Достигнуть границ

Глава 13

В большом доме Шереметьевых было тихо. Настолько тихо, что даже девки дворовые только и делали, что шмыгали по натертым до блеска полам безмолвными тенями, стараясь не задерживать надолго возле небольшой полутемной часовенки, которая почти всегда пустовала, и в нее забегали лишь для того, чтобы пыль смахнуть, да масло в лампадках сменить, дабы на иконы не чадили. Лишь в церковные праздники малые, когда не нужно было государя на службу в храмы сопровождать, проводили здесь хозяева положенное время, чтобы потом снова забыть на время о том, что двери эти узорчатые все же открываются. Нет, Шереметьевы не были богохульниками или, прости Господи, атеистами, но и чело не разбивали пред иконами, под суровыми взглядами взирающих на них святых, предпочитая, как любил поговаривать Петр Борисович, молитву делами своими производить. И продолжалось такое положение дел аккурат до того страшного момента, когда через государыню, да через княжну Черкасскую не дошли до Натальи Долгорукой, в девичестве Шереметьевой страшные слухи о том, что, возможно, ее возлюбленного мужа и брата любимого, непутевого до сих пор, нет в живых. И что даже тел нет, чтобы оплакать смогли как следует, а не рвать себе ежечасно душу, поддаваясь пустым, как уже все шептались вокруг, надеждам.

— Господи, спаси и сохрани, — княгиня Долгорукая, перебирая четки, стояла в часовенке на коленах, и уже сухими глазами смотрела на Святую Троицу, не зная, какими еще словами обращаться к ним, чтобы хоть вестью благой, или не очень облагодействовали.

Громкий плач ребенка прорезал стоящую вокруг тишину и, казалось бы, уже вечный полумрак, поселившийся в этом доме. Наталья вскочила на ноги и бросилась к сыну, который редко так сильно кричал, что сердце материнское едва ли на части не разорвалось.

В большом холле навстречу ей спешила нянька, держащая на руках плачущего князя.

— Петенька, ну что с тобой, соколик ты мой? — Наталья приняла сына на руки и дотронулась губами до лобика, вроде бы не горячий, значит, жара, предвестника всех жутких хворей у ребенка нет.

— Да зубки у князя нашего прорываться хотят, вон, поди, как десны опухли, — покачала головой нянька. — Медком надо их натереть, чтобы не тревожили хоть на времечко.

— А я помню, мне нянька говорила, что надобно сухарик в чистую тряпицу обернуть и дать дитю, пущай пососет, али десенки свои почешет. Токмо тряпица плотно должна сухарик-то облегать, дабы не поцарапался горемычный, — Наталья обернулась, слабо улыбнувшись гостье, покачав головой, отметив, что платье на Варе темно-синее, практически без отделки. Скромное дюже, словно она уже траур на себя надела, хоть и не был Петька ее мужем, не успели они обвенчаться-то, и шанс, что когда-нибудь обвенчаются, таял с каждым днем, как последний снег на майском солнышке.

— Думаю, Настасья, надо оба способа попробовать, — объявила Наталья, не отдавая, впрочем, Петра няньке в руки. На руках у матери он немного успокоился, и теперь сидел и, поливая ее слюнями, деловито пытался оторвать крупную жемчужину с ее корсажа, неудобно свесившись. — Петруша, прекрати баловать. Нельзя тебе покамест эти игрушки, — она перехватила сына поудобнее, на что тот недовольно запыхтел. Наталья же обратилась к няньке. — Ну что стоишь, Настасья, поди на кухню и приготовь и меду и сухарик в тряпице, да смотри, руки перед тем помой, да с мылом, — наказала она и повернулась к гостье. — Давеча Лерхе забегал. Поведал, что те сиротки, коих в полной чистоте блюдут, реже всякие болезни на себя цепляют.

— Да, я знаю, — Варя кивнула и пока несостоявшиеся родственницы, но вполне себе подруги направились в гостиную, чтобы расположиться там со всем комфортом. — Лерхе к государыне, что министры к государю каждое утро, в одно и то же время забегает. Иной раз один, иной раз целый табор за собой тянет. Государыня их работу лекарской реформацией называет. Все думы и дела токмо этому делу посвящает. Анна Гавриловна уже и пеняет государыне, что не только о нуждах страждущих думать надобно, но и о себе подумать не мешало бы, — Варя вздохнула. — Это на наследника намекает, словно не видит, что только расстраивает государыню. Петр Алексеевич и так каждую ночь у жены ночует, что еще она может сделать, чтобы понести?

