. И постепенно образ мой размоется в вашем сознании, как тройка, убегающая к горизонту в мареве буден.

Но не стоит грустить. Веселее, улыбка моя уж подлетает к вам, а поцелуй коснулся ваших губ! Вы чувствуете?

До встречи, дорогой друг!

Преданная вам Евгения».

«Ах, как хочется услышать: любимая вами Евгения».

Он благодарен за откровение, за такое теплое письмо своей Евгении. Разве способна на такие глубокие чувства эта пустышка Лиля. Да, она не лишена женской притягательности, соблазниться на такую красотку может каждый мужчина. Дьявольское искушение он испытал на себе. Шаг, и он опутан липучкой. К счастью, шага не последовало. Разгневанный, он готов был высказать маме кучу неприятных слов. Но ее не оказалось под горячую руку дома. А когда она появилась все в том же прекрасном настроении, в каком пребывала в гостях, поостыл и ограничился лишь короткой репликой:

— Мама, что за комедию вы разыграли со своим внезапным уходом? — в голосе слышалось явное, хотя и сдерживаемое раздражение.

— Что ж в том особенного. Вы молодые люди, и третий просто лишний. Надеюсь, ничего глупого не произошло? — с надеждой спросила мама, интонацию которой верно понял сын, и ответом разочаровал ее.

— Не произошло, не беспокойся и не произойдет. — Борис недвусмысленно усмехался.

— Ну и славненько, — не замечая иронии, говорила Валентина Александровна. — Надеюсь, Лиля произвела на тебя впечатление?

— Произвела.

— И ты назначил ей свидание?

— Я назначил свидание с Евгенией. Вот в этом послании.

— Неужели ты пригласил эту женщину к нам? — ужаснулась мать.

— Не беспокойся, пока делать это рано. Она еще не избавилась от кошмара прошлого. Я не уверен, что в одиночестве ей это будет сделать проще.

— Но Лиля, такая потрясающая девушка! Ее руки добиваются многие мужчины… — Валентина Александровна хотела сказать, «посолиднее тебя», но вовремя опомнилась и даже устыдилась своей оценке, ибо солиднее сына на эту роль нет никого в мире, и она, торопясь, закончила: — Но достойнее тебя среди них она никого не видит.

— И напрасно. Кто я? Рядовой сыщик, хотя и с отличием закончивший учебу. Вечные командировки, вечная угроза жизни. Но я тебя перепугал.

— Именно, потому-то я пекусь о Лиле, надеюсь, она очарует тебя своей любовью, и ты перестанешь лезть на рожон.

— Прости, мама, но Лиля больше не предмет обсуждения. Я ложусь отдыхать, спокойной ночи.

V

Борис на компьютере просеивал список владельцев «Фордов», оставил десятка два подозреваемых для детального изучения. Раздался телефонный звонок. Борис ответил. Говорила Маргарита.

— Олеся согласилась на встречу у нее дома.

— В котором часу?

— Прямо сейчас.

— Буду.

Борис появился на площадке перед дверью, позвонил. Никто не отвечал. Повторил длинно. Молчание. Потревожил соседей. Ими оказались пенсионеры, и они с готовностью ответили на вопрос, не слышали ли они в квартире Берестовых подозрительного шума, не выходил ли кто?

— Подозрительный шум доносится из ванной и сейчас, — торопливо ответила соседка, — там под большим напором льется вода.

— Давно? — с тревогой в голосе спросил Петраков.

— Минут десять, а что?

— Думаю, что в квартире беда, и надо взламывать двери. Я старший лейтенант милиции, — он быстро показал удостоверение личности, — будете в качестве понятых. — С этими словами Борис с силой ударил ногой под основание замка, и дверь распахнулась. — Следуйте за мной, — приказал он пенсионерам, ринулся в квартиру. Вода хлестала в ванной. Дверь была на шпингалете. Борис с силой рванул ее, и увидел в ванной истекающую кровью и уже потерявшую сознание Олесю. Борис боковым зрением видел, как подошли пенсионеры, услышал их глухие вскрики ужаса, а сам отрывал ленту от висевшего на крючке полотенца, чтобы перевязать девушке руку, остановить кровотечение. Точное быстрое движение, и вода перекрыта, пальцами передавлены вены, как можно туже перемотана лентой рука пострадавшей. Кровь остановлена.

— У кого есть телефон?

— Только у нас, — ответил заплетающимся языком побледневший пенсионер.

— Быстрее звоните в «Скорую», 03. Назовите адрес, скажите, что девушка вскрыла вены. Будьте настойчивы!

Борис взял на руки несчастную и понес в комнату. Осторожно опустив на диван девушку, с одежды которой стекала вода, сыщик скользнул взглядом по столу, и увидел карандашные портреты мужчин. Девушка изобразила их со злыми, холодными взглядами. Один портрет сыщик приподнял и присвистнул, в знак того, что с ним знаком. Скрутив рисунки в трубку, он сунул их в карман.

Петраков не очень-то доверял неожиданному и легкому разоблачению, потому к факту о знакомом человеке на портрете отнесся спокойно. Сейчас больше волновала жизнь Олеси, которая висела на волоске: за нее предстояло побороться. Борис с напряжением прислушивался к движению в коридоре, моля Бога поскорее прибыть врачам.

Помощь задерживалась, а он бессилен был что-либо сделать. Подхватив девушку на руки, он бросился с нею на выход.

— Оставайтесь дежурить возле квартиры, — сказал он соседям.

Лифт оказался не занят. Через полминуты Петраков очутился на улице и увидел в сквере Маргариту с сестрой. Те, ничего не подозревая, спокойно сидели на лавочке, поглядывая на окна своей квартиры.

Борис окликнул Маргариту, останавливая выруливающую со двора машину. Перепуганные женщины вскочили и подбежали к машине, когда Петраков опустил бесчувственную девушку на сиденье. Борис знал, пульс у пострадавшей едва прощупывался.

— Что с Олесей? — вскричала, бледнея, Мария.

— Быстро садитесь в машину, едем в ближайшую больницу, — вместо ответа приказал сестрам, обезумевшим от ужаса неизвестности. — Водитель, включите аварийный свет и беспрерывно сигнальте, я вас подстрахую.

Петраков опустил стекло дверцы, высунувшись из салона на сколько мог, стал махать попавшимся под руку автомобильным огнетушителем, как жезлом.

Со двора на главную улицу они выскочили беспрепятственно. Понимающий критическую обстановку хозяин «девятки», мужчина средних лет, лихо понесся в областную больницу, которая, к счастью, была всего в трех кварталах. Первый перекресток проскочили на зеленый, второй и третий на грани фола, на красный. Дорога была каждая минута. Мать и Маргарита выли в буквальном смысле слова, им все понятно без объяснений.

Петраков хорошо знал, где находится хирургия. Остановив машину у дверей приемной, он подхватил девушку на руки, и в ту же секунду оказался перед медсестрами оформляющими больных в стационар.

— Девушка вскрыла вены, — внятно и твердо сказал Борис, — нужна срочная помощь, сообщите в хирургию по телефону, пока я донесу пострадавшую в операционную.

— Туда посторонним нельзя, — услышал в ответ испуганный голос.

— Выполняйте немедленно, — резко сказал Петраков и двинулся по коридору, — водитель, проконтролируйте!

Борис видел, как пожилая медсестра быстро подошла к телефону и подняла трубку. Борис шел по коридорам три минуты, они ему показались вечностью. Боль, возникшая в груди, когда он нес Олесю из квартиры на улицу, усилилась, саднила. Но он не думал о ране, успеть бы спасти девчонку. В хирургии его встретили, показали, куда идти дальше.

«Молодцы, девчата, сообщили из приемной», — подумалось.

Сзади Петраков услышал всхлипывания, обернулся. Плакала Маргарита. У самой двери в операционную его остановили, и Борис опустил девушку на каталку.

— Все, молодой человек, вы свой гражданский долг выполнили, дело за нами, — это говорил высокий худощавый человек, одетый во все белое с опущенной маской на подбородок, — ждите в коридоре.

Дверь операционной закрылась, Борис повернулся, чтобы выйти в коридор и столкнулся с Маргаритой.

— Простите, а где же мать Олеси? — спросил Борис, двигаясь на выход и увлекая за собой взволнованную женщину.

— В приемной попросили дать сведения об Олесе. Маша там. — Маргарита вытерла слезы, и, внимательно глядя на Петракова, спросила:

— Вы разговаривали с Олесей?

— Нет. Я нашел ее в ванной.

— Стало быть, портреты вы не видели?

Вопрос озадачил Бориса.

— Видел, они лежали на столе. Вы знали о их существовании?

— Да, Олеся показала, что явилось полной неожиданностью для меня и для Маши. Что бы это значило?

— Только то, чтобы бандитов быстрее разоблачили.

— Тогда к чему эта крайность?

Петраков оставил вопрос без ответа, навстречу бежала заплаканная мать Олеси.

— Господи, помоги моей девочке! Как я боялась за нее, как не хотела связываться с милицией. Это ты, Марго, подтолкнула меня на этот шаг, — бедная женщина едва стояла на ногах. — Где Олеся?

— Успокойтесь, Мария Сергеевна, ей оказывают помощь хирурги. Она будет жить, — говорил Петраков, поймав недобрый взгляд Маргариты, брошенный сестре за ее реплику.

— Но она, наверное, много потеряла крови?

Из отделения вышла медсестра и сказала:

— Тихо, у нас шуметь и плакать нельзя. Спуститесь на первый этаж и ожидайте результатов там.

Петраков повиновался. Ему вообще следовало уходить, разыскать Кудрина, показать рисунки и поразмыслить, как обложить знакомого человека из коллекции Олеси? Бумаги о несчастье оформит спустя некоторое время, а сейчас ему надо торопиться. Простившись с сестрами, он удалился.

Кудрин находился в своем офисе. Он с кем-то долго и нудно говорил по телефону. Петраков терпеливо ждал, а когда тот оторвал от опухшего уха трубку и брякнул на место, вынул из кармана свернутые в квадрат рисунки и показал сначала два, коротко рассказав о происшествии с Олесей. Кудрин никого из двоих не знал. Борис раскатал третий. Кудрин глянул и расхохотался. Борису смех показался неестественным, показным.

— Ну, дает Олеся! А портрет генерала там не валялся?

— Нет, не валялся, а вот номер «Форда», валялся, — Борис извлек клочок ватмана из кармана и показал собеседнику.

— Все правильно, это его «Форд», — кивнул Кудрин на третий портрет. — Ты у нас только стажировался, кадры знаешь плохо. А я с ним отыскал уже несколько угнанных «тачек». На волне успеха его поставили во главе спецгруппы по угону авто.

— Насколько мне известно, чаще крадут дорогие иномарки, а все найденные — отечественные, и угоняли их сопляки, не причастные к автомафии. Так, отдельные эпизоды.

— Отдельные, — согласился Кудрин. — Давай, будем осторожно копать.

— Я действую самостоятельно?

— Как душе угодно.

Лиля не собиралась отказываться от счастья завладеть сыном маминой приятельницы, она видела, как к ней расположена Валентина Александровна и поняла, что, имея такую союзницу, можно затащить парня к себе в постель на всю жизнь. Только не надо торопиться, выяснить его интересы, выведать слабости и на них играть, как по нотам. Свои соображения Лиля высказала сначала маме, та одобрила, затем Валентине Александровне, и все трое принялись окручивать строптивого молодца.

— Я не знаю его слабостей, — говорила Валентина Александровна Лиле, посетившей ее в обеденный час. Собеседницы сидели за столом в тесноватой кухне и пили чай. — Он, слава Богу, не пьет, курит в меру, спортсмен. Университет окончил с отличием. Боря говорил, что за Красноярское дело его досрочно аттестовали в капитаны, скоро придет приказ о присвоении звания, а значит и прибавка в зарплате.

— Валентина Александровна, милая, это все потрясающие достоинства Бориса! — воскликнула Лиля, отхлебывая горячий напиток.

— Но что ты подразумеваешь под слабостями?

— Скорее всего, слабость к чему-то, скажем, слабость к пломбиру. Я заметила, он с такой быстротой съел порцию тогда в кафе, во время нашей первой встречи, и мне показалось, он с удовольствием заказал бы еще, но не решился.

— Да-да, это его слабость. Он страдает ею с детства и готов съесть до десятка пломбира.

Лиля от восторга захлопала в ладоши.

— А еще? Скачки он любит?

— Скачки? Что ты подразумеваешь под скачками, танцы? — не поняла Валентина.

— Лошадиные, на ипподроме. Вот где можно прекрасно разделить интерес, страсть, и угощая мороженым, угодить и понравиться.

— Ты права, хотя и звучит наивно. Но он все бегал в спортзал, на борьбу самбо. Ни одного соревнования не пропускал. Или сам участвовал, или смотрел.

— Это уже кое-что? А еще?

— Он влюблен в одну женщину… — опрометчиво вырвалось у хозяйки.

— Влюблен в женщину! — вскричала пораженная Лиля, обжигаясь глотком чая. — Так вот почему он пренебрег мной. И часто с ней встречается?

— Лиля, детка, прости! Как неуместно выскочила эта больная тема. Боря не встречается, эта женщина в Сибири, в далеком Омске.

— Прекрасно! Что ж вы мне раньше не сказали? Надо разузнать, что она за птичка, открыть ее низменные стороны и на этой почве поссорить их.

— Но как это сделать? Это так далеко.

— Вы ее, конечно, не знаете?

— Как же, как же, видела, как тебя сейчас. Стройная красавица, обаятельная и умная, — не без гордости за любимую сына, говорила Валентина. — И все же небезупречная. Но стоит ли тебе об этом говорить. Я боюсь гнева сына. Упаси Бог, узнать ему о нашем заговоре! — Валентина Александровна взглянула на наручные часы и вскочила. — Извини, Лиля, мне пора бежать на работу. Поговорим как-нибудь в другой раз. Дело это серьезное, в двух словах не выразишь.

— Как скажете, Валентина Александровна. — Лиля была явно разочарована. — Я готова возобновить разговор в любое время, хоть сегодня вечером.

— А Борис, он же будет дома? Давай, я приду к вам на вечерний чай.

— Заметано.

— А вот бульварные словечки Боря не любит, имей в виду, — Валентина Александровна подхватила свою сумочку и, пропуская вперед Лилю, вышла из квартиры.

Шагая к себе, Лиля ломала голову, пытаясь догадаться, в чем же выражается небезупречность неизвестной ей красавицы, в которую влюблен ее Борис. Лиля ненавидела эту женщину.

VI

Этой ночью Евгении приснился Борис. Она видела милое и мужественное лицо парня, и ей так тепло на душе от его улыбки. Но вот он почему-то не видел Евгению, и это несколько огорчало. Он смотрел мимо нее, хотя на берегу Иртыша никого больше не было, она одна стояла и смотрела, как шагает Борис.

— Борис, вы идете ко мне? — спросила Евгения.

— Я всегда иду к вам! — риторически ответил он, не видя ее.

— Неужели вы так и пройдете мимо, не остановившись?

— Это зависит от вас, — удаляясь, ответил он.

Евгения смотрела вслед и увидела, как его закрывает нечто демоническое и огромное, завиваясь то спиралью, то, превращаясь в концентрические круги, неся в себе неизъяснимое, недоброе предчувствие.

Евгения привыкла к ударам судьбы и, проснувшись, не предала значения возникшей в груди тревоге, сожалея о том, что приснившийся Борис промелькнул так быстро, что она не могла поймать его взгляд.

Жаркое омское лето не приносило ей радости, а лишь воспоминания, которые уж больше не греют душу.

Вот она и папа на берегу Енисея, где стоит деревенька Большой Балчуг, купаются и рыбачат. Вдвоем они переплывают на остров, где папа варит уху, и под парок запашистого блюда пьет водку и, блаженствуя, они загорают. Женя, разумеется, водку не пьет. Часто к их компании присоединяется папин брат и тогда водка льется стаканами, а над Енисеем плывет их нестройная песня.

Иногда на отдых в деревню они приезжали втроем. Мама на Енисей не ходила, донимали комары. Женя же в компании мужчин чувствовала себя свободно. Каждый вечер была отменная уха из тайменя.

Теперь она одна. Мама и папа не в счет. С ее взрослением она как-то все больше отдалялась от них, понимая, что желанными и вечными спутниками они быть не могут, а чрезмерная их любовь стала тяготить после той дикой вспышки обвинения в ее несчастьях и внезапного бегства сюда, словно в подтверждение своей вины.

Евгения работала программистом-наладчиком компьютеров в администрации и вынуждена скрывать или говорить неправду о своей жизни в Красноярске, о своем замужестве и рождении уродцев, которые, казалось, тянут ее к себе в мрачный потусторонний мир. Иногда она даже видела себя в том маленьком гробике, в котором отвезли на кладбище Василька, и слезы ее горячими бриллиантами катились по щекам. Она не вытирала их, не было сил из-за отчаяния, охватывающего ее сердце. Она, в принципе, готова последовать за своими младенцами, потому что ей более никто не нужен, да и сама никому, кроме родителей. Евгения специально набросила на себя маску нелюдимого человека и общалась с людьми сухо и официально, полагая, что в таком случае ей никто не будет лезть в душу, но старалась исполнять свою работу хорошо, была безотказной на всевозможные сверхурочные наладки компьютеров в огромном здании администрации, которое до предела напичкано новой техникой. Хорошее знание английского языка быстро продвинуло ее известность.

— Евгения, плачу «зелеными» за перевод английского текста, — предложил однажды один молодой коммерсант. — Это аванс. Столько же после окончания перевода. Когда будет готово?

— Через два дня, — спокойно ответила Евгения.

— В таком случае, за скорость добавляю двадцать процентов.

В другой раз вместе с работой и деньгами за труд ей предлагали:

— Евгения, не украсите ли вы своим присутствием наш банкет, который состоится в кафе «Улыбка»?

— Спасибо за внимание, но я категорически не могу.

Равнодушно принимала она и цветы от не в меру учтивых поклонников и оставалась замкнутой, если кому и улыбалась в ответ на любезность, то глаза ее оставались холодными, и в них читалось: «Оставьте меня в покое, ради Бога».

Скоро у нее собралась приличная сумма в долларах, она обновила свой гардероб, приходя на работу в элегантной и дорогой одежде, чем вызвала пересуды своих пожилых сослуживцев и восхитительные взгляды мужчин. Но она не замечала ни того, ни другого, словно жила в стеклянной оболочке. И лишь единственное, что оживляло ее взгляд, это воспоминание о Борисе, чтение его скупых писем. Но этого оживления никто не видел, даже родители. Но она полностью преображалась, когда садилась за письмо к Борису.

Прочитав последние строки, Борис огорчился, сердце сжалось от неодолимой тоски по Евгении.

«У нее душевная депрессия, как в таких случаях необходима рука верного человека и его теплое слово! Я готов лететь к ней на крыльях, приласкать и разорвать паутину одиночества».

Но он не может сейчас двинуться в путешествие, поскольку все еще на больничном, а дело Олеси Берестовой далеко до завершения. Но еще Борис знал и то обстоятельство, что Евгения ни на йоту не забыла о своей трагедии, по-прежнему переживает ее, и вряд ли его приезд будет уместен. Только что-то необычное, неординарное заставит забыть Евгению о прошлом и повернуться к парню всей душой. Потому надо ждать, работать.

VII

Борис неторопливо шел по тротуару от конторы Кудрина в сторону отдела милиции с неопределенными намерениями, но по привычке размышляя. Олеся в тяжелом состоянии, вряд ли она заговорит, когда поправится. Разыскивать парней по рисункам без помощи участковых, патрульных служб и гаишников — равносильно поиску иголки в стоге сена. Открытым остается вопрос с Подшиваловым. Человек возглавляет спецгруппу по борьбе с угонщиками автомашин. Соваться к нему с вопросами — поднять себя на смех. Кто знает, какова он птица на самом деле? Совершенно же неясно, что хотела сказать его портретом Олеся: то ли он тот, кто отказал ей в поддержке, то ли один из троих насильников?

Как бы в таком случае поступил генерал Климов?

«Я бы негласно охранял Олесю, сынок», — вдруг долетел до Бориса голос генерала.

«Да-да, Сергей Петрович, жизнь девушки в опасности», — согласился Борис.

Улица, по которой шел Борис, утопала в буйной зелени акации, тополей, яблонь и лип. По листве весело полыхало июльское солнце, создавая мажорное настроение светом, свежестью, пешеходным и автомобильным ритмом, стремлением вперед, к делу. Борис всматривался в лица прохожих по привычке сыщика, в надежде на случайную встречу со своими фигурантами. Чем черт не шутит, а вдруг. Борис видел, что его обходит высокий парень. Встречные прохожие в пяти, семи шагах.

— Поинтересуйтесь Спартаковской 29, Олеся моя девчонка, ее прикончат, я буду ее охранять, — сказал парень внятно, но торопливо, не сбавляя шага и не поворачивая головы в сторону Бориса.

— Ты Алексей? — быстро спросил Борис, тоже не поворачивая головы в сторону говорившего, но парень не ответил, свернув во двор пятиэтажки.

Мысли совпадают. Борис уверен, это не провокация. Парень долговяз, как и тот Алексей, о котором писала в своих заметках Олеся. Он стал вспоминать, где находится улица Спартаковская. Да, это в старом городе, где стоят особняки, утонувшие в садах. Парень знает много больше, чем сказал, но боится. Однако, как же он намеревается охранять Олесю? Напросится в сиделки к невесте? Но девушку не поместят в одиночную палату. Таких просто нет в больнице для ее ранга. В лучшем случае, допустят мать. Кстати, она намеревалась ухаживать за дочерью. Это теперь разрешают свободно. Парень знает, кого надо остерегаться и будет дежурить на улице или в коридоре, и если что, поднимет тревогу. Такой вариант вероятен. Борис подстрахует, возможно, одного бандита возьмет. Рана для схватки уже не помеха. Он ревниво поддерживает свою форму и считает себя в полной боевой.

Интересующая его улица находилась далеко, он сел на автобус, проехал несколько кварталов, пересел на троллейбус, и, убедившись, что едет без хвоста, вышел недалеко от Спартаковской. Через пять минут он шагал по тенистой и тихой улице, мощеной булыжником еще в довоенное время, со следами ремонта после лихолетья. Интересующий его особняк ничем приметным не отличался от прочих, разве что воротами, широкими и высокими, выполненными из вагонки и наглухо закрытыми. Что могло заинтересовать здесь сыщика? Борис, не спеша, прошелся по тротуару, прилегающему к дому, прислушиваясь к звукам двора, но ничего не внял. Пришлось, не солоно хлебавши, уходить, а с наступлением темноты, проникнуть на усадьбу, выяснить, что тут делается вечерами и ночами.

Борис удалился на приличное расстояние от интересующего дома по Спартаковской, оглянулся и увидел, как в том конце улицы катит джип на повышенной скорости и, не останавливаясь, свернул налево возле старой липы и скрылся во дворе. Борис приметил липу, она стояла у ворот искомого дома. Джип, несомненно, ждали, и перед самым его поворотом налево ворота были распахнуты. Владеть иномаркой мог едва ли не каждый хозяин этих солидных особняков. Тут ничего удивительного, но вот о чем может говорить стремительный въезд во двор, загадка? Простое совпадение? Так или иначе, выяснять тайну усадьбы придется. Если есть собака, а это не исключено, дело усложняется. Чутье сыщика подсказывало, эта усадьба и покушение Олеси на жизнь, имеют между собой связь. Усадьба — своеобразный диоптр, который увеличит цель, и Борис без промаха ударит.

Петраков остановился перед дилеммой, чему посвятить ночь: изучению загадочной усадьбы или охране Олеси? Источник информации, как об усадьбе, так и о грозящей опасности девушке один и тот же. Отвлекающий маневр? В случае чего, долговязого парня найти так же трудно, как и парней по портретам. Возможно, усадьба даст исчерпывающий результат: здесь те, кто изображены на портретах. Парень вышел на меня, наблюдая за Олесей, значит, он живет где-то неподалеку, но не соклассник. Он явно перерос этот возраст, скорее, недавно демобилизованный солдат и влюблен в девушку, но ходит по огненному кругу.

Борис видел, что недалеко от усадьбы переулок. Оттуда, по меже, перемахнув через плотный высокий забор, можно скрытно пробраться в сад двадцать девятого особняка и наблюдать. Но это надо делать в потемках, а сейчас он повернул назад и постучался в калитку дома смежного с объектом. Во дворе хрипло, глухо и булькающе от старости, забрехал пес. Через минуту брякнула щеколда, калитка приоткрылась, Борис услышал недовольный голос пожилого человека.

— Что надо?

— Я из коммунальной службы по вопросу водоснабжения, — уверенно сказал Борис. — Можно войти?

— Входи, только я не писал, не жаловался, а надо бы.

— Не имеет значения, кто писал. Важно, что вода поступает к вам с перебоями, и вопрос надо решать.

— Не то слово, уважаемый, с перебоями. Неделями не видим. Колонки сухие.

— Да-да, — согласился Борис, — я попытался достучаться в несколько усадеб, никто не отвечает. Вот и смежный от вас особняк, двадцать девятый, молчит. Как вымерли, а как будто туда несколько минут назад въезжал джип.

— И не достучитесь. Хозяев вынесли уж ногами вперед, а дочь их редко бывает. Слышал я, сдает она особняк под постой крутым людям. Иномарки свои там ставят.

— Правильно, забор высокий, собака всегда облает, если что.

— Нет у них собак. Кто кормить будет? — усмехнулся пенсионер. — Без воды-то быстрее издохнет.

— Итак, вы подтверждаете жалобу насчет воды?

— Чего ж не подтверждать, коль ее и сейчас нет. Полюбуйтесь. — Пенсионер прошел по дорожке вглубь двора, нагнулся к невидимой в траве трубе и вентилю, покрутил его и приподнял пустой конец шланга. — Видите, пусто. — Он вернулся, недовольно спросил: — Какие еще доказательства нужны?

— Никаких. Удостоверился. Мало ли отчего в колонке нет воды, может быть, она неисправна, а во дворах есть. Но, вижу, у вас нет, как и у других, думаю, тоже.

— Бесполезно.

— Будем принимать меры, до свидания, — сказал Борис, а сам подумал: «Нехорошо, если за мной кто-то действительно появится из коммунхозовцев. Жалобы, естественно, были. Надо позвонить, напомнить о воде».

«Иномарки там ставят», — повторил ответ старика Борис, — и больше ничего? Сомнительно. Ладно, гадать не буду, завтра проверю.

День клонился к вечеру, и Борис поспешил домой, чтобы на всякий случай впервые надеть подарок Сергея Петровича — бронежилет-рубашку, который он вручил ему после выписки из больницы.

«Носи, сынок, вещь практичная. Такие выдают высшему комсоставу и спецназу. Будь на тебе такая в перестрелке, отделался бы просто ударом в грудь. Обещай мне, сынок».

Борис пообещал носить, поблагодарил генерала и сегодня впервые использует подарок. У него не было никакого оружия. Взял попугать игрушечный пистолет да складной нож.

Вернулась с работы мама. Захлопотала на кухне.

— Сынок, ты куда? Сейчас будем ужинать.

— Я, мам, устроился подрабатывать, — сказал с улыбкой Борис, — скучно без дела, а копейка не помешает.

— Боря, но ты ведь еще не совсем окреп. Что будешь делать?

— Как всегда, ловить бандитов.

— Боря, ты меня убиваешь. Как я этого не хочу. Бросал бы ты свою слежку, шел бы в адвокаты. Они теперь хорошо зарабатывают, женился бы на Лили, и я спокойна, и ты счастлив.

— С Лилей я счастлив не буду.

— А с кем? С той невезучей Евгенией?

— Да с невезучей. Она так нуждается в моей любви.

— Но Лиля от тебя без ума. У нее, оказывается, есть влиятельный дядя, кстати, тоже работает в органах. Он бы тебе пригодился.

— Мне не нужен ни один покровитель. Мне достаточно одного учителя, ты знаешь, генерала Климова.

— У тебя свет клином сошелся на двух людях: генерале и невезучей Евгении.

— Да, мама, я однолюб, как и ты, кстати. Так что пенять не на кого. За меня не беспокойся, вот гляди, — Борис взял в руки нож, и нанес удар в грудь, мать ахнула, округлив глаза от страха. Борис засмеялся. — Подарок генерала.

Мать с недоверием подошла к сыну, стала разглядывать место удара, и, убедившись, что не выступила даже капелька крови, с сомнением спросила:

— Неужели эта рубашка действительно непробиваемая?

— Ты только что видела, какие могут быть сомнения. Поверх я одеваю вон ту голубую, ситцевую и — в полной безопасности, даже от снайпера.

— Но бандиты чаше всего стреляют в голову, — не успокаивалась мама.

— Не такой я дурак, чтобы подставлять голову под пулю. Выстрел в голову — почерк киллеров. Неужели ты допускаешь, что на рядового сыщика будут истрачены миллионы рублей для его устранения? Я к этому разряду не отношусь. Но давай пить чай, да двину на службу, патрулировать, не волнуйся.

VIII

Лиле не давала покоя оброненная Валентиной Александровной фраза в адрес ее соперницы: «И все же небезупречная». В чем? Несомненно, Валентина кое-что о ней знает. Надо действовать и выведать хотя бы малую толику, а потом, ухватившись, раскрутить. При мысли о Борисе, ее бросало в дрожь. Лиля ощущала приятную волну внизу живота и воображала его там у себя. Ток страсти пробегал по ее телу, но мечтательная картина рушилась от переизбытка чувств, и она еще сильнее ненавидела ту, которая мешает ей воплотить воображение в реальность, испить полную чашу любви с пленившим ее человеком.

Лиля выполняла нудное дело расчетчика зарплаты в одной частной фирме, куда устроил ее дядя. Она едва удержалась после любовного романа с одним из сотрудников их же фирмы. Мальчик был прелестен, Лиля помнит бессонные ночи, проведенные с ним, он ничего ей не предлагал, просто наслаждался ее телом, отдавая ей свое. Но она ждала от него предложения.

— Коля, тебе не кажется, что я с нетерпением жду от тебя решительного слова.

— Не спеши, детка. У нас вагон времени.

— Но ты же сам говоришь, что нам не хватает ночи.

— Не хватает, ты права. Но день нам не поможет. День в бегах. Я все более запускаю свои дела, как бы не сгореть. Шеф у нас крут.

Коля, ее мальчик, все-таки «сгорел». Лилю на беседу пригласил сам шеф.

— Лиля, я не против тесных отношений среди сотрудников, если они не мешают делу, — высказал ей свое неудовольствие шеф фирмы.

— Свою работу я выполняю от и до, — возразила Лиля.

— Да, к тебе претензий пока нет. Потому ты продолжишь работу, но твоему любовнику придется отказать: он увлекся тобой и запустил все дела. В этом есть и твоя вина. Имей ввиду.

Связь Лили с Николаем прервалась сразу же, как только он потерял работу, обвинив во всем ее. Мальчик, хоть и оставил след в душе, но не глубокий, а с появлением Бориса он порос быльем и окончательно потерялся в новых чувствах к сильному и обаятельному парню. Лиля одновременно была счастлива от любви к нему и страдала от его холодности, полагая, что причина ее в той, далекой незнакомке, того третьего лица, от которого может надежно защитить лишь брак. Ой, ли? Тут же противоречила она себе. «Брак без обоюдных чувств с Борисом не возможен, — бормотала она вслух. — В браке, если он не по расчету, важны прежде всего чувства».

Девушка жаждала встречи с Борисом. Не лишенная здравого смысла, понимала, что ее назойливость может навсегда оттолкнуть от нее парня, потому, встречая его во дворе, изображала приятное удивление и естественное желание перекинуться парой слов, поинтересоваться здоровьем. И эту сегодняшнюю она превратила в разряд случайных, когда направлялась к Валентине Александровне, встретив у подъезда Бориса. Он увидел ее, приветливо улыбнулся, сбавил шаг. Лиля выглядела элегантно и притягательно, и если бы не Евгения, вряд ли устоял перед ней.

Лиля грациозно приближалась. Борис с улыбкой приветствовал ее, она тоже. Молодые люди остановились.

— Спешишь на свидание? — сказал Борис для того, чтобы что-то сказать. — По такой девушке сохнет не один, надеюсь.

— Может быть, Боря. Но, боюсь, свет в окошке для меня еще никто не зажег. Захотелось прогуляться. В глазах рябит от постоянных цифр зарплаты. Составь компанию! — предложила она, как бы, между прочим.

— С удовольствием бы съел с тобой порцию мороженого, но спешу на службу. Извини.

— Ты поступил на службу? — искренне удивилась Лиля, — и молчишь. Это дело требует обмывки.

— Временно. Так что обмывка отменяется.

— Напрасно, молодой человек. Жизнь так скучна и однообразна, что пренебрегать поводом для расслабления неразумно.

— Возможно, возможно. Мы еще вернемся к этому вопросу, — пообещал Борис, оглядывая стройную фигуру девушки. — А сейчас мне надо спешить.

— Не смею задерживать, но рада случайной встрече, на которой поднят и требует решения интересный вопрос. — Девушка чарующе улыбнулась, давая дорогу Борису, и продолжила свой путь к Валентине Александровне, чтобы рассказать о неожиданной и приятной встрече с ее сыном, возобновить прерванный прошлый разговор об ахиллесовой пяте сибирской незнакомки. Лиля уверена в том, что заключительный аккорд в борьбе за любовь еще не сыгран.

Лиля вновь своим видом покорила Валентину Александровну. Что ни говори, она влюблена в Лилю. Как может Боря не видеть прелесть этой девушки. Будь она мужчина, тут же бы затащила ее в постель. Возможно, этой самой постели в их отношениях и не хватает. Но как ее устроить? На вечеринке, когда они оставили их одних, Валентина была далека от такой мысли, не говоря уж об Ольге, просто ушли, чтобы не смущать молодых людей своим присутствием, сковывать их действия. Теперь Валентина уверена: Лиле надо соблазнами завоевать Бориса. Не скажешь же девушке об этом, но она готова содействовать любым мерам предпринятым Лилей, чтобы добиться взаимности Бориса.

— Валентина Александровна, какая приятная встреча произошла с Борисом! — воскликнула Лиля, расцеловав хозяйку.

— Где и когда?

— Только что во дворе. Он пообещал мне обмыть выход на службу. Он так мило улыбался. Я просто балдею!

— Что ты говоришь, неужели лед тронулся!

— Пройдет немного времени и он — мой! Но я бы хотела продолжить наш прерванный, окончанием обеда, прошлый разговор.

— Ты о чем Лиля?

— Вы говорили, что у Бориса есть любимая женщина в далеком снежном Омске, и она не безупречна. В чем? Это важно знать.

— Да, она не безупречна. Но могу ли я говорить о ней без согласия на то сына? — усомнилась Валентина.

— Но он ничего не узнает. Возможно, это просто не пригодится, так, на всякий случай.

— Мне, конечно, неприятно, что сын влюблен в женщину разведенку, к тому же его усилиями оправданную в одном неприглядном деле… — Валентина Александровна спохватилась, умолкла, сделав отчаянные глаза.

— В каком? — нетерпеливо воскликнула Лиля.

— Нет-нет, я молчу! Но ты уже кое-что знаешь. Прошу ни слова сыну, иначе ты — мой враг, а не друг.

— Ну что вы, Валентина Александровна, Борис не должен ни о чем догадываться. Я уверена, нам вместе надо использовать ее слабости, отравить ей жизнь так, чтобы она не только не претендовала на руку и сердце Бориса, а даже не помышляла о нем.

— Она-то как раз и не претендует, угнетенная своим прошлым, как сентиментальный человек, не может забыть свои ошибки, поверить в нового мужчину и связать с ним жизнь, хотя, по словам Бориса, любит его, считает своим спасителем, боготворит его, пишет ему длинные лирические письма. Борис отвечает тем же, надеется, что хандра рано или поздно пройдет, и тогда он предложит ей свою руку.

— Боже мой! Но кто она такая? Чем занималась, коль попала в переплет?

— Она программист компьютеров. Но весьма не глупа. Ей всего двадцать лет.

— Но что она натворила?

— Лиля, не спрашивай! Я не могу ничего тебе рассказывать, иначе гнев сына будет настолько силен, что нам несдобровать обоим.

— Хорошо, — согласилась Лиля, — а что, если я возьмусь и узнаю о ней все до мелочи.

— Но как ты это сделаешь? Она так далеко, а жила еще дальше, в Красноярске, где работал Борис, где был смертельно ранен и чудом выжил. Я так боюсь за него.

— Я тоже! Зачем ему эти бандиты! Они так всесильны, неуловимы и неистребимы. С другой стороны, люди гибнут, как мухи, всюду. Мой отец, вы знаете, погиб в своем грузовике. Уснул за рулем, сам разбился и прихватил с собой две жизни. Даже у нас, в бухгалтерии, небезопасно. Подружка нашей главбухши угодила вместе с начальником на скамью подсудимых. Он принудил ее сначала к сожительству, хотя она замужем, но молода, потом заставил перегонять деньги в какую-то сомнительную организацию за липовый товар. Их накрыли. Оказалось, воровали миллионами. Так что везде опасно.

— Ты, права, Лиля. Народ сошел с ума. Педагоги, на что должны быть с чистой совестью и не запятнаны — они же воспитатели, моральная прослойка общества, но тоже погрязли в махинациях с аттестатами и дипломами. Одни просто продавали аттестаты и дипломы, другие подтасовывали знания учащихся под золотые и серебряные медали. И это во многих школах и вузах. И кто — директора школ, завучи, деканы! Ужас, в каждой газете что-то найдешь криминальное. Не дай Бог, тебе связаться с лихими людьми.

— Ну, что вы, Валентина Александровна, я ни с кем не завожу романов только из боязни влипнуть в какую-нибудь историю, и ваш Борис — моя мечта.

— Я бы очень хотела вашего союза. Но то, что ты задумала, Лиля, это тоже преступление против личности.

— Это борьба за любовь, Валентина Александровна, только и всего. Борьба двух влюбленных женщин. Я же не собираюсь ее умерщвлять.

— Какие страхи ты говоришь.

— Я просто хочу выведать ее слабые стороны и на них интриговать. Длительная разлука нам только на руку. Он переживет любовь к ней, я же не навязчивая, внимательная, буду рядом. Посмотрим, кто кого?

— Лиля, обещай мне не делать ничего противозаконного. Иначе Бориса ты не добьешься.

— Я это прекрасно понимаю. Кстати, как фамилия Евгении.

— По мужу Кузнецова, а девичья — Рябуша, — неохотно сказала Валентина.

— Ну-ну, Валентина Александровна, не стоит нагнетать сумрачную атмосферу, я ни в коем случае не затрону самолюбие Бориса, ведь мне надо еще завоевать его любовь! — с пафосом самоуверенного человека закончила Лиля и распрощалась с будущей, как ей казалось, свекровью.

IX

Около восьми вечера Петраков, представившись детективом, разговаривал с дежурным врачом хирургического отделения, куда в первой половине дня он доставил умирающую девушку. С трудом, но жизнь ее отстояли. Сейчас она спит, и рядом с ней мать.

— Кто-нибудь еще интересовался девушкой? — спросил Борис дежурного врача отделения.

Тот пожал плечами и посоветовал с таким вопросом обратиться к медсестрам на посту. Петраков последовал его совету.

— Скажите, не интересовался ли кто Олесей? — спросил он медсестру.

— Появлялся один высокий белобрысый парень, сказал, она его подружка, расспрашивал в какой палате и с кем лежит.

— Вы сказали?

— Да, Олеся лежит в общей палате на шесть мест, рядом с ней мать, ночью ее сменит сестра Маргарита.

— И он навестил девушку?

— Нет, он, похоже, застеснялся, поблагодарил и ушел.

— Спасибо за информацию, — сказал Борис и осмотрел крыло хирургии, где находились женщины. Убедившись, что попасть в палату можно лишь через главный коридор, пошел справиться у дежурного врача:

— Скажите, кто из мужчин поступил в больницу во второй половине дня?

— Четверо. Двое в тяжелом состоянии, и двое пожилых мужчин из районов.

Это вполне удовлетворило Бориса. Огромное здание могло укрыть злоумышленников на любом этаже, но вряд ли люди, заинтересованные в смерти девушки, так быстро сориентируются в обстановке и зашлют убийцу к этому часу в здание. Ждать надо в самые глухие часы ночи, когда сон морит дежурных медсестер, а в коридорах полумрак. Борис прошелся по закоулкам первого этажа, спустился в подвал, в галерею, связывающую стационар с поликлиникой, в надежде натолкнуться на долговязого парня. Ни души. Вернулся. Вышел на улицу. Смеркалось, воздух слегка посвежел, дышалось полной грудью. В густом, подстриженном кустарнике заметил притаившегося человека. Увидел, потому что искал. Еще несколько минут и мрак, спускающейся ночи, полностью поглотит наблюдателя. «Не соврал», — подумал Петраков. Он подошел к засаде и тихо сказал:

— Молодец, Алексей, я подстрахую тебя.

— Они уже здесь, я их видел. Их двое. Вооружены, это я точно знаю. У тебя есть оружие?

— Есть, но где они сейчас? Во что одеты?

— Я только что видел их, они вошли в больницу. У них все схвачено, но их надо остановить! — с отчаянием в голосе проговорил Алексей.

— Они тебя знают?

— Да.

— Тогда ты мне не помощник. Во что они одеты, как выглядят? — нетерпеливо повторил вопрос Борис.

— Коренастые, в джинсах и ковбойках, у одного золотая фикса. Они, наверное, будут отираться в галерее.

«Ясно, я только что разминулся с ними, — подумал Борис, — один на Олесином портрете изображен с фиксой. Они».

Разминуться дважды два. Пока он шел по галерее, незнакомцы находились на первом этаже и двигались к ближнему лестничному пролету, соединяющему этаж с галереей. Могли подняться в хирургию, могли спуститься и укрыться в лабиринтах подвала. Петраков быстро поднялся в хирургию, обошел мужское отделение, поднялся этажом выше, никого посторонних. Разыскал дежурного врача, попросил:

— Мне нужен халат и чепчик, как у вас.

— Посмотрим, что у нас есть. — Врач скрылся в ординаторской, Борис последовал на ним. — Есть пара халатов, думаю, подойдут. Так, а вот и чепчик. Примерьте, маловат?

— Годится, — сказал Борис.

— Что-нибудь серьезное?

— Не думаю, меры предосторожности. Сейчас так много всяких нелепых смертей.

— Да-да, вы правы. Эта девочка, она замешана в чем-то нечистом?

— Трудно сказать. Старшеклассница, возможно безответная любовь. Но поостеречься надо.

— Да-да, — согласился врач. — Девочка — красавица.

— Такие чаще всего угорают, — с сожалением сказал Борис и, одев халат с чепчиком, ушел.

Злоумышленники находились в плохо освещенном крыле галереи, где шли трубы отопления и водопроводные. Заметив парней, Петраков смело пошел навстречу, и, упреждая выпад с их стороны, громко спросил:

— Молодые люди, из какого отделения? Здесь гулять запрещено. Отправляйтесь в свои палаты, — говорил он внушительным приказным тоном. Один из них щерился фиксой, как на портрете Олеси. Петраков внутренне собрался к предстоящей схватке против двоих вооруженных бандитов. У него все же было преимущество: он знал кто они, на его стороне инициатива.

— Мы, док, покурить пошли, промяться, надоела до чертиков палата.

— Ну-ну, согласен. Однако час поздний, я дежурный по корпусу и прошу пройти на отдых, — непреклонным голосом продолжал Петраков.

«Надо брать, не ждать же, когда они ворвутся в палату к Олесе и пронзят ее сердце ножом, который спрятан за поясом джинсов у фиксатого и скрыт выпущенной поверх рубашкой», — мысленно оправдал себя Борис, и ударил ногой в живот фиксатого, и тут же, с отмашкой, второго в корпус. Фиксатый от неожиданности замер, захлебнулся и стал падать. Второй устоял, выхватил из-за пояса пистолет с глушителем, вскинул, но времени, чтобы снять с предохранителя и выстрелить не хватило, как последовал второй сокрушительный удар ногой в челюсть. У охотника оторвались от пола ноги, словно он собирался сделать сальто, но коррекции не хватило, и он плашмя рухнул на спину. Однако он все же умудрился нажать на предохранитель и по инерции дважды нажать на спуск. Одна пуля задела фиксатого, вторая ушла в неизвестность, взвизгнув рикошетом по стенам. От удара о бетонный пол пистолет выпал из руки бандита, Борис отшвырнул его подальше. Фиксатый стонал от боли, извиваясь на полу ужом. Правая его нога окрасилась кровью. Этот не опасен, стоит обыскать, нет ли пистолета, да забрать нож. Последний был в чехле. Борис склонился над вторым в тот момент, когда противник выходил из нокаута. Поняв, кто перед ним, сраженный попытался отползти, но Петраков уже заломил ему руки.

— На кого охота? — спросил Петраков. В ответ — молчание.

— Ладно, спросим по-другому: кто и почему заказал Олесю? — Результат тот же.

Борис снял с парня поясной ремень, жестко скрутил руки за спиной. Перешел к другому. Те же вопросы, тот же результат.

— Последний вопрос. В чем состоит ваш бизнес?

По-прежнему молчание.

— Поднимайтесь, пошли на выход, там поговорим при свидетелях.

Последовало неповиновение. Тогда он поднял их пинками. За фиксатым тянулся кровавый след. Петраков остановил их под лампочкой, толкнул на пол.

— Не будете говорить, оставлю вас здесь до утра. Глядишь, фиксатый изойдет кровью, а там гангрена начнется, и прощай жизнь. На пистолете отпечатки пальцев твоего дружка, уж я их сохраню, — Борис демонстративно завернул пистолет в большой носовой платок и положил в карман халата. — Соображаешь. Смерть повесят на тебя. Но если я надумаю сдать вас правосудию, то отдам прямо в руки майору Подшивалову. — Петраков внимательно наблюдал за реакцией фиксатого, в глазах у него заиграли огоньки, у второго тоже. «Майора знают, — сделал вывод для себя Петраков, — надеются на его помощь?» — Но я, вижу, вы знакомы с майором и даже обрадованы. Но если он ваш шеф, то я вам не завидую. Вас посадят на пику там же, в следственном изоляторе. Но я мог бы с вами договориться, расскажи вы мне историю Олеси. Меня интересует только она.

— Чем она тебя интересует? — заговорил фиксатый, морщась от боли в ноге. — Ты посмотри рану, кость задета?

— Не задета, в противном случае, ты бы на нее не встал. И так, я слушаю, в какую историю вы ее впутали после того, как изнасиловали? И кто насиловал девушку? Ну, смелее. Один ты, фиксатый? У меня есть доказательства, твой портретик и кое-что еще. Согласен? Второй кто?

— Колька Свиридов.

— Кто он такой? Крутой парень, говоришь? Где живет? На Спартаковской, 29. Хорошо, верю, третий кто? Не хочешь говорить, а может, боишься? Говори ты, — Борис показал на второго.

— Я в это дело не замешан, — ответил тот.

— Ладно, верю, говори ты, иначе сдам ментам.

— Подшивалов, любитель малинки.

— Но почему вы выбрали ее?

— Просто попалась смазливая девчонка.

— Вы ее усыпили и глумились над бесчувственным телом?

— Да, и еще пару шприцов водки в вену, так легче жертве перенести все это.

— А потом?

— Она принялась нас искать. Вышла на Подшивалова. Он приказал ее убрать, — сказал фиксатый плаксиво, морщась от боли в ноге. — Мы тебе все рассказали, держи свое слово.

— Ой, ли? С чего бы девушка решила покончить с собой.

— Она беременна.

— После того случая?

— Да.

— Что-то не сходится. Прошло четыре месяца, а у нее нет явных признаков. Я ее осматривал.

Уличенные во вранье, бандиты смешались.

— Это связано со Спартаковской, 29? — жестко спросил Петраков.

— Э-э, — начал было фиксатый, но получил жесткий удар ногой от вскочившего вдруг второго бандита. Не ожидавший такого выпада, Борис на секунду растерялся и получил пинок в корпус. Но удар этот не был силен, Борис устоял, а бандит бросился бежать. В несколько прыжков беглец был настигнут, опрокинут мордой вниз, которая от соприкосновения с асфальтом окровавилась.

— Напрасная попытка, я расколол вас, как грецкий орех. Теперь свяжу вместе, так надежнее и спокойнее пока не вызову опергруппу. В ментовке прикажу вас охранять, как зеницу ока. Сдавать Подшивалову не собирался с самого начала. Вы пригодитесь еще живые. Кстати, о заказчике Подшивалове пока молчок, иначе вам конец. Я бы посторожил ваши жизни, если бы мне четко сказали, что делается на Спартаковской? Не хотите, тогда я пошел, смертники, — зловеще сказал Петраков.

— Начальник, нас заложил долговязый Лешка? — спросил фиксатый.

— С чего ты взял и о ком ты?

— Он много знает лишнего, как и Олеся. Ему не жить, как и девчонке.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— У нашего шефа руки гораздо длиннее, чем ты думаешь.

— Ты знаешь своего шефа?

— Если бы, — усмехнулся фиксатый. — Я маленькая сошка.

