Достопамятные деяния и изречения

1. Предисловие. Что может быть более подходящими спутниками щедрого дара души, чем человечность и мягкость, в равной степени достойные похвалы? Щедрость одолевает бедность, человечность — случай, мягкость — ненадежную Судьбу. И хотя сложно сказать, что более достойно одобрения, достаточно вознести хвалу тому качеству, которое совпадает с именем «человек».

1.1. Прежде всего я упомяну о самых человечных и мягких поступках сената. Когда карфагенские послы прибыли, чтобы выкупить пленных, тех немедленно отпустили без всяких денег. Две тысячи семьсот сорок три юноши — целое войско — были отпущены, и такая сумма денег с презрением отвергнута, и такие преступные деяние пунийцев прощены! Думаю, что и послы были потрясены и, наверно, говорили друг другу: «О, эта щедрость римского народа, только с божественной милостью ее и можно сравнить! А наше посольство оказалось счастливым даже и без молитв! Нас одарили благодеянием, которого мы ранее и не знали!»

А вот еще серьезное свидетельство человечности сената. Отцы сенаторы постановили, чтобы Сифак, один из самых могущественных нумидийских царей, который умер в заключении в тибурской тюрьме, был удостоен общественных похорон, то есть к дару жизни в данном случае добавилась честь погребения.

И в деле Персея сенат тоже выказал мягкость. Когда он умер в Альбе, где содержался ради его же безопасности, сенаторы послали квестора, чтобы тот организовал общественные похороны, ибо не хотели, чтобы царские останки покоились в бесчестии.

Это все совершалось в отношении врагов, несчастья, смерти, а вот следующее — в отношении друзей, процветания, жизни. По завершении Македонской войны Мисаген, сын Масиниссы, был отправлен к отцу полководцем Павлом вместе со всадниками, которых он привел на помощь римлянам. В пути его флот разбила буря, и его доставили в Брундизий, уже больного. Узнав об этом, сенат немедленно распорядился послать в этот город квестора и проследить, чтобы для юноши создали все условия, оказали необходимую помощь и возместили все расходы его и его спутников. А еще, чтобы были подготовлены корабли, которые доставили бы всех в Африку в хороших условиях и в безопасности. Квестор приказал, чтобы каждому всаднику выделили фунт серебра и пятьсот сестерциев. Хотя юноша все же умер, но после такой человечности со стороны отцов-сенаторов, отец его страдал меньше, оплакивая его смерть.

Тот же сенат узнал, что после победы над Персеем Прузий, царь Вифинии, собрался в путь, чтобы принести свои поздравления. Тогда было решено отправить квестора Публия Корнелия Сципиона в Капую, а в Риме подготовить лучший дом и за общественный счет доставить все необходимое не только для самого царя, но и для его спутников. Таким приемом Город показал истинно человеческое лицо. А царь, который прибыл к нам уже с самыми нежными чувствами, возвратился в свою страну с удвоенным ощущением благодарности.

И Египет испытал на себе римскую гуманность. Царь Птолемей был свергнут с трона младшим братом и прибыл в Рим за помощью с незначительным числом рабов, мрачный и печальный из-за совершенной низости. Пристанище он нашел в доме одного художника из Александрии. Когда об этом узнал сенат, то немедленно принес юноше извинения со всей надлежащей почтительностью за то, что навстречу ему не был послан квестор, чтобы согласно обычаю предков принять его на уровне общественного гостеприимства. Это произошло не вследствие пренебрежения с их стороны, объяснили сенаторы, но из-за его внезапного и тайного приезда. Затем они проводили его прямо в курию, подобрали надлежащее жилище, убедили снять свое жалкое одеяние и назначить день встречи с ними. Они позаботились и о том, чтобы каждый день он получал дары через квестора. Такими действиями они возвели его на вершину царского достоинства и внушили ему надежду на помощь римского народа, надежду, которая перевесила его страх перед судьбой.^[346]

1.2. От всех отцов-сенаторов перейдем к отдельным из их числа. Консул Луций Корнелий захватил город Ольбию, в сражении за который погиб храбрейший карфагенский полководец Ганнон. Консул организовал торжественные похороны, тело Ганнона было доставлено из его палатки, и Корнелий даже не сомневался в воздаянии таких почестей врагу. Он верил, что эта победа не вызовет гнев ни у богов, ни у людей, ибо сопровождалась она глубокой человечностью.^[347]

1.3. А что мне сказать о Квинкции Криспине, снисходительность которого не смогли поколебать ни гнев, ни слава? Он со всем радушием принял в своем доме Бадия Кампанского, пришедшего к нему больным, и с величайшим усердием о нем заботился. После подлой измены кампанцев Бадий в одном сражении вызвал его на бой. Криспин же, будучи сильнее и телом, и духом, предпочел убедить этого неблагодарного человека, нежели одолеть его в бою. «Что ты делаешь, безумец? — спросил он. — Куда ведет тебя неправедная страсть? Ты и перед людьми хочешь выказать нечестивость, которую уже проявил в частной жизни? Квинкций — единственный из римлян, против которого ты хочешь обратить свое преступное оружие, и это тот самый Квинкций, в доме которого ты нашел почести и заботу! Узы дружбы и гостеприимство богов, для ваших сердец ничего не значат, а вот для нашей крови они священны и запрещают мне сойтись с тобой во враждебном споре. Даже если бы в сражении я вдруг свалил тебя своим щитом, то и тогда отвел бы острие меча от твоей шеи. Твоя вина в том, что ты хочешь убить друга, а я этого не желаю. Поэтому ищи другую руку: моя назначена, чтобы спасать тебя». Каждому из них небеса даровали возможности, которые они заслужили. Бадий был повергнут в этом сражении, Квинкций бился достойно и возвратился знаменитым.^[348]

1.4. А какой чудесный и памятный пример мягкости являет Марк Марцелл! Захватив Сиракузы, он остановился в городской крепости, чтобы увидеть сверху когда-то могущественный, а теперь лежащий в руинах город. Увидев все его несчастья, он не смог сдержать слез. Если бы кто-нибудь, не знающий его, заметил Марцелла, то решил бы, что победитель не он, а другой. Вот так, Сиракузы, к твоим испытаниям все-таки добавилась какая-то доля радости, потому что если и не выпало тебе остаться в целости, то участь твоя все же была смягчена состраданием победителя.^[349]

⠀⠀ ⠀⠀

_{Денарий, выпущенный в честь консула Клавдия Марцелла}

_{Серебро}

_{Дата и место чеканки: 50 г. до н. э., Рим}

_{Из частной коллекции, Бельгия}

⠀⠀ ⠀⠀

1.5. Квинт Метелл, сражаясь с кельтиберами в Испании, осадил город Кентобригу. Он уже придвинул осадные машины и искал место в стене, которое следовало разрушить, но человечность возобладала над желанием победить. Жители Кентобриги выставили на линию ударов осадных машин сыновей Ретогена, которые ранее перебежали к Метелу. Ретоген сам известил Метелла, что даже ценой собственной крови он не остановит ход событий, но, чтобы не допустить жесткой гибели сыновей на глазах у отца, Метелл снял осаду. И таким великодушием он, не одолев стены одного города, привлек зато на свою сторону сердца жителей всех кельтиберских городов, показав, что не нуждается в осадах, чтобы привести их под власть римлян.^[350]

1.6. Человечность молодого Сципиона Африканского известна не менее широко. После взятия Карфагена он разослал письма в сицилийские города с уверением в том, что все храмовые украшения, похищенные у них пунийцами, будут возвращены на прежние места. Вот благодеяние, приятное и богам, и людям!^[351]

1.7. Он же проявил еще такую гуманность. Его квестор распродавал пленных, среди них оказался юноша приятной наружности и явно знатного происхождения. Посланный к Метеллу, он рассказал, что родом он нумидиец, после смерти отца остался сиротой и был воспитан дядей, Масиниссой, а в войну с римлянами поспешно вступил без его ведома. Метелл решил, что, простив юноше его ошибку, он тем самым окажет уважение дружбе царя, наиболее преданного римскому народу. Он подарил юноше кольцо, золотую застежку, тунику с широкой полосой, испанский плащ, коня в полной сбруе и отослал его к Масиниссе в сопровождении всадников. Ибо он считал, что самая значительная награда за победу заключается в том, чтобы вернуть богам храмовые украшения, а людям — их родню.^[352]

1.8. Такого же рода благодарную память мы должны хранить о Луции Павле. Узнав, что к нему доставили Персея, вчера царя, а сегодня пленника, он встретил его в облачении со всеми украшениями римской власти, а когда Персей опустился на колени, поднял его и стал по-гречески убеждать не отчаиваться. Он даже сопроводил его в свою палатку, усадил рядом во время совета, дав понять, что нет ничего зазорного в том, чтобы делить с ним стол. Если вглядеться в сражение, проигранное Персеем, с одной стороны, а с другой — в картину, которую я описал, то люди могут засомневаться, какое зрелище для них приятнее. И если победа над врагом хороша, то не менее похвально умение выразить ему сострадание в его несчастье.^[353]

1.9. Эта гуманность Луция Павла напомнила о милосердии Гнея Помпея. Тигран, царь Армении, много воевал с римлянами, но и защитил своими силами наш город от Митридата, когда того вытеснили из Понта. Помпей не позволил ему упасть перед ним в мольбе, но добрыми словами ободрил, а диадему, которую тот сбросил, убедил вновь надеть на голову и, отдав еще несколько распоряжений, восстановил его в прежнем состоянии судьбы. Он считал, что одинаково прекрасно и побеждать царей, и создавать их.^[354]

