Драгоценность, которая была нашей

Глава сорок девятая

— Барт? Это Барт?

Сидя на боковом сиденье автобуса-«люкс», Джон Ашенден взглянул на миниатюрную семидесятилетнюю женщину из Калифорнии:

— Да, миссис Роско, это Бат.

Он без особого энтузиазма наклонился вперед, взял в руки микрофон, включил его и заговорил. Не так уверенно, как в Стратфорде или же, конечно, в Оксфорде, где он целыми страницами читал на память из путеводителя Яна Морриса.

— Бат, леди и джентльмены, — это место, где находился римский курорт Aquae Sulis, построенный, вероятно, в первом или втором веках нашей эры. Здесь при раскопках обнаружено множество ванн, и вообще туристы могут видеть в Бате лучше всего восстановленное римское поселение в Европе.

По обеим сторонам прохода между креслами одобрительно закачались головы, и Ашенден продолжил, вдохновившись реакцией туристов на отреставрированные здания и улочки, к тому же он начал отходить от тревожившего его последние два дня недомогания, что не ускользнуло от внимания нескольких членов группы помимо Ширли Браун и сделалось предметом многозначительного обмена мнениями. Что касается Ширли Браун, то она вольготно устроилась на своем привычном месте — после двух втираний мази, предложенной ей миссис Роско, от несчастного укуса не осталось и следа.

— Шикарное место, Ширл, — позволил себе заметить Говард Браун.

— Да. Жаль, нет с нами Лауры и Эдди. Так грустно.

— Не говори! Как будто чего-то не хватает.

Как и предусматривалось маршрутом, в то утро после отъезда из Стратфорда туристы позавтракали в Сайренсестере. Погода пока держалась, они наслаждались еще одним чудесным днем золотой осени. И возможно, у многих мало-помалу сглаживались неприятные воспоминания о трагических событиях, испортивших им пребывание в Оксфорде.

На заднем сиденье, рядом с Филом Олдричем, на этот раз примостилась одна из вдовушек, возрастом чуть помоложе, миссис Нэнси Уайзман, библиотекарша из Оклахома-Сити. С тайным злорадством она заметила, как эта скрипучая вещунья заметно охладела к своему прежнему партнеру после того, как он отказался (вместе с большинством других туристов) подписать жалобу на Шейлу Уильямс. Хотя Фил держался по отношению к ней (Нэнси) немного сдержанно, но она знала, что такова его манера, и ей нравилось общество этого маленького, хрупкого, доброжелательного человека, который почти неизменно оказывался последним в каждой образующейся очереди. Да, определенно тур стал поинтереснее и поживее, и она только накануне вечером написала дочери открытку, в которой сообщила, что, невзирая на смерть спутницы, кражу и убийство, она «начинает заводить знакомства, и уже есть два или три человека, с которыми она дружит».

Если же говорить по чести, то сам Фил находил Нэнси Уайзман излишне экспансивной и, как это ни покажется невероятным, предпочел бы сидеть там, впереди, рядом с Джанет Роско и слушать (а еще точнее, попытаться услышать) сведения о Бате, которые заканчивал излагать мистер Ашенден:

— В восемнадцатом веке город стал курортом для английского высшего общества, и с ним больше всего связывают имя великого денди и знатока физической культуры Бо Нэша. Бат может похвастаться также тем, что его посещали Генри Филдинг, Фанни Берни, Джейн Остен, Уильям Вордсворт, Вальтер Скотт, Чарлз Диккенс, а самым же знаменитым из гостей Бата были Джеффри Чосер и Женщина из «Повести о Бате» и «Батская ткачиха». [18]

Очень удачная концовка для лекции.

Он заметил, что сидевшая по другую сторону прохода Джанет Роско снова копается к своей бездонной сумке и вытаскивает тоненькую книжку, обложки видно не было, но он и без того догадался, что это Чосер.

Он улыбнулся ей, она, раскрыв книгу на «Прологе», приветливо улыбнулась в ответ.

Ему подумалось, что это добрый знак, сулящий спокойное пребывание в Бате.

И напрасно.

Глава пятидесятая

В больничной сводке к вечеру понедельника значилось, что состояние Люси Даунс официально признано «хорошим», что лучше «удовлетворительного», как отмечалось в воскресенье, и еще лучше предшествующего «без изменений». Возможно, помогли три посещения мужа (первое ранним утром в воскресенье, через два часа после освобождения из-под ареста), но возникло небольшое осложнение по поводу непрекращающегося внутреннего кровотечения, кроме того, что было для нее гораздо важнее, ее стало заботить, как она выглядит, улыбаясь. Первым делом она вообще перестала улыбаться, даже Седрику, и, мучаясь весь день в постели от болей в руке, все равно продолжала думать, что с удовольствием предпочла бы сломать себе два ребра, чем два зуба, пусть даже самые кончики.

