Достаточно времени для любви, или Жизни Лазаруса Лонга

Вариации на тему: VI. Повесть о двойняшках, которые не были близнецами

(Опущено.)

…И небесная торговля стала моим обычным занятием, Минерва. Пришлось держаться за тот капер, в котором я из раба сделался верховным жрецом. И на долгое время поджать хвост — что не в моих правилах. Возможно, Господь и не ошибся, утверждая, что «кроткие наследуют землю», однако до сих пор каждому из них доставалось немного — шесть футов на три.

Но удрать на свободу можно было только с помощью церкви, ну я и сделался кротким. У тамошних жрецов были странные привычки…

(Опущено 9300 слов.)

…так я убрался с проклятой планеты и не собирался возвращаться.

…но пришлось вернуться через пару столетий — я прошел реювенализацию и ничем не был похож на верховного жреца, затерявшегося в космосе на своем корабле.

Я вновь стал небесным торговцем: хорошее дело. Путешествуешь, смотришь. И вернулся на Благословенную, надеясь подзаработать, а не для того, чтобы мстить. Я никогда не был мстительным, ибо синдром графа Монте-Кристо требует изрядных усилий и особого счастья не приносит. Если я с кем-то сцеплюсь и он после этого уцелеет, то чтобы его пристрелить, возвращаться не стану. Все равно я переживу его, что в принципе одно и то же. Я прикинул: двух столетий должно было хватить, чтобы мои враги на Благословенной поумирали — с большей их частью я разделался заранее.

Если бы не бизнес, я бы обошел Благословенную стороной, поскольку межзвездная торговля упрощена до предела. Тут на деньгах денег не сделаешь, потому что деньги эти — деньги только там, где их напечатали. Деньги в небе ничего не стоят, хоть целый корабль загрузи этой бумагой. В банковском кредите еще меньше толку; слишком велика Галактика. И монету можно сшибить лишь на товаре — а не на деньгах, — иначе с голоду сдохнешь.

А посему космический купец должен разбираться в экономике лучше, чем любой банкир или профессор. Он занят бартером — не какой-нибудь чушью. Приходится платить налоги, от уплаты которых нельзя уклониться, как бы их там ни звали: «акцизом», «королевским пенсом» или «податью» — и давать взятки. Когда гоняешь чужой мячик на чужом дворе, приходится играть не по своим правилам — и не стоит волноваться. Уважение к закону — вопрос прагматический. Женщины чувствуют это инстинктивно, поэтому все они контрабандистки. Мужчины же, наоборот, частенько верят или изображают веру в закон, как в нечто священное или по крайней мере имеющее научную основу. Это ни на чем не основанное предположение весьма удобно для правительств.

Я лично контрабандой особенно не увлекался: дело рискованное, глядишь, окажешься с деньгами, которые легально опасно потратить. Я просто старался избежать таких мест, где с меня слишком много тянули.

Но по закону спроса и предложения ценность вещи определяется и тем, что она из себя представляет, и тем, откуда… ее привезли. Этим, собственно, и пользуется купец — перевозит дешевый предмет туда, где его ценят дороже. Вонючая субстанция, взятая из хлева на юге, становится ценным удобрением в сорока милях к северу. Галька с одной планеты может считаться драгоценностью на другой. Умение выбрать товар как раз и заключается в том, чтобы угадать, где сумеешь сорвать побольше, а купец, который угадает, может разбогатеть за одно путешествие, как Мидас. Или разориться дотла в случае неудачи.

Итак, я жил на Единогласии и как-то раз решил смотаться на Валгаллу, а потом вернуться домой, и по пути оказался на Благословенной. Я как раз задумал жениться и завести новую семью. И мне нужно было стать богатым, чтобы осесть на земле достопочтенным помещиком, а денег у меня тогда не было. Ну, то есть было немного — по местным понятиям, — да еще разведывательный корабль, которым мы пользовались вместе с Либби.[20]

Значит, надо было торговать.

Простой маршрут — туда и обратно — особой выгоды не приносит. Другое дело торговый треугольник, а еще лучше — многоугольник. Выглядит это так: на Единогласии есть, скажем, сыр, который на Благословенной считается предметом роскоши. Там же производят… пусть будет мел, без которого нельзя обойтись на Валгалле, ну а на Валгалле изготовляют штуковины с винтом, в которых нуждаются на Единогласии. Остается перевезти все в нужном направлении и разбогатеть, но если полетишь в обратную сторону — останешься без порток.

Первую часть маршрута от Единогласия до Благословенной я отработал удачно: продал весь свой груз… Что это было? Черт меня побери, если помню, ведь столько всего пришлось возить. Тем не менее я хорошо помню, что отлично заработал, и на какое-то время у меня оказалось слишком много денег.

Сколько это — «слишком много»? Столько, сколько не можешь потратить на планете, на которую не собираешься возвращаться. Если попробовать сохранить остаток, то, вернувшись, всегда обнаруживаешь — насколько я помню, другого не случалось, — что инфляция, или война, или рост налогов, или перемены в правительстве успели слопать всю сумму.

Корабль был назначен под погрузку, я зарегистрировал в порту купленный мною груз и оставшиеся деньги прожигали дыру в моем кармане. До погрузки оставался один день — я следил за этим сам, поскольку не держал казначея, и вообще я — человек подозрительный.

И я отправился в торговый район, намереваясь накупить безделушек.

Одет я был богато, по-местному, — шел с телохранителем, поскольку Благословенная тогда была рабовладельческим государством и пирамидальное общество оказалось заострено, как игла. Во всяком случае я так думал. Мой телохранитель был рабом, только не моим, я нанял его в агентстве. Я не ханжа: телохранителю нечего было делать, он только всюду бродил за мной да лопал, как боров.

Он был мне необходим, поскольку обычаи требовали, чтобы меня сопровождал слуга. На этой планете нельзя остановиться в первоклассном хилтоне, если у тебя нет пажа; обедать в хороший ресторан пускали только с собственной прислугой и так далее. Что же, в Риме изволь вести себя как римлянин. Случалось мне бывать в таких местах, где гость обязан спать с хозяйкой дома, которая могла оказаться страшилищем. Так что на Благословенной обычаи были все же более приемлемыми.

Телохранитель явился ко мне из агентства с дубинкой, но мне-то его дубинка была ни к чему. У меня с собой было шесть видов оружия, кроме того я был очень осторожен, поскольку Благословенная стала гораздо опаснее, чем в те времена, когда я был здесь рабом. К тому же «джентльмен» — фигура заметная, и «фараоны» его не беспокоят.

Я шел через невольничий рынок на улицу ювелиров. День был не торговый. Но, увидев, что кого-то продают, я замедлил шаг: человек, которого продавали, не может остаться равнодушным к мучениям невольников. Покупать их я не собирался.

Подобного желания не испытывал никто. Вокруг палатки торговца толпился всякий сброд; это было видно по их одежде. Достаточно сказать, что среди них не оказалось ни одного человека со слугой.

«Товар» стоял на столе: девушка и юноша, почти подростки, она казалась чуть взрослее. По-моему, им было лет по восемнадцать: молодца можно заколачивать на откорм в бочку, но девицу уже пора выдавать замуж.

Тела их закрывали длинные халаты без рукавов. Я по собственному опыту знал, для чего они предназначены: значит, показывать их будут только потенциальному покупателю, а не случайным зевакам. Если халат — значит, раб не дешев, за так не отдадут.

Конечно же, был объявлен датский аукцион, рядом вывешена минимальная цена — десять тысяч «благословений». А это… ну как определить в ваших деньгах цены на далекой планете несколько столетий назад? Скажем так: если ребята не представляли из себя ничего особенного, цена была завышена раз в пять: судя по утренним финансовым новостям, здоровая молодежь обоих полов шла по тысяче «благословений».

Случалось тебе останавливаться перед магазином готового платья? И не заметишь, как ты уже внутри. Нет, с тобой-то ничего подобного, конечно, не случалось. Ну а я там оказался.

Я только сказал торговцу: «Добрый человек, вы не ошиблись? Или эта пара какая-то особенная?» Минерва, я всего лишь проявил любопытство, рабов заводить мне было незачем, да и пробивать брешь в общепланетных нормах с помощью лишних денег в моем кошельке я не собирался. Я просто не мог понять — почему? Девушка обыкновенная, никаких особых достоинств… словом, не одалиска. У мальчишки даже мускулов еще не видно. И друг другу они не соответствовали. Дома я принял бы ее за итальянку, а его за шведа.

Буух! — вваливаюсь я в этот шатер, — полог поднят, судя по поведению торговца, за целый день у него никого не было… а мой прихвостень уже бубнит мне на ухо: «Хозяин, цена чересчур высока. Могу отвести вас в одну лавочку, где цены нормальные и удовлетворение гарантировано».

Я отвечаю ему: «Заткнись, верный! (Всех наемных слуг там именуют подобным образом, из противоречия, вероятно.) Я просто хочу выяснить, в чем дело».

Сразу же опустился полог, торговец пододвигает мне кресло, с поклоном подносит выпивку, а сам приступает к лирике: «Благородный и добрый господин, как счастлив я принимать вас! Сейчас я продемонстрирую вам истинное чудо науки! Вещь, способную изумить самих богов! Я утверждаю это как человек благочестивый, истинный сын нашей вечной церкви, как человек, не умеющий лгать».

Ну, работорговца, который лгать не умеет, еще сука не выметала. Молодежь на помосте тем временем приосанилась, а верный шепчет на ухо: «Господин, не верь ни единому его слову. Девица ерундовая, а что до мальчишки — я с тремя такими, как он, разделаюсь без всякой палки. Но за меня агентство больше восьмисот „благословений“ не спросит — и это факт».

Я жестом велел ему молчать.

«Добрый человек, в чем же тут плутовство?»

«Клянусь честью собственной матери, плутовства здесь нет, добрый сэр. Поверите ли вы, что перед вами брат и сестра?»

Я посмотрел на них. «Нет».

«А поверите ли, что они не только брат и сестра, но и близнецы?» — «Нет». — «От одних отца и матери, из одного чрева вышедшие на свет в один час?» — «Ну, про чрево-то еще можно поверить. Эрзац-мамаша?» — «Нет-нет. Совершенно обычные родители. И все же… в этом все чудо… — Он заглянул мне в глаза и тихо заговорил: — Тем не менее они способны дать нормальное потомство… потому что, будучи близнецами, не являются родственниками! Можете ли вы в это поверить?»

Я сказал ему, что могу, и заметил, что его ожидают обвинение в богохульстве и потеря лицензии.