— Попросту убийца и насильник, — уточнил Петраков, — как и твой напарник. Только он хорохорится, потому что истекаешь кровью ты, а не он. Будь у него дырка в ноге, вся бы спесь слетела. Но ее собьют, будь уверен.

Петраков ушел сдавать бандитов. Прежде, чем позвонить в дежурную часть, он подошел к кустарнику и спросил в темноту:

— Алексей, ты здесь. Я взял фиксатого и его напарника. Выходи.

Кусты шевельнулись, и в темноте выросла высокая фигура парня.

— Где они? — испуганно спросил парень.

— Связанные в галерее. Сейчас вызову милицию. Но я хотел бы задать тебе пару вопросов. Если ответишь, то очень мне поможешь, да и себе тоже.

— Но я ничего не знаю.

— Страх не лучший помощник. Но давай сначала позвоним в милицию, пусть едут, не то кто-нибудь напорется на бандитов, перепугается, а то и освободит. — Петраков вернулся на проходную, где дремала медсестра, и вызвал опергруппу. — А теперь пойдем в галерею. И я хочу услышать твои ответы. Во-первых, что ты знаешь о фиксатом и его напарнике?

— Они угоняют иномарки. Предлагали мне, я отказался.

— Какое отношение к ним имеет Олеся?

— Я не знаю. С весны ее точно подменили, она перестала встречаться со мной. Стала модно одеваться, исчезать куда-то.

— Ты не договариваешь… — в галерее послышалась возня, и Борис бросился на шум, подозревая худшее, и его опасения оказались ненапрасными. Возле пленников склонился третий человек.

— Стоять, — зычно крикнул он, — стреляю!

Третий вскочил с пола, поднял руки, замер. Борис подоспел во время: еще минута и пленники были бы освобождены дежурным слесарем. Он совершал ночной обход своих владений, в которые входили сантехнические коммуникации больницы.

— Я слесарь, я не виноват, эти попросили помочь, сказав, что их связали бандиты. Я сначала не поверил, но меня убедили, сославшись на рану.

— Звучит убедительно, — сказал Борис, сжимая в руке игрушечный пистолет, который выглядел при свете лампочек, как боевой. — Я готов тебе простить выходку, если ты добросовестно будешь стеречь настоящих бандитов, а мне надо кое-что выяснить. Я сейчас вернусь. — Борис отправился к парню, но того и след простыл.

— Да, трусоват изрядно, — усмехнулся Петраков. — И все же его следует допросить. Впрочем, на большее, что он уже сделал, вряд ли способен. Спасибо и на этом.

Бригада оперативников прибыла довольно быстро. Борис показал свое удостоверение капитану, пояснив, что ведет частное расследование связанное с Олесей Берестовой, которую намеревались убить задержанные. Об этом говорит наличие оружия, сопротивление и кое-какие обстоятельства, которые он сейчас назвать не может. Берестову лично сегодня доставил в больницу после покушения на свою жизнь. Девушка вскрыла вены, потеряла много крови, но сейчас ее жизнь вне опасности, если не считать злого умысла этих субчиков. Кто они такие, Борис не знает. Скорее всего, они прибыли сюда на «Форде» и оставили машину где-то рядом, чтобы быстро скрыться после заказного убийства.

Капитан сдержанно выслушал все пояснения, принял под роспись оружие задержанных и приказал увести в машину злоумышленников.

— Пальчики, капитан, на пистолете и ноже побереги, — попросил Петраков, — и бандитов тоже.

— Тебе бы не мешало проехать с нами, Петраков, — сказал капитан. — Мы с конкурентами работаем охотно.

— Я с удовольствием, капитан, буду в вашем распоряжении после того, как проверю одно место, — ответил Борис. — Подбросил бы меня. Чертовски неудобно добираться общественным транспортом, а на такси, сам знаешь, нам не по пути.

— Хорошо, куда ехать?

— В сторону старого города.

Офицеры вышли к машине, уселись в тесноте милицейского «Уазика», и водитель дал газ. Борис попросил остановиться не доезжая квартал, пошел пешком, заверив капитана, как только освободится, так сразу явится в отдел, хотя ничего нового он добавить не может к тому, что уже сказал о задержанных.

Ночь выдалась теплой и темной. Луна висела худосочным рогаликом, и от нее не было проку. На улицах, лишь кое-где висели фонари, их свет тонул в густой зелени деревьев. Гарантия быть незамеченным — полная, но и в такой темноте разглядеть что-либо на усадьбе непросто. Зная об отсутствии собак, Петраков мог свободно передвигаться во дворе. Он легко перемахнул через высокий забор, обозначающий переулок, и бесшумно стал пробираться по меже к третьему от переулка дому. На пути дважды вставала ограда из рабицы, и вот он вышел к интересующей усадьбе. Даже в темноте можно определить, что сад запушен, зарос сорняками, в отличие от первых двух. Вчерашний старик сказал правду: усадьба пустует. И все же терять бдительность нельзя. Петраков, пригибаясь к земле как можно ниже, направился к дому и вскоре оказался перед такой же глухой оградой, что и со стороны улицы. Прислушался, кругом тишина. Бросок, и он на той стороне. Борис осмотрелся. Окна дома, наглухо зашторенные, тускло светились, доносилась какая-то маршевая музыка. В ограде длинный кирпичный сарай с несколькими высокими и широкими дверями. Гаражи. Часть стены и крыши этого сарая видна с улицы, но оттуда не определишь его размер. Он оказался внушительным. Здесь свободно разместятся пять-шесть легковых автомобилей. Удобно. Сейчас двор пустовал.

Борис, не спеша, обследовал все окна, надеясь найти щель в шторах и хоть что-то увидеть из того, что делается внутри, и едва не напоролся на притаившегося человека на открытой веранде. Он, обхватив стойку руками, дремал. Одет в камуфляжную форму охранника, перепоясан портупеей, на правом боку, в кобуре, пистолет. Петраков удалился и стал терпеливо наблюдать. Прошел час томительного ожидания, человек на веранде дважды вставал, прохаживался, и снова — тишина. Наконец, входная дверь дома отворилась, и на веранду вышел человек, его спину тускло освещал свет из коридора, музыка донеслась отчетливее.

— Как обстановка? — раздался вопрос вышедшего, и Петраков узнал этот голос.

— Как всегда, тихо.

— Мы закончили, выгоняй! — приказал развязно и неровно знакомый голос, и человек скрылся в доме.

Охранник направился к одной из дверей постройки, отворил их и, через несколько секунд, внутри плавно и едва слышно заурчал джип, вот он выкатился из гаража и встал напротив ворот. Через минуту из дома появились двое мужчин, ведя, точнее сказать, неся за руки, пьяную вдрызг девушку. Все трое уселись в джип, ворота, как в сказке об Али-Бабе поехали в сторону, джип покатился, брызнув светом фар, пропал за поворотом. Ворота так же плавно закрылись. Борис присвистнул.

Все ясно, вот куда, как сказал Алексей, исчезала Олеся после изнасилования и попытки найти в милиции защиту и справедливость. Девушка отчаялась и под давлением обстоятельств стала проституткой. Когда последовало требование матери и тети во всем признаться, дать показания частному сыщику, девушка не выдержала и наложила на себя руки. И за всем этим стоит один и тот же черноусый, смуглолицый человек. Сетуя на то, что на этот раз он не смог добыть никаких вещественных доказательств, Петраков, опасаясь быть обнаруженным оставшимися в доме людьми, удалился. Если бы он не заспешил, то узнал бы именно то, что хотел узнать. Но, как говорится, проехали.

Через полчаса, как Петраков покинул усадьбу, джип вернулся, из него вышли двое. Поставив машину в гараж, двое вошли в соседний, плотно притворив двери, через щели которой все же засветился электрический свет. Спустя несколько минут оттуда донеслись стукающие о металл звуки, затем зашипела газовая горелка. Только под утро в гараже смолкла работа, а уставшие люди быстро покинули усадьбу. Утром, когда патрульные службы сворачивают свою работу, а новый наряд получает задание, из ворот Спартаковской, 29, вышли сразу четыре джипа и направились в сторону грузовой железнодорожной станции, не встретив ни одного мента на дороге. Там машины были быстро погружены на платформы, закреплены растяжками, сопровождающий получил все необходимые документы на перевозку автомашин, и в тот же час платформа укатила вместе с грузовым составом на Северный Кавказ.

В дни школьных весенних каникул Олеся много гуляла по городу с Алексеем, с которым познакомилась недавно. Ей понравился этот застенчивый, высокий парень, недавно вернувшийся со службы в армии. Они познакомились случайно, как частенько бывает, запросто и без посторонних. Оба пришли в кинотеатр на дневной сеанс, столкнулись в дверях. Он пропустил ее, вежливо отвесив легкий поклон, следом за ней купил билет, подошел и с явным любопытством спросил:

— У тебя какой ряд и место, кстати?

Он был высок и смотрел на нее сверху, пшеничные волосы челкой закрывали лоб. Она взглянула на него снизу, и в серых, широко сидящих глазах, увидела неподдельный интерес, это позабавило ее, настроение было веселое, весеннее, и почему бы не ответить так же запросто, без всякого каприза.

— Восьмой ряд, место десятое.

— Ба, соседка! — в глазах у парня озорные огоньки. — Хоть раз повезло посидеть рядом с классной девчонкой.

— А то с кем? — приняла Олеся веселый тон парня.

— Ты знаешь, как назло: то старухи, то жлобы какие-нибудь.

— Ходишь сюда, чтобы снять девчонку?

— Нет, это можно сделать на дискотеке. Люблю фильмы смотреть на широком экране, а не по телевизору. Я, знаешь ли, хочу стать кинооператором.

— Ты где-нибудь учишься?

— Нет, зимой демобилизовался. Нынче буду поступать.

— Куда?

— Пока не знаю. Попробую на студию телевидения.

— Интересно. Меня зовут Олеся, — она протянула парню руку.

— Очень приятно, меня Алексей, — пожал он руку и смутился.

Зазвенел звонок, и зрители двинулись в зал. Разговор прервался. После фильма они прошлись по улице, делясь впечатлениями от кинокартины. Алексей больше отмечал тот или иной момент, мастерски снятый оператором, высказывал соображения иного решения съемок. Олеся никогда не задумывалась над техникой съемок фильмов, и его суждения показались ей интересными. Они договорились встретиться снова. Потом еще и еще. Алексей был сдержан, не делал никаких намеков на уединение, ему нравилось бродить по улицам, и единственное, что чуть настораживало, любил пить пиво и предлагал Олесе. Она отказывалась, он не настаивал, брал Олесе мороженое, себе бутылку пива в киоске, выпивал ее и довольный продолжал разговор, чаще всего о киносъемках. Однажды он взял с собой дешевенькую кинокамеру и снимал Олесю, обещая показать ленту.

Шли весенние каникулы, и они каждый вечер стали прогуливаться по скверу, возле вереницы стоящих автомашин различных марок. Вдруг Алексей резко остановил Олесю, схватил ее за руку и развернул назад.

— Что случилось? — девушка недоуменно уставилась на Алексея, но, оглянувшись назад, увидела человека открывающего дверцу японского джипа. Раздался сигнал тревоги. Парень юркнул в кабину, и через несколько секунд джип рванул с места, быстро набирая скорость.

— Что это? — спросила недоуменно Олеся.

— Пойдем отсюда. Это угон.

К месту стоянки джипа бежал грузный человек. Он бросился к молодой парочке, стоящей на тротуаре.

— Молодые люди, вы видели человека, который только что уехал на джипе?

— Да, — смело ответила Олеся.

— Ничего мы не видели, — вмешался Алексей.

— Это мой джип, его угнали у меня на глазах. Это вторая попытка. Помогите мне, вы обязаны сказать, как выглядел этот человек?

— Ничего мы не должны, отстаньте. Пойдем отсюда Олеся.

— Никуда я не пойду, — выдернула руку Олеся из руки Алексея. — Человек попал в беду, просит помощи, а я запомнила этого человека.

— Олеся, — взмолился Алексей, — не надо!

— Что не надо? — девушка с презрением глянула на кавалера. — Можешь убираться, а я, если надо, подожду милицию.

— Да-да, она будет с минуты на минуту. Милиция тоже караулила мой джип. Но вора разве можно укараулить! — человек беспомощно взмахнул руками. — А вот и они. — Из сквера к ним быстро шли двое в гражданской одежде. Потерпевший призывно махал руками, и когда те подошли, человек сказал, указывая на Олесю. — Девушка видела угонщика и может дать описание преступника.

— Это так? — спросил бравый, смуглый, черноусый человек в штатском. — Вы видели его?

— Да.

— И можете описать внешность и дать словесный портрет?

— Более того, если у вас найдется чистый лист бумаги и карандаш, я зарисую его в точности.

— Вот как? — удивился черноусый. — Не соизволите ли вы проехать с нами и в тиши кабинета займетесь рисунком.

— Мне бы не хотелось ехать, а нельзя ли прямо здесь, вон на той скамейке.

— Но у нас нет ни бумаги, ни карандаша.

— Хорошо, я согласна. Алексей, ты поедешь?

— Но я никого не видел, — растерянно проговорил он.

— Неужели? — с презрением сказала Олеся. — Прощай.

— Но ты даже не знаешь, кто перед тобой.

— Майор милиции, — сказал бравый, вытаскивая удостоверение и раскрывая его. — Вам этого достаточно, молодой человек?

— Мне достаточно, но я никого в лицо не видел.

— Хорошо, ты ничего не видел. Так мы едем? — обратился майор к Олесе.

— На чем?

— Вот катит наша машина, на ней.

Через несколько минут Олеся, полная гнева в адрес струсившего Алексея и предавшего ее, сидела за столом и короткими движениями карандаша набрасывала портрет угонщика. Это был парень с грубыми чертами лица, но черными саблеобразными бровями, придающими облику человека симпатию. Бравый майор поблагодарил девушку, записал ее адрес, взял портрет и проводил девушку на выход.

Спустя несколько дней, Олеся «купилась» на предложение парней, сидящих в «Форде», показать ей дом, который они никак не могут найти. Сев в салон, она нос с носом столкнулась с человеком, портрет которого рисовала в милиции. Девушка взвизгнула, рванулась назад, но было поздно: ее схватили за руки, вдавливая в сидение, залепили рот.

Х

Поразмыслив, Лиля решила ехать на родину своей соперницы и там разузнать о ней все до мелочи. В ее биографии есть что-то щекотливое, коль Валентина Александровна, явная Лилина сторонница, не решается говорить. Взять отпуск без содержания не составляет большого труда именно сейчас, когда очередная зарплата сотрудникам выдана, и ей, практически, делать нечего. Но где взять такую кучу денег. Билет на самолет в один конец ей обойдется в четыре тысячи рублей, житье в гостинице. Возможно, придется кое-кому заплатить за услуги. Хорошо бы найти частного детектива, она понятия не имеет с чего начинать сбор информации, и как это делать. Словом, расходов наберется тысяч на пятнадцать. У нее такой суммы сроду не водилось. Помочь может лишь дядя.

Поборов некоторые сомнения, Лиля вечером припылила к дяде Вене и застала его дома. Он только что принял душ и уселся за вечерний чай. Дядя любил свою племянницу и отнюдь не платонически. Он с жадностью смотрел на ее точеные ножки, и на место, откуда они растут.

— Проходи, Лиля, ко мне, — позвал он племянницу, увидев, как она остановилась в коридоре, приветствуя его жену — двоюродную тетю по матери. — Составь мне компанию, а то как-то одному кусок в горло не лезет, а мои уж давно поужинали.

— С удовольствием! — припорхнула Лиля на кухню, чтобы облобызать симпатичного, ладно сложенного мужика всего лишь на пятнадцать лет старше ее. Дядя с удовольствием подставил для поцелуя щеку, ухватывая девушку за талию.

— Какими судьбами? — спросил он, доставая рюмки и наливая в них водочку. — Выпьешь для тонуса? И я с тобой, нервишки она как-то ловко успокаивает.

— Мне надо с тобой лично, тет-а-тет, — сказала она. — Ты же любишь свою племянницу?

— Обожаю! И готов услужить.

— Вот-вот, это мне и надо, — она понизила голос. — Я горю, я влюбилась!

— Что ты говоришь? Небось, хочешь пригласить на свадьбу?

Они чокнулись и выпили.

— Ах, как славно силы прибавляет водочка! Так свадьба?

— Нет, — Лиля шумно закусывала малосольным огурчиком. — До свадьбы далеко. Надо еще завоевать любовь возлюбленного.

— Кого, если не секрет? — скривил губы Вениамин.

— Да есть тут один красавчик, — неопределенно ответила Лиля, — из вашей когорты.

— Лиля, — строго сказал Вениамин, — ты знаешь, я неопределенности не люблю. Чай, за помощью ко мне?

— За помощью, — выдохнула Лиля.

— Люди, о чем вы там шепчетесь? — раздался голос тети Веры из гостиной, где она смотрела бразильский сериал, прерванный рекламой, а стало быть, полученной свободной минутой, в которую можно пообщаться с племянницей. Лиля приложила палец к губам, мол, молчи.

— По рюмочке мы с ней пропустили, — отозвался Вениамин, — беседуем о житье-бытье.

— Как там мама, Лилечка? — не вставая с дивана, продолжала тетя Вера.

— Нормально. Суетится все возле меня, думает, я все еще девочка с косичками.

— А ты?

— А я уж невеста, только вот жениха подходящего завоевать не могу.

— Пора-пора, — смеясь, ответила тетя, — я уж в твои годы окольцевалась с Венькой.

— Тебе повезло.

— Ты так считаешь?

— Она еще сомневается, — возмутился Вениамин, — не я, так ходила бы старой девой до сих пор.

Телевизор брызнул смехом из сериала, и из комнаты раздалось сердитое:

— Все-все, дай послушать…

Вениамин развел руками, и приготовился к исповеди гостьи.

— Где ваш Сашок? — спросила Лиля, — я ему шоколадку принесла.

— У соседей, с дружком пирамиды строят. Купили тому классный конструктор, вот они и угорают.

— Может, выйдем да поговорим спокойно. Я так не люблю, когда перебивают.

— Согласен, поужинаем и — в мой кабинет. Запремся, и хоть любовью занимайся! — засмеялся Вениамин сально.

— Дядя Веня, тебе выпивать нельзя, — с укоризной сказала Лиля. — Водка нездорово возбуждает.

— Напротив, будит силы спящие, здоровые!

Через пару минут они ушли в кабинет, Вениамин усадил Лилю в свое вертящееся кресло за столом, а сам опустился на стул, развернув девушку лицом к себе.

— Так, я слушаю, кто он?

— Мент, старлей, был ранен бандитами в далеком Красноярске…

— Можешь не продолжать, Борис Петраков, подающий надежды сыщик, которого хвалит сам генерал Климов.

— А ты откуда его знаешь?

— Грош мне цена, если бы я не знал таких ребят, как Боря Петраков.

— Так ты одобряешь мой выбор?

— Не то слово, сватать пойду.

— Сватать не надо. Он пока на меня поглядывает довольно холодно. Дело в том, что у него в Омске осталась, как утверждает его мама — моя страстная сторонница — любимая женщина. Но она ему, по словам матери, не пара и в чем-то сильно скомпрометирована. Она не говорит.

— И ты хочешь узнать ее ахиллесову пяту и вонзить копье! — воскликнул догадливый дядя Веня.

— Да-да! Я хочу побороться за свою любовь, я имею на это право, как влюбленная женщина?

— Я не знал, что ты уже женщина.

— Дядя Веня, не будь наивен и не отвлекайся. Мне уже двадцать два года. За плечами студенчество.

— Вопрос ясен, тебе нужен компромат. Чем могу быть полезен я?

— Займи мне денег на дорогу, я поеду в Красноярск, соберу на нее все, что смогу.

— Хо-хо-хо, рассмешила, — захохотал дядя. — Сколько же тебе надо, если не секрет.

— Я прикинула, тысяч пятнадцать.

Дядя подпрыгнул на стуле.

— За такие деньги я тебе, не вставая с места, добуду такое, чего даже и не было. Ну, ты даешь! Ехать в Красноярск, на край земли! Ты соображаешь, что говоришь?

— Соображаю, потому и пришла к тебе.

— Во-первых, у меня нет таких денег, как и у тебя. Я, конечно, могу подсказать, где и как их добыть, но… — дядя резко махнул рукой. — Короче, рассчитываться придется натурой, — нагловато и похотливо смотрел на племянницу дядя. — Если согласишься, все будет О'кей!

— Я не шокирована, что-то в этом роде предполагала. Ты ведь мне не родной дядя.

— Лиля, родство здесь ни при чем, таково время, за все надо платить.

— Согласна, платить надо. Но сколько это будет стоить?

— Думаю, ночь пятьсот баксов.

— Я согласна, если не буду иметь дело с хамом, — подумав, резко ответила Лиля.

— Заметано, — не замечая ее тона, сказал дядя. — Приходи завтра к девяти на Спартаковскую, 29. Там есть роскошный особняк, тебя будут ждать.

Лиля встала, и гордо вскинув голову, не попрощавшись, покинула кабинет, бросив на ходу:

— Буду.

XI

Врачи разрешили допросить Олесю на второй день. Девушка не хотела смотреть на следователя, отвернулась в сторону. Она долго молчала, потом сказала:

— Я вам не верю и ничего говорить не буду.

— Но вы нарисовали портреты двух человек, что вы можете о них сказать? — следователь показал рисунки.

— А где же третий, ваш мент, — зло сказала Олеся, — с которого и начались мои беды? Укрываете?

— О третьем портрете мне ничего неизвестно, у меня только два.

— Вот и разбирайтесь с ними сами. Они надо мной надругались, сбили с правильного пути, а вы их покрываете.

— Я никого не покрываю, я веду следствие о предполагаемом на вас покушении. И вы обязаны рассказать все, что о них знаете.

— Я не хочу жить грязной жизнью, а о них ничего не знаю. Оставьте меня или я позову маму.

— Хорошо, я уйду. Но хотя бы фамилию, как вы говорите, третьего человека знаете?

— Я его видела дважды у вас, он дал мне сто баксов, как поощрение за будущее сотрудничество, и сказал, что обидчиков моих схватит.

— Понятно. Вы смогли бы зарисовать его портрет.

— Нет, я слаба. Спросите у того, кто спас меня.

— Хорошо, до свидания. Простите, если доставил вам несколько неприятных минут. Следователь ушел, а Олеся разрыдалась.

Петраков не торопился показывать кому-либо портрет Подшивалова. Он и так допустил оплошность с Кудриным. В сущности, Кудрина он знает мало. Прежнее знакомство во время стажировки прошло скоротечно. То, что Кудрин открыл частный сыск, еще ни о чем не говорит. Доверять можно только себе. Его пленники, по всему видно, о Подшивалове молчали, а майор к расследованию не имел никакого отношения. Он знал только об обстоятельствах их задержания.

В день несчастья с Олесей, Кудрин встретился с Подшиваловым.

— Объясни, откуда твой портрет знает Олеся?

— Я же ее первый пригласил по поводу угона в кабинет, и она там набросала физиономию угонщика.

— Это козе понятно. Но ответь мне, почему твой портрет оказался третьим? Ты что, ее трахал? — сурово спрашивал Кудрин.

— Девчонка на меня зла из-за того, что предложил ей на нас работать, а насильников не нашел, — нервно ответил майор. — Вот и все. Упущения по службе, только и всего.

— Но так ли думает Петраков? — усомнился Кудрин.

— Ты с ним поговори, убеди, — вопросы сыщика раздражали майора.

— Попробую, но он далеко не простачок. Придется зарабатывать в его глазах авторитет. И вместе с тобой.

— Валяй, только тщательно продумай операцию.

Кудрин отвалил, сердитый на подельника, как старый дед на неслуха внука и в этот же день расспросил Бориса о ходе дела с Олесей, посчитал его законченным и выдал причитающиеся ему деньги.

— Но у нас было условие: передать обидчиков в руки Маргариты, — возразил Борис.

— Так уж получилось. Я ее видел, она не в претензии. И понимает, что портрет Подшивалова девочка нарисовала, мстя за невнимательное к ней отношение, как мента.

— Смотри, тебе виднее. Меня сегодня в областное управление вызывают. Толком дежурный ничего не знает, но говорит, что-то приятное. Может быть, Климов отзывает. Я уже здоров, как бык.

— Завидую я тебе, Петраков. Не успел появиться, как раскрутил такое дело.

— Ладно тебе, Вениамин, зависть дело скверное.

— Да я по-хорошему, лети, коль полет предназначен. У меня тут операция намечается, пасу одного с Подшиваловым. Хочешь принять участие?

— Когда?

— Черт его знает, как дадут наводку.

— Если случится после визита к генералу, согласен.

В четырнадцать часов дня Борис Петраков в форме старшего лейтенанта милиции сидел в приемной начальника областного управления генерала Пименова. Вдруг приемная наполнилась старшими офицерами, и они стали пожимать руку ничего не понимающему Борису. Затем на звонок все шумно вошли в просторный кабинет генерала. Никто не садился. Генерал глянул на смутившегося Бориса и сказал:

— Проходи поближе, сынок, так тебя, кажется, генерал Климов называет? Будем тебя чествовать. — Он развернул папку, где лежали погоны капитана и лист бумаги. — Вот приказ по Министерству о досрочном присвоении тебе звания капитана милиции. Поздравляю от всего сердца, и буду ходатайствовать о твоем возвращении в родные пенаты, как ты? — генерал выбросил вперед руку, выходя навстречу Борису, пожал ему пятерню, передал погоны. Офицеры захлопали в ладоши. — Все же, мы тебя вырастили, обидно, когда таких молодцов Москва забирает. Как ты на это смотришь?

— Я готов служить Отечеству, где оно посчитает нужным.

— Каков дипломат. Спасибо за службу, капитан Петраков.

— Служу Российскому отечеству! — вытянувшись в струнку, четко произнес Борис.

— Сергей Петрович лично звонил и просил тебя поздравить со званием. Я выполняю его просьбу.

Офицеры вновь захлопали в ладоши.

— Спасибо!

— Глядя на тебя, я вспоминаю свою молодость, тоже ведь капитана получил вне очереди. Тут таких у нас много, вон два моих заместителя тоже имеют досрочное. Если присмотреться к каждому, башковитый народ у нас, капитан. Так что не прогадаешь, если согласишься уйти от Сергея Петровича. Мне тут донесли, ты двух бандитов взял, жизнь девушке спас. Молодец! Пойди капитан и обмой звездочку по обычаю, я тут приказ подписал по управлению, на премию, получи, и с Богом.

Борис выходил от генерала ошеломленный. Он видел улыбчивые лица старших офицеров, слышал одобрительные реплики, а сам думал о Климове, о своем втором отце. Если бы Сергей Петрович вернул его к себе! Он бы заехал к Евгении, она была бы не так далеко от него, смотришь, подвернулся бы случай навестить. Но пока у него здесь неоконченное дело.

Отсюда же он позвонил Кудрину, что не сможет сегодня участвовать в предложенной операции, предстояла шумная обмывка звездочки, а на дело нетрезвый он никогда не ходил. Кудрин сожалел, что не может присоединиться к столу, пожелал всего, а Борис отправился с портфелем в магазин.

Лиля появилась у особняка в назначенное время. Ворота перед ней отворились, и она вошла в пустующий двор. На крыльце увидела дядю Веню, усмехнулась и решительно двинулась в дом.

«Что ж, так даже лучше, — подумала она, — гарантия, что останусь жива и не подхвачу какую-нибудь заразу. — Но, войдя в комнату, увидела за богато накрытым столом еще одного мужика. — Скоты, они будут меня драть вдвоем!» Первое желание было броситься назад, и уже сделала движение, но натолкнулась на дядю.

— Не стоит нервничать, красавица, — сказал мужик, вставая из-за стола. — Проходи, познакомимся, выпьем, повеселимся, а когда дойдем до кондиции, ты нам отдашься добровольно. Я тебя уверяю, все будет чудесно.

Лиля внимательно смотрела на мужика. Был он смугл, черноволос и красив. Чуть старше Вениамина.

— А вы не обманете, заплатите?

— Ты назовешь ту, кто тебя интересует, а все остальное не твоя забота, — сказал Вениамин, — через пару недель, а то и раньше, получишь полное досье. И делай с ним все, что захочешь. Зачем тебе ехать в такую даль, кругом столько бандитов и соблазнов.

— Ну, Вениамин, смотри, обманешь — пожалеешь!

— Глупышка ты еще, с огнем не шутят. Наливай, Костя, по единой за знакомство, водочка чертовски ловко лечит нервы.

Лиля швырнула сумочку на диван, и пиршество началось. Через час три обнаженных тела сплелись в замысловатую фигуру, в звуках попсовой музыки тонули хриплые возгласы и протяжные стоны безумной страсти.

Молодой человек на улице Широкая, искал для временного проживания квартиру. Широкая тянулась параллельно Спартаковской, была тиха и тениста, а молодой человек собирался сдавать вступительные экзамены в институт, потому ему нужен покой, чтобы использовать каждый час для подготовки. Для него бы лучше всего подошел флигелек, просторный и светлый.

Все это он объяснил хозяйке, дородной женщине, с беловолосой прической, одетой в свободный трикотажный костюм, когда та вышла на стук.

— Вот мои документы, я родом из Горячевки, что в двадцати пяти километрах от города, — синие глаза молодого, крепко сбитого человека выжидательно смотрели на хозяйку. — Я сразу же заплачу за весь срок, вот деньги.

— Я редко держу незнакомых квартирантов, — сказала она, пристально оглядывая коренастую, выше среднего роста фигуру пришельца, — хотя дополнительный рубль не помешает. Тебе кто-то посоветовал?

— Никто, искал жилье и облюбовал ваш флигелек, уж больно хорош.

— Я сама там частенько ночую. Проходи. Меня Анной Петровной зови, тебя, значит, Борис. Так, кажется, в паспорте? Платить будешь двести в месяц, вперед за неделю.

— Я согласен. Вот полста рублей, возьмите.

Анна Петровна взяла купюру.

— Располагайся, вещей у тебя немного, одна сумка и то, вижу, книги.

— Книги, — согласился квартирант. — Припоздал вот с учебой, то армия, то денег не было платить за учебу. На нефтепромысле повкалывал, подзаработал, теперь — за науку.

— Молодец, — равнодушно похвалила хозяйка. — Столоваться как будешь?

На усадьбе просматривались грядки огурцов, помидоров, белела капуста, зеленели морковь и лук, пышно вулканились кабачки и патиссоны. В саду наливались яблоки, червонели малина и вишни. Питаться можно, не выходя из усадьбы. Это квартирант отметил сразу же и охотно согласился.

— Если предложите, не откажусь.

— Предложу, чем богата. Грядки урожайные, с них летом кормлюсь.

— Кстати, я почти вегетарианец.

Словом, дело было улажено, и молодой человек поднялся следом за хозяйкой во флигель. Она указала на кровать, где предстояло спать. Тут же стояло плетеное из ивы кресло, такой же столик, висел гамак.

— Располагайся, уборка за тобой. Я сюда ни ногой.

— Это меня не затруднит. Я курю мало, так что сору не будет.

— И ладушки, — довольная хозяйка унесла из флигеля свое полноватое, но довольно правильных форм, тело.

Молодой человек огляделся. Флигель господствовал, и усадьба напротив, что стоит на Спартаковской, 29, была как на ладони. Это вполне удовлетворило квартиранта, он вынул из сумки бинокль, поднес его к глазам и стал внимательно изучать стоящую за глухой изгородью роскошную иномарку. Шестисотый «Мерседес». Номер машины был хорошо виден и соответствовал угнанной сегодня с автостоянки.

— Слава Богу, — прошептал квартирант, — мои предположения подтверждаются. Логово.

В руках у него появился фотоаппарат с телеобъективом, защелкал затвор, снимки были сделаны.

Молодой человек, а это Борис Петраков, задумался. Кудрину он не доверяет. Насторожили быстрый расчет за дело Олеси, и попытка убедить Бориса в непричастности к нему Подшивалова. Всего-то одну фразу произнес Кудрин, но показалась она нарочитой. Борис, пожалуй, и не заметил бы эту нарочитость, если бы Подшивалов не засветился ночью на Спартаковской с пьяной девушкой, которую он и второй жлоб тащили под руки и увезли в джипе. Какую роль играет Подшивалов? Надо ли ему, Петракову, в одиночку влезать в это дело, где крутятся крупные деньги?

— Худа без добра не бывает, — сказал ему в управлении майор-кадровик, — даем тебе отпуск и путевку в Сочи, покупайся в море, позагорай, потом на службу.

— Покупаться в Черном море я не против, никогда на нем не был, — довольный заботой о нем сказал Борис.

И тут же откат. «Но не оставлять же Спартаковскую, кому передать информацию? Где гарантия, что она попадет в надежные руки? За последние годы люди сильно изменились. Ладно, выясню, что зарыто на Спартаковской, передам информацию лично генералу, тогда с чистой совестью поеду, покупаюсь».

«Стоп! — оборвал Борис поток своих мыслей. На веранде появился человек. Петраков замер, глядя в бинокль. И насколько позволяло ему двадцатикратное увеличение, разглядел его физиономию. — Где-то встречал этого усатого, явно кавказца. Точно, это именно тот тип, лет тридцати пяти, что выходил из офиса Кудрина, когда я в первый раз пришел к детективу. Я тогда подумал, клиент, теперь уверен — сообщник».

Утром едва появившись в офисе принялся названивать в Красноярск. Связь работала сносно и вскоре он вышел на своего абонента.

— Алло, Сергея Егорова мне. Это ты, Сережа, Кудрин из Новгорода, не забыл? Нет. У меня к тебе просьба: за хорошую плату собери досье на Евгению Кузнецову.

— Это не та ли особа, о которой шумели газеты по поводу ее сожительства с отцом Костячным?

— Я не знаю подробностей, ее отчество Константиновна. Собери все, что можешь, вышли на мой адрес, как можно скорее.

— Хорошо, сегодня же займусь, если заплатишь за срочность.

— Какой разговор, Сережа, ты меня знаешь, я не скупой.

Детективу не составило большого труда разыскать газеты со скандальными публикациями в адрес Кузнецовых, покойных Савиновой и Костячного. Он читал и помнил их. Скопировав все, что требовалось, дополнив запиской о биографии Евгении, детектив выслал заказной бандеролью материалы, позвонив предварительно Кудрину о проделанной работе, и стал ждать денежного перевода за свои труды.

Это неожиданная реплика детектива о сожительстве Кузнецовой с отцом внесла коррективы в дальнейшие действия Вениамина. Из коротких реплик Красноярского коллеги он понял, что досье возлюбленной Петракова пахнет жареным, и его с успехом можно применить, как удавку на строптивого сыщика. Вездесуйство этого везунчика ему не нравилось. Точнее то, как он вышел на фиксатого в больнице. Если это случайное стечение обстоятельств: фиксатого увидел в районе больницы и узнал его по портрету, нарисованного девчонкой — одно дело, и совсем другое, если, имея портреты Подшивалова и фиксатого из одного источника, сделал вывод, что девчонке грозит новая опасность, стал ее стеречь и взял этих двух растяп. Последнее очень даже настораживает: под подозрением у Петракова Подшивалов, чего доброго начнет за ним наблюдать, а тот приведет его на Спартаковскую.

Расстались с Петраковым по-хорошему, тот подзаработал, выписывается с больничного, и на эйфории досрочного присвоения звания, умчится на Черное море. Скорее бы. Острота момента уйдет. После отпуска, возможно, вернется в Красноярск. И все же чутье и осторожность подсказывали: Петракова надо проверить. Опасения оказались не напрасными: голубчик, как донесла агентура, устроился в качестве абитуриента во флигельке на Широкой. Подлец, откуда узнал о базе?! Скорее это прокол Подшивалова через девиц, которых он сюда возил, устраивая сексуальные оргии. Его случка с Лилей не в счет. Она не могла проболтаться, не в ее интересах, и как оказалось, идея племянницы пригодится для дела.

«Кто же навел Петракова на след? — мучительно думал Кудрин. — Трогать Борьку нельзя. Дойдет до Климова, тот поставит всех на уши и разорит гнездо со своими волкодавами в несколько дней. Доходят слухи из Красноярска, как он давит местных бандитов и подвязавшихся с ними чиновников. Кудрин уж не раз сожалел, что продался за крупную сумму. Слишком уж прилипчивы к пальцам эти проклятые доллары. Сейчас самая пора остановиться, уйти в тень, и вообще поменять профиль, но попробуй, докажи шефу, что жадность фраера губит. Шеф, если что, отмажется, а они могут загреметь. Скорее бы приходило досье на Кузнецову, может быть, удастся заткнуть рот Петракову, если он уже знает достаточно много и имеет улики».

Алексей помнит Бориса с восьмого класса, хотя на четыре года младше его, а учились они в разных школах. Алексей знал Петракова, как спортсмена-самбиста и снимал соревнования, когда Борис стал чемпионом города среди юниоров в своей весовой категории. Снимки его были напечатаны в газете. Алексей до сих пор хранит вырезку, есть и пленка. Парень сразу же узнал Бориса, когда увидел его в подъезде Олесиного дома и понял, что Петраков мент и ему можно доверять.

— Почему ты так решил? — спросил Борис. Они сидели в тесной лаборатории Алексея и проявляли отснятый материал Борисом на Спартаковской. Петраков не говорил, что за пленка, так, любительская. Алексей не интересовался, подозревая, что она не простая. Но уж лучше ничего не знать, чем трястись от страха, владея чьей-то тайной.

— Молодые менты, да еще после ранения, зачастую не успевают вляпаться в воровскую грязь, которая расползлась по всей стране с такой плотностью, что чистых улиц не осталось.

— Ты же не считаешь, что в этой грязи может выпачкаться каждый?

— Не считаю. Будь у меня характер дерзкий, то я бы вляпался. Фиксатый — мой школьный приятель, предлагал хорошие заработки. Я отказался, может быть, из-за трусости, а может быть, из-за своей мечты стать кинооператором.

— Как бы то ни было, ты преодолел искушение, нашел в себе мужество и подсказал мне кое-что толковое.

— Но не выдержал и сбежал из больницы, — страдая от позора, ответил Алексей.

— Это ничего. Тебе просто неудобно было столкнуться нос к носу с одноклассником-бандитом. Я понимаю, ты совестливый малый, а такие пасуют перед наглостью. Но это не предательство по отношению к твоему бывшему школьному приятелю, это борьба. Или они нас, эти наглецы и жестокие люди, или мы их, те, у кого есть честь, достоинство и доброта.

— Я согласен, Борис, но у тебя крепкий дух, ты идешь на риск ради торжества этой доброты, а у меня он слаб, если не сказать большего. Я всегда боялся, скажем, залезть на крышу девятиэтажки и встать там в полный рост, никогда не надевал боксерские перчатки, не выходил на борцовский ковер, я не мог преодолеть себя и прыгнуть в бассейн вниз головой с вышки, никогда не участвовал в мальчишеских стычках и часто носил синяки, не решаясь дать сдачи. Фиксатый все это делал запросто, заступался за меня, я его уважал и боготворил.

— Но из него уже слеплен безжалостный преступник, ты же остался честным человеком с мечтой о творчестве и с любовью к девушке. Так кто ж, по-твоему, слабее духом!

— Смотря на какую позицию встанешь. Неужели тебе не бывает страшно перед схваткой?

— Я как-то не задавался таким вопросом, — пожал плечами Борис, — хотя нередко чувствуешь, как взмок от напряжения. Это все же страх выжимает из тебя соки. Ты вот не побоялся и проследил, куда исчезала Олеся.

— Делать это меня заставляли чувства к ней. Я и теперь не откажусь от девушки. Как только она закончит школу, предложу выйти за меня замуж.

— Это прекрасно! — воскликнул Борис, и перед его глазами встала Евгения с немым укором за долгое молчание на ее последнее письмо. — Олеся очень нуждается в твоей поддержке.

— Ты так думаешь? — усомнился Алексей.

— Никаких сомнений, и плохо, если ты еще не был у нее в больнице. Отложи все и беги к ней. Будешь меня только благодарить, поверь старшему товарищу.

— Хорошо, высохнет пленка, и пойду. Давай включим вентилятор.

Досье улик постепенно пополнялось. Борис уже пятую ночью спускался из флигеля, пробирался в ограду напротив и, затаившись в лопухах, которые росли здесь вольготно, наблюдал за гаражами и домом. Он знал, шестисотый «Мерседес» все еще стоял там. Борис ждал пополнение и тех, кто здесь хозяйничает. Но никто не появлялся, что настораживало и заставляло довольствоваться тем, чего удалось собрать и идти ва-банк. Темная безлунная ночь, наполненная комарьем и тишиной вполне устраивала сыщика, он терпеливо ждал, прислушиваясь к посторонним звукам и шорохам. Но кроме надоевшего зуммера кровососов вокруг себя, предварительно намазавшись «комарексом» ничего не слышал. Вдруг он уловил шорох за оградой, которую сам перемахнул час назад. Шорох повторился, и в ту же секунду над оградой взметнулось несколько тел. Они грузно приземлились, вспыхнуло два фонарика, один оказался рядом. Удар ноги Борис обрушил на светящуюся точку и опрокинул на землю темную фигуру. Но второй лучик света плясал на нем, выхватывая его из темноты. Последовала атака, Борис отразил нападение ближайшего бойца и бросился уходить в свободное пространство двора, где мог перемахнуть через ворота и скрыться.

— Идиоты, нападаем все сразу! — раздался знакомый зычный голос.

Но одновременности нападения не получилось. Двое были уже повержены. Они, конечно, поднимутся, но субъект рвется вперед, к воротам. Лучик света бросился наперерез, но тут же погас, глухо, со стоном чье-то тело врезалось в бетон двора. Путь к воротам свободен, несколько стремительных шагов и… Петраков, как подкошенный, падает. Басом запела натянутая проволока. Черт, ловушка, а нападающие вот они! Он успел нанести ногой только один удар, как его тяжело прижали сразу трое. Посыпались удары. Руки скручены назад и на них щелкнули наручники.

— Тащите его в дом, — приказал хриплый знакомый голос. Бить его перестали и поволокли в открытую дверь.

В просторной комнате вспыхнул неяркий свет, заиграла знакомая маршевая музыка. Петракова усадили в кресло, привязали.

— Капитан, мы от тебя ничего не хотим иметь, только уйди с дороги, не рой яму, — сказал крупный мужик лет сорока, тяжело дышавший, которого Борис тяжело опрокинул на бетон. — Правда, ты нам должен поведать, что удалось тебе нарыть?

— Если я скажу, что у меня пустые руки — не поверите? — усмехнулся Петраков, решивший поиграть в жмурки, уничтожить его они вряд ли осмелятся, так как не знают, с кем он работает.

— Конечно, — грузный мужик налил себе стакан минералки, выпил и, покручивая на пальце пистолет за дужку, приблизился к пленнику. — Ты ведь не считаешь себя дураком, не считай и нас. Кто тебе донес о Спартаковской? Девчонка?

— Зачем это вам, важно то, что о ней знаю я.

— Нам надо убедиться, что только ты.

— Ты только что отделил себя от дураков, поэтому взвесь, сколько глаз видели эту комнату оргий, сколько ног переступало порог? Вспомни и подумай, и тогда не будешь задавать глупых вопросов.

Грузный недоуменно глянул на своих помощников, которые с любопытством смотрели на пленника, ничего не понимая, о чем идет речь.

— Ты хочешь сказать, что кроме той девчонки, что вскрыла себе вены, тут бывали многие?

— Именно, невинные жертвы сексуальных домогательств ваших крестных отцов. Если собрать их родителей и родственников и указать им на вас, мало не покажется.

— Мне наплевать кому, что покажется. Ты нам пообещай убраться с дороги, скажи, что успел узнать, точнее, какими доказательствами располагаешь, уничтожишь их, и мы тебя отпускаем с миром. Нам мокрое дело, да еще с ментом, не нужно.

— Согласен, что не нужно. Если вы меня убьете, дело докатится до генерала Климова. Он так тряхнет всю здешнюю шушеру, что вас прикончат отцы вашего уголовного мирка.

— Никак ты нас пугаешь, парень? — усмехнулся грузный мужик, — а что если я тебе сейчас вгоню под ногти пару иголок?

— А почему бы вас не попугать? Ведь вы пугливы, как крысы. Но генерал Климов не пугало, а реальность. Не я сегодня, так он вас завтра к ногтю, как вошь.

— Ну, хватит, не хочешь по-хорошему, будем по-плохому. Говорят, ты свою зазнобу в Омске оставил, вырвал ее из лап правосудия, а что б ее не травмировала тамошняя пресса, отправил туда, где она сидит. Так вот, уши ей не заткнешь, глаза не завяжешь. Если не согласишься уйти с дороги, то это досье завтра же будет у нее на столе, — бандит швырнул на пол бумаги и перед ногами Бориса рассыпались газетные вырезки подлых статей, содержание которых Борис прекрасно помнил.

По мере того, как мужик излагал, Борис бледнел, а глаза его наливались кровью от ненависти к мерзавцам. Он старался бороться со своими чувствами, пытаясь оставаться невозмутимым и холодным, но этот омерзительный ход своих противников, касающийся его светлой любви к женщине, выбил его из колеи. Он понимал, что преступники, люди без морали и чести, пойдут на все, что угодно, чтобы раздавить человека, но как они могли узнать о его слабости, о его любви? Кто его предал? Борис не знал, сможет ли он вынести пытки, которым собираются подвергнуть его палачи, во всяком случае, он презирал слабость от боли, но то, что они нашли его самое уязвимое место, ударили по нему со всей мочи, и удар этот уже гнул его, как тростинку, ломая волю, он уже почувствовал. Он представил, как прочитанные Евгенией тексты убивают ее наповал, как в отчаянии она теряет рассудок и бежит к Иртышу.

— Не-е-е-е-т! — дико взревел Борис. — Не-е-т! Только не это! Убейте меня! Вы, мерзавцы! — Борис принялся остервенело ругать своих врагов самыми низкими словами, какие только знал, в надежде, что кто-то из них не выдержит оскорблений и замочит его здесь же, связанного. Но его недруги молчали, и когда поток брани иссяк, услышал саркастический смешок грузного мужика:

— Ха-ха-ха! Как тут не будешь уважать своих паханов, которые находят такие штучки, что разят наповал иных храбрецов! Этот готов даже умереть. Чудеса! Вот как надо работать, а мы все кулаком, да каленым железом. Это хороший знак. Короче, наш тебе ультиматум: ты отдаешь весь собранный компромат, касающийся деятельности известных тебе лиц, уходишь с нашей дороги навсегда, иначе твоя женщина получает это, — он брезгливо пнул пакет с рассыпавшимися газетными вырезками.

— Где гарантия того, что, отдав вам собранные улики, вы не будете меня шантажировать и дальше?

— Этого я тебе сказать не могу, не уполномочен.

— Я уполномочен, — раздался вдруг знакомый голос, и из второй комнаты вышел усатый, смуглолицый мужик из коллекции портретов Олеси, уверенный в том, что Петраков сломлен, можно без боязни светиться и диктовать свои условия. — А уполномочен заявить то, что пока сыщик проводил все свободное время во флигельке, в СИЗО был зарезан неизвестным лицом много знающий фиксатый. Девчонка Олеся так напугана, что ничего не может сказать полезного следователю. Словом, все улики на стол, и твоя женщина ничего не узнает о себе более того, что знает, во всяком случае, от нас.

— Что значит, от нас? Кто меня предал? Лиля?

— Это наш секрет.

— Хорошо, Подшивалов, я не могу допустить, чтобы из-за такого низкого человека как ты, пострадала невинная. Я отдам тебе фотопленку и сматываю удочки, но знай, я с тобой рассчитаюсь лично.

— Чудак человек, — развел руками Подшивалов, как бы обращаясь к мужикам, — неужели он не понимает, что с человеком может произойти несчастный случай со смертельным исходом, то же самое с его женщиной, наконец, с матерью. — мужики дико заржали, а Подшивалов хлестко сказал: — Имей в виду, Петраков, все сказанное не просто угроза, как ты изволил выразиться, это реальность. А сейчас поехали за твоим уловом.

— Сегодня ничего не получится. Завтра я принесу все, скажи куда.

— Прямо мне в кабинет, и упаси тебя Бог, делать зигзаги. Отпустите его.

Бориса развязали.

— На прощание хочу, не без удовольствия, рассказать, как мы тебя выследили. — Тут в околотке, у нас все схвачено и все оплачено. О каждом новом человечке доносят. Тут хорошая организация, куда ты полез? Ну, да ладно. Как там у Горького: безумству храбрых поем мы песню!.. Проваливай.

Бориса попытались грубо вытолкать, но он резко отмахнулся и вышел опустошенный и раздавленный.

На востоке заалело, ночь сделалась молочной, когда он добрался домой. Мама спала, и Борис не стал ее будить. Разделся, умылся и лег спать. Но глубокий сон не шел, жег позор провала и досады. Он искал выход из положения, проваливаясь в вязкую пустоту безнадежности. Она, словно крепкая паутина, опутывала его, и где-то вдалеке возникал Подшивалов-паук, приближался, впивался Борису в грудь, принимался старательно сосать кровь. Парень вздрагивал, усилием воли размыкал веки, и паук отлетал в небытие. Он снова пытался собраться с мыслями, оценить ситуацию, принять решение и контратаковать, оправдать новую звездочку на погонах, но мысли обрывались в зыбкой дреме, и опять паук наступал своими ворсистыми лапами на грудь. Борис не выдержал полусонных кошмаров, вскочил на ноги, оделся и стал ждать пробуждение мамы в солнечном утре, которое всегда с радостью встречал, теперь же страшась его, боялся, как бы малодушие не открылось под пытливым материнским взглядом. Пытка в одиночестве продолжалась до тех пор, пока не встала мама. Как только она умылась и причесалась, тут же попросил ее немедленно отправиться к Лиле, и передать ей все то, что он о ней думает.

