Достигнуть границ

Глава 11

Сидя в кабинете, наказав предварительно Митьке, что никого сегодня не принимаю, я обдумывал сложившуюся ситуацию. Мне необходимо было остаться наедине с собой на достаточное время, чтобы все как следует обдумать. А обдумать мне было что.

Филиппе, точнее Румянцеву, уполномоченному мною заключать выгодные для Российской империи договора, пришлось очень сильно постараться, ведя окончательные переговоры с королем Испании, тщательно обходя стороной тему приведших к переговорам обстоятельств, о многих нюансах которых этот истерик, склонный к «меланхолии», даже не подозревал. Александру Ивановичу удалось заключить несколько крупных договоров с Испанией, но случилось это только после того, как женщины провели собственные переговоры, проходившие весьма эмоционально, о градусе эмоциональности я могу судить лишь по докладам Румянцева, и наконец-то договорились. Под «женщинами» я подразумеваю Филиппу и Изабеллу. То, что являлось аргументом в этом споре я пока в своих размышлениях не затрагивал, стараясь не думать о случившемся, чтобы снова не сорваться, слишком уж этот аргумент был на мой взгляд специфический. По итогам этих, так называемых переговоров, Испания уступает нам Эквадор в границах меньше нынешних на сто верст по периметру, за исключением береговой линии, за чисто символическую цену в сто рублей. Весьма неплохой результат на мой взгляд. Также Румянцев, воспользовавшись моментом, сумел уговорить короля уступить Российской империи ненужное Испании побережье Северной Америки, а именно, территорию современной мне Калифорнии. Хоть Калифорния и не нужна была Испании, и, насколько помню, они довольно легко расстались с ней, отдав Мексике, мне пришлось раскошелиться на миллион серебряных эскудо, отчего моя жаба едва не выпрыгнула из груди и не схватила меня за горло. Оставалось только ратовать за то, что получу я в перспективе от этих земель несколько больше, чем отдал. К тому же, мое яростное нежелание устраивать разные балы, маскарады и прочие увеселения без значимой причины, строить ледяные дворцы, которые обходились казне чуть меньше, чем реконструкция одного из кремлевских дворцов, и тому подобные развлечения, помогали очень сильно экономить, а, следовательно, вкладывать эти деньги в развитие. К тому же я совершенно не стеснялся использовать конфискованные средства у политических заключенных на нужды империи. Так, например, Калифорнию мне купила Аннушка, приданое которой я честь по чести передал ее новому мужу, а вот то, что у нее осталось в Курляндии было конфисковано в казну. Да и князь Черкасский снова и снова подтверждал свою славу второго царя Мидаса, делая деньги буквально на всем. Так, например, бумажные облигации медленно, но верно вытесняли хождение золота и серебра на территории Российской империи, и это касалось даже иноземных купцов. Ну, тут такое, хочешь торговать в России, а рынок был довольно перспективен, будешь торговать на наших условиях, а условия были таковы, что иноземцам приходилось совершать обмен дважды: сначала золото и серебро переводить в облигации, а затем наоборот, облигации обратно в золото и серебро по совершенно негуманному курсу. И все равно это было выгодно, так что, пыхтели, но меняли, куда деваться-то?

Я вытащил из ящика стола несколько облигаций. Скоро их заменят на другие. Такую систему предложил сам Черкасский — новые облигации, имеющие тот же рисунок, что и предыдущая партия — не выпускались. Войдя в оборот, они постепенно трепались и изымались Монетным двором, из хождения. Таким образом Черкасский пытался избежать фальшивок. Довольно грамотное решение — новыми могли быть лишь облигации, выпущенные Монетным двором одной-единственной партией. Закрыв стол, я встал и подошел к карте, которую уже исчеркал всю вдоль и поперек. Надо бы новую наказать повесить.

Ткнув пальцем в калифорнийский берег, я принялся его разглядывать. Вот здесь, здесь и здесь нужно уже сейчас закладывать порты: я снова посмотрел на те места, где располагались известные мне Лос-Анжелес, Ричмонд и Окленд. Естественно, названия у этих портов, а, соответственно, городов сейчас будут совершенно другими. Скоро там должен пройти Беринг. Он подходит к делу ответственно, и вместе с Козыревским сумеет составить прекрасную карту побережья, а когда они вернутся, я отправлю Козыревского обратно. Он имеет прекрасные лидерские качества, необходимые для первопроходца. Да и не нужно дразнить Синод лишний раз, для которого он как бельмо на глазу. Козыревский — личность неординарная и просто сгноить его в тюрьме или на каторге — это непростительное расточительство, особенно в случае тотального дефицита кадров.