1.10. Как блистателен пример гуманности Гнея Помпея, и сколь жалок случай, когда желаемая гуманность не состоялась! Ведь голова того, кто покрыл виски Тиграна знаками царской власти, была лишена трех триумфальных венков, и во всем мире, которым он еще недавно владел, не нашлось места для его захоронения. Голова, отделенная от тела, была доставлена, словно подарок из египетской сокровищницы, к великому сожалению победителя. Потому что когда Цезарь увидел ее, он забыл о том, что перед ним враг, но вспомнил, что это — его тесть, и оплакал Помпея, его дочь и себя. Он распорядился кремировать голову Помпея в изобилии самых роскошных и дорогих благоуханий. Если бы дух божественного принцепса не был столь кротким, а его уже считали опорой Римской империи — так Фортуна управляет смертными, — и он бы остался непогребенным. Когда Цезарь услышал о смерти Катона, он сказал, что помешал Катону своей славой, а Катон ему своей. Наследство Катона он оставил его детям в сохранности. И жизнь Катона была бы не менее значима даже в сравнении с божественными деяниями Цезаря.^[355]

1.11. И душа Марка Антония остается неясной без понимания такой гуманности. Он ведь передал тело Марка Брута своему вольноотпущеннику для похорон и, чтобы сожжение выглядело более почетным, приказал накрыть тело своим плащом, расценив, что поверженный враг уже вне ненависти. А когда узнал, что вольноотпущенник украл плащ, впал в ярость и немедленно наказал его, предварив свои действия такими словами: «Ты что, не знал, какого мужа я доверил тебе для похорон?» Поля при Филиппах были свидетелями его отважной и благочестивой победы, но не слышали таких слов, исполненных благороднейшего негодования.^[356]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

Ведомый воспоминанием римского примера в Македонии, я должен вознести хвалу нраву Александра. Его мужество на войне снискало ему бесконечную славу, а его снисходительность — исключительную любовь. В ходе своих упорных походов он увидел многие народы, и вот однажды в каком-то месте его захватила снежная пурга, и он, сидя возле огня в высоком кресле, заметил македонского солдата, изношенного возрастом и оцепеневшего от сильного холода. Не руководствуясь своим положением, но исходя из возраста и его, и своего, он спустился с кресла и руками, которые сокрушили Дария, пристроил скрючившегося от холода воина на свое место, заметив, что для персов занять царский трон означало казнь, а для него — возвратить здравие. И разве удивительно, что многие столько лет счастливо служили под его предводительством, если прежде всего он заботился о жизни простого воина, а не о своем величии?

И он же, не уступающий никакому человеку, но лишь природе и судьбе, хотя и был измучен жестокостью болезни, приподнялся на локтях и вытянул вперед правую руку для всех, кто пожелал бы коснуться ее. И кто бы не подошел, чтобы поцеловать эту руку, уже обессиленную роком, но все же достаточную для командования самым большим войском и более живую уже и не силой духа, но человечности?^[357]

⠀⠀ ⠀⠀

Расскажем также о менее стойкой человечности, но столь же достойной внимания и связанной с афинским тираном Писистратом. Некий юноша, воспылавший любовью к его дочери, еще девушке, как-то прилюдно ее поцеловал. Разгневанной супруге, потребовавшей казнить молодого человека, Писистрат ответил так: «Если мы убьем тех, кто нас любит, что же делать с теми, кто нас ненавидит?» Никак не согласуется это высказывание с тираном!

Таким вот образом перенес он оскорбление, нанесенное дочери, а нанесенное ему — еще более достойно. Когда его друг Фрасипп за обедом бесконечно его оскорблял, Писистрат удержал от гнева и свой дух и свой язык, так что можно было подумать, будто он — какой-то придворный льстец, которого бранит тиран. Когда же Фрасипп собрался уходить, Писистрат, опасаясь, что тот слишком рано покидает стол, попытался удержать его по-дружески. А Фрасипп, преисполненный возбуждения и отравленный собственной злобой, плюнул ему в лицо, но даже этим не заставил его ответить на обиду враждебностью. Напротив, Писистрат даже сдержал сыновей, которые рванулись защитить честь отца. На следующий день, когда осознавший свою вину Фрасипп попытался покончить с собой, Писистрат пришел к нему и отвратил его от этого намерения, пообещав, что они останутся прежними друзьями. Даже если бы он не совершил более ничего, достойного памяти, уж только этими действиями он заслужил одобрение потомков.^[358]

⠀⠀ ⠀⠀

Столь же мягким был нрав царя Пирра. Он услышал, что тарентинцы отзывались о нем неуважительно за обедом. Тогда он пригласил их к себе и спросил, говорили ли они то, что достигло его ушей. Один из них сказал: «Если бы у нас не кончилось вино, то все, сказанное о тебе, показалось бы детской забавой по сравнению тем, что мы хотели сказать». Такое похмельное извинение и бесхитростное признание правды обратили гнев царя в смех. Таким милосердием и мягкостью он добился того, что тарентинцы возносили ему хвалу, когда трезвели, и молились за него, когда пили.

С таким же величием человечности он послал Ликона Молосского встретить римских послов, которые направлялись в его лагерь выкупить пленных, и обеспечить их безопасность в пути. И чтобы принять их с надлежащими почестями, он сам отправился в царском одеянии и в сопровождении всадников приветствовать их за воротами. Не возгордившийся от удач, он пожелал проявить уважение к тем, кто в это самое время выступал против него с оружием.^[359]

⠀⠀ ⠀⠀

За свою мягкость Пирр собрал заслуженные плоды в самом конце жизни. Невзирая на неблагоприятные предсказания, он напал на город аргивян. В бою он был убит, и Алкионей, сын царя Антигона, сражавшийся на стороне защитников, взял его отсеченную голову и доставил отцу, пошутив, что это — счастливейший итог победы. Антигон укорил юношу за чрезмерное ликование по поводу внезапного падения этого великого человека и за забвение людских деяний. Он поднял голову с земли, надел на нее широкополую шляпу, которую носил сам, следуя македонскому обычаю, приставил голову к телу Пирра и похоронил его с величайшими почестями. А когда позже привели к нему захваченного сына Пирра, Гелена, он убедил его и одеваться по-царски, и нести в себе царский дух, а потом даровал ему останки Пирра в золотой урне, чтобы доставить ее в Эпир, на его родину, его брату Александру.^[360]

⠀⠀ ⠀⠀

_{Пирр в образе Марса}

_{Большая статуя}

_{Мрамор, Высота: 360 см.}

_{Конец I в. н. э.}

_{Атриум, Новый дворец, Капитолийский музей, Рим}

⠀⠀ ⠀⠀

Наших воинов вместе с консулами самниты прогнали под ярмом близ Кавдинского ущелья. Кампанцы, однако, приняли их с уважением, поскольку они вошли в их город не только безоружными, но и совершенно раздетыми, — так же как до того приняли свое победоносное войско, несущее вражеские доспехи. Они сразу же вручили консулам знаки их достоинства, снабдили воинов одеждой, оружием и провиант и сделали это очень по-доброму, так что помогли римлянам справиться с горестным чувством от поражения. Если бы они в свое время были преисполнены того же духа по отношению к нашей империи в противостоянии с Ганнибалом, они бы не превратили свои беспощадные топоры в средство жестокости.^[361]

⠀⠀ ⠀⠀

И раз уж я упомянул одного из тяжелейших врагов Рима, закончу тем, что у меня под рукой: тем проявлением мягкости, которое соответствует имени римского народа. Потому что Ганнибал организовал поиски тела Эмилия Павла, сраженного при Каннах, и всех своих воинов, потому что не мог позволить им остаться незахороненными. Тиберия Гракха он удостоил самых почетных похорон, после того как тот был предательски атакован из засады, а останки его вручил нашим воинам для доставки на родину. Марка Марцелла Ганнибал похоронил на Бруттийской равнине: тот слишком усердно наблюдал за передвижениями пунийцев. На погребальный костер его возложили в пунийском плаще и увенчанного золотым венком. Таким образом, обаяние гуманности находит себе место даже в жестоких сердцах варваров, смягчая жестокость, ярость в глазах и притупляя кичливую гордость от победы. Нет ничего недоступного и сложного для гуманности в том, чтобы проложить себе миролюбивый путь между враждебным оружием и между направленными друг против друга решительными остриями мечей. Гуманность побеждает гнев, смягчает ненависть и смешивает кровь врагов с их слезами. Это ведь она вызвала в Ганнибале примечательное высказывание, в котором он обосновал затраты на похороны римских полководцев, потому что похороны Павла, Гракха и Марцелла принесли ему гораздо больше славы, чем их убийство в бою: он победил их с пунийской хитростью, но воздал почести с римской мягкостью. Храбрые и благочестивые тени, и вам бы не допустить оплошности в погребении, которое выпадет на вашу участь. Ибо желательно умереть на родине, но еще более славно умереть за родину. Последние почести, отнятые несчастьем, вы восстановили вашей доблестью.^[362]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

2. Предисловие. Теперь стоит обратить внимание на признаки благодарности и деяния неблагодарности, потому что они лишь увеличиваются по мере сравнения с пороком и доблестью. Но поскольку они четко отделены друг от друга по своему замыслу, пусть и под моим стилем они будут столь же различны, и пусть лучшее место достанется тому качеству, которое более достойно похвалы, чем попрека.