— Боря, что случилось? — испугалась мать, глядя на встревоженного и осунувшегося сына, которого не видела несколько дней.

— Пока ничего страшного, если ты пойдешь и упредишь Лилю не делать гадости Евгении. Так и скажи ей, чтобы ты не делала, мой сын никогда, ни при каких обстоятельствах на тебе не женится.

— Боря, объясни все толком, на тебе лица нет.

— Объяснять нечего, если тебе дорог твой сын, пойди и скажи ей это! — Борис терял терпение, мать видела его нервозность и уже догадывалась, о чем шла речь, вспоминая настойчивые расспросы Лили о Евгении. — И еще, уясни раз и навсегда, если я и женюсь когда-нибудь, то только на Евгении. Сегодня же я подаю рапорт с просьбой направить меня в Чечню.

— Боря, ты с ума сошел! Не пущу, пожалей мать! Она у тебя одна!

— Сначала выполни мою просьбу.

— Все, сынок, бегу, никаких вопросов.

Мама ушла, а Борис принялся приводить себя в порядок, чтобы показаться в горотделе милиции и решить все назревшие проблемы.

Валентина Александровна застала Лилю и Ольгу Ивановну за утренним чаем, те удивились раннему визиту приятельницы и ее сдержанному приветствию.

— Что-то случилось, Валя? — вставая из-за стола, с тревогой в голосе спросила Ольга.

— Да, и очень серьезное, — помог ей сразу же перейти к делу вопрос приятельницы. — Дело касается моего сына, его любимой женщины и Лили. — Валентина Александровна нервничала, ей нелегко обвинять дочь близкой подруги в каких-то сомнительных, но, главное, непонятных для нее действиях, но, тем не менее, она, всецело доверяющая сыну, обязана высказать его волю. — Так вот, Борису стали известны действия Лили, он очень твердо и настойчиво, отправляя меня к вам, просил, также очень решительно, заявить, что никогда, ни при каких обстоятельствах не женится на Лиле. Пусть она эту мечту выбросит из головы раз и навсегда. От себя добавлю, я это говорю лишь потому, что мой сын мне дорог, и я обязана его защищать, а не идти на поводу у тебя, Лиля.

Валентина Александровна повернулась и шагнула в сторону двери, но Ольга Ивановна воскликнула:

— Валя, не разрывай мне сердце, объясни толком, что все это значит?

— Объяснить? Что же я могу объяснить, коль сама толком не знаю, что задумала Лиля? Но, мне кажется, причина в том, что я доверилась ей и наболтала о сыне и его любви к Евгении слишком много. Так что разбирайтесь с Лилей сами, и как бы мне горько ни было, я ухожу. — Валентина Александровна решительно удалилась, оставив в растерянности женщин: одну побледневшую и испуганную, вторую гневную. Наконец, минута шока прошла, и в утренней тишине кухни мать резко, словно хлестнула плеткой, спросила:

— Лиля, что это значит?

— Мама, я ничего тебе не скажу, — зло ответила девушка. Она вскочила из-за стола, выбежала из кухни, упала на диван, и горькое рыдание сотрясло ее хрупкую и изящную фигуру.

Ольга бросилась утешать дочь и поняла, что сурово повела себя со своим сокровищем.

— Доченька, прости меня, если я несколько резко задала тебе вопрос, но я его повторю. Не зная сути дела, я ничем помочь тебе не смогу. Расскажи мне все, и мы найдем правильное решение.

— Мама, мы не найдем его! Я пыталась бороться за свою любовь к Борису, хотела узнать подробно о прошлой жизни той женщины. У нее что-то нечисто, я на этом хотела сыграть, обратилась за помощью к Кудрину, а он, подлец, обманул меня, видно, все рассказал Борису. Но он еще пожалеет об этом! Негодяй, как подло он меня обманул! — Лиля не могла успокоиться и ревела белой белугой, слезы градом катились из ее красивых больших глаз, и мать беспомощно прижала дочь к своей груди, не зная, что сказать в утешение.

Ольге Ивановне известны прежние любовные увлечения дочери, но это были лишь увлечения и ничего серьезного. Выбор в поклонниках у нее был широкий, но Лиля с легкостью отвергала одного за другим, хотя были хорошие партии. И вот, когда она, кажется, по-настоящему влюблена, готова целиком отдаться Борису, ехать за ним хоть на край света, не нашла взаимности! Мать по-своему страдала от невезучести своей единственной дочери, может быть, гораздо более чем сама Лиля, потому что жизненный опыт подсказывал, что ее дочь, хоть и очень привлекательная, а перерастает, и выйти замуж по любви ей будет все сложнее и сложнее.

— В чем он обманул тебя, дочка, скажи? — страдая, готовая заплакать, молила мать.

— Этого я тебе никогда не скажу. Но он поплатится за свою подлость и очень скоро. — Лиля мстительно сжала свои маленькие кулачки и решительно оторвала голову от груди матери, встала. — Пора собираться на работу.

— Лиля, но ты что-то задумала, не предпринимай ничего, не посоветовавшись со мной, я тебя умоляю. Кудрин человек опасный, неслучайно же он так быстро разбогател, уйдя из милиции. Посмотри, какая у него шикарная квартира в престижном районе, какая мебель, какая машина! Целое состояние, не думаю, что ему дала столько частная практика детектива.

— Он частный детектив? — удивилась Лиля. — Где же его офис?

— Ты что, в самом деле, не знала?

— Может, и знала, но не придавала значения, думала, это одно и тоже. Хорош же, подлец, как же он может заниматься частной практикой, имея такую подлую душу? Но я ему прополощу мозги!

— Лиля, твои угрозы меня пугают.

— Успокойся, мама, я ничего противозаконного делать не собираюсь, я для начала кое-что расскажу его жене, а там посмотрим.

— Но она твоя тетя.

— Это еще более усугубляет его положение. Все, мама, мы опаздываем на работу, а мое начальство расхлябанности не терпит.

— Хорошо, давай собираться, только обещай мне, что сегодня ты ничего не будешь предпринимать сгоряча. Остынь, подумай, гнев и отчаяние не лучшие советчики.

— Ты права, мама. Я остыну и, как чекист с холодной головой, возьмусь за это дело.

Женщины торопливо собрались и через несколько минут стояли на остановке троллейбуса.

Борис болезненно переживал свое поражение. С трудом заставил себя взять из тайника фотопленку, где были отсняты на усадьбе две угнанные иномарки, сам Подшивалов с охранником. Он отдаст ее майору. О его позоре никто не узнает, тот будет хранить гробовое молчание. Но разве его самолюбие и совесть оглохнут? Они будут пилить тупым рашпилем его душу до тех пор, пока он не острижет бороду у этого козла. После такой засветки база будет сменена и вся наработка коту под хвост. Борису от этого только горше, словно с него сорвали погоны и тычут носом в дерьмо на глазах у всего честного народа. Вот во что вылилась его частная инициатива. Самоудавка для себя или уничтожение любимой женщины.

Петраков резко распахнул кабинет майора и хлопнул кассетой о стол.

— Я свое слово держу. Здесь все, что у меня есть. Держи и ты. Чтобы ты убедился в моем верном слове, я отбываю в Чечню. Дальше, время покажет.

— Я тоже слову хозяин, — ответил Подшивалов, пряча кассету в стол.

— Ну-ну, мы еще встретимся, — пообещал Петраков.

— Не дай Бог, капитан, — бросил майор, вслед уходящему Петракову.

Рапорт был написан и подан, ни на кого не произведя впечатления. Самое обыденное дело, словно война на Кавказе штука пустяшная, как побрякушка. Ему сообщили, что группа добровольцев уже сколочена при областном управлении, где будет выдано все, что положено в таких случаях, и ему следует поторопиться заявить о себе. Началась беготня по кабинетам, к вечеру Петраков был оформлен и назначен командиром взвода омоновцев.

— Удачи тебе, Петраков, сказал майор-кадровик на прощание.

— Спасибо и к черту! — грустно улыбаясь, ответил Борис.

— Кстати, в Чечне находится генерал Климов. У него в руках все силы нашего министерства, что напичканы на Кавказе.

— Было бы здорово встретиться с генералом! — обрадовался Петраков и ушел к своему взводу, который быстро погрузился в поданный автобус и отправился на станцию.

XII

Валентина Александровна пришла провожать Бориса на вокзал, как и родственники остальных парней. Одетые в новенькую камуфляжную форму с беретами на головах, в высоких наглухо зашнурованных ботинках, они выглядели эффектно, воинственными и непобедимыми. Играла бравурная музыка, словно люди ехали не на войну, а на увеселительную прогулку, но она не могла сгладить того мрачного настроения у родственников и, особенно, у молодых симпатичных жен, и уж, конечно, у матерей. Оно клин-бабой долбило их души, кровеня тревогу за их жизни, расписывалось скорбью на заплаканных лицах.

— Как я упрекаю себя в том, что решила навязать тебе любовь Лили, — говорила мама, неживыми глазами глядя на сына. — Почему ты сделал такой выбор, сынок? Зачем тебе эта чужая земля? Почему ты должен проливать свою кровь, защищая преступное решение нашей правящей верхушки? Ты, кто посвятил свою жизнь борьбе со злом? Зло всегда остается злом, в какие бы рясы оно не рядилось. Ты согласен со мной?

— Мама, я не менее тебя недоволен начавшейся новой войной. Более того, я, как и ты, не считаю своей землей ту, куда еду бить бандитов. Мне земли хватает и здесь. Но я еду защищать российские интересы на Кавказе. Не будем там мы, придут и уже пришли иностранцы.

— Боже мой, мы не можем обустроить свои, исконно русские земли, а лезем и лезем куда-то, с окровавленной мордой, но лезем. Нет бы послушать мудрого Солженицина, он подсказывал, как надо поступить с Чечней. Не послушали, дорого показалось городить границу. Верхушке наплевать, сколько страдает людей после первой чеченской войны, сколько калек только в Новгороде, тебе бы надо было сначала поинтересоваться этой статистикой, а потом принимать решение. Как же я виновата в твоем легкомысленном решении! — глаза у мамы слезились, носовой платочек ее был уже влажный, и она то комкала его в руке, то промокала набежавшие слезы.

— Мама, ни в чем себя не вини, это жизнь. Мое решение продиктовано совсем не из-за твоего желание женить меня на Лиле, а из-за моего желания пообтесаться в суровых условиях и снова поработать рядом с Сергеем Петровичем Климовым. Он уже там. Ты же знаешь, я его люблю, он мне второй отец.

— Не думала я, что в таком возрасте может быть такая сильная привязанность, а как же я?

— Мама, ты всегда у меня на первом плане, но пойми, я мужчина, и в поисках своего места в жизни, самоутверждения, должен рисковать. Такова моя профессия.

— Как я мечтала видеть тебя инженером или прорабом, человеком мирным, а ты едешь убивать. — Из омертвевших маминых глаз вновь покатились слезы, и она беспомощно вытирала мокро платочком.

— Мама, не ставь меня в один ряд с бандитами.

— Я не ставлю, но и не благословляю тебя на пролитие крови, чьей бы она ни была. Кругом столько жестокости, и я не хочу, чтобы мой сын, которого я родила, вырастила для добра и мирной жизни, был орудием этой жестокости и стал ее жертвой. Помни об этом, сынок, береги себя.

На второй путь выкатился пассажирский поезд. К двум вагонам, что стояли на первом пути с добровольцами подошел маневровый, толкнул вагоны, чтобы укатить их в хвост пассажирского, следовавшего на Северный Кавказ.

— По вагонам! — раздалась зычная команда. Мать бросилась сыну на грудь, уткнулась, захлебываясь жгучими слезами.

— Прости меня, сынок, если сказала тебе неприятную правду, я считаю себя перед тобой виноватой! Прости!

— Ну что ты, мама, о какой вине говоришь, забудь, все будет хорошо. Я вернусь через полгода. До свидания! — он взял мать за голову, и горячо поцеловал в губы. — До свидания, родная, я буду часто писать. Не скучай! — и смешался с вереницей ребят своего взвода, по очереди поднимающихся на ступеньки медленно двигающегося вагона.

Мать осталась на перроне, выбросив вперед руку, как бы цепляясь за руку своего любимого единственного сына, с глазами переполненными слезами, красивая и статная, но какая-то потерянная, осиротевшая среди десятков таких же матерей, которых повязал единый и всеобщий страх за жизнь своих сыновей, и постаревших за минуты прощания на целые годы. И когда вскочивший на подножку Борис, обернулся и увидел с высоты свою постаревшую маму, то понял, какое горе он принес ей и пожалел о своем решении, но было поздно, уже нельзя ничего вернуть, как нельзя вернуть на место пулю, выброшенную из дула пистолета произведенным выстрелом.

А музыка гремела.

Уязвленная до глубины души поступком Кудрина, Лиля второй день мучительно вынашивала план мести. Девушка в растерянности сидела за столом, нервно перелистывая расчетные документы. В голову лезли дурацкие мысли вроде: плеснуть в лицо кислотой, или ошпарить кипятком, опоить его снотворным и кастрировать, как кабана. Эта дурь не давала нормально работать и придумать что-то путное. Наконец, она поняла свое бессилие и решила написать заявление в прокуратуру области. Там, она надеялась, сотрудники меньше коррумпированы. Об этом же пишут газеты и говорят в новостях по телевизору. Придя к такому решению, Лиля написала заявление, коротко изложила суть дела, свернула и положила в сумочку, намереваясь, сегодня же отнести адресату. Но перед этим она все же решила разыскать контору Кудрина, выяснить, почему он так подло поступил? Все же она точно не знает, кто виноват в разглашении ее намерений в отношении Евгении: кроме Кудрина о ней знал и тот, второй, Костя, кто в ту ночь не слезал с нее, обещая в течение двух недель, а то и раньше, добыть исчерпывающие материалы и вручить здесь же, в этом уютном особняке.

Лиля позвонила в горсправку с просьбой дать ей адрес или хотя бы номер телефона частного детектива Кудрина. Такого у них не оказалось. Тогда она стала звонить в дежурную часть городского отдела милиции и тоже получила отказ. Третий звонок был тете.

— Лиля, зачем тебе понадобился снова мой Веня?

— Подружка желает подбросить ему щекотливую работенку. Скажи его телефон и адрес офиса. Спасибо, ты мне очень помогла.

Как только подошел к концу рабочий день, Лиля сорвалась и, взяв такси, поехала к Кудрину. Лиля не распаляла себя мыслями и внутренними монологами о том, что скажет подлецу-дяде, боясь перегореть гневом, которого накопилось в ней с утра под самую макушку, полагая, что спонтанные действия гораздо эффективнее. Она остановилась перед дверью конторы с яркой табличкой: «Частное сыскное бюро» и жирная стрелка, указывающая на дверь и ступеньки, ведущие в подвал. Огляделась. Рядом находилась задняя дверь большого продуктового магазина, а сам двор в этот час был оживлен возвращающимися с работы людьми и посещающими магазин. Это устраивало Лилю. Она смело вошла в офис и, увидев занятого какими-то бумагами Кудрина, стремительно подошла к нему и залепила звонкую пощечину. Не ожидая такой дерзости от племянницы, Кудрин вскочил, закрываясь руками, что окончательно убедило девушку в его виновности.

— Ты подлец, Кудрин, использовал меня как самую дешевую проститутку и нагло обманул! Что и зачем ты рассказал Борису? А может быть, это сделал второй, Костя? — сыпала шквал слов девушка. — Ну, так знай, обо всех ваших штучках я заявила в прокуратуру, завтра же вашим осиным гнездом займутся.

Кудрин выскочил из-за стола, его взбесила не столько оплеуха, сколько последние слова этой вздорной девки.

— Ты с ума сошла, дура! Что ты задумала? — он схватил девушку за руку и притянул к себе. Но Лиля вцепилась в его лицо своими длинными и острыми ногтями, из-под которых брызнула кровь. Кудрин с силой ударил девушку в грудь кулаком, отрывая ее от себя. Толчок был настолько сильный, что девичья фигурка была отброшена на два метра, падая, Лиля запрокинула голову и с силой ударилась об угол квадратной металлической урны, в которой детектив жег использованные бумаги. В этот момент дверь отворилась, и в кабинет стала входить женщина средних лет, в небольшой шляпке. Увидев упавшую девушку, то, как возле ее головы расплывается пятно крови, дико вскрикнула, бросилась наружу с воплем:

— Убили, девушку убили! — закричала она, как бы сообщая идущим в нескольких шагах мужчине и женщине. — Поверьте мне, там убили девушку, она истекает кровью!

Прохожие в нерешительности остановились.

— В кабинете мужчина и девушка, он убил ее! Помогите!

На неистовые крики дамы, из стоящих легковых машин вышли трое водителей и с любопытством подошли к кричащей.

— Что случилось? — спросил один из них.

— Я входила в контору к детективу, как вижу, на урну падает девушка и пробивает насквозь голову. Надо позвонить в «Скорую» и схватить убийцу. Вот он, держите его!

Кудрин в ужасе видел, как падает на урну Лиля, бросился ее подхватить, но было поздно. Глухой и сильный удар головы о металлический угол урны не оставлял сомнения в тяжелейшей травме. Он краем глаза увидел, как кто-то входил в кабинет и тут же выскочил. Все внимание его было направлено на девушку и ее голову, из которой фонтаном хлестала кровь. Он склонился над телом, приподнял голову, и рука его тут же обильно окрасилась. Кудрин схватил кисть девушки, нащупал пульс, он умирал.

— Что я наделал? — вырвался глухой возглас.

Он вскочил и глянул в окно. У дверей собиралась толпа. Прислушался, чей-то голос сообщал об убийстве. Если удастся уйти, можно надеяться на спасение. Кудрин быстро вернулся к столу, вытащил маску, натянул на лицо и зверем ломанулся в дверь.

— Дорогу, зашибу! — взревел он.

Люди расступились, путь свободен. Он рванулся, но в ту же секунду кто-то подставил ножку. Падая, подумал: «Все, возьмут, а маска сослужит плохую службу». На него тут же навалились, заломили руки за спину.

— Попался, стервятник!

— А мог уйти!

— Кто его так ловко подкосил?

— Что же с девушкой?

— Кто-нибудь вызовите «Скорую» и милицию, — распорядилась дама в шляпке. — Вот вы, молодой человек, сбегайте в магазин, там есть телефон.

— Отпустите меня, девушка поскользнулась и упала, я ее дядя! — взмолился Кудрин.

— А почему в маске?

— Хотел не узнанным удрать, — высказала мысль дама в шляпке, — а я к нему шла за помощью… Кому же нынче верить, на кого опереться! Вяжите его!

Кто-то из водителей принес кусок веревки, Кудрину связали руки.

Медики и милиция прибыли друг за другом. Первые констатировали смерть девушки, а вторые принялись устанавливать личность несчастной, в сумочке которой было обнаружено заявление на имя прокурора области. Связанный преступник был передан в руки оперативников таким, как он и был, в маске.

Утренняя планерка следующего дня далась Подшивалову нелегко: он не верил Петракову в молчании и в глубине души ждал ответного удара, держался настороженно, напряженно. Но все спокойно. Главное, не дергаться.

Предупредив дежурного, он выехал в город на своей машине. Возле частного павильона остановился, прошел в подсобку, где отдал короткое распоряжение хозяину:

— Найди водилу, за две сотни рублей, он будут подставная утка, в пять вечера перегонишь машины со Спартаковской на запасную базу. Где-то в середине пути позвони мне. Мы возьмем водилу. Он ничего не должен знать. Просто нанят на перегон машины.

— Понял, все сделаю. Шеф в курсе?

— Да, но его не дергай.

Подшивалов уехал в свой кабинет, занялся делами в ожидании звонка.

День заканчивался, с минуты на минуты дежурному должны позвонить о перехвате исчезнувших иномарок. Он с операми помчится на место происшествия, и дело будет сделано. Но вместо ожидаемого он услышал четкую команду дежурного:

— Срочный выезд опергруппы на совершенное убийство! Офис детектива Кудрина.

На возникший шум, Подшивалов вышел из кабинета. На его многозначительный молчаливый вопрос дежурный ответил:

— Это твоей группы не касается, убийство девушки, — успокоил дежурный, зная, как задерган тот выездами на бесконечные угоны автомашин.

«Убийство девушки возле офиса Кудрина. — подумал Подшивалов. — Что бы это значило?»

«А ничего, рядом гастроном. Пьянь», — успокоил себя майор, возвращаясь в кабинет. Рабочий день закончился, захлопали двери, застучали каблуки, женский персонал покидал душные кабинеты, вырываясь на улицу под тень деревьев, мужикам еще корпеть, хотя для него, как и для большинства офицеров нет четко очерченных рамок дня. Последует звонок, и он помчится в погоню за неизвестным, и никто не скажет, когда закончится его час. Но звонка все не поступало. Через приоткрытую дверь он слышал, как дежурный то и дело отвечал на звонки, но на его столе упорно не зажигался красный сигнал тревоги.

«Что-то случилось, — тревожно думал он, — идет какая-то нестыковка, придется все повторять завтра».

В ожидании прошел час, другой. Вернулась опергруппа и подтвердила верность звонка. Действительно, в офисе Кудрина обнаружен труп Лилии Фомкиной, сам Кудрин задержан на месте преступления. Убийца, надев маску, пытался скрыться, но был схвачен прохожими.

Час от часу не легче! Подшивалов запаниковал. Что же произошло, как все случилось? Он же хорошо знает Кудрина, даже успешно работал с ним и думает, что тот на убийство не способен, здесь что-то не то, надо тщательно разобраться.

— Костя, остынь, разбираются же люди. Кудрин утверждает, что это несчастный случай, девушка, его клиентка, неосторожно поскользнулась, упала на урну и погибла.

Подшивалов знал, кто такая Лиля Фомкина и зачем приходила к Кудрину, но ему не ясно, что задумала девушка, коль Кудрин решился на такой отчаянный шаг.

— Но Кудрин лукавит. В сумочке у Фомкиной нашли заявление в прокуратуру, — как сквозь вату услышал Подшивалов голос старшего опергруппы, — и там очень нехорошие отзывы о детективе. Но Костя, что с тобой, на тебе лица нет.

— Да-да, — отозвался майор, — я с Кудриным работал, у нас были успехи, мне его жаль.

Еще ни разу майор Подшивалов не испытывал ни к кому жалости. Сейчас он просто врал. Жалость не могла быть ему свойственна как волку. Зато он обладал осторожностью волка-одиночки и пугливостью зайца, который при малейшей опасности срывается с насиженного места и, надеясь на быстрые ноги, уносит себя в безопасность. Промышляя разбоем, не испытав чувства любви и отцовства, ему нечем было особенно дорожить, кроме собственной шкуры и, услышав о заявлении Лили, которая и его знала, правда, только в лицо и по имени, по-заячьи почувствовал опасность, не стал более расспрашивать, боясь насторожить своих коллег и унес от них ноги. Разбег его был столь стремительным, что ощутил он себя в относительной безопасности лишь под утро на берегу озера Селигер у пустынного кемпинга. Он некоторое время сидел, не выпуская баранку из рук, затем вышел из машины, спустился с крутого берега к волнам, освежил лицо брызгами, вернулся и упал на траву рядом с джипом. В салоне добротный спальный мешок, провизия, рюкзак набитый долларами и паспорт на имя Лавишина Сергея Николаевича, прописанного в Ставрополе и удостоверение на майора милиции. На это же имя был оформлен его подержанный, но добротный джип. Майор Лавишин, побывав в отпуске у родственников, направляется к себе на родину.

Путешественник чувствовал усталость, но решил пока не отдыхать, а оторваться подальше от опасной для него области. Пересечет Валдай, тогда можно будет вздремнуть с часок и снова в путь. Несколько беспокоили доллары, их было много, ради которых пошел на рисковую жизнь, поставив свои действия вне закона. Он не мог устоять против соблазна красивой, богатой жизни. Всего два года назад, тогда еще капитан, перебиваясь на одну зарплату, как и большинство сотрудников, он ядовито шутил: «Дело не в том, что мы не берем, а дело в том, что нам не дают!» Шутка его оказалась пророческой. Ему однажды дали в лапу при задержании угнанной иномарки. Их было тогда всего двое: он и водитель-сержант. И он взял, сержант от доли не отказался. Угонщик с иномаркой был отпущен, а он завязался с гангстерами накрепко. Не жалел и не ругал себя. Все правильно. Почти два года жил с полным портмоне баксов, как смертник до звонка. Все у него было: вино, девочки, сауна, массажистки. Жаль, что все в тайне, все скрытно. Но жил, знал, что рано или поздно оборвется все это, важно предвидеть обрыв. И не упасть. Для него он обозначился с Петракова. Хотел удариться в бега в ту же ночь. Но прикинул: нет ничего у Петракова на него, только-только зацепился сыщик, а он оборвал нитку. Сжал нервы в кулак, решил подождать. И, кажется, стало проносить. Но это идиотское убийство девчонки Кудриным, ее заявление в прокуратуру подстегивают. А может, нет никакого заявления, и это пробная наколка, тогда его хватятся уже утром, обнаружат исчезновение, передадут ориентировку. Надо быть предельно осторожным и внимательным. Однако ничего подозрительного не замечал, ему полностью доверяли.

Единственное о чем пожалел он сейчас, то, что не предупредил шефа о предстоящем провале по предусмотренной на этот случай зашифрованной связи, и это плохо. Тот прощал шалости с девицами, но потерю базы вряд ли простит. Потому майор мог попасть под двойной удар и самое надежное, это унести подальше ноги, туда, где его никто не будет искать. Главное, проскочить блок-посты в Ставрополье. Там без досмотра салона автомашины не обойдется, и доллары могут обнаружить. Надо половину пристроить в банке, часть спрятать в машине. Деньги не пахнут, не наркотики, собака не возьмет. Но это будет завтра, когда он окажется на милом сердцу юге.

XIII

Самое страшное, что могло случиться с Ольгой Ивановной, случилось, когда она, не дождавшись дочери, села за вечерний чай. Раздался звонок, от которого Ольга вздрогнула. Она знала, это не Лиля, у дочери есть ключ, и, придя, она не звонит. Скорее всего, это Валентина, решившая продолжить вчерашний, очень неприятный разговор о их детях. Но по выработавшейся привычке за последние смутные годы, когда открывать квартиру небезопасно, не спросив и не узнав в ответ голоса, она промолвила:

— Кто?

— Лиля Фомкина здесь живет?

— Да.

— Откройте, мы из милиции, поговорить надо.

— Я милицию не вызывала, — холодея сердцем, ответила Ольга.

— Мы приехали сами, речь пойдет о вашей дочери.

Ольга судорожно повернула собачку замка, распахнула дверь и увидела одного в форме, другого в штатском. Непроизвольный страх сковал женщину.

— Можно войти? — спросил разрешение высокий человек в штатском, показывая удостоверение, и шагнул через порог.

— Конечно, — поторопилась исправить затянувшуюся паузу Ольга, беря себя в руки, по-прежнему не отрывая пристальный, полный страха и недоумения, взгляд с пришедших. — Что-то случилось?

— Давайте пройдем, присядем, и я, следователь Никитин, все расскажу. Вы ее мама?

— Да.

Ольга пропустила высокого, хмурого в штатском вперед, в форме — остался в коридоре, предложила сесть в комнате на стул, а сама опустилась на диван, готовясь услышать нечто неприятное.

— Прежде чем сообщить вам о главном, скажите, в каких отношениях была ваша дочь Лиля с Кудриным Вениамином Игнатьевичем?

— Он муж моей двоюродной сестры, стало быть, дядя?

— Это мы знаем, я имею ввиду о их отношениях: дружеских, враждебных, деловых или каких-то других?

— Нормальные у них были отношения, родственные, но дел она с ним не имела, насколько я знаю, — подчеркнула последние слова хозяйка, заметно нервничая. — Но что это значит?

— Я вам объясню, но все же скажите, бывали случаи, когда Лиля не ночевала дома? Скажем, у родственников?

— Не пойму, куда вы клоните? Лиля воспитана строго и тем более теперь, когда влюблена и собирается замуж, постоянно сидит дома.

— Ровно десять дней назад, она тоже ночь провела дома?

— Это было исключением, ездила к Кудриным и там осталась ночевать.

— Вам что-нибудь говорит такой адрес: Спартаковская, 29?

— Абсолютно ничего, но что вы все вокруг да около? Что-нибудь случилось с Лилей? Она так была расстроена после вчерашнего визита Петраковой Валентины. Дело в том, что Лиле нравится ее сын, они дружили, но между ними вышла размолвка.

— Не связана ли она с некой Евгенией Кузнецовой, проживающей в Омске?

— Это ее соперница, личность, на сколько мне известно, темная. — Ольга больше не могла бороться с неизвестностью и решительно добавила: — Если вы мне не скажете, для чего задаете эти вопросы, приводящие меня в отчаяние, я попрошу вас удалиться. Что же, наконец, случилось с моей девочкой?

— Простите меня, Ольга Ивановна, но я вынужден сказать вам горькое: Лиля погибла в кабинете Кудрина. Крепитесь.

Сначала эти слова на Ольгу не произвели никакого впечатления. Ольга, как смотрела на собеседника глазами полными страха за судьбу дочери, так и оставалась скованная им в течение минуты, правда, ее взгляд остановился, как на стоп-кадре. Затем женщина дико вскрикнула и лишилась чувств, откинувшись на спинку. Никитин был готов к такому исходу. Он быстро вытащил из кармана пузырек с нашатырным спиртом, отвинтил крышечку, брызнул на ватку, что извлек из кармана, и поднес к носу. Резкий запах нашатыря поплыл по комнате. Женщина вздрогнула, открыла глаза и увидела перед собой озабоченного незнакомого человека.

— Что происходит, вы кто? — воскликнула Ольга и, вспомнив его страшные слова, захлебнулась в слезах от горя, но через несколько минут, она закричала: — Я вам не верю, где моя девочка, отвезите меня к ней! Как вы могли играть у меня на нервах, это низко!

— Успокойтесь, и простите меня, — без смущения ответил следователь. — Мы сейчас отвезем вас в больницу.

— Лиля в тяжелом состоянии? — воспрянула духом мать.

— Нет, она в морге.

Следователь Никитин работал быстро, не откладывал на завтра все, что можно было сделать сегодня. Уже дважды в делах, которые он вел, сталкивался с Петраковым и Спартаковской, 29. Досье на Евгению Кузнецову, которое он обнаружил в столе у Кудрина, странно подействовало на него после того, как он познакомился с ним. Совершенно невообразимое стечение обстоятельств. Привыкнув не удивляться ничему в своей следственной практике, его потрясла судьба девушки, несомненно, красавицы, с обворожительной улыбкой, смотрящей с портрета фотомастера и безысходно подавленной в анфас и профиль с фотографий криминалиста. Он долго смотрел на великолепный портрет Евгении и соглашался с Петраковым, что и судьба девушки, и ее внешность, а он не сомневался, и глубина ее души, ее внутреннее обаяние не могли оставить равнодушным Петракова. После допроса Кудрина, который отрицал половую связь с племянницей, Никитин понял замысел Фомкиной, участие в нем ее дяди. Но вот причину гнева девушки, а она оставила его следы на лице Вениамина, он понять не мог. Теперь же, после беседы с Валентиной Петраковой, которая рассказала о взаимоотношениях сына и Лили, о своем утреннем визите к Фомкиным, ситуация стала проясняться. Кудрин разгневал племянницу, скорее всего не за насилие двух мужиков над девушкой, а за невыполнение данного слова. Он пообещал добыть досье на Кузнецову, но по каким-то причинам не отдавал его. Собирался шантажировать им Петракова? Но с какой целью? Более того, о шантаже каким-то образом узнала Лиля, что привело к ссоре между Борисом и девушкой. Последняя, потеряв надежду заполучить Петракова, примчалась к Кудрину выяснять отношения, что окончилось весьма плачевно: Фомкина мертва, а Петраков в два дня добровольно отвалил в Чечню!

Все эти вопросы и рассуждения роились в голове у Никитина, когда он ехал с группой захвата на Спартаковскую, сомневаясь, правильно ли поступает с осмотром усадьбы, и не лучше ли отложить его до утра, а не шариться в потемках. Но верный своему принципу — не откладывать, он подавил сомнение и велел ехать быстрее. На связь выходил дежурный по отделу и спрашивал, когда он будет дома, чтобы ознакомиться с рапортом Петракова, который он оставил у заместителя начальника перед отъездом, то есть, сегодня после обеда.

— Что за рапорт, — спросил Никитин, — горит что ли?

— Я не знаю, горит или тлеет, — ответил дежурный, моя обязанность передать тебе. У меня все.

— Где-то что-то, действительно, горит, — сказал вдруг водитель, — и хорошо горит. Вон и пожарники мчатся.

Никитин сидел на заднем сидении и, услышав слова водителя, кинулся к окну.

— Вот черт, горит то, куда мы едем! Жми на полную железку! — выкрикнул Никитин.

Они подскочили к особняку в тот момент, когда кровля дома рухнула, подняв столб пепла и огня. Крыша длинного ряда гаражей кирпичной кладки тоже пылала, но еще держалась, и пожарники ударили по ней из двух шлангов. В центре усадьбы едко дымили колеса обгоревших «жигулей» с развороченной взрывом правой стороной, где находился бензобак.

— Ловить тут нечего, — сказал кто-то из группы Никитина.

— Давайте вот что, — сказал Никитин, — мне срочно надо установить, чья машина. У тебя длинный трос в машине есть? — обратился он к водителю.

— Откуда, Валентиныч?

— Ясно, ну так сообразите мне проволоку, или что еще, но машину мне оттуда выдерните, мне надо знать, чья она.

— Туда не сунешься, пекло!

— Сунусь, я сунусь, вы мне достаньте, чем зацепить. У пожарников спросите, должно же у них быть такое, чем растаскивают пожар.

У пожарников оказалась кошка на гибком тросе. Никитин, найдя старшего пожарника, объяснил ему свои намерения. Тут же на машину направили струю из брандспойта, пламя с чадящих колес сбито, брошена кошка, которая зацепилась за стойку салона, мужики подналегли и выдернули из пылающей усадьбы машину. Никитин попросил еще разок окатить из шланга авто, и затем открыл капот, стал искать номера двигателя и кузова. Через час он знал, что сгоревшая машина принадлежала никому иному, как майору милиции Константину Подшивалову. А еще через час в пепелище сгоревшего дома был обнаружен скелет человека с поврежденными огнем наручниками.

Утром следующего дня начальник отдела полковник Ясенев передал следователю Никитину любопытный рапорт Петракова. Рапорт датирован вчерашним числом. Интересно, кто же его изучал почти сутки? Ага, виза заместителя, Ясенев вчера отсутствовал. И тем не менее Никитин смотрел на полковника укоризненно.

— Ты прав, держать его в кабинете у зама не было смысла. Но кто мог предположить о развитии таких событий. Но зато теперь мы имеем ясную картину.

— Все сходится на Подшивалове и Кудрине, — согласился Никитин. — Убийство Фомкиной и арест Кудрина спровоцировали Подшивалова на решительные действия. Бесспорно, он являлся крупной фигурой в преступной группе, промышляющей угонами и перепродажей дорогих иномарок. К сожалению, след на этом обрывается.

— След, который нам дал, стыдно сказать, случайный человек, капитан Петраков, — недовольно отозвался полковник Ясенев. — Если бы не его рапорт, этот майор продолжал бы нам навешивать лапшу на уши.

— Но Петраков сам же оборвал этот след, — упрямо констатировал Никитин. — Приняв условие бандитов, ему надо было молчать, не проявлять никаких эмоций. Он же порвал отношение с Фомкиной, а та пошла выяснять их с Кудриным. Наметившийся успех в операции, провалился.

— Если ты, капитан, считаешь успехом все те же наработки Петракова с пострадавшей Берестовой, которую ты не смог разговорить, грош нам цена. Люди боятся нас, не доверяют, стыдно сказать, отворачиваются, зная, что мы не даем гарантии их безопасности. Ту же Олесю Берестову могли убить прямо на больничной койке. Спасибо Петракову. А мы? — полковник похлопал себе по ушам обеими руками и обиженно потянулся за сигаретой, давая понять, что ребята вокруг него собрались слабаки, что с такими ловить бандитов невозможно, как кошке мышей с перчатками на лапах. — Чей труп обгорел, чьи иномарки в гараже, это-то хоть выясняется?

— Иномарки — жертвы последнего угона. Но чей скелет определить невозможно. Не явился на службу кроме майора его водитель, сержант Тряпочкин. Его нет дома. Жена говорит, как ушел на работу вчера утром, так она его больше не видела. Подшивалов тоже исчез.

Полковник задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Что предлагаешь?

— Кудрина надо выпускать, пока убийство не инкриминировать ему, согласиться с его заверением, квалифицировать как несчастный случай, и выходить по нему на потерянный след.

— Хорошо, я договорюсь с прокуратурой, но если упустите, не сносить нам головы. Подшивалова и сержанта — в розыск. Что там еще у тебя? — недовольно спросил полковник, видя, как Никитин не спешит уходить.

— Я о Петракове, точнее о досье, которое наделало шуму. Я читал его, слишком уж оно необычное и не совсем, если так можно выразиться, чистое. Шантажисты могли отправить его женщине, которая о себе не знает и половины того, что там есть, а она не виновата. Стечение обстоятельств. Петраков ее любит, а это погубит женщину.

— Что погубит: любовь Петракова или досье?

— Досье, досье! — поторопился исправить двусмысленность своей фразы следователь. — Петраков же не сдержал данное слово, изложил все в рапорте. Бандиты ему не простят.

— Если женщина получит досье и прочитает, это убьет ее? Я правильно понял?

— Да.

— Так что же делать? Любовь не картошка, — полковник на секунду задумался. — Надо отследить бандероль, если она отправлена, и в пункте назначения задержать! Адрес известен?

— В принципе да.

— Действуй. За любовь надо бороться, — эмоционально проговорил полковник.

XIV

Команда омоновцев представляла собой развеселую, удалую дружину молодых людей, которым в среднем не было и тридцати лет. Всеобщая эйфория людей, добровольно пожелавших стать пушечным мясом, поддерживалась недавним заявлением премьера Путина, который на весь мир изрек, что мы будем «мочить» бандитов везде, даже в сортире. По этому поводу в вагоне витали едкие реплики, сочинялись анекдоты и небылицы. Молодые люди, не слишком-то заботясь о дисциплине и достоинстве, добровольно взявших на себя роль ассенизатора, повытаскивали из сумок и рюкзаков водку, закуску и отмечали свое отбытие на войну сначала скромными ста граммами, затем, все более входя в раж, наливали не церемонясь, пели песни, смеялись над тем, как они будут «мочить» бандитов в сортирах.

— Представляешь, вхожу я по нужде в сортир, — пьяно размахивая руками, фантазировал белобрысый крепкий сержант Васин, — а там уже место занято. Это от страха перед нами, бандит запоносил и сидит, гад. Я, конечно, не теряюсь и «мочу» его прямо на очке! Ха-ха-ха!

— Ну, это некрасиво! Я бы дал ему возможность штаны надеть, — сострил его сосед по купе сухощавый черноволосый сержант Анашкин, вызывая смех соседей. — Это было бы по-джентельменски.

— Заметано, как напорешься на бандита в сортире, дай мне знать, вместе поможем ему штаны надевать, — парировал сержант Васин, наливая водку в одноразовые стаканчики. — Только сортиров в Чечне, думаю, не густо.

— Ничего, мы их понастроим.

— Как бы эти сортиры в наши гробы не превратились, — едко заметил прапорщик Бакшин.

— Прапорщик, поменьше пессимизма! — закричал сержант Васин. — Ты туда за чем едешь?

— Чтобы гробовых побольше заработать. Пацанов у меня трое, жена без работы.

— Ну-у, прапор, затянул волынку, — недовольно поморщился Васин, — не порть настроение, раскрепости свою душу хотя бы в дороге. Ты же доброволец!

— Доброволец по нужде, — мрачно ответил прапорщик. — Настрогал троих, а поднять на ноги не могу.

— Между прочим, там стреляют, прапор, как если осиротишь пацанов? — недовольный начавшейся дискуссией, зло сказал черноволосый Анашкин. — Думаешь, ты один бедствуешь? Мне эта ментовка во, где сидит, — черноволосый рубанул себя по глотке. — Я после армии потыкался-потыкался, нигде прилично устроиться на работу не смог. Вот и попер в вышибалы. И сейчас тоже не от хорошей жизни еду.

— Хорош, завязывай! — властно сказал Васин, — чай, не на митинге, надоело. Дайте отдохнуть от домашних проблем. Может, мы последний раз вот так сидим и свободно пьем водку. Там, говорят, стреляют и очень метко из наших же снайперских винтовок, а снайперы, обученные нашими же инструкторами.

— Вот это ближе к действительности, — подвел черту прапорщик Бакшин, — а про сортир, в котором премьер-министр собирается бандитов «мочить», забудь.

— Что ты, право, прицепился, шуток не понимаешь?

— Шутка у тебя слишком кровавая получилась. Тошнит от нее.

— Ладно вам, братцы, замнем для ясности, — согласился с прапором Анашкин, — наливай по единой.

Борис и два лейтенанта сидели в соседнем купе, тоже пропустили по сто граммов. Но больше Петраков, как старший, отказался. Он сидел с края и хорошо слышал разговор соседей. Он сдержанно относился к высказыванию главы российского правительства, и уж ни в коем случае не разделял ажиотаж журналистов, поднятый вокруг не корректной фразы премьера, хотя в принципе соглашался с ним, что с бандитами должен быть разговор коротким. Ему было неловко слушать остроты на эту тему, и он не мог понять, отчего происходит эта неловкость. И когда услышал заключение прапорщика, допер в чем суть этой неловкости: в кровавости шутки.

— «„Доброволец по нужде“, — усмехнулся Борис определению прапорщика, — и в этом он тоже прав. Серьезный человек. Надо бы сойтись поближе. Откровенно говоря, Борис тоже доброволец по нужде. У каждого из этих людей своя нужда на чужой, как сказала мама, земле. Почему так легко люди поддаются соблазну удовлетворить эту нужду, действительно, на чужой земле? Не лучше ли решать проблемы у себя дома. Чечня далеко не палочка-выручалочка, а кровавая палочка. И в этом мы скоро убедимся»…

Команда выгружалась в Дагестане на станции Кизляр, без помпы, быстро. Тут же погрузились в военные грузовики, ушли через блок-пост к границе мятежной республики и долго ехали в полевой лагерь. Офицер сопровождения пояснил, что они будут квартировать пока вместе с внутренними войсками министерства до особого распоряжения. Здесь же посмотрят, на что они способны, короткая боевая подготовка и — в дело.

Неподалеку, за холмом, ударила тяжелая артиллерия и сухие, надтреснутые залпы не смолкали не менее получаса.

— Тактика, можно сказать, выжженной земли, — пояснил офицер. — Сколько можно гробить живую силу, вот таких молодцов, как ваша команда.

— Понятно, — процедил сквозь зубы прапорщик, — это называется «мочить» в сортирах.

— Ты верно подметил, — отозвался офицер сопровождения. — Снаряд не разбирает, где бандит, а где старуха с детьми. Пошли, капитан, в штабную палатку, там все тебе разъяснят — где, как и что? На том моя миссия будет закончена.

Первое впечатление от увиденной и услышанной войны у Бориса вызвало любопытство. Он уже смотрел смерти в глаза, а вот шутник, белобрысый сержант Васин, при каждом залпе втягивал голову в плечи и бледнел, прапорщик Бакшин хмурился, глубоко затягиваясь дымом сигареты, черноволосый Анашкин притих и побледнел. Но это любопытство мгновенно улетучилось, когда, возвращаясь из штаба и получив исчерпывающую команду по размещению, Борис увидел, как к стоящей несколько на отшибе длинной санитарной палатке подрулил бортовой грузовик, а выскочивший из кабины военврач, крикнул стоявшим толпой ребятам его команды: «Помогите выгрузить раненых!», а те бросились раскрывать борта, и взор каждого наткнулся на окровавленные изуродованные тела. Петраков подбежал к грузовику, к онемевшим своим ребятам, одетых в чистенькую униформу, с лихо заломленными набок беретами, и сам застыл от ужасной картины.

— Быстро разобрали носилки, — крикнул военврач, растерявшимся перед кровью омоновцам. — Ставьте первые носилки прямо поверх этого солдата. Не бойтесь, он уже мертв, так, осторожно, вот вы двое, вскочили в кузов и бережно подняли этого беднягу и положили на носилки.

Прапорщик Бакшин первый вскочил на грузовик, за ним последовал Васин. Они неуклюже подняли солдата, который застонал от боли в перебитой осколком ноге, и, едва не уронив, опустили на носилки.

— Теперь понесли раненого в палатку, там вам укажут куда. Следующие носилки.

Борис подхватил носилки и поставил их на то же место, где стояли предыдущие.

— Взяли офицера, у него осколочное ранение в живот. Его сразу же на операционный стол. Иначе не спасем, — быстро говорил военврач. Его голос казался Борису настолько громким, что глушил в нем все чувства: сначала удивление от увиденной кровавой картины, затем сострадание и жалость к несчастным, наконец, страх перед обилием крови, и он, как робот, подчинялся командам военврача и выглядел таким же необстрелянным растерявшимся человеком, как и все его бойцы.

«Как это случилось? — наконец прорвался через общую тишину онемения (голос военврача не в счет) в сознание Бориса вопрос, — побиты и неопытные солдаты, и кадровый офицер внутренних войск. Все подвержены огню».

— Напоролись на засаду, — сказал военврач Борису, когда последний раненый был унесен в палатку. — Прочесывали обработанное артиллерией село, и по ним ударили из гранатометов.

Ударили дружно, положили целое отделение и ушли лесозащитной полосой. Ударили, когда отделение высаживалось из БМВ. Противник очень серьезный. Это не просто боевики. Это опытные боевики. Прощай, капитан, гляди в оба.

Военврач ушел в палатку, а Петраков, не проронивший ни слова, как и его присмиревшие ребята, сказал:

— Вот и окрестили нас кровью раненых. Слушай мою команду. Будем устраиваться. Становись в колонну по два… Шагом марш!

XV

Продержав Кудрина положенный срок в СИЗО, следствие пришло к выводу, что смерть Лили Фомкиной наступила в результате несчастного случая: девушка поскользнулась на скользком бетонном полу офиса и ударилась головой об урну, что повлекло за собой смерть. Кудрин же все это видел, и выступал теперь всего лишь, как свидетель. То обстоятельство, что он пытался скрыться, надев маску, расценено, как испуг Кудрина перед грозящим обвинением в убийстве, а заявление Фомкиной в прокуратуру, которое было найдено в ее сумочке, вообще не упоминалось.

Кудрин, освобожденный с подпиской о невыезде, расценил отношение к себе, как справедливый подход следствия к его делу. Однако в душе он не верил в благополучный исход, не допускал и влияния на ход следствия человека, который вместе с майором Подшиваловым лил воду на его мельницу, правда, гораздо в меньшем размере, но порой его порция оказывалась настолько тяжелой, что стоила очень много. Не верил он в этой жизни никому, не надеялся даже на жену. Обозленная на него из-за племянницы, она, по женской наивности, могла подвести его под монастырь. Потому он даже не появился дома, чтобы избежать объяснения, и, поколесив по городу, сбивая хвост, залег в запасной однокомнатной квартире. Она находилась на девятом этаже, через балкон можно было легко подняться на чердак и уйти от погони, если вдруг такая все же случится. В квартире стоял холодильник с запасом еды на пару недель, в тайнике спрятана основная сумма валюты, лежали и свои деревянные рубли.

Квартирой владел некто Лубников Григорий Евстигнеевич с законной пропиской и документами. Там же, в тайнике, вместе с валютой лежал и паспорт гражданина Лубникова с фотографией усатого и бородатого Кудрина, пистолет с глушителем и несколько обойм к нему. Ключ от квартиры сидел в голове у Вениамина, и только он знал комбинацию цифр и букв, набрав которую, замок можно открыть.

Оказавшись в безопасности за стальной дверью, Кудрин немедленно нырнул в холодильник за водкой. За два приема осушил бутылку, заел, принял душ и упал на кровать отоспаться.

Он спал долго и крепко. Утром следующего дня, проснувшись, почувствовал себя вполне нормально. По сотовому телефону вызвал своего первого помощника и сказал:

— Запас лишним не будет, — что означало, сегодня же провести операцию по угону автомашины и поставить ее на отстой на запасную базу.

— Ясно, — услышал в ответ.

Разговор окончился, и Кудрин отправился готовить завтрак.