Я провел пальцем по западному побережью обеих Америк. Вот здесь теперь территория, принадлежащая Российскому государству. Я честно ее купил: не аннексировал, не завоевал, а купил, и это дает мне определенные преимущества. Всего лишь сделка, вполне законная, а потому не предусматривающая пересмотра.

Также мне в качестве бонуса отдавали Галапагосские острова. Ну, я понимаю испанцев. Чтобы их как-то использовать, нужно сначала пиратов оттуда выбить. Занятие, которое можно назвать бесполезным, потому что бороться с пиратами, почти то же самое, что бороться с тараканами, все равно откуда-то наползут, чаще всего от соседей. Но это уже проблема Долгорукого. Формальности я утряс, а ежели он хочет там нормально устроиться, то проявит все свои знания и умения на полную мощность, дабы жизнь эта была приятной во всех смыслах. Уж фантазии и упорства Ваньке не занимать, одна афера с поддельным завещанием чего стоит.

Правда, теперь Долгорукого нужно было еще дождаться. Он составил компанию Петьке Шереметьеву, отправившемуся к казачьему атаману Лопатину Андрею Ивановичу.

Гонец утром принес весть, что Барятинскому удалось воспользоваться отсутствием большей части крымского войска во главе с ханом и занять Перекоп, и теперь он там ожидал Ласси. Шереметьева и Долгорукого в составе армии не было, они уже отделились, направляясь со взводом драгун к Лопатину, и известий от них я не получал давно. Настолько давно, что уже начинал нервничать.

Трубецкой зарылся по уши, пытаясь разгрести сложные взаимоотношения шляхты с окружающим миром. Отношения эти настолько радовали Никиту Юрьевича, что он дважды прислал уже письма-отчеты, в которых проскальзывали нецензурные выражения, которые он от переполнявших его чувств был не в силах даже затереть. Хорошо еще, что самая непримиримая часть его новых подопечных либо осталась, либо ушла к Варшаве и западнее, на земли, которые сейчас принадлежали Пруссии, согласно Варшавскому договору.

И лишь Фридрих гордо шел по Финляндии, неторопливым шагом, забирая все больше и больше территорий, которые, если честно и не сопротивлялись особо, потому что защищать их было некому. Думаю, такими темпами к зиме можно объявлять бывшее Финское княжество Финской губернией, не дожидаясь подписания мирного договора, и ставить генерал-губернатором Фридриха. По размерам эта территория будет как бы не побольше не доставшейся ему Пруссии; от начальства, то бишь от меня далеко, живи — не хочу. Пускай на флейтах для своей польской шлюшки играет, и проводит испытания своих в большинстве своем разумных теорий в полевых условиях. Я же собираюсь вместе с генерал-губернаторством предоставить ему полную свободу действий в качестве внедрения нововведений, как он их видит. Это будет своеобразный полигон, потому что, сдается мне, что в отсутствие бесконечных войн и дележа чьих-то наследств, Фридрих способен на еще более грамотные и весьма своевременные реформы, чем те, коими он славился в моем мире. Ну а я буду запрашивать отчеты, посылать проверяющих время от времени и, если меня что-то заинтересует, то это вполне можно попробовать внедрить в практику во всей Российской империи.