2.1. Начнем отсчет с общественных деяний. Когда Марций (Кориолан) готовился обратить оружие против своей страны и привел огромное войско вольсков к городским воротам, угрожая Римской империи смертью и тьмой, его мать Ветурия и жена Волумния своими мольбами не позволили ему взвалить на себя такую ответственность. В их честь сенат основал сословие матрон самыми щедрыми постановлениями. Было установлено, что мужчины должны уступать женщинам дорогу на улицах с осознанием того, что для благополучия республики стола важнее оружия, а еще к древним ушным украшениям было добавлено новшество в виде головной повязки. Кроме того женщинам дозволялось носить пурпурные одеяния с золотыми блестками. И в дополнение в том месте, где Кориолан был переубежден, возвели храм и алтарь Женской Фортуны, свидетельствуя таким образом о заботливости по поводу благодеяния этого тщательно избранного религиозного культа.

Нечто подобное произошло и во время Второй Пунической войны. Когда Фульвий осаждал Капую, нашлись две женщины из Кампании, которые отказались выбросить из душ благоволение к римлянам, это были домохозяйка Вестия Оппия и проститутка Клувия Факула. Первая ежедневно молилась за благоденствие нашей армии, а вторая никогда не переставала снабжать продовольствием пленных римских воинов. Когда город пал, сенат восстановил их свободу и собственность и заверил, что если они захотят еще какой-либо награды, ее им охотно предоставят. Поразительно, что отцы-сенаторы нашли время принести благодарность двум женщинам из низшего сословия и тем более так быстро.^[363]

2.2. А что может быть лучше благодарности римского юношества, которое в консульство Навтия и Минуция добровольно принесло воинскую присягу, чтобы помочь народу Тускула, границы которого осадили эдуи и который несколькими месяцами ранее защищал римлян и упорством, и храбростью? Никто никогда до этого и не слышал, чтобы люди сами, во избежание задержки, записывались в армию, к чести своей страны.^[364]

2.3. Достопамятный пример благодарности народа связан с Квинтом Фабием Максимом. Когда он умер, после того как пять раз во благо республики исполнял обязанности консула, то люди стали соперничать друг с другом, кто больше денег внесет, чтобы сделать похороны более обширными и пышными. Пусть тот, кто хочет снискать награду за храбрость, поймет, насколько люди мужественные счастливее в смерти, чем трусливые — в жизни.^[365]

2.4. Благодарность оказывалась Фабию с величайшей славой даже при жизни. Именно он, тогда диктатор, возвел Минуция в ранг магистра конницы на основании решения народа, чего никогда не случалось до сих пор. Все войско было разделено надвое, и Минуций отдельно столкнулся с Ганнибалом в Самнии. Эта встреча быстро стала клониться к поражению, но тут Минуций был спасен Фабием, пришедшим на помощь. Минуций лично обратился к нему как к «отцу» и пожелал, чтобы легионы приветствовали его титулом «патрон». Сняв с себя ярмо равного командования, он, как и следовало, подчинил магистра конницы диктатуре, исправив ошибку неразумного народа путем изъявления благодарности.^[366]

2.5. Клянусь Геркулесом, он вел себя столь же достойно, сколь и Квинт Теренций Куллеон, рожденный в семье претора. Тот по степени уважения мог бы сравниться с немногими из сенаторского сословия. Он породил лучший пример, когда последовал за триумфальной колесницей Сципиона Африканского Старшего в колпаке вольноотпущенника, поскольку сначала был захвачен карфагенянами, а затем освобожден Сципионом. И таким образом он заслуженно выразил перед наблюдавшим за ним римским народом признательность человеку, вернувшему ему свободу.^[367]

2.6. Но колесницу Фламинина, когда он справлял триумф над царем Филиппом, сопровождал не один человек, но две тысячи римских граждан, также в колпаках отпущенников. Их захватили в плен во время Пунических войн и обратили в рабство в Греции, а он усердной заботой собрал их всех и возвратил в прежнее положение. И таким образом слава полководца удвоилась: враги были разгромлены, граждане сохранены, и в целом все это стало величественным зрелищем для отечества. Их спасение также было вдвойне приятно всем, во-первых, из-за их числа, а во-вторых, из-за их благодарности за возвращенную долгожданную свободу.^[368]

⠀⠀ ⠀⠀

_{Статер — монета ранней Римской Республики.}

_{На аверсе монеты изображен Тит Квинкций Фламинин, голова вправо, на реверсе богиня Ника, держащая в правой руке пальмовую ветвь.}

_{Золото, вес 8,53 грамм}

_{196 года до н. э.}

⠀⠀ ⠀⠀

2.7. Метелл Благочестивый благодаря любви к изгнанному отцу слезами завоевал свое прозвище и был столь же знаменит этим, как другие своими победами, и он, не колеблясь, будучи консулом, просил у народа за Квинта Калидия, кандидата в преторы, потому что, будучи еще народным трибуном, тот добился принятия закона, согласно которому отец Метелла был восстановлен в правах гражданства. Метелл всегда ссылался на Калидия как патрона своего дома и семьи. И таким образом он никак не отклонился от обязанностей вождя государства и сумел подчинить исключительное достоинство интересам простого человека не в смысле покорности, а из душевной благодарности.^[369]

2.8. И у Гая Мария случился приступ благодарности не только выдающейся, но и крепкой. Двум когортам каммерийцев^[370], которые с поразительной доблестью сдерживали натиск кимвров, он даровал гражданство, несмотря на возражения союзников. Это деяние он оправдал в правдивом и выдающемся изречении насчет того, что в лязге оружия не был слышен голос гражданского права, да и в такое время подобало скорее защищать законы, нежели в них вслушиваться.

2.9. И почти везде Луций Сулла в погоне за славой шел по следам Мария. В качестве диктатора он всегда снимал головной убор, вставал с кресла, слезал с коня перед Гнеем Помпеем, — который был еще частным лицом, — а на публике говорил, что делает это с удовольствием, помня, что двадцатилетний Помпей привел к нему на помощь войско своего отца. Много наград досталось Помпею, но не знаю, превзошла ли хоть одна из них то благодеяние, что оказал ему Сулла, забыв о своем обыкновении.^[371]

2.10. В величайшем блеске найдется место даже для жалкой благодарности. Претор Марк Корнут передал для исполнения постановление сената по поводу похорон Гиртия и Пансы. Тогдашние владельцы похоронных контор пообещали не брать деньги за принадлежности и исполнение своих обязанностей, поскольку те двое пали в сражении во благо республики. Под нажимом они, однако, согласились, чтобы обеспечение похоронными принадлежностями на сумму в один сестерций было приписано им в прибыль. Это условие было вписано в соглашение и вызвало больше доверия к ним, потому что только те, кто живет ради прибыли и ничего другого, могут эту прибыль презреть.^[372]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

Предисловие. Цари иноземных народов, по милости их праха, тоже могли бы вписаться в презренное сообщество, о коем следовало либо вообще умолчать, либо поместить после отечественных примеров. Но поскольку не теряется память даже о делах, совершенных совсем уж незначительными людьми, выделим им отдельное место, не добавляя их ни к какой группе и не ставя впереди нее.

⠀⠀ ⠀⠀

Когда Дарий был еще частным лицом, он вдруг возжаждал приобрести плащ, принадлежавший Силосонту с острова Самос, и принялся страстно и настойчиво убеждать его отдать плащ. А насколько благодарно оценила этот дар его душа, он показал, когда воцарился на троне, ибо он даровал Силосонту весь город и весь остров Самос. И здесь дело не в цене вещи, но в том, насколько достойно почитания всякое проявление свободы, и больший дар достался дарителю, но не принявшему его.^[373]

⠀⠀ ⠀⠀

Царь Митридат также выказал величественную благодарность. Когда Леоник, его ревностный сторонник, был захвачен в плен родосцами после морского сражения, он выменял его на всех плененных им врагов, рассудив, что лучше просчитаться с врагами, чем не воздать должное человеку, верно ему служившему.^[374]

⠀⠀ ⠀⠀

И римский народ проявил свободу в своем выдающемся даре царю Азии Атталу. Но и Аттал оказался не менее благодарным, ибо по завещанию даровал ту же Азию римскому народу. Ни необычайная щедрость одного, ни забота другого о благодеянии не могут быть выражены в словах столь же ярко, как обмен дружбой и благодарностью двух великих сообществ.^[375]

⠀⠀ ⠀⠀

Не знаю, но, возможно, сердце царя Масиниссы более чем у другого было преисполнено духом благодарности. По благоволению Сципиона и по желанию римского народа территория его царства была значительно расширена, а он до самого конца своих дней (ибо бессмертные боги даровали ему очень долгую жизнь) пронес память об этом прославленном даре, пребывая в твердой дружбе с Римом. И не только Африка, но и все народы знали, что он — больший друг для семьи Корнелиев и Рима, чем для самого себя. Сломленный тяжелой войной с Карфагеном, едва удерживавший власть, он, отдавая дань уважения предшествующему благодеянию и пренебрегая настоящими опасностями, с готовностью отправил Сципиону Эмилиану, поскольку тот был племянником Сципиона Африканского, добротную и значительную часть нумидийского войска, чтобы тот отвел эти силы в Испанию к консулу Лукуллу, пославшему его за подкреплением. Когда дни Масиниссы были сочтены и он лежал, ослабленный, в постели, оставив огромные богатства своего царства сыновьям, он написал Марку Манилию, назначенному проконсулом Африки, с просьбой прислать к нему Сципиона Эмилиана, который служил в то время под началом Манилия. Ибо он считал, что его смерть была бы более легкой, если бы он сделал последний вздох и отдал последние распоряжения, пожимая руку Сципиона. Но поскольку его кончина случилась раньше приезда Сципиона, он наказал жене и детям, чтобы они признавали лишь один народ на земле — римлян и среди римских семей лишь одну — Сципиона. И чтобы они сохранили для Эмилиана все дела и сделали его судьей в деле раздела царства, и поддерживали все его решения, как если бы они были обозначены в завещании, неизменном и священном. Во множестве разнообразных дел проявил Масинисса свое неколебимое благочестие, дожив до ста лет.^[376]