Шпики следователя Никитина, доносили, что наблюдаемый объект несколько раз пересаживался с автобуса на автобус, затем исчез с поля зрения и не появлялся вот уже неделю ни дома, ни в офисе, где последнее время работал, ни в аэропорту, ни на вокзалах. Короче, как в воду канул. Никитин нервничал, получил взбучку от полковника, но она не помогла найти Кудрина. Между тем в городе иномарки как угоняли, так и продолжают угонять. И вся та информация, о которой писал в своем донесении выскочка капитан Петраков блеф. Особенно то, что касается майора Подшивалова и самого Кудрина. Первый погиб от рук бандитов в горящем доме, привязанный наручниками к кровати, второй празднует зайца, не поверил в версию свидетеля и, боясь тюрьмы, где-то скрывается, а к угонам иномарок не имеет никакого отношения.

— Логика есть, но куда девался водитель Подшивалова, сержант Тряпочкин? — теряя терпение от длинного объяснения Никитина, спросил полковник.

— Тряпочкина ищем, но пока безрезультатно, — ответил Никитин.

— Ищите! — справедливо возмутился полковник. — Тряпочкин исчез, Подшивалов исчез, Кудрин был в наших руках: он работал с Подшиваловым, это бесспорно, тоже исчез. Угоны иномарок продолжаются. Наша бездеятельность беспокоит Москву. Такая же обстановка в Пскове, Питере, Мурманске. У тебя была нить, и ты ее оборвал. Какой напрашивается вывод? Ты даже Олесю Берестову разговорить не можешь. Давай мне ее адрес, поеду сам. Приготовь все, что касается ее дела сию же минуту.

От замкнувшейся наглухо Олеси, полковник Ясенев ничего не добился. Но все же он выяснил для себя, что девушка об основном назначении базы на улице Стартаковская ничего не знает. Она лишь молчаливо подтвердила, что запуганная Подшиваловым, бывала там, ублажая его сексуальные похоти, потому решила покончить с собой. Но если ее преследование не кончится, она снова вскроет вены.

— Олеся, — как можно мягче сказал полковник, — Подшивалова нет в живых, поверь мне, больше тебя никто беспокоить не будет. До свидания.

Полковник пожалел, что потревожил девушку и с еще большей раздражительностью дал выволочку Никитину, отстранил его от ведения дела.

XVI

Объединенная группировка вооруженных сил под командованием генерала Шаманова сжимала кольцо вокруг Грозного. Чечня упорно сопротивлялась, но силы, особенно огневые, были неравны. Тактика военных в этой войне оставалась прежняя: подавлять бомбежками с воздуха и тяжелой артиллерией живую силу противника, превращать в руины их опорные пункты, брать села и города малой кровью.

Но малой кровью не получалось, счет убитых и раненых перевалил за две тысячи человек. Никто не считал, а точнее, не считала атакующая сторона, сколько погибло детей, стариков и женщин. В одном из сел, расположенном на берегу Аргуна, мятежники прикрылись жителями села, как живым щитом, полагая, что у правительственных вояк не хватит духу ударить из артиллерии по селу. О наличии духа никто никого не спрашивал. Ударили, смешали все с землей. Бандиты, теряя своих, ушли, но жители села остались навечно.

Группа капитана Петракова первой вошла в разбитое, всего час назад благоустроенное и богатое село, утопающее в виноградниках, грушевых и яблочных, абрикосовых и сливовых садах, и ужаснулась от жестокости, сотворенной артиллеристами и теми, кто дал команду: накрыть село шквалом огня. В разрушенных домах бушевал пожар: горели полы, мебель, крыши, и едкий дым не хотел улетать в пространство, а как черная мантия траура, застлал улицы. Изорвана в клочья виноградная лоза, земля усыпана виноградом. Выворочены с корнем плодовые деревья с оббитыми взрывами плодами, словно злой волшебник отряс их, и они, как слезы Аллаха, забрызгали ухоженные сады. Многочисленные воронки ядовито чадили сизой дымкой.

В первом же разрушенном доме Борис увидел под завалом женщину, прикрывшую своим телом грудного ребенка. На младенце не было ни царапины, но он был мертв: глаза у него вылезли из орбит, а из ушей тянулись следы запекшейся крови. Ребенок, прикрытый телом матери, не выдержал грохота разрывов снарядов, был смертельно контужен. В следующем доме прапорщик Бакшин извлек из-под обломков еще живую девочку. У нее взрывом была оторвана рука, и она истекала кровью. Когда Бакшин попытался оказать ей помощь, девочка открыла глаза и на чистом русском языке сказала:

— У Оставьте меня, убийцы! Продолжайте свое кровавое дело. — Она умерла на руках прапорщика, который держал ее и плакал.

— У меня такая же дочка. Такая же красивая и черноволосая. Что я могу рассказать ей о войне, о геройстве русских солдат, когда она у меня спросит? — Он разыскал где-то чистую простынь, разостлал ее посредине разбитого чадящего двора и уложил на нее девочку, потом извлек из-под обломков ее мать и бережно положил рядом. Бакшин долго стоял с обнаженной головой возле погибших, а слезы горечи все текли и текли по его щекам.

Никто не осмелился подойти и утешить Бакшина, каждый чувствовал свою вину за гибель чеченской девочки и ее матери.

Не получалось малой крови и в группе Петракова. За месяц боев она потеряла троих убитыми и пятерых ранеными. Во всех случаях смерть настигала бойцов глупо. Первым поплатился жизнью белобрысый сержант Васин.

Ребята Петракова выделялись хорошей физической подготовкой, владели искусством рукопашного боя с отменными огневыми качествами. Подразделение быстро окрестили в элитное, оно выполняло спецзадания, занималось разведкой, вылавливало в освобожденных селах и поселках оставшихся бандитов. За Гудермесом, выдвинувшись вперед, петраковцы прижали в развалинах небольшого аула с десяток боевиков и ждали, когда подтянутся минометчики и забросают минами бандитов, засевших в полуразрушенных каменных саклях. Но минометчики задерживались, хотя Петраков связался с командиром батареи. Сгущались сумерки, и боевики прекратили огонь, чтобы вспышками не выдавать свое место нахождения. Упавшая тишина напрягала нервы. И вдруг с приличного от аула расстояния разразился беспорядочный автоматный огонь. Мол, держи ветер в поле.

— Ушли, суки, — зло выругался кто-то, и дернулся встать.

— Лежать! — рявкнул Петраков. — Всем лежать! Усилить наблюдение за развалинами. Разговоры прекратить, не давать себя обнаружить.

Высунув голову из наспех вырытого небольшого окопчика, он выругался в адрес нерасторопных минометчиков, стал осматриваться, в какую сторону лучше отходить, чтобы скоротать ночь, как увидел Васина, повернувшегося спиной к разбитому аулу. Тот сидел на бруствере своего окопчика, чиркнул спичкой, чтобы прикурить и, тотчас же, из развалин раздался снайперский выстрел. Васин с простреленной головой рухнул, не успев вскрикнуть. Шквальный огонь из всего оружия, какое было у бойцов, обрушился на безмолвные стены. Пули, щелкая о камни, не принесли никакого вреда засевшему снайперу. Ответного огня не последовало. Несколько бойцов бросились вперед, и в считанные секунды их темные силуэты потонули в развалинах. Петраков отдал команду занять аул и быстро присоединился к смельчакам, начались поиски снайпера, но след его уж простыл.

Голова Васина была настолько обезображена разрывной пулей, что, не зная чей это труп, вряд ли можно было бы опознать его по лицу. Борис уже достаточно хорошо изучил своих бойцов, их характеры, семейное положение, причины, побудившие парней взяться за оружие и схватиться с бандитами. Патриотизма, как такового не наблюдалось: в основном один мотив — заработать, купить машину или приодеться, купить квартиру и сыграть свадьбу. И только двое поехали сюда из-за своей бесшабашной головушки, так сказать, от скуки. Но и они мечтали подзаработать, а потом двинуть в круиз, посмотреть мир.

— У Васина осталась дома невеста, — сказал угрюмо прапорщик Бакшин, накрыв труп куском брезента, усаживаясь на холодные камни. — Он все уши мне прожужжал о своей богатой свадьбе, которую он сыграет сразу же по возвращению на заработанные боевые. Эх, не надо ничего загадывать, кроме жизни, капитан.

— Если сожалеешь о своем поступке, пиши рапорт, тебе-то никак нельзя погибать, — душевно сказал Петраков, присаживаясь рядом, глядя в ночь, куда ушел враг, и который может внезапно появиться и обстрелять бивак. — Тебе-то эта война вовсе ни к чему.

— А тебе?

— Я рассказывал о своей причине.

— Вот видишь, у всех причина. Эта война начата не без причины: большие деньги тут крутятся и отмываются, а второе, геополитические интересы России.

— Боязнь исламского фундаментализма только прикрытие, — не согласился с ним Петраков. — Мы не знаем всей правды. Академик Сахаров говорил: беда человека в том, что он плохо информирован. Ты теперь обладаешь широкой информацией — видел погибших детей и женщин от нашей бомбежки. Ты думаешь, отец этих детей, если он жив, сложит оружие? Никогда. Зачем мы пришли сюда? Чтобы убить этого озверевшего отца. Ты должен понимать ситуацию лучше, чем кто-либо из нас. Ты — отец троих детей. Тебе лучше уйти отсюда.

— Не могу, капитан, нужда, — покачал головой Бакшин. — Но я, на месте чеченов, тоже бы мстил за девочку с оторванной рукой, за малыша с лопнувшими глазами до тех пор, пока не погиб бы или пока не освободил свою землю. Мы успокоились и простили немцев лишь потому, что прогнали их. Это священно-бороться за свою землю. Но что делают на той стороне знаменитые снайперши Казимира, Мелита и убитая украинская Оксана? Они зарабатывают деньги. Мы тоже. Что надо на той стороне белорусскому спецназовцу, которого ты узнал, увидев его в бинокль? Может быть, это он прострелил голову нашему Васину и получил тридцать тысяч рублей.

— Не исключаю. Для аборигена эта война священна, он платит за нее дорогую цену: свою жизнь, не говоря уж о деньгах. Почти во всех войнах, начиная с древнего мира, использовались наемники, потому что у войны нет гуманных целей. Запомни это.

Минометчики так и не рискнули, на ночь глядя, срываться с насиженных позиций, ждали дня и команды для переброски своих «самоваров». Петраков провел тревожную и бессонную ночь в разбитом ауле, оторванный от главных сил, и как только забрезжил рассвет, поднял группу и стал отходить на исходные позиции.

Спустя месяц, измотанные боевыми дежурствами, неустанным движением вперед по дорогам, изрытыми взрывами, через разрушенные населенные пункты, запущенные виноградные плантации с гроздьями спелых плодов, топча неубранные кукурузные поля под прицелами снайперов, ведущих огонь с самых неожиданных мест, в том числе из селений, значащихся освобожденными от бандитов, поредевшая группа Петракова подошла к Грозному. И в одном из дачных участков примостившегося на берегу Сунжи, накрытого ракетным огнем Петраков опознал в убитом и обросшем человеке своего должника Подшивалова.

— Василий, — окликнул он прапорщика Бакшина, — посмотри кого я нашел. Своего должника майора Подшивалова. Он работал на мафию, крышевал автобандитов и был у меня на крючке, но сорвался и оказался здесь. Жил волком и погиб волком. Давай посмотрим его документы.

Василий достал из нагрудного кармана гимнастерки удостоверение личности на имя Лавишина Сергея Николаевича.

— Ты ошибся, командир, это не тот, — и он подал капитану документ.

— Да, фамилия другая, но морда та, которую я хорошо знаю. Он ушел от правосудия, но не ушел от возмездия. Придется составить протокол опознания и отправить его полковнику Ясеневу, который потерял своего сотрудника. Думаю, он будет доволен. Жаль, не пришлось посчитаться лично.

Протокол был составлен, но Петракова волновал вопрос, как и с какого времени Подшивалов оказался здесь на стороне боевиков. Борис мог только догадываться, что его все же прижали благодаря его рапорту и через Олесю Берестову. Его беспокоил рапорт, в котором он называя фамилий указал лишь улицу Спартаковскую, связанную с покушением на свою жизнь Олеси. Разумеется, не знал он всего случившегося с Лилей Фомкиной, с ее письмом в прокуратуру, но в письме мама писала о странной гибели Лили, якобы связанной с его дядей Кудриным. Никаких подробностей мама не знала и не могла знать. Это тревожило Бориса: не отправилось ли по адресу досье Евгении после разоблачения и бегства в Чечню Подшивалова? Борис написал письмо Алексею, просил выяснить, что же произошло в отделе после его отъезда, что сталось со Спартаковской и Олесей. Алексей ответил, но выяснить он ничего не мог, единственное, что удовлетворило Бориса, сообщил, что дом на злопамятной улице сгорел в первую же ночь отъезда в Чечню добровольцев.

Петраков не надеялся получить от Алексея исчерпывающих сведений, зная его осторожность и нерешительность, но удовлетворился тем, что получил и больше парня не тревожил.

Военные будни нагромождались различными событиями и напоминали собой недавнее поле боя с разбитой техникой и неубранными трупами жертв, и Борис частенько видел на этом безрадостном поле себя и своих ребят в качестве пушечного мяса, но покинуть его не мог, хотя был готов отказаться от своей миссии. Василий Бакшин тоже. Вместе они проклинали войну и свою одураченность.

Однообразие будней прервал запоминающийся денек, когда личный состав подразделений, отличившихся в боевых действиях стоял в шеренгах перед штабными палатками группы объединенных войск. Осеннее солнце прикрытое высокими перистыми облаками уже грело слабо и не угнетало зноем собравшиеся бравое войско. Капитан Петраков чисто выбритый и подтянутый, как и все его бойцы пожирал глазами генерала Климова, который вместе с командующим стоял в группе офицеров перед фронтом.

— Что делает здесь капитан Петраков, полковник? — недовольно говорил генерал Климов, глядя на стоящего неподалеку в шеренге бойцов офицера с лихо заломленным беретом. — Мы задыхаемся от нехватки хороших сыщиков, не можем толково наладить следственную работу, а такие специалисты, как Петраков, ходят в атаку! Посмотрите, полковник, списки и всех следователей ко мне. — Генерал умолк как раз в тот момент, когда стоящий рядом с генералом Шамановым молодцеватый адъютант, назвал имя капитана Петракова, а командующий вынул из коробочки орден Мужества. Петраков, четко печатая шаг, подошел к группе старших офицеров и, улыбаясь, остановился, отдав честь.

— У капитана хорошее настроение, — сказал Шаманов, глядя на Климова, — ваш?! — и крепко пожал руку Борису, приколол орден на его грудь. — Поздравляю!

— Служу России! — четко сказал Борис и увидел, как Климов сделал движение навстречу и тоже пожал ему руку.

— Поздравляю, сынок! — тепло сказал генерал. — Молодец! — И отпустил руку.

— Спасибо, Сергей Петрович, я так рад встречи.

— Я тоже. Думаю, пора тебе снова заняться своим делом. Жди распоряжения, и будь здоров, сынок! — генерал заметил, что пауза в награждении затянулась, и отпустил Петракова. Тот, развернувшись, вернулся в строй.

Бориса не так взволновало награждение орденом, как встреча с генералом, его отеческое поздравление, а самое главное, высказывание о возвращении к следственной работе. Несмотря на жуткую занятость делами, он помнит о нем, также тепло зовет его сынком. Вместе с ним орден Мужества получил и прапорщик Бакшин.

После награждения они обедали в штабной офицерской палатке, куда были приглашены все награжденные и тесными группами сидели за столиками, пили водку и обедали.

— Ты знаешь, Василий, мне этот орден жжет грудь, — сказал Петраков, наклонившись к прапорщику. Он не хотел, чтобы его слышали сидящие здесь же награжденные десантники из батальона ВДВ, аппетитно уплетающие добротно приготовленный плов из баранины, кроме которого на столе стояли салаты из свежих помидоров и огурчиков, густо заправленные луком и зеленью, яблоки и хурма. — На нем — кровь соотечественников.

— Бандитов-соотечественников, — поправил Бакшин, с наслаждением жуя салат, после выпитой рюмки водки. — Подшивалов предал интересы России, может быть это ты его убил в бою. А мог убить он.

— Но он-то ордена не получил бы.

— Откуда ты знаешь, у них тоже награждают. Почему это тебя смущает?

— В гражданскую войну тоже соотечественник бил соотечественника. Командиры за доблесть получали ордена Красного знамени. Кто же стал победителем, если часть народа была выбита, часть изгнана? В результате, семь с лишним десятилетий народ выяснял: что же он выиграл от этого убийства? Я скажу однозначно: он жутко проиграл.

— Гражданская война не чета этой.

— Ой, ли. Я тебе уже говорил: ни одна война не преследует гуманной цели, потому что льется кровь. У этой войны цель очень откровенная: покорить.

— Странную ты ведешь пропаганду, Борис, а Великая Отечественная, ее историческая победа.

— Да историческая, не спорю. Но наша победа Пиррова, и более того, она переросла в сокрушительное поражение, а поражение для Германии переросло в триумф победы… У нас все говорят: родилась новая Россия, ее творец — Ельцин и демократы. Восемь лет — большой срок для реализации своих амбиций. Не получилось пока новой, свободной и богатой России. Народ бедствует, более того, народ и его армия воюет на своей территории.

— Да, черт возьми, ты тонко подметил. Как живем мы, и как — они за бугром, — Василий долго крутил головой, все глубже вникая в действительный факт, и, поражаясь тому, что возразить абсолютно невозможно, взял бутылку водки и стал разливать ее содержимое в рюмки.

— Но пойдем далее. После войны с Германией, мы дрались едва ли не в десяти государствах мира, опозорились в Афганистане. Совали нос в Африку. Слава Богу, хватило ума с миром отпустить Прибалтику, а теперь вот давим Чечню. А немцы? Они все же вынесли урок из войны и, как мудрые шведы, решили не воевать. Наши правители ищут национальную идею, но не могут найти. А она вот в чем: жить богато и свободно, работать и творить по интересам, любить и не воевать. За кровь, пролитую своего соотечественника, я не хочу носить орден. Я, пожалуй, сдам его командующему.

— Силен! — восхитился Бакшин. — Чем же ты будешь мотивировать?

— Изложу свою точку зрения.

— Не поймут, сочтут позерством.

Они выпили вместе с десантниками, которые были заняты своим разговором шумно и азартно.

— Сахарова и Солженицина тоже не понимали, — продолжил Борис прерванную мысль.

— Эти люди не чета нам, да и всем здесь присутствующим.

— Удобная у тебя фраза: революция — не чета этой войне, Солженицин — не чета нам. Но он же не ведет огонь на чужой-нашей земле, не льет кровь. Был бы жив Сахаров, он тоже не взял бы орден за пролитую здесь кровь.

— Слушай, капитан, давай не будем, а то мне придется отказаться от денег, которые ты сейчас назовешь кровавыми.

— Да, наши деньги испачканы кровью чеченских матерей и детей. Но даже этих денег твоя семья еще не получила ни копейки, хотя мы уже здесь два месяца. Попробуй, возрази мне, и давай спросим у этих ребят, — но Бакшин в знак протеста замахал рукой, а Петраков, распыляясь, продолжил: — Их крутят тыловые крысы и наживаются на нашем страхе и лишениях, на крови сержанта Васина и других погибших ребят. Вот для чего развязана эта война. И еще, чтобы отвлечь обывателя проколами в экономике, дать возможность растаскивать богатство страны по частным квартирам и зарубежью. А мы с тобой вляпались в добровольные помощники и не найдем в себе мужества отказаться.

— Ты убедился, я не трус, но мой рапорт поймут неправильно.

— У тебя трое детей. Этим все сказано, — жестко подчеркнул Петраков. — Но мне пора сматывать удочки, иначе я возненавижу самого себя. Правда, есть отдушина. Ты заметил, я задержался возле генерала Климова, так вот, он намерен всех сыщиков вернуть к своим непосредственным обязанностям. И я подумал, ты хороший оперативник. Я бы с удовольствием с тобой работал.

— Интересные мысли, капитан. Но дело не менее опасное, так что я согласен, — решительно сказал Бакшин.

Петраков рассмеялся.

— Курочка еще в гнезде, брат. Но будь уверен, коль согласен, я потащу тебя за собой, — и подал свою жесткую пятерню для пожатия, а Бакшин не замедлил ответить.

XVII

Полковник Ясенев сосредоточил все дела по угону и хищению автомашин в городе в своих руках. Он имел неприятный разговор по этому поводу с начальством областного управления, из которого выходило, что находящийся на Северном Кавказе генерал Климов не только координирует действия сил министерства, но взялся за прополку мафиозных кланов региона. У него появилась наработка по угону иномарок и продаже их на Северном Кавказе и, в частности, в Назрани. Позор для новгородцев, если его сыщики раскроют и разгромят в городе автобандитов.

В последнее время удалось взять одного налима из преступной группировки. Он дал кое-какие наводки, в частности, что джипы из города уходили на Кавказ, и налим этот занимался их отправкой, снабжал документами, которые переделывались в одной типографии города. Типографию накрыли, но те уверяли, что никакого отношения к угонам и кражам автомашин они не имели, а лишь добросовестно выполняли заказы на бумаге, предоставленной заказчиком. При чем, расценки были самые нормальные, и «на лапу» им никто ничего не давал. Типографию закрыли, возбудив против нее уголовное дело. Но иномарки продолжали угонять. В неделю по одной.

Делом руководил опытный человек. Ясенев все больше и больше склонялся, что Кудрин — одна из ключевых фигур. После того, как на другой день после встречи с женой, он снова появился в ее конторе и ушел от двух сыщиков, Ясенев потребовал обоих неудачников к себе и до мелочей расспрашивал все обстоятельства. Его внимание тормознулось на том, что Кудрин залег на тайной квартире, но сам ходит по магазинам с большой авоськой, в которой, по словам старика, лежали разнообразные продукты. Это навело на мысль, что Кудрин живет в берлоге один, а не у любовницы.

«И живет Кудрин, скорее всего, в новом микрорайоне, поскольку уехал после встречи с женой в ту сторону, — размышлял полковник. — Если в однокомнатной — поиск сужается, если в двухкомнатной — расширяется».

Список жильцов однокомнатных квартир оказался не таким уж большим. Полковник, сужая логическое кольцо, уделил внимание тому, как оплачивается за жилплощадь.

«Этот человек в должниках ходить не будет, но и ежемесячно платить тоже не станет. Зачем ему светиться в ЖЭКе, если это его тайное лежбище. Он заплатит сразу же за полгода вперед в спокойные времена».

Таких аккуратных владельцев оказалось немного. Всего-то полтора десятка. Пятеро из них северяне. В трех квартирах жили студенты, за которых платят родители. Остается всего лишь семь однокомнатных квартир. Вот за ними и надо установить слежку. Сегодня ночью получено сообщение из управления генерала Климова, в котором называется адрес отстойной базы на улице Юбилейная. Визуально проверили. Похоже, что действительно так. За ней тоже установлено наблюдение.

Предписание, которое получил Петраков буквально через два дня после награждения, явиться в управление генерала Климова он не связывал со скандалом, который вышел у него с отказом от ордена Мужества. Борис предполагал, и правильно, что генерал собирает птенцов в свое гнездо. Сборы были короткие, Петраков тепло попрощался со своими новгородцами, которых осталось чуть больше половины, и отчалил. Бакшина пообещал забрать к себе.

В оперативном управлении прибывшего капитана Петракова встретили сухо и по-деловому. Тут же была поставлена задача. Она заключалась в следующем:

— У нас есть сведения, что с нескольких северных областей в Ингушетию стекаются краденные дорогие иномарки, где их продают в магазинах и авторынках. Часть денег оседает у местных дельцов, но основная часть уходит назад. Задача: проследить цепочку возврата наличных в Новгородскую, Псковскую, Ленинградскую, Мурманскую области, установить адресат. Информация, которую сейчас получишь, секретная, в случае контакта с новгородскими сыщиками, а ты будешь работать в своей области, делиться в крайней необходимости. — Полковник умолк, вынул из стола несколько добротных снимков. — Изучи и запомни — это предполагаемые ингушские эмиссары. Вот адреса, по которым их можно найти.

Борис всмотрелся в лица и воскликнул:

— Я узнаю этого человека!

Полковник крякнул и от удовольствия, потер руку об руку, улыбнулся.

— Прекрасно! — сказал полковник, — где и при каких обстоятельствах встречался?

— Это было в Новгороде. Бездельничая по больничному, я решил подработать у знакомого частного детектива.

— Кудрина, — проявил осведомленность полковник.

— Да, — несколько удивившись, сказал Петраков, — и через несколько дней я ему уже не доверял.

— Вот как, — уже в свою очередь удивился полковник, — интересно, в чем?

— Так вот, буду последовательным. В первое же посещение офиса Кудрина я столкнулся в дверях, как там его, — капитан указал на портрет и услышал, — «Надишах Умаров», — с Надишахом. Лицо обычное, кавказского типа, но запомнилось. Спустя несколько дней, я его видел во дворе особняка на Спартаковской, 29, где.

— Где обнаружил базу отстоя иномарок, и где перебивались и вваривались новые номера, — продолжил полковник.

— Да, но я вижу, вам все это известно.

— Ошибаешься, капитан, это лишь предположения, и я убеждаюсь, что они верные. Это один из способов проверить себя, продолжай.

— Я тогда тоже только предполагал это же самое, но мне нужны были доказательства, чтобы уличить майора Подшивалова в активном участии в делах местной автомафии. Но я попался как мальчишка. Он меня выследил. Была схватка, их было четверо, и мне уйти не удалось. Меня прижали к стенке, я отказался от преследования Подшивалова, отдал ему отснятый материал. Но прежде, чем отбыть в Чечню, написал донесение на имя начальника отдела милиции о проделанной работе, но, к сожалению, лично вручить его не смог, — полковник хотел снова перебить капитана, но тот сделал жест и несколько резковато продолжил. — Вам меня не понять, полковник, я не смогу объяснить, почему сдался, но я не могу брать бандитов любой ценой. А на этот раз на карту была поставлена жизнь моей морально искалеченной невесты. Мою жизнь они брать не хотели, боясь генерала Климова.

— Почему же, я в состоянии понять, капитан, тем более всю историю Евгении Кузнецовой я знаю. Но ты сделал ошибку, написав донесение, капитан.

— Что вы сказали? — вставая, воскликнул Петраков, — неужели.

— Да, капитан, это факт. Нам надо его доказать с помощью эмиссара. Мы не знали, кто из этой десятки он. Ты подсказал. Но любопытно узнать, почему ты не стал доверять Кудрину?

— Первое же дело, которое он поручил мне расследовать, касалось изнасилования старшеклассницы Олеси Берестовой. Ее заманили в машину люди Подшивалова и надругались. С ее помощью и ее друга, мне удалось выйти на базу угонщиков, но у меня получилась осечка.

— Что ж, капитан, ты оказался один с хорошо организованной преступной, я бы сказал, элитной группой. И как ты правильно догадался, в Новгороде ею руководит не рядовой офицер. Здесь, капитан, много неясного. Вот совместными усилиями мы и протрем все стеклышки.

— Можно ли привлечь к делу надежного боевого товарища — прапорщика Бакшина?

— Даже необходимо, капитан. Кадры в обрез. Где он?

— Мой заместитель команды.

— Ясно, — сказал полковник и отдал кому-то команду относительно Бакшина. — Завтра, надеюсь, будет здесь, и — за работу. Обстановка торопит. В Назрань поступила новая партия джипов. Вы будете с прапорщиком покупателями.

Авторынок в Назрани не окинешь глазом. Каких только автомашин и марок нет! Ряды, ряды, ряды. Сотни длинных рядов. Десятки передвижных пунктов по оформлению документов, шашлыки, чебуреки, манты, пиво, вино. Потоки разной музыки.

Петраков, одетый в синий джинсовый костюм и короткую куртку, вышел из «девятки» в сопровождении двух охранников, двинулся вдоль вереницы автомашин, припаркованных к обочине широкой дороги. Водитель остался в машине.

Покружив по рядам для порядка и изучив обстановку, Петраков обратил внимание на стоящие подряд джипы «Тойота», «Ленд-Крузер» и «Мерседес». Он дал знать своим спутникам, стал осматривать машины и прицениваться.

— Мне, ребята, подешевле, но понадежнее, — улыбаясь, сказал он двум мужикам игривым тоном, что сидели в салонах и о чем-то оживленно говорили. — Не обязательно совсем новый, но надежный.

— Все хотят подешевле и понадежнее, — таким же тоном ответил один из них. — Самые дешевые и самые надежные наши машины. Посмотри, всего три года возраст. Это значит младенец.

— Давай посмотрим. Мне надо выбрать, чтоб документы были в порядке, паспорт, номера совпадали. И двигатель работал, тихо, как мышь, — глаза у Бориса горели, он перебрасывал взгляд с одной машины на другую.

— Смотри, пожалуйста, дорогой, если деньги есть.

— Деньги есть. Я, может, только прицениться пришел, посмотреть. Торопиться не надо.

— Твое дело, дорогой, — ответил хозяин, теряя интерес к мужику.

— Ты меня правильно пойми, не сто рублей стоит, — и пошел дальше, высматривая, на какой машине остановиться.

Они обошли два ряда и вернулись в «Лендам», как это делали другие покупатели и стали торговаться.

— Если уступишь один процент, я беру один из этих красавцев, — сказал Петраков хозяину.

— Хорошо, выбирай любой, — согласился тот.

— Открывай капот, посмотрим движок, скажем, вот этого.

— Пожалуйста, любой откроем, смотри, выбирай, если деньги есть.

— Есть-есть, не волнуйся, — Борис стал внимательно рассматривать движок и остальные узлы, но номер кузова и двигателя не совпадал с теми, которые дал ему полковник.

— Что-то сыровато, — сказал Бакшин, склонившись к Борису и разглядывая радиатор. — Видишь, небольшой подтек тосола.

— Какой подтек? — вмешался хозяин, — капнули, когда доливали тосол.

— А почему доливали? — не согласился Бакшин, — потому что расход. Давай посмотрим другой, я покупаю, я критикую. Согласен?

— Как хочешь, я сказал, выбирай, — и хозяин перешел ко второй машине.

Выбор остановили на только на шестой машине. Совпали все номера: кузова, шасси, двигателя.

— Давай документы, — сказал Петраков, — если все нормально — берем.

— У нас все нормально, не сомневайся, дорогой, — с достоинством говорил хозяин. — У нас фирма.

— А почему на рынке, если фирма? — недоверчиво спросил Бакшин. — Может, мне перечислением выгоднее.

— Дорогой, зачем глупый вопрос? Иди в магазин нашей же фирмы, там договаривайся по безналичке. Там все можно, на рынке — только наличка.

— Все правильно, не слушай его, — сказал Петраков, — это мой зятек, въедливый, любого достанет. И так, скидываешь один процент от первоначальной цены?

— Я уже сказал, — ответил хозяин.

— В таком случае пошли оформлять документы. Документы в карман — деньги из кармана. У меня доллары, идет.

— Это даже лучше. Курс известен.

Документы были оформлены, деньги переданы. День клонился к завершению. Бакшин сел за руль и дал газ. Все выглядело естественно. Предстояло самое трудное: проследить, куда уйдут деньги. Борису это казалось безнадежным делом, хотя за их сделкой наблюдали двое парней, в задачу которых входило выяснить, куда отвалит хозяин проданной машины или кому передаст выручку.

Петраков и Бакшин на джипе находились на опорном пункте, когда с рынка сообщили, что здесь появился искомый и все замкнулось на нем. Через несколько минут связь возобновилась, теперь передали марку и номер машины, которая выехала с рынка и уходит в сторону особняков.

— Будем брать, — отдал команду Петраков, — двигайтесь к логову.

Петраков с Бакшиным на только что купленном джипе, рванули к особняку искомого.

Резиденция искомого представляла собой двухэтажный кирпичный особняк, утопающий в саду. Двор обнесен металлической оградой, за которой стояли две автомашины. Сколько человек находится в здании Петраков не знал, но вряд ли хозяин окажет вооруженное сопротивление федералам в своем родовом гнезде.

У ажурной и тоже выполненной из круглого металла калитки звонок. Петраков продолжительно нажал на него и решительно с Бакшиным двинулся внутрь двора, вот и дверь в дом. За ней быстрые шаги.

— Немедленно откройте, федеральная милиция, — громко подал голос Петраков.

В ответ щелкнула собачка замка и дверь распахнулась. Молчаливый жест рукой по направлению к лестнице ведущей на второй этаж. Ребята со второй машины подстраховали, появившись у окон, и готовые по первому шуму, возникшему в доме высадить стекла и ворваться внутр. Но все тихо. Быстро поднявшись на второй этаж, Петраков распахнул дверь просторной комнаты и у стола увидел старого знакомого.

— Я тебя узнал, Надишах, — сказал Петраков, приближаясь к молчаливо стоящему усатому, средних лет кавказцу. — Предпочитаешь сразу же показать твой излюбленный денежный саквояж, или нам придется его искать?

— Кто вы такие, что без спроса врываетесь в мой дом? — зло сказал Надишах.

— Спрос на это есть, Надишах. Мы — федеральная милиция. Вот ордер на обыск, и если он даст результат, на его основании, ордер на арест хозяина. Вы отказываетесь добровольно отдать саквояж с деньгами, только что принесенный вами с рынка?

Надишах шагнул к богатой мебельной стенки, раскрыл дверку антресоли и извлек оттуда тот самый саквояж, с которым Петраков его видел у офиса Кудрина и на Спартаковской.

— Это обстоятельство будет учтено, — сказал удовлетворенно Петраков и сделал знак Бакшину, тот раскрыл саквояж и вынул пачку долларов.

— Они!

— Понятых для составления протокола, — приказал Петраков.

— Не надо людей с улицы, — поторопился вмешаться Надишах, — пусть будут понятыми двое из этих людей. Они непричастны к деньгам, просто охраняют особняк.

— Хорошо, — удовлетворенно отметил Петраков, видя покладистость Надишаха. — Приступим к делу.

Последовала нудная процедура составления протокола, в котором указывалось, что доллары с такими-то номерами, шла их колонка, получены от покупателей на рынке за проданный джип и доставлены в особняк Надишаху Умарову. Джип Н. Умарову не принадлежал, а он лишь обязан за определенную плату доставить названную сумму по адресу…

Тут произошла заминка, и Надишах отказался назвать адрес, ввиду того, что не знал его и обязан был хранить деньги до особого распоряжения своего шефа.

— Советую вам быть более покладистым и давать исчерпывающие показания, это вам зачтется, а сейчас едем в наш опорный пункт, — Петраков сделал знак Бакшину, тот извлек из кармана наручники, Надишах подставил руки и поморщился, когда холодный металл сцепил его запястья.

Квартира Кудрина могла просматриваться с противоположного здания насквозь, но мешали плотные шторы. Ясенев сам разработал операцию по захвату и руководил ее подготовкой, договорившись, что брать преступника будут спецы из службы безопасности, не потому, что у него не было сил, а все из-за подозрительной утечки информации. Его насторожило то обстоятельство, что после ориентировки, касающейся отстойной базы, угоны автомашин прекратились. Кудрину на балкон подбросили высокочувствительный радиопередатчик, и дважды был зафиксирован разговор по мобильной связи.

— Как дела с отправкой? — спрашивал Кудрин, ему, видимо, ответили отрицательно, потому он гневно продолжил: — Механизм должен работать бесперебойно. Это мое алиби.

Но, несмотря на категорическое требование, на отстойной базе никто не появлялся. Это очень не нравилось Ясеневу и убеждало, что кто-то подстраховал преступников. Наблюдатели же доносили, что в гаражах базы стоят какие-то машины, проверять их пока полковник не разрешал, ждал новой акции, чтобы с поличным взять угонщиков и в этот же час Кудрина.

Напряжение нарастало. Он уже готов был отдать команду о начале операции, как в кабинет вошел чернявый, подвижной человек средних лет и представился майором Каменевым из управления генерала Климова.

«Дождался, мать твою», — выругал себя Ясенев, рассматривая удостоверение майора и командировочное предписание.

— Не хмурься, полковник, меня очень интересует, взят ли Кудрин?

— Это дело наше, майор, и ничего говорить я тебе не стану.

— Напрасно. У вас идет утечка информации. Помнишь донесение капитана Петракова, из чьих рук оно к тебе попало?

— Загнул ты, майор, чересчур круто, — зло сказал Ясенев, — от своего заместителя.

— А ты взвесь все. Неужели не взвешивал?

— Голову сломал.

— Сегодня все проверим, если ты Кудрина не тронул, — загадочно сказал гость, вынимая из бумажника купюру с характерным надрывом посередине. — Это пароль. В торговой палатке, что на Юбилейной, я должен попросить разменять ее. Если мне покажут такую же с надрывом, то я должен принести вот эту валюту на отстойную базу, — он вынул из вещевой сумки саквояж, бросил его на стол, расстегнул и извлек пачку долларов. — Они переписаны. Если же примутся разменивать купюру, я должен уходить и ждать в гостинице человека, который покажет мне вторую купюру с идентичным надрывом. Я отдаю ему валюту, а вы его берете с поличным. Но если вы взяли Кудрина, то он не придет, хотя и жаден.

Гость весело смотрел на полковника. Тот нервически встал из-за стола, широко зашагал по кабинету.

«Каков оказался подлец, — кипел негодованием полковник. — Был момент, что хотел с ним поделиться подозрением на утечку информации, даже едва не поручил взять на себя операцию, да в последний момент передумал. Сколько лет вместе, семьями дружим, разве мог на него подумать. Замечал, скуповат, но не скупость это, как правильно заметил майор, жадность! Она завела его в бандитские силки. Подшивалова-то он курировал. Не прощу себе, не прощу мальчишескую близорукость».

— Не хмурься, полковник. Делаем общее дело. Давай подумаем, как лучше все провернуть, — гость убрал саквояж в сумку, посмотрел на часы, — время у нас в обрез. Может быть, мы ошибаемся, неверно вычислили, далеко сидим. Правда, генерал Климов еще ни разу не ошибался в таких вопросах. Дело в том, полковник, что это почерк, так сказать, схема разветвленной организации во многих регионах страны. Информация, сам понимаешь, приходит в управление отовсюду. Там ее изучают, обобщают, делают выводы, и на стол генералу. Он принимает решения, замечу безошибочные, когда мы, исполнители, не плошаем. Ваш регион типичен, бандиты повторяются, в этом их слабость. По собранной информации, к которой приложил руки известный тебе капитан Петраков, генерал вычислил твоего зама. Так что посмотрим.

— Сам-то Петраков где? — не удивляясь уж ничему, спросил машинально Ясенев.

— Выполняет спецзадание в Чечне.

XVIII

Борис Петраков помнит, как они с Бакшиным пересекали на купленном джипе неубранное кукурузное поле, и по ним ударили из гранатомета. Заряд угодил в переднее колесо. Взрывом джип опрокинуло на бок, в ногах страшно зажгло, особенно в левой. Еще Борис помнит, как Бакшин спрашивал, жив ли он, как затрещали автоматы из машины сопровождения, и как Бакшин, ругаясь отборным матом, выбирался из джипа и вытаскивал его. Тут сознание его отключилось, и он очнулся уже в палатке медсанбата, не владея не только ногами, но и всем телом. Оно было тяжелым и, как ему казалось, горячим, как только что испеченная мамой шанежка, которую он ел с пылу, обжигаясь, заедая холодной сметаной. Он смеялся в ответ на мамино: обожжешься, подожди минутку! Но он не ждал, он любил такую, обжигающую, вкусную, неповторимую.

— Мама, как я люблю тебя и твои шанежки, неужели, я так и не дождусь больше их из твоих ласковых рук? — шептали губы Бориса.

— Борис, ты очнулся, ты будешь жить, коль заговорил о шанежках! — над ним склонился Василий Бакшин, с перебинтованной головой так, что на мир смотрели только глаза и нос. Левая рука у него висела на перевязи в гипсе, но голос был бодр и звонок.

— Вася, ты, где мы?

— В санбате, Боря.

— Что у меня с ногами? Оторвало взрывом?

— Нет, Боря, нет. Левая сильно повреждена, а правая в гипсе. Как у тебя голова?

— У меня ее словно нет, и тело горячее, будто мамина шанежка со сковороды.

— Нормальное ощущение. Тебя оперировали, отходишь после наркоза.

Петраков поморщился от боли.

— Как же мы вляпались?

— Партизанская война на территории, освобожденной от бандитов, — усмехнулся Бакшин. — До чего же дерзкие. Одного раненого взяли в плен. Он рассказал, что их было пятеро мужиков, они не хотели воевать, пришли сюда за початками кукурузы, которую посадили весной, чтобы прокормить семьи зимой. У них действительно было много заготовленных початков в мешках. Они ждали транспорт. Тут появились мы, перли как раз на их стан, они открыли огонь по врагам.

— Крестьяне. Они на своей земле, а мы им мешаем, — тихо ответил Петраков, погружаясь в сон.

— Первое, что пришлось нам делать на этой земле, — говорил Бакшин соседу справа, — это выгружать раненых из машины и носить их в санбат. И вот мы сами здесь. Это наша карма.

— Это наша дурь, — ответил сердитый голос, — я кадровый офицер, обязан отрабатывать свой хлеб. Но вам-то это зачем?

— А все тот же кусок хлеба заставляет. Капитан говорит, что мы, все вместе взятые, сволочи, каратели и оккупанты. Я так не думаю, но тем не менее, вместе с ним попал на больничную койку.

— Не важно, кто и как думает, факт тот, что пришел сюда, — все так же зло констатировал офицер.

Между рядами коек появилась медсестра, подошла к Петракову, осмотрела его.

— Он только что просыпался, говорил, что хочет шанежек, — сказал Бакшин.

— Это же прекрасно! Молодой организм вытащит его оттуда, — сказала она удовлетворенно. — Его отправим в Ростов в первую очередь. Потом остальных.

— Сестра, не разлучайте меня с Петраковым, я ему как брат, я же ходячий, присмотрю за ним. Он мой командир.

— Если позволит место, обещаю, борт ожидается после обеда, готовьтесь.

Валентину Петракову вызвал директор завода, усадил ее на стул и, видя, как материнское сердце трепещет от неожиданного приглашения в кабинет, терзаемое неизвестностью, сказал:

— Валентина Александровна, вам не стоит так волноваться, ваш Борис жив, только ранен, сейчас он находится в Ростове-на-Дону в госпитале. Жизнь его вне опасности, — он говорил, наблюдая, как мать костенела с каждым словом, и еще не закончив речь, он нажал кнопку вызова помощника, и когда она вошла в кабинет, указал взглядом на сидящую Петракову, та все поняла и быстро налила воды в стакан, поднесла его Валентине. — Ранение в ногу, Валентина Александровна. Вот телефонограмма. Прочитайте сами, десять минут назад, как получили, — он подал ей лист бумаги, где было написано: «Капитан Борис Петраков ранен в ногу, эвакуирован в Ростовский военный госпиталь…» — какое-то слово тщательно зачеркнуто и Валентина прочесть его не могла, а сверху него написано: «…в удовлетворительном состоянии. Желателен приезд родственников».

Дочитав, Валентина вскочила.

— Боре нужна помощь! — воскликнула она возбужденно.

— Да-да, Валентина Александровна, я уже дал распоряжение оформить вам командировку на родственное предприятие-Ростовский ЖБИ. Вы сейчас же получите деньги, вас отвезут на вокзал, как только соберетесь. Или вы предпочтете самолет?

— Да-да, Владимир Федорович, да-да, — находясь в трансе, бессвязно отвечала Петракова.

— Алла Борисовна, я прошу вас, посмотрите, как проще и быстрее добраться Валентине Александровне до Ростова, если понадобится, отвезем ее в Питер. Садите ее на любую свободную машину и отправляйте. Доброго вам пути, Валентина Александровна. Надеюсь на скорое выздоровление вашего Бориса. — Он проводил до двери Петракову.

— Спасибо, Владимир Федорович, за участие, — со слезами на глазах ответила Петракова, и он понял, что шоковое состояние у матери проходит, сейчас она выплачется, ей станет легче, и она обретет способность действовать.

XIX

Кудрин понял, что его обложили, когда, выйдя на балкон, обнаружил подброшенный радиопередатчик. Он в капкане. И все же надеялся уйти в тот момент, когда его будут брать. А брать могут в любое время, главное, не дать застать себя врасплох, не уснуть. Этой же ночью он поднялся на крышу, приспособив металлическую, заранее приготовленную на этот случай лестницу, через слуховое окно проник внутрь и стал работать в заранее облюбованном месте. Фибролит для утепления потолка лежал в три слоя, этого вполне хватало, чтобы сделать незаметный лаз, замаскировать его крошкой фибролита, голубиным пометом, которого здесь горы, отлежаться сутки и уйти с тем, что есть. После облома с женой, он надеялся взять от эмиссара все, что привезет, не делясь с компаньонами. Жене он не поверил, что валюту выгребли менты. Врет. Но это предательство заставило его задержаться: то, что у него было в наличке — мало. А до банковских вкладов надо еще добраться, они заработают позднее, когда он выкрутится из ситуации.

Взять выручку у эмиссара он мог по двум вариантам. В конце концов, вся валюта стекается в его руки, и он выдает всем сестрам по серьгам. Пойти на встречу в назначенные дни самому, но подвергнуться риску или все тот же устоявшийся вариант: через камеру хранения на вокзале? Парольные купюры он заготавливал сам. Контрольную оставлял себе, вторая в руках у Подшивалова. Теперь этим секретом владеет еще один человек. И хотя этот человек вне подозрений, справится с выполнением схемы доставки денег наилучшим образом, но Вениамину не нравилась его жадность. Фигура эта засекречена, о нем знает только пахан в Питере и он, Кудрин. Если ничего не менять, на встречу с эмиссаром в сложившейся обстановке, пойдет засекреченная фигура. День этот и час приближаются.

Кудрин склонялся рискнуть, но когда обнаружил радиопередатчик, занервничал и понял, что взять деньги не сможет, уйти бы с теми, что есть. Он надежно приготовил укрытие, перенес туда все ценное, запас воды и бодрствовал вторые сутки, хотя допускал, что ночью они его брать не станут, зачем, когда есть день и все видно. Но чем черт не шутит. Сегодня встреча с эмиссаром, приближался назначенный час. Если до вечера ничего не произойдет, то он постарается в час пик, когда дом оживает приезжающими людьми с работы, улизнуть на вокзал и вообще исчезнуть из города. Но звериное чутье подсказало опасность. Он прислушался, за дверью уловил посторонние звуки, бесшумно подошел к металлической двери, приник к глазку и увидел человека в маске. Это по его душу. И тут же раздался звонок, под его треск Кудрин бесшумной кошкой удалился из коридора, секунда, и он — на балконе. Несколько быстрых движений, опасаясь снайперского выстрела, и он — на крыше, внутри ее. Выстрела на прозвучало, зачем им мертвец, но то, что видели его бегство, он не сомневался. Теперь Кудрина ждала укромная нора в фибролите. Наступишь, не провалишься. Пусть ищут. Он заранее приоткрыл все люки из подъездов на крышу, насорил крошками фибролита и голубиного помета. Немного, но видно, что здесь побывал человек, спускался. Пусть ломают голову, куда ушел, и оказался прав. Да, чуть не забыл, прежде чем юркнуть в нору, в несколько движений он сбросил веревочную лестницу, привязанную за стропила и замаскированную. Она развернулась и повисла вдоль стены дома, наполовину скрытая деревьями палисадника.

В минуту после звонка металлическая дверь была взломана, ворвавшиеся в квартиру бойцы никого в ней не нашли. Наблюдатель с противоположного дома донес, что преступник ушел через балкон на крышу, но ни из одного из трех подъездов он так и не вышел. Скрылся в доме.

Глупости, в каждом подъезде на девятом этаже стояло по бойцу. Просочиться он мог, разве что, надев шапку-невидимку. Тщательно осмотрена крыша и ее перекрытие, все пусто. То там, то здесь кучки воркующих голубей. Но они ничего не говорят, куда делся человек? Исхожено, избегано все перекрытие. Пусто. Но неумолимая команда: «искать!» снова бросает людей взад вперед. Кто-то предложил перепахать все покрытие потолка. Это четыреста квадратных метров, но что это даст? Глупости, но, подчиняясь приказу, принялись переворачивать пласты фибролита.

Полковник Ясенев получил первое сообщение: Кудрин взят, но пока никаких показаний не дает.

И тут же второе. На отстойной базе обнаружено сразу несколько иномарок, угнанных в последний месяц. Все они стояли с перебитыми номерами, готовые к отправке. В доме находились двое парней. Оба задержаны для выяснения личности. Это сообщение утешало менее всего.

Оставалось ждать ответ на третий вопрос, с движения которого началась вся операция. Первый этап прошел благополучно. Купюру в торговой палатке не разменяли. И эмиссар отправился в гостиницу ждать связного. Шли томительные минуты, часы. Никто не появлялся.

В горотделе милиции никакой суеты, все идет в обычном рабочем ритме. Лишь полковник Ясенев знал, что идет спецоперация, в душе надеясь, что генерал Климов на этот раз ошибся, и ориентировка дана не верная. Но коль ставки сделаны, игру надо вести до логического конца.

Связник прибыл в гостиницу, когда в городе зажгли уличные огни. Он вошел в номер, где находился эмиссар с Кавказа, и попросил разменять пятьсот рублей.