Улыбка на лице его сделалась еще шире, и, похвалив мое остроумие, он поинтересовался, сколько дам я за них, если он сумеет доказать сказанное. Конечно, больше десяти тысяч — ведь это цифра минимальная. Скажем, пятнадцать тысяч с выплатой до завтрашнего полудня.

«До свидания, я улетаю рано утром», — сказал я и поднялся.

«Подождите, подождите, умоляю вас! Я вижу, что имею дело с образованным джентльменом, высокоумным и много странствовавшим. Конечно же, вы позволите своему смиренному слуге представить необходимые доказательства».

Я бы ушел: жулики действуют мне на нервы. Но он взмахнул рукой, и ребята, сбросив одежонку, приняли красивые позы. Парнишка расставил ноги, скрестив руки на груди: девица напомнила мне праматерь Еву: одна нога выставлена впереди, одна рука на бедре, другая опущена, грудь спокойно вздымается — она была бы почти красивой, если бы не выражение скуки на лице — поднадоело ей все это, наверное.

Но не это заставило меня остаться. Мальчишка был наг, как положено, а на ней оказался надет пояс невинности. Минерва, ты знаешь, что это такое?

— Да, Лазарус.

— Ну и плохо. И я сказал: «Сними-ка с девочки эту штуковину! Живее!» Глупо, я никогда не вмешиваюсь ни во что на этих странных планетах. Но подобные штуковины все-таки мерзость.

«Безусловно, благородный сэр, я как раз собирался приказать ей. Эстреллита!»

С тем же выражением скуки на лице девица повернулась к нему спиной. И, став между ней и мальчишкой, так, чтобы тот не мог заметить шифра, которым открывался замок, торговец проговорил: «Ей приходится носить это, чтобы уберечься не только от всяких негодяев, но и от брата — они спят на одной подстилке. Вы не поверите, добрый сэр, такая спелая девушка… и девственница. Покажи благородному сэру, Треллита».

С тою же скукой она принялась демонстрировать. С моей точки зрения, девственность есть вполне поправимый недостаток, особого интереса не представляющий. Я велел ей прекратить и осведомился, умеет ли она готовить.

Торговец заверил меня, что на Благословенной ей может позавидовать любой шеф-повар, и начал вновь наворачивать на нее этот стальной подгузник. «Оставь! — строго сказал я. — Никто не собирается ее насиловать. А какие же доказательства ты обещал?»

Минерва, он доказал каждое свое слово — за исключением того, что она искусный кулинар — и подозрительного в его свидетельствах было только то, что слышал я их из его уст. Я и не поверил бы, но в тамошней клинике мне случалось видеть и не такое.

Следует упомянуть, что на Благословенной есть реювенализационная клиника, не находящаяся в ведении Семейств. Местная церковь в конце концов добилась контроля над ней, и метод антигерии, хорошо показавший себя даже в опытах на короткоживущих, стал доступен только высокопоставленным особам. Но планета не отстала в биологической практике.

Минерва, я рассказал тебе, о чем он говорил; теперь ты знаешь биологию, генетику и все эти манипуляции не хуже Иштар — возможно, даже лучше, ибо у тебя лучше память и больше времени. И что же он доказал мне?

— Что перед вами диплоидные дополнения, Лазарус.

— Правильно! Только он назвал их «зеркальными близнецами». А ты можешь рассказать, как были сделаны эти дети? Как бы ты сама провела соответствующую операцию?

Компьютер подумал и ответил:

— «Зеркальные близнецы». Термин этот не совсем точно описывает зачатие, удовлетворяющее перечисленным требованиям. Однако он достаточно ярок. Я могу ответить лишь теоретически, поскольку находящиеся в моем распоряжении отчеты свидетельствуют, что ничего подобного на Секундусе не проделывалось. Однако, чтобы получить диплоидные дополнения, следует проделать следующие операции: осуществить вмешательство в гаметогенез в организме каждого родителя непосредственно перед мейотическим делением с уменьшением числа хромосом, то есть начать следует непосредственно с первичных сперматозоидов и ооцитов с диплоидным набором.

Теоретически в мужском организме подобную операцию можно провести без труда, единственная сложность может возникнуть из-за крайне малого размера клеток. Однако я без колебаний приступила бы к подобной операции, если мне было бы дано время на создание необходимого точного оборудования.

Логически следует начать так: половые клетки обоих родителей помещаются в пробирку. Когда сперматогоний преобразуется в первичный сперматоцит — все еще диплоидный, — его следует извлечь и немедленно разделить на два вторичных гаплоидных сперматоцита: один — с Х-хромосомой, другой с — Y-хромосомой. Их снова следует разделить и дождаться, пока они созреют и превратятся в сперматозоид.

Вмешательство на стадии сперматозоида не может оказаться достаточным. Нельзя избежать смешения пар гамет, и результирующие зиготы могут оказаться комплементарными лишь в результате дичайшего стечения обстоятельств.

Операцию на женском организме осуществить проще — клетки его много крупнее. Однако здесь иная проблема: первичный ооцит в точке мейоза должен разделиться на два гаплоидных и комплементарных вторичных ооцита, а не на один ооцит и полярное тело. Тут, Лазарус, может потребоваться не одна попытка, прежде чем удастся создать надежную методику. Процесс аналогичен созданию двух идентичных близнецов, однако должен начаться на две стадии раньше в общей гаметогенетической последовательности. Впрочем, возможно, все окажется не сложнее, чем произвести без отца кроличьих самок. Поскольку собственный опыт у меня отсутствует, судить не рискну, однако не сомневаюсь — это дело возможное, если будет время на разработку соответствующей методики.

Итак, получаем две комплементарные группы сперматозоидов — одна с Y-, другая — с Х-хромосомами — и две комплементарные яйцеклетки, обе с Х-хромосомами. Для оплодотворения можно выбрать любое из двух потенциальных сочетаний мужских и женских клеток, если только не определены точные генетические схемы гаплоидов, а это дело нелегкое и способное вызвать генетические повреждения. Едва ли можно отважиться на подобную попытку. Скорее всего, придется вслепую внедрять один тип сперматозоидов в одну яйцеклетку, а комплементарный — в другую.

Наконец, чтобы выполнить все условия работорговца, обе яйцеклетки следует подсадить в матку одной и той же женщины, где они должны развиться и вырасти естественным путем. Права ли я, Лазарус?

— Абсолютно! Считай себя первой ученицей, дорогуша, можешь привесить золотую медаль к диплому. Минерва, я не знаю, так ли было на самом деле, но работорговец говорил то же самое, это подтверждали и его документы: отчеты, голофильмы и прочее. Все так называемые доказательства были заверены печатью епископа. Но этот жулик мог их и подделать и выставить пару обыкновенных рабов, за которых больше обычной цены не получишь. И фото, и фильмы выглядели вполне убедительно — да только что может сказать об этом простой обыватель? Но если доказательства не были поддельными, говорили они об одном: подобные попытки предпринимались, но ни в коем случае не доказывали, что результатом их явились именно эти ребята. С подобными ксивами могли продать не одну пару, если этот епископ имел долю в деле.

Я просмотрел все материалы, в том числе альбом со снимками детей в процессе взросления, и сказал: «Весьма интересно», — и поднялся, чтобы уйти.

Тут этот прыщ телепортировался между мной и выходом из палатки. «Господин, — сказал он, — добрый и благородный сэр… как насчет двенадцати тысяч?»

Здесь, Минерва, душа торговца не выдержала. «Тысяча», — говорю, а зачем — не знаю. Впрочем, нет, знаю. У девчонки все тело было истерто проклятым приспособлением, достойным Торквемады. И мне захотелось досадить этому торговцу плотью.

Он поежился и поглядел на меня так, словно собирался родить битую пивную бутылку. «Вы шутите, сэр. Одиннадцать тысяч „благословений“ — и дети ваши, а я даже собственные расходы не оправдаю!»

«Пятнадцать сотен», — отрезал я. Деньги у меня были, тратить их было негде, и я решил, что могу ухлопать их на то, чтобы девочку вновь не запихнули в эту жестокую штуку.

Он застонал. «Будь они моими собственными детьми, я бы подарил их вам. Я люблю этих смышленых ребят, как родных, и не хотел бы для них ничего лучшего, чем благородный и добрый хозяин, способный оценить научное чудо их рождения. Но епископ велит повесить меня, а потом снять с виселицы живьем, чтобы до смерти затаскать за веревку. Десять тысяч — со всеми свидетельствами и доказательствами. Ради их блага готов на потери — и лишь из уважения к вам».

Я поднял цену до сорока пяти сотен, он спустил до семи тысяч, тут мы и застряли: мне следовало приберечь кое-что для прощального побора, он же как будто добрался до точки, ниже которой не мог опуститься, не рискуя прогневать епископа — если такой действительно существовал…

Он отвернулся, чтобы стало ясно: с торгом покончено, и с лестью тоже — и резким тоном приказал девушке забираться в стальную сбрую.

Я достал кошелек. Минерва, ты знаешь, что такое деньги, раз управляешь финансовой политикой правительства. Но ты, возможно, не в курсе, что на иных наличность действует как на кота валерьянка. Я отсчитал сорок пять сотен большими красно-золотыми бумажками прямо под носом у этого негодяя и остановился. Он весь взмок и судорожно сглотнул, но ухитрился качнуть головой на долю дюйма.

Я не торопясь стал отсчитывать дальше, и, дойдя до пяти тысяч, остановился и протянул руку.

Он жестом остановил меня, и я понял, что приобрел первых и единственных в своей жизни рабов.

Тогда он расслабился — с какой-то отрешенностью, — но потребовал компенсации за документы. Мне они были не нужны, но я все-таки предложил ему две с половиной сотни за весь комплект… Он взял и снова принялся упрятывать девочку в железо.

Я остановил его и попросил объяснить, как работает эта штука.

Как она работает, я знал: в цилиндровом замке с десятью буквами каждый раз можно устанавливать новую комбинацию. Установить ее, сунуть оба конца пояса в стальной цилиндрик и вновь раскрутить кольца — и не откроешь, пока не наберешь нужную комбинацию. И замок дорогой, и железка прочная — ножовкой не взять. Эта деталь делала его россказни правдоподобными: на шарике этом девственницы ценились, но и опытная одалиска стоила примерно столько же. А эта девица для гарема не годилась. Поэтому дорогой пояс использовался явно с какой-то особой целью.

Повернувшись спиной к рабам, он показал мне свою комбинацию: Э, С, Т, Р, Е, Л, Л, И, Т, А — и принялся хвастаться, что удачно придумал комбинацию, которую никогда не забудет.