Вот этими и подобными примерами приумножается благочестие человеческого рода. Эти примеры-светочи и вершины, которые заставляют людей творить добро и получать добро в ответ. И несомненно, самое обильное и восхитительное богатство заключается в возможности быть широко известным своими благодеяниями. И раз уж мы возвели благодарность в религиозный культ, то теперь давайте обратимся к тем, кто его отвергает, чтобы еще более прославить его.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

3.1. Отца нашего Города сенат, вознесенный им на высшую ступень достоинства, разорвал в курии на куски, не считая, что нечестиво отнимать жизнь у того, кто породил вечный дух римской империи. Грубым и жестоким был тот век.^[377]

3.2. За одной такой тяжкой ошибкой общественного мнения последовало покаяние со стороны нашего государства. Фурий Камилл, самый счастливый наследник и самый надежный хранитель общественного спокойствия, не смог обеспечить собственную безопасность. Он был осужден народным трибуном Луцием Апулеем за растрату добычи, захваченной в Вейях, после чего по жесткому, я бы сказал, железному приговору должен был удалиться в изгнание, а в это же самое время он потерял сына, прекрасного юношу, и сам нуждался более в утешении, нежели в грузе несчастий. Но его страна, забыв о замечательных заслугах этого мужа, связала вину отца с похоронами сына. Как же, говорили люди, ведь пятнадцать тысяч ассов пропало из казны, а это и составляло сумму штрафа, наложенного на Камилла. И за такие ничтожные деньги римский народ потерял такого вождя!

Прежняя жалоба еще дрожит в нас, но возникает и другая. Республика была сломлена и разбита оружием во время Пунической войны, и тем не менее Сципион Африканский Старший восстановил ее, обескровленную и почти умирающую, в качестве госпожи над Карфагеном. Приравняв его выдающиеся заслуги к несправедливым деяниям, соотечественники заставили его удалиться в простенькую деревню близ заброшенного болота. Не выдержав тяжести добровольного изгнания, он отошел в подземный мир не в молчании, но приказав сделать на своей могиле такую надпись: «Неблагодарная отчизна, у тебя нет даже моих костей». Что может быть более недостойно, чем нужда, более справедливо, чем жалоба, более умеренно, чем месть? Он отказал в пепле своих останков Городу, которому не дал обратиться в пепел. Таким образом, неблагодарный город Рим испытал только одну-единственную месть со стороны Сципиона, более значительную, нежели, клянусь Геркулесом, жестокость Кориолана, ибо тот сковал отчизну страхом, а Сципион ее пристыдил словами и никогда не жаловался на нее — таково постоянство истинного благочестия, — но только лишь после смерти.

После таких страданий, могу себе представить, как брат его сумел обратиться к нему за утешением. Неужели для того сокрушил он царя Антиоха и присоединил Азию к империи римского народа, справил величайший триумф, чтобы его обвинили в казнокрадстве и приговорили к заключению в тюрьме?

Впоследствии Сципион Африканский Младший не уступал в доблести деду, но под конец жизни также испытал удары судьбы. После того как он изъял из природы вещей два города, угрожавшие Римской империи, — Нуманцию и Карфаген, дома он встретил того, кто похитил его дух, и даже на форуме не нашел никого, кто отомстил бы за его смерть.

Кто не знает, что Сципион Назика добился той же славы при помощи тоги, что и оба Сципиона Африканских своим оружием? Он не допустил удушения республики, даже когда смертоносная рука Тиберия Гракха сжала его горло. Он ведь также испытал вопиюще несправедливую оценку его заслуг соотечественниками, так что под предлогом нового назначения удалился в качестве легата в Пергам, где и провел остаток жизни, нисколько не сожалея о своей неблагодарной отчизне.

Я все еще поглощен мыслями об этой семье и не исчерпал пока свидетельства об обиде, нанесенной Корнелиям. Публий Лентул, самый знаменитый и более всех любящий республику гражданин, в благочестивом и храбром сражении на Авентине обратил в бегство войско Гая Гракха, разбив его грязные поползновения. А наградой за эту битву, с помощью которой он сохранил законы, мир и свободу в их первозданном виде, явилось то, что ему не позволили умереть на родине. Сраженный несправедливостью и завистью, он на собрании добился от сената назначения свободным легатом и тогда же воззвал к бессмертным богам, чтобы никогда не возвращаться к неблагодарному народу, после чего отбыл на Сицилию. Там он и провел остаток дней, твердо придерживаясь обета. Вот так в судьбе пятерых Корнелиев поочередно находили мы самые отменные примеры неблагодарной отчизны.

Их уход был добровольным. А вот Агала, который, будучи магистром конницы, убил Спурия Мелия, стремившегося к царской власти, заплатил за сохранение гражданских свобод собственным изгнанием.^[378]

3.3. Если мнение сената и народа можно сравнить с внезапной бурей, которая вызывает лишь мягкое сожаление, то неблагодарные деяния отдельных личностей заслуживают подлинного бичевания в более резких выражениях и все потому, что личности эти предпочли благочестию преступление. Ливень, бурю слов заслужил Секстилий, достойный отсечения головы! Во время проскрипций Цинны Гай Цезарь вынужден был бежать. Его бедственное положение заставило его просить у Секстилия убежища в его Тарквинийском поместье и даже требовать его по праву благодеяния. И как же не дрогнула рука Секстилия, когда он оторвал его от предательского стола и от алтарей нечестивых домашних богов, чтобы бросить на расправу жестокому победителю? Думаю, что если бы его обвинитель по воле общества превратился в умоляющего и бросился бы на колени, скорбно прося о поддержке, то и тогда было бы жестоко ему отказать, ибо даже те, которых несправедливость сделала ненавидимыми, из-за несчастья своего заслуживают некоторого снисхождения. Но Секстилий не обвинителя, а покровителя отдал на растерзание свирепейшему врагу собственными руками: и из-за страха перед смертью он недостоин был жить, а уж из-за расчета на деньги тем более достоин был смерти.^[379]

3.4. Теперь перейдем к другому неблагодарному деянию, созвучному с вышеописанным. Марк Цицерон по просьбе Марка Целия защищал Гая Попилия Лената из Пиценского округа не менее усердно, чем красноречиво, и поскольку случай оказался сомнительным, Попилия отпустили к родным пенатам невредимым. А потом этот Попилий, которому Цицерон ни словом, ни делом не причинил никакого вреда, упросил Марка Антония занести того в проскрипционные списки и позволить ему с ним расправиться. И ему было даровано совершение гнусного деяния. Ликуя, поспешил он в Кайету, где приказал Цицерону подставить под удар свое горло. А ведь этого самого человека он должен был уважать хотя бы в частном порядке за его спасительное рвение, не говоря уже о его широко известном достоинстве. И тотчас отрубил голову римского красноречия и его правую руку мира, чувствуя свою безнаказанность. А потом резво переправил в Город эти останки, словно богатые доспехи, добытые им в бою. И он, несущий этот нечестивый груз, вовсе не думал, что несет голову, защитившую когда-то его самого. Нет слов, чтобы заклеймить это чудовище, ибо нет второго Цицерона, который мог бы достойно оплакать судьбу этого Цицерона.^[380]

3.5. Не знаю, как теперь перейти к тебе, Помпей Великий. Смотрю на величие твоей судьбы, которая блеском своим некогда заполнила все земли и моря, и помню о твоем падении, слишком мощном, чтобы я осмелился коснутся его рукой. Даже если мы умолчим о Гнее Карбоне, защитившем тебя, еще юношу, на форуме, когда ты боролся за имение твоего отца, а позднее умерщвленном по твоему приказу, случай этот все равно останется в людской памяти как достойный порицания. Ибо этим неблагодарным деянием ты сделал больше для укрепления власти Луция Суллы, чем для твоего собственного чувства благоприличия.^[381]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

А вот, чтобы не насмехались над нашими признаниями иноземные города, поведаем о следующем. Карфагеняне решили удалить с глаз своих Ганнибала, того самого Ганнибала, который ради их безопасности и победы сразил к вящей своей славе столько наших полководцев и столько воинов, то есть вели они себя, будто сами были вражескими воинами.^[382]

⠀⠀ ⠀⠀

Лакедемон не породил никого, кто был бы более велик и более полезен, нежели Ликург, которому Аполлон Пифийский ответил, что не знает, к кому его причислить: к людям или богам. А между тем ни предельная честность в жизни, ни неизбывная любовь к родине, ни здравые, внушенные им законы не смогли спасти его от враждебности соплеменников. Часто бросали в него камни, много раз выталкивали с форума, даже выбили глаз, а в конце концов изгнали из отчизны. А чего ждать от других городов, если даже этот один, прославленный постоянством, умеренностью и достоинством, оказался столь несчастным вопреки своим заслугам?^[383]

⠀⠀ ⠀⠀

Возьмем теперь Тесея, без которого не было бы славы Афин. Ведь именно он собрал всех жителей, рассеянных по деревенькам, дал форму и внешность общины крупному сообществу, жившему доселе разрозненно и сугубо по-деревенски. Едва преодолев мальчишеский возраст, он даже отказался следовать жестоким указам Миноса, самого могущественного царя. Он же одолел распущенное высокомерие Фив, помог детям Геркулеса и мощью своего духа, а также крепостью десницы сокрушал чудищ и злодеев повсюду, где бы их ни встречал. А между тем афиняне прогнали его на Скир, островок, слишком невеликий для изгнания, и там нашли упокоение его останки.