Суета, все это суета, как любят выражаться проповедники. И сказать про ее состояние «удовлетворительное» — значило бы значительно приукрасить ситуацию. Но именно так выразился Морс в 8.30 утра во вторник, отвечая на вопрос Льюиса о здоровье Люси. Возможно, Морс чуть-чуть улыбнулся, услышав этот вопрос. Впрочем, может быть, и нет.

В последовавшие за освобождением Седрика Даунса два дня вряд ли можно было говорить о примерном совместном рвении детективов. Морс проспал до обеда воскресного дня, а большую часть понедельника задумчиво перекладывал с места на место документы, накопившиеся по этому делу. Что же касается Льюиса, то он, наоборот, все воскресенье совершал действия, которые, по его мнению, существенно продвигали расследование, а понедельник провел в постели, и разбудить его нельзя было даже из пушки, в чем и убедилась миссис Льюис, когда в половине седьмого вечера потрогала его за плечо и ласково предложила любимые чипсы с яйцом, — он перевернулся на другой бок и вновь погрузился в блаженный сон. Но сейчас он выглядел свежим и бодрым.

Тем не менее, если судить по внешнему виду, его начальник вовсе не имел времени столь же успешно восстановить свои силы, потому что, обратившись к записке, которую после воскресенья оставил ему Льюис, принялся брюзжать.

— Так ты говоришь, Стрэттон определенно был в Дидкоте, когда убивали Кемпа?

— Совершенно точно, сэр. Я ездил туда вчера...

— Ты вчера провалялся в постели.

— Я хотел сказать, в воскресенье. Там его запомнили.

— Что значит «запомнили»? Кто его запомнил?

— Там один фотограф снял его на площадке машиниста в «Корнишмене», этом старом локомотиве. Он уже проявил снимок и хотел посылать в Америку. Стрэттон дал ему пятерку. Он сделает для нас копию и пришлет.

— И это действительно был Стрэттон?

— Это был Стрэттон.

— О!

— Ну и что же нам делать? Просто не представляю, сэр.

— А ты думаешь, я знаю? — пробурчал плохо выбритый Морс. — На вот! Почитай — пришло сегодня утром.

Льюис взял конверт со штемпелем Стратфорда-на-Эйвоне и вынул два рукописных листка.

— Ну?

— Вы, наверное, хотите, чтобы я сказал вам, сколько грамматических ошибок он сделал?

— Было бы весьма любопытно.

— Мне кажется, что написано хорошо. Хотя пропущена одна запятая.

Морс просиял:

— Прекрасно! Просто отлично! Там есть одна ошибочка, но ты делаешь успехи... Кстати, это же и еще одно доказательство... Нет? Ну и пусть!

— По крайней мере, это значит, что мы можем закрыть одну нашу версию.

— Хочешь сказать, можно вычеркивать Ашендена из списка подозреваемых?

— Этого я не знаю, сэр. Но мне кажется, мы можем вычеркнуть Стрэттона. Большую часть дня он провел в Дидкоте. Это уж наверняка.

— Значит, он не мог убить Кемпа?

— А как? Не вижу, как он мог это сделать.

— И я тоже, — проговорил Морс.

— Начнем сначала!

— Знаешь, где мы сошли с правильного пути, а? Меня сбил с толку этот телефонный звонок. Понимаешь, мы никак не можем уяснить себе, как получилось, что, если Кемп был в Лондоне, он не успел на более ранний поезд. Вот что до сих пор не выходит у меня из головы. Он позвонил без двадцати пяти час, а без четверти час был поезд. Целых десять минут, чтобы дойти от телефона до платформы!

— А ведь, знаете, мы так и не проверили это, верно? Я имею в виду, что поезд могли отменить... или еще что-нибудь.

Морс сказал:

— Я проверил. Это единственное полезное дело, которое я сделал вчера.

Он закурил сигарету и уставился в окно.

Льюис начал разглядывать последнюю страницу «Оксфорд таймс», которая лежала на столе. Морс не начинал еще разгадывать кроссворда, но справа от кроссворда Льюис заметил короткую заметку о несчастном случае со смертельным исходом на Марстон-Ферри-роуд, на самом перекрестке, — погибла молоденькая студентка.

— Только не говори, что решил не только одну строчку по горизонтали, но и весь кроссворд.