Я поковырялся, потом как бы что-то сообразил и открыл замок. Он уже собрался вновь напялить его на девочку и отправить нас восвояси, но я сказал: «Минутку, я хочу убедиться, что смогу запереть его. Надень, а я попробую запереть».

Он не захотел надевать, но я заупрямился и сказал, что он хочет меня одурачить — поставить в такое положение, когда я вынужден буду, чтобы отпереть свою собственность, отправить за ним, и тогда он сдерет с меня, сколько сочтет нужным. Я потребовал свои деньги назад и хотел разорвать счет. Он сдался и надел пояс. Ему с трудом удалось стянуть его на животе — все-таки он был пошире девицы. Я сказал: «А теперь повтори по буквам», — и склонился над замком. Он сказал: «ЭСТРЕЛЛИТА», — я набрал ГАДИСВИНЬЯ, а потом потуже свел концы пояса и раскрутил диски.

«Хорошо, — сказал я. — Получилось. Теперь повтори снова». Он повторил, и я аккуратно набрал ЭСТРЕЛЛИТА. Замок, естественно, не открылся. Я предположил, что в первый раз он продиктовал мне имя с одним «Л» и двумя «Т». Новый вариант оказался тоже безрезультатным.

Он разыскал зеркало и попробовал открыть сам. Без успеха. Я сказал, что, вероятно, замок заклинило, велел ему втянуть живот, и мы стали дергать пояс. К этому времени он весь взмок.

Наконец я сказал: «Вот что, торговец, я дарю тебе этот пояс. Сам бы я, конечно, предпочел бы ему амбарный замок. Ступай к слесарю — или нет, в такой сбруе на улице не покажешься. Скажи мне, где отыскать его, я пришлю его сюда и заплачу за услуги. Так, по-моему, будет честно. Мне некогда здесь болтаться — у меня сегодня обед в Бьюлаленде. А где их одежда? Верный, прихвати барахло, а вместе с ним и ребят.»

С этим я и отправился прочь, а торговец все тарахтел, чтобы я поторопил слесаря.

Мы вышли из палатки, верный подозвал такси, и мы все погрузились в него. Я не стал разыскивать слесаря и велел водителю катить прямо в космопорт. По пути мы остановились в какой-то лавчонке, и я купил ребятам одежду: ему кое-какие тряпки, ей нечто вроде балтийского саронга, в каком была вчера Гамадриада. Думаю, у ребят еще не бывало настоящего платья. Ботинки я не сумел на них напялить, пришлось купить сандалии — но Эстреллиту все равно пришлось оттаскивать от зеркала, так она охорашивалась и восхищалась собой.

Я загнал детей в такси и сказал верному: «Видишь тот переулок? Если я отвернусь, а ты побежишь туда, я не смогу поймать тебя, поскольку вынужден присматривать за этой парочкой».

Тут, Минерва, я столкнулся со штуковиной, которой не понимаю и понять никогда не смогу: с психологией раба. Верный меня не понял, а когда я все повторил по буквам, пришел в недоумение. Чем же он не угодил мне? Или я хочу, чтобы он умер с голоду?

Я сдался. Мы высадили его у конторы «Найми слугу». Я получил назад свой залог, щедро отблагодарил верного за добрую службу и со своими рабами отправился в космопорт. Чтобы провести детей на корабль, мне пришлось оставить в таможне и весь залог, и почти все «благословения», что у меня оставались, несмотря на то что документы, подтверждающие покупку, были в полном порядке.

Проведя ребят на корабль, я сразу же поставил их на колени, возложил руки на головы и отпустил на свободу. Они явно не поверили, пришлось объяснить, «Ну же, вы теперь свободны. Поняли? Вы свободны! Теперь вы не рабы. Сейчас я подпишу ваши вольные, и вы можете отправиться с ними в епархиальную контору и зарегистрировать их. Или можете выспаться здесь и поесть, а завтра утром я отдам вам все „благословения“, которые у меня останутся к моменту отлета корабля. Ну а если и это не подойдет, можете оставаться, я отвезу вас на Валгаллу. Планета чудесная, впрочем, попрохладнее этой, но там нет рабства».

Минерва, едва ли Ллита — или Йита, как ее обычно звали — со своим братцем Джо — Джоси, или Джози — поняли, что где-то может не быть рабства. Это совершенно не укладывалось в их головах. Но они знали понаслышке, что такое космический корабль, и перспектива куда-то отправиться на нем потрясла их — они не упустили бы подобной возможности, даже если бы я сообщил, что их ждет повешение. К тому же, они по-прежнему видели во мне своего господина и свободы еще не осознали. Наверное, здесь отпускали на свободу лишь старых верных рабов, которых не снимали при этом с довольствия и, вероятно, даже платили какие-то крохи.

Но путешествовать… пока они совершили только одно путешествие — из северной епархии в столицу, на невольничий рынок.

На следующее утро возникли крохотные неприятности: некий Симон Легри, обладатель лицензии работорговца, подал на меня жалобу, обвиняя в нанесении телесных повреждений, жестоком обращении и разнообразных издевательствах и унижениях. Я усадил «фараона» в гостиной, позвал Ллиту, велел снять новое платье и продемонстрировать полисмену ссадины. Показывая счет от работорговца, я оставил на столе сотенный банкнот… случайно вышло.

«Фараон» отмахнулся от счета, заявив, что по этому поводу жалоб не поступало, и сказал, что намеревается передать доброму человеку Легри, что, по счастью, обвинение в торговле подпорченным товаром ему не предъявлено… но по трезвом размышлении решил все же, что проще будет, если окажется, что он просто не сумел разыскать меня. Сотня «благословений» исчезла, а вместе с нею и «фараон», после полудня их примеру последовали и мы.

Но, Минерва, торговец все-таки надул меня: оказалось, что Ллита абсолютно не умеет готовить.

С Благословенной на Валгаллу дорога длинна и трудна, поэтому судовладелец Шеффилд был рад компании.

В первую ночь путешествия случилось недоразумение, вызванное тем, что произошло в предыдущий вечер внизу на планете. На корабле была каюта капитана и две пассажирских. Так как капитан обычно управлялся самостоятельно, он использовал пустующие помещения для хранения мелкого груза, и к приему людей они не были готовы. И в первую ночь, проведенную еще на планете, капитан разместил свою вольноотпущенницу в своей каюте, а сам вместе с ее братом заночевал на раскладушках в раздевалке.

На следующий день капитан Шеффилд отпер каюты, подключил к ним питание и заставил молодых людей освободить их и перенести весь хлам в кладовую, а потом велел размещаться и, занявшись грузом и предстартовыми взятками, забыл о своих невольниках. Потом пришлось приглядывать за компьютером, уводившим корабль из этой планетной системы. Поздней ночью по корабельному времени он перевел корабль в n-пространство и смог наконец отдохнуть.

Капитан направился в свою каюту, размышляя, то ли сперва принять душ, то ли поесть, то ли не делать ни того, ни другого.

Эстреллита лежала в его постели — сна ни в одном глазу — и ждала.

— Ллита, что ты тут делаешь? — спросил он.

И та объяснила на откровенном невольничьем линго, что именно она делает здесь: ожидает его, поскольку они с братом решили, что милорд судовладелец Шеффилд потребует от нее именно этого.

Потом добавила, что не боится и готова на все.

Первой части заявления вполне можно было поверить, вторая же казалась наглой ложью; капитану Шеффилду уже приходилось видеть испуганных девственниц — не так часто, но все же случалось.

Он проигнорировал ее слова.

— Брысь из моей постели, наглая девка! — велел он. — И чтобы твоя задница сию же минуту была в твоей койке.

Вольноотпущенница сперва испугалась и не поверила, а потом надулась и обиделась, наконец заревела. Недавний страх перед неизвестным утонул в еще худшей эмоции; ее крошечное «эго» было унижено отказом от ее услуги, которую она должна была оказать и полагала, что сам капитан хочет этого. Она рыдала и вытирала слезы подушкой.

Женские слезы всегда оказывали на капитана Шеффилда весьма сильное возбуждающее действие, и он отреагировал немедленно: схватив девицу за ногу, извлек ее из своей постели, вытолкал из каюты, впихнул в ее собственные апартаменты и запер. А потом вернулся к себе, захлопнул дверь, принял снотворное и уснул.

Минерва, Ллита оказалась нормальной женщиной. После того как я научил ее мыться, она сделалась достаточно привлекательной: хорошая фигура, приятное лицо и манеры, здоровые зубы, и изо рта не пахло. Но чтоб спать с ней — это не лезло ни в какие ворота. Весь «эрос», дорогуша, это условность; в копуляции как таковой нет ничего ни морального, ни аморального. «Эрос» — всего лишь способ, позволяющий поддерживать человеческие существа во всей их индивидуальности и различии, дающий им возможность быть вместе и радоваться. Этот механизм выживания сформировался в результате долгой эволюции, и его непродуктивная функция является наименее сложным аспектом той крайне неоднозначной и весьма сложной роли, которую играет он в деле существования человеческой расы.

Но каждый половой акт морален или аморален по тем же законам морали, которые определяют природу любого человеческого поступка; все же прочие кодексы сексуальных обычаев представляют собой всего лишь простые обряды, местного и преходящего значения. Подобных кодексов больше, чем у собаки блох, общее в них только то, что они установлены традицией. Помню общество, где копулировать в уединении считалось непристойным, а на публике — что ж, дело обычное. Сам же я вырос среди людей, у которых все было наоборот — и тоже освящено традицией. Не знаю, какой путь труднее, только хочется, чтобы традиция перестала хитрить: игнорировать подобные обычаи небезопасно, все равно, что самому лезть под пулю.

Я отказал Ллите не из моральных соображений, а следуя собственным сексуальным привычкам, выработанным через синяки и шишки за много столетий. Никогда не спи с женщиной, которая от тебя зависит, если ты не женат на ней и не собираешься жениться. Это аморальное правило может быть изменено в зависимости от обстоятельств, но неприменимо к женщинам, от меня не зависящим, — это совершенно другой случай. Но настоящее правило является мерой безопасности, пригодной во многих ситуациях и обстоятельствах в рамках широко меняющихся обычаев, предпринимаемой ради собственной безопасности, поскольку в отличие от той дамы из Бостона, о которой я тебе рассказывал, многие женщины рассматривают половой акт как формальное предложение руки.

Я позволил стечению обстоятельств сделать Ллиту на какое-то время зависимой от меня, но не намеревался ухудшать положение дел женитьбой, на это идти не следовало. Минерва, долгожители не должны жениться на эфемерах, это плохо и для эфемера, и для долгожителя.