А Солон? Он же ввел блистательные и полезные законы, так что, если бы афиняне их придерживались, они навечно сохранили бы свое государство. Кто отвоевал Саламин, вражескую крепость, угрожавшую в силу своей близости? Кто был первым, увидевшим нарастание тирании Писистрата и осмелившимся открыто заявить, что она будет сокрушена силой оружия? Так вот этот Солон окончил свои дни, на Кипре, куда бежал, а на родине так и не удостоился заслуженных похорон.

Хорошо же поступили афиняне, когда сослали в изгнание Мильтиада немедленно после поражения трех тысяч персов при Марафоне: зато хоть не оставили его умирать в тюрьме, в оковах. Ну и что же: они думали, что такая жестокость по отношению к человеку, заслужившему лучшее, совершенно забудется? Да нет, они просто не хотели, чтобы тело его, принужденного к такой смерти, было захоронено до того, как его сын Кимон сам будет скован теми же оковами. Вот так-то: сын прославленного полководца, в свою очередь ставший самым прославленным полководцем, мог похвастаться только одним наследием, доставшимся от отца, — тюрьмой и цепями.

Аристид, ставший образцом справедливости для всей Греции, показавший пример исключительного постоянства, был, однако, вынужден покинуть свою страну. До чего же счастливы Афины, что после изгнания того, вместе с кем ушла за море сама честность, сумели-таки найти хоть одного человека, любящего этот город!

Фемистокл — самый знаменитый представитель тех, кто испытал на себе неблагодарность отчизны. Сохранивший ее в безопасности, прославленный, могущественный вождь Греции испытал такую к себе ненависть, что вынужден был прибегнуть к незаслуженному состраданию со стороны Ксеркса, которого совсем еще недавно громил.

Фокион был наделен от рождения двумя самыми выдающимися людскими качествами — кротостью характера и щедростью, так и его афиняне чуть ли не подвергли пытке. И в самом деле, после его смерти во всей аттической земле не нашлось ни кусочка для его останков. А все потому, что сограждане повелели ему удалиться из страны, где он ранее жил среди лучших.^[384]

Чего же мы еще хотим, если общественное безумие при всеобщем согласии величайшие доблести низводит на один уровень с тяжелейшими преступлениями, то есть за благодеяние платит несправедливостью? Это нигде нетерпимо, а тем боле в Афинах, потому что в этом городе всякое проявление неблагодарности наказывается по закону, и это справедливо, потому что если кто пренебрегает равным воздаянием за благодеяние, тот разрушает взаимосвязь между дающим и принимающим дар, а без этого едва ли возможна нормальная жизнь людей. Какого же яростного порицания заслуживают те, кто, обладая самыми справедливыми законами, но неправедным нравом, предпочитают следовать нраву, нежели законам? Если бы каким-либо божественным провидением знаменитые люди, судьбы которых я уже описал, сумели бы призвать свою страну на суд в другом сообществе, ссылаясь на законы, которые наказывают за неблагодарность, разве они не ошеломили бы до немоты разумных и многоречивых людей таким иском? «Ваши разрозненные семьи и разбросанные по деревенским округам хижины стали оплотом Греции. Блеск персидских трофеев под Марафоном, разгром на море Ксеркса при Саламине и Артемисии — все это в вашу пользу. Строения, разрушенные сильнейшими руками, вновь вздымаются в еще большем великолепии. А где живут создатели всего этого? Где они лежат? Отвечайте! Разве не вы своей неблагодарностью заставили Тесея упокоиться на ничтожной скале, Мильтиада — умереть в тюрьме, на Кимона надели отцовские оковы, победителя Фемистокла бросили к ногам врагов, Солона, Аристида и Фокиона прогнали от родных пенатов? И все то время, когда наш пепел предательски и жалким образом разбрасывается, вы учреждаете культ Эдипа, запятнанного убийством отца и женитьбой на матери, но у вас удостоенного чести алтаря, подобно священным героям, да еще и на самом холме Ареса — почтенном жилище, где разрешаются тяжбы между людьми и богами. Да вы больше замечаете чужие огрехи, чем собственные. Читайте закон, который связывает вас клятвами, и раз уж вы не вознаградили тех, кто этого заслуживал, хотя бы искупите перед ними свою вину». Их тени немы и молчаливы, ибо связаны судьбой. Но, не помнящие благодеяния Афины, язык свободной речи молчать не станет.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

4. Предисловие. Но теперь давайте оставим неблагодарность и обратимся к благочестию, ибо явно приятнее найти досуг для славной, нежели для ничтожной темы.

4.1. Кориолан, человек высокой души и величайшей мудрости, достойный всего лучшего со стороны республики, был глубоко опозорен неправедным осуждением и бежал к вольскам, в то время враждовавшим с римлянами. Доблесть ценилась везде. Поэтому, когда он прибыл к ним в поисках убежища, он очень скоро сделался у них первым военачальником. Случилось так, что сограждане отказались принять его как главнокомандующего, защищающего их покой, и возбудили судебный процесс против него как полководца враждебной стороны, стремящегося их уничтожить. Он часто обращал в бегство наши войска, а у городской стены по стопам своих побед устроил проход для пехоты вольсков. И тогда народ, столь презрительный в своих суждениях, вынужден был умолять его как изгнанника, раз уж пренебрег им как защитником.

Однако пришедшие к нему послы ничего не достигли, и прибывшие вслед за ними жрецы в головных повязках также вернулись ни с чем. Сенат был ошеломлен, народ трепетал, мужчины и женщины равным образом плакали из-за нависшей над ними угрозы. Тогда Ветурия, мать Кориолана, взяв с собой его жену Волумнию и их сыновей, пришла в лагерь вольсков. Сын, увидев ее, сказал: «Отчизна, ты одолела мой гнев в сражении и победила его молитвами пришедших ко мне. Уступаю вам, заслуженно ненавидящим меня, и чреву матери, родившей меня». И вслед за этим освободил римские поля от враждебного оружия. Таким образом благочестие полностью очистило его от скорби за нанесенную обиду, от надежд на возможные победы, от стыда за отказ от своего долга, от страха перед смертью: вот так явление одного из родителей превратило кровавую войну в здоровый мир.^[385]

⠀⠀ ⠀⠀

_{Кориолан, умоляемый своей матерью и женой}

_{Никола Пуссен}

_{Около 1652–1653 гг.}

_{Масло, холст. 112 x 198,5 см.}

_{Музей Никола Пуссена, Лез-Андели, Нормандия, Франция}

⠀⠀ ⠀⠀

4.2. То же благочестие воодушевило Сципиона Африканского, едва перевалившего за мальчишеский возраст, прийти в битве на помощь отцу со всей храбростью взрослого мужа. Своим поступком он спас жизнь отцу, когда тот, будучи консулом, вопреки дурным предзнаменованиям и будучи тяжело ранен, сражался с Ганнибалом у реки Тицин. И ни юношеский возраст, ни нехватка военного опыта, ни гибель в этой несчастной битве многих ветеранов не смогли удержать Сципиона от стремления к заслуженному венку двойной славы, когда он вырвал из лап смерти и отца и консула в одном лице.^[386]

4.3. Об этих славных примерах римское общество услышало, а вот следующий увидело собственными глазами. Народный трибун Помпоний вызвал на суд перед народом Луция Манлия Торквата, чтобы тот сложил с себя властные полномочия и таким образом успешно завершил войну, а еще по обвинению в жестком обращении с сыном, юношей выдающихся природных дарований: будто бы он заставил его заниматься тяжелым сельским трудом и тем самым отстранил от гражданских обязанностей. Когда юный Манлий узнал об этом, он немедленно прибыл в Город и с рассветом нашел путь к дому Помпония. Тот же решил, что он пришел, чтобы дать показания против отца, который столь жестко обращался с ним, и дабы не смущать его присутствием людей, приказал всем удалиться из спальни. Воспользовавшись предоставленной возможностью, юноша обнажил меч, который тайно пронес под одеждой, и под страхом смерти заставил трибуна поклясться, что тот отзовет все обвинения: в результате Торкват был освобожден от суда. Похвально благочестие по отношению к добрым родителям, а в данном случае чем более грубо вел себя отец, тем более замечательные качества проявил Манлий, когда пришел к нему на помощь в трудных обстоятельствах. Он исполнил свой долг не выпрашиванием прощения, но движимый естественной любовью.^[387]

4.4. В благочестии с ним соперничает Марк Котта. Едва он надел мужскую тогу, как спустился с Капитолия, чтобы возбудить судебный процесс против Гнея Карбона, осудившего в свое время его отца, и таким образом вступил во взрослый возраст, счастливо начав проявление своих природных способностей и исправление гражданских обязанностей.^[388]

4.5. Для Гая Фламиния отцовский авторитет был не менее могуществен. В качестве народного трибуна он предложил закон, согласно которому поля Галлии должны распределяться, несмотря на сопротивление сената. На него наседали с просьбами и угрозами, но он не испугался даже возможного призыва в армию и продолжал настаивать на своем предложении. Он уже стоял на рострах, готовясь приступить к голосованию, но тут отец положил ему на плечо руку, и он, подчиняясь семейной власти, спустился с ростр. А собрание народа никоим образом, даже еле слышным шепотом, не выразило ему никакого порицания.^[389]

4.6. Велики примеры мужского благочестия, но думаю, что поступок Клавдии, девы-весталки, выглядит еще более сильным и душевным. Она заметила, как жестокая рука народного трибуна стащила с триумфальной колесницы ее отца, с поразительной быстротой протиснулась между ними и сумела потушить вспыхнувший огонь враждебности. Так отец справил свой триумф на Капитолии, а дочь — свой, у храма Весты, и невозможно определить, кому более воздается: спутнику победы или благочестия.^[390]

4.7. Простите меня, древнейшие очаги, и вы, вечные огни, даруйте мне прощение, потому что сейчас путь нашего труда отклонится от самого священного вашего храма и поведет нас к месту, скорее необходимому, нежели прославленному. Ибо никакая жестокость Фортуны, никакое запустение не обесценивают дорогое благочестие, а вот дела судебные чем более приземленны, тем точнее.