— Да нет, сэр. Я прочитал про несчастный случай на перекрестке у Марстон-Ферри-роуд. Очень скверное место. Думаю, там должен стоять знак «Поворот налево», когда выезжаете на Бенбери-роуд.

— Неплохая мысль!

Льюис прочитал вслух:

— Жоржетт ле... и так далее... дочь месье Жоржа ле... из Бордо... — Но тут его взгляд упал на дату. — Чудно! Этот несчастный случай произошел в прошлую субботу, вернее, в субботу на предыдущей неделе, и тоже в половине шестого, сэр. Это ровно за неделю до миссис Даунс.

— В жизни масса совпадений, сколько раз я тебе говорил.

— Просто говорят, когда случаются две подобные вещи, то обязательно жди третьей, правда? Жена мне говорит это чуть не каждый день.

— Послушай, если тебя так привлекает идея третьего несчастного случая и он доставит тебе удовольствие, вызовись добровольцем в бригаду «скорой помощи» на сегодняшнее утро. Ставлю пятерку против разбитого ночного горшка, что какой-нибудь разгильдяй... — Неожиданно Морс остановился, почувствовав нахлынувшее возбуждение. — Боже! Какой же ты был дурак! — пробормотал он тихо самому себе.

— Сэр?

Морс нетерпеливо выкрикнул:

— Как зовут издателя Кемпа? Того, которому ты звонил, чтобы удостовериться, что он был там?

— Бабингтон. Тот, кто мне ответил, сказал, что это в честь Маколея, — Льюис при воспоминании об этом улыбнулся. Томас Бабингтон Маколей, сэр, знаете, это тот, кто написал о древнем мире. Это единственная поэма, которую я...

— Быстро свяжись с американским консульством! Быстрее, быстрее, ради Бога! Узнай, где сейчас Стрэттон... они знают, по-моему. Мы должны помешать ему выехать из страны. — У Морса торжествующе засверкали глаза. — Думаю, я знаю, Льюис! Думаю, знаю.

Но Эдди Стрэттон уже вылетел из страны предыдущей ночью на самолете «Пан-Америкэн», рейсом до Нью-Йорка. Эдди летел вместе с женой Лаурой, которая лежала, холодная и окоченевшая, в специальном отсеке под шасси.

Глава пятьдесят первая

Этот вторник, когда Морс внезапно разразился бурей активности, пришелся по душе Льюису. Шесть дополнительных помощников: сержант Диксон, три констебля-детектива, две женщины-полицейские на телефоны. Для налаживания работы и четкого сотрудничества такого количества людей требовалось именно то умение, которым великолепно владел Льюис. Стремительно побежали часы, по кусочкам складывалась общая картина, предварительная версия-догадка обрастала доказательствами, и при каждой новой удаче на лице Морса появлялось выражение чуть ли не вызывающего удовлетворения, потому что он, казалось (или так представлялось Льюису), знал большинство деталей еще до того, как были сделаны необходимые проверки и получены подтверждения.

После ленча на скорую руку и без капли алкоголя Морс попытался объяснить Льюису сущность своей предшествующей ошибки.

— Однажды я разгадывал кроссворд, имевший два совершенно разных решения. Ошибись с одним словом, и подойдет все, за исключением одной единственной буквы. Великолепная головоломка, составил Ксименес в «Обсервере». Что я и сделал — попался на эту удочку. И с Даунсом у меня получилось то же самое. И знаешь, на каком слове? На этом чертовом телефонном звонке! Я посчитал, что он очень важен, Льюис, и был совершенно прав. Но прав по ошибочной причине. Когда я поначалу узнал, что слышимость весьма плохая, то подумал, что, возможно, даже скорее всего, это вовсе не был Кемп. Затем, поскольку он сказал, что опоздал на поезд, а в его распоряжении были десять минут, я подумал, что его вообще не было на Паддингтонском вокзале, что он, вероятно, в Оксфорде. И все сходилось, верно? За исключением одной единственной буквы...

Но все время важнейшую роль играла плохая слышимость, про которую мы непрестанно вспоминали, но только причина заключалась совсем в другом! Звонил Кемп, это точно. Но был он не в Паддингтоне. Он тогда еще был у своего издателя в Лондоне — «Бабингтон пресс, — Файн Артс пабликейшнз», Саут Кенсингтон, — и, несомненно, упомянул об этом, как и всякий другой, что он у Бабингтона. Ну, да! Там он и был и сделал именно то, что сказал. Сел на следующий поезд и приехал в Оксфорд, смертельно точно по расписанию.