— Ну, не нам к ним под одеяло заглядывать, — вздохнула Наталья. — Есть какие новости? — в ответ Варя только покачала головой. Нет никаких новостей. Она и сама уже извелась, да так, что Филиппа, видя состояние своей фрейлины, отпускала ее навестить княгиню Долгорукую с каждым днем все раньше и раньше. — Я не могу больше так, — Наталья прикусила губу. — Это безвестие меня просто убивает.

Внезапно тишину, ставшую уже привычной, разорвал громкий шум, стук дверей и чьи-то крики.

— Что там происходит? — Варя поднялась с небольшого диванчика, на котором сидела. — Кто-то приехал? Наталья, ты ждешь гостей?

— Нет, конечно, какие могут быть гости в такое время? — княгиня встала и решительно направилась к дверям, и даже Петр у нее на руках сел так прямо, как сумел, обхватив ручкой мать за шею.

Варя обогнала ее, чтобы придержать дверь перед Натальей с ребенком на руках, но они не успели дойти до дверей каких-то несколько шагов, как она распахнулась и в комнату вошли двое мужчин. Наталья негромко вскрикнула и покачнулась, а высокий офицер бросился к ней и поддержал, не давая упасть, обхватив за талию и прижав к себе вместе с пискнувшим и готовящемся заорать ребенком. Она же только цеплялась за него одной рукой и, даже не пытаясь сдержать слезы, лепетала.

— Ваня, Ванечка, живой, — это было неожиданно и так странно, потому что Наталья Долгорукая вот уже два месяца плакать не могла. Не могла выдавить из себя ни слезинки и оттого злилась на себя. А тут стоило им войти в гостиную живыми, как слезы ручьями хлынули из глаз, хотя, казалось бы, радоваться надо. Иван же ничего не говорил, молча прижимая их к себе. Он даже не пытался успокоить рыдающую жену и хныкающего ребенка. Сколько раз он прокручивал эту сцену в своей голове, и каждый раз у него находились правильные слова, а вот когда встреча произошла не в голове, а на самом деле, и слов никаких подобрать не сумел, лишь сам с трудом слезу сдерживал, потому как знал, что только вера не давала его Наташеньке похоронить его окончательно.

В тоже время в дверях продолжала стоять Варя, прижимающая руки к груди и пожирающая глазами Петра, непривычно сурового. На висках у него она заметила несколько седых волосинок, а на переносице залегла глубокая складка, делавшая юное еще лицо старше и серьезнее. Шереметьев стоял, тяжело опираясь на тяжелую трость, а когда сделал шаг, то княжна заметила, что нога его не сгибается в колене, и идет он, наваливаясь на трость, подтаскивая ногу, как палку какую, словно не его нога, чужая, и он не умеет ею управлять.

— Ну вот, Варвара Андреевна, твой жених колченогим остался, — Петр саркастически усмехнулся. — Теперь не сплясать мне на ассамблее. И на охоту никак не выехать. Да и вообще, вряд ли на лошади могу скакать. Всё только на каретах ездить придется. И вот теперь ответь мне, а нужен ли тебе, молодой красавице такой жених, который не всякого старика обогнать сумеет? Так что, ежели отменить свадьбу отца своего попросишь, не буду я препятствий чинить.

— Вот, значит, как ты думаешь обо мне, — Варя прищурилась. Радость от того, что он вернулся, что он жив, быстро сменялась обидой на его несправедливые слова. — Да как у тебе только язык повернулся такое сказать? — она сжала кулачки. — А знаешь, Петруша, прав ты, зачем я убивалась, ночей не спала? Зачем траур как дура, жена незамужняя нацепила? — не закончив обличительную речь, потому что побоялась позорно разреветься, Варя попыталась проскочить мимо него в дверь, но уже в коридоре зацепилась юбкой за завиток ценной панели, украшающей стену. Яростно дергая ее, пытаясь освободиться, она не сразу заметила, как Петр шагнул вслед за ней.