Некий претор передал триумвиру женщину благородных кровей, приговоренную перед трибуналом к смертной казни, чтобы в тюрьме привести приговор в исполнение. Страж сжалился над ней и отложил казнь. Более того, он даже позволил дочери этой женщины навещать ее, но только после того, как старательно ее осмотрел, чтобы она не принесла с собой ничего из еды, ибо надеялся, что узница просто умрет от голода. По прошествии нескольких дней, он спросил себя, отчего же она до сих пор жива. Проследив за ней более тщательно, он увидел, как дочь, обнажив грудь, утоляет своим молоком голод матери. Об увиденном он сообщил триумвиру, тот — претору, а претор — коллегии судей, и в результате женщину помиловали. До какой степени развивается благочестие, чего только оно не изобретает? С его помощью был найден новый способ спасти родительницу в тюрьме. Что еще более неожиданно и неслыханно, как то, что мать кормилась грудью своей дочери? И можно было бы думать, что таковое против природы, если бы первым законом природы не была любовь к родителям.^[391]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Давайте теперь рассмотрим в качестве примера для подражания случай с благочестием Перо. Ее отец Микон, сраженный похожей судьбой, был также взят под стражу. И она его, совсем уже старого, будто ребенка, кормила своей грудью. С глубоким изумлением взирают глаза людей на картину, изображающую тот давнишний случай, и вспоминаются тогда его особенности, и кажется, что в этих молчаливых линиях просыпаются живые и дышащие тела. Ведь душе необходимо припоминание событий далекого пошлого, хотя и недавно нарисованных, но действующих сильнее, нежели литературные свидетельства.^[392]

⠀⠀ ⠀⠀

И о тебе я не умолчу, Кимон, ибо ты, не задумываясь, добровольно облекся в цепи, дабы выкупить похороны твоего отца. И хотя потом судьба вознесла тебя, сделав великим гражданином и полководцем, ты заслужил большей славы в тюрьме, нежели в курии. Доблесть часто вызывают необычайное восхищение, вот благочестие вызывает любовь и все, что с ней связано.^[393]

⠀⠀ ⠀⠀

И о вас, братья, я не умолчу. Ваши сердца знатнее, ибо вы родились в Испании в семье низкого рода. Но когда, сильные духом, вы поддержали ваших родителей, вы сделались знаменитыми, особенно после вашего впечатляющего ухода из жизни. Вы заключили соглашение с Пакиекидами на двенадцать тысяч сестерциев за уничтожение Этпаста, убийцы их отца, каковую сумму в случае вашей смерти следовало выплатить вашим родителям. И вы не только дерзнули исполнить это славное деяние, но смело и решительно его завершили. Потому что одним и тем же поступком вы отомстили за Пакиекидов, наказали Этпаста, вскормили родителей и себе снискали славу. И вы все еще живы в ваших могилах, ибо сочли, что лучше защитить преклонный возраст ваших родителей, чем ожидать собственной старости.^[394]

⠀⠀ ⠀⠀

Более известны братья Клеобис и Битон^[395], а также Амфином и Анапий, первые — потому что помогли матери совершить обряд в честь Юноны, вторые — потому что вынесли на собственных плечах из огня мать и отца. Но ни те, ни другие не умерли за жизнь родителей.

⠀⠀ ⠀⠀

Я не обижаю гордость аргивян и не умаляю славу горы Этны, но теперь я хотел бы представить пример истинного благочестия, скрытого от нас вследствие незнания. Я охотно свидетельствую здесь о благочестии скифов. Когда Дарий со всеми силами своего царства вторгся в их пределы, они, постепенно отступая, дошли уже до самых безлюдных мест. Наконец он спросил их через послов, когда же они закончат бегство и начнут сражаться. Они ответили, что у них нет ни городов, ни возделанных полей, за которые стоило бы бороться, но когда дойдет он до гробниц их отцов, то узнает, как скифы имеют обыкновение биться. Одним этим столь благочестивым ответом свирепое варварское племя сняло с себя всякое обвинение в дикости. Таким образом, первая и лучшая наставница благочестия — природа, которая, не нуждаясь ни в помощи голоса, ни в применении грамоты, собственными молчаливыми силами наполняет сердца детей любовью к родителям. Как здесь поможет наука? Чтобы достичь утонченности, недостаточно воспитывать врожденные способности, потому что твердая доблесть скорее рождается, чем делается.^[396]

⠀⠀ ⠀⠀

_{Сосуд с изображением скифов.}

_Золото

_{Курган Куль-Оба. IV в. до н. э.}

_{Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург, Россия}

⠀⠀ ⠀⠀

Кто мог научить так ответить Дарию народ, кочующий на повозках, скрывающийся в лесных чащобах и кормящийся, подобно зверям, мясом растерзанного скота? То же самое показал и сын Креза, лишенный возможности говорить, а значит, защитить отца. Когда Кир захватил Сарды, один из персов, не знавший Креза в лицо, бросился на него в ярости, чтобы убить, и сын, словно забыв о том, что Фортуна отняла у него при рождении, воскликнул, чтобы тот не убивал царя Креза, и таким образом отвел меч, уже занесенный над горлом отца. Вот так, будучи до этого момента немым, он обрел голос, чтобы спасти отца.^[397]

⠀⠀ ⠀⠀

Похожее чувство укрепило силу разума и тело юноши Пултона из Пинны во время Италийской войны. Он отвечал за оборону своего осажденного города, когда римский военачальник вывел у него на глазах его захваченного в плен отца, окруженного воинами с обнаженными мечами, грозясь убить его, если Пултон не откроет ему путь для вторжения. Без посторонней помощи юноша вырвал отца из рук врагов и потому достоин двойной славы: как спаситель отца и как человек, не ставший предателем отчизны.^[398]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

5. Предисловие. А вот теперь это чувство — благочестие — переходит на новый уровень братской любви. Ибо заслуженно считается, что принятие наиболее многочисленных и самых больших благ составляет первое условие любви, тогда как дарование всех этих благ должно расцениваться как второе условие. Как изобильна сладость этого воспоминания! До своего рождения я жил в одном и том же доме и свое младенчество провел в одной и той же колыбели, одних и тех же людей называл своими родителями, а тех, кто молился за меня, я почитал наряду с масками предков. Мне дорога жена, сладки мои дети, приятны друзья, я с удовольствием принимаю моих родственников по браку.

5.1. Я это говорю, призывая в свидетели Сципиона Африканского. Теснейшим образом связанный с Лелием, он, однако, умолил сенат, чтобы провинция, отобранная по жребию у его брата, не была передана ему, и пообещал, что готов отправиться в Азию в качестве легата к Луцию Сципиону, как старший брат к младшему, как храбрейший в войне к невоинственному, как преисполненный славой к бесславному, как уже «Африканский» к тому, кто еще не стал «Азиатским». Таким образом, из двух знаменитых прозвищ тот одно принял, другое отдал и триумфальную тогу передал другому, который поистине оказался более влиятельным в гражданской службе, нежели его брат на войне как полководец.^[399]

5.2. Консул Марк Фабий разгромил в знаменитом сражении этрусков и вейянцев, однако не воспользовался правом на триумф, с восторгом предложенным ему сенатом. А все потому, что брат его, консуляр Квинт Фабий, пал в этом бою, храбро сражаясь. Какое же великое благочестие к братской привязанности царило в его груди, когда он отверг величайшие почести?^[400]

5.3. Этот пример украшает древность, а наше время украсил другой случай. Украшением для нас стали братья, снискавшие славу сначала для семьи Клавдиев, а теперь — Юлиев. Наш принцепс и родитель очень любил своего брата Друза. Когда при Тицине, куда он прибыл как победитель, чтобы обнять своих родителей, он вдруг узнал, что его брат в Германии страдает от мучительной болезни, его мгновенно объял страх. И каким же быстрым был его путь, — словно на одном дыхании перейдя через Альпы и Рейн за один день и ночь, меняя на пути коней, он покрыл расстояние в двести миль через варварскую страну, лишь недавно завоеванную, с единственным соратником, проводником Антабагием. В это время тяжелейшего труда он все-таки сумел преодолеть опасности, ускользая от смертельных ловушек, благодаря священнейшему благочестию и богам, которые покровительствуют выдающимся доблестям, и Юпитеру, самому верному хранителю Римской империи. И Друз, хотя был уже во власти судьбы и не мог исполнять своих обязанностей из-за упадка душевных и телесных сил, тем не менее в самое напряженное мгновение между жизнью и смертью приказал выслать легионы со всеми знаменами навстречу брату, чтобы те приветствовали его как императора. А потом он приказал поставить его палатку по правую руку от своей и пожелал, чтобы тот принял титул консула и императора. То есть в одно и то же время он высоко вознес величие брата, но и утратил свою жизнь. А я со своей стороны замечу, что с этим примером кровного чувства можно сопоставить только Кастора и Поллукса.^[401]

5.4. Но память обо всех выдающихся полководцах окажется лишенной смысла, если в этой книге я не поведаю о великом благочестии со стороны простого солдата по отношению к своему брату. Этот воин служил у Гнея Помпея и как-то раз, схватившись в бою с воином Сертория, убил его. Сняв с него доспехи, он узнал в нем брата. Долго и мучительно укорял он богов за их дар нечестивой победы, а затем принес тело в лагерь, облачил в дорогое одеяние и возложил на погребальный костер. И наконец он возжег светильник и пронзил свою грудь тем самым мечом, которым убил брата, упал к его телу и погиб в общем с ним погребальном огне. Он мог бы оправдать себя безвинным незнанием, но поставил свое благочестие выше прощения со стороны других людей и не колеблясь разделил судьбу брата.^[402]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ О благочестии по отношению к родителям, братьям и отечеству ⠀⠀ ⠀⠀

6. Предисловие. Это благочестие затрагивало ближайшие кровные узы. Осталось теперь рассмотреть примеры благочестия по отношению к отчизне. Величие страны, равное величию богов, укрепляет влияние родителей, да и братское чувство в этом случае приносит немедленные и счастливые плоды, потому что, даже если рушится семья, республика остается в целости, но если уже она разрушается, то с неизбежностью влечет за собой и крах родных пенатов, а также всех жителей. Какие подобрать слова для этих примеров? Их сила настолько велика, что проверить их значимость можно лишь ценой собственной жизни.