Хозяин номера неторопливо вынул свою и сверил надрыв: он совпадал. «Совершенно не тот человек, о котором шла речь, нас перехитрили, — думал между тем эмиссар. Он напряг память. — Да, черты лица совпадают с тем портретом, который изобразил художник по описанию Петракова. Это третий парень из коллекции Олеси Берестовой, — пришел к решению хозяин номера, — стало быть, валюту надо отдавать».

Спрятав купюры в бумажник, эмиссар неторопливо встал из глубокого продавленного кресла, прошел к шкафу, раскрыл дверцу и вынул саквояж. Точно такой же был в руках у связника. Обменявшись саквояжами, связник раскрыл переданный, убеждаясь в содержимом. Наугад вытащил пачку долларов, пролистал их, вторую, третью.

— Кажется, все в порядке, — удовлетворенно сказал он.

— Если кажется, крестись, говорят у вас, — ехидно заметил хозяин. — Здесь все с последней поставки, триста тысяч. Что было велено передать на словах?

— Ничего, — и протянул руку на прощанье.

Хозяин быстро хлопнул о ладонь своею и открыл дверь, провожая гостя. Выглянув в коридор, эмиссар заметил в конце его знакомую удаляющуюся фигуру и уступил парню дорогу. Тот вышел из номера и направился к выходу. Хозяин номера плотно закрыл дверь и сообщил по телефону кодовую цифру. Через несколько минут он тоже покинул номер, вышел на улицу, освещенную огнями фонарей и рекламой, сел в машину, что стояла на платной стоянке, и на большой скорости поехал в сторону вокзала. Он не сомневался, что парня с валютой, который отъехал от гостиницы на «Форде», будут вести профессионально до его конечного пункта. Им должен быть железнодорожный вокзал.

Водитель голубого «Форда» припарковал машину на привокзальной площади и с саквояжем направился в зал ожидания. Потолкавшись меж пассажирами, убедившись, что за ним нет хвоста, направился к автоматическим камерам хранения. Он подошел одновременно с человеком в пенсне, который тоже собирался воспользоваться камерой хранения, что находилась рядом с камерой водителя. Человек в пенсне опередил своего соседа на несколько секунд, быстро набрав номер и код, он распахнул дверцу и вынул оттуда идентичный саквояж, поставил на пол рядом с саквояжем водителя и принялся вынимать из камеры чемодан. Вот поклажа наружи, дверка небрежно прикрывается, человек в пенсне нагибается и подхватывает саквояж, а неторопливо отпирающий дверь водитель, подхватывает оставшийся и прячет в камере. Закрыв дверку, он смешивает цифры и спокойно отправляется в свою машину.

«Пронесло, — думает он удовлетворенно, его карман приятно утяжеляют две пачки, которые он переложил из саквояжа в качестве оплаты за выполненное поручение. — Сейчас рвану в кабак и оторвусь по черному». Настроение — лучше некуда. Водитель пересек площадь, предвкушая предстоящий балдеж в ресторане, подошел к своему «Форду» и стал открывать дверь, как двое мужиков, что копошились у стоящей рядом машины, вскочили и, заломив ему руки, запихали к себе в салон.

— Э-э, мужики, вы что ошизели? Какого черта? — заорал тот.

— А вот сейчас проверим твои карманы, если они пустые — отпустим.

В карманах оказалось по пачке долларов.

— Ого! Откуда они у тебя? — лукаво спросил один из напавших. — Сдается мне, что знакомые пачки. Посмотри-ка, кореш, совпадают ли номера?

Кореш вынул из кармана лист со списком номеров и сравнил несколько с теми, что в пачках.

— Совпадают, брат, совпадают. Наши. Откуда они у тебя? — обратился кореш к задержанному. Тот угрюмо молчал. — Не хочешь рассказывать, тогда поехали к нам, будем выяснять.

Человек в пенсне пересек твердым шагом все залы вокзала и направился к пригородным кассам, встал в очередь за билетом. Впереди десяток молодых людей…

«Сейчас куплю билет, спокойно сяду на электричку и укачу на дачу, спрячу понадежнее доллары до спокойных времен и выйду из игры. Хватит. Кудрина обложили, могут и меня. Шеф, мужик умный, ему окончательный провал не нужен. Убрать может, так и я его могу убрать. Вот спрячу валюту, возьму отпуск и поохочусь за ним. В Питере много всяких трагедий случается. Переживет и эту».

Он взял билет и направился на посадку и тут столкнулся с полковником Ясеневым. Он загородил дорогу, как глыба, по бокам его стояли двое крепких незнакомцев.

— На дачу собрался, Аркадий Михайлович, а что ж не на «Волге»?

— Так надежнее, полковник, — побледнев, сказал человек в пенсне, видя, как двое крепких молодцов в мгновение ока оказались слева и справа от него, а один из них ухватил пальцы сжимающие ручку саквояжа, который едва не выпал у него из руки.

— Спокойно, приятель, ты арестован, — прохрипел ему на ухо один из молодцов.

— Проводите эту гниду в воронок, там поговорим, — Ясенев брезгливо плюнул под ноги своего заместителя, резко повернулся и пошел к стоящей неподалеку милицейской машине. Следом за ним вели сюда же человека в пенсне.

— Я до последнего мгновения не верил, что ты продался, Акимов, — говорил Ясенев несколько возбужденно. — Ты занимаешь высокую должность, у тебя три звезды на погонах, но жадность тебя сгубила. Неужели шелест долларов для тебя настолько приятен, что ты променял на него достоинство русского офицера? Впрочем, к чему эта мораль и попытка понять твои действия? Поздно и безнадежно. Сейчас ты расскажешь все о своей преступной организации, а там я решу как с тобой поступить.

— Ты мне даешь шанс? — воспрянул духом Акимов.

— Да, я тебе дам шанс избежать позора, но сначала скажи, кто твой шеф? Кудрин?

— Нет, он руководил операцией только здесь. Шеф в Питере. Вам его не достать. Если бы вы меня не взяли, я бы его устранил.

— Почему?

— Чтобы он не устранил меня.

— Ясно, два зверя в одной клетке. Его имя, адрес?

Акимов назвал, а полковник присвистнул.

— Видишь, какой человек, — с надеждой в голосе сказал Акимов, — дай мне шанс, и я устраню его, это будет моей реабилитацией.

— Но нас больше интересуют наши дела, нежели питерские. Адреса, фамилии бандитов вашей организации.

— Я имел дело только с Кудриным.

— Как же Подшивалов?

— Подшивалов был толковым исполнителем, я знал о нем, он обо мне — нет.

— Чьих рук дело пожар на Спартаковской? Чей труп оказался в доме?

— Наследил Подшивалов, он идиот, запаниковал с арестом Кудрина, стал заметать следы, сначала убил своего водителя, затем привязал труп к кровати и сжег особняк.

— Ты знаешь, на чем прокололся?

— Нет.

— Тебя вычислил генерал Климов, а засветился ты на рапорте Петракова. Свою причастность к бандитам подтвердил, когда нам стало известно о новой отстойной базе из климовской депеши. О ней знали только ты и я. Словом, доказательств твоей вины хватает. Валюта, которая у тебя в саквояже, вся переписана. Кто еще знал о пароле?

— Кудрин.

Полковник Ясенев некоторое время молчал, затем, как бы решившись на что-то важное и ответственное, низким голосом сказал:

— Человека, продавшего совесть, можно сравнить разве что с профессиональным убийцей, потому что у последнего ее никогда не было. Ты весь в дерьме, Акимов, был бы рядовой офицер, я бы не стал ломать голову. Но ты подрываешь честь руководства, и я даю тебе шанс уйти из жизни не с помощью бандитского ножа в зоне или на пересылке. Оформите все бумаги и отведите эту гниду в его машину, оставьте один патрон в его пистолете, проконтролируйте. Это все, что я могу для тебя сделать. Полковник Ясенев вышел из машины, пересел в свою «Волгу» и водитель дал газ.

XX

Валентина Александровна измаялась за дорогу, хотя до Ростова добралась за сутки. Терзала неизвестность и то зачеркнутое слово, которое она не могла прочесть в телефонограмме. Она догадывалась, что оно не хорошее, тяжелое. Да, тяжелое состояние. От нее скрывали правду, чтобы не сразить наповал. Она понимала намерение, но не соглашалась. Лучше уж, знать все сначала, чем лишаться сознания потом.

Она ужаснулась от обилия солдат в госпитале и солдатских матерей, офицерских жен, разыскивающих своих сыновей и мужей. Дома, слушая каждый вечер по всем каналам вести из Чечни, которые стали для нее главными программами, зная обстановку не хуже самого маршала Сергеева, она все равно до конца не представляла того ужаса войны, который господствовал на самом деле на степных и горных просторах воюющей Чечни. И только здесь, насмотревшись на покалеченных, окровавленных молодых людей, у которых до конца еще не обсохло на губах материнское молоко, она ясно увидела ту пропасть, в какую падали все эти молодые люди, и она вместе с ними, видела тех, кто толкал их в эту пропасть ужаса и смерти. Она увидела этих людей, красиво говорящих перед микрофонами, провозглашающих священное дело по защите целостности России, ее могущества и авторитета. Это правители, олигархи, думцы, не потерявшие на себе ни волоска, но наживающие политический капитал; это журналисты, идущие под пули с целью добыть, нет, не истину, а ловкий, душещипательный материал, и тем прославиться, сделать себе карьеру — все они с усердием пихают на край пропасти ее, мать, ее сына, тысячи таких же окровавленных бедолаг, отгороженных от мирной жизни частоколом лживых микрофонов. Она до глубины души возненавидела всех причастных людей к ее несчастью, даже свою страну, живя в которой видит больше горя, чем радости, второй раз теряя самое дорогое, — жизнь ее единственного сына. И первыми в этой шеренге людей стояли первые лица государства, расточающие словесную заботу о своем народе; словесное сочувствие всегда легковесно, его может высказать и злой человек, но есть ли сопереживание, поступки, позволяющие оценить доброту. Как бы она посмотрела им в глаза, как бы обварила их своим укором и гневом. Но что для них ее укор, находящихся за броней тщеславия и величия, берущих власть и одновременно теряющих доброту!? Рожденным управлять, им не дано сострадание, а величие, замешанное на крови, всегда дурно пахнет. Трупный запах уж давно распространился по России и душит людей.

Валентина еще больше пришла в смятение, когда, наконец, разыскала палату с тяжело ранеными офицерами и увидела своего сына под белыми простынями с лицом восковой желтизны, впалыми черными глазами, вбежала к нему и упала на колени, уткнувшись лицом в его бок, глуша свои рыдания скомканной простынею.

— Сынок, я тебя нашла! Здравствуй! — подняла она голову.

— Мама, милая, сядь на кровать, встань, ради Бога, — он пытался поймать ее руку, и когда это сделать удалось, притянул ее к себе, поцеловал в дрожащие губы. — Успокойся, все хорошо, все нормально.

— Нет нехорошо, посмотри, какое у тебя восковое лицо!

— Ну что ты, мама, это от тоски по родному человеку, теперь я больше никому не нужен, как только тебе.

— Что ты такое говоришь, сынок, разве ты потерял любовь на этой проклятой войне?

— Нет, мама, любовь я не потерял, я потерял ногу, кому я такой нужен?

— А Евгения? Я была тогда неправа, и если бы не мое глупое упорство, ты не оказался бы на этой койке! — мать в отчаянии сжала кулачки.

— Мама, не казни себя, я сам решил ехать на войну. Теперь я калека, этим все сказано. Но давай забудем о потере, угости меня своими шанежками, я так мечтал их поесть.

— Сынок, но я так торопилась и не успела их напечь. Но я напеку здесь, угощу всех.

— Я часто вспоминаю, как Евгения настряпала мне пирожков и принесла в больницу.

Мать глядела на сына и видела неописуемую тоску, угнездившуюся в его глазах. Тоска безнадежности и холода, даже появление матери не смягчило ее жестокость. Это больше всего напугало Валентину Александровну, и страх за жизнь сына с новой силой пополз к ее сердцу.

— Сынок, может быть, ты голоден? Выпей хотя бы соку, есть виноградный и яблочный, — она достала из сумки коробку, кружку и стала наливать сок. — Выпей, приободрись, не пугай свою маму отрешенностью от жизни. Я, пожалуй, пойду и дам телеграмму Евгении с просьбой приехать. Деньги у меня есть. Я получила командировочные, директор завода не поскупился, и перешлю ей на дорогу. Нет-нет, я это сделаю. Я вижу, ты этого хочешь. Пей сок, вот так и не задерживай больше меня. Почта есть при госпитале, я обернусь быстро, — сказала мама и поспешила на выход.

В этот же день Валентина Александровна встретилась с лечащим врачом и высказала тревогу за состояние сына.

— В его глазах холод и тоска, его душа плачет, — говорила Валентина Александровна.

— Согласен, у парня тяжелая депрессия, связанная с потерей ноги. У него есть любимая девушка?

— Да.

— Она любит его?

— Кажется, да.

— Так предложите ей приехать. Это вернет интерес к жизни, ускорит выздоровление.

— Я это уже сделала. Осталось ждать, она в далеком Омске.

— Уверен, если она приедет, это перевернет его настроение.

Дни томительного ожидания вестей от Евгении ухудшили и без того неблестящее состояние раненого. Борис почти ничего не ел, пил только яблочный сок, не реагировал на боль при перевязках, то впадал в забытье, то бредил во сне, то смотрел в одну точку все с той же тоской в глазах, какую увидела мать в первый день встречи, только она теперь упрочилась. На какое-то мгновение в его глазах промелькнул интерес, когда Валентина рассказывала о несчастном случае с Лилей в офисе у Кудрина, и что его арестовали, но потом, вроде, выпустили, признав смерть в результате несчастного случая.

— Ко мне домой приходил следователь и подробно расспрашивал о твоих отношениях с Лилей, — говорила мама извинительным тоном. — Я ему ничего конкретного не сказала, потому что их не было. Но больше всего он расспрашивал о том разговоре с Фомкиной, который состоялся у меня утром по твоей просьбе.

— Глупости, мама, это убийство! Какие глупости! — воскликнул с негодованием Борис, и в газах у него засветились живые огоньки. — Вот на таких глупостях строится вся наша жизнь.

Но живительные огоньки светились у него всего несколько мгновений, и как только он закончил говорить, потухли.

— Я мама, теперь не смогу очищать нашу землю от нечисти, пусть уж простят меня люди.

— За что, сынок? Это правители должны просить у тебя прощение за свою безмозглую политику, сеющую зло, за отсутствие доброты в своих душах.

Но Борис не поддержал диалог как прежде, и мама скорбно замолкла, поняв, что разговорить сына не в состоянии. Она находилась в госпитале третий день, на ночлег уходила в гостиницу завода, где могла хорошо отдохнуть, чтобы в заботах о сыне проводить весь день. С устройством ей повезло, спасибо директору, она уже выполнила его небольшое поручение и теперь предоставлена сама себе. Она видела, с какими мытарствами сталкиваются большинство матерей в поисках ночлега, за который ростовчане дерут с них три шкуры. Спрос на угол велик, почему же не заработать на несчастье. Люди идут на все: одни, не жалея себя и средств, какие смогли собрать, рвутся обогреть, приласкать, поддержать родное чадо теплом своего сердца, другие, задраив забрало совести, греются на великодушии первых, порожденных личным несчастьем. И этот комок взаимоотношений разрастался, приобретая чудовищные формы и устрашающие последствия, укладываясь в классическую формулу: акулы войны всегда сыты ее кровью, и продолжение ее для них благо.

Госпиталь был полон не только ранеными, но матерями и женами солдат и офицеров. Каждая мать стремилась подольше побыть у постели сына, это создавало сутолоку и неудобство и родственникам разрешено находиться в палатах ограниченные часы. Вечером, уставшая Валентина Александровна вышла из госпиталя и прошла к примыкающей к зданию алее, по которой беспрестанно сновали люди, прогуливались выздоравливающие, городской гул тонул в зелени парка и здесь было относительно тихо. Спешить ей было некуда, и она решила просто пройтись в этой тишине, успокоиться от пережитого дня и увидела сидящую на скамейке несколько раз попадавшуюся на глаза пожилую женщину. Сейчас она уставшая и чем-то очень удрученная сидела и скорбно теребила кончики головного платка.

— Я вас сегодня несколько раз видела в коридоре, у вас кто здесь? — участливо спросила Валентина, присаживаясь рядом.

— Внук с тяжелым ранением в живот. Накупила ему лекарств, врач говорит, что Сенечка мой выкарабкается, коль его бабушка так заботится.

— Дай-то Бог, а у меня сын, — и Валентина Александровна поведала о своем горе, и когда закончила краткий рассказ, спросила: — Вы где остановились?

— Не спрашивайте, нигде. Дорог ночлег, поиздержалась на лекарстве, поеду на вокзал. День-два и домой.

— Я устроилась в ведомственной гостинице. Она небольшая, всего несколько номеров, но я в одноместном поселена, как командированная на завод. В номере диван есть, вот на него я вас и устрою, если вы не будете возражать.

— Я то не буду, да разве нашего брата пустят, у меня заплатить нечем.

— Начальства сейчас уже не застанешь на заводе, да мы с вахтершей договоримся. Едем, там чайку попьем.

— Что ж попытаем счастья, — согласилась новая знакомая Валентины.

Через час они стояли на вахте, и Петракова объясняла дежурной по гостинице ситуацию. Но та ни в какую не соглашалась пропустить на ночлег солдатскую бабушку. Она загородила проход и сердито говорила:

— Мне наплевать на вашу ситуацию. Я сегодня пущу вас по доброте своей, а завтра останусь без работы по вашему злу.

— Да какое же зло, уважаемая, — увещевала ее Валентина, — горе, горе привело нас сюда, вы перепутали все добродетели, побойтесь Бога.

— Бога мне бояться нечего, а вот моего начальника — надо, — не сдавалась дежурная, — гостиница переполнена.

— Я же не бесплатно хочу провести эту женщину. Возьмите на первый случай сто рублей, — Валентина достала из кошелька деньги.

— Это совсем другой разговор, — смягчилась вахтерша. — Все наши добродетели теперь измеряются кошельком, милая, — и она пропустила женщин.

— Валя, как же я рассчитаюсь, мне так неудобно перед тобой. Ах, какие люди? — терзалась новая знакомая Петраковой, поднимаясь на третий этаж гостиницы.

— Это обстоятельства, они всегда выше нас. У человека способности ограничены, на совесть ничего не купишь, а продать ее можно, а тут представилась возможность заработать. Вот человек и выжимает все из обстоятельств.

— Сколько я делала бескорыстно добра людям, Валя!

— Согласна. Но вы не были захлестнуты рынком горя, оно тиражируется и тиражируется и для многих это уже не событие, вызывающее душевные страдания, а источник дохода. Мой сын уже дважды побывал на краю жизни, и рынок горя глубоко в сердце всадил мне свои омерзительные когти. Я постоянно ощущаю их. Пусть эти сто рублей будут моим лекарством. Так что о долге забудьте.

Женщины вскипятили воду, заварили чай, перекусили бутербродами и улеглись отдыхать.

XXI

Отследить бандероль с досье на Евгению Кузнецову не удалось. Евгения получила ее вместе с тревожной телеграммой из Ростова. Она расписалась в тетради почтальона, и пробежала глазами телеграмму. В ней сообщалось:

«Борис тяжело ранен. Хочет вас видеть. Деньги на самолет высланы. Адрес: Ростов, военный госпиталь. Петракова».

— Мама, мама, какой ужас! Борис тяжело ранен! Сколько же времени меня будет преследовать злой рок! — вскричала несчастная Евгения, кладя бандероль на стол. — Послушай, что пишут в телеграмме! — она читала, а крупные слезы неудержимо катились по ее щекам.

— Милая ты моя! — мать, постаревшая и поседевшая за последний год, но все еще со следами былой красоты, обняла Евгению, усадила на диван, пристроилась рядом, взяла из рук дочери телеграмму и уставилась на строчки бланка, невидящими глазами, наполняемые слезами. — Я не нахожу слов. Какое несчастье, какой хороший человек поплатился здоровьем из-за чужих интересов! — И видя порыв дочери, то, как она решительно глянула на часы, заголосила:-Куда же ты одна, там так страшно? Ты такая молодая, неопытная, доверчивая, тебя могут украсть бандиты, превратят в рабыню, потребуют выкуп!

— Мама, я поеду. Вот дождусь папу и поеду. Это мой долг. Он нуждается в моей помощи, в ласке. Он меня любит. Я обязана отдать ему свою жизнь. Это Божеское предначертание! Мама, это моя звезда! Я вижу свой путь к нему! Борис жив, может быть даже калека, там столько мин, но я спасу его своей любовью. Что там в бандероли, посмотри, может быть, от него. Мне некогда, я буду собираться.

— Я поеду с тобой, Женечка, — сказала мама, беря бандероль.

— Хорошо, если тебя отпустит папа.

— Он отпустит, он знает, как я тебя люблю и желаю счастья, — мать пошла за ножом на кухню, чтобы вспороть плотную обвертку бандероли.

— Что там, мама, от Бориса?

— Сейчас, дочка, вскрою, — мать осторожно разрезала бумагу.

Евгения решительно вытащила большую вещевую сумку из шкафа, остановилась, думая, что же брать в дорогу.

— Ну что там в бандероли? От него?

Мать развернула бумагу и увидела копии каких-то вырезок из газет, она не знала их содержание, но хорошо помнила наказ мужа, чтобы ни в коем случае Евгении не попали в руки публикации Красноярских газет по ее делу. У несчастной женщины затряслись руки. Мать, едва не падая в обморок, стремительно подняла подол платья и сунула все под резинку панталон. Она едва успела выдернуть назад руку, как на кухню вошла Евгения.

— Ну что ты молчишь, мама? Где содержимое пакета? — спросила дочь, недоуменно поглядывая на оторопевшую и побледневшую мать.

Та, как рыба, беззвучно открывала и закрывала рот. Евгения, подозрительно глядя на мать, прошла к столу, на котором лежала разрезанная обвертка бандероли, взяла ее и увидела свои фото в анфас и в профиль, те, которые были в ее деле, небольшие и невыразительные. Они лежали сверху любимой ею, Анатолием и всей семьей фотографии, сделанной сразу после свадьбы. Евгения была тогда так счастлива, так счастлива, что не видела вокруг себя никого, кроме Анатолия. Это счастье и было отражено в ее глазах на портрете.

— Что за фокусы, кто это надсмехается? Не Анатолий ли? И это все?

— Да, Женечка, все. К чему бы это? — ухватилась за спасительные фотографии мать.

— Странно, если не сказать большего. И все-таки, в бандероли было еще что-то, ты, пожалуйста, не скрывай от меня, покажи, — Евгения подозрительно посмотрела на руку мамы, которой она придерживала засунутые под подол документы. — Что у тебя там, ты что-то прячешь?

— С чего ты взяла? — Мать похолодела от возможного разоблачения, убрала, деревянную руку с живота, давая понять, что ничего там нет, но Евгения внезапно схватила за слегка выпирающую шишку и почувствовала под рукой бумагу.

— Мама, немедленно покажи мне все, что ты спрятала! — гневно проговорила Евгения. — Это касается Бориса?

— Нет! — в отчаянии воскликнула мать.

— Тогда кого же, вас или меня? Почему ты из этого делаешь тайну? Я всегда нехорошо относилась к нашему бегству из Красноярска. Какую пилюлю преподнес наш родной город на этот раз? Я хочу знать. Но что бы там ни было, я не откажусь от своей поездки к Борису, ему нужна моя помощь, ему нужна я! Я! Так что изволь выложить все на стол.

— Женечка, может, не надо? — нерешительно протестовала мать. — Это все так ужасно, это касается тебя и нас всех. Поверь мне.

— Тем более! Я пережила такие жуткие часы и дни, и не хочу, чтобы неизвестность тащилась за мной, висела дамокловым мечом, который все равно когда-нибудь сорвется. Пусть уж лучше сейчас, в эти решительные минуты, когда я бросилась на спасение жизни Бориса, потому что тоска его убьет, а любовь спасет. Ты понимаешь, мама — только любовь спасет человека в таком положении! Она, кстати, как воздух нужна и мне! Так что изволь, мама. — Евгения сотрясла Наталию Михайловну за плечи, и из-под платья выпал лист. — Ну вот, за тебя это сделало Провидение. — Евгения нагнулась, подняла лист и прочла заголовок газетной статьи:

Евгения прошла в комнату опустилась на диван. Пепел прошлого осыпает ей дорогу в будущее. Плачь ее младенцев донесся из-под земли. Евгения жадно впилась глазами в строчки, бледнея с каждой секундой.

— Женя, я не знаю содержание, но там что-то ужасное, прошу тебя не читай! — взмолилась мать. — Ради всего святого, пожалуйста, не читай!

Но Евгения продолжала затуманенным взглядом бежать по строчкам, и когда дошла до того места, где говорилось, что она и Анатолий — кровные дети Савиновой и Костячного, фамилии эти заискрились, взорвались, ударяя девушку в самое сердце, она вскрикнула и потеряла сознание. В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Рябуша.

— Наташа, что происходит с Женей? — тревожно спросил он, бросаясь к дочери и, увидев в ее руках зловещую газетную вырезку, панически закричал: — Как она попала ей в руки! Это же равносильно гибели!

Отец вырвал из рук бесчувственной дочери газету, в клочья изорвал ее, затем принялся приводить несчастную в чувство.

— Убери немедленно все и сожги! — кричал он жене, которая остолбенела посередине комнаты, но, услышав приказ мужа, бросилась его исполнять. — Женя, Женечка, с тобой твой папа. — Он побежал в кухню набрал в кружку воды, вернулся и брызнул в лицо дочери. Она открыла глаза.

— Папа, это правда?

— Что, правда?

— Информация в газете: я и Анатолий кровные?

— Женя, я ничего не хочу объяснять, кроме того, что ты моя и мамина дочь. Ты же множество раз видела фотографию, как мама кормит тебя грудью.

— Да, это неоспоримый факт, но газета? В ней такое написано! А я пыталась в своей неполноценности обвинить вас! — глаза ее пылали не то гневом, не то безумием.

— Женя, девочка моя, нет и не было никакой газеты! — в отчаянии воскликнул отец.

— Газета была, папа, я только что держала ее в руках, до твоего прихода. Но если там вранье, то я по-прежнему считаю себя неполноценной, если правда, я могу обрести счастье с Борисом! Ты это-то понимаешь?! Вдумайся, папа, в мои слова. Борис Петраков тяжело ранен и нуждается в моей помощи. И не только — в моей любви! Вот телеграмма от него и его мамы. Я поеду к нему, он умрет от тоски, я это знаю. Но я поеду, я поеду и спасу его! И как хорошо, что я полноценный человек, ты представляешь мою радость!? Я полноценный человек! Все мои несчастья от родственного кровосмешения! Мне нечего бояться Бориса, он будет мой, он будет мой! Он мне говорил: любовь спасет мир, я ему скажу: любовь спасет жизнь! Он нуждается в моей любви! Как в солнечном свете, как в воздухе, как в глотке студеной воды! — Евгения говорила торопливо, боясь, что ее прервут, и она не выскажет до конца свои мысли и намерения. Рябуша взял телеграфный бланк и прочел его, внимательно слушая дочь. — Ты понял, папа, он ждет меня, мама боится отпускать меня одну, но мы решили ехать вместе, если ты согласен. Ты же согласен, папочка? — Евгения ласково посмотрела ему в глаза.

— Женя, я готов ради твоего счастья на все, готов ехать вместе с вами.

— Всем ехать не скромно, папа, ты приедешь на нашу свадьбу, если Борис сделает мне предложение. Мы поедем с мамой. Ну что ты стоишь, мама, собирайся, пожалуйста! — Евгения нервно указала ей на шифоньер, где находились вещи, и мама нерешительно направилась в указанном направлении со слезами на глазах, подозревая, что с ее дочерью не все в порядке. Жене надо дать успокоительное, снотворное, или еще что-нибудь такое, что может снять стресс, успокоит ее взбудораженные нервы и охладит разгоряченное воображение. Но она не решалась противиться желанию дочери, а только сказала:

— Папа, ты бы принес Женечке воды с феназепамом и реланиумом, она излишне возбуждена, а я буду собираться в дорогу.

Отец понял намерения мамы, его тоже беспокоило экзальтированное состояние дочери, что могло отрицательно отразиться на ее психике. Он согласился с предложением жены, направился на кухню за аптечкой, поддерживая разговор.

— Женя, я думаю, вам надо лететь через Москву. Раньше, я знаю, были рейсы в Крым с посадкой в Ростове. Был и прямой до Ростова. Сейчас трудно сказать.

— Я тоже так думаю, но давай выясним, может быть, есть и прямой? Мне надо быстрее попасть к Борису. Я чувствую его тоску, я видела его во сне, ему нужна моя любовь, в которой он сомневался. Но он сомневался напрасно. Я приеду, и у него откроется второе дыхание, моя любовь для него станет эликсиром жизни! Как только мы возьмем билеты на самолет, сразу же дадим ему телеграмму, он ждет! — торопливо продолжала Евгения.

Отец подошел к ней со стаканом воды.

— Женя, выпей, пожалуйста, успокоительное, ты не в меру возбуждена.

— Ничего не надо, это проснулась спящая любовь к Борису, она бурлит во мне, и как гейзер вырывается наружу, а ты хочешь ее успокоить снотворным. Нет уж, папочка, вот соберусь в дорогу, тогда выпью. — Евгения отстранила стакан. — Ты лучше позаботься о билетах, позвони в справочное.

— Я сейчас схожу к соседям, и все выясню. А вы тут укладывайте вещи в чемоданы. — Рябуша ушел и вернулся минут через десять.

— Есть прямой рейс два раза в неделю. Это самый наилучший вариант. По своим каналам я достану два билета на послезавтра.

— Но это долго, через Москву быстрее.

— Что ты, дочка. Прямой самолет надежнее. В Москве можно застрять на пару дней. И спокойнее: сел дома, вышел в пункте назначения. Я знаю Ростовский госпиталь, я там бывал и расскажу, как вам добраться до него.

— Папа правильно говорит, — поддержала мать.

— Решено, летим прямым. Доставай билеты.

— Если ты себя хорошо чувствуешь, я поеду сейчас же.

— Если ты отложишь, это и будет моей пыткой.

— Все, я еду, вот только выпью стакан воды. Давайте ваши паспорта, пенсионное удостоверение мамы, ей положена скидка. Кстати, где наши сбережения?

Мама вынула из глубины антресоли пакетик с деньгами и передала мужу.

— Здесь хватит на дорогу, но где взять на проживание? Ах, если бы дали в кредит.

— Мама, у меня тоже кое-что есть. Даже в долларах.

— На первую неделю вам хватит этого, затем я оформлю кредит, я же работающий пенсионер! Деньги, о которых говорится в телеграмме, надо получить и вернуть Валентине Александровне, — сказал отец. — Все, я поехал.

Рябуша скрылся за дверью, а мать с дочерью продолжили сборы.

— Меня теперь, мама, ничто не заботит, как выполнение долга перед Борисом, перед этим святым человеком. Он пронес любовь ко мне через время, и я отвечу ему взаимностью. Это так прекрасно!

— Да, Женя. У нас с папой все было взаимно и глубоко сердечно. Мы прожили с ним душа в душу. Нам не хватает только твоего счастья, и если ты его обретешь с Борисом, мы будем на него молиться. Мы отдадим ему самое дорогое, что у нас есть — тебя.

— Спасибо, мама, за поддержку. Что берем с собой?

На четвертые сутки утром, придя в госпиталь, Валентина Александровна направилась к почтовой этажерке, что стояла в просторном вестибюле, зажатая с двух сторон торговыми лотками вытянутыми вдоль глухой стены, перебрала в ячейке на букву «П» письма и телеграммы, надеясь на ответ Евгении. Его не было.

Первое, что спросил после приветствия мамы Борис, это о почте, и, услышав отрицательный ответ, посерел лицом, словно на него стряхнули тяжелую гранитную пыль.

— Боря, прошло очень мало времени. Собраться и приехать сюда не просто, — пыталась смягчить молчание Евгении мама, будто вопрос поездки решен в их пользу. — Надо набраться терпения. Давай примем утренний туалет, умоемся и позавтракаем. Я в заводской столовой напекла утречком пирожков, правда, тесто немного перекисло, магазинное. А так ничего получились, начинка из яблочного повидла, творога и картошки.

Валентина Александровна ухаживала не только за своим сыном. Она протирала лицо влажным полотенцем всем четверым тяжело раненым офицерам, которые были еще прикованы к кровати. Часто появлялся Бакшин, количество бинтов на голове у него уменьшилось, и Василий был доволен своими болячками, которые заживали на нем, как на собаке. Он помогал раненым справлять нужду, вот и сейчас в руках у него были пустые судна.

— Доброе утро, Валентина Александровна, — сказал он, широко улыбаясь, — мы тут с мужиками кое-что уже проделали, теперь умоем их и за завтрак.

— Доброе, Василий, — ответила Валентина, — что бы они без тебя делали? У меня пирожки в сумке, больше двух десятков. Сегодня утречком напекла. Боря их так любит.

— Еще бы, горяченькие?

— Да, я завернула их, чтоб не так остыли.

Вдвоем они быстро умыли раненых, и мама раскрыла сумку: оттуда пахнуло домашней кухней. Кроме пирожков в сумке стоял большой китайский термос со свежезаваренным травяным чаем, и вскоре аромат его разлился по палате. Борис мертвенным взглядом следил за приготовлением завтрака и, щадя маму, через силу съел два пирожка, Василий — четыре, по три — остальные, хваля Валентину Александровну за стряпню.

В одиннадцатом часу в палату пришел лечащий врач для осмотра раненых. Валентина Александровна ушла смотреть почту.

— По-прежнему тоска в глазах, молодой человек, она поразит тебя, как гангрена, — выговаривал он Борису. — К тебе же приехала мама и шанежек напекла, ничего вкуснее я не едал.

Борис вымученно улыбнулся.

— Вы правы, док, мама у меня искусница.

— Так пожалей свою маму, ты мужественный человек и должен сам своим видом ободрять маму, которая, глядя на тебя, извелась. Похудела, поблекла.

— Док, я исправлюсь.

И тут, как гром среди ясного неба, мамин голос:

— Боря, она прилетает сегодня, вот телеграмма! — мама стояла в дверях. Доктор глянул на Бориса и увидел, как в глазах раненого полыхнула радость, и ему все стало ясно. «Вот главное лекарство: она прилетает сегодня!»

— Желаю радостной встречи, — сказал док, и удовлетворенный перешел к следующему пациенту.

Подошла мама с телеграфным бланком в руках, и в глазах Бориса навернулись слезы счастья.

— А вдруг она меня не примет такого? — высказал сомнение Борис.

— Что ты говоришь, сынок! Человек, переживший личную трагедию, никогда не захлопнет сердце перед болью друга.

— Но мне нужно не сострадание, а большее!

— Сынок, ты потерял ногу, но не сердце, а оно у тебя осталось прежнее, как, надеюсь, и у Евгении.

— Спасибо, мама, ты настоящий друг, — глаза у Бориса засверкали огоньками надежды. — Мне бы привести себя в порядок, побриться, а то ведь стыдно, как опустился!

— Конечно, я принесу все для туалета, даже попробую вымыть тебе голову.

— Это было бы здорово! Я пропах потом и лекарствами. Какова теперь стала Евгения? — Борис волновался, и перемена в его настроении передалась маме, соседям по койкам, которым тоже наскучило уныние с безрадостной перспективой будущего. Они тоже зажили волнением своего товарища по несчастью, принялись прибирать свою внешность.

Пришел Бакшин и удивился перемене в настроении друга.

— К нему невеста сегодня приезжает из Омска, — громко проинформировали его соседи.

— Вот это правильно, — заулыбался Бакшин и разразился словоохотливостью, которая за ним сильно-то не наблюдалась. — Я сразу же предлагал ему вызвать Евгению. Давай, мой друг, я помогу тебе побриться. Это же, какое приятное дело, бриться перед встречей. Я в свое время, идя на свидание, непременно брился лезвием. Чище и краше выглядишь. Запах одеколона дольше держится. Да-да. Эх, как новая копейка будешь сверкать!

— Нет, прапорщик, как новый юбилейный рубль! — не согласился сосед по койке. — А это посолиднее.

— Пусть будет так, — согласился прапорщик. — Я бы пожелал ему на золотой червонец.

Через час Борис выглядел куда приятнее, глаза его, к всеобщему удовольствию, заблестели, на матовом лице появился легкий румянец.

Евгения вошла в палату как ангел красоты и нежности. Походный брючный костюм серого цвета отчетливо рисовал ее стройную фигуру, строгая, но элегантная прическа, открытые и яркие голубые глаза, в которых смешались тревога, радость и доброта, поразили воображение не только парней, лежащих в палате, но и самого Бориса, рисовавшего себе несколько иную Евгению, все еще с грузом прошлых потрясений. Теперь он увидел раскрепощенного человека, сильного духом, способного на самопожертвование. Особенно пленила в ее облике новая черта — величественная гордость, скорее всего за свою миссию, за то, что она нужна человеку тяжело страдающему от ран, взявшуюся переложить на себя часть его мучений.

— Боря, я так рада тебя видеть, я так счастлива встречей с тобой! — Она подошла к кровати, присела на край и поцеловала его в воспаленные губы.

— Евгения! Как же долго я тебя ждал! — Он привлек ее к себе здоровой рукой, обхватив за шею, почувствовал, как волна огромной жизненной силы хлынула в него, заполнила все его клеточки, сердце застучало громче и чаще: «Это любовь, это любовь, это любовь! Любовь спасет жизнь!»

В палату несмело вошла Наталия Михайловна, тревожным взглядом окинула помещение и, увидев нежные и искренние отношения своей дочери и Бориса, прослезилась, обняв шедшую следом за ней Валентину Александровну.

— Я уверена, они будут счастливы! — сказала Наталия Михайловна. — А это для меня все!

— Дай-то Бог! — откликнулась Валентина.

— Боря, милый, скажи мне, что с тобой случилось, ты так исстрадался, я знаю, тебе без меня плохо. Теперь я с тобой, и ты быстро поправишься, встанешь на ноги, — говорила Евгения со слезами на глазах, не видя никого и не слыша, кроме одного дорогого человека.

— Евгения, я вынужден тебя огорчить, встану я только на одну ногу. Ты должна это знать с первой же минуты, — голос у Бориса зазвенел, как натянутая струна.

— Это для меня ничего не меняет, милый мой. Помнишь, как ты вытащил меня с того света и болота? Мне стало известно все о моем прошлом… — Евгения в упор смотрела на Бориса.

— Евгения, ты получила досье? — ужаснулся Борис.

— Да, но это ничего не меняет. Я все знаю о себе, и прошлое меня более не страшит. Но не это теперь главное — твое здоровье. Оно также драгоценно для меня, как и для тебя.

— Без тебя оно ничего не стоит!

— Пусть будет так, но мы теперь вместе! Я постараюсь вытащить тебя в жизнь. В нашу жизнь, если ты не возражаешь.

XXII

С тех пор, как Бориса выписали из госпиталя, и Евгения повезла его в отчий дом, она стала бояться ночи. В купе поезда она впервые глубоко и бесповоротно осознала, что Борис — ее судьба. Сидя на нижней полке, на которой лежал он, ощущая его горячее тело и сжимая в своих руках его кисть, она смотрела на милое спящее лицо и слушала перестук колес. Они доносили: «Он твой, он твой, он твой!»

«Да, — соглашалась Евгения, — он мой, а я — его!»

Она мысленно представила дальнейшее и ужаснулась. По приезду домой она вынуждена будет остаться в его квартире, а с наступлением ночи. Нет, этого не произойдет. Во всяком случае, так быстро, она отодвинет начало близости. Предлогов масса: и присутствие его мамы, и его еще не совсем зажившая культя, и, больше причин не находила и Евгения растерялась. Может так случиться, что мамы не окажется дома, нога заживает не по дням, а по часам, и желание овладеть ею у Бориса станет настолько сильное, что сломает выдвинутые условности. Ведь он любит ее, и она тоже, а стало быть, препятствий никаких нет. Но она все же боится последствий. Хотя Борис никогда не возвращался к теме несчастий с ее детьми, она-то не могла не думать о странном стечении обстоятельств и их результатов. Евгения не раз читала в прессе о сожительстве отца и дочери, рождении вполне нормального ребенка. Что это? Работали гены дедов или прадедов, а у нее родительские? Ей просто не повезло. С другой стороны, она ужасалась обратному развитию событий: будь ее Василек здоров, кровные брат и сестра продолжали бы совместную жизнь! Но, видно, Богу это не угодно, и Он вынес такое решение. Знает ли современная история человечества многолетнюю интимную жизнь ближайших родственников? Что-то подобное было в средневековье, когда папа Римский сожительствовал с дочерью. Как все это ужасно даже для варварских времен! Ее спасает то, что она не знала о родстве.

Но теперь все другое. Полная гармония. Они совершенно разные люди, глубоко любящие. Ни какие испытания и несчастья не властны над их любовью. В конце концов, она современная женщина, и прибегнет к достижению медицины. И все же она боялась ночи, хотя знала, что ночью-то ничего произойти не могло, поскольку за стенкой в другой комнате с тонкими, плохо закрывающимися дверями под стеклом, находилась его мама.

Они долго решали, как лучше разместиться в двух небольших комнатах.

— Борису нужен покой, — говорила мама, — его следует поместить в мою спальню, а нам с Евгенией разместиться в гостиной, где стоит телевизор.

— Мама, о каком покое ты говоришь? — удивленно смотрел Борис на маму, — мне обрыдло лежать в госпитале, там я выспался на несколько лет вперед. Не будешь же ты сидеть вместе с нами, ждать, когда закончатся передачи по телевидению. Тебе же надо отдыхать.

— Ты прав, Боря, спи на диван-кровати, что стоит в гостиной, а для Евгении в спальню перенесем кресло-кровать. Я посмотрю фильм или концерт и уйду к себе. Евгения может оставаться возле тебя столько, сколько пожелаете.

Жизнь показала, что рассудили они правильно. Влюбленные засиживались подолгу. Они смотрели все передачи подряд, мало вникая в иные, поскольку больше были заняты поцелуями, тихими разговорами о будущем, о пережитом, о недалеком детстве, о любви, о ее глубине и бесконечности, или о скоротечных чувствах и краткости. Им никогда не было скучно и никогда не хотелось расставаться. Далеко за полночь, утомленная поцелуями, но с неутоленной страстью, и все же счастливая, Евгения на цыпочках шла в спальню Валентины Александровны, бесшумно опускалась на постель и долго лежала с открытыми глазами, видя перед собой своего Бориса. Спала плохо, часто просыпалась с одним и тем же сном: она видит бегущий по полю Вихрь. Вот он приблизился к ней. Она помнит предание, знает, как надо действовать и решительно чем-то острым ранит его в грудь. Вихрь замирает и рассыпается по полю пеплом, а она собирает его, чтобы воскресить и полюбить.

«Но зачем, разве мы не вернулись на землю любви?» — бормочет Евгения и снова забывается беспокойным сном.

Борис понимал состояние своей невесты и проявлял чуткость и сдержанность, хотя с каждым днем ему все труднее давались сеансы спокойствия. Он умел ждать и ждал, когда Евгения полностью освободится от тяжести прошлого и доверится ему. Но когда это произойдет?

«А тогда, когда все и свершится!» — отвечал его внутренний голос. Борис соглашался с голосом, но форсировать события не смел.

Еще в госпитале Борис быстро научился ходить с помощью костылей, но они его не устраивали, и он поговаривал о хорошем протезе, когда нога окончательно заживет. Дома они обсуждали эту проблему.

— Дай срок, — без тени сомнения говорил Борис, — я научусь не только ходить, но и танцевать. Не я первый, не я последний. Вспомним Маресьева.

— Да-да, Боря, ты сильный. С Божьей помощью у тебя все получится, — отвечала Евгения, и Борис видел, как светятся счастьем и радостью ее глаза. Он привлек ее и жадно поцеловал в губы. Она задохнулась от избытка чувств, расслабилась, охотно отвечая на ласку. От него несло мужской силой, запах его тела, сильные руки, обхватившие ее за талию, широкая колышущаяся и горячая грудь вскипятили в ней страсть, и страх отступил. Он потонул навсегда в чувствах, крепких, как якорный канат на линкоре, и она поняла, что иначе не может быть. Начавшаяся игра, это сама жизнь. Она подталкивает их к тому вечному действу, на котором держится мир, и не будь его — все исчезнет, вымрет, потому грех сдерживать себя против того естественного, чем наградил Бог, коль они решили быть вместе.

Они были одни. Утомленные водопадом чувств, они на некоторое время примолкли, и лишь счастье сладкой истомой блуждало на их лицах, потом оно шевельнуло улыбкой губы, засветилось огоньками в глазах.

«Все прекрасно?» — спрашивали его огоньки.

«Да, все чудесно!» — отвечали ее светлячки.

«Нам больше нечего бояться», — шептали его губы.

«Да, все кануло в лету», — отвечали ее.

Она увидела себя осколком солнца, залетевшего в его руки-зеркала, и многократно отражаясь в них, залила своим светом-любовью все вокруг, согревая и его, и долы, в которых от лучистого тепла поднимались и цвели травы, среди которых величаво и горделиво росла желтая роза, как символ надежды и изобилия, того изобилия, что дают творения при взаимной и глубокой любви.

Часы пролетели, как одна минута, и шорох у входной двери едва не застал их врасплох: это пришла мама, с порога звучно окликнула:

— Боря, Евгения, вы готовы к поездке в аэропорт? Я сейчас утолю жажду и жду вас в прихожей.

Евгения в испуге подхватилась, озорно глянула на Бориса, который откликнулся:

— Да, мама. Через пару минут будем готовы. Мы так увлеклись планами на будущее, что просмотрели час твоего прихода.

— Это прекрасно, по дороге расскажете мне о своих планах, — ответила мама, проходя на кухню. Там она откупорила бутылку минеральной воды и с наслаждением выпила ее стакан. Присела, собираясь с мыслями. Она все думала, как же лучше разместить гостей в своей маленькой квартире. Еще в госпитале она близко познакомилась с мамой Евгении, нашли общий язык и расставались подругами. Часто перезванивались и когда выяснилось, что между их детьми серьезные отношения и намерения, Константин Васильевич высказал желание сначала приехать в гости на недельку, но потом родилась идея переехать в Новгород на жительство. Все выглядело на первых порах проблематично, но идея крепла, и вот они ехали на разведку.

«Ничего, обустроимся. В тесноте, да не в обиде. Мужчины будут спать в одной комнате, мы, женщины, в моей спальне».

Вскоре Борис застучал костылям в прихожей, и Валентина покинула кухню. Надев демисезонные куртки, женщины пропустили вперед Бориса, а через несколько минут усаживались в автобус, идущий в аэропорт. В салоне было тепло, несмотря на промозглую ноябрьскую погоду, но не очень располагало к разговору. Молодые люди, усевшись на одно сидение, а Валентина Александровна справа от них, молчали, думая о предстоящей встрече. Город мелькал в окнах автобуса огнями реклам и уличных фонарей, автомобильными фарами. Евгении приятно было катить в ожидании встречи с родными, она молчаливо прижималась к Борису, он в ответ улыбался, утверждая, что все будет хорошо. В порт они прибыли перед самым прилетом лайнера. Евгении не терпелось увидеть родителей, и если бы можно было побежать на взлетную полосу, она бы побежала и встретила своих родителей прямо у самолета. Валентина Александровну заняла Евгению разговором о том, как она решила разместиться в ее тесной квартире, о предстоящем ужине и время пролетело незаметно. И вот в толпе пассажиров она первая увидела своих родителей и бросилась в их горячие объятия. Сначала к маме, потом к папе, целуя любимые лица.

Валентина и Борис с улыбками на устах смотрели на бурную встречу.

Константин Васильевич с удовольствием пожал и поцеловал руку Валентины Александровны, обмениваясь при знакомстве обычным «очень приятно!».

Собранное застолье получилось обильным, веселым и откровенным, словно эти люди множество раз собирались вот так попировать, поговорить, помечтать. Константин и Борис пили водку, женщины — красное вино. Настороженный блеск в глазах у Константина Васильевича и, особенно у Наталии Михайловны, как заметил Борис во время приветствия в зале аэровокзала, исчез. После выпитых рюмок водки и вина гости полностью расслабились, у будущего свекра заиграл на лице румянец, придавая ему моложавость. Наталия Михайловна тоже преобразилась за столом, видя счастливых дочь и Бориса, которого она боготворила.

На вечер Валентина Александровна никого не пригласила, что подчеркивало сугубо семейную встречу. На ней решалась дальнейшая судьба каждого здесь сидящего, главным звеном, разумеется, являлись, молодые люди. Все понимали это обстоятельство, и разговор шел большей частью о них, о том, как обустроить их будущее.

— Нам повезло, — на возвышенной ноте говорил Константин Васильевич. Видно по всему, он доволен поездкой, близкими и сердечными людьми, среди которых находился и не скрывал своего настроения, с удовольствием пил водку, и его по началу бледное лицо, едва ли не сливающееся со светлой рубашкой, розовело, а скорбные морщины у глаз разглаживались. — Нам круто повезло! Мы очень выгодно продали свою квартиру. Если здесь будем покупать, то лишь однокомнатную. Остальные деньги — на свадебный подарок.