Дверь захлопнулась, оставляя Долгоруких в комнате, а их вдвоем в полумраке коридора. Сильные руки легли на ее плечи и с силой притиснули к стене, а через секунду Варя ощутила каждой клеточкой прижавшееся к ней крепкое мужское тело. Он не извинялся, лишь губами собирал слезинки со щек, которые все-таки пробились, хотя Варя приказывала себе не плакать. Она с полминуты стояла безучастно, а потом сама обхватила Шереметьева за шею.

— Да как у тебя язык только повернулся такое сказать, словно отказываешься от меня, — прошептала она ему прямо в губы. — Да ежели бы кто-то нужен мне был, разве же я бы ждала тебя, хоть многие уже и похоронить успели?

— Я… Господи, Варя, — он уткнулся лбом ей в плечо. — Я распоряжусь, чтобы со свадьбой не тянуть. Ежели не против ты.

— Не против. Я тебя больше никуда одного не отпущу, — она все-таки всхлипнула, впервые почувствовав облегчение после всех этих дней, заполненных беспробудной тоской.

— Да я и не смогу никуда убежать, — он хмыкнул. — Государь так вообще сказал, что так даже лучше. Зато сейчас я постоянно под приглядом буду, а дел он мне найдет, еще взвою от такой радости, как императорское благословление.

— Ну и слава Богу, — с чувством произнесла Варя, почувствовав наконец-то в полной мере, что он жив и что он с ней и никуда от нее не денется.

Сегодня у меня весьма удачный день. Удачный настолько, что я решил дать в ближайшее время бал. Как только с казаками разберусь. Но с ними я долго валандаться не собираюсь. Пора раз и навсегда с этой вольницей кончать. И я даже знаю, куда они поедут. Пиратов из Тихого океана выкуривать. Со всех островов, кои Российской империи сейчас принадлежат. Народец у них хороший прирост дал, согласно переписи, коя еще раз среди казачков проведена была. Как раз хватит для того, чтобы поселения заложить. Как и на территории Калифорнии. Хватит. Терпение у меня закончилось окончательно, когда пришлось практически уничтожить Черкасск, чтобы выкурить из него главарей бунта. Когда я узнал об этом, то даже думать не мог от сжигающей меня напалмом ярости. Появилось стойкое желание собрать всех выживших казаков и не разбирая на правых и виноватых пустить под топор. Потом, слегка одумавшись, едва не издал приказ всех скопом отослать в Сибирь, но меня отговорили. Весь Кабинет министров отговаривал, настаивая на том, что провинившийся и устроивший междоусобную резню молодняк действительно достоин лишь без суда и следствия отправиться в Сибирь, снег убирать. А вот остальные, вроде бы ни при чем. Я возражал, заявляя, что еще как при чем. Это они так молодежь воспитали, что те на кривую дорожку подались, потому как дети их не в капусте народились и не крапивой в огородах выросли, так что доля вины ложится на родителей без каких-либо оговорок.

Пободались мы тогда знатно, но пришли к определенному компромиссу, который устроил всех нас. На мое благостное расположение духа повлияли также новости, пришедшие с полей. И главная из них, по моему мнению, была та, что Иван Долгорукий и Петр Шереметьев выжили в той мясорубке и даже, почитай, не пострадали. Точнее, пострадал и довольно сильно Петька. Ногу ему удалось спасти, но вот всякую подвижность она потеряла навсегда. Ничего, невелика беда, главное, живой, чертяка. Я ему даже подарок велел изготовить. Модную в это время трость, со спрятанным внутри клинком.

Другая весьма радостная для меня новость заключалась в том, что моим войскам удалось захватить Крым. Там вообще анекдотическая история приключилась: Ласси как мог спешил к Перекопу, где конкретно так окопался Барятинский. Решив «срезать», Ласси за каким-то хреном свернул на европейскую территорию, не подконтрольную Российской империи, и с которой договора о проходе русских войск, естественно, не было. Вот только сейчас там творился такой бардак, что, похоже, в этих странах вообще запутались, кто может проходить по их территориям, а кто такого права не имеет. Борьба дяди с племянником вышла на новый уровень и уже грозила захватить всю Османскую империю.