Я вздохнул. В моей жизни и правлении наступил тот момент, когда дел наваливалось столько, что они грозили погрести меня под собой. Я элементарно не успевал за постоянно меняющейся обстановкой. И сейчас, когда, наконец-то начали появляться способные и талантливые люди, способные проявить себя на управленческой стезе, я начал задумываться о создании какого-нибудь законодательного органа. При этом Парламент меня категорически не устраивал, так же как различные Думы. Я вовсе не был шовинистом, но никогда не считал, что кухарка может чем-то управлять, кроме своей кухни. И то, чаще всего, лучшие кухни находятся под руководством шеф-поваров, а вовсе не кухарок. Наиболее оптимально было бы создать нечто достаточно компактное на основе Императорской канцелярии, с введением званий титулярных советников — мне просто нравилось, как это звучит. Вот эти самые титулярные советники и составят законодательный кабинет. Проекты законов они будут составлять для различных ситуаций, которые им будет определять Кабинет министров и лично император, а затем представлять эти проекты на заседаниях Кабинета министров в присутствии императора. Тут же будут вноситься поправки и на следующем заседании процедура повторится. Когда будут учтены все нюансы, вот тогда законы будут переписаны набело, пропечатаны в газете и вступят в силу. Как по мне, то это была бы пока оптимальная система. Исключающая то, что я наблюдал, причем неоднократно. Большинством голосов примут какую-нибудь ересь, иногда даже не читая, а потом начинают поправки вносить. Нет, чтобы один раз все разобрать как следует по пунктам, и больше к этим вопросам не возвращаться. Нет же. Надо обязательно создать трудности, чтобы их потом героически преодолевать. А самый главный парадокс, прямо-таки вишенка на торте: те многолюдные, неповоротливые структуры, которые я не хотел возрождать просто категорически, забывали, причем очень часто отменять действие предыдущего закона, и однажды наступал момент, когда два этих закона, старый, который все еще был действителен и новый, вступали в конфликт противоречий, потому что они чаще всего противоречили друг другу. Веселуха от этого обычно прет такая, что даже в сказке не сказать. Конечно, кому-то такое положение дел возможно доставляет определенное извращенное удовольствие, но мне — нет. Поэтому я рискну сделать так, как планирую, тем более, что список кандидатов в титулярные советники уже готов, и скоро я выдвину его на обсуждение Кабинета министров.

— Государь Петр Алексеевич, — Митька проскользнул в кабинет практически неслышно. А ведь когда-то топал как слон, так и норовя что-нибудь свалить по ходу своего движения. Он вообще мало теперь напоминал того парнишку, который следил за печкой в моей карете. Только что такой же рыжий остался. Цепкий, словно бы сканирующий взгляд, плавные движения… Я знаю, что Ушаков готовит его себе на замену и могу только надеяться, что потребность в такой замене произойдет не скоро, потому что плохо представляю, что я буду делать без одного из них.

— Я просил меня не беспокоить, — не оборачиваясь, произнес я, не отрывая взгляда от карты, пытаясь представить, где сейчас находится совместная русско-французская флотилия в приличное такое количество вымпелов. Дошли ли они до первых островов? А если дошли, то что там обнаружили? Когда у меня родится сын, и станет взрослым, я-то еще буду в самом соку. Тогда я оставлю его и.о. императора и рвану вместе с Филиппой на Гавайи. Всегда хотел побывать на Гавайях. А за то время, пока мы туда доберемся, пока накупаемся в океане вдоволь, пока вернемся обратно, станет ясно, может ли наше чадо править. Ну, тут все просто: если мы вернемся, а в стране будет все тихо-мирно, никаких войн и катаклизмов, казна не пустая, дворец не разобран по кирпичикам, то вполне себе смену вырастили. Ну а если, что-то пойдет не так, надеюсь, у меня еще останется время, чтобы все поправить и наследничку мозги на место вправить.

— Художник прибыл. Ты запамятовал, наверное, что назначил встречу на энтот час, — невозмутимо пояснил Митька. Я же досадливо поморщился, потому что действительно забыл про то, что согласился сегодня позировать какому-то художнику, которого притащила откуда-то Ягужинская. Я не слишком разбирался в живописи, и мне было, в общем-то все равно, кто будет писать мой портрет, лишь бы похоже получилось, потому что с реализмом в этом веке было очень печально, во всяком случае, я не помню ни одного портрета, который походил бы на оригинал.

— Зови, — махнул я Митьке рукой. — Надеюсь, это не затянется надолго.

Он склонил голову и вышел, а в следующее мгновение в кабинет влетел невысокий, плотный, но весьма энергичный человек, с зажатыми под мышкой рисовальными принадлежностями, среди которых я почему-то не увидел красок. Он что, намекает, что я буду перед ним всеми днями истукана изображать, пока он, наконец, напишет свой шедевр?

— Государь Петр Алексеевич, меня зовут Иван Никитин, и это просто огромная честь для меня… — он не договорил, склонившись в поклоне, после чего выпрямился и уже хотел было что-то добавить, но я прервал его.