— Не хочу показаться нескромной, но нельзя ли узнать, каков будет этот роскошный подарок? — сдержанно улыбаясь, спросила Валентина. Она еще не решила окончательно: хорошо или плохо отразится приезд ее родителей на отношения Бориса и Евгении. Одно дело чувствовать себя оторванной от родных, не иметь их каждодневной поддержки, а только общаться с Борисом и с нею, и другое дело постоянно ощущать твердое родительское плечо, бежать со всеми радостями и неурядицами к родной матери, забывая о свекрови. Что ж поделаешь, надо с мольбой к Богу принимать то, что складывается в настоящем и уповать на все хорошее в будущем.

— О чем ты, Валя, будь мы более состоятельны, мы бы купили в подарок хорошую квартиру! — воскликнула Наталия Михайловна, и Валентина увидела в ней саму искренность, ту же, что наблюдала в ее глазах, когда впервые встретилась в дверях госпиталя. Только тогда дальняя дорога, тревога за дочку, за ее дорогого человека, отражали на лице невыразимую печаль. Сейчас радость, улыбка преобразили и омолодили женщину, преподнося ее былую, но увядающую красоту на ладонях. И случись здесь посторонний человек, он непременно поразился красоте дочери и матери, хотя и не похожих, но ему бы стало ясно, откуда она у молодой женщины. — Все, что у нас есть, мы вложим именно в покупку квартиры молодым. Без своего угла нельзя построить крепкую семью.

— Мама, насколько мне известно, в Красноярске у меня есть собственность: половина двухкомнатной квартиры. Кузнецовы, как и Рябуша собирались ее продать, а деньги разделить поровну, — Евгения сказала это ровным голосом, как само собой разумеющееся.

— Именно так, дочка. Перед отъездом сюда я разговаривал с Кузнецовыми, они берут все хлопоты на себя, и как только сделка состоится, половина суммы — твоя.

— Прекрасно! — воскликнула Евгения, радостно глядя в глаза Борису. — Ты слышишь, Борис?

— Все до звука, и хочу вставить и свое слово. На днях я получаю боевые! Это почти такая же сумма, как дарят тебе мама и папа. Так что квартира у нас будет приличная.

— К сожалению, я со своей скромной зарплатой не могу внести свой пай, — огорчилась Валентина.

— Валюша, дорогая, — с жаром успокоила ее Наталия Михайловна, — твой пай самый дорогой — это твой Борис. Не будь его у тебя, разве могло состояться подобное застолье!

— Спасибо, дорогие мои, я могу ответить только таким же козырем.

— Ты права, мама. Сколько невероятных событий свершилось в этом году. Я хочу, чтобы год этот завершился нашей свадьбой. И сыграем мы ее в нашей новой квартире в Новогоднюю ночь! Я предлагаю выпить за это событие!

Они еще долго сидели за столом, обсуждая свое приперченное, кремнистое и примороженное житье-бытье, и где-то за полночь, Валентина Александровна предложила гостям постель: Рябуше в комнате сына, Наталии Михайловне и Евгении у себя в спальне. Но мужчины, подогретые водкой и впечатлениями встречи, еще долго переговаривались при потушенном ночнике.

— Мы долго обсуждали наш переезд, который нам казался огромным стеклянным сосудом, — говорил Рябуша Борису. — Дело не только в сложности обустройства на новом месте. Я человек военный, к частым переездам привык.

— Но тогда вы были молоды, — возразил Борис.

— Если ты заметил, у меня и сейчас спина не горбится, а энергии, хоть отбавляй. Ты знаешь, как мы любим Женю, вдали от нее нам не жить. Меня волнует просочившаяся в ваш город информация о ее прошлом. В Омске о ней знали только мы, то есть — никто. Здесь же есть третьи люди. Скажи, Борис, они опасны, они твои враги?

— Я вас успокою, Константин Васильевич. Один из них убит в Чечне. Второй находится за решеткой. Потому спите спокойно.

— Я постараюсь, Борис.

— Вот и прекрасно. Меня сейчас больше всего волнует протез. Примерял уже два и ни один не нравится, а я хочу снова вернуться к своему делу. Нет ли у вас, как у офицера, связей в этом вопросе.

— Как же, дорогой, как же? — воскликнул Константин. — У меня друг служил в Германии. Дослуживал выслугу лет на протезе. Завтра же созвонимся. Он в Нижнем Новгороде осел. Ты знаешь, с первого взгляда и не заметишь, что у него протез.

— Чей?

— Должно быть немецкий.

— Вот в этом-то и заковыка. Я, конечно, еще не пытался с немцами связаться, если что — ребята генерала Климова помогут. Но все это хлопотно. Евгения жутко переживает. А отечественные протезы просто дрянь.

— Давай завтра утречком созвонимся с Кешей, выясним все за и против, тогда будем действовать.

— Хорошо, согласен, спокойной ночи.

— Будь здоров, — откликнулся Рябуша, счастливо улыбнулся в темноту, и вскоре его тихий сап поплыл по комнате.

Борис Петраков не ошибся в своем предчувствии грядущего добра. Как только у них собралась достаточная сумма для покупки квартиры, Борис и Константин Васильевич объехали несколько из них. Остановили выбор с новой планировкой в строящемся микрорайоне.

На Новый год сыграли свадьбу. Немаловажным и приятным известием стало поздравление генерала Климова и его обещание в содействии, если молодой сыщик не оставит свою профессию.

— Боря, я не нахожу слов, чтобы выразить свою радость по поводу всего, что произошло в нашей жизни за последние две недели, — говорила Евгения за завтраком, когда свадебная сутолока улеглась, а они остались одни в своей квартире. — Я невероятно счастлива, что боюсь об этом даже думать.

— Ты не думай, просто наслаждайся нашей устраивающейся жизнью. Решим вопрос с работой, тогда все будет хорошо.

— Мне, а особенно маме, до сих пор не верится, что у нас все прекрасно. Она боится вспугнуть наше счастье. Я тоже. Вдруг что-нибудь выползет.

— Выползти может только безденежье. От безделья. Чтобы этого не случилось, и оно не вцепилось в наш быт зеленой сварливой клешней, нам надо быстрее устраивать дело с работой. Я тебе скажу больше: если брачный колосс стоит на глиняных, а не на золотых ногах, есть опасность, что он рухнет от слез безденежья. Ты согласна?

— В принципе, да.

— В таком случае отыщи все поздравительные открытки и телеграммы, среди них есть очень интересная. — Борис сидел на стуле и массажировал остаток ноги, прежде чем надеть протез.

Евгения быстро собрала поздравительную почту и раскинула ее на столе перед мужем. Борис отыскал генеральскую телеграмму на красочном бланке и сказал:

— Генерал о нас помнит. Это стоит дорогого, — он похлопал по ладони поздравительным бланком, вопросительно глядя на жену, которая насторожилась на его слова, привычно убирая со стола использованную посуду после завтрака.

— Хочешь сказать, что Сергей Петрович ничего просто так не делает? Но я так боюсь за тебя — сыщика.

— Хотя однажды призналась мне, что готова стать моим помощником, — с иронической укоризной произнес Борис.

— Да, я не отказываюсь от своих мыслей. Они часто приходили мне в Омске, в одиночестве. Но теперь, рядом с тобой, я хочу покоя и твоей безопасности.

— Нормальное желание. Вопрос в том: смогу ли я сидеть в паспортном столе, как предлагает полковник Ясенев. Это он, кстати сказать, дал наш адрес Сергею Петровичу. Спасибо ему за заботу, но мне по душе частное сыскное дело. Тебе в нашем бюро тоже найдется работа. — Борис многозначительно растопырил пальцы правой руки, как бы приподнимая на ладони что-то тяжелое. — Взвесь.

— Но это же опять пистолеты, стрельба, страх за твою жизнь, — испуг полыхнул в ее синих глазах, огорчая его.

— Спасибо, родная. Заметь такой факт: водители подвергаются опасности постоянно. В области ежедневно кто-то гибнет на дорогах. Тем не менее, мы с тобой собираемся купить авто, в котором можем однажды попасть в аварию.

— Звучит убедительно, но не греет. Как ты это себе представляешь?

— Давай все взвесим, определим приоритеты.

После долгого взвешивания, наведения справок, выяснения ряда ключевых вопросов пришли к тому, что им потребуется офис с телефоном, компьютер, автомашина и документ на право частного сыска. Денег на все это нет. Придется прибегнуть к помощи Климова. Борис написал письмо на домашний адрес генералу, изложив свои соображения. Ответ ждали недолго.

— В вашем городе, кроме совета, я вам ничем помочь не могу, — ответил он в телефонном разговоре. — А вот в Москве — другое дело. Приезжай, сынок, скажем послезавтра, обсудим.

Борис хорошо научился владеть протезом, который он приобрел через связь своего тестя, но боль в ноге к концу дня все же чувствовалась, и Борис вынужден был ограничивать себя в ходьбе, не ломать график продолжительности. Поездка в Москву встревожила Евгению, и она настояла на своем участии. Борис особо-то не возражал, хотя расходы на поездку увеличивались. Ему приятно ощущать заботу, принимать помощь дорого ему человека в первой длительной поездке после ранения. В Москву супруги прибыли утренним поездом.

— Боря, я в Москве впервые. Как хочется побывать в исторических местах.

— К сожалению, временем мы не располагаем, но, думаю, у нас будет его предостаточно после визита к Сергею Петровичу, — убежденно сказал Борис.

— Я тоже так думаю, — ответила Евгения. — Мы на этот счет говорили с тобой много.

Супруги не ошиблись. После аудиенции с генералом, который курировал деятельность частных детективов, Петраков решил переезжать в столицу, где получит солидную материальную поддержку. В частности, Министерство из своего производственного фонда предоставляет помещение под офис, средства связи и оргтехнику, в аренду жилье.

— Самое главное, работы в Москве для детектива полно, — говорил Борис взволнованно, больше убеждая себя в правильном выборе, нежели жену. — Сам Сергей Петрович так утверждает. А клиент в столице богатый, платит щедро. Остальное будет зависеть от нашего черепка. — Борис выразительно постучал пальцем по голове. — Сыщика, в отличие от волка, не ноги кормят, а голова. Сергей Петрович уже сегодня готов свести меня с одним состоятельным человеком, у которого исчезла жена, пока он был в командировке.

— Что ж милиция не ведет расследование? — недоумевала Евгения, шагая под руку с мужем по вечерней Москве, которая стала зажигать огни, с многочисленными яркими рекламами, отвлекая ее внимание, и она внутренне сердилась на себя за посторонние мысли в такую ответственную минуту.

— Она ведет, но человек хочет ускорить дело и готов нанять частного детектива, который бы занимался только розыском его жены.

— И что же ты, согласился? — напряглась Евгения, отбрасывая в сторону все постороннее.

— У нас еще не к шубе рукав. — В голосе Бориса звучало явное сожаление. — Сергей Петрович просто привел пример, что без работы не останусь. Кстати, он ни чуть не удивился, когда я сказал, что ты собираешься быть моим помощником. А вот второй пример: у Сергея Петровича накапливается информация об инфарктах у молодых людей, и он подбирает сейчас такого человека, которому поручит изучить проблему с точки зрения Уголовного кодекса. Даже есть заинтересованные особы, которые берутся оплачивать все расходы. Представляешь, какая тема? Я подозреваю, у Сергея Петровича какой-то глобальный замысел…

— Небезынтересно! — Евгения напряженно слушала мужа. — Но здесь нужны знания медицины.

— Не скрою, они бы не помешали. Но хороший сыщик, как и толковый журналист должен быть всеяден. Его не должно пугать отсутствие каких-то знаний. Он ведет следствие, опираясь на мнение специалистов в данной области. Меня это не пугает, наоборот, подталкивает к действию.

— Словом, ты решил окончательно? — Евгения остановилась на краю тротуара, чтобы людской поток не мешал выслушать мужа, пристально глядя ему в глаза. — Тебя не смущает переезд? Не успели обжить новую квартиру, как предстоит срываться. Это такие хлопоты!

— Нет, не смущает. Все идет к лучшему. Если бы мы не купили квартиру, не сыграли свадьбу, не пригласили на нее полковника Ясенева, он бы не дал наш адрес Климову, и ничего такого не произошло. — Глаза у Бориса смеялись. — Ты же совершенно не возражаешь с переездом в столицу! Помни, теперь ты мой компаньон, и я без тебя ни ногой! Я — ствол, ты — ветви. Тебя устраивает быть кроной?

— Больше чем. Я и ты одно целое, но мои родители! Они же за мной, как нитка за иглой.

— Да. Все складывается в разрез их желанию: быть рядом с тобой.

— Мама и, особенно, папа поймут. Переезжать в Москву или в Подмосковье им не стоит. Это не из Омска ехать в гости. Навестят. Мы тоже сможем чаще появляться у наших стариков.

— Не возражаю. Новгород и Москва, действительно, рядом, если сравнить с сибирскими просторами.

Супруги продвигались к станции метро, чтобы доехать до Ленинградского вокзала и сесть на поезд до Новгорода. Разговор иссяк, и Борис всецело отдался мыслям о предстоящей работе.

XXIII

В отношении замысла Петраков не ошибался. Климова всегда вела интуиция, как опытный, осторожный проводник ведет путников через горные перевалы по неприметным тропам. Благодаря интуиции, на счету сыщика множество раскрытых преступлений. Среди них рядовые, мало звучащие, хотя любая кем-то загубленная жизнь, есть жизнь, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Но были громкие дела. Он их все помнил, возвращался для того, чтобы проанализировать и вскрыть ход очередного преступника. Но никогда не подвергал сомнению. Они у него были уложены, как прочный фундамент дома. С Кузнецовой сомнение посетило, как об оставленной и недописанной картине художника, дорогой ему по замыслу, но не до конца воплощенной, и надо к ней возвращаться. Сомнения в правильном ее освобождении не было. Здесь иное, недописанное, как у художника, недодуманное, как у философа. Надо дописать, додумать. Легко поддался он на веру причин ее несчастия. Только ли кровосмешение тому вина? Жаль, рядом не оказалось надежного эксперта доктора наук Комелькова.

Вот почему он откликнулся на просьбу Петракова о помощи. Он бы в любом случае помог талантливому парню. Как-то по-отечески привязался к нему, но сейчас сыграла на приглашение в столицу Евгения. Наблюдать!

Если это то, о чем он стал думать и имеет под собой именно эту основу, то вся его деятельность в разоблачении всевозможных преступлений против личности — шелуха по сравнению с этой, будущей. Масло в огонь подлила встреча на Кавказе с сыном одного знакомого по Красноярску ученого-ядерщика. Парень брал у него интервью, правой руки у него не было. Точнее рука висела короткой плетью, не развитая. Климов подумал: последствие ранения или травмы. Ему всегда было жаль попавших в переплет безусых парней, вспоминалось свое безрадостное детство, юность, едва удержался от вопроса: что с рукой? И хорошо, что сдержался, поставил бы парня в неловкое положение. Приказал помощнику навести о нем подробнейшие справки. Его отец в конце сороковых годов схватил малую дозу облучения. Лечился, тогда для ученых денег не жалели, отец дожил до старости, а вот сын родился с ущербной рукой. Он ею не владел. По всему видно, парня однорукость мало беспокоила, привык, молодость, жить надо. А дальше? Если это то, о чем он стал думать, не возрадуешься.

Недавно прошла информация о судебном процессе белорусского профессора Юрия Бандажевского. Ученого обвинили во взятках. Здесь же был дан краткий синопсис его трудов о радиационной патологии. Что-то не верится во взяточничестве, как оказывается, молодого медицинского светилы, ректора и основателя Гомельского института, потратившего годы, здоровье на фундаментальные исследования. Интуиция не согласна. Надо бы почитать его очерки.

Так что же Евгения? Ее кровные родители здоровы. Отец, Костячный, нарожал шестерых, все в здравии. Разве можно сказать об Евгении, что она в чем-то ущербна? Савинова? Насколько известно, она уроженка Ачинска, родилась и выросла там, ее отец машинист-железнодорожник. Одно время работал в Железногорске, в этом ядерном монстре. Петраков с отцом встречался, старик жив, только ничего не помнит. Есть еще Анатолий Кузнецов, у него тоже от другой женщины родился здоровый ребенок. Словом, ничего неясно. Остается наблюдать за Евгенией.

Константину Васильевичу и Наталии Михайловне понятно и близко настроение Бориса. Рябуша не раз за свою жизнь срывались с насиженного места, всегда легко, без сожалений. Несколько чемоданов — и весь багаж. Только с появлением Жени появилась тяжесть. Но, к счастью, была всего одна кочевка в Красноярск, где она выросла, окончила школу и так неудачно вышла замуж. Теперь все должно перемениться. Она будет жить и работать в столице рядом с любимым человеком. И хотя говорят: надежда умирает последней, никто из родных не мог усомниться в будущем успехе и благополучии молодоженов. И как всегда случается, самые важные мысли высказываются в последние минуты судьбоносного расставания, каким было это, когда перронный шум, людская суета проносятся стороной, а ты видишь только дорогие лица, на которых нет ни радости, ни особой печали, а есть что-то напряженное, исходящее из желания провожающих не огорчить своим видом и настроением непринятия предстоящей разлуки, неудовольствия оставаться, а так же самих отъезжающих, тоже стремящихся не обидеть своей радостью отбытия и ожидания путешествия. В такие минуты все становится полуреальным, кроме действий твоего ближайшего окружения, и все сказанное считается самым веским и краеугольным, как сам фундамент для здания, которое собираешься воздвигнуть.

— Я военный человек, у меня выбора не было. Приказали — исполнил, — говорил с некоторой грустью Константин Васильевич. — Ты свободен в решении, уверен: оно правильное. Потому мы спокойны.

Рябуша имел в виду себя и жену. К Валентине это не относилось. Москва ее пугала не только размерами и многолюдностью, но главным образом, тем, что в столицу стекаются незаурядные личности. Иметь дело с такими гораздо сложнее, чем с простым человеком. В таком окружении держаться надо постоянно начеку, а значит, опасностей для жизни сыщика, как воды в половодье.

— Боря, провинция и столица это очень разные вещи. Там надо быть хитрее, умнее, пронырливее. Там столько людей с амбициями!

— Мама, успокойся. Я тоже имею диплом с отличием. Так что на равных.

— Мама права, — поддержала сватью Наталия Михайловна, смотря печально на Бориса, убирая пальцем с бровей упрямые ворсинки своей богатой шапки-чернобурки, — меня столица страшит еще и в другом: слишком уж она дорога. Бывало, копим с отцом деньги весь год, а поедем в столицу — за неделю все спустим.

— Вы всегда что-нибудь покупали из вещей, ходили в рестораны, — не согласилась Евгения. Ей было жарко от волнения и, несмотря на январскую стужу, она распахнула зимнее пальто с шалевым песцовым воротником. — Мы едем туда на постоянное место жительства, работать, и нам не до ресторанов и дорогих покупок.

— Но вам надо очень многое в квартиру. Жаль поторопились с приобретением мебели здесь. Как бы пригодились деньги.

— Нам помогут беспроцентной ссудой, — заверил Борис. — Телевизор и видик привезет Константин Васильевич, как только мы войдем в арендуемую квартиру, о которой говорил Сергей Петрович. Словом, будем жить и по ходу решать бытовые вопросы.

— Это очень важная сторона. Она сильно заедает, — подчеркнул Константин Васильевич. — Однако пора в вагон, осталось две минуты до отправления. Давайте прощаться, — и протянул Борису руку.

После взаимных объятий и поцелуев женщины всплакнули.

— Мама, прости меня: ты ко мне, а я — от тебя! — со слезами на глазах бросилась в объятия Евгения. — Прости, таковы обстоятельства. Я буду скучать по тебе и папе.

— Поезжай с Богом, дочка. Я постараюсь навещать тебя почаще, пока есть силы. Это не из Омска за тридевять земель. — Она еще раз поцеловала свою Женю и помогла взобраться по ступенькам.

Комната для офиса, выделенная Петракову из фонда производственных помещений министерства, располагалась на первом этаже жилого здания на Ленинградском проспекте. Здесь когда-то был опорный пункт народных дружинников, потом склад какого-то коммерсанта. Теперь комната очищена от мусора и сносно отремонтирована. Наклеены дешевые обои советской эпохи, извлеченные из завалов на интендантском складе, с аляповатым рисунком и отталкивающим бежевым оттенком, от которого Евгения поморщилась. В грязно-синий цвет покрашена балюстрада, разделяющая помещение на две половины с проходом. Один из столбиков балюстрады, похожий на шахматного слона, был выбит и отсутствовал, создавая неприятную дыру в ненужном теперь ограждении.

— Да, поработали здесь дизайнеры с утонченным эстетическим вкусом, — съязвил Борис, — но дареному коню в зубы не смотрят.

Борису захотелось убрать хотя бы бессмысленную теперь балюстраду, но столбики были крепко приколочены к полу, и он оставил эту затею на потом, на более свободное время. Сейчас же он кипел нетерпением взяться за дело.

Евгения согласилась с такой постановкой вопроса, успокаивая мужа тем, что ей даже нравилось разделение кабинета на половину начальствующей персоны, какой является теперь он, и половину помощника, чьи обязанности ложатся на ее плечи.

— Клиенту сразу будет понятно, как только он войдет, кто здесь главный и к кому обращаться, — заявила она.

— В твоих словах может и есть резон, — сделал кислую физиономию Борис, — но разбогатеем, сделаем евроремонт.

Больше всего новоиспеченные сыщики остались довольны второй маленькой, как футляр, комнаткой: бывший коридор, некогда соединяющий покои одной квартиры, теперь превращенный в кухоньку, где стоял столик, висела металлическая, широкая раковина со смесителем, было место для холодильника. И, конечно же, обрадовал обособленный туалет.

— Недурно, не дурно, — констатировал довольный осмотром Борис. — Вот розетка. Купим небольшой холодильник, электрочайник и будем в этой келье чаевничать.

— И есть, скажем, яичницу или омлет, приготовленный на скорую руку на купленной электроплитке, — добавила Евгения.

— Совершенно верно! — Борис поцеловал жену. Настроение у обоих приподнятое, ползло вверх, как хорошее дрожжевое тесто, не терпелось все быстрее устроить и с головой окунуться в поиск, который предлагает их патрон. — Мы даже здесь можем ночевать, пока нам не отдадут ключи от квартиры.

— Конечно, тем более что нам некуда сегодня податься, а гостиница не по карману.

— Умница ты моя! Пара раскладушек нам бы не помешала.

Весь остаток дня Петраковы обживали офис: мыли пол, разгружали привезенные из какого-то склада не первой свежести, но очень прочные, массивные столы, стулья. Старомодный диван. Его размеры привели Евгению в восторг.

— Я его, милого, застелю простыней, и мы на нем великолепно уместимся! — воскликнула она.

— Правильно, в тесноте, да не в обиде, — поддержал Борис. — Влюбленных теснота, как и темнота, не испугает.

Уже к вечеру, в сгущающихся февральских сумерках, привезли компьютер со всеми прибамбасами. Это было вершиной неожиданности. Евгения тут же установила его на своем громоздком, сделанном из всего дерева, но широком и удобном столе, включила аппарат в сеть и стала настраивать программы. Через час-полтора Евгения доложила мужу, что компьютер к работе готов, она набрала и отпечатала текст на принтере двадцать четвертым жирным кеглем: Частный сыск Петраковых.

— Такую афишку мы закажем художнику, повесим у входа, вторую со стрелкой — на фасаде дома, третью — с левой стороны двора.

— Боря, надо экономить деньги. Я пишу любым шрифтом, еще в школе освоила эти премудрости, когда увлекалась графикой. В домашней библиотеке были кое-какие любопытные экслибрисы, выполненные мною по тематике произведений и расставленные под этими знаками. Мне самой очень нравился один к «Судьбе» Проскурина, если ты успел прочесть. Рекомендую. Так вот, это сложная гравюра, на которой изображены колосья, как символ жизни и изобилия, череп, как символ войны и страданий. Сердечная аура любви объединяет композицию. Словом, навык есть, дело только за материалами.

— Материалы не проблема. На днях заглянем в мастерскую к художникам. У меня там приятель еще со времен учебы. Он даст тебе все, дерзай. — Сделав паузу и окидывая взглядом преобразившийся офис, Борис сказал: — Будем считать, что мы устроились. Завтра звоню в приемную Петровича, и буду ждать его распоряжения.

Утром не без труда и волнения, Борис дозвонился до помощника генерала и передал ему о своей готовности приступить к работе. Последовала продолжительная пауза, и ему ответили, что Сергей Петрович желает его видеть сегодня, сразу же после обеденного часа.

Петраков шел к генералу, волнуясь. Он поймал себя на мысли, что так же себя чувствовал, когда Климов давал ему наставление в Красноярске перед первым самостоятельным поиском убийцы актрисы Савиновой. Борис увидел повторение ситуации: теперь он шел к своему кумиру за напутствием перед самостоятельным плаванием. Сходство прошлого и настоящего налицо. Как тут не волноваться. Женя сопровождала его и не менее волновалась. Она тщательно готовила мужа к встрече со столь высокой персоной. Лично отутюжила брюки его черного шерстяного костюма из тонкой ткани, к белой рубашке долго подбирала галстук и остановилась на дымчатом с разбросанными абстрактными мелкими фигурами переливающегося перламутрового цвета. Она сожалела, что высокая прическа, так идущая к его красивому, волевому лицу угнетается шапкой, но ничего, в вестибюле она поправит ему волосы, он войдет в кабинет генерала, и тот неизменно подчеркнет в одежде вкус и опрятность, еще раз убедится, что перемены и невзгоды только закаляют человека сильного духом. Борис лишь белозубо улыбался хлопотам и толкованиям жены, был благодарен ей за любовь и чуткость.

Генерал тепло принял своего любимца, спросил, как устроился с жильем, каково самочувствие жены и, получив короткие исчерпывающие ответы, сказал:

— Тебя ждет интересное дело. Оно частично связано с исчезновением жены одного состоятельного бизнесмена. Она без документов с обширным инфарктом попала в кардиологическую клинику. Женщина родом из-под Витебска, ей всего двадцать пять лет — и инфаркт? Почему? Этот случай, как я тебе уже говорил: инфаркты у молодых людей, я приплюсовал к тем многочисленным, что накопились у нас. Второй характерный случай: отец одного молодого человека не верит в болезнь сына и согласен финансировать расследование причин его болезни. Парень еще жив, но безнадежен. Я встаю на позицию отца и тоже хочу взглянуть на проблему с точки зрения Уголовного кодекса. Официально возбудить уголовное дело по многочисленным случаям гибели людей от инфаркта у нас оснований нет. Но ты можешь вести частное расследование, в чем моя полная поддержка. Ты меня понимаешь?

— Да, Сергей Петрович.

— Все, что накопаешь, ко мне с докладом, нет, точнее с рассказом, в каждый четверг в этот же послеобеденный час. Вот тебе имена, телефоны твоих клиентов. В беседе с ними ссылайся на меня, иначе тупик. Начни с общего знакомства. Криминала ни в одном случае там может и не быть, и в этом проблема, такая своеобразная закавыка, хотя кто его знает, как покатится пробный шар. Сыщик ничего не должен сбрасывать со счетов. С Богом, сынок.

Петраков ушел, а генерал погрузился в размышления. Опять вернулись мысли о Евгении Кузнецовой, теперь уже жены Бориса. Все настойчивее, как солнечное тепло весной, стучится вопрос: почему инфаркты у молодых людей учащаются, рождаются желтые дети и уроды… У Кузнецовой. Сергей Петрович поймал себя: «Почему в таком контексте пришли мысли и воспоминания о Кузнецовой? Начинается старческий маразм? Но ведь нашей страной руководили старцы куда более преклонные, чем сейчас я. Рано ссылаться на старость, надо искать связь. Просто так эти мысли прийти не могли. Это не хаос в мозгах, надо строить логическую цепь. Но где звенья? Их добудет Петраков? Почему Петраков, ведь не потому, что его жена именно та женщина, воспоминания о которой породили хаос в мозгах? Нет, это не бессознательное течение мыслей, тут есть такой поворот, за которым откроется перспектива. Будем работать».

Генерал понимал, что его ведет интуиция, на которую он всегда полагался и никогда не противился ходу своим мыслям. Он даже несколько подосадовал, когда они как бы застопорились на Кузнецовой и инфарктах молодых людей. Климов пытался протолкнуть дальше эти бессвязные неутешительные мысли, как их окончательно оборвал его помощник, распахнув двери перед иностранными коллегами.

Генерал нахмурился, но просил проходить.

Квартира, как и офис Петраковых находилась на Ленинградском проспекте в старой хрущевке, в глубине двора. Она не была запущена, но требовала ремонта. Евгения, войдя, мельком заглянув в ванную, на кухню, остановилась посередине пустой и показавшейся просторной комнате, закружилась в вальсе.

— Боренька, нам здесь будет хорошо! — громким дискантом воскликнула Евгения, и, понижая голос: — Я предчувствую страстные ночи. Они будут бесконечными. Мы будем одни, к нам никто не полезет в душу! Я устала от забот о себе, особенно от родительских, хочу только твою любовь. — Она обвила горячими руками шею мужа, расцеловала в губы. Улыбающиеся и довольные губы, возбуждающие и отзывчивые. — Теперь принимаемся за устройство нашего гнездышка. Мы его слепим, как ласточки и будем залетать сюда каждый вечер.

Экономя средства, молодожены купили светлые с абстрактными рисунками обои и приступили к омоложению комнаты в восемнадцать квадратных метров: побелили потолок известью и принялись клеить обои на стены. Управились к вечеру. Получилось недурно, приятно пахло свежей известью потолка, подсиненного медным купоросом, стены лучились светом, пол желтел отмытым линолеумом. Из мебели приобретены лишь недорогая кровать, две тумбочки, кухонный стол, несколько стульев. Решили не тратиться. Если все пойдет хорошо, и они закрепятся в столице, то продадут новгородскую квартиру, еще подзаработают, купят новый просторный угол здесь, вот тогда уж будут основательно вить свое гнездышко, обрастать мебелью и уютом. На единственное окно, вписанное в главный фасад здания, повесили шторы, предусмотрительно уложенные Евгенией в чемоданы. Здесь же нашлись простынь, пододеяльник, верблюжье одеяло. Она сожалела, что подушки в багаже занимают много места, и их с собой не потащишь.

— Можно приглашать на новоселье друзей! — воскликнул Борис, когда швабра с половой тряпкой была убрана в совмещенную с туалетом ванную, а Евгения застелила кровать.

— Но у нас нет рядом никого из близких, кроме Сергея Петровича, — с сожалением откликнулась Евгения. — Как жаль, нет рядом наших мам и папы. Скорее бы они ставили телефон в своей квартире, я бы могла им рассказывать о новостях каждый день.

— Совсем недавно ты отмежевалась от всяких родительских забот.

— Участие в празднике, или сообщение о приятном достижении — демонстрация самостоятельности, победа в заплыве!

— Потерпи, моя дорогая, успеешь наговориться. А сейчас будем отмечать наше второе новоселье вдвоем, а точнее, первую победу на первой дистанции заплыва! Разве нам теперь кто-нибудь нужен?

Евгения вытирала полотенцем руки, она еще не остыла от энергичной работы, ее волосы, собранные в тугой комок на затылке, тянули голову назад, что придавало молодой женщине горделивую осанку. В огромных голубых глазах засветились лукавые огоньки, которые разжигали очаг нетерпения в сердце Бориса. Он с вожделением смотрел на свою жену, уставшую, но счастливую и бесконечно ему дорогую.

— Не помешал бы официант с подносом вкусных блюд. Я чертовски голодна, что управилась бы со слоном!

— Но ты забыла о наших припасах! В сумке ветчина и сыр, сливочное масло и паюсная икра, пара бутылок красного вина. Сейчас мы все это извлекаем на стол и обмываем все то, что нам удалось сделать в этом городе, в офисе и квартирке. У нас все получается! Разве не так, моя женушка? — Борис говорил, а сам накрывал на стол, откупоривал бутылку вина. Евгения укладывала нарезанную ветчину и сыр в тарелочки, ополаскивала застоявшиеся бокалы для вина.

— Нам стоит побыстрее приобрести холодильник, муку, дрожжи и прочее кухонное, духовка в печи есть, и я буду потчевать тебя обалденной стряпней, какой научила меня мама. Я бы добавила к твоим словам: у нас все счастливо получается! — Евгения подставила бокалы Борису, и, темная струя из бутылки, наполнила их. — Я выпью это вино за своего любимого мужчину!

— Я выпью за свою любимую и счастливую женщину!

Они осушили бокалы стоя, и долгий нежный поцелуй стал их закуской. Оторвавшись друг от друга, они дружно расхохотались и принялись поглощать съестное. Все было так просто и прекрасно, аппетитно и вкусно, на душе от успеха так упоительно, что они не смогли долго сдерживать кипевший в сердцах восторг от существования друг друга, от того, что они принадлежат друг другу и, повинуясь желанию, самому могучему из всех желаний, Борис подхватил Евгению на руки и понес на широкую кровать, на которой они еще не спали, опустил ее улыбающуюся и счастливую, опершись на колено, стал целовать ее грудь. Она обвила его шею руками и отвечала томными возгласами, теряя все ощущения, кроме одного любовного, пронзительного, неописуемого полета.

Когда она опустилась на землю и опомнилась, то, улыбаясь, прошептала:

— Боря, я ощущаю себя в безлюдной, но благодатной пустыне, как хорошо сознавать, что со мной только ты и никто, и ничто не оборвет наше упоение друг другом!

— Милая, я без ума от тебя. Как часто я мечтал о тебе, то есть о своем счастье, но я не предполагал, что оно может быть такое огромное, больше меня во много раз!

— Любимый, я переживаю то же самое. Я бесконечно хочу тебя. Я даже боюсь офиса: там наша работа, а я не могу равнодушно на тебя смотреть.

— Ты верно подметила, я — тоже. Нам придется брать себя в руки, а потом привыкнем.

— К чему?

— К тому, чтобы умело держать себя в руках.

Евгения звучно расхохоталась.

— Не могу представить себя в своих руках. Этак, р-раз, и подхватила себя! — Евгения захлебывалась в смехе.

— Действительно, любопытная картина: я сжимаю себя жесткими пальцами и швыряю себя на стул, подальше от тебя! Работай, иначе упеку тебя под стол! — заражаясь смехом жены, хохотал Борис.

— Все-все, хватит, иначе в животе начнутся колики, — вытирая слезы смеха, не могла остановиться Евгения.

— Но я, схваченный самим собой, держу себя в руках до дверей нашей квартиры, и только она за нами захлопывается, я бросаю себя в твои объятия! — с этими словами Борис опять обхватил жену, и под ними снова закачалась земля, стены и потолок.

«Я буду всегда счастлива, я уже счастлива, — говорила себе Евгения. — Я имею его, он — меня. Это как полный кошелек, даже гораздо больше. Я обладаю им, он — мною, что еще нужно? Он в моем сердце как большой огонь, от которого так тепло. Но я стану абсолютно счастливой, когда вдруг почувствую под сердцем его ребенка, частицу его самого и буду носить с собой. Но когда эта частица превратится в живую радость, счастье мое станет необратимым! Я свободно и легко взмахну крыльями счастья, и буду парить над просторами земли, наслаждаясь жизнью вместе со своей семьей. Какое счастье ощущать себя полноценным человеком, не содрогаться от гнета прошлых лет, не дрожать от страха! Как хорошо, что красноярский кошмар остался в прошлом».

XXIV

Знакомств у Петракова, с легкой руки Сергея Петровича вбросившего в игру дело об инфарктах, вскоре оказалось целая дюжина. Ни радоваться, ни огорчаться такому обстоятельству Борис не мог: горизонт поиска с каждым днем расширялся, информация накапливалась, выводов пока никаких. Вопреки ожиданию, география места жительства пострадавших весьма разнообразная. Это были уроженцы Севера, Урала, Белоруссии, Казахстана и Сибири.

Сегодня с помощью Жени он попытается построить какую-то логическую цепь, у него уже наметилась канва, надо бы высказаться, но генерал в отъезде, а Евгения что-то не в своей тарелке. Он заметил неадекватность ее настроения еще вчера, когда вернулся домой после очередной встречи с клиентом. Женя, как ему показалось, чем-то испугана и сдержанно возбужденная.

— Женя, ты чем-то расстроена? В чем дискомфорт твоего самочувствия?

— Пустяки, в компьютере произошел сбой, я чуть не потеряла последнюю информацию о казахстанской девушке, скончавшейся месяц назад от инфаркта.

— Все обошлось благодаря твоему опыту! — многозначительно сказал Борис улыбаясь. — Займемся ужином, я изрядно проголодался.

Затем они поужинали и уселись к телевизору, чтобы послушать новости на ведущих каналах, высказать свои впечатления от прожитого дня.

Исподволь наблюдая за женой, он отметил, что вчерашнее состояние не улетучилось, а обозначилось резче: она рассеяна и едва уловимо вздрагивает, когда он к ней обращается. Что бы это значило, кто постучался мохнатым пальцем в ее неокрепшую от потрясений душу, которую он до конца еще не изучил, как учебник по философии или математике, где прорва недосягаемых понятий и формул, не пригождающихся в повседневности?

— Женя, я хотел кое-что обобщить в собранной нами информации, но твое состояние мешает мне сосредоточиться. Что же все-таки произошло в офисе во время моего отсутствия?

— Милый, не волнуйся, в офисе ничего со мной не произошло. К нам никто не приходил и никто не звонил.

— Тогда почему ты рассеяна и вздрагиваешь на мой голос? Я же вижу, не мучь себя и меня. — Борис налил воды из графина, жадно выпил, словно на дворе стоял знойный июль, а он полдня пекся на солнце. Глаза его умоляли и страдали. Евгения видела подобные глаза у Бориса в Красноярске, когда он лежал в больнице, а она должна была покинуть его. Теперь она знает причину внезапного бегства, что объясняло то состояние молодого человека. Неужели Борис подумал, что кто-то пытается вновь шантажировать ее прошлым? Эта мысль покоробила ее, словно фанеру выставленную под дождь.

— Милый, поверь, без тебя никто не приходил и не звонил, не было никакой почты. Все осталось в прошлом. Его съело время.

— Хорошо, я верю: все прошлое поросло быльем, но тогда скажи, в чем твоя тяжесть? Что-то легло на твою душу и придавило? Я настаиваю.

— Что ж, рано или поздно, но ты узнаешь: то, чего я боялась, но все же, о чем молила Всевышнего — свершилось!

— Ты беременна? — Борис едва не подскочил на стуле от радостной вести, но сдержал свои эмоции. Он еще не знал: хорошо это или плохо, кричать караул или ура! Пока лучше всего, не вибрировать. — Как мне тебя убедить, что с тобой больше не произойдет красноярского кошмара? Ты же сама прекрасно знаешь причину и говоришь: все осталось в прошлом!

— Да-да, но, оказывается, я ошибаюсь: страх не знает границ, и время над ним не властно. Страх, как разгневанный «Каменный гость», неудержим в своей поступи.

— Но ты уверена?

— Сегодня я ходила в больницу, и свои предположения по поводу просрочки месячных, высказала участковой акушерке, — сказала Женя, поймав укоризненный взгляд мужа. — Осмотр ничего не дал, слишком мало времени, но она все же подтвердила мои опасения. Как я могла так легкомысленно себя повести? Ведь столько есть средств защиты от зачатия!

— Да, но ты же пользовалась иными.

— Все оказалось ненадежно. Видно, Провидению это не угодно. Я совершала грех.

— Не расстраивайся, от этого я любить тебя меньше не стану, наоборот, крепче! Брак, замешанный на горячей любви, долго не остывает. Его может остудить разве что смерть.

— Спасибо, милый, я не сомневаюсь, но страх будет преследовать меня до конца срока и боюсь: он меня раздавит своей каменной пятой.

— Ты должна справиться, прогнать его, ты сильная, я тебе помогу.

— Как? Я не вижу способа.

— Я сведу тебя с ведущим гинекологом столицы, и ты будешь у него консультироваться. В его распоряжении самое современное оборудование, позволяющее следить за ходом беременности и развития плода.

— Но что это даст, если виной всему я?

— Женя, милая, не клевещи на себя, я тебя умоляю, верь в добрый исход. У тебя нет патологии, ты здорова и прекрасна! Я тебя люблю, и у нас родится здоровый ребенок. Верь в добро, договорились?

— Я верю! Вера в добро помогла мне полюбить тебя, она хорошая целительница, но мы все же поторопились.

— Возможно. Исправлять что-либо поздно.

— Почему же, можно заранее освободиться от плода. Только я так боюсь всяких болей.

— Я не отвечаю согласием, но если дело дойдет до этого, можно применить современные препараты, которые снимают боль. Но давай не будем спешить.

— Хорошо, а теперь займемся делом. Ты хотел кое-что обобщить, у меня тоже есть некоторые соображения в ходе нашего расследования.

— Любопытно послушать. Выкладывай.

— Пожалуйста. — Евгения собралась с мыслями, высветила в компьютере табличку со статистическими данными и продолжила ровным голосом: — Ежегодно в России регистрируется более семисот тысяч инфарктов миокарда. Почти тридцать процентов людей из них до тридцати лет. Что становится причиной болезни сердца: приобретенный недуг или наследственный? Статистика здесь размыта. У наших клиентов безусловно приобретенный! Посмотри, какая география. Урал с его крупнейшими промышленными центрами и грязными городами, понятен. Часть наших клиентов оттуда. Белоруссия страдает от Чернобыля, тоже понятно. Но Север страны, и Сибирь тоже богата инфарктами, а на Алтае рождаются желтые дети… — Евгения умолкла.

— Каков же вывод?

— Я не знаю, но мне первоначально казалось, что выплывает какая-то закономерность. Теперь же я этого не нахожу.

— Закономерность существует, надо ее искать, продолжать сбор информации. Например, Алтай и Саяны стали свалкой ступеней ракетоносителей. Они туда падают. Близость Семипалатинского ядерного полигона. У меня есть нечто интересное. Послушай.

XXV

Николай Витальевич Илюшин, преуспевающий бизнесмен, один из тех, кто значился в списке генерала, на предложение Петракова встретиться и поговорить от имени Климова ответил согласием. Борис не скрывал, разговор предстоит долгий, Илюшин назвал адрес своей квартиры в пригороде Москвы, и поскольку сыщик был безлошадный, к назначенному часу выслал к его офису машину.

Илюшин оказался лысеющим блондином, выглядел на свои пятьдесят лет. Его лицо украшала и придавала профессорский вид аккуратная, подернутая серебром эспаньолка, глаза серые, проницательные, с хитринкой. Несколько тучен, как спелый перец, но свою склонность к полноте Николай аннулирует на гимнастических снарядах.

С бокалом какого-то напитка в руке, в легком спортивном костюме, он распахнул двери своей богатой квартиры перед Петраковым, приглашая входить.

— Леля, встречай гостя, — зычно крикнул он в глубину квартиры, откуда появилась лет сорока крашенная, сухопарая, с милым лицом брюнетка. В больших черных глазах недоверие.

Мужчины пожали руки, внимательно изучая друг друга.

— Борис Петраков, частный детектив, — представился гость даме. — Я по поручению генерала Климова.

— А-а, — подобрела глазами Леля, — милости прошу в гостиную.

Она подождала, когда гость снимет меховую куртку, пристроит ее на вешалке, вновь пригласила коротким жестом проходить и первая бесшумно, легко направилась в светлую просторную комнату с мягкой мебелью и акварельными пейзажами. Илюшин пропустил вперед Петракова, следуя за гостем.

— Что будем пить? — спросила хозяйка, внимательно оглядывая сыщика, непринужденно усаживающегося в предложенное глубокое кресло. — В морозный день — крепкое?

— Спасибо. Крепкое, если не возражаете, на посошок, — ответил, не торопясь, Борис. — Лучше начнем с горячего кофе, я ведь к вам надолго. С вашего позволения, мне о вас, о вашей жизни надо знать как можно больше. Надеюсь на открытую беседу.

— Если генералу поможет наше откровение, чтобы установить истинную причину инфаркта у нашего сына, мы — как на духу, — веско сказал Николай, жестом отправляя жену на кухню.

— Вот и прекрасно. Как себя чувствует сын?

— Две недели без движений. Как можно себя чувствовать в таком положении? Я день не позанимаюсь на турнике или брусьях — хожу как утюг.

— Вы бывший гимнаст?

— Да, занимался, ходил в мастерах спорта. Спортивная карьера не удалась, о чем не жалею, но любовь к гимнастике осталась. Конь, брусья, шведская стенка есть в соседней комнате. Качаю мышцы и здоров, как бык. Жена тоже. Шпагаты, сальто для нее пустяк. Потому и вопрос: что произошло с сыном?

— Анализы и заключение медиков я смотрел. Там ясно сказано — приобретенная болезнь сердца, но каким образом? Ответа, к сожалению, они не дают.

— Я убеждена — это преступление! — резко сказала Леля, внося в гостиную на подносе чашки с дымящимся кофе. — Мальчик никогда ничем не болел и вдруг такое!

— Заметь, Петраков, студент, почти отличник.

Борис, не спеша, взял предложенную чашку с кофе и стал задумчиво прихлебывать напиток, что не ускользнуло от пристального внимания хозяев.

— Вы знаете своих недругов? — Борис отставил чашку, прямо и жестко глядя на Илюшина.

Их оказалось немало. Но никто из них не имел контактов с сыном.

— Не забывайте, что внедриться могли через студенческое окружение, — предупредил Борис, — с пищей, с водой могли дозировать препарат, приведший к ослаблению сердечной деятельности. На шантаж, с целью выкачки из родителей денег, это не похоже, иначе бы при первом недомогании сына предъявили претензии, а вот на месть смахивает очень даже сильно. Есть такие на подозрении?

— Да-да! — торопливо вскричала хозяйка, и ее черные глаза заполыхали гневом, — это Кошельков, инженер Кошельков. Виктор с ним последнее время только и общался.

— Поясните? — попросил Борис, и устроился в кресле поудобнее, готовясь слушать длинное повествование.

— Четыре года назад я сбил автомашиной выскочившего на проезжую часть подростка. Мальчик остался жив, но покалечился. Суд признал меня невиновным, правда, принимая во внимание мою состоятельность, обязал выплатить компенсацию за лечение, что и было сделано.

— Кошельков с решением суда не согласился, передал на пересуд. Это дальнейшая нервотрепка, — добавила жена.

Николай Илюшин раздраженно налил себе рюмку водки, выпил.

— Через адвоката я попытался вразумить отца мальчика, и чтобы он больше нас не дергал, добровольно стал выплачивать хорошее денежное пособие. Обещал до его совершеннолетия. И выполнил.

— Кошельков от пособия не отказался, продолжал судиться со злой остервенелостью, но все безрезультатно, — со слезами на глазах, дополнила мужа Леля. — Он не скрывал к нам ненависти, желал нашему Вите такую же участь, что и его Андрею, хотя на наши средства ортопеды почти устранили мальчику хромоту обеих ног.

— Наш сын был в курсе событий, часто навешал Андрея в клинике, дома, на даче. Они были ровесниками, между ними завязалась дружба. Кошельков, видимо, осознал свое неверное отношение к нам, особенно к Вите, стал приветствовать дружбу мальчишек. Даже став студентом, Витя часто бывал у Кошельковых на даче, где, по словам сына, инженер создал настоящий научно-испытательный цех.

— Вы были против этой дружбы?

— Нельзя сказать, что бы против, но не одобряли, — холодно ответил Илюшин. — Я могу быть жестким в бизнесе, он сюсюканья не любит, но всегда по-доброму относился к пацанам. Это же тесто: можно вылепить любую фигуру, я стремился к доброте. Но я не видел этого со стороны Кошелькова.

— Отец даже запрещал мальчишкам общаться. Но где там, сын считал своим долгом дружбу с пострадавшим, скрашивая своим присутствием досуг калеки. Потом его потянуло к железякам Кошелькова. Тот вел там какие-то испытания. — Хозяйка явно показывала сожаление, что не может точно сказать, чем занимается злой и черствый Кошельков, чем мог заинтересовать студента политехнического института, что тот пропадал с другом на сомнительной даче?

— Он что, изобретатель?

— Вроде того.

— Любопытно взглянуть.

— Могу организовать экскурсию, — энергично предложил Илюшин.

— Нет-нет, — торопливо отказался Борис от услуги, — если понадобится, я сам навещу его. Вам не стоит ничего предпринимать. Дайте адрес дачи Кошелькова. Хорошо. Теперь я не откажусь от горячительного.

Что он мог обнаружить на даче, Борис не представлял. Подпольное производство наркотиков? Но Виктор Илюшин не был замечен в употреблении наркотиков. Любопытство могло вызвать у студента-технаря какие-нибудь инженерные испытания, в которых Петраков ничего не понимал. Словом, пока ничего не ясно. Чтобы как-то приоткрыть шторку, Борис поехал взглянуть на дачу, копнуть поглубже в загадочном цехе. Он рисковал быть замеченным: в зимнее безлюдье каждый человек, появляющийся в дачном поселке, приметен. Сторож мимо глаз не пропустит, потому Борис не торопился, ждал вечера. Пасмурный февральский день отряхивал на землю с туч хлопья снега, и они ложились на землю мягко и бесшумно, обновляя дорожки, а сыщик не хотел быть замеченным.