Видя то, что творится, персы осадили своих коней, и повернули все-таки в сторону Дели, а Надир-шах прислал мне витиеватое письмо, в котором говорилось о том, что мое послание якобы затерялось, а теперь нашлось и он с радостью хочет предложить мне поучаствовать в грабеже Индии. Я его понимаю, всю Индию захватить в одну харю у него ни тогда не хватило ресурсов, ни сейчас не хватит, так что я его скорее всего поддержу. У меня те ногайцы, кто принял российское подданство, в основном на прикаспийских территориях сильно глаза мозолят. Вот пускай с дальними родичами за зипунами сходят. Я им даже пушку дам. Две! Пущай помнят мою доброту и щедрость души. Потому что Надир не просто так в прыжке переобулся. В таких ситуациях, которые сейчас происходят в Османской империи, можно как захватить то, что хочешь захватить, так и сгинуть, попав под замес двух воюющих сторон, которые иной раз сумеют объединить усилия, чтобы прогнать чужака, дабы не мешал резать друг друга. Так как нет ничего более беспощадного, более кровавого и бессмысленного, а от того еще более жестокого, чем гражданская война. И мне искренне жаль людей, которые этого не понимают. Потому что абсолютно любая война начинается для того, чтобы в итоге был заключен мирный договор на выгодных для победившей стороны условиях. Это касается абсолютно любых войн, кроме гражданских. Там другие условия. Такие войны заканчиваются или полным уничтожением, или безоговорочной капитуляцией одной из сторон, и третьего не дано.

Так вот Ласси, шел быстрым маршем то ли через Румынию, то ли через Валахию, он сам затруднялся ответить, когда с ходу влетел в довольно бодрое противостояние крымчаков, призванных султаном на помощь, и ногайцев, которые им всегда какие-то палки в колеса вставляли. Но, это потом выяснилось. А в тот момент, когда войска вышли прямиком к полю сражения, причем совершенно спонтанному, потому что разведка никакого признака противостояния не наблюдала, разбираться, кто где не было времени. Тем более, что бывшие соперники решили прямо на поле боя объединиться против вышедшей на них армии. Ласси и не стал разбираться. В итоге ногайцы сбежали, крымчаки были перебиты, а это были всего лишь ошметки армии, которые двигались в направлении дома, а сам хан получил случайную пулю в голову, которая отрикошетила от чего-то и нашла все-таки свою жертву. Результат был предсказуем. Хоть армия и была на марше, но это была именно армия, и она не была в это время занята кровавыми разборками между, к примеру собственными полками.

Так что, когда Ласси прибыл к Перекопу, все было уже готово для того, чтобы Крым сдался без особого сопротивления. Теперь оставалось его удержать и в этом не последнюю роль играли полковые лекари и драконовские методы, применяемые ко всем без разбора, невзирая на чины и достоинства, за выполнение поручений этих самых лекарей, которых с каждым днем становилось все больше и больше.

А все потому, что в той истории, которую я знаю, Крым брали неоднократно. Его брали почти в каждом веке, а иной раз и дважды, но не могли там закрепиться по двум причинам: османы быстро набегали, чтобы навести порядок, чего сейчас не будет, так они сильно заняты и на вопли крымчаков им плевать. Тем более, что законного хана у крымчаков нет, и я не дам шанса ему появиться на подконтрольной мне территории. Через мурз населению Крыма уже сейчас было передано следующее: у них есть три месяца, чтобы собрать манатки и свалить к чертовой матери. Если есть желание остаться в составе Российской империи, и вера крепка настолько, что отказ от нее подобен смерти, но и к туркам не хочется, то добро пожаловать в Казань. Там приносят клятвы местным имамам, присягают новой родине и начинают устраиваться на новом месте. Нет такого желания — Константинополь недалеко, не хочется в Константинополь — Албания примет с распростертыми объятьями, потому что османам сейчас каждый мужчина для вливания в войско хоть с какой стороны пригодится. Законный султан Ахмед, например, получал от меня помощь в виде не только лояльных ему башкир, но и в виде огнестрельного оружия. А вот не менее законный сутан Махмуд получал помощь только оружием, хотя именно он — небезвозмездно. Так что бравые крымские парни и тому, и другому ко двору придутся. В Крым же были приглашены на постоянное место жительство поляки, принявшие православие, но не желающие перебираться в Сибирь, как и оставаться на прежних местах. В основном это была обнищавшая шляхта, которой мною выдавались некоторые преференции в виде земли, в обмен на то, что они составят ополчение вдобавок к расположившимся на территории Крыма войскам и будут с оружием в руках защищать свою новую землю. Большинство согласилось. Также был отдан приказ о закладке большой крепости в том месте, где я помнил Севастополь. Порт и стратегическая оборонительная крепость. Пока крепость. Если все пойдет хорошо, то и город в конечном счете будет возведен.