Тем не менее, если ты подобрал бездомную кошку и накормил ее, то выбросить не имеешь права. Благополучие этой кошки становится для тебя важным, даже если расстаться с ней ничего не стоит. Купив этих ребят, я не мог избавиться от них простым возложением рук. Нужно было позаботиться об их будущем: ведь они сами не могли этого сделать. Бездомные котята.

На следующее утро, пораньше — по корабельному распорядку — капитан Шеффилд поднялся, отпер каюту вольноотпущенницы и застал ее спящей. Разбудив ее, он велел вставать, умываться и готовить завтрак на троих. Потом отправился будить ее брата и, не обнаружив того в каюте, отправился на камбуз, где и застал молодого человека.

— Джо, доброе утро.

Тот подпрыгнул.

— Ох! Доброе утро, хозяин. — И преклонил колено.

— Джо, правильно будет так: «Доброе утро, капитан». Это примерно то же самое, потому что я действительно хозяин корабля и всего, что в нем находится. Но когда ты покинешь мой корабль на Валгалле, у тебя не будет никакого хозяина. Вообще никакого, я же говорил тебе вчера. А пока называй меня «капитан». Что ты делаешь?

— Э… я не знаю… капитан.

— Я так и думал. Тут кофе хватит на дюжину человек.

Шеффилд локтем отодвинул Джо в сторону, отсыпал большую часть кофе, который молодой человек бухнул в свою чашку, отмерил девять порций и заметил для себя: научить девицу, чтобы во время работы подавала кофе.

Ллита появилась, когда капитан взял первую чашку и уселся. Глаза ее были красные — наверное, поплакала еще и с утра. Ограничившись утренним приветствием, он предоставил ей возможность орудовать самой — она же видела вчера, как он управлялся на кухне.

Вскоре пришлось с тоской вспоминать вчерашние обед и ужин — когда сандвичи пришлось делать ему самому. Сейчас он только велел обоим сесть и не висеть над душой. Завтрак состоял из кофе, корабельного хлеба и консервированного масла.

Вместо яичницы из яиц аккры с грибами получилась какая-то несъедобная каша; девица ухитрилась испортить даже сок райфрутта. Для этого требовался истинный талант: одну часть концентрата следовало разбавить восемью частями холодной воды — и все, все инструкции были на этикетке.

— Ллита, ты умеешь читать?

— Нет, хозяин.

— Капитан! А ты, Джо?

— Нет, капитан.

— А арифметика, числа?

— О да, капитан. Числа я знаю. Два да два — это четыре, два да три — пять, три и пять — девять.

Сестрица поправила:

— Не девять, а семь, Джоси.

— Довольно, — проговорил Шеффилд. — Вижу, занятие у нас найдется. — И задумался, что-то бормоча себе под нос. Наконец он громко сказал: — Когда закончите завтракать, займетесь своими делами. А потом приведите в порядок каюты — чтобы было похоже на корабль — потом проверю. Застелите и мою постель, но больше там ни к чему не прикасайтесь, особенно на столе. А потом примете ванну. Да, я сказал — ванну. На корабле каждый принимает ванну раз в день, можно и чаще. Чистой воды много, она идет по замкнутому контуру, а к концу путешествия у нас будет на несколько тысяч литров воды больше, чем в начале. Не спрашивайте почему, просто поверьте на слово. Я объясню потом. (Через несколько месяцев. Что они поймут сейчас, если не умеют сложить три и пять?) А через полтора часа, когда вы все закончите… Джо, ты умеешь пользоваться часами?

Джо поглядел на циферблат старомодных часов на стене.

— Не знаю, капитан. На этих слишком уж много чисел.

— Ах да, конечно, на Благословенной другая система счисления. Значит, постарайтесь вернуться сюда, когда маленькая стрелка будет указывать налево, а большая — вверх. Но на этот раз не страшно, если опоздаете — надо, чтобы вы все успели сделать. Особенно — принять ванну. Джо, помой голову шампунем. Ллита, нагнись, дорогуша, я понюхаю твои волосы. И ты тоже… с шампунем.

Куда запропастились волосяные сетки? Если выключить псевдогравитацию, в условиях свободного падения им понадобятся сетки для волос, или молодежь придется подстричь. Для Джо это не страшно, а вот длинные черные волосы его сестры, пожалуй, ее главное достоинство — не помогут ли они ей поймать на Валгалле мужа? Ну что ж, если сеток нет — едва ли они найдутся: сам-то он стрижется коротко — пусть заплетет косу. Или все-таки потратить энергию на поддержание одной восьмой «g»? Люди, не привыкшие к невесомости, плохо переносят ее и могут даже получить травму. Впрочем, пока беспокоиться не о чем.

— Приберитесь, приведите себя в порядок и возвращайтесь. Живо.

Шеффилд составил список: определить для каждого его обязанности (NB: научить их готовить!); начать обучение: по каким предметам?

Основы арифметики, это верно… но учить их читать на том жаргоне, который в ходу на Благословенной, незачем: они туда не вернутся, никогда не вернутся! Но на корабле придется говорить на нем — когда еще ребята научатся говорить и читать на галакте… и хорошо бы выучить английский. Есть ли на корабле записи того варианта галакта, который используется на Валгалле? Впрочем, в таком возрасте несложно запомнить местные словечки и произношение. Но важнее всего — исцелить их оцепеневшие души, личности.

Можно ли взять взрослых домашних животных и превратить в людей — предприимчивых, способных, всесторонне образованных, готовых к конкуренции в рамках свободного общества; более того — желающих конкурировать, не боящихся состязания? И только сейчас он начал сознавать, какие проблемы пали на его голову вместе с «бездомными котятами». Или придется содержать их лет пять-десять или шестьдесят, пока не умрут от старости?

Давным-давно, еще мальчишкой, Вуди Смит подобрал в лесу полудохлого лисенка — мать или потеряла его, или погибла. Взял зверька домой, выкормил из бутылочки и всю зиму держал в клетке. Весной мальчик отнес зверя на то место, где нашел, и оставил там клетку, открыв дверцу.

Через несколько дней он пришел за клеткой.

Лисенок сидел внутри нее — голодный, худой — но дверца оставалась открытой. Вуди принес его обратно, накормил и напоил. Потом построил из сетки вольер и больше никогда не пытался выпустить. Как говорил дедушка, бедолага так и не смогла научиться быть лисою.

Как сделать людей из этих забитых и невежественных животных?

Они возвратились в кают-компанию, когда маленькая стрелка указывала вбок, а большая точно вверх. Для этого пришлось подождать за дверью, и капитан Шеффилд постарался сделать вид, что не заметил. И когда они вошли, он поглядел на часы и сказал:

— Точно вовремя, молодцы! Вижу, шампунем попользовались, но напомните, чтобы я отыскал для вас расчески.

А что еще из предметов туалета может им понадобиться? Придется ли учить ребят пользоваться ими? И… черт! А есть ли на корабле необходимое на случай, если у девицы начнется менструация? Чем бы воспользоваться? Что ж, если повезет, эта проблема отодвинется на несколько дней. Спросить ее? Не поможет, ведь она считать не умеет. Проклятье, корабль-то не предназначен для пассажиров.

— Сядь. Нет, подожди. Подойди поближе, дорогуша. — Капитан заметил, что платье на девице подозрительно липнет к телу; он понял, что оно мокрое. — Ты помылась прямо в нем?

— Нет, хоз… нет, капитан, я его выстирала.

— Вижу. — Он вспомнил, что пестроты рисунку успели добавить кофе и прочие продукты, из которых она готовила завтрак. — Сними и повесь где-нибудь — не надо сушить на себе.

Она начала медленно раздеваться. Подбородок девушки дрогнул — капитан вспомнил, как она любовалась собой в зеркале, когда он покупал это платье.

— Подожди немного, Ллита, Джо, снимай свои портки. И сандалии тоже.

Парень мгновенно повиновался.

— Благодарю, Джо. И не надевай, пока не выстираешь. Эта тряпка только кажется чистой, а на самом деле испачкалась. И пока можешь не носить ее, если не очень хочешь. Садись, Ллита, на тебе что-нибудь было, когда я купил тебя?

— Нет… капитан.

— А на мне сейчас есть что-нибудь?

— Нет, капитан.

— Одежду носят, когда для этого есть время и место, в иных временах и местах. Одеваться глупо. Если бы это был пассажирский корабль, вы все носили бы одежду, а на мне была бы красивая форма. Но корабль не пассажирский, здесь нет никого, кроме тебя, меня и твоего брата. Видишь этот прибор? Называется термогумидостат. Он приказывает корабельному компьютеру поддерживать здесь двадцать семь по Цельсию и влажность сорок процентов… с небольшими изменениями, для разнообразия — цифры вам ничего не говорят. И мне приятно ходить раздетым. После полудня температура снижается, чтобы можно было заняться физическими упражнениями. Ибо малоподвижность — бич корабельной жизни.

Если такой цикл вам обоим не подойдет, можем выработать компромисс. Но сперва попробуем пожить, оставив все как есть. А теперь о мокрой тряпке, которой ты облепила свои бедра. Если ты дура — суши ее на себе и терпи; а если умная — повесь и расправь, чтобы высохла и не помялась. Это предложение, а не приказ. Хочешь, вообще не снимай. Но не сиди в мокром — подушки намочишь. Шить умеешь?

— Да, капитан. Э… чуть-чуть.

— Посмотрим, чего мне удастся добыть. Платье, в которое ты одета, — единственное на борту этого корабля. Потребуется еще кое-что на все месяцы пути. И на Валгалле тебе нужно будет во что-то одеться: там не так тепло, как на Благословенной. Там женщины носят брюки и короткие куртки, а мужчины — тоже брюки, но куртки подлиннее. И все носят сапоги. У меня есть три комплекта одежды, сшитые на Единогласии. Быть может, мы их обузим как-нибудь, пока я не смогу отвести вас обоих к портному. Так, теперь сапоги… мои для тебя как для цыпленка ботфорты… Ладно, обернем чем-нибудь ноги, чтобы могла дойти до сапожника.

Но эту тему сейчас обсуждать не будем. Присоединяйся к конференции… Хочешь — стой мокрой, хочешь — садись и располагайся поудобнее.

Эстреллита закусила губу — и отдала предпочтение комфорту.