6.1. Брут, первый консул, и Аррунт, сын Тарквиния Гордого, свергнутого с трона, сшиблись верхом в столь яростной схватке, что пронзили копьями друг друга и бездыханными пали на землю. И мне остается лишь добавить, что римский народ заплатил высокую цену за свою свободу.^[403]

6.2. Посредине форума разверзлась вдруг земля и образовалась большая впадина. Было дано предсказание, что заполнить ее можно только тем, что дало великую силу римскому народу. Курций, юноша высокого духа и происхождения, истолковал это таким образом, что наш Город силен прежде всего храбростью и оружием. После чего взобрался на коня и, пришпорив его, в полном боевом облачении бросился в эту бездну. А сограждане в его честь набросали поверх зерно и в конце концов закрыли расщелину. Многие выдающиеся деяния украсили с тех пор форум, но ни одно из них не сравнится с блистательным примером патриотического благочестия Курция. За ним первенство в славе, а я добавлю похожий рассказ.^[404]

6.3. Претор Генуций Кип в облачении полководца выходил из городских ворот, и тут привиделось ему нечто странное и доселе неслыханное. Будто бы внезапно у него на голове образовалось некое подобие рогов и было предсказано, что если он вернется в Город, то станет там царем. И он немедленно сам себя обрек на добровольное и вечное изгнание. Он предпочел достоинство благочестия прочной славе семерых царей. В ознаменование этого события у ворот, через которые он уходил, была поставлена медная рогатая голова, названная «раудускула», потому что на изготовление ее пошли медные раудеры.^[405]

6.4. Славу Генуция, величественнее которой даже и представить ничего нельзя, перенял словно по наследству претор Элий. Когда он творил суд, ему на голову вдруг сел дятел. Гадатели убедили его в том, что если птица останется жива, то судьба его семьи будет счастливой, но республики — несчастной, а если ее убить, все будет наоборот. Прямо на глазах у сената Элий немедленно убил птицу. И вот в битве при Каннах род Элиев потерял семнадцать храбрых мужей, а республика с течением времени поднялась до высочайшей империи. А Сулла, Марий и Цинна, несомненно, высмеяли бы эти примеры, сочтя их глупостью.^[406]

6.5. В Латинской войне Публий Деций Муз, первый консул в своем роду, увидев, как строй римлян дрогнул и почти уже уступил, пожертвовал своей жизнью ради спасения республики и ринулся на коне в самую гущу врагов, ища спасения для отчизны и смерти для себя. Многих он зарубил и сам погиб, израненный множеством копий, на вершине из тел. Вот так из его ран и крови выросла победа, на которую никто не надеялся.^[407]

6.6. Пример этого полководца стал бы единственным в своем роде, если бы похожий дух не унаследовал его сын. В свое четвертое консульство он повторил подвиг отца с подобной же верой и храбростью в сражении, спас наш Город от разрушения и восстановил его мощь. Вот почему трудно понять, когда римское общество было счастливее, при наличии или при утрате Дециев-полководцев.^[408]

6.7. Сципион Африканский Старший не погиб за отечество, но с поразительной доблестью отстаивал интересы республики. Сраженный бедой при Каннах, наш Город уже ничего собой не представлял, кроме как добычу для победителя [Ганнибала]. Остатки разбитого войска, по совету Квинта Метелла, собирались уже покинуть Италию. А бывший военным трибуном Сципион, тогда еще очень молодой, обнажил меч и, угрожая воинам смертью, убедил их поклясться, что они никогда не покинут свою страну. Он не только сам выказал глубочайше благочестие, но вновь вернул его в сердца других.^[409]

6.8. А теперь перейдем от частных лиц к всеобщему и увидим, какой жгучей и постоянной любовью к отчизне пылало все общество. Во время Второй Пунической войны, когда казна была уже истощена и не хватало денег на отправление культов богов, публиканы по своей воле пришли к цензорам, убедили их забыть все прежние обязательства, как будто бы республика вновь пребывает в денежном изобилии, и сказали, что все затраты они берут на себя и не попросят ни одного асса вплоть до окончания войны. Более того, хозяева рабов, отпущенных Семпронием Гракхом на свободу за храбрость в битве при Беневенте, отказались принять деньги за них у этого полководца. В лагере ни один всадник и ни один центурион не потребовали денежного пособия. Мужчины и женщины внесли в общее дело все, что у них было ценного из золота и серебра, и даже мальчики пожертвовали знаки своего происхождения, дабы преодолеть суровость времени. Никто и не заботился о том, чтобы извлечь пользу из сенатских постановлений по поводу освобождения от налоговой тяжести, но, напротив, все платили с исключительным рвением и даже больше, чем требовалось. И ведь они знали, что Вейи захвачены и что золото, как пожелал Камилл, отправлено к Дельфийскому Аполлону в качестве десятины и выкупить его невозможно, и все-таки матроны приносили в казну все свои украшения. И, конечно, они слышали, что тысяча фунтов золота, предназначенная галлам за уход с Капитолия, представляла собой их переплавленные украшения. Но, и по собственному побуждению, и следуя примеру древности, они сочли необходимым использовать любые возможности.^[410]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

На эту же тему есть у нас несколько внешних примеров. Территория Аттики была опустошена огнем и мечом огромного вражеского войска. Тогда Кодр, царь афинян, утратив надежду на людскую помощь, решил прибегнуть к помощи оракула Аполлона и спросил через посланников, когда же кончится эта страшная война. Бог ответил, что она кончится лишь тогда, когда он сам падет от руки врага. Это стало известно не только в Афинах, но и в стане врагов, которые тут же приказали, чтобы никто не смел даже ранить Кодра. Когда он об этом узнал, то скинул с себя все знаки власти, переоделся в одежду раба и выдвинулся навстречу вражескому отряду, занимавшемуся заготовкой провианта. Одного из врагов он ударил серпом и заставил его убить себя. Его смерть предотвратила гибель Афин.^[411]

⠀⠀ ⠀⠀

Из того же источника благочестия исходит дух Фрасибула. Пытаясь освободить афинян от чудовищного владычества Тридцати тиранов, он отважился выступить против них с небольшим отрядом. Один из соратников спросил у него: «Когда Афины обретут свободу с твоей помощью, какой благодарности ты ожидаешь?» Фрасибул ответил: «Пусть боги сделают так, чтобы я отплатил городу тем, что задолжал». И с таким настроем он сумел одолеть тиранию и снискал себе славу.^[412]

⠀⠀ ⠀⠀

Фемистокл прославился собственными заслугами. Несправедливость со стороны отчизны сделала его, победителя персов, их полководцем. Не желая нападать на свою страну, он совершил жертвоприношение, отпил из чаши бычью кровь и пал замертво возле алтаря как блистательная жертва благочестия. Итогом его достопамятной смерти стало то, что Греция никогда более не нуждалась в другом Фемистокле.^[413]

⠀⠀ ⠀⠀

_{Фемистокл}

_Бюст

_{V век до н. э.}

_{Национальный археологический музей, Неаполь, Италия}

⠀⠀ ⠀⠀

Еще один пример того же порядка. Карфаген и Кирена затеяли ожесточеннейший спор по поводу границ. Наконец решили, что надо в одно и то же время послать молодых людей с обеих сторон навстречу друг другу и место, в котором они сойдутся, считать пограничным для двух народов. Но карфагеняне, два брата по имени Филены, мошеннически нарушили это соглашение. Они сильно ускорили шаг и в назначенный час оказались дальше, где и установили границу. Когда молодые люди из Кирены выяснили, что случилось, они поначалу стали жаловаться на хитрость карфагенян, но в конечном итоге постарались противопоставить этому жесткое условие. А именно, заявили они, пусть граница проходит в этом месте, но только в том случае, если Филены позволят закопать их живыми в землю. Но задуманное не получилось: братья без промедления предоставили себя киренцам для погребения. То есть они предпочли, чтобы границы их страны стали более протяженными, нежели их жизни; так они и полегли, расширив границы Пунийской империи и при помощи духов, и собственными костями.