В данных обстоятельствах выражение «смертельно по расписанию» не показалось Льюису самым удачным, но он понимал, что Морс прав в отношении звонка от «Бабингтона». Он сам, Льюис, в конце концов добрался до человека, который работал с гранками очередного опуса под названием «Ремесло Южной Британии в период до завоевания», автором которого значился Теодор С. Кемп, магистр искуссв, доктор философии, именно того человека, который в то роковое утро сидел над гранками с Кемпом и который подтвердил, что Кемп пробыл у них в конторе по меньшей мере до половины первого.

Сержант Диксон (с новенькими, только что пришитыми шевронами) также работал с удовольствием, хотя первоначально серьезно сомневался, сможет ли он, а впрочем, и вообще кто-нибудь, справиться с заданием за смехотворно короткое время, три-четыре часа, которого, как утверждал Морс, «вполне достаточно».

Но он справился.

Ему никогда не приходило в голому, сколько клиентов обращаются в оксфордские фирмы по прокату автомобилей, особенно клиентов американцев, и на просмотр списков ушло намного больше времени, чем он мог себе представить. Вот здесь Морс (назвавший наиболее вероятным район Ботли-роуд) дал некоторую промашку, так как Диксон обнаружил фамилию, которую искал, и теперь трепетал от радостного возбуждения, как начинающий рыболов, только что подцепивший на блесну огромную щуку, совсем не там, а в конце Вудсток-роуд в пункте проката машин компании «Херц».

Заведующий пунктом Том Причард перечислил основные положении катехизиса, обязательного для всех нанимателей автомашин:

После этого заведующий следовал установленной процедуре: телефонный звонок поручителю, указанному нанимателем; проверка кредитной карточки; проверка водительских прав; проверка домашнего адреса (последние три вопроса выяснялись в течение десяти минут с помощью международного информационного компьютера); подготовка контракта, ознакомление с контрактом и подписание, включая соответствующие пункты о страховании); затем, закончив оформление документов, на передний двор выгоняют машину, ассистент быстро знакомит клиента с системой управления и вручает ключи.

Всего хорошего!

К счастью, данную сделку оформлял сам управляющий, запомнивший этот случай довольно отчетливо. Ну да, это же было дней пять назад, так? Больше всего ему запомнился звонок в «Рэндольф», чей телефон значился как телефон поручителя — он нашел его по телефонной книге, соединился с коммутатором, назвал добавочный, указанный клиентом, это был телефон заместительницы управляющего, которая незамедлительно и в самых лестных выражениях подтвердила личность и платежеспособность предполагаемого нанимателя автомашины. Естественно, заведующий сообщил еще и ряд дополнительных деталей: напрокат был взят красный «кавалер», номер H 106 XMT, его наняли в 13.45 и вернули через некоторое время после закрытия конторы в 18.30, ключи были брошены в специальный ящик с прорезью, как и оговаривалось при найме. На спидометре значился пробег всего 30,7 мили. Возможно, полагал заведующий, автомашина не выезжала за пределы Оксфорда.

Несмотря на большое удовлетворение, которое он испытал, найдя нужные данные, Диксон не видел в своем рапорте ничего особенно выдающегося, что могло вызвать на лице Морса такое торжествующее озарение, когда в 14.45 он знакомился с рапортом.

Задание, которое определил для самого себя сержант Льюис, по его мысли, должно было быть весьма мудреным предприятием. Но даже и здесь боги, казалось, отнеслись благосклонно к задуманному Морсом. Досточтимый персонаж, известный под названием помощник коронера, [19] изъявил готовность пожертвовать, в достойных рамках, своим временем, если это действительно послужит делу Правосудия. И все же у них двоих ушло более двух часов, чтобы собрать материал, в отношении которого Морс с такой уверенностью сказал, что он обязательно будет найден.

И он был найден.

Но самой трудной и утомительной оказалась работа, которую должны были выполнять девушки на телефонах, они сделали десятки и десятки трансатлантических звонков, — не слезая с телефона все утро, весь день, первые вечерние часы вторника, — звонков по номерам, где получали новые номера, звонков друзьям, которые переадресовывали их к другим друзьям или коллегам, звонков из одного полицейского подразделения в другое, из одного штата США в другой, звонков по поводу документов, которые отсылали к следующим документам... и так далее, и так далее.

— А нельзя с этим немного повременить? — усомнился суперинтендант Стрейндж, заглянув к ним на минутку в середине дня. — Подождать до завтра?