Минерва, эти юнцы оказались куда смышленее, чем я ожидал. Они принялись заниматься, потому что я приказал. Но, поддавшись магии печатного слова, они угодили на крючок. И стали читать — как гусь щиплет травку, не желая заняться чем-то другим. Особенно хорошо шла проза. Я имел отличную библиотеку, состоявшую в основном из микрокниг — их была не одна тысяча, но было и с дюжину книг в дорогих переплетах, истинных антиков, на которые я набрел на Единогласии, где говорят на английском, а галакт — лишь диалект купцов. Хранишь сказки о Стране Оз, Минерва?

Конечно, хранишь. Составляя план для большой библиотеки я включил в него и свои любимые сказки. Мне хотелось, чтобы Ллита и Джо читали прозу, но в основном я заставал их за чтением сказок: Киплинг, «Страна Оз», «Алиса», «Сад стихов», «Маленькие дикари» и прочее. Ограниченный выбор: книги моего детства, за три столетия до Диаспоры. С другой стороны, все человеческие культуры в Галактике происходят от этой.

Но я попытался убедиться в том, что они понимают разницу между выдумкой и историей. Сложная вещь — я сам не уверен, что подобная разница существует. Потом пришлось объяснять, что сказка — то, что еще больше, чем выдумка, отличается от правды.

Минерва, объяснить подобное неопытному уму очень сложно. Что такое волшебство? Ты волшебница почище сказочных, но своим существованием ты обязана науке, а не магии. А ребята не имели представления о том, что представляет из себя наука. Я не уверен, что они улавливали различие, даже когда я объяснял. В моих скитаниях мне не раз приходилось сталкиваться с чудесами, я видывал такое, чему нет объяснения.

Пришлось наконец попросту объявить ex cathedra[21], что некоторые истории писаны для забавы и правдой быть не могут: «Путешествие Гулливера» — не то что «Приключения Марко Поло», а «Робинзон Крузо» находится прямо посередке между ними — и что в случае сомнений нужно обращаться ко мне.

И они иногда спрашивали и не спорили со мной. Но я чувствовал, что они не во всем верят мне. Это радовало: значит, ребята начинают мыслить самостоятельно — хоть и не всегда правильно.

Мои рассуждения о Стране Оз Ллита выслушивала лишь из вежливости. Она верила в Изумрудный город всем сердцем и, будь на то ее воля, лучше отправилась бы туда, чем на Валгаллу. Если честно — и я тоже.

Главное — им понравилось учиться.

В деле обучения я не колеблясь прибегал к литературе. С ее помощью быстрее начинаешь сочувствовать чуждым для тебя сторонам человеческого поведения. Она только на шаг отстает от истинно пережитого — а у меня было лишь несколько месяцев на то, чтобы сделать людей из этих забитых и невежественных зверьков. Я предлагал им психологию, социологию, сравнительную антропологию — таких книг у меня хватало. Но Джо и Ллита не могли представить прочитанное в образах — я вспомнил, что был такой учитель, который объяснял идеи с помощью притчей.

Они тратили на чтение каждый час, который я отводил для этого, как щенята жались возле экрана читальной машины и ворчали друг на друга, требуя поскорее листать страницы. Обычно Ллита подгоняла Джо, она читала быстрее. Впрочем, они оба на глазах превращались из неграмотных в умелых читателей. Я не давал им кинофильмов, потому что хотел, чтобы они научились читать.

Но тратить все время на чтение было нельзя. Приходилось учиться и другим вещам. Не ремеслам, а, что более важно, той агрессивной уверенности в себе, без которой свободным человеком не станешь, а ее-то у них и не оказалось, когда я ненароком взвалил на плечи эту обузу. Что там, я даже не представлял, способны ли они стать такими: эта способность могла затеряться в поколениях рабов. Но если искра в них была, ее следовало отыскать и раздуть — или я так и не смог бы отпустить их на свободу.

Итак, я поощрял их самостоятельность — насколько возможно, прибегая к осторожной грубости — и приветствовал любое проявление возмущения, правда, безмолвно, про себя — как триумфальное свидетельство прогресса.

Я начал обучать Джо драться — просто кулаками, почему что не хотел, чтобы мы поубивали друг друга. Одно из помещений на корабле я переоборудовал под гимнастический зал, оборудование можно было использовать и в гравитационных условиях, и в свободном падении; там мы занимались час в день, когда температура воздуха была пониже. Я гонял Джо до изнеможения. Ллита могла приходить, чтобы просто поразмяться. Втайне я надеялся, что, если сестра увидит, как я выжимаю из Джо соки, это может подхлестнуть его.

Джо нуждался в стимуле: ему с трудом вползало в голову, что меня можно пнуть или ударить и что я не рассержусь, если он преуспеет, но определенно буду не в духе, если он не постарается как следует.

Поначалу он не смел нападать на меня, как бы ни открывался. Я стал обзывать и дразнить его, однако он все еще медлил, и я успевал приблизиться первым и вздуть его.

Но однажды его прорвало, и он треснул меня так, что я едва успел отскочить. И после ужина он получил награду: я разрешил ему почитать книгу — настоящую, в переплете, со страницами. Я велел ему надеть хирургические перчатки и предупредил, что отлуплю, если он порвет или запачкает хоть одну страницу. Ллите я не позволил к ней прикоснуться — это был его приз. Она приуныла и не желала садиться за читальную машину — пока он не попросил разрешения почитать ей вслух.

Тогда я объявил, что она тоже может читать вместе с ним, но только чтобы не прикасалась к страницам. Она устроилась рядом с ним, голова к голове, и, счастливая, начала читать, время от времени ворча на брата за то, что он медленно перелистывал страницы.

На следующий день она спросила, нельзя ли и ей научиться драться?

Конечно, ей надоело выделывать свои упражнения в одиночку. Мне тоже скучно тренироваться одному, но я заставлял себя: кто знает, какими опасностями чревата следующая посадка. Минерва, я никогда не считал, что женщин следует учить драться: защищать детей и жену — дело мужское. И все-таки женщина должна уметь драться — это может пригодиться.

Итак, я согласился, однако пришлось изменить правила. Мы с Джо придерживались уличных правил — то есть обходились вовсе без правил, за исключением того, что я не наносил ему тяжелых повреждений и ему позволял ограничиваться синяками. Но я никогда не говорил об этом — он мог считать, что вправе выцарапать мой глаз и съесть его. А уж как не позволить ему это сделать, было моей проблемой.

Но женщины устроены иначе. И я не мог позволить Ллите приступить к делу вместе с нами, пока не соорудил ей на сиськи специальный нагрудник: этого добра у нее было многовато, и можно было нечаянно причинить ей боль. Потом я намекнул Джо с глазу на глаз, что синяки — дело простительное, но если он сломает ей кость — я сломаю ему, чтобы попрактиковаться.

Но сестру я ограничивать не стал — и напрасно: она оказалась раза в два агрессивней его. Неумелая, но быстрая и дело знала.

На второй день мы приступили к занятиям — она в нагруднике, а мы в защитных плавках. И уже вечером того же дня Ллита читала настоящую книгу.

А у Джо проявился талант кулинара, и я поощрял его старания, насколько позволяли корабельные припасы. Мужчина, знающий поварское дело, прокормит и себя, и семью, где угодно. И всякий, мужчина или женщина, должен уметь готовить, содержать в порядке дом и ухаживать за детьми. Для Ллиты занятия не удалось подобрать, однако после того как я установил меры поощрения, она обнаружила способности к математике. Это вселяло надежды: личность, способная читать, писать и считать, может выучить все, что угодно. И я велел ей заняться бухгалтерией и счетоводством, по книгам, и не стал помогать. А от Джо я потребовал, чтобы он изучил все приборы, которыми мог похвастаться корабль, — их было немного, в основном технологическое оборудование — под моим строгим контролем: я не хотел, чтобы он потерял пальцы, а я — инструменты.

Я был полон надежд. Но ситуация переменилась…

(Опущено около 3100 слов.)

…проще сказать, что я проявил глупость. А ведь я вырастил столько славных ребятишек. В первые же два дня я в качестве корабельного хирурга и прочая, прочая, прочая подверг их самому тщательному обследованию, на которое были способны мои инструменты. Медициной я не занимался с тех пор, как оставил Ормузд, однако держал свой лазарет укомплектованным и в полном порядке. На каждой цивилизованной планете я всегда брал новейшие ленты и изучал их во время долгих прыжков, Минерва, а ведь я считался когда-то неплохим коновалом.

Ребята были вполне здоровы — такими они и выглядели, только у парнишки оказался легкий кариес: две небольшие полости. Я отметил, что работорговец не ошибся: virgo intacta, полулунная плева — пришлось воспользоваться самым маленьким инструментом. Ллита не жаловалась, не напрягалась, не спрашивала, чего это я там ищу. Я сделал вывод, что они пользовались вниманием медиков, подвергались регулярным осмотрам, не то что обычные невольники на Благословенной.

У нее оказалось тридцать два зуба, все в идеальном состоянии, однако, когда вылезли зубы мудрости, она сказать не могла, сообщив только, что это случилось недавно. У него было двадцать восемь зубов. Места на челюстях для четырех последних не оставалось, и я уже стал опасаться неприятностей. Однако рентгеновские снимки показали, что зубов нет в зачатке.

Я вычистил и запломбировал дупла и велел ему не забыть, что на Валгалле нужно сделать регенерацию и прививку от дальнейших повреждений. На Валгалле была хорошая зубная техника.

Ллита не могла мне сказать, когда у нее в последний раз была менструация. Она обсудила этот вопрос с Джо: он попытался сосчитать на пальцах, сколько дней прошло с тех пор, как они покинули родную планету. Сошлись они на том, что событие состоялось еще до отлета. Я велел известить меня в следующий раз, потому что намеревался определить ее цикл. Я выдал ей коробку с салфетками, оказавшуюся в кладовке и, должно быть, пролежавшую там лет двадцать — я и забыл, что располагаю таким добром.

Нам с трудом удалось открыть коробку: ни она, ни я никогда не держали в руках подобной вещи. Крохотные эластичные трусики, оказавшиеся в наборе, восхитили Ллиту и она часто носила их, когда хотела «приодеться». Девчонка сходила с ума по тряпкам: будучи рабыней, она ничем не могла потешить свое тщеславие. Я сказал ей, чтобы не забывала вовремя стирать трусы. Я уделял особое внимание чистоте: проверял уши, ногти, выгонял из-за стола мыть руки. Выдрессировать их оказалось не труднее, чем свинью. Ллите никогда не приходилось повторять дважды, она приглядывала за Джо, чтобы и он отвечал моим требованиям. В результате оказалось, что я перестарался: нельзя было подойти с грязными ногтями к столу или не сходить в душ, потому что хотелось спать. Но… взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Портнихой она оказалась такой же неумелой, как и поварихой, однако шить все-таки выучилась, потому что любила тряпки. Я выкопал откуда-то штуку яркой ткани, предназначенной для продажи, и дал ей позабавиться, используя политику кнута и пряника: надеть обновку разрешалось только в награду за хорошее поведение. Так мне удалось отучить ее подзуживать брата.

