Дорога пряности

10

Вооруженные и снаряженные, мы выезжаем из Калии в середине утра и направляемся на север по узкому коридору вдоль реки Аль-Айн. Безопасные, охраняемые деревушки то появляются, то исчезают позади, и перед нами разверзается Сахир. Вскоре до горизонта расстилается сплошное полотно травы, изредка его прорезают мерцающие водоемы, поющие оды нетронутым небесам. Прекрасный, захватывающий дух вид, который портит похабная болтовня.

Я еду в хвосте отряда, содрогаясь от очередной вульгарной шуточки Резы. Везет же мне: кузен Тахи их обожает и знает нескончаемое количество.

– Сын говорит отцу, что хочет жениться на своей бабуле… – начинает он.

– Фу, гадость!

Фей высовывает язык, хотя сама уже вся раскраснелась от хохота над остальными тупыми шуточками Резы. Мы покинули Калию полдня назад, а я уже заметила, как эти двое перемигиваются и застенчиво друг другу улыбаются. Таха тоже знает об их романе, но смотрит на это, как и на остальное, не более чем безразличным взглядом. Даже сейчас, вместо того чтобы обратить на них внимание, он отрешенно кормит огромного черного сокола по имени Синан, сидящего на его кожаной перчатке. В отличие от небольших почтовых соколов, которые покачиваются в клетках, привязанных к нашим седлам, Синан безмерно предан Тахе и не нуждается в оковах.

У Резы блестят глаза.

– Да, именно это баба и сказал сыну. Мол, и не стыдно тебе желать жениться на моей матери? Нет, говорит ему сын. Я же тебе и слова не сказал, что ты женился на моей.

Фей сгибается пополам в седле, хохоча и повизгивая, и эти пронзительные звуки, судя по глупой ухмылке, в которой расплывается от уха до уха Реза, ему невероятно нравятся. Таха лишь сдержанно хмыкает. Он отпускает сокола в полет и оборачивается ко мне.

– В чем дело, Имани? Реза шутит слишком грубо для твоей тонкой души?

Значит, у него иные развлечения. Я закатываю глаза.

– Едва ли. Живот надорвать можно. Жаль, правда, что я здесь не для веселья.

– Жаль, правда, что ты такая невыносимая, – встревает Фей с сальной ухмылкой.

– Нет-нет, это я виноват, позабыл. – Реза машет рукой. – У самого лучшего, самого юного, самого умного, самого богатого и самого знаменитого Щита нет времени смеяться над шутками.

Выдавливаю усмешку, хотя сердце начинает бешено колотиться.

– Осторожнее, Реза, выдаешь зависть.

Он округляет рот и смотрит на Таху, а тот кивает:

– Говорил тебе, они все одинаковые.

– Прости, кто это – все? – требовательно вопрошаю я.

Таха делает вид, будто ничего не услышал:

– В их мире нет такого понятия, как суждение. Люди не могут их осуждать, только завидовать.

Я натягиваю поводья:

– Если б у тебя была хоть капля чести, ты бы обратился ко мне напрямую.

Таха вскидывает брови, глядя на Резу:

– Видишь?

Фей разворачивается в седле, театрально взмахнув идеально завитыми светлыми прядями, что рассыпаются по спине.

– Так, значит, это правда. У бедняжки нет чувства юмора.

– Разве? Любопытно. – Я смотрю на Таху. – Я нахожу тебя весьма забавным, потому что знаю в точности, что ты делаешь.

Его обычно вялый взгляд застывает, как засахаренный сироп.

– О, и что же?

– Пытаешься от меня избавиться. Но позволь, Таха, оградить тебя от хлопот: ничто не заставит меня отказаться вернуть брата домой, а парочка задир – уж тем более.

Я прижимаю пятки к бокам Бадр и проезжаю мимо, поймав взгляд Тахи. Он хмурится в замешательстве, и на этот раз, думаю, уже он понятия не имеет, что мне сказать.

Перед наступлением темноты мы встаем на ночь. Использовав свое подобие, Фей вызывает меж изящных ладошек танцующие языки пламени и разжигает костер. Таха и Реза собирают хворост для растопки, а я беру на себя охрану. Обматываю тонкой веревкой стволы деревьев вокруг лагеря, унизываю ее подвесками из мелких камешков, кусочков металла и стекла, которые звенят, если кто-нибудь – человек, зверь или чудовище – ночью зацепит незаметную преграду.

После этого троица скрывается в сумерках, Таха вооружен луком, Реза прихватил коричневый тканый мешок, Фей несет факел. Они не удосуживаются мне ничего сообщить, но я краем уха слышу, что они собираются на охоту, и, судя по случайно услышанным фразам, я явно не приглашена. Вскоре их силуэты растворяются вдали темнеющего луга, оставляя меня наедине с мыслями. Обычно я рада тишине и спокойствию, но нынче мои мысли – отвратительная компания. Я не перестаю гадать, вдруг Афир уже погиб и я опоздала. Что, если я вселила ложную надежду и обрекла семью на еще большее отчаяние?

Пытаюсь отвлечься от тревог бутербродом с фалафелем – вклад теты в мои припасы, – но он не помогает. Я ощущаю себя ужасно одинокой, отрезанной, а ведь прошел всего-то день. И с тем, как относятся ко мне остальные, я знаю, что по мере путешествия это чувство лишь усугубится. Вздохнув, я откладываю бутерброд и тянусь за кинжалом, хотя внутренний голос твердит этого не делать. Но сейчас я лучше встречусь лицом к лицу с демоном, которого туда вселила, чем сама с собой.

Убедившись, что никто в ближайшее время не вернется, я шепчу в темноту приказ:

– Кайн. Явись.