Но Морс был человеком, который не успокоится, пока не докопается до корня, не успокоится на мысли, что докопаться можно завтра, а не немедленно. В кроссворде из «Листнера» остается неугаданным одно единственное слово, и он напрягается до посинения, заставляет свои мозговые клеточки шевелиться на пределе, пока не отыщет это проклятое слово. Завтра было для его ума слишком далеко, так долго ждать последнего доказательства он просто не мог, с того самого момента, как Льюис — удивительный Льюис! — от нечего делать упомянул абсолютно не имеющую отношения к делу заметку в «Оксфорд таймс», его мозг пришел в необыкновенное возбуждение и все это время работал как часы.

Ох уж эти имена!

Морс сам добился ареста мистера Эдварда Стрэттона сразу же после того, как тот сошел с трапа самолета в Нью-Йорке, и потом сорок шесть минут шесть секунд, как зафиксировано недавно установленным счетчиком в недавно оборудованной комнате для телефонов в Сент-Олдейте, разговаривал с вышеупомянутым Стрэттоном. Но даже скряга Стрейндж не очень-то и ворчал по поводу цены, которую пришлось заплатить за потрясающую информацию, полученную Морсом.

Морс сам в 20.30 вечера дал полный отбой. Он не стал рассыпаться в благодарностях перед подчиненными за всю ту огромную работу, которую они сумели проделать в этот необыкновенно длинный день, но только потому, что ему всегда было трудно выражать свои задушевные чувства. Тем не менее он вернул в сейф управляющего «Рэндольфом» не все паспорта туристов, три паспорта остались у него, несмотря на то что управляющий специально подчеркнул, что считает своей обязанностью позаботиться, чтобы паспорта были вручены их владельцам, где бы они сейчас ни находились.

В девять вечера Морс, за весь день не взявший в рот, как это ни поразительно, ни капли пива, уже шагал через Корн-маркет к «Рэндольфу», чтобы зайти там в «Чаптерс-бар». В жизни Морса отмечено немало случаев, когда он должен был выпить, чтобы легче думалось. Однако случалось (как сейчас), когда он должен был выпить исключительно потому, что ему хотелось выпить. Даже более того, он оставил «ягуар» на полицейской стоянке, чтобы можно было выпить как следует.

И он выпил — в охотку, с удовольствием и жадностью.

Через полтора часа, сидя на высоком табурете у стойки бара, он опустил глаза и увидел рядом со своей рукой, лежавшей на стойке, красиво наманикюренную руку, почувствовав одновременно мягкое прикосновение к своему плечу полной груди.

— Могу ли я угостить вас, инспектор? — Голос чуть с хрипотцой, чуть-чуть невнятный и более чем чуть-чуть волнующий.

Морсу не было нужды оглядываться. Он проговорил:

— Лучше угощу вас я, Шейла.

— Нет, я настаиваю.

Она взяла его за руку, нежно прижала ее к себе, потом прижалась губами — такими сочными и такими жаркими! — к щеке, наспех, кое-как выбритой четырнадцать часов тому назад.

В этот момент Морсу не хотелось говорить. День, который вот-вот уже подойдет к концу, был одним из самых замечательных из всех, что он прожил, — кража, убийство, связь между кражей и убийством, да, все это перестало быть тайной. Ну, почти перестало. И раскрыл эту тайну он сам. Он не обошелся без помощи, да! Ему помогали доводить до ума детали, перечеркивать семерки и ставить точки над i. Конечно, помогали. Но общую картину видел он, факты анализировал он и решение нашел он, сам.

Свое.

— Что это вы делаете здесь? — поинтересовался он.

— Ежегодный вечер танца. Литературное и философское общество. Тоска зеленая!

— Вы с партнером?

— На такие вечера не приходят без партнера.

— Ну и?..

— Ну и он прилип ко мне, буквально повис во время вельветы.

— Вельветы? Господи! Ведь и я когда-то танцевал вельвету...

— Никто из нас не становится моложе.

— И вам вовсе не хотелось, чтобы он... вам это не понравилось?

— Я хотела выпить. Потому-то я и здесь.

— И вы сказали ему...

— ...гуляй!

Теперь Морс посмотрел на нее — наверное, но-настоящему в первый раз. На ней было черное, до колен, платье, держащееся на плечах на тоненьких, не толще ботиночного шнурка, бретельках, черные чулки, обтягивавшие потрясающе стройные ноги, и туфли на очень высоком каблуке, благодаря которым она оказалась дюйма на два выше Морса, когда тот встал и предложил ей свой табурет. Он улыбнулся, и в его улыбке можно было прочитать тепло и понимание.

— Вас что-то радует, — проговорила она. — Вы выглядите таким счастливым.