Ну и где теперь величественные стены гордого Карфагена? Где морская слава его знаменитой гавани? Где многочисленные войска? Где его неисчислимая кавалерия? Где его горделивый дух, неудовлетворенный гигантскими пространствами захваченной Африки? Фортуна поделила их между двумя Сципионами. Но память о доблестном деянии Филенов не изгладилась даже после падения их страны. Нет ничего бессмертнее доблести, добытой душами и руками смертных.^[414]

⠀⠀ ⠀⠀

Это благочестие было исполнено юношеского пыла. Но и Аристотель, уже в преклонных годах и весь покрытый морщинами, не забывал заботиться о благе своей отчизны, которую вражеское оружие почти сравняло с землей. Он, лежа в постели в Афинах, тем не менее возродил родной город руками македонян, которые ее разрушили. Так что разрушение города Александром по сравнению с восстановлением его Аристотелем вовсе не впечатляет.

Очевидно, что люди всех сословий и возрастов возвышаются благодаря обильному и интенсивному благочестию по отношению к отчизне. Множество блистательных примеров, известных во всем мире, лишь подтверждает священнейшие законы природы.^[415]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

7. Предисловие. Пусть теперь родительское прощение по отношению к детям распустит паруса благочестивого и миролюбивого чувства и, подстегнутое попутным ветром, принесет с собой приятный и чарующий дар.

7.1. После пятого консульства, снискав величайшую славу за свои доблести и за свою жизнь, Фабий Руллиан не уклонился от того, чтобы завершить тяжкую и опасную войну в качестве легата у своего сына Фабия Гургита. Потому что он хотел помочь ему духовно, хотя его совсем преклонный возраст был бы более уместен для ложа, нежели для трудностей сражений. Однако он с превеликим желанием сопровождал на коне своего сына, которого когда-то ребенком возил с собой в собственных триумфальных процессиях. Ибо он видел себя творцом этого славного шествия, но не простым участником.^[416]

7.2. Отцовский жребий римского всадника Цезетия менее блистателен, но его нежность вполне сопоставима. Цезарь, теперь уже победитель всех врагов, и внешних, и внутренних, приказал ему отречься от сына, потому что, когда тот был народным трибуном, то вместе со своим коллегой Маруллом возбуждал ненависть к нему, говоря, что он стремится к царской власти. Цезетий отважился ответить так: «Ты скорее лишишь меня всех сыновей, Цезарь, чем я одного из них исключу из цензового списка». У него было два высокоодаренных сына, которым Цезарь обещал благорасположение и содействие в карьере. Исключительная мягкость божественного принцепса обеспечила безопасность отца. Но разве может кто отрицать, что его дерзновенная попытка выше обычного человеческого деяния, ибо он обратился к тому, у ног которого лежал уже весь мир?^[417]

7.3. Не знаю, может быть, любовь к сыну Октавия Бальба еще более живая и горячая. Занесенный триумвирами в проскрипционный список, он уже покинул свой дом через заднюю дверь и готов был спасаться бегством, которому ничто не препятствовало, как вдруг раздался ложный крик соседей о том, что сын его, оставшийся дома, убит. И он вернулся встретить смерть, от которой бежал, отдал себя в руки стражей и погиб. Без сомнения, мгновение неожиданного счастья, когда он увидел сына невредимым, он счел более ценным, нежели собственную жизнь. И сколько страдания было в глазах юноши, увидевшего, как его любимейший отец умирает за него!^[418]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

Обратимся теперь к более приятным историям. Антиох, сын царя Селевка, был охвачен безграничной страстью к своей мачехе Стратонике. Сознавая нечестивость этой сжигавшей его страсти, он утаил рану нечестивого сердца с помощью благочестивого притворства. Различные страсти, бушевавшие внутри него, горячее желание и глубокий стыд довели его до истощения. Он уже лежал в постели, готовясь к смерти, близкие оплакивали его, отец в глубоком горе размышлял о смерти единственного сына и своей несчастной доле. Вся семья выглядела скорее простой, нежели царской. Но это облако страдания рассеял математик Лептин или, как полагают иные, врач Эразистрат. Сидя рядом с Антиохом, он стал наблюдать за ним и заметил, что когда входила Стратоника, тот краснел, дыхание прерывалось, а после ее ухода, наоборот, бледнел и начинал тяжело дышать. Более тщательное наблюдение открыло ему истину. Пока Стратоника входила и выходила, он держал юношу за запястье и по пульсу, который то учащался, то затухал, определил природу болезни и рассказал об этом Селевку. А тот, не колеблясь, уступил свою самую дорогую супругу сыну, видя в такой глубокой любви перст Фортуны и веря, что притворство в сокрытии стыда уже почти довело его до смерти. Представим себе этого царя, старого и любящего человека: сколько же преград пришлось одолеть отцовской нежности!^[419]

⠀⠀ ⠀⠀

Селевк уступил свою жену, тогда как Ариобарзан отдал своему сыну все Каппадокийское царство на глазах Гнея Помпея. Царь пришел к нему в палатку, а тот пригласил его сесть в курульное кресло. Царь же заметил, что сын его занял место у углу для писцов, что явно не соответствовало его положению. Отец не мог вынести того, что его сын сидит ниже его самого, а потому встал с кресла, снял с себя диадему и возложил ее на голову сына, предложив ему занять место, которое он освободил. Юноша расплакался, весь задрожал, диадема соскользнула с него, и он не смог заставить себя даже подойти к новому месту. И это почти невероятно: тот, кто снял с себя царство, был счастлив, а тот, кому оно передавалось, напротив, несчастен. И не было бы конца этому спору, если бы не пришел на помощь отцовскому желанию авторитет Помпея. Он обратился к сыну как к царю, попросил его надеть диадему и убедил сесть в курульное кресло.^[420]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

10. Предисловие. Теперь припомним отцов, которые сумели перенести утрату своих сыновей. Начнем с тех, которые равнодушно отнеслись к подобным смертям.

10.1. Гораций Пульвил в качестве понтифика на Капитолии посвящал храм Юпитеру Лучшему и Величайшему, держась за дверной косяк. И когда он произносил надлежащие по обычаю слова, ему сообщили, что умер его сын. Он не убрал руку от косяка, чтобы не прерывать посвящение столь величественного храма, сохранил спокойное выражение лица, подобающее для общественной церемонии, чтобы не подумали, будто он скорее отец, чем понтифик. Славный пример, а следующий не менее примечательный.^[430]

10.2. Эмилий Павел представляет собой самый знаменитый образец счастливого отца, внезапно ставшего самым несчастным. Из четырех своих сыновей двух, исключительно красивых и даровитых, он отдал через усыновление в семьи Корнелиев и Фабиев, таким образом решительно от них отказавшись, а двух других отняла судьба. Один из них на три дня опередил своей смертью триумф отца, а другой, замеченный на триумфальной колеснице, скончался тремя днями позже. И вот Павел, имевший столь много детей, что даже отдал двух, в одночасье сделался бездетным и покинутым. С какой силой духа перенес он эту утрату, он поведал сам, выступая перед народом. «Пожав плоды столь великого счастья, квириты, — сказал он, — и боясь, как бы Фортуна не нанесла нам какого-либо ущерба, я молился Юпитеру Лучшему и Величайшему, царице Юноне и Минерве, чтобы, если какие-то угрозы нависнут над римским народом, пусть постигнут они мой дом. И все получилось хорошо. Благодаря моим молитвам, они сделали так, чтобы вы сокрушались о моем несчастье, нежели я о вашем».^[431]

10.3. Добавлю еще один домашний пример, а затем обращусь к иноземным. Квинт Марций Рекс, коллега Катона Старшего по консульству, потерял сына, самого почтительного и многообещающего, да еще к тому же — немалое добавление к горю — единственного. И хотя он чувствовал себя подавленным и сломленным, он смирил свое горе советом самому себе — после погребения немедленно отправиться в курию и созвать сенат, поскольку в тот день это была его обязанность. А не сознавай он, как вынести такую утрату с мужеством, не смог бы распределить свет одного дня между собой как скорбящим отцом и собой же, но как консулом, облеченным полномочиями.^[432]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Внешние примеры ⠀⠀ ⠀⠀

Перикл, вождь афинян, в течение четырех дней лишился двух удивительных маленьких сыновей. И на протяжении этих дней, сколько бы ни общался он с людьми, никто не заметил никаких изменений в его лице или речах. Он даже продолжал носить на голове венок по старинному обычаю, который не нарушил, несмотря на семейное горе. И недаром за такую силу духа он заслужил прозвище Олимпийский.

⠀⠀ ⠀⠀

Ксенофонт, приверженец школы Сократа, за свое обильное и счастливое красноречие считавшийся вторым после Платона, не прервал регулярное жертвоприношение, когда узнал, что старший из двух его сыновей по имени Крилл пал в битве при Мантинее. Он не мог даже представить, как прервать едва начатое служение на таком основании, и всего лишь снял венок. Но и этот венок он снова надел, когда, спросив, как именно погиб сын, услышал, что тот погиб, храбро сражаясь. А потом он воззвал к богам, которым приносил жертву, чтобы они стали свидетелями того, что для него важнее храбрость сына, нежели горечь от его смерти. Может, кто другой оставил бы жертвоприношение, спустился с алтаря, заливаясь слезами, но Ксенофонт остался недвижим в ритуале, разум его, по совету мудрости, был спокоен. Подчинить горе размышлению, возможно, тяжелее, чем услышать о несчастье.^[433]

⠀⠀ ⠀⠀

И Анаксагора невозможно было сломить. Услышав о смерти сына, он сказал: «Это для меня вовсе не неожиданная и не новая весть. Я знал, что родил смертного». Таковы высказывания, посланные доблестью, и они-то являются самыми полезными наставлениями. Кто бы ни воспринял такие вести, должен знать, что дети рождаются по Природе вещей, когда она в определенный момент времени дарует им дыхание или забирает его. Не может умереть тот, кто не жил, и не может жить тот, кто не готов к смерти.^[434]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