Но в отношении Джо такой подход не срабатывал — одежда его не интересовала — и я стал налегать на тренировки. Но особо усердствовать не приходилось — с ним не было таких проблем, как с ней.

Как-то вечером, через три или четыре ее цикла, разглядывая календарь, я обнаружил, что на сей раз она ничего мне не сказала — забыла, должно быть. Минерва, я в их каюты без стука не входил, ибо жизнь на корабле требует определенной приватности, которой и так мало.

Дверь в каюту Ллиты оказалась открытой, внутри никого. Я постучал в дверь Джо и, не получив ответа, стал искать ее в кают-компании, на камбузе, даже в нашем крохотном гимнастическом зале. Потом решил, что она, должно быть, принимает ванну и лучше поговорить с ней завтра утром.

Когда, возвращаясь к себе, я проходил мимо каюты Джо, дверь отворилась, появилась Ллита и аккуратненько прикрыла ее за собой. Я сказал:

— Ах вот где ты! — Или что-то в этом роде. — А я думал, что Джо спит.

— Он только что уснул, — ответила Ллита. — Он вам нужен, капитан? Разбудить?

— Нет, я разыскивал тебя, но пять или десять минут назад постучал в его дверь и не получил ответа.

Она стала сокрушаться, что не расслышала моего стука.

— Наверно, мы были слишком заняты, и я не расслышала, — И пояснила, чем именно они были заняты.

…об этом я и подумывал, заподозрив неладное, когда у нее случилась задержка на неделю, до этого все шло как по часам.

— Все понятно, — проговорил я. — Рад, что не помешал своим стуком.

— Мы старались не помешать вам, капитан, — сказала она совершенно серьезно. — По вечерам мы всегда ждали, когда вы удалитесь в свою каюту. А иногда мы занимались этим, когда вы отдыхали после обеда.

— Боже, дорогуша, зачем же такие предосторожности? Выполняйте свою работу, не опаздывайте на занятия, а в остальное время занимайтесь чем угодно. Звездолет «Либби» — не каторга; я хочу, чтобы вам было здесь хорошо. Когда наконец твоя дурацкая голова уразумеет, что ты больше не рабыня?

Минерва, этого она определенно понять не могла, потому что все твердила, что не расслышала и вскочила в самый последний момент.

— Не будь глупой, Ллита, — сказал я. — Поговорим завтра.

Но она настаивала, утверждала, что не хочет спать и готова сделать все, что я прикажу, — я даже занервничал. Минерва, одной из странностей Эроса является то, что сразу после занятий любовью у женщины возникает новое желание, а воспитание Ллиты ничего ей не запрещало. Но хуже оказалось то, что я увидел в ней женщину, впервые после того, как эта парочка оказалась на борту корабля. Она стояла в узком проходе, рядом, еще горячая… в руке был зажат один из тех странных костюмчиков, которые ей так нравилось шить. Я почувствовал искушение — и знал, что она отзовется немедленно и будет рада. К тому же она, вероятно, была беременна — так что и беспокоиться не о чем.

Но я потратил столько времени, чтобы из рабовладельца сделаться отцом — суровым, но любящим. И, переспав с ней, я добавил бы новую переменную в и без того сложную проблему. И я взял себя в руки.

— Очень хорошо, Ллита, — сказал капитал Шеффилд. — Пойдем ко мне.

Он направился к себе, она пошла следом. В каюте он предложил ей сесть. Помедлив, она подложила под себя свои яркие тряпки и уселась на них — предусмотрительность порадовала его, процесс обретения человеческого достоинства продолжался, однако он решил обойтись без комментариев.

— Ллита, по-моему, уже неделя, как у тебя должно было начаться, не так ли?

— Да, капитан. — Она выглядела удивленной, но не обеспокоенной.

Шеффилд подумал, не ошибся ли он. Показав ей, как открывать коробку, он вверил ей весь запас и предупредил, чтобы была экономной, иначе до прилета на Валгаллу придется сооружать что-нибудь самодельное, а до Валгаллы еще месяцы лета. А потом и вовсе забыл обо всем — впрочем, о наступлении месячных она должна была сообщать, чтобы он мог занести дату в настольный календарь. Или он прошляпил? На той неделе он целых три дня провел в своей каюте, предоставив молодых людей самим себе; Ллита даже еду ему приносила — так он привык делать, когда хотел сконцентрироваться. В такие периоды он ел немного, вовсе не спал и едва ли замечал что-либо помимо предмета своих размышлений. Да, так могло случиться.

— Ллита, ты разве забыла? Ты должна была сообщить, как только у тебя началось.

— Нет-нет, капитан. — От огорчения ее глаза стали круглыми. — Вы велели мне сообщать — и я ни разу не пропустила.

Дальнейшие расспросы показали, что, невзирая на успехи в арифметике, она не знала, когда следует ожидать начала очередных месячных. К тому же выяснилось, что сего знаменательного события следовало ожидать не на той неделе, а раньше.

Что ж, придется сказать ей.

— Ллита, дорогая, наверно, у тебя будет ребенок.

Она открыла рот.

— Ах, это чудесно! Можно я сбегаю порадовать Джоси? Можно? Ну пожалуйста! Я сейчас же вернусь.

— Нишкни! И не мечись. Пока я сказал только, что это возможно. Не теряй надежды, но и Джо раньше времени не смущай, пока мы всего не выясним. У многих девушек случаются задержки и больше недели — и ничего. (Однако приятно слышать, что ты, детка, хочешь этого, поскольку возможностей у тебя, как выяснилось было достаточно.) Завтра я обследую тебя и попытаюсь все выяснить. (Найдется ли на корабле то, что что нужно для раннего определения беременности? Черт подери, если ей понадобится сделать аборт, надо поторопиться — пока это не сложнее, чем извлечь занозу. А потом… нет, что там таблетки «утром в понедельник» — более простых контрацептивов и то не найдется. Вуди, глупец, нечего соваться в космос без должной экипировки.) Все будет вовремя, не волнуйся. (Но женщин подобные события всегда волнуют.)

Ллита ликовала.

— Мы так старались! — тараторила она. — Испробовали все, что упомянуто в Кама Сутре, и даже больше. Я думала, что нам нужно спросить у вас, правильно ли мы все делаем, но Джо был уверен, что правильно.

— Я думаю, Джо не ошибся. — Шеффилд встал и наполнил две чашки вином, ловко налив ей столько, чтобы она поскорее уснула и забыла о разговоре; ему нужна была полная картина. — Пей.

Ллита с сомнением поглядела на чашку.

— Я стану дурной. Я знаю это, мне уже приходилось пробовать.

— Это не та кислятина, которой торгуют на Благословенной, это вино я привез с Единогласия. Умолкни и пей. Выпьем или за твоего ребенка, если он у тебя будет, или чтобы повезло в следующий раз.

А как быть в этот самый «следующий раз», если опасения его обоснованы? Зачем этим недорослям такая обуза, как дефективный ребенок? И здорового-то трудно вырастить, когда сам только встаешь на ноги. Или же все отложить до Валгаллы, а ее научить, как пользоваться средствами предохранения? А потом что? Изолировать их друг от друга? Как?

— Расскажи мне, как это случилось, дорогая. Когда ты попала сюда, то была девственницей.

— О да, конечно. Они всегда навешивали на меня эту корзинку для девственниц. За исключением тех дней, когда меня запирали, а брату приходилось спать в бараке. Знаете, когда у меня кровь шла. — Она глубоко вздохнула и улыбнулась. — Сейчас нам очень хорошо. Мы с Джоси все время пытались справиться с этой дурацкой стальной корзиной. Но не могли. Ему было больно, и мне иногда тоже. Наконец мы сдались и просто забавлялись, как делали всегда. Брат велел терпеть. Мы знали, что нас продадут вместе, в качестве племенной пары. — Эстреллита сияла. — Такими мы должны быть, такими мы стали, и спасибо за это вам, капитан.

Нет, разделить их будет непросто.

— Ллита, а ты никогда не думала о том, чтобы иметь детей не от Джо?

Пусть скажет, по крайней мере ей найти мужа будет несложно. Она действительно привлекательна. Чувствуется Земля-матушка.

Она удивилась.

— Конечно, нет. Мы знали, кто мы, давным-давно, еще детьми. Так сказала нам мать, так говорил и жрец, мы всегда спали вместе с братом, всю жизнь. Зачем мне кто-то еще?

— Но ты и со мной хотела спать. По крайней мере так говорила.

— А! Тут другое… Это ваше право. Но вы же не захотели меня, — укоризненно добавила она.

— Это не совсем так, Ллита. У меня были причины — сейчас я не буду вдаваться в них — не брать тебя, неважно, хочу я этого или нет и желаешь ли ты. Ты же сама говоришь, что всегда хотела только Джо.

— Да… верно. Но я была так разочарована. Мне пришлось сказать брату, что вы не захотели меня… мне было больно говорить об этом. Но он велел мне терпеть. И, прежде чем он трахнул меня, мы выждали три дня на случай, если вы передумаете.

Стоя подковыривает, а лежа — кроткая. Не такая уж редкость среди женщин, подумал Шеффилд.

Он обнаружил, что Ллита смотрит на него с вполне трезвой заинтересованностью.

— Вы хотите меня сейчас, капитан? Когда Джо решил забежать вперед, он мне так и сказал в первую же ночь: это ваше право и всегда останется им… Я согласна.

О, медные яйца Вельзевула! Есть только одна возможность избавиться от возжелавшей женщины — улететь подальше.

— Дорогая, я устал, да и ты почти засыпаешь.

Она подавила зевок.

— Я не настолько устала — в такой степени я не устаю. Капитан, в ту ночь, когда я вас просила, то чуточку побаивалась. А сейчас не боюсь — а хочу. Если вам угодно.

— Ты очень мила, но я очень устал. (Почему же такая доза не подействовала?) — Он заговорил о другом: — Эти узкие койки так неудобны для двоих.

Она снова зевнула и хихикнула.

— Ага. Однажды мы с братом едва не вывалились. Теперь нам приходится устраиваться на полу.

— На полу? Ллита, но это же неудобно. Надо что-нибудь придумать.