Но Морс в глубине души знал, что он вовсе не счастлив. За последний час его затуманенный алкоголем мозг напомнил ему, что расследование неизбежно влечет за собой и дальнейшие шаги: преступник должен предстать перед судом, и нужно добиться его осуждения за совершенные им грехи (или преступления?), а затем засадить его за решетку, возможно на всю оставшуюся жизнь, и там он никогда уже не сможет справить нужду так, чтобы за этим деликатным, глубоко интимным действием не наблюдали чужие глаза, чтобы никто не обыскивал его, не старался унизить. (Да, да, правильно, речь идет о нем, существе мужского пола.)

— Я не испытываю счастья, — возразил Морс.

— А почему?

— Джи и Ти, правильно?

— Как вы угадали?

— Так ведь я же гений.

— И я тоже кое в чем знаю толк.

— Да?

— Хотите, я сделаю вас на эту ночь счастливым? — Тон у нее вдруг стал совсем трезвым, голос зазвучал резче, но одновременно нежнее.

Морс посмотрел на нее — на взбитые над тоскующим лицом волосы, взглянул на полные и заметно не отягощенные бюстгальтером груди, на туго натянувшийся черный чулок на приоткрывшемся бедре. Он был готов прийти к ней, и она, казалось, это ощущала.

— У меня невероятно удобная кровать, — зашептала она ему в ухо.

— У меня тоже! — ответил Морс, ни с того ни с сего переходя в оборону.

— Но лучше давайте не будем спорить о таких вещах, ладно? — улыбнулась Шейла и потянулась за стаканом.— А вы еще не выпьете?

Морс покачал головой:

— Это возбуждает желание, но не даст исполнить его.

— Знаете, мне еще не приходилось встречать человека, который бы правильно процитировал эту вещь. Вы первый!

Вероятно, ей не стоило бы говорить этого, потому что скрытый смысл этих слов вызвал у него совершенно беспочвенную ревность. Но очень скоро, когда она подхватила его под руку, забрала его пальто в гардеробе, а затем направила его к стоянке такси на Сент-Джилс, он понял, что к нему снова вернулось желание обладать ею и оно не пройдет.

— Должен совершенно определенно предупредить вас, мэм, — пробормотал он, уже сидя в такси, что любые панталоны, которые обнаружатся на вас, будут сняты и использованы в качестве вещественного доказательства.

Впервые за много дней Шейла Уильямс почувствовала себя безмерно счастливой. И оставалась счастливой, если сказать правду, до самого рассвета следующего дня, когда Морс ушел от нее и зашагал не торопясь в свою холостяцкую квартиру — всего в нескольких минутах ходьбы в другом конце Бенбери-роуд. Дождь хлестал по его непокрытой голове, как час назад начал хлестать по окнам спальни Шейлы Уильямс.

Глава пятьдесят вторая

Морс с Льюисом приехали в отель «Честертон» в Бате на следующий день без четверти десять утра. Морс настоял, чтобы маршрут их поездки лежал через «живописные» места — через Сайренсестер, — но, увы, природа уже не могла показать товар лицом, дни золотой осени миновали, на оголившихся полях ни одной овцы, все мокро и неприветливо под сплошным покровом серых облаков. Почти час детективы ехали, не обменявшись почти ни единым словом, потом Морс (выглядевший, на взгляд Льюиса, все еще усталым) расставил все по своим местам.

— Как-то необычно получается, сэр, правда?

— Думаешь?

— Думаю. Необычно, как, ну... как...— Льюис никак не мог подобрать сравнение.

— Необычно, как толстый почтальон, — предложил Морс.

— Неужели? А наш почтальон как раз выглядит так, будто потянет на два центнера.

Морс глубоко затянулся сигаретой, закрыл глаза, покачал головой и снова погрузился в молчание, что было его привычным состоянием в поездке.

В следовавшей за ними машине с опознавательными полицейскими знаками рядом с водителем, немного взволнованным предстоящей операцией, констеблем Уотсоном, сидел сержант Диксон.

— Быстро ездит, верно? — попытался завести разговор Уотсон.

— Наверное, это единственное, что он делает быстро, — проговорил Диксон.

Уотсону его замечание показалось неправильным и несправедливым. Да и сам Диксон понимал, что оно несправедливо, и пожалел, что сказал так.