Сумерки быстро сгущались, Петраков перемахнул высокую калитку и увидел перед собой длинное строение, похожее на приземистый барак, весь участок был обнесен глухим тесовым забором. Борис осмотрелся. Никого, тихо. Скользнул к широкой входной двери барака, запертую на внутренний замок. Повозившись, с трудом отпер его и, освещая фонарем пол, прошел в помещение, которое было заставлено стеллажами, какими-то приборами, станками. Пахло мазутом и еще чем-то неизвестным, приторным, как в застоявшихся госпитальных покоях, где много людей, бинтов, крови и долго немытых тел.

«Действительно какая-то мастерская», — подумал Борис и посетовал, что темнота не даст свободно осмотреть все завалы железа и непонятного ему оборудования. Вырывая из темноты лучом фонаря часть помещения, Борис приблизился к огромному верстаку, на котором стояли вакуумные насосы. Борис определил их назначение точно. Он внимательно стал изучать оборудование, насколько позволял луч фонаря. Вот он продвинул лучик по массе насоса, скользнул дальше и обнаружил бирку, на ней значилось: геттер испарительный.

«Любопытное название, — отметил Петраков, продолжая изучать завалы на верстаке, и тут же наткнулся на замазученную брошюру. На обложке он прочитал: — Ю. Бандажевский. „Очерки радиационной патологии“»[1].

Борис осторожно, едва прикасаясь пальцами, раскрыл брошюру, высвечивая фонариком страницы, глаза жадно побежали по строчкам вызывающие интерес и нетерпение. «Черт побери, кто такой Бандажевский? Можно ли ему верить? Где издана брошюра? Гомельский медицинский институт? Мизерно маленький тираж! — посыпались безответные вопросы и восклицания. — Если это не бред шизофреника, то почему об этом кошмаре молчит пресса? Почему молчат ученые? Ошибаешься, их голоса раздаются на научных конференциях, симпозиумах, они предупреждают о грозящей катастрофе! Но их почти не слышат правительства!»

Выхватив несколько фактов и цифр из текста, Борис долго и отупело смотрел в темноту, не веря написанному, потом сказал себе:

— Но какое отношение имеет радиационная патология к парню, выросшему в Москве и совершенно здоровому? Надо взять брошюру и изучить ее в спокойной обстановке.

Успокоившись от принятого решения, Петраков продолжил осмотр помещения. Рядом стоял несгораемый сейф. Что в нем сокрыто? На сейфе многоячеечный кодовый замок. Увы, отомкнуть такой не по силам. Сожалея о недоступном сейфе, Петраков отыскал в верстаке ножовку по металлу, и в помещении раздались характерные пилящие звуки.

Шел обеденный час, Евгения, одетая в свой любимый брючный костюм, в котором приехала к Борису в госпиталь, оторвалась от компьютера, встала, чтобы предложить мужу горячий чай и бутерброды, но почувствовала какое-то движение внизу живота. Она негромко ойкнула, и осознанно встревожилась за свой плод, о котором не думала лишь во сне. Борис отодвинул от себя томик медицинской энциклопедии, вскочил.

— Ты почувствовала боль? — он подхватил жену под локоть, заглядывая ей в глаза. — Может, тебе прилечь?

— Не стоит, пройдет. Но что-то во мне происходит. Ты обещал показать меня выдающемуся гинекологу.

— Сегодня уже поздно, а вот назавтра — давай выясним, на который час он назначит прием, — Борис взял сотовый телефон и набрал номер. Никто не отвечал.

— Что-то я не верю никаким светилам, — раздражаясь на затянувшийся ответ, сказала Евгения, нетерпеливо прохаживаясь по офису, разминаясь от долгого сидения за компьютером.

— Видимо, обедают. Дозвонимся чуть позднее, — заботливо ответил Борис. — Только ты, пожалуйста, не волнуйся. Кстати, завтра у меня аудиенция с Сергеем Петровичем, он прошлый раз интересовался твоим самочувствием. Я поражаюсь его чуткости. Минут пять расспрашивал о тебе.

— Не спроста это он, — сделала заключение Евгения.

— С чего ты взяла? Нормальное человеческое внимание, он же тебя знает. Идем на кухню, пора и нам обедать.

Борис осторожно повел жену на кухню, где прибавились небольшой холодильник и мини-электроплита. Набрав в электрочайник воды, Борис включил его в розетку, а Евгения тяжело опустилась на стул. Ее знобило и кружилась голова.

— Что бы ты поела, милая? — участливо спросил Борис. — Может, выпьешь виноградного сока. Я сегодня прихватил пару упаковок.

— Пожалуй, выпью, — согласилась Евгения, и пока Борис доставал сок из холодильника, спросила: — Сергея Петровича интересовало исключительно мое самочувствие или как я освоилась с новой работой?

— И то и другое, но, пожалуй, больше самочувствие.

— Ты сказал о беременности?

— Нет, зачем преждевременно посвящать его в такие интимные дела?

— Тогда странно, с чего бы?

— Женя, но он хорошо знает, какая у тебя на душе травма, интересуется: зарубцевалась ли, или еще кровоточит? Время, действительно, прошло не так много.

— Он осуждает меня за легкомыслие. Не так ли?

— Глупости говоришь, моя дорогая женушка. Он хорошо знает твою роль в моей судьбе. Пей сок, а я займусь беконом. Ты же его любишь.

— Возьми меня завтра с собой на встречу с Сергеем Петровичем, я хочу задать ему один вопрос.

— Ты не хочешь его обсудить со мной? — удивился Борис, понижая голос.

— Тебе не стоит обижаться.

— Милая Женечка, я не обижаюсь, тем более твердо знаю, что из обиды трудно извлечь какой-то толк. Скорее, я огорчаюсь за твое расстроенное самочувствие. Вот и кипяточек поспел, пока заваривается чай, звякну-ка я еще. — Борис набрал номер. И ему ответили.

— Это Петраков Борис, протеже генерала Климова, Юрий Александрович согласен принять мою жену в любое время, завтра можно?

— Посмотрим, я вношу вас в список пациентов, если не вычеркнет, то я сообщу сегодня после шестнадцати часов. Вас это устраивает? — услышал он ответ.

— Вполне, — удовлетворенно сказал Борис, и, убрав телефон, проинформировал жену. — Записали на завтра, позвонят с уточнениями после шестнадцати часов. Вот что значит частная практика.

— Он тебе чем-то обязан?

— Не мне, Сергею Петровичу.

— Странно. Генерал — ясновидящий.

— Думаю, Климов наделен этим божественным даром, но в данном случае он, как своим близким людям, рекомендует толкового специалиста. Что ж тут странного, моя милая? — Борис налил чай в чашки, подал жене ломтик хлеба с беконом. — Приятного аппетита, Женя. Не хмурь свои голубые полтинники, которые я так люблю, что готов съесть за чаем.

Евгения кисло улыбнулась мужу, взяла хлеб и принялась сосредоточенно жевать, силясь прогнать нарастающую тревогу за свою беременность, которую она, откровенно говоря, не ощущала, за исключением прервавшегося цикла очищения женского организма. Борису подавленность жены не нравилась.

Сергей Петрович вскинул брови, когда Борис Петраков протянул ему брошюру Бандажевского. Именно ту, которую хотел прочесть, когда узнал об ученом и решил привлечь к делу Петракова. Очерки Бандажевского он, к сожалению, не читал, знал лишь их суть, но не сомневался в достоверности выводов ученого и принял их к сведению, отложив в уголок памяти. Столкнувшись с протестами родителей против захлестнувшего их детей инфаркта миокарда, многочисленных заявлений провести расследование гибели от подозрительных сердечных приступов сыновей и дочерей; доносящихся воплей молодых мамаш из роддомов по случаю рождения детей с генетическими отклонениями: расщелин, аномалий костей, шестипалых, нередко с отсутствием головного мозга — анэнцефалии, неразвитыми конечностями, и опять же требований провести расследование причин, он тогда вспомнил Евгению Кузнецову, которая, к сожалению, очаровала его любимца и вышла за него замуж. Если откровенно, в душе не одобрял этот союз. Беря в руки брошюру, генерал подумал:

«Скорее всего, с Кузнецовой ошибочка. Неужели уготован худший вариант?»

Сергей Петрович, поручая тему Петракову, не сомневался, что она будет раскручена. И все же удивился, что Борис так быстро вышел на правильный след.

— Так все же Бандажевский? — отвлеченно сказал генерал.

— Не понял? — вопросительно уставился на него сыщик.

— Садись, сынок, предстоит ответить на сложный вопрос. Где ты взял брошюру?

Борис рассказал. И в ходе своего повествования видел, как тускнеют глаза генерала.

— Мы имеем дело с уникальным преступлением. Раскрутить негодяя поможет доктор Бандажевский, которого, к сожалению, наши братья белорусы упекли в тюрьму. Но его ученики есть в Москве. Ты с ними познакомишься, прощупаешь, не из дерьма ли? Только тогда изложишь обстоятельства, подчеркиваю: только тогда. Я думаю, инженер, случайность. Хватит ли мужества замахнуться на свирепого зверя?

— Сергей Петрович, я вас не совсем понимаю?

— Ты хорошо изучил брошюру?

— Да. И у меня есть некоторые соображения относительно преступления Кошелькова.

— Не сомневаюсь, но скажи, сынок, как твоя Евгения? — генерал пристально посмотрел Борису в глаза, он отвел их. — Скажи, она беременна?

— Да. Сегодня просилась встретиться с вами, хотела поговорить. Ее что-то тревожит. Я отвез ее к вашему приятелю Юрию Александровичу. Она сейчас ждет его приема.

— Даже так. У нее патология?

— Трудно сказать, но она жалуется на дискомфорт.

— Юрий Александрович должен знать о ее прошлом все. Лишь в этом случае он сможет оказать помощь, если таковая понадобится Евгении. Я позвоню ему и попрошу принять тебя.

— Сергей Петрович, вы меня пугаете!

— Таковы обстоятельства, а ты сыщик и не должен сбрасывать ни одной непроверенной версии.

— Так что будем делать?

— Раскручивать инженера. Возьми ордер на обыск его дачи.

XXVI

Павел Кошельков ехал на дачу на подержанной «Волге». Расположение духа, судя по ухмылке, блуждающей по его пергаментному, изрезанному глубокими морщинами лицу, у него прекрасное. Эксперимент удался. Теперь он может управлять процессом, а он таит в себе огромные возможности… Мысли его были рваные, и он никак не мог точно сформулировать свою конечную цель. Безусловно, он жаждал богатства. Деньги дают свободу в испытаниях, какие он проводил в своей мастерской. Он отработает технологию и с филигранной тонкостью примется выкачивать деньги из толстых карманов новых русских, которых считал поголовно ворами и бандитами, но для этого придется приложить немало усилий, а главное, времени, которого у него не так много. Безусловно, он жаждал власти, хотя бы над отдельными личностями, которых изберет себе в жертву. Он уже насладился той местью, которую осуществил с помощью этого эксперимента и взял неплохие деньги, которыми покроет свои долги. Но все это мелко, а ему нужен триумф. Безусловно, триумф его метода, его имени!

— Метод Кошелькова, — сказал он вслух и прислушался к своему низкому голосу. — Нет, как-то не звучит. Надо подумать и назвать броско, сверкающе! Хотя обывателю все равно. Он даже не подозревает, что беккерель, как единица СИ активности радиационных изотопов и есть имя самого ученого. Зато знают закон Ома, Ньютона законы, Вольтова дуга, вольт.

На тонких и бесцветных губах Павла заиграла сардоническая улыбка. Он приехал, остановил машину и, ощущая свое внутреннее могущество, вышел и направился к калитке. Однако он понимал, что могущество, само по себе, еще не говорит о величии. Но все впереди.

Калитка оказалась отворена. Дверь в мастерскую — тоже. Недоброе предчувствие холодной волной пробежало по шкуре. Он торопливо вошел, включил электролампу. Осмотрелся. Кажется, ничего не тронуто. Он глубоко уважал себя, а потому не выругался в свой адрес по поводу рассеянности, в результате которой не запер двери, не притворил плотно калитку, а лишь посетовал, что стареет. Но в ту же минуту захлестнула новая волна озноба: замка на сейфе нет, а массивная дверь приоткрыта.

Кошельков, изменяя своей неторопливости во всем, разъяренным львом бросил к сейфу свою сутулую, затянутую в поношенное кожаное пальто фигуру и увидел на полу металлическую стружку, присел, растерянно озираясь по сторонам, словно ища ответ на вопрос: «кто же это сделал?», как почувствовал острый укол в сердце. Кошельков замер на корточках.

«Видно, эксперимент дал о себе знать, — с тоской подумал он, тяжело закрывая выпуклые, кошачьи глаза. — Как я не остерегался, а определенная доза во мне. Сколько?»

Кошельков неторопливо сунул руку в карман пальто, извлек пузырек с валокордином и накапал приличную порцию на язык, поморщился от резкого запаха и острого вкуса. Капли ему помогают. Сейчас он успокоится и посмотрит, что исчезло из сейфа. Осторожно протянув руку, открыл скрипучую дверь. Все сдвинуто со своих мест, опрокинуто. Исчезли препараты с пектином, а с цезием осталась лишь одна упаковка.

«Проклятые наркоманы, — выругался Павел, — идиоты, недоноски, подписали себе смертный приговор. Туда им и дорога. Убыток, безусловно, нанесен колоссальный. Давно следовало перепрятать».

Кошельков, прислушался к работе сердца. Кажется, не шалит. Взял тяжелую упаковку, медленно поднялся и направился в свободный угол мастерской. Там он повернул несколько раз торчащий из-под пола металлический стержень, нажал на него. Приподнялась доска, под которую он сунул упаковку.

— Что ты там копаешься, Павел Никифорович, доброго тебе здоровья, — услышал он голос сторожа, — никак пол чинишь?

— Доска проклятая плохо прибита, сейчас я ее пришью. — Кошельков поднялся, обернулся и увидел сзади сторожа двух молодых незнакомцев. — Кто это с тобой, чего надо?

— Да вот, говорят, с обыском к тебе.

Как только сторож закончил говорить, Петраков быстро подошел к Кошелькову, предъявил ордер на обыск и попытался поднять доску пола, под которую только что была брошена упаковка. Он энергично вертел торчащей из-под пола тягой, которой пользовался хозяин, но сим-сим не открывал.

— Будем взламывать, — сказал он напарнику, — разыщи лом или что-то подходящее. Понятые, будьте внимательны.

Доску взломали, извлекли упаковку. На обертке значилось: препарат цезия, 500 баккерелей для внутривенных инъекций.

— Откуда это у вас?

— Понятия не имею.

— Но мы только что видели, как вы бросили упаковку под доску пола собственноручно.

— Полюбуйтесь, вот стоит сейф. — Кошельков собирался преподать самоуверенным сыщикам урок логики, потому он говорил высокомерно, даже с издевкой. — На нем висел кодовый замок. Кто-то спилил его ночью, вот металлические опилки, понятые, смотрите внимательно, и подбросил мне эту гадость. Я понятия не имею, что это такое, наркотик?

— Не сочиняйте историю на ходу, Кошельков. Вы же знаете, сколько это стоит? Какой идиот будет подбрасывать вам препарат цезия? Это далеко не наркотик. Применяется цезий в работе вот этих геттеров, то есть вакуумных насосов. Они у вас, я смотрю, в рабочем состоянии и, я, пожалуй, запущу один из них. Только прошу присутствующих, кроме Кошелькова, надеть респираторы, которые я вам выдал, иначе это небезопасно для жизни.

Петраков решительно направился к установке, вынул из кармана на всякий случай припасенный «лепесток», повязал на лицо. Понятые и напарник последовали его примеру.

— Готовы? Я включаю установку, — Петраков сделал движение к кнопке, но возглас хозяина мастерской остановил его.

— Не смейте, я не имею защиты органов дыхания!

— Вот это лучше. Понятые, запомните эти слова. Они будут точно записаны в протоколе.

— Вам не удастся сфабриковать против меня дело.

— Доказать вашу вину поможет ученый Бандажевский. — Петраков вынул из папки книжку в целлофановом мешочке. — На этой брошюре достаточно отпечатков ваших пальцев, что доказывает ее тщательное изучение. Далее вы придумали чудовищный способ поражения сердечных мышц, что вызывает инфаркт миокарда. Виктор Илюшин ваша первая жертва. Он умирает: в тканях сердечной мышцы более тысячи беккерелей цезия, которые он вдохнул в вашей мастерской при работе этой сатанинской установки. Но и вы, господин инженер, хватили дозу паров цезия, и, как следствие, у вас сегодня произошел микроинфаркт. Вот почему вы боитесь работы этой адской установки! — внутренне торжествовал Петраков, пристально смотря на Кошелькова, который, казалось, позеленел от злости и ненависти к своему разоблачителю. — Я бы мог далее изложить ваши тайные намерения, но боюсь, с микроинфарктом не довезу вас до кардиологического центра. Помогите задержанному пройти в машину.

Сторож и напарник Петракова подхватили остолбеневшего Кошелькова, повели на выход, где поблескивало солнце, на ветках шебаршились воробьи, предчувствуя приближение весны и тепла, на пологих крышах дачных домиков, что присыпаны недавним снегопадом, набирала силу капель. Инженер хоть и досадовал, но не сопротивлялся, лихорадочно думая о том, что же еще известно этому черту, который с интуицией самого Сатаны пытается разоблачить его интеллектуальное преступление. Знает ли, в каком месте на прошлой неделе побывала его установка?

— Да, забыл вам сообщить, чтобы вы не выкручивались, — сказал Петраков, а Кошельков похолодел: знает! — Установлено, сколько, где и когда вы приобретали дорогостоящий и редкий препарат. Тут вы, надеюсь, отрицать не станете. Если вы изменили подпись в накладной фактуре, не беда, повезем на очную ставку.

«Кажется, больше сыщик ничего не знает», — успокоил себя Кошельков.

— Я буду все отрицать, и пороть по швам ваше корявое шитье, — зло ответил задержанный, — доказывайте, нечего зря хлеб жрать.

— Браво, — ответил Петраков, — люблю людей с чувством юмора.

Месть Николаю Илюшину Павел Кошельков вынашивал с того дня, когда стало ясно, что его пятнадцатилетний сын после столкновения с автомашиной останется калекой. Он долго искал способ, чтобы не размениваясь на мелочные уколы, принести такую боль преуспевающему в бизнесе неприятелю, какую тот причинил семье Кошельковых. Сначала он пытался добиться справедливого решения суда: наказать виновного по всей строгости закона. Он не хотел слушать никакую аргументацию в пользу Илюшина. Для него аргументация наглядная: его сын покалечен, то, что он сам выскочил на проезжую часть, не снимает вины с водителя. Но суды во всех инстанциях не посчитали его виновным. Для Кошелькова все ясно: Илюшина защитили его деньги.

Между тем время шло, подросток превратился в юношу, как и сын Илюшина Виктор. Несчастный случай сблизил парней, они подружились. Став старшеклассником, Виктор показал тягу к технике, и однажды вместе с сыном Павел Никифорович привез его на дачу в свою слесарную мастерскую, где можно точить, варить, сверлить металл, конструировать, изобретать.

Кошельков не может теперь признаться, что привез юношей на дачу с каким-то умыслом. Но то, что он видел всякий раз, как тоскливо сидит Андрей на табуретке, неспособный встать к станку, а его друг увлеченно точит, сверлит, варит металл, изготовляя орудия труда для дачи, возвращало к остывшей мести. Однажды, в очередной приезд на дачу, Андрей попытался самостоятельно включить элетросварку, чтобы сварить самодельный культиватор. На костылях он приблизился к рубильнику, потянулся к нему рукой, костыль выскользнул из-под мышек, ноги у несчастного подкосились, и он снопом рухнул на пол, разбив в кровь лицо. Раздался крик, Виктор подскочил на помощь другу, подхватил его окровавленного. Андрей в истерике вырывался, отказываясь от сочувствия и помощи, брызгая слюной и кровью разбитого рта. Кошельков с ненавистью глянул на цветущего здоровьем сына недруга, и вернул себя в кратер вспыхнувшей жажды мести.

Во время командировки в Гомель он случайно приобрел брошюру о научных открытиях Бандажевского, и они потрясли. В пытливом уме инженера стало что-то вырисовываться. Кошельков изучил все, что написал и опубликовал доктор и ясно увидел, как осуществит месть.

— Виктор, брось ты пустую затею с вечным двигателем, — как-то сказал Павел, — давай лучше поколдуем с геттером, где титан можно заменить цезием. Посмотрим, насколько увеличится КПД. Это ж десятки тысяч рублей экономии. Но сначала разберись в их работе, — наставлял студента Павел. — Давай запустим геттер, понаблюдаешь, может быть, сам до чего додумаешься. Согласен?

— Ученье — свет, — кивнул головой Виктор. — Давайте запускать.

Павел включил установку и удалился во двор, а парень остался контролировать работу геттера. Никакого рационального зерна Виктор не извлек, путных мыслей не появилось, но расход цезия был зафиксирован.

— Ладно, в другой раз запустим два. Один титановый, другой цезиевый. Сравним, может быть, что-нибудь да увидишь. У тебя светлая голова.

— А вы нашли ключ?

— Похоже. Но я хочу, чтобы и ты пошевелил мозгами. Одна голова хорошо, две лучше. Словом, нужен оппонент, другая точка зрения.

— Хорошо, когда приходить в другой раз? У меня скоро зимняя сессия.

— Ты же знаешь, зимой на даче я бываю каждые выходные. Давай весь воскресный день посвятим установке. Если добьемся успеха, неплохо заработаем.

— Не в деньгах дело, а в самом деле. Я приду на весь выходной.

Кошельков рассчитал: после нескольких продолжительных дежурств у работающих геттерных насосов испаряющегося и неиспаряющегося характера, какими и были два экземпляра, стоящие в мастерской, Витька схватит дозу, за которой последует патология. Павлу установки вылезли в копеечку, и теперь он сильно нуждался в деньгах.

«Если все получится с парнем, разбогатею! — крутанул мозгами Кошельков. — К сожалению, в таком случае я становлюсь интеллектуальным киллером. Но, увы, такова жизнь мстителя!»

Виктора поглотили исследования. Ему жаль, что отсутствовал Андрей, который в очередной раз лег в больницу к ортопедам. Сеансы работы геттеров следовали один за другим. Виктор строго выполнял наставления инженера, никуда не отлучался, ежечасно записывал показания приборов, расход препарата. Парень, разумеется, никакой опасности для себя не видел, радуясь успеху и первым солидным деньгам, которые получит вместе с инженером в качестве вознаграждения за ценное изобретение. Парню не повезло, однажды на гимнастическом снаряде в спортивном зале института его настиг инфаркт.

XXVII

Евгения с некоторым страхом смотрела на доктора, который собирался ее осмотреть.

— Так говорите, у вас третья беременность? — задал доктор вопрос, когда она уселась сбоку от него в светлых джинсах и нежно-розовой кофточке из шифона.

— Да, — односложно и сухо ответила Евгения.

— Как они протекали?

— Я ложилась на сохранение. Железодефицитная анемия.

— Как проходили роды, я имею в виду их продолжительность? — доктор старался не смотреть на пациентку, стесняясь своих внезапных фривольных мыслей.

— Я мучилась несколько часов. Но все обошлось благополучно. — Евгения говорила с трудом, во рту у нее пересохло, как от суховея.

— Вы ничего не скрываете? — Комельков пристально посмотрел на женщину, но в его припухших от полноты глазах не было никакой подозрительности, а благородное, открытое лицо источало доверие. Но вопрос напугал пациентку.

— Нет! — вскрикнула она, бледнея, с выступившей испариной на лбу. Не могла же она сказать этому человеку, что у нее дважды рождались уроды от рокового сожительства с родным братом и отцом!

— Успокойтесь, ведь ничего страшного не происходит. Сейчас я вас осмотрю, определю степень вашего беспокойства, насколько оно преувеличено, а я в этом не сомневаюсь, выдам рекомендации, полечимся и все войдет в норму. Ваш прежний диагноз меня не страшит. Положитесь на мой многолетний опыт. — Юрий Александрович говорил мягко, но с огромной уверенностью в голосе, от которой становится теплее и озноб страха улетучивается.

— Только на него и уповаю, доктор, — Евгения вымученно улыбнулась.

— Вот так уже лучше, — ответил искренней улыбкой доктор.

— Но у меня странные ощущения.

— В чем они выражаются?

— Я бы сказала, симптом другого человека.

— Когда это началось?

— С прекращением цикла менструации.

— Понятно. Готовьтесь к осмотру, прошу вас в кресло, вы же не новичок. — Юрий Александрович что-то писал в карте. — Возьмем у вас все анализы, какие полагаются, посмотрим новейшими аппаратами. Все в наших руках. Ну вот, вы готовы к осмотру. Начнем, Алла Михайловна, — все тем же мягким, но уверенным голосом говорил доктор, и Евгения чувствовала себя увереннее, страх прошлого проходил. В эти минуты она молила Бога, чтобы Он тоже обратил на нее взор и окончательно убил в ней память о прошлом кошмаре, вселил в нее веру в благополучный исход. При последних словах врача Евгения зажмурилась, но успела поймать взором добрые, по-отечески смотрящие на нее глаза доктора, и пока он изучал ее, видела своим сознанием эти глаза, подбадривающие и обнадеживающие.

После осмотра Евгения не могла определить по настроению и выражению лица доктора о результатах. Ничего не говорила и его фраза:

— Так-так, как я и говорил, теперь посмотрим вас с помощью новейшей аппаратуры. Прошу пройти с Аллой Михайловной в соседний кабинет.

Юрию Александровичу хватило самообладания, чтобы пациентка ничего дурного не заподозрила и попросил прийти завтра, в этот же час. Все анализы будут готовы, и он назначит лечение, если такое понадобится. Евгения не знала, что доктор, пока она переходила в кабинет компьютерной диагностики, разговаривал по телефону с встревоженным генералом Климовым и пообещал ему выслушать мужа его новой пациентки.

«Да-да, его стоит послушать, — думал доктор, а в голове стучала, словно молотком о наковальню, ее фраза: симптом другого человека».

Юрий Александрович, после исповеди Бориса Петракова, которого он выслушивал за кружкой пива в уютном, но дорогом баре, решил пока не говорить об истинном состоянии его жены, поскольку он и сам не знал его. И когда Петраков умолк, изложив красноярский кошмар своей жены, доктор долго молчал, отхлебывая пиво из кружки.

— Спасибо за откровенность, Борис. Случай не ординарный. Я пока ничего не могу тебе сказать о своих наблюдениях, они недостаточны, чтобы вынести медицинский вердикт, но скажи, Сергей Петрович к вам расположен исключительно по-отечески или им движет служебный долг?

— Если для вас это имеет принципиальное значение, то в отношении Евгении и меня — отеческая забота.

— Да-да, такая великолепная молодая пара. Это похоже на Сергея Петровича. Но, забегая несколько вперед, все же смею предположить и служебный долг тоже. Люди такой величины и мягкого сердца не могут не принимать близко трагедии молодого поколения. Мне кажется, тогда, в Красноярске, генерал Климов ошибся, нет-нет, его поступок благороден. Евгения действительно невиновна, но теперь он понял свою ошибку.

— Но в чем она заключается? — воскликнул Борис, привлекая внимание немногочисленных посетителей бара. — Не хотите ли вы сказать, что он раскаивается?

— Ни в коем случае. Его действия сегодня далеки от раскаяния, я не могу сейчас сказать на этот счет ничего определенного, надо многое взвесить. Это такая глыба.

— Но что же происходит с моей женой? У нее патология?

— Патология есть, не скрою. Но все в наших руках, молодой человек.

— «Синдром Бандажевского»? — тихо, но внятно произнес Петраков, — как мы с генералом все это теперь называем. — Борис заметил, как дрогнули губы у доктора, как торопливо он поднес кружку ко рту, закрывая ею часть лица, как опустил веки, прикрывая ими промелькнувший от неожиданности испуг. Но слишком много уделяли внимания педагоги при обучении сыщика именно наблюдениям за мимикой собеседника, которая может рассказать значительно больше, чем иная улика, чтобы он пропустил эту неожиданную, быструю как ток, реакцию доктора на его слова. — Не надо ничего говорить доктор, я все понял по вашему поведению.

— Спасибо, Борис. Я несколько лет работал в Красноярске с Сергеем Петровичем экспертом. Он перетащил меня сюда. Правда, вскоре я ушел из органов, открыл частную практику, но генералу постоянно оказываю услуги. Он мало кому доверяет и очень немногих приближает к себе. Я вижу, ты в их числе. Скажи откровенно: Петрович затеял какую-то грандиозную акцию?

— Я лишь могу догадываться по его поручению. Да, я веду одно очень сложное дело. Но говорить что-либо не имею права.

— Хорошо, появится необходимость, генерал привлечет и меня. Но давай не будем преждевременно драматизировать положение с Евгенией. Все в наших руках. Завтра-послезавтра все выяснится. Скажу, я намерен привлечь к обследованию твоей жены одного из учеников Бандажевского. Он ведущий специалист в кардиологическом центре.

— Санданович?

— Да, ты с ним знаком? — Комельков уже не скрывал своего удивления от осведомленности сыщика.

— Пока нет, только по информации, идущей из канцелярии Климова. Получил ее буквально перед нашей встречей.

— Если не секрет, в каком ракурсе видится помощь следствию его обширные знания в области медицины?

— Консультации по поводу дела, о котором я уже упоминал. Чуть расшифрую: он предполагается главным экспертом в одном следственном эксперименте.

— Чрезвычайно интересно, черт возьми! — блеснул доктор огоньками заинтересованности в глазах. — И последнее, Борис, скажи, бывала ли Евгения в Железногорске или в соседнем с ним районе?

— В Железногорске вряд ли, все же это и теперь закрытый город, атомный монстр, а вот ниже зловещего комбината бывала и в отрочестве, и в юности, и с первым мужем. У нее дядя живет в Большом Балчуге, летом девчонкой там пропадала вместе с отцом, моржиха, плавает отменно. Вы думаете, есть связь? — встревожился Борис.

— Цепочка, не скрою, возможна.

— Это угрожающая патология? — Борис в секунду взмок.

— Нет-нет, упаси Бог, это совсем не то, о чем ты подумал. Ее жизни пока ничто не угрожает, но цепочка возможна. Какая, сказать трудно? — развел руками Комельков. — Скорее всего след джина, которого человек выпустил из бутылки, а водворить назад не в состоянии.

— Почему именно она стала жертвой? Рядом с ней там всегда находился ее отец, — ухватился за спасительную соломинку Борис. — Он здоров как бык.

— Загадки человеческого организма — вечная тема. Допущу одно весьма вероятное предположение. Крепкий мужик, находящийся в отпуске, да еще на диком бреге, как правило, не просыхает, а это защита, милый мой, понадежнее многих противорадиационных препаратов. Девочка что, цветок, свеженький неокрепший организм! Меня бесконечно возмущало расположение детского оздоровительного комплекса «Таежный» рядом с чудовищем двадцатого века, который из-за несовершенства технологии дозирует летучую фазу плутония в окружающую среду.

— Не хотите ли вы сказать, что оздоровительный комплекс, то бишь гигантский пионерский лагерь, задуман коммунистической верхушкой и атомщиками, как наглая фальсификация благополучия на берегах крупнейшей реки мира, как утверждение безвредности этого чудовища?

— Именно, дорогой сыщик! Мы же не знаем, каково здоровье тех тысяч ребят, которые приезжают из загазованного Норильска вдохнуть свежих ветров сибирских! И, к сожалению, не узнаем, государство в этом не заинтересовано. В свое время, мне пришлось участвовать в одной комиссии по обследованию зоны прилегающей к зловещему комбинату. Были иностранцы, представители «Гринпис». Когда мы сунулись ко всем этим хранилищам, иностранцы идти отказались, так как нас никто не снабдил эффективными защитными средствами. И только мы, русские — поперлись. Бараны.

Борис слышал неподдельную горечь в словах доктора, этот умышленный переход на просторечный стиль, как бы подчеркивая трагедию простого человека, обывателя, которым является каждый землянин. Джину без разницы кого поражать: богатого или бедного, сытого или голодного, крепкого или тщедушного, образованного или малограмотного. Ему все равно, если обыватель не защищен и окажется в том месте, где гуляет джин, именуемый радионуклидами.

Придя домой, Борис под предлогом воспоминаний взялся листать фотоальбомы. У Евгении нашел вырезку из газеты семилетней давности. Женя стояла на пьедестале с венком на голове и повязанной на груди чемпионской лентой. «Заплыв „моржей“ в оздоровительном лагере „Таежный“ проводили каждый год и в каждом заезде». В заметке прочел фамилии участников заплыва. Назавтра отправил факс в Норильск, с просьбой сообщить место нахождения и состояние здоровья молодых людей. Ответ получил неутешительный. «Морж» Саша Гущин — студент Красноярского университета находится в послеоперационной реабилитации. Парню удалили почку. О третьем герое заплыва сведений не получил.

«Удалили почку, — размышлял Борис, — совпадение или закономерность, подтверждаемая исследованиями Бандажевского? Однозначно ответить на вопрос никто не готов, разве что сам исследователь».

В памяти высветилась страничка из школьной программы. Мракобесие средневековой инквизиции. Католическая церковь пытками и кострами выжигала передовую мысль, научное слово. Она тормозила развитие науки, боялась ее. Пытала Галилея, требуя отказаться от его воззрений на мир, обвинила в ереси и сожгла на костре Джордано Бруно, запрещала учение Коперника изложенное в сочинении «Об обращениях небесных сфер». Никогда Петраков не принимал этой борьбы, а теперь?

Сейчас одни ученые настаивают на продолжении ядерных испытаний, поскольку отечественный ядерный щит дырявый и надо его латать, они за наращивание мощности атомных электростанций, за развитие космической науки, отбросами которой засорены десятки тысяч квадратных километров сибирской тайги. Ученые-экологи кричат обратное: «Остановитесь, человечество в опасности! Не трогайте гены, не ворошите ядерного монстра, оставьте в забвении мысль о клонировании человека!» Как перекликаются дремучие действия инквизиции с современностью! Движение к вершинам технократии опасно. Иными словами, постижение Божеской силы, то есть открытие разрушительных законов, применение их на практике — это всегда многомиллионные человеческие жертвы. Но ведь каждому яду есть противоядие… Борис убежден в том, что если есть способ расщепления ядра атома и выделение колоссальной энергии, есть во Вселенной закон сбора ее в один так сказать колпак, так, чтобы вредное воздействие не распространялось по Земле, не губило живую плоть. Эта энергия должна быть управляемая. Не загнанная в бетон и железо, а как-то иначе, управляемая по законам Вселенной. Этот закон надо искать. Кто-то из ученых откроет его? Остановись наука на данном этапе в познании мира, она никогда не обуздает ядерного монстра. И принятый злой закон о ввозе отработанных ядерных отходов в нашу страну из-за рубежа так и будет заражать Урал, Сибирь. Выходит человечество должно пройти через уничтожение себе подобных, и он, Петраков, на этом пути жертва. Стоит ли бороться за себя и Евгению? Всему разрушительному он сказал — нет! Всевышний создал себе подобного человека, то есть наделенного Разумом, но позволит ли Он сравняться ему с Его могуществом? Успеет ли человечество открыть все законы управления Вселенной, скажем до очередного смещения Земной оси, до нового Всемирного потопа? Жалкие попытки! Они становятся более ничтожными на фоне того, что люди до сих пор не могут ответить на очень простые вопросы, скажем, кто построил египетские пирамиды, какие тайны заключены в них? Так стоит ли ломать копья? И все же, так и хочется закричать: люди, отрекитесь, остановитесь!..

Дело Кошелькова полностью поглотило Петракова, и он целыми днями пропадал то в библиотеке, изучая различные справочники, то на консультациях медиков и не находил свободной минуты для Евгении, возвращаясь домой поздно и удрученный накопившимися сведениями и выводами. Через несколько дней после встречи с доктором Комельковым, едва войдя в квартиру поздним вечером, услышал раздраженный голос Евгении:

— Ты совсем забыл обо мне, Боря, меня не на шутку тревожит затянувшаяся консультация у Комелькова. Он что, забыл обо мне?

— Он же приписал тебе курс лечения, — неуверенно возразил Борис.

— Приписал укрепляющего характера. Но он обещал иные консультации у докторов. И эти бесконечные ссылки на занятость участников консилиума? С какой стати одно светило будет обращаться к другому, если вопрос прост? Либо я безнадежно больна, но ведь не ощущаю особых недомоганий и болей, либо по-прежнему неполноценна!

— Женя, о чем ты говоришь!

— Страх получить еще одного мутанта пересилил мое желание рожать.

Евгения не смотрела на мужа, подавая на стол ужин, за который с жадностью принялся Борис. Последняя реплика застала Бориса врасплох, хотя он внимательно слушал жену, допивая крепкий чай из большой узорной чашки. Он на секунду растерялся, но внутренняя пружина самообладания сыграла быстро, поставив его на место.

— Чем продиктовано твое желание, моя дорогая Женечка? — обеспокоено спросил он, отставляя, пустую чашку.

— Признайся, ты не ожидал моего хода? — пытливо всматриваясь в глаза мужа, ревниво спросила она, прекращая греметь посудой. — Тебе он неприятен?

— Все неприятно, что делается против естества. Но ты не ответила на мой вопрос.

— Так же, как и ты не ответил на мой, — нахмурила тонкие брови Евгения, окончательно освобождая себя от уборки со стола, уделяя все внимание разговору.

— Хорошо, не ожидал, но ты огорчена, моя любовь?

— Напротив, мой милый, в твоем «не ожидал» глубокий смысл: либо ты ничего не знаешь о моем истинном состоянии и огорчен, либо знаешь и внутренне обрадовался.

— Хорошо, буду откровенен, я огорчен. Но точно знаю, что тебе ничто не угрожает, иначе бы Комельков не тянул с окончательным диагнозом и мне бы все сказал. Поверь, Женечка, все будет хорошо. Завтра я встречаюсь с Комельковым по поводу нашего эксперимента и передам наш разговор. Ты согласна?

— Согласна, если от меня у вас нет секретов. Я то чувствую в себе перемены!

— Какие? — насторожился Борис, отмечая, как от предчувствия чего-то необычного, его охватил озноб.

— Я уже говорила Комелькову: симптом другого человека.

— Вот что? — испуганно воскликнул Борис. — Как же доктор повел себя?

— Спросил, когда это началось, но я не поверила ему: он подумал, что у меня поехала крыша, — Евгения взяла стул и вплотную подсела к мужу, чтобы лучше чувствовать его возбуждение, его магнитные волны.

— Что же ты ответила?

— Это началось с момента, когда не дождалась месячных.

— Наверное, все женщины чувствуют зарождение в себе другого человека, — отхлынул страх от сердца Бориса, а дышать стало легче. — Ты это имела в виду?

— Ты нашел хорошее толкование моему симптому. Комельков на это не выдал никакого резюме, а пригласил в кресло. Что бы это значило?

Борис беспомощно развел руками.

— Если ты говоришь это без иронии, то мое невольное толкование действительно самый разумный вывод.

— Нет, это совсем другое, во мне идут перемены.

— Ты хочешь сказать, что охлаждаешься ко мне? — спазм отчаяния стискивал горло Бориса, как удавка.

— Ничего подобного, ты самый желанный и самый дорогой человек, которым я никак не могу насладиться, по которому бесконечно скучаю. — Она прильнула к мужу, удавку отпустили, и они слились в долгом поцелуе, за которым последовали характерные звуки утоления любви и полета на седьмое небо. И в этом полете она впервые ощутила себя рулевым, но, набирая высоту, она всякий раз срывалась в штопор, едва не разбивалась о землю. Усилием воли она подавляла в себе горечь от падения, а любовь к мужу вновь возносила ее ввысь, она парила, стремясь к цели, но так и не достигла ее. Опустошенная, она прильнула к мужу, уткнувшись ему в подмышку, и долго лежала без движения, не смея заговорить, не выдать настроения близкого к испугу. Она еще не пыталась сделать какой-то вывод, но нехорошее суждение о себе цепной собакой рвались в ее разгоряченный мозг. Вскоре она заснула, и ей снова снился бегущий по полю Вихрь из легенды, и она стережет его у деревенского, старинного плетня из ивы, с топором, намереваясь вонзить его в самый центр спиралью вьющегося Вихря. Но она все же не успевает сделать последнее движение, поскольку завихрение превращается в туманную спираль галактики Млечного Пути, она же, как плавающая звездочка, захваченная гравитационными силами, исчезает в неизмеримом пространстве.

XXVIII

— Мы имеем дело с весьма хитроумным, я бы сказал, научным преступлением, основанном на исследованиях вашего учителя Бандажевского. И нам без вашей помощи не обойтись. — Борис Петраков сидел в кабинете у ведущего кардиолога Михаила Сандановича и с интересом смотрел на энергичного, но уставшего человека, которому он давал не более тридцати пяти лет. Лоб у него круглый и высокий, прикрыт белым чепчиком, но главное назначение чепчика — держать в повиновении пшеничную солому доктора, которая беспардонно рассыпалась во все стороны, если он был без головного убора.

— Как же мог гений ученого способствовать преступнику! Это невозможно, — доктор обескуражено смотрел на сыщика.

— Ну, скажем, он не пионер. Гений Курчатова, Сахарова успешно используется для умерщвления сотен тысяч человек. Очень многие и сейчас натыкаются на разбросанные по свету грабли творчества этих и других гениев. Но их никто не считает даже косвенными сообщниками преступников. Они великие люди.

— Чем крупнее преступление, тем масштабнее личность, совершившая его. Помните афоризм из нашей действительности. Чем больше украл, тем меньше срок наказания.

— Величие ума, без величая души, подобно телесному уродству, скажем, горбуну. Кто же виновен? Каждому яду есть противоядие. Феномену появления ядерщиков, с открытием ядерных цепных реакций, созданным чудовищным оружием, должен появиться феномен, который даст противоядие. Но его нет!

— Отчего же нет? Возможно, это Бандажевский, но ему не дают творить. Заметьте, очень многие мыслители подвергались гонению, потому что их открытия были опасны для господствующих в данную эпоху законов. Государство, в котором живет светило современной медицинской науки не заинтересовано в его, как оно считает, обличительной науке и под предлогом взятки заточило выдающегося ученого в тюрьму.

— Согласен, государство главный виновник в том, что людей настигают инфаркты, рождаются мутированные младенцы… — Борис споткнулся на фразе, вспомнив детей Евгении, но тут же подавил в себе вспышку воспоминаний. — Прискорбно, что оно, в лице президента или правительства, не признает своей вины. Мы же, его подданные, вынуждены обличать мелкую сошку, — с явной горечью сказал Петраков. — Но ближе к делу. Вы знакомы с пациентом вашей клиники Виктором Илюшиным?

— Да, я его наблюдаю. Тяжелейший случай приобретенного инфаркта и ничего не могу поделать. Поздно!

— Есть ли у вас сведения, где и как молодой человек мог получить критическую дозу цезия? Насколько мне известно, он за пределы столицы не выезжал.

— Ничего подобного. Вы подозреваете насильственность? Невероятно. Не укладывается в голове: как можно до этого додуматься! Я бы этого человека к стенке! — эмоции доктора были искренними, он размахивал руками и стучал кулаками по столу, гнев сверкал в его глазах, жилы на шее напряглись; это была та стадия бешенства, возникающая в человеке, когда он способен убить, а медики называют состояние аффекта.

Петраков молчал, он уже пережил такое потрясение, когда брал инженера и подумал: «Вот бы довести до такого состояния государственного чиновника, отвечающего за жизнь людей. Но разве есть такая должность в правительстве? И как определить статус этой ответственности? Безнадежно и глупо…

И все же такой человек есть! Глава государства, отец нации! От его воли зависит в большущей степени быть ли здоровой нации, убережет ли он ее от уничтожения? Государственная машина развязывает все войны, а главы государств — подстрекатели и вдохновители войн, обеспечивающие их начало. Он, Борис Петраков, яркий пример жертвы чеченской войны. Как раз тот случай, когда спор не решался дипломатами, он решался военными, а это всегда кровь. Да, он получил боевые деньги, а так же за тяжелое ранение. В этих ли государственных деньгах выражается мера ответственности отца нации за жизнь и спокойствие граждан? Если да, (все чем-то измеряется), то цена эта должна быть очень высокой, такой высокой, что в совокупности за каждую жертву она должна стоить жизни самого отца нации. Иначе здравая ответственность никогда не посетит эту страну».

Борис понимал, что слишком категоричен в своих мысленных требованиях, но иначе думать не мог. Он взглянул на собеседника. Мало-помалу доктор успокаивался, и Петраков услышал:

— Какова моя роль?

— Для доказательства вины задержанного, мы задумали провести следственный эксперимент, вы — главный эксперт. Юрий Александрович Комельков тоже дал свое согласие. Будут и ведущие российские экологи.

— Когда и как будет выглядеть этот эксперимент?

— Вот это нам надо детально обсудить. Но, прежде всего, я расскажу, чем располагает следствие, — и Петраков в сжатой форме изложил все что имел.

Группа из нескольких человек направилась по протаявшей дорожке от яркого мартовского солнца к приземистому помещению под шифером. Впереди шел Петраков, за ним, заложив руки назад, Кошельков. Следом двигались двое охранников и члены экспертной группы, которую возглавил кардиолог, доктор медицинских наук Михаил Иванович Санданович. Кроме представителей прокуратуры, следственных органов и адвоката подозреваемого в нее входил один из ведущих гинекологов столицы доктор медицины Юрий Александрович Комельков, профессор МГУ, доктор медицины Георгий Николаевич Константинов, эколог, кандидат биологических наук Зинаида Васильевна Брусникина. Замыкали шествие Евгения Петракова и двое мужиков, которые несли в клетках хомячков. Через несколько минут, прибывшие вошли в помещение, осмотрелись. С момента задержания хозяина дачи здесь не изменилось ровным счетом ничего.

— Не будем терять времени, приступим к эксперименту, — сказал Петраков. — Он будет заключаться в следующем: мы запускаем стоящие на верстаке вакуумные насосы испаряющегося и неиспаряющегося типа, геттером являются насыщенные препараты цезия, которые изъяты в этой мастерской у гражданина Кошелькова. Вот акт изъятия. Эксперты могут ознакомиться. Затем, рядом с насосами мы оставляем хомячков в клетках на несколько часов. Зверьки абсолютно здоровы; вот акт их освидетельствования, прошу ознакомиться. Эксперимент закончится исследованием хомячков на наличие баккерелей цезия в тканях сердца, почек, печени. Если обнаружится тенденция к неравномерности его размещения, то это доказывает следующую аналогичную ситуацию. Она заключается в том, что Кошельков приглашал студента политехнического института Виктора Илюшина на эксперименты использования цезия как геттера. Этого металла на приборах обнаружено достаточно много, вот акт забора. Включив установки, инженер Кошельков оставлял парня наблюдать за их работой, а сам удалялся. Сколько проведено сеансов, Кошельков не признается. Его жертва, Виктор Илюшин, вдохнул большую дозу цезия, который, в неестественных условиях накапливается в организме неравномерно.

— Что ж неестественного вы находите в данной мастерской? — недоуменно воскликнул адвокат Кошелькова.

— Наличие в мастерской радиоактивного изотопа, который обнаружен за пределами помещения. Он хранился в свинцовой муфте. Вот акт изъятия изотопа. Кошельков извлекал его и с дьявольским коварством помещал в мастерской на время сеансов. Фон повышался. Он и сейчас здесь незначительно выше нормы. Мы отвлеклись, я продолжаю. И так, цезий осел в сердце и почках Виктора Илюшина. Неравномерность накопления цезия в мягких тканях блестяще доказал доктор медицины Юрий Бандажевский. Мы с вами либо подтвердим данным экспериментом его открытие, либо опровергнем. Если опровергнем, Кошельков свободен, если подтвердим — налицо состав преступления, по которому возбуждается уголовное дело в покушении на жизнь Виктора Илюшина.

Петраков закончил говорить и почувствовал, что от напряжения взмок.

— Полномочна ли, представленная комиссия судить о ценности исследований профессора, лишенного свободы на восемь лет? — язвительно заметил адвокат. — Да еще при столь хилом, с точки зрения представительства от науки, следственном эксперименте.

— Я полагаю, мы здесь собрались главным образом не опровергать и не подтверждать выводы ученого Бандажевского, а определить степень виновности гражданина Кошелькова, — мрачно сказал Санданович. — То, что исследования ректора Гомельского мединститута Бандажевского фундаментальны, могу вас заверить, и признаны в широких кругах медиков. Это переворот в представлении безобидности цезия в организме человека, когда он сам нарушает естественное его распространение. Человек выпустил на свободу джина в виде радионуклидов, и это панибратство со столь неизведанной, но чрезвычайной силой аукнулось нам миллионами смертей, миллионами не рожденных малышей, миллионами бесплодных женщин и мужчин. Но мы отвлеклись от темы. Прошу вас, приступайте к следственному эксперименту.

Петраков подал рукой сигнал, инженер из группы обеспечения подошел и выполнил всю процедуру запуска установок. Вскоре они загудели, а присутствующие покинули помещение, оставив в клетках хомячков.