— Ты мне только одно скажи, Иван Никитин, сколько это займет времени, и почему у тебя нет с собой красок, да и холста я не вижу, — выразительно посмотрев на художника, который тем временем принялся раскладывать принесенные с собой принадлежности на маленький столик, возле которого он остановился, я перевел взгляд на его инструменты.

— В этом нет необходимости, государь Петр Алексеевич, — Никитин вытащил лист бумаги, разложил складной мольберт, и взял в руки самый обычный уголь, который достал из берестяной шкатулки. — Я сейчас набросаю твой облик, а затем в мастерской доведу все до конца. Твоего присутствия, государь Петр Алексеевич, не будет требоваться. Ежели только что подзабуду, тогда буду еще раз челом бить о встрече.

— Ну-ну, — я покачал головой. — Зато теперь становится понятно, почему люди на портретах совершенно не похожи на тех людей, с коих те портреты писались. Потому что художники так их видят.

— Мои портреты всегда похожи на людей, с коих они писались, — Никитин поджал губы. Надо же, вот так невзначай обидел художника. Стыдно должно быть, Петр Алексеевич.

— Ладно-ладно, — я примирительно махнул рукой. Еще станется с него чучелом каким меня изобразить, и ведь потомки не поверят, что это всего лишь месть непонятого и обиженного гения. — Делай свои наброски. Ежели портрет получится похожим на меня, то я, пожалуй, разрешу тебе, Иван Никитин, портрет государыни написать.

— О-о-о, — он на мгновение замер и прикрыл глаза. Рука его в этот момент словно застыла, при этом уголь не касался бумаги. Никитин замер на мгновение, а затем встряхнулся и продолжил рисовать, время от времени начиная растушёвывать уголь рукой, отчего та стала вскоре черной.

— Получается, что я уже позирую? — задал я очередной вопрос, глядя на размашисто рисующего художника.

— Да, свет очень удачно падает на твое лицо, государь Петр Алексеевич, я не хотел упускать момент, — Никитин пристально посмотрел на меня и снова спрятался за мольбертом. Он замолчал, я тоже не горел особым желанием продолжать беседу. Некоторое время Никитин трудился молча, а затем негромко произнес. — Могу я испросить у тебя, государь Петр Алексеевич, коли уж удалось так близко к тебе оказаться?

— Спрашивай, — разрешил я, пытаясь отгадать, что же он хочет у меня попросить.

— Издай указ об открытии самой настоящей школы художеств, государь Петр Алексеевич. А то приходится нам по Европам шастать, в надежде, что кто-то из живописцев примет на обучение. Вот токмо мы там не нужны. У них свои ученики имеются. Да и конкуренцию плодить не желают художники иноземные. К нам относятся, как к холопам, всю грязь скидывают и редко учат, хоть и деньги им за нас уплачены. Я до многого сам доходил, своим умом. А ведь еще и языку надо разуметь иноземному. Не всякий может таковыми знаниями похвастать. Ну а будет своя школа, и о русском искусстве заговорят. Талантов-то на нашей земле много. Уже к нам будут иноземцы своих подмастерьев посылать, дабы секретами те овладели.

М-да, не угадал. Академия искусств, это было последнее, о чем я подумал, когда, развлекаясь пытался представить, о чем попросит меня Иван Никитин. Почему-то первым мне на ум пришли краски и китайская тушь, кои он может попросить, чтобы портрет удачным получился. Но, тем не менее, вопрос был задан, и на него необходимо было ответить. Я думал несколько секунд, прежде, чем принять решение.

— Я, пожалуй, соглашусь. Вот только для того есть несколько условий, — Иван Никитин снова замер с углем в руке, и лишь спустя пять секунд исчез за мольбертом, продолжая рисовать. — Во-первых, школа эта будет основана и расположится в Петербурге. Здесь, в Москве, у меня просто нет подходящих зданий, а там они имеются. Во-вторых, не скажу когда, но художникам придется потесниться, дабы в этой же академии обучались музыканты и любые другие представители тех людей, что считаются людьми искусства. Ну, и, наконец, в-третьих, а где ты возьмешь учителей для этой, ну пускай будет, Академии искусств?

— Эм-м, — Никитин слегка завис. Наконец, он отмер. — А почему я должен искать учителей для энтой академии?