Также из хороших новостей был доклад Лерхе, который уже не падал от усталости: или втянулся, или догадался часть забот переложить на помощников. В докладе было сказано, что мои беспрецедентные меры, основанные на пограничных санитарных кордонах, прививках против оспы, которые я полностью свалил на церковь, против которой рыпнуться не смел никто, основание госпиталей и насильно прививаемые методы гигиены, вдобавок с огромным количеством открытых при госпиталях аптек и другие способы преумножения здоровья населения в том числе и данная возможность заработать лишнюю копеечку на сборах дикоросов, дали плоды. Начинающаяся новая эпидемия чумы благополучно миновала Российскую империю, задев лишь краем на территории, которая совсем недавно принадлежала Польше. Но там быстро все изолировали, вымыли, больных может быть и сожгли, я в детали не вдавался, залили карболовой кислотой и усилили принятые в империи меры санитарной безопасности, так что до меня известия о данной вспышке дошли уже постфактум, как свершившееся и ликвидированное. Прочитав доклад, я велел выдать лекарям небольшую премию и особо ценное пожатие руки, и отложил в сторону для отправления в архив. Также заметно уменьшилась детская смертность от той же оспы, матерей от родовой горячки, и общая смертность в войсках от кишечных болезней. Снизилась общая смертность от тифа, потому что я намекнул на связь со вшами, медики вместе с натуралистами провели несколько страшных опытов на крысах, подтвердили, и теперь за вшей начали пороть. Народец сначала вроде начал роптать, но у меня было уникальное средство борьбы с подобными волнениями — Священный Синод, который популярно объяснил, что Иисус завшивленным точно не ходил, и даже, если вшей наслал на нас Господь, то он вовсе не заставлял нас всех с напастью этой не бороться до победного конца. Аминь.

— Государь, князь Черкасский принес проект налоговой реформы на рассмотрение, — Митька вошел как обычно неслышно и положил увесистую пачку бумаг мне на стол. — Как я понял, твои министры скрепя сердце учли доклады Маслова и Посошкова.

— Посошков в экспериментальных теплицах заперся? — спросил я, подходя к столу и бездумно начав перебирать бумаги.

— Сразу же, как только прибыл. Доклад тебе, как оказалось, заранее был составлен, во время путешествия, — Митька вроде бы и отвечал четко, но мысли его явно были где-то далеко, в каких-то заоблачных сферах.

— Это хорошо, — я кивнул. — Очень работоспособный парень оказался. Надеюсь, его запал не погаснет.

— Не должен, — Митька повернулся, чтобы уйти.

— Стой, — я остановил его, пристально разглядывая при этом. Он послушно остановился и посмотрел преданными глазами. — Что случилось? Что тебя гнетет?

— Я не… — он запнулся, потом твердо ответил. — Ничего не гнетет, почудилось тебе, государь Петр Алексеевич.

— А теперь еще раз и правду, — я не отводил от него тяжелого взгляда.

— Это… — он потер лоб, а затем выпалил. — Михаил Волконский вокруг Екатерины Андреевны Ушаковой так и вьется. А всем же известно, что отца ее он ненавидит лютой ненавистью. Как бы беда не приключилась.

— Вот как, интересно, — я задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Иди, Митя, а насчет Екатерины не беспокойся. Я с Андреем Ивановичем лично поговорю, он как раз прийти ко мне должен.