Петраков вспомнил, что на обложке брошюры был столбик фамилий, написанный рукой инженера. Там были адреса мест жительства и работы названных персон. По просьбе генерала Борис переписал список и оставил ему. Следуя золотому правилу: ничего не оставлять без проверки, он запустил компьютер, и вскоре знал об этих людях все, что давала официальная информация, собранная на каждого из нас пенсионным фондом.

Это были солидные люди: один банкир, остальные предприниматели с миллионными доходами. Состав двух семей немногочислен. Банкир Курдыман, человек в годах, был женат на молодой женщине. Детей не имел. Родственники, только престарелая мать. Дальнейшая информация обрывалась со смертью банкира.

Петраков навел справки о причине безвременной кончины Курдымана. Оказалось, ставший банальным, инфаркт.

Следующий предприниматель не вызвал интереса у Петракова, и он перешел к изучению следующего человека из столбика Кошелькова. Таковых оказалось пятеро, все находились в здравии. Петраков вернулся к Курдыману.

Сергей Петрович подал появившемуся помощнику небольшой список фамилий, снятых с брошюры Петраковым и приказал:

— Срочно собери всю информацию об этих людях: состав семьи, кто, чем занимается, где отдыхают, какие наклонности, словом наиболее подробно. Распечатку мне и Петракову. Мне можно подавать по мере готовности.

Быстрее всего собрали досье на банкира Курдымана. Но генерал решил его не изучать, а подождать, пока принесут на остальных. Все пятеро оказались москвичами, новыми русскими с солидным денежным капиталом. Сергей Петрович отобрал досье на двоих: банкира Курдымана, у которого в родственниках лишь дряхлая мать да молодая жена, и предпринимателя Полещука, тоже без многочисленных родственников.

«На тех, у кого много родственников, вряд ли будут покушаться, — решил генерал и остановил выбор только на двоих. — На ком же остановится Борис, любопытно узнать? Пожалуй, выбор будет именно таким».

— Сергей Петрович, поступила дополнительная информация по Курдыману: неделю назад он скончался от инфаркта прямо у себя в кабинете.

— А Полещук жив?

— Да, Полещук сейчас находится в Германии.

— Хорошо. Разыщите Петракова и пригласите его ко мне завтра в послеобеденное время.

Евгении до зарезу хотелось узнать результаты эксперимента, как и вразумительного объяснения своей беременности. Тайны всегда волнуют. Но ни ту, ни другую раскрыть не удавалось. Борис мотался целыми днями по городу, и Евгения, скучая, обнаружила, что ее преследует страх одиночки. В Омске она работала среди людей. Дни были заняты до предела, часто возвращалась домой уставшая, ей хотелось побыть одной, отгородиться от людей стенами своей комнаты, чтением романа или письмом к Борису. Даже мама иногда раздражала ее своим вниманием и заботой. Теперь все переменилось. Ей хотелось быть в гуще людей и событий, слушать кого-то и самой высказывать свои мысли. Частые звонки маме и долгие разговоры стали нормой. Мама принялась тревожиться и сетовать, что разговоры обходятся дорого, все обещалась приехать, как только пройдет кашель, который донимает ее уже вторую неделю. Евгения по телефону не решалась говорить маме о своей беременности, потому что не чувствовала в себе присутствие новой жизни, ведь она не новичок в таких делах, знает некоторые отклонения от нормы, какие происходили с ней в Красноярске. Приедет мама, она не выдержит и поделится с ней новостью и своими ощущениями, о том, что, побывав на приеме у врача, не может добиться вразумительного ответа у весьма авторитетного гинеколога.

Евгения боится всех этих разговоров, но молчание пугает ее не меньше. Она неслучайно сказала доктору, а потом мужу, что у нее появились ощущения другого человека, которого она боится. В чем они выражаются, и сама не может понять? Она не верит в пресловутую теорию американцев о раздвоении личности и не связывает новые ощущения с этим явлением, если оно действительно существует в природе. Но, оставаясь наедине с компьютером и телефоном, когда Борис надолго отлучается из офиса, она с каждым днем начинает подозревать появление в себе этого другого человека. Возможно, это просто-напросто полет ее фантазии. Она убеждена в том, что каждый человек связан с иными мирами. Иногда блуждающие мысли незанятого человека делом, приносят фантастические видения, одна из форм их — сны, вторая — воображение, которое рождает картины, подобно той, что пришла ей в голову на берегах Иртыша и выразилась в легенду о Вихре. Как жаль, что полеты в сказочный мир так редко посещают ее. Возможно, симптом другого человека и есть новое явление. Он ни о чем с ней не говорит, но Евгения видит, как он запросто берет и передвигает ближе к свету стол со стоящим на нем компьютером. Евгения знает, что этот стол она едва может приподнять за один конец, и страшно напрягалась, когда они с Борисом вносили его в офис и ставили на место. Вчера, например, придя в офис, Борис жутко удивился:

— Женя, зачем ты передвинула эту громоздкую махину на целых два метра к окну, от которого нещадно дует, и ты можешь простудиться?

Евгения в растерянности пожала плечами:

— Помилуй, Боренька, я не двигала эту гробину.

— Но кто же тогда? Кто-то приходил и сделал тебе медвежью услугу?

— Ты напрасно придираешься к своей жене, мужчина! — ответила Евгения, чувствуя прилив физической силы, и сжав пальцами попавшийся под руку карандаш, хрустко сломала его.

— Женечка, милая, не надо волноваться из-за пустяка. Ты засиделась за компьютером, возле этого дурацкого телефона, который постоянно молчит. Я буду брать тебя с собой, если ты этого хочешь, а обстоятельства позволят.

— Я очень хочу, мне одной страшно сидеть в офисе, мерещится другой, вселившийся в меня, человек.

— Ну, вот и договорились. — пропустил мимо ушей Борис реплику о «другом человеке».-Завтра у нас повторная поездка на дачу. По вопросам следственного эксперимента.

— Правда, я вся горю от любопытства. Какой ты у меня умный. Бьюсь об заклад, кроме тебя никто бы не вышел на этого субчика.

— Ошибаешься, моя милая, генерал Климов. Он начал раскрутку.

— Уж и не дашь себя похвалить, — надула губки Евгения, которые Борис с удовольствием поцеловал.

— Ты не возражаешь, если я с полчаса напрягусь над очередным отчетом, а затем рванем в нашу уютную квартирку?

— Пожалуйста, — согласилась Евгения. — Делай что хочешь, только будь со мной рядом. Мне, например, интересно с тобой пойти в детский мир и приглядеть там обновку для нашего будущего малыша, которому на днях исполнится два месяца. Мне хочется выбрать ему игрушки и заранее купить, повесить их в комнате и ждать, когда за ними потянется маленькая ручка. Тебе разве не интересно?

— Ну почему же, я могу устроить этот поход прямо сейчас. Время у нас есть. Одевайся, и мы в заботах об игрушках!

«Ты моя душа, ты моя страсть, ты мое тело, — шептала она ему, спустя несколько часов, успокоенная прогулкой по магазинам и покупками, — все, что есть вокруг меня и сама я — это ты. Все движения, которые ты совершаешь, это тоже ты. Ты — мое огромное дерево, на котором я свила гнездо и в нем зарождается новая жизнь. Наше начало и наше продолжение. Полет новой жизни, созданной нами, это обновление мира. Мир нуждается в ней, иначе он исчезнет. Ты слышишь, как шелестят крылья новой жизни, как рождаются новые звуки, исходящие из твоей и моей груди. Это звуки любви, это ее песнь, это ее музыка. И сколько бы влюбленные не наслаждались любовью, они всегда будут слышать новую музыку, петь новую песню, хотя слова и звуки все те же!»

Евгения не хотела останавливаться в своем полете, но что-то тонкое, неуловимое проскользнуло между их телами, и ощущение другого человека, более сильного, чем она, возникло в ее разгоряченном страстью сознании. Она поморщилась, сжала талию мужа с такой силой, что тот остановился в растерянности. Но в ту же секунду очутился на спине, а она, с безумным огнем в глазах, набросилась на него, прижимая своим гибким телом.

«Теперь я твоя душа, я твоя страсть, я твое тело, — вскричала она, — я возьму от тебя все, на что ты способен, и не отдам другому человеку!»

«Женя, никто и не возьмет то, что принадлежит нам — нашу любовь! — ответил он, пугаясь внезапной перемене жены, продолжая ей подыгрывать. — Да, ты моя душа, ты моя страсть, ты мое тело. Мы с тобой одно целое, но способное делиться. Ты понимаешь меня?»

«Да, я понимаю. Но ты слабеешь, мой друг, этот другой человек сделал свое черное дело!»

«Ты о чем, Женя?»

«Ты разве не знаешь, это же симптом другого человека, который мешает мне быть прежней», — сказала она и горько зарыдала.

XXIX

Он давно искал повод для знакомства. Наконец создал ситуацию, когда потребовалась сантехническая помощь: в доме неприятно запахло. Антонина Григорьевна выставила своего любовника и решила пригласить сантехника, потому что, как ей казалось, зловонье исходит из канализации. Не успела она отыскать в справочнике номер телефона, как у входа позвонили. Рассмотрев в глазок человека в годах, опрятно одетого с поношенным чемоданчиком в руках, в каких носят мужики всякий инструмент, она решила, что это тот, кто ей нужен.

— Сантехнический осмотр делаем, — раздался голос человека за дверью. — Запахи неприятные из канализации прут. Может, откроете?

— С радостью, — воскликнула Антонина, распахивая дверь, — я как раз собиралась кого-нибудь разыскать по телефону. Проходите.

— Не надо никого разыскивать, я сам явился по зову ваших соседей. У-у, да я отсюда чувствую, что у вас не все в порядке. Давайте посмотрим, Антонина Григорьевна.

— Откуда вы знаете, как меня звать? — удивилась хозяйка, на плечах которой был роскошный перламутрового цвета халат. Он плавно облегал ее стройную молодую фигуру, а из разреза выглядывала точеная ножка, обутая в расшитую серебром туфельку на высоком каблуке.

— Простите, мадам, но не знать таких особ как вы, просто неприлично. Мне надерут уши, если я обижу жену банкира грубым словом, неверным обращением. Потому особняки обслуживают мастера высокой квалификации с высшим образованием.

Антонина Григорьевна расхохоталась, оценивая взглядом инженера. Выглядел он моложаво, с симпатичной физиономией брюнета, какие ей всегда нравились и нередко заводили в дебри интимных отношений.

— Проходите, проходите, мастер высшей квалификации, посмотрим, насколько верны ваши слова. Вы правы, в доме стало нечем дышать из-за каких-то газов.

— Дело это известное, устраняется при определенной сноровки, но я знаю, вас беспокоят не только эти проблемы, я берусь их устранить.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась Антонина. — С чего вы взяли, что я стану доверяться незнакомому человеку?

— Такого рода дела лучше выполнять незнакомому человеку за солидный гонорар. — Сантехник прошел в направлении чуланного помещения, где сосредоточены сантехнические узлы. — Впрочем, у вас есть возможность за время работы познакомиться со мной ближе.

— Вы провокатор, подосланный мужем! — взъярилась Антонина.

— Ничуть, — хладнокровно ответил мастер. — Вы не любите своего мужа, он вам надоел, как горькая редька. Вы же, молодая цветущая женщина, мечтаете о свободе. Еще бы не мечтать, имея такое колоссальное наследство. Но старик крепок, и неизвестно сколько протянет. Не так ли?

— Или вы замолкаете и делаете свое дело, или убирайтесь ко всем чертям!

— Хорошо, я делаю свое дело. Но ситуация чертовски подходит для акции. — мастер не договорил и умолк, собираясь войти в чулан. Антонина не препятствовала. Она лишь внимательно и заинтересованно смотрела на мастера справа, он боковым зрением видел это, не торопясь, приступил к осмотру канализационных стояков.

«Пташка клюнула, — размышлял он, — договоримся. Запахи идут из канализационных стояков, благоприятный повод для применения геттера».

— Антонина Григорьевна, — окликнул он через несколько минут хозяйку, которая находилась поблизости, в глубоком раздумье от слов мастера, — придется разбирать стояки.

— Ну и разбирайте! — нервно ответила она.

— Хлопотно. Резать, варить. Пыль, грязь. Есть дорогая установка, которая выполнит без шума и пыли всю работу, правда, при этом здоровье у вашего хозяина поубавится.

— Что за чушь вы несете? Как может поубавиться здоровье у человека из-за работы какой-то установки?

— Я не знаю, как это происходит, но может грянуть инфаркт.

— Вы это серьезно? — задрожала всем телом хозяйка.

— Вполне. И главное, секретом владею только я один на всем белом свете.

— Ну, что-то вы заговариваетесь, знают двое, знает свинья.

— Безусловно, если второму жить не хочется, — с нажимом на «второму» сказал мастер. — А так, сущая правда, об этом знаю только я, уверяю вас.

— Такой секрет, если он действительно существует, вас озолотит, — чувствуя испарину по всему телу, зазвенела голосом Антонина.

— Я об этом же и говорю.

— Каковы условия и сколько стоит ваша установка?

— Условия очень простые: присутствие в доме вашего мужа в момент работы установки, которая стоит полмиллиона долларов.

— Вы с ума сошли!

— Но я гарантирую мужику тот свет.

— Я не могу сразу столько.

— Половину сейчас, половину после поминок.

— Хорошо. Когда сможете приступить?

— Как только вы притащите мужа сюда, именно в эту половину дома, укладете его на несколько часов вот на это место, и исчезнете.

— Он может быть пьян?

— Может, но еще лучше быть ему сонным.

— Заметано. Где вас разыскать?

— Вот телефон, — подал мастер обрывок календаря. — Главное не забудьте, чтобы он лежал именно здесь. Прикажите поставить сюда диван.

— Эта вонь, так и будет проникать в дом?

— Да, это прекрасный повод. Затейте какой-нибудь ремонт наверху.

Они обсудили еще некоторые детали акции, и мастер удалился.

Борис Моисеевич повеселел: его Тонечка переменилась, стала предупредительной и ласковой, вчера едва ли не силой затащила его в постель и вытворяла с ним такие фокусы, какие он хотел получать от нее с первого и до сегодняшнего дня жизни. Эту активность он объяснил тем, что, застукав жену с любовником в особняке, простил ей измену, но сказал:

— Я люблю тебя, ты это знаешь. Но если я не смогу больше быть с тобой, я не стану искать того, что ты наворовала у меня, но уйдешь голой. А сейчас в знак примирения я дарю тебе это бриллиантовое колье.

Она была в восторге, поклялась не изменять, а любить только его. И любила. Особенно последние дни. Затеяла ремонт в особняке. Теперь на второй этаж не попадешь, а на первом по комнатам распространяется какой-то неприятный запах. Антонина глушит его своими духами и собирается вызвать мастера, чтобы откачать из канализации газы.

Сегодня Антонина позвонила в банк и загадочно сказала, что как только он освободится, пусть летит в особняк и узнает потрясающую новость.

«Неужели он станет отцом! Только известие о зачатии ребенка может потрясти его!»-думал Борис Моисеевич. Он скрутил дела и через час после обеденного перерыва поехал в особняк. Антонина ждала его в пустынном доме, выслав из него всех рабочих. Правда, в чулане возле стояков канализации копался какой-то мужик, но и тот быстро удалился.

Антонина встретила его распростертыми объятиями, закружила:

— С тебя самый дорогой коньяк, мой славный банкир. Скоро ты станешь папой!

Именно это ожидал услышать Борис Моисеевич и расчувствовался. Несколько успокоившись, он достал из портфеля, который внес за ним водитель, бутылку коньяка с берегов реки Шаранта и поцеловал жену. Потом они пили коньяк, танцевали, возбужденная Антонина раздела его и тут же, на диване, устроила сеанс любви, от которого он неописуемо балдел и сладко уснул с улыбкой на губах. Снов он не видел, но как сквозь вату доносился отдаленный вибрирующий звук, но спать не мешал. Накачанный коньяком и любовью, банкир не просыпался до самого утра.

Проснулся он по обыкновению в семь утра. Жены рядом не оказалось. Да и как им разместиться на узком диване. Самочувствие у него было нормальное, ему не впервой пить лошадиными дозами, только что-то тяжеловато в левой стороне груди. Не придав значения, он вспомнил вчерашнюю оргию с женой, улыбнулся, окликнул ее. Если бы банкир был внимательнее к себе и пошел принимать душ, то, возможно, обратил бы внимание на точку на вене левой руки. Но так как, в особняке стояла неразбериха, а голос потонул в пустоте, он вспомнил, что в доме ремонт и из прислуги никого нет. Он попытался разыскать жену, которой тоже нигде не оказалось. Исчез неприятный запах, идущий из канализации, видно все же вчера сантехник загерметизировал трубу, откуда шла утечка. Ничего не оставалось делать, как ехать на городскую квартиру, где наверняка находится жена, приводить себя в порядок, завтракать и торопиться в банк. Сегодня у него много дел, заседание совета директоров и прочая и прочая канитель. Выйдя на свежий воздух, он увидел, как подкатывала его машина. Резко шагнув ей навстречу, он почувствовал легкий укол в левой стороне груди, но так как с ним ничего подобного не случалось, не обратил внимания, сел и укатил.

Жена оказалась дома. Цветущая, как роза, с лаской до сумасшествия. К несчастью он не подозревал, что перед ним настоящая мимоза. Она облобызала его и увлекла в столовую. Он не сопротивлялся приятному вниманию жены, но все же спросил, почему она оставила его одного?

— Ты что, действительно ничего не помнишь? — удивилась она на его вопрос с такой искренностью, что он смутился.

— Ну, как же, помню. Все помню. Пили коньяк, веселились. Ты вновь преподала мне урок любви, после которого я сладко уснул.

— Э-э, — укоризненно покачала она головой, — а кто гнал меня с дивана, говоря, что мне вредно спать в неудобном месте и отправлял сюда.

— На до же, все помню, а этого не помню. Гул еще какой-то доносился, как с того света, потом и он пропал.

— Это, наверное, после моего отъезда. При мне ничего не гудело.

— Это во сне. Конечно же, во сне. Шуму, гулу у нас в жизни хватает, вот и снится всякая дребедень. Давай будем завтракать, да я покачу.

Супруги позавтракали, Борис Моисеевич, поцеловав жену, уехал. Она осталась гадать: получилось ли у мастера или нет? Ей не терпелось узнать многое, например, как прошла инъекция? Не выдержав, она позвонила ему, представившись, спросила:

— Что скажете?

— Наберитесь терпения на несколько дней. Нужен стресс и все будет О'кей!

О'кей произошел после треволнений пожара, который возник в Ростовском филиале банка. Сидели как на иголках весь день, не зная истинного размера несчастья. Бесконечные звонки в Ростов, наконец, прояснили картину: филиал спокойно работает, никакого пожара нет, горело у соседей этажом выше. Собравшиеся, издерганные члены правления пошли успокаивать нервы коньяком. Такое случалось не раз, после двух рюмок напряжение спадало, и люди начинали рассказывать анекдоты, что являлось хорошим признаком. Борис Моисеевич, откровенно сказать, переутомился, переволновался, в груди поднималось какое-то давление и жжение. Стресс одним словом, а его надо снимать, как и любые спазмы в организме.

Первая рюмка выпитого коньяка почти ничего не дала. Все присутствующие стояли в баре его кабинета, и между ними шелестело возбуждение, которое умиротворяло. Борису Моисеевичу налили вторую рюмку, он выпил ее, но как-то неловко, пошатнувшись, сунул рюмку на поднос, который держал его личный бармен, и почувствовал резкий, большой силы укол. Он понял, в сердце. Падая, хотел увидеть, кто же его Брут? Но лишь в одно мгновение перед ним промелькнули испуганные лица.

Прибывшие врачи констатировали инфаркт и увезли для вскрытия в кардиологический центр. Его проводил сам Михаил Иванович Санданович со своими ассистентами. После тщательного анализа разорванного сердца последовал его неумолимый вывод: в мышцах сердца около тысячи беккерелей цезия, что и вызвало инфаркт миокарда. Предыдущие волнения, алкоголь лишь ускорили надвигающуюся смерть, но ни в коем случае не явились ее причиной. Остается гадать, где и каким образом погибший мог накопить столь большую дозу цезия, который неравномерно распределяется по организму человека в определенных условиях. Эти условия — радиоактивный след.

— Но помилуйте, погибший никогда не был в зоне Чернобыля! — воскликнул Борис Петраков, когда он получил от кардиолога заключение. — Его носило по Европе, Америке. Он отдыхал в Ялте, на модных Багамах. Он даже не жил на Урале. Может ли кратковременное пребывание в грязной зоне так повлиять на накопление смертоносного металла?

— Все может быть, дорогой сыщик, все может быть. Вы знаете, в чем уникальное свойство ген? Это сочетание их высокой устойчивости, то есть неизменяемости в ряде положений, со способностью к наследуемым изменениям. Нарушить эту вековую защиту может лишь, образно говоря, огромная разрушающая сила, какой является радиоактивный изотоп. Однажды поглощенный банкиром радионуклид нарушил кодировку генетической информации, в результате нарушился контроль и управление генами химических реакций организма, сместились некоторые жизненно важные параметры, и вот вам сбой. И кто знает, что произошло в организме банкира. Меня смущает состояние сердца, оно мне кажется неизношенным, совершенно не таким, какие бывают у людей страдающих, скажем, многолетней стенокардией или врожденным пороком. Ясно, что он не страдал ранее болезнью сердца, нигде не зафиксировано его обращение за помощью, накопление цезия произошло сравнительно быстро.

Санданович, глядя на задумчивое и мрачное лицо Бориса, сам нахмурился и тихо, как бы боясь самого себя, сказал:

— Человек берет на себя слишком много: не всякую стихию природы и даже открытые ее силы он способен подчинить своей воле.

Слушая доктора, Петраков после беседы с Комельковым с горечью вспоминал рассказы Евгении о счастливом детстве, о незабываемых сезонах в пионерском лагере «Таежный»; о любви своих родителей, особенно отца. Ее отец Константин Васильевич (вот где зарыта собака!) почти каждое лето после переезда семьи в Красноярск ездил отдыхать к своему брату в деревню Большой Балчуг и брал с собой дочь. Деревенька раскинулась на правобережье Енисея, выше которого разместился монстр, о котором Борис навел всевозможные справки — секретный горнохимический комбинат, перерабатывающий радиоактивное сырье, первая в стране атомная электростанция, но действующая до сих пор, реакторы которой долгое время охлаждались самотечными водами реки. Случались выбросы комбината, загрязненные радионуклидами, прямо в русло. Самый кровавый головорез выглядит со своим лиходейством ангелочком против уже содеянного зла ядерным монстром и коллективом его обслуживающим. Советское правительство, скрывая истинное положение вещей в интересах государства, а значит и само государство, тем самым обрекало своих граждан на медленную деградацию и вымирание. Он, Борис Петраков, свидетель, а теперь пострадавший от этого преступления: еще девушкой Евгения Рябуша оказалась пораженная радионуклидами, сейчас его жена. Из разряда наблюдателей, он попал в колонну пострадавших, которая растянулась по всей гигантской стране, следя инфарктами, злокачественными опухолями, рождением желтых детей и мутантов с множеством пороков и отклонений от нормы, просто уродами.

— Вы ранее наблюдали подобное? — прервал вопросом свою затянувшуюся паузу Борис.

— Пожалуй, только в случае с Виктором Илюшиным, который, к сожалению, скончался. Смерть дала возможность визуально посмотреть на его сердце. Я склонен утверждать это же самое и в отношении банкира, только с той разницей, что сердце Илюшина молодое. Ему работать да работать, не получи оно смертельную дозу цезия.

XXX

Звонок помощника Климова и приглашение на встречу назавтра насторожил Бориса. Он еще не читал акт экспертов проведенного эксперимента, у Бориса не готовы окончательные выводы, а Сергей Петрович приглашает, торопится. За оставшиеся сутки надо форсировать дела. Последние дни прошли в лихорадочной беготне, хлопотах, и он мало видел Евгению. В какие-то мгновения, когда он общался с нею в офисе или поздним вечером на квартире, ему казалось, что жена изменяется. Может быть, это беспочвенные подозрения, навеянные последствиями бесед с Комельковым и Сандановичем, выводами экспертной комиссии по делу Кошелькова? Но в голосе у Жени слышны грубоватые нотки, а она уж не млеет по-прежнему в его объятьях. Но когда в постели Женя клала голову ему на грудь, обхватывала его правой рукой, неприятные подозрения улетучивались. Он ощущал ее все такой же: нежной и ласковой, любящей, стремящейся доставить ему кучу удовольствий, выполнить все его желания, готовой на самопожертвование. С каждым днем с усилием продираясь сквозь тернии, которые всюду развесила современная шальная жизнь, Евгения становилась ему дороже и дороже. Ее недомогание, боль, неудовлетворенность воспринимал как свои, моля Бога оставить ее тело и душу в покое и переложить всю тяжесть неурядиц, страхов на его плечи, на его душу. Он вынесет все за двоих. Она же, он видел, тоже стремилась защитить его от тяжестей жизни и работы, твердя ему, что все должно быть на двоих: и радость, и горе и совсем будет несправедливым, если все достанется одному. Вдвоем всегда все легче переносить, потому и существует дружба, брак, семья. Он соглашался, целовал ее и говорил, что счастлив с нею и благодарит Бога, за то, что Он дал ему в жены такого замечательного и чуткого человека. Всю ночь Борис пробыл в лаборатории экспертов, готовя результаты эксперимента, несколько раз звонил Жени, она ответила лишь на первый звонок, далее телефон молчал. Скорее всего, Женя накрыла его подушкой, чтобы не мешал спать.

О предстоящей встрече с Климовым Борис собирался сказать жене утром, когда на минутку заедет домой, убедиться, что с Евгенией все в порядке. Но квартира оказалась пустой. Видно, Женя отправилась с утра по магазинам. Оставив короткую записку, он заторопился по делам с чувством какого-то беспокойства, какой-то неприятности, касающейся Жени. Может быть, это исходило от того, что Комельков окончательно не поставил диагноз недомоганий жены, ссылаясь на неполученную консультацию того, с кем он хотел поделиться наблюдениями за пациенткой. Это волновало обоих, полагающих, что коль врач проявляет неуверенность столь длительное время, дело серьезное.

Это предчувствие подтвердилось, когда в приемной генерала Борис увидел самого Комелькова. Их тотчас же пригласили в кабинет, как только появился Борис.

Евгения не накрывала телефон подушкой. После первого вечернего звонка мужа, когда он сказал, что задерживается на неопределенное время, но будет звонить ей, она раздраженно отбросила трубку и услышала чей-то зов. Он доносился из коридора. Голос был знаком. Она уже слышала его. Был он хрипловат, тонок, но мужской. В эту же секунду она почувствовала, что внизу живота у нее что-то напряглось и стало тесно. Она знала, что это такое. Ощупав эту тесноту, она грубо рассмеялась, оделась и вышла в коридор, навстречу зову. На голове у нее сидела изящно заломленная мужская меховая кепи, купленная ею на днях, из-под которой курчавились ее пышные волосы. На груди повязан шарфик Бориса, а на плечах его демисезонное пальто. Голубые джинсы и сапожки на низком каблуке, замыкали ее наряд. На плече висела ее раздвижная сумочка отяжеленная гантелей, которой Борис занимался утрами. Здесь же лежал огромный кухонный нож, напоминающий меч римского легионера. Евгения сунула эти предметы в сумочку на всякий случай и, не чувствуя веса, вышла из подъезда. Зов привел ее на Белорусский вокзал. Взяв билет до Гомеля, где у нее нет ни родных, ни знакомых, но разлегся радиационный след от ядерного взрыва, она повстречалась с человеком с тонким и хрипловатым голосом, так напоминающий мужской. Он был одет точь-в-точь, как и она. Только вульгарно горели огромные голубые глаза. Но на алых губах не было помады, лишь в уголках гнездилось не высказанное презрение ко всему окружающему миру. Он шел рядом с Евгенией, чуть-чуть приотстав.

— С нами в купе поедут две девушки, но они не из нашей группы, — сказала незнакомая фигура. — Я очень рад, что отыскал тебя. Настало время сбора нашей стаи. Мы должны быть вместе. Нас много, мы должны действовать сообща, поскольку мы — ТРЕТЬИ!

— А кто ПЕРВЫЕ и ВТОРЫЕ?

— Те, кто вокруг нас. Эти однополые существа, какими их создал Всевышний. Но они слепы и не подозревают о нашем существовании, хотя мы теперь доминанта современного бытия. Этой же ночью мы заявим о себе, и ты станешь правой рукой вожака стаи. А сейчас нам пора на посадку. В купе мы сможем воспользоваться той ношей, которая делает нас ТРЕТЬЕМИ.

Последнее время, еще живя на берегах Иртыша, в голову Евгении приходила нелепая мысль: почему в мире нет третьей особи, равной мужчине и женщине по разуму, по облику? Но зачем? Прислуживать господствующим мужчине и женщине! Интересно, как бы было? Было бы все новое: новый мир, новая эра с новым хаосом жизни. О, возникла бы невиданная борьба между ними! Убийства, самые страшные надругательства… Или, наоборот, мир и благоденствие? Сомнительно, если в настоящем, зависимые друг от друга однополые существа умудряются создавать невыносимой жизнь самим себе, злодействуют друг над другом, порабощают, уничтожают. Нет, иного никто не знает, потому что это новое, неизведанное, а не то: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Стоп! Незнакомая фигура говорит ей, что они ТРЕТЬИ! Доказательство тому теснота внизу живота и выпирающая припухлость, которая будоражит сознание и куда-то зовет. В новое, в неизведанное! Под солнцем. И будет то, чего не делалось!

Незнакомец подхватил Евгению под руку и с силой увлек за собой. Показав проводнику билет, Евгения прошла в свое купе и на нижних полках увидела сидящие две юные особы. Они были свежи, как только что сорванные розы с прозрачными росинками на лепестках.

— Давно мечтала познакомиться с ПЕРВЫМИ красавицами, — сказала Евгения, получив одобрительный взгляд Незнакомца.

— Но и ты не последний, — ответили особы, дружелюбно улыбаясь новоявленному голубоглазому Делону, которого они обожали и видели его в эротических снах.

— Мы ТРЕТЬИ, — сказал Незнакомец голосом Евгении, — мы новая эра, и в этом вы скоро убедитесь.

— Пусть будет по-твоему. Располагайся, нам ехать вместе не один час.

— Слово, сказанное вовремя, золотое, — голубой огонь делоновских глаз заполонил купе и сделал безвольными прелестных дам. — Теперь нам стоит расслабиться за стопкой водки. Или однополые цветки не пьют крепкое?

— Пьем.

— Вот и ладушки! Наливай! — голубоглазый человек сбросил с себя верхнюю одежду, под которой скрывалась стройная девичья фигура, вынул из сумочки бутылку водки и принялся разливать ее в пластиковые стаканчики, что стояли на столике. Дамы, находя забавной и уместной шутку попутчицы, засуетились, извлекая закуску. Они пришли в замешательство, когда из сумочки был вынут огромный столовый нож, но расхохотались, когда последовала ловкая разделка им ветчины. Пиршество началось. Поезд весело стучал колесами по рельсам, слабый фосфорический свет купейного фонаря создавал интимную обстановку, непринужденное поведение молодых людей отвечало настроению всех, и чем больше пустела бутылка, тем ярче разгоралась страсть в голубых глазах под кепи, а дамы с преувеличенным вниманием ловили каждое слово. Болтали о пустяках. Пошли сальные анекдоты. Картинки стали возбуждать. Евгения придвинулась к одной из дам, опустила на ее бюст руку. Внизу живота у нее распирало и бугрилась неизвестная ей сила, она требовала вылиться наружу и подталкивала ускорить действие.

— О, какое богатство, — сказала она, — поделись-ка им со мной, красавица.

— Милочка, я не лесбиянка, — отшутилась дама.

— А мне плевать, я хочу тебя да и только! — хищно сверкая глазами, сказала Евгения, получив одобрительный взгляд Незнакомца. — ТРЕТЬЕЙ особи пора разгрузиться, я давно собираюсь это сделать с женщиной и получить от нее приплод двуполой особи.

— О, Господи, что с тобой происходит? Ты не женщина! У тебя все увеличивается на глазах! — вскричала потрясенная дама, чувствуя свою беспомощность в сильных руках Евгении, которая срывала с нее одежду. — Помогите!

Но Евгения не обращала внимания на поднявшийся визг и крик, оседлала даму, и та почувствовала в себе нечто, оно погружалось. Перепуганная столь внезапным превращением и действиями незнакомки, дама едва не впадала в обморок от омерзения в соприкосновении своей плоти с неизвестной.

В дверь купе колотили, требовали открыть, но Евгения, схватив страшный кухонный нож, не позволяла второй даме откинуть защелку замка.

— Я пригласил вас в этот ранний час не только для того, чтобы Юрий Александрович сообщил тебе, Борис, очень неприятное о твоей Евгении, но для более масштабного разговора, вытекающего из его наблюдений. Мой старый коллега утверждает: я ошибся, полагая, что рождение детей у Евгении с генетическими отклонениями произошло от роковой родственной связи. На самом деле, по словам доктора наук Комелькова, из-за генетических аномалий плода. Я правильно выражаюсь? — вопросительно посмотрел Климов на врача, наблюдая за тем, как с трудом, будто под многотонным прессом, сдерживает себя от вспышки отчаяния Петраков.

— Да, это так, — продолжил убийственное сообщение Комельков. — В настоящее время у Евгении нет беременности, и не было. Нарушение цикла менструации произошло, Борис, наберись мужества, из-за ошеломляющего открытия: в юности она подверглась воздействию радионуклидов, у нее нарушен генетический код, произошла мутация и ее. — доктор сделал паузу, выхватив из кармана платок и принялся промокать вспотевший от напряжения пот, искоса поглядывая на молодого сыщика, который сидел с мраморным лицом и в позе человека, ожидающего сокрушительного удара, и удар этот нанесет никто иной, а врачеватель, по роду своей деятельности гуманист, но сейчас выступающий в роли безжалостного трибуна, опустившего вниз большой палец. — Я сказал, произошла мутация и ее женские половые клетки вытесняются мужскими! Но Санданович утверждает, — заторопился доктор, видя, как отрешенно слушает его Борис, — что это излечимо! Его слова обнадеживают. Я тоже так думаю. У нас есть шанс вернуть женщине ее первоначальное предназначение. Но это будет нелегкая борьба. Не исключено хирургическое вмешательство.

— Я могу ее потерять? — сдавленным голосом, словно на горло ему накатили колесо от трактора, промолвил Борис.

— Ее жизни пока ничто не угрожает, — доктор налил в стакан воды из стоящего на столе сифона и предложил Борису. — Выпей, дружище.

Петраков дрожащей рукой схватил стакан и с жадностью его опорожнил.

— Это очень тяжелое известие, сынок, — сказал мягко генерал, — я так же глубоко потрясен, и по-отечески переживаю за тебя и Евгению. Ты, я думаю, еще поговоришь с Юрием Александровичем на эту тему, и если имеешь силы для дальнейшего делового и очень обстоятельного разговора, то можешь остаться, — генерал вопросительно смотрел на бледного и потерянного, разбитого на голову Петракова.

— Если это будет касаться дела, которое я веду, я готов работать, — не говорил, а хрипел Петраков.

— Да, непосредственно, но оно только отправная точка в решении проблемы вплоть да самых высших властных и производственных структур, выступающих в роли киллера, — ответил генерал, — но ты выйди в коридор, покури, встряхнись и заходи. Мы тут с доктором кое-что обсудим, так что у тебя есть время перегруппироваться.

Борис медленно поднялся, и, покачиваясь в такт то падающего, то прыгающего вверх пола, налегая на протез и балансируя руками, как канатоходец, направился к выходу. Генерал и врач молча проводили его сочувствующими взглядами. Они понимали, что канат, по которому сейчас движется молодой человек, натянут слабо и может уйти из-под ног.

Борис протиснулся через домну приемной в оранжевый коридор с черными полосами, в конце которого стоял человек с кислородной маской. Воздуху не хватало, он сгорает в разгоряченной глотке, прежде чем попасть в легкие. Еще несколько секунд и он задохнется. Но человек прыснул живительной струей кислорода и открыл форточку. Борис глотнул хлынувший поток, продышалось, голова гудела, а мысли высыхали, стены вибрировали, издавая треск, пол качался и плыл, как змеиное тело, покрытое цветной чешуей, и он заворожено смотрел вслед уползающему чудовищу. Ему было нехорошо, похлеще того, когда после ампутации ноги он лежал в горячечном состоянии и не хотел жить. И, пожалуй, жизнь его медленно просочилась бы в могилу, под крышку гроба, не появись у его постели Евгения. Она вырвала его с того света своим присутствием, своей любовью, нежностью и преданностью. Он понимал, что ее отношение к нему это не только ответная благодарность за спасение от красноярского кошмара, возвращение к жизни, но и настоящая, большая любовь, расцветшая великолепной розой. Один долг, если и мог подвигнуть женщину на приезд и добровольное ухаживание за раненым, не мог сделать человека таким чутким, нежным, страдающим и в то же время жизнерадостным, счастливым и настолько сильным и уверенным в успехе, что поднимает тонус у всех, с кем соприкасается без малейшего сожаления и корысти. На это способна только любовь! Любовь искренняя, глубокая, выстраданная. Любовь, которая постоянно спасает мир от погибели. Прошло время, счастье оказалось иллюзорным, коварное прошлое становится настоящим, готовое сразить наповал. Так и случится, если он хоть на минуту расслабится, поддастся панике, не вступит в новую схватку за свое счастье, за жизнь любимого человека. Он обязан вернуться в кабинет сильным и решительным, откуда начнется новый этап борьбы. Может быть, снова придется пролить кровь, переносить страдания, но сможет ли теперь победить навалившееся на него горе — медленное уничтожение любимого человека? Он знал, что техногенный процесс человечество не остановит ни при каких жертвах, как не остановила инквизиция передовую мысль, и его беда во всей человеческой тяжести лишь малая капля в море. Правда, таких капель цивилизация накопила целое море, которое, однажды разбушевавшись, разразит всеземную катастрофу.

Появление в коридоре членов экспертной комиссии, которые направлялись к кабинету генерала, толкнуло Бориса вперед, и он слился с ними.

— Прошу садиться. Кто будет докладывать? — спросил генерал, отыскивая и подбадривая взглядом Бориса, убеждаясь одновременно, что с ним все в порядке.

— Председатель экспертной комиссии, — сказал Санданович, — можно начинать?

— Да, пожалуйста.

Санданович направился к кафедре, расположенной слева от Климова и эмоционально заговорил:

— Мы столкнулись с феноменальным случаем, когда рядовой инженер, изучив фундаментальные исследования профессора, доктора медицины Юрия Ивановича Бандажевского использовал их в преступных целях. Парадокс! Ни одно государство не прислушалось к голосу ученого, не вняло ему. Частное же лицо, использовало открытие ученого в преступных целях. Следственный эксперимент с хомячками служит полным доказательством преступления. След Кошелькова, как еще говорят криминалисты, почерк — обнаружен в смерти банкира Курдымана Бориса Моисеевича.

— Благодарю, преступник понесет заслуженное наказание, база для доказательств его вины достаточная, — с удовлетворением сказал генерал, и бросил многозначительный взгляд на Петракова, как бы подчеркивая его заслугу. Борис поймал его взгляд, но ничего не понял: его мозг отказывался воспринимать происходящее после чудовищного вердикта медика о характере недуга его любимой женщины, которую он сегодня не застал дома. Как сквозь вату долетели следующие слова Климова. — Но сейчас я бы хотел взглянуть в корень зла — продолжающееся развитие ядерного монстра в масштабах страны и мира. Мы обязаны с точки зрения прав человека и Уголовного кодекса вести борьбу за сохранение экологической чистоты на государственном уровне.

— Вы о чем, генерал? — услышал Борис насмешливый высокий голос, похожий на голос Евгении. Он глянул в сторону звуков, в надежде увидеть жену, но в окнах кабинета замелькали какие-то тени, и сыщик увидел (он не мог ручаться за зрение остальных собравшихся в кабинете людей), как сквозь стекла входило множество нечто человеческое, уродливое, отвратительно отталкивающее, но с огромной силой притягивающее взгляд.

— Кто такие? — непроизвольно вырвался возглас.

— Мы — ТРЕТЬИ! Нас уже очень много, и мы скрутим каждого, кто попытается остановить наше движение. В нас вложены колоссальные деньги. Вот эта группа — порождение Чернобыля. Слева от меня выходцы с Урала, справа из Семипалатинского ядерного полигона, а эти мутанты с берегов Енисея.

— И моя жена с вами? — раздался дикий возглас Петракова.

— Она нахулиганила в поезде и находится в «Матросской тишине».

— Что за бред!

— Несчастный, ты же теперь все знаешь.

Еще позавчера Петраков ничего определенного не знал, но о многом догадывался. Но догадка все же не окончательная точка и теплилась надежда, что все не так страшно и все образуется. Едва переступив порог квартиры, услышал плачущий голос жены:

— Боря, милый, наконец-то, как я измучилась! — она стояла в сером брючном костюме высокая, грациозная, прекрасная. Синие глаза наполнены слезами. — Почему мой акушер-гинеколог ничего не говорит мне о моей беременности? Что он скрывает? У меня грозная патология? — Евгения едва сдерживала себя от рыданий. — Сегодня звонила мама в офис. Как всегда расспрашивала о самочувствии, как будто она знает какую-то тайну обо мне, боится сказать о ней, и в то же время страшится услышать, что со мной происходит нечто необычное: эта, откуда-то взявшаяся, во мне сила? Иногда я могу вертеть гантелями не хуже тебя. Что со мной происходит? В постели я удовлетворяюсь лишь в том случае, если играю не саму себя, а становлюсь тобой и произвожу недопустимые раньше движения. Я потеряла всякий стыд, хотя раньше стеснялась перед тобой всякой наготы. Я не могу достучаться и до тебя. Видно, мне придется идти к участковому гинекологу. Она женщина, я знаю, ни светила в медицине, но свое дело, по отзывам пациентов, знает хорошо.

Борису нелегко было слушать такую тираду возбужденной жены, а последнее заявление не на шутку напугало его.

«Кто ей помешает пойти на прием к врачу по месту жительства? Там посмотрят и скажут, что никакой беременности у нее нет. Что последует дальше, лучше не представлять», — быстро размышлял Борис и решился на следующее:

— Да, у тебя есть патология, но она не угрожает твоей жизни, поверь. — Борис старался быть убедительным, увлек ее в комнату, усадил на стул. — Ты же знаешь, Юрий Александрович собирался провести консультацию с Сандановичем по поводу тебя, но последний чертовски занят. Все свободное от практики время, поглощала работа над результатами моего следственного эксперимента. Теперь все позади. В ближайшее время Комельков с готовым диагнозом пригласит тебя на прием, где ты скажешь, что согласна на операцию.

— Боря, ты удачливый человек, коль ты так говоришь, значит, так надо поступать мне. Но скажи, за что мне предназначена такая кара, за какие прегрешения? В чем моя вина? — Евгения близка к истерике. Она сидела на стуле, сжавшись параграфом, стиснув кулачки на груди, умоляюще глядя на мужа слезными глазами.

— Твоей вины ни в чем нет. Я тебя люблю, и буду любить такой, какая ты есть.

— Но разве тебе не хочется быть отцом?

— Если откровенно, сейчас нет. Года через два, когда все утрясется и встанет на свой фундамент. Ты меня понимаешь?

— Больше чем. Но ты уверен, что, живя со мной, сможешь стать отцом? Я — женщина, обязана родить хотя бы одного ребенка и вырастить. Это мое предназначение. Мой дядя Вова ловит на Енисее осетров, ты знаешь его по моим рассказам. Помнишь, он живет в Большом Балчуге. Мы с папой часто приезжали к нему летом. Папа там отдыхал душой, правда, они с дядей Вовой почти никогда не просыхали, находились всегда навеселе и в настроении. Да как не быть? Там такая красота, бесконечный разлив тайги и могучей реки. Так вот, он умеет ловить осетров, но никогда не берет самок. Дядя Вова различал их по ему одному известному признаку. Отпуская пойманную самку, он говорил: «У осетра век длинный, но зрелой матка становится поздно, если каждая хоть раз за свою жизнь отнерестится, то наш Енисей никогда не оскудеет». Дядя — человек простой, не ахти какой грамотный, а как понимает природу. У него трое ребят. Он выполнил свою миссию в размножении рода человеческого, ты тоже должен это сделать, а я обязана хотя бы раз, как говорит дядя, отнереститься. Скажешь, он не прав?

— Не скажу. Он — сама истина. Нам не о чем расстраиваться, у нас впереди целая жизнь, успеем. А у людей с возрастом, замечено, дети рождаются более одаренные.

— Вот и прекрасно! Не будем нарушать Божеские заповеди: искусственно противодействовать зачатию. Пусть все течет естественным путем. Может быть, и мы родим своего гения.

— Я не против, дорогая, но как хочется сначала устроить быт, укрепить семейный бюджет.

— Мы и устраиваем, укрепляем. Разве мы лодырничаем?

— Ну, что ты, иначе Сергей Петрович вряд ли предложил бы мне возглавить новое расследование. Он задумал какой-то грандиозный проект.

— Ты умный и сильный. На таких людях Русь держалась и держится. Не вздумай отказаться от любых новых предложений генерала. Преуспевающие мужчины для слабого пола — слабое место, — Евгения влюблено улыбнулась мужу. — Ты, мой милый, именно таков. Я просто млею, я вся плыву, когда ты рядом.

Мало-помалу Борису удалось успокоить жену. Но приближалась ночь, а с нею и интимная близость с любимой. Он всегда хотел ее, но теперь стал бояться бурного проявления эмоций Жени, видеть в ней другого сексуально возбужденного человека, который никак не может удовлетворить себя.

Он ощущал на себе необычайную силу Евгении. Тот случай с передвинутым столом стал памятным и служил веским подтверждением не лучших перемен в женщине.

Воспоминание о той ночи, когда Женя впервые заговорила о симптоме другого человека, бросило Бориса в холодный пот. Да, еще позавчера он не знал причины, хотя смутная догадка посещала его, но он гнал тяжкие мысли прочь, теперь ему сказали прямо какие это перемены: Евгения постепенно становится… мужчиной!

Нет, перерождение цветущей женщины в гермафродита нельзя себе представить! Просто он сойдет с ума, слушая голоса ТРЕТЬИХ в генеральском кабинете! Великолепная женщина во всех отношениях, с красотой и умом богини, женщина, от которой он хочет иметь ребенка, превращается в мужчину из-за нарушенного генного кода невидимой глазом силой! Борис пытался вообразить это превращение, но ничего не добился, кроме того, что почувствовал, как голова его улетает в безвоздушное пространство, а все тело расчленяется и тоже летит и падает на плаху, на которой четвертовали бородатого разбойника Емельку Пугачева.

Замелькали тени, засветились огоньки, запахло кровью и пеплом. Плаха становится символом его жизни. Точнее вся жизнь — это и есть прямая дорога на плаху, на которой корчится обезглавленный труп. Чей? Его конечно, потому как он не представляет себе жизнь без своей Жени, которая неудержимо, как пересыпающийся песок в песочных часах, превращается в мужчину, об этом же писал профессор Бандажевский в своих исследованиях, приводя в доказательство сотни примеров от воздействия чернобыльского следа. Подождите! Он дотянется до часов и перевернет их, потом снова и снова, и так бесконечно: вот если бы ему не снесли топором голову. Где теперь ее искать, чтобы водрузить на место? Если и найдешь, то, вряд ли она срастется с разрубленным счастьем. И все же он попытается остановить процесс перерождения.

Вспомнилось, Комельков говорил о хирургическом вмешательстве, не надеясь на успех. Что оперировать? Клетки, ставшие мужскими? Или восстанавливать нарушенный генный код? Кто это может сделать? Сидящий в тюрьме профессор Бандажевский, осмелившийся показать людям, что приносит чернобыльская катастрофа?

Петраков сорвался с места и ринулся вон из кабинета. На улице он поймал такси и через несколько минут объяснялся с дежурным изолятора, ссылаясь на генерала Климова. Его пропустили, и он прошел в одиночку.

За окном тесной камеры мелькнула огненная вспышка, погас свет, затем раздался близкий раскат грома. Снова полыхнула молния, в ее отблеске Борис увидел идущую на него Евгению. У Бориса сжалось сердце: это была действительно другая Евгения. Она напоминала робота в оболочке женщины и приглашала его на кровать. Он повиновался, подхватив ее под руку. Но возле одиноко стоящей кровати, выросла фигура в красном плаще, на лице черная глухая маска с узкими прорезями для глаз. Борис судорожно шагнул вперед к человеку в красном плаще, который повелительно выкинул руку навстречу, приглашая. Сделан еще шаг под магнетическим взором маски. Только теперь вместо кровати отчетливо различалась огромная окровавленная плаха, водруженная на лобное место. Борис все понял и стал медленно восходить на эшафот, удивляясь, что в руках красный человек держал не остро отточенный топор, способный беззвучно войти меж позвонков, а пульт дистанционного управления ядерной установкой. Он узнал страшного человека. Это был первопроходец, расщепивший ядро атома.

Конец

Сухобузимское, 1999–2000 гг.