— Потому что это ты предложил, — я внимательно смотрел на него, отмечая, что Никитин стал весьма взволнован, и часто останавливался в процессе своей работы. — Не я же буду заниматься этой академией. Тем более, что я ничего в искусстве, почитай, не смыслю. А раз ты, Иван Никитин, выступил с предложением создания подобного заведения, то тебе его и строить. И тебе составлять ведомости, кои я будут внимательнейшим образом изучать, и, если ты сумеешь меня убедить, что данные расходы необходимы для развития и совершенствования академии, то я смогу утвердиться в мысли, что поступаю правильно, и деньги будут выделены в полном объеме, — он опустил руку и теперь внимательно смотрел на меня, я же слегка наклонил голову, и в свою очередь рассматривал Никитина. — В чем дело, Иван Никитин? Ты уже не хочешь основывать школу?

— Хочу, — художник упрямо набычился. — Но я никогда в жизни не руководил никем, кроме себя самого…

— Значит, самое время научиться это делать, — жестко прервал я его, и тут увидел, что Никитин убирает свои угли в берестяную шкатулку, которую притащил с собой. — Я так понимаю, что ты уже закончил свои наброски?

— Да, этого достаточно, дабы к полноценному портрету приступить. И, государь Петр Алексеевич, я буду думать об школе художественной. Когда портрет готовый притащу, то и про учителей, и про все то, о чем ты, государь Петр Алексеевич, говорил, тебе выложу, не сумлевайся, — и он пошел к двери, так сильно задумавшись, что на лбу проступила глубокая складка. Ну что же, время покажет, насколько сильно Иван Никитин заинтересован в школе искусств. Ведь вполне может оказаться, что он поймет, что не потянет. А эта академия, хоть и важное звено в нашем развитие, но далеко не самое главное. Есть дела и поважнее. Возьмется Никитин, один ли или с единомышленниками — флаг ему в руки, как говорится, а не возьмется, ну что же тут поделаешь, придется ждать того, кто возьмется и, самое главное, доведет дело до логического конца.

Размышляя о странных перипетиях судьбы, я уже хотел сделать шаг от карты, но тут дверь распахнулась, и в кабинет вбежал Репнин, следом за которым несся обеспокоенный Митька. Одного взгляда на Репнина мне хватило, чтобы понять: что-то случилось. Что-то очень нехорошее, если не сказать больше. Начальник императорской канцелярии замер в нескольких шагах от меня. Он молчал, видимо, не знал, как сообщить новость, заставившую его мчаться ко мне на всех порах, потому что грудь Репнина вздымалась как меха в хорошей кузне, и он с трудом переводил дыхание.

— Юра, что произошло? — тихо спросил я, чтобы помочь ему собраться с мыслями.

— Бунт, государь Петр Алексеевич, — выпалил Репнин. — Некрасовцев не всех крымчаки положили. Кое-кто выжил. Как те, что из сечи к тебе приехали в Польшу. Только вот они почему-то обвинили во всем не крымского хана, а тебя. Как-то удалось им смутить умы приютивших их казаков… — он замолчал, а затем продолжил. — Лопатин убит. Казачьи станицы полыхают: брат идет на брата, а сын на отца… — я сжал кулаки, невидяще глядя перед собой.

— Шереметьев и Долгорукий, — только и сумел вытолкнуть из внезапно пересохшего горла, и сфокусировал взгляд на Репнине, потом схватил со стола хрустальный бокал и залпом выпил налитую в него воду.

— Они были с Лопатиным, когда все началось, — дзынь, я с удивлением смотрел на раздавленный бокал и стекающую по ладони кровь, вперемешку с падающими на пол стеклами. Митька охнул и выбежал из кабинета, а Репнин быстро шагнул ко мне и принялся разжимать непослушные пальцы, чтобы убрать осколки и, хотя бы платком, перевязать кровоточащую руку. — Их не видели мертвыми, государь Петр Алексеевич, может быть есть еще надежда…

— Послать туда семеновцев, Московский пехотный полк и два драгунских, — без всяких эмоций проговорил я.

— Государь, их не видели мертвыми… — повторил Репнин.

— Я слышал, Юра. Вот только проблема в том, что, ежели они были живы, то дали бы об этом знать, хотя бы гонцу, что весть эту привез, — и я, резко сжал кулак, чтобы остановить кровь, вот только, кажется, в ране остался кусочек стекла. Но ничего, сейчас лекарь прискочит, вытащит, а мне надо подумать, как Наталье Долгорукой и Варваре Черкасской эти вести преподнести.