Перевести ребят сюда? Другой настоящей постели на корабле нет… Новобрачной на медовый месяц нужно удобное рабочее место… она любит мальчишку и должна получить свое удовольствие, что бы там ни было. Столетие назад Шеффилд решил, что самое грустное в судьбе эфемеров то, что в их коротеньких жизнях так мало времени для любви.

— О, пол, капитан, это неплохо: мы всю жизнь спали на полу. — Она вновь зевнула, не справляясь с нахлынувшей сонливостью.

— Хорошо… завтра что-нибудь придумаем, — (Нет, его каюта не подойдет: здесь и стол его, и бумаги, и архив. Ребята будут мешать ему, а он им. Что, если они с Джо попробуют соорудить из двух коек одну двуспальную постель? Можно — только она займет всю каюту. Ерунда, их каюты разделяет не несущая переборка, можно прорезать в ней дверь — и получится квартирка. Для новобрачной… милой новобрачной.) Он добавил: — Отправляйся спать, пока не свалилась с кресла. Все будет хорошо, дорогуша. (Я добьюсь этого.) А начиная с завтрашнего дня будете спать с Джо в одной широкой постели.

— В самом деле? — Она широко зевнула. — Это очаровательно.

По дороге в каюту ему пришлось поддерживать ее, и, едва прикоснувшись к постели, Ллита заснула. Шеффилд поглядел на нее и ласково проговорил:

— Бедная милая киска, — потом склонился, поцеловал в щеку и отправился в свою каюту.

Там он достал бумаги, которые работорговец представил в качестве доказательства странного генетического родства Ллиты и Джо, и внимательно их рассмотрел. Он пытался определить, можно ли и в самом деле считать детей «зеркальными близнецами» — комплементарными диплоидами, происходящими от одной матери и отца.

Пользуясь подобными аргументами, он рассчитывал определить вероятность усиления неблагоприятных генетических факторов в том ребенке, который может родиться у Ллиты и Джо.

Проблема, как будто бы, подразделялась на три упрощенных варианта.

Молодые люди не родственники, и шансы родственного брака минимальны.

Или же они могут оказаться обыкновенными сестрой и братом. Тогда вероятностью усиления генетических недостатков пренебрегать нельзя.

Или же они могут оказаться, как и предполагается, зиготами, происходящими от комплементарных гамет: все гены сохранены в коде редукции-деления, но без удвоения. В таком случае… какова же вероятность неудачного исхода?

Нет, пока с этим можно подождать. Итак, первое предположение: они не родственники, просто воспитаны вместе с самого детства. Опасность минимальна, о ней можно забыть.

Второе предположение: перед ним обычные брат и сестра. Правда, внешность их этого не подтверждает, к тому же негодяй торговец сочинил весьма замысловатую историю и публично воспользовался именем епископа, чтобы ее подтвердить. Правда, епископ тоже мог оказаться бесчестным — ему приходилось встречаться со всякими священниками — но к чему подобная опрометчивость, когда младенцы-рабы так дешевы?

Нет, предположим, его обманули — однако зачем рисковать, придумывая столь сложное надувательство? Значит, можно забыть и об этом. Ллита и Джо не брат с сестрой в обычном смысле слова. Хотя вполне могли появиться на свет из одного и того же чрева. Если так оно и есть, с генетической точки зрения это не имеет значения.

Итак, беспокоиться следовало об одном: если работорговец не наврал, какова тогда вероятность родственного брака? Сколько может существовать неудачных вариантов комбинации подобных искусственных зигот?

Шеффилд, ругаясь, приступил к решению проблемы: не хватало исходных данных, плюс корабельный компьютер — единственный на всем судне — не был запрограммирован на решение генетических проблем. Капитан пожалел, что рядом нет Либби. Энди бы просто несколько минут поглядел в потолок, а потом дал бы точный ответ, если это возможно. Если же точность оказалась бы недостижима, ограничился бы процентными вероятностями.

Генетическую задачу, даже имея все необходимые данные (а это не одна тысяча чисел), невозможно решить, не прибегая к услугам компьютера — слишком уж она громоздка.

Хорошо, начнем с простого примера, посмотрим, что нам это даст.

Основное предположение: Ллита и Джо являются «зеркальными близнецами» — генетически комплементарными зиготами, полученными от одних и тех же родителей.

Контрольное предположение: они связаны между собой лишь тем, что входят в часть общего комплекса наследственности, существующего на планете. (Предельный случай: будучи рабами, происходящими из конкретной местности, они являются частью гораздо более узкого генетического поля, к тому же еще суженного за счет инбридинга. Однако эта «наиболее вероятная схема размножения» дает ему превосходную опорную точку, с которой и придется сопоставлять.)

Простейший пример: возьмем какой-нибудь участок одного гена — хотя бы 187-й двадцать первой хромосомы — и посмотрим, как его можно усилить, замаскировать или устранить, считая «плохим» в любом случае.

Произвольные предположения: поскольку данный участок в генетической паре может содержать бракованный ген… или два, или ни одного, предположим, что шансы в основном и контрольном вариантах равны и распределены поровну, то есть вероятность того, что на данном участке не окажется бракованного гена, составляет 25%: один плохой ген обнаружится в 50%, а два — в 25%. Последнее условие предельно, поскольку схождение двух плохих генов на одном участке в последующем поколении ведет к прекращению существования или в результате непосредственной смерти, или за счет снижения способности зиготы к выживанию. Ничего, пусть будет так, нет оснований прибегать к более выгодному предположению.

Ух! Если усиление плохого гена очевидно или может быть выявлено экспериментально, подобными зиготами нельзя было бы воспользоваться. Ученый, достаточно компетентный для того, чтобы проводить подобные опыты, воспользуется максимально чистыми с генетической точки зрения образцами: свободными от сотен (или уже тысяч?) идентифицируемых наследственных дефектов. Следует учесть и этот фактор.

У молодых людей не было ни одного дефекта, насколько Шеффилд мог судить, пользуясь корабельным оборудованием — а это лишь увеличивало вероятность того, что поганый конокрад не наврал и отчеты об экзотических и успешных манипуляциях с генами подлинны.

Теперь Шеффилд склонялся к тому, что эксперимент действительно имел место, и жалел, что не располагает возможностями большой клиники Говарда, скажем, той, что на Секундусе. Тогда ребят можно было бы подвергнуть тщательному генетическому обследованию, для которого у него на корабле не было оборудования, да и квалификации.

Тревожили и сомнения по поводу обстоятельств покупки. Почему этот отщепенец так стремился продать их? А что, если он украл их? Зачем продавать племенную пару комплементов, не сделав следующего шага в эксперименте?

А может быть, ребята все знают? Ведь он не спросил их об этом. Безусловно, их постарались убедить, что другой судьбы у них не будет; проводивший этот эксперимент взрастил в ребятах более сильную взаимную привязанность, чем бывает во многих браках, заключил Шеффилд, руководствуясь собственным опытом. В том числе и своими… (кроме одного, всего одного).

Шеффилд выбросил все лишнее из головы и обратился к теоретическим следствиям.

В выбранном месте каждая из родительских зигот могла существовать в трех возможных состояниях, создавая три генетические пары с вероятностью 25-50-25.

В контрольных условиях родители (диплоидные зиготы, мужская и женская) образовывали бы на выбранном участке следующие комбинации:

25% — хорошая и хорошая — дефектов нет;

25% — хорошая и плохая — плохой ген не замаскирован, но может передаваться;

25% — хорошая и плохая — плохой ген замаскирован, но может передаваться;

25% — плохая и плохая — усиление плохой — летальное или невыгодное.

Однако, учитывая свою модифицированную основную гипотезу, Шеффилд предположил, что ученый клирик наверняка отверг бы неудачную комбинацию производителей, а значит, четвертую группу (плохой и плохой) можно отбросить. В результате получилось следующее распределение качеств родительских зигот:

33,3% — хороший и хороший;

33,3% — хороший и плохой;

33,3% — хороший и плохой.

Подобное усечение значительно улучшало исходную вероятностную ситуацию, и теперь мейотическое деление производило бы гаметы (сперматозоид и яйцеклетка) в следующем соотношении: хорошие — четыре шанса из шести — и плохие — два шанса из шести. Причем обнаружить плохие гены можно было бы, только уничтожив несущие их гаметы. Или же, раздумывал Шеффилд, предположение не обязательно должно оставаться справедливым. Однако, чтобы Ллита и Джо избежали неприятностей, следовало, придерживаясь фактов, оставаться в рамках пессимистической оценки… а значит, плохой ген можно обнаружить по усилению его в зиготе.

Шеффилд напомнил себе, что ситуация никогда не бывает черно-белой, как предполагалось определениями «доминантный — хороший» и «рецессивный — плохой». Эти определения куда менее сложны, чем реальный мир, который они, как предполагалось, отображали. Самца, погибшего при спасении своих детей, следует считать способствующим продолжению рода, а кошку, съевшую котят, — наоборот, как бы долго она ни прожила после этого.

Аналогичным образом, доминантный ген не всегда имеет существенное значение — скажем, цвет глаз… например, карий. Парный рецессив, дающий голубые глаза, аналогичным образом не даст зиготе никаких преимуществ и недостатков. То же самое можно сказать о многих других наследуемых характеристиках: цвет кожи, волос и так далее.

Тем не менее это описание: хороший — доминантный, плохой — рецессивный — по сути своей оставалось верным. Оно обобщало механизм, с помощью которого раса сохраняла благоприятные мутации и избавлялась от неблагоприятных. Плохой и доминантный — эти слова были почти противоречивы, так как абсолютно плохая мутация гибла вместе с зиготой, ее унаследовавшей в течение одного поколения; летальное действие могло проявиться еще в чреве, либо же настолько повреждало зиготу, что она не могла воспроизводиться.

Однако обычный процесс прополки относился к плохим рецессивам. Они могли оставаться среди прочих генов, пока по слепой воле случая не происходило одно из двух событий: такой ген мог объединиться с подобным себе, когда сперматозоид сливался с яйцеклеткой, и погибнуть вместе с зиготой, — хорошо, если до рождения… или же трагическим образом — после. Или же плохой рецессив мог быть устранен при редукции хромосом во время мейоза, результатом чего оказывалось рождение здорового ребенка, не унаследовавшего этот ген, — счастливый исход.

Каждый из этих статистических процессов медленно устранял плохие гены из генофонда нации.

К несчастью, первый из них часто приводил к рождению детей вроде бы нормальных, но нуждавшихся в помощи для того, чтобы остаться в живых — иногда они просто нуждались в экономической поддержке или же были прирожденными неудачниками, не умевшими прокормить себя; иногда им была необходима пластическая хирургия, эндокринная терапия, любые другие способы лечения и поддержки. Когда капитан Аарон Шеффилд практиковал как врач — на Ормузде, под другим именем, — ему пришлось испытать ряд последовательных разочарований в попытках помочь этим несчастным.

Поначалу он старался действовать согласно клятве Гиппократа или хотя бы придерживаться ее. Но он оказался просто не в состоянии слепо следовать установленным людьми же правилам.

Потом настал период какого-то помрачения рассудка — он стал искать политическое решение, усматривая великую опасность в размножении дефективных. Он попытался убедить своих коллег, требовал, чтобы они отказались от лечения наследственно дефективных, если те не стерильны, не стерилизованы и не желают согласиться на это ради получения медицинской помощи. Хуже того, он попытался включить в группу «наследственно дефективных» тех, кто не явил никаких других признаков расстройства кроме неумения прокормить себя. Дело происходило на отнюдь не перенаселенной планете, которую сам он несколько столетий назад выбрал для заселения, как едва ли не идеальную для человека.

Он ничего не добился и встретил только злобу и ярость. Лишь несколько коллег с глазу на глаз соглашались с ним, но публично изъявляли неодобрение. Что касается обывателей, то среди тех кар, которые они призывали на голову «доктора Геноцида», смола и перья были самой легкой.

Когда его лишили лицензии, Шеффилд возвратился к нормальному эмоциональному состоянию. И заткнулся, помня о том, что суровая мамаша Природа окровавленным клыком, или зубом, всегда доставала всякого, кто смел ее игнорировать или противиться ее приказам. Сопротивляться было ни к чему.

Тогда он переехал в другое место, снова изменил имя и стал готовиться оставить планету — и тут Ормузд поразила эпидемия. Он пожал плечами и вернулся к работе; положение дел оказалось таково, что были рады и медику, лишенному лицензии. Через два года, в течение которых погибло четверть миллиарда человек, ему предложили вернуть документы — за отличное поведение.

Он сказал, как предполагает поступить с бумажонкой, и улетел с планеты, когда это стало возможным — через одиннадцать лет. Во время этой паузы он стал профессиональным шулером, полагая, что лучшей работы, чтобы скопить необходимые средства, ему не найти.

Извини, Минерва, я говорил о «зеркальных близнецах». Когда глупая девчонка отключилась, я вновь вспомнил свои привычки сельского доктора и повивальной бабки и всю ночь размышлял о ней, ее брате и ребенке, который мог появиться на свет… если я этому не воспрепятствую. Дабы понять, что следует делать, мне пришлось восстановить то, что уже произошло, и представить себе то, что еще может случиться. Не имея конкретной информации, приходилось прибегать к старому правилу относительно того, где искать пропавшего мула.

Сперва мне пришлось восстановить ход мыслей работорговца. Человек, продающий рабов с аукциона, — негодяй, но он не станет рисковать, ввязываясь в историю, в результате которой сам может оказаться в рабах, а то и в покойниках — ибо на Благословенной человека, подрывающего авторитет епископа, ничто иное не ожидало. Следовательно, негодяй сам верил своим словам.

А раз так, я попытался выяснить, почему этому торговцу было велено продать эту пару, стараясь при этом стать на место ученого-священника, занятого экспериментами над человеком. Не стоит даже думать о том, что дети могли оказаться обыкновенными близнецами — такую пару незачем подбирать для обмана. Отбросим и возможность того, что они могли оказаться не связанными никаким родством — тогда получается обычное размножение. Конечно-конечно, любая женщина способна родить урода, и плохая мутация может проявиться в любом генетически чистом браке — тогда смышленая повитуха может и не шлепать новорожденного, вызывая в нем жизнь.

Поэтому я ограничился третьей гипотезой: передо мной комплементарные диплоиды, полученные от одних и тех же родителей. Что сделал бы экспериментатор? А что делать мне?

Я бы воспользовался только самым лучшим материалом, который сумел бы найти, и не начинал бы экспериментов, не имея генетически «чистых» родителей, которых нужно было обследовать самым тщательным образом, что было вполне возможно в том столетии на Благословенной. При конкретном расположении гена и равной возможности успеха и неудачи в распределении Менделя 25-50-25 подобное предварительное обследование может отрезать 25%-ную вероятность усиления плохого рецессива и оставить на уровне родительского поколения — отцов и матерей потенциальных «Джо» и «Ллит» — вероятность неблагополучного исхода в 1/3 и удачи в 2/3.

Теперь начинаю сопоставлять своих «зеркальных близнецов» в понимании такой персоны, как священник-экспериментатор. Что выходит? Если определить минимальное число гамет, необходимых для осуществления этого распределения в одну треть и две трети, получим по восемнадцать возможных «Джо» и «Ллит», но среди и женского, и мужского пола будет по два плохих образца, у которых отрицательные факторы наследственности усилятся и зигота окажется дефективной; экспериментатор устраняет их — а может быть, это и не потребуется, если мутация окажется летальной.

Тут мы уже повышаем на 8,3% шансы Ллиты на здорового ребенка — а всего 25%. Я приободрился. Если учесть, что я не из тех повитух, которые остановят мать, собравшуюся хлопнуть по попе урода, ситуация сделалась более выгодной.

Но все это свидетельствует о том, что скверные гены будут устраняться в каждом поколении, причем самые опасные — в первую очередь, те, что опасны в утробе матери, — на сто процентов, а благоприятные гены будут сохраняться. Но мы знали — и это применимо к обычному размножению, и еще строже — к инбридингу, хотя среди людей последний не поощряется, поскольку повышает шансы на появление дефективного потомства, — что существует риск, которого я и опасался в случае с Ллитой. Каждый хочет, чтобы генофонд человечества очищался, но никто не желает, чтобы все эти трагические аспекты имели место в его собственной семье. Минерва, я начал считать этих ребят членами семьи.

Но я еще ничего не выяснил относительно «зеркальных близнецов».

Я решил определить реальную вероятность появления действительно плохих рецессивов. Для действительно скверного гена пятьдесят на пятьдесят — это много. Отбор происходит резко, возможность его появления уменьшается с каждым последующим поколением. Наконец, вероятность появления конкретного плохого гена становится очень низкой, и усиление его при оплодотворении оказывается маловероятным событием, описываемым квадратом вероятности выпадения этого гена; например, если данный ген несет один из сотен гаплоидов, усилиться он сможет лишь в одном оплодотворении из десяти тысяч. Я говорю здесь об общем генофонде, в данном случае это как минимум две сотни взрослых зигот, женских и мужских; случайное размножение в таком обществе может свести вместе отрицательные гены лишь в результате стечения обстоятельств — счастливого или несчастливого, зависит от того, как вы на это смотрите: с точки зрения чистоты генофонда или подходите к делу индивидуально, с точки зрения человеческой трагедии.

Я подходил индивидуально, мне хотелось, чтобы у Ллиты родился здоровый ребенок.

Минерва, я уверен, что ты уже сообразила — цифры 25-50-25 представляют собой самый неудачный случай инбридинга, который может произойти лишь в половине случаев при линейном размножении, в четверти — между потомками; в обоих случаях за счет редукции хромосом при мейозе. Всякий селекционер регулярно прибегает к этой крайней мере, выбраковывает дефективных и заканчивает здоровой стабильной породой. Меня мучило навязчивое подозрение: похоже, что подобная выбраковка после инбридинга иногда проводилась среди членов королевских дворов на старой Земле, однако реже, чем следует, и не столь радикально. Монархизм мог бы выжить — если бы к королям и королевам относились, как к скаковым лошадям… увы, этого никогда не было. Напротив, их считали благополучными, и принцам, которых надлежало выбраковывать, позволяли размножаться, как кроликам… этим слабоумным, дебилам, называй, как хочешь. Когда я был мальчишкой, «королевский» способ размножения считался уже неприемлемым.

Капитан Шеффилд исследовал нижний предел вероятности появления гена. Предположил, что в генофонде, породившем родителей Джо и Ллиты, существует летальный ген. Будучи смертоносным во взрослой зиготе, он может существовать лишь замаскированным своим безопасным двойником. Предположим, что в зиготе таких 5 процентов — этого слишком много для летального гена, но поди проверь. Какая же тенденция теперь обнаружится?

Родительское поколение зигот: из 100 женщин и 100 мужчин, потенциальных родителей Ллиты и Джо, по пятеро мужчин и женщин будут иметь этот замаскированный летальный ген.

Родительская гаплоидная стадия: 200 яйцеклеток, 5 из которых несут летальный ген, и 200 сперматозоидов, из них 5 с летальной наследственностью.

Поколение зигот сын-дочь (возможные «Джо» и «Ллиты»): 25 погибли за счет усиления летального гена, 1950 несут замаскированный летальный ген, 38025 — «чисты».

Шеффилд отметил, что за счет того, что он не удвоил количество подопытных, дабы избежать нечетных чисел, появился гипотетический гермафродит. К черту его, статистики он не испортит. Нет, надо повторить, взяв по 200 мужчин и женщин с той же самой вероятностью появления летальных генов. И он получил: 400 яйцеклеток, из них 10 с летальным геном, и 400 сперматозоидов, из них 10 с летальным геном, что дало в следующем поколении зигот (возможные «Джо» и «Ллиты»): 100 мертвых, 7800 носителей, 152100 «чистых». Процент не изменился, но удалось избавиться от гипотетического гермафродита. Недолго поразмышляв о любовных привычках гермафродитов, Шеффилд вернулся к подсчетам. Числа сделались длинными и в следующем поколении зигот (к нему относилась Безымянная Кроха, только что появившаяся во чреве Ллиты) достигли миллиардов: 15.210.000 пакостных, 1.216.800.000 носителей, 24.336.000.000 «чистых». Он снова пожалел, что не располагает клиническим компьютером, и скрупулезно перевел неудобные числа в проценты: 0,059509; 4,759 и 95,18.

Цифры эти обнаружили решительное улучшение: примерно 1 дефект из 1680 (вместо 1 из 1600), доля носителей стала меньше 5 процентов, а количество «чистых» возросло — более 95 процентов в одном поколении.

Шеффилд просчитал еще несколько вариантов, чтобы подтвердить свой вывод. Ребенок комплементарных диплоидов («зеркальных близнецов») имел по меньшей мере столько же шансов появиться на свет здоровым, как и дитя родителей-неродственников, к тому же шансы ребенка улучшал отбор, проделанный на одной или нескольких стадиях священником-ученым, затеявшим эксперимент. В этом можно было не сомневаться, а потому Джо для своей «сестры» был скорее наилучшим из брачных партнеров, а не наихудшим.

Ллита могла рожать.