За сорок пять минут до этого Барбара Мол подъехала к отелю «Честертон» и поставила свою «фиесту» на стоянку, где ее уже поджидал начинавший нервничать Ашенден. Первая часть ее лекции с демонстрацией слайдов должна была начаться в десять часов и закончиться в одиннадцать, после перерыва на кофе — продолжение и вопросы от половины двенадцатого до двенадцати. Ашенден сам подхватил тяжелый слайдпроектор и дотащил его до комнаты Бо Нэша в задней части отеля, где уже собирались туристы. Комната была узкая, продолговатая, с двумя продольными рядами пластиковых кресел по обе стороны прохода между ними, прямо по центру перед креслами установили проектор. Оглядывая комнату, Ашенден в который раз отметил про себя бросающийся в глаза факт, что (несомненно, как животные) туристы с самого начала как бы помечают границы своей территории: если вы заметили, что они сели за какой-то стол во время ужина, будьте уверены, завтра утром вы найдете их за тем же столом во время завтрака; если вы в начале тура разместили их в автобусе по определенным местам, то после этого они будут неизменно направляться на эти места и предъявлять на них право собственности. И в комнате Бо Нэша все произошло, как и в их автобусе, — по своим местам расселись двадцать три пассажира, отсутствовали только Эдди Стрэттон, находившийся в камере нью-йоркской полиции, по иронии судьбы всего в нескольких ярдах от печальных останков бывшей жены, и Сэм и Вера Кронквист, одна из трех пар, с самого начала тура значившихся в качестве таковых в списках туристов. Они все еще не выходили из своей комнаты: Сэм смотрел утренние мультфильмы по телевидению, а Вера лежала в одежде на двуспальной кровати и, лениво откинувшись на подушки, читала «Сельскую жизнь» за прошлый февраль.

— Ты не забудешь, птичка, что все должны считать, что у тебя разболелась голова?

Не удостоив его взглядом и не отрываясь от страницы, жена чуть заметно улыбнулась:

— Сюда никто не зайдет, Сэм, особенно если мы повесим на дверную ручку эту табличку.

В первом ряду комнаты Бо Нэша было занято только одно место — номер один, если бы места были пронумерованы слева направо: 1, 2, 3, 4, — место, которые неизменно занимала Джанет Роско во время каждого очередного переезда по маршруту. Два места позади нее были пусты, что неприятно напоминало о том, что, когда автобус отъехал в самом начале тура от аэропорта Хитроу, там рядышком сидели Эдди и Лаура, как они сидели там же и тогда, когда автобус подъезжал к пригородам Оксфорда.

На самом последнем ряду в гордом одиночестве, примирившись заранее с перспективой умирать со скуки весь ближайший час (или два часа?) сидел мистер Олдрич. Его интерес к римским древностям в Британии равнялся нулю, к тому же, казалось, его уши (начальная стация отеросклероза, как поставил диагноз его персональный отоларинголог) день ото дня все плотнее забивались ватой. Когда они были в Оксфорде, ему хотелось поговорить об этом с Седриком Даунсом — у того то же самое заболевание, не иначе. Но случай не представился, а Олдрич не предпринял никаких шагов к знакомству.

В общем, получалось довольно смешно: Олдрич, который слышит все хуже и хуже, сидит в самом конце, а миссис Роско с ее исключительным слухом располагается в самом переднем ряду...

Но так уж получалось!

Через три ряда перед Олдричем, по левую руку от него, он видел головы Говарда и Ширли Браун.

— Надеюсь, эти слайды лучше, чем те, что твоя сестра привезла из Оттавы?

— Хуже трудно себе представить, — согласилась Ширли, когда Ашенден начал свой хорошо отрепетированный панегирик доктору Мол, несравненному эксперту по римско-британской археологии, а затем подошел к входной двери и выключил свет,

Без десяти одиннадцать Фил Олдрич посмотрел на дверь, в которую тихо вошли два человека. Удивительно, но он очень хорошо слышал доктора Мол, ее твердый и тонкий голос звучал в его ушах громко и отчетливо. Больше того, она была прекрасный лектор, ему хотелось слышать то, что она говорила. Она понравилась всем. Во всяком случае, не прошло и трех-четырех минут после начала лекции, как Ширли Браун наклонилась к Говарду и прошептала ему на ухо:

— Лучше, чем Оттава!

Доктор Мол почувствовала спиной, что аудитория как-то незаметно увеличилась, но не стала вникать в это обстоятельство. Но только после того, как она завершила первую часть лекции, после того, как она слегка наклонила голову, принимая последовавшие аплодисменты, после того, как снова зажегся свет, после того, как Ашенден сказал (как говорит всякий председательствующий со времен Адама), как всем понравилась беседа, как все благодарны за то, что столь известный специалист не только очаровал слушателей, но еще и согласился ответить на любые вопросы, которые людям, находящимся в зале, не терпится задать такому выдающемуся эксперту... только после всего этого доктор Мол сумела рассмотреть, кто же пришел во время лекции. Они сидели рядом на последнем ряду, тот, что ближе к выходу, большой, налитой силой, с добрым выражением лица, и второй — не такой плотный, несомненно, обладающий властью, с редеющими волосами и бледноватым лицом. Этот-то последний и задал первый — и последний — вопрос. К нему-то и обернулись все присутствовавшие, когда раздался его негромкий, хорошо поставленный и очень английский голос:

— В молодые годы, мадам, я увлекался классикой и, хотя всегда больше всего интересовался стихами римских поэтов и трудами римских историков, я никогда почему-то не испытывал большого энтузиазма по поводу римской архитектуры. По правде говоря, римские кирпичи оставляли меня абсолютно холодным, не пробуждали никакого теплого чувства. Вот поэтому мне страшно хотелось бы знать, что привлекло вас...

Вопрос прозвучал божественной музыкой, пролился целительным бальзамом для ушей Барбары. Но тут задавший вопрос встал.

— ...да, всем нам было бы исключительно интересно услышать ваш ответ. Но только, прошу вас, не сейчас!

Человек прошел по центральному проходу, остановился у проектора и, повернувшись к аудитории, заговорил:

— Прошу извинить меня за вторжение. Но присутствующие знают, кто я, кто мы. И я должен буду попросить вас предоставить следующие полчаса в мое и сержанта Льюиса распоряжение.

Доктор Барбара Мол с трудом подавила улыбку. Она сразу же уловила знакомую литературную ассоциацию и не без удовольствия несколько секунд выдерживала взгляд устремленных на нее небесно голубых глаз.

Ашенден поднялся наверх и постучался в комнатку 46.

— Но ведь Сэм уже объяснил. У меня болит голова.

— Я знаю. Но это полиция, миссис Кронквист.

— Полиция?

— И требуют, чтобы все были там.

— О Господи!

Глава пятьдесят третья

Несколько озадаченная, доктор Мол, которую пригласили, если она хочет, остаться, заняла место в первом ряду. Этот человек говорит, скорее, как оксфордский дон, чем как детектив.

— Позвольте мне обрисовать всем вам это дело, вернее, два этих дела. Первое: из комнаты миссис Лауры Стрэттон в «Рэндольфе» были украдены драгоценности. В то же самое время — не известно, до или после этого, — умирает миссис Стрэттон. Медицинская экспертиза установила, что она умерла от коронарного тромбоза, и ни о какой насильственной смерти тут речь идти не может, разве только она умерла от шока, когда застала кого-то, покушавшегося на кражу драгоценности, которую привезла из Америки, чтобы передать Эшмолеанскому музею, а точнее — доктору Теодору Кемпу как представителю музея. Я пытался выяснить, надеюсь вы простите меня, кому выгодна кража драгоценности, и от мистера Брауна (все головы повернулись в его сторону) узнал, что миссис Стрэттон всегда старалась уходить от разговоров о ее финансовых делах. Поэтому я, естественно, должен был допустить возможность, что драгоценность вообще никто не крал, то есть никто из посторонних, но что, скажем так, ее «заставили пропасть» сами Стрэттоны. Драгоценность принадлежала первому мужу миссис Стрэттон, и это он выразил желание, как зафиксировано в его завещании, чтобы она была возращена в Англию и помещена в постоянной экспозиции вместе со своей половиной, Волверкотской Пряжкой. В качестве сокровища, имеющего существенную историческую важность, Волверкотский Язык, конечно, бесценен. Сам по себе, однако, как произведение искусства, украшенное драгоценными камнями, он поддается оценке, и миссис Стрэттон застраховала его на полмиллиона долларов. Я еще не совсем знаком с условиями страховки, но, как представляется, в случае кражи драгоценности, либо до, либо после смерти миссис Стрэттон, страховка выплачивается мужу, а не переводится в тот или иной опекунский фонд. Во всяком случае, так себе представлял, точнее, представляет себе Эдди Стрэттон, ибо большую часть из сказанного мною я выяснил у самого Стрэттона, находящегося в настоящий момент в Америке, — Морс сделал паузу и обвел сидящих перед ним взглядом. — Вероятно, нет необходимости обрисовывать вам соблазн, который испытывал мистер Стрэттон, не имеющий практически ни гроша за душой, человек, знавший, и знавший, вероятнее всего, наверняка, что жена потратила почти все значительное состояние, оставленное ей мужем, то есть первым мужем.

На нескольких лицах появилось выражение сожаления и недоверия, но Джанет Роско оказалась единственной, кто предпочел не скрывать своих сомнений:

— Но этого не могло быть, инспектор! Эдди не было в гостинице, он ушел гулять...

Морс остановил ее, подняв руку, и мягко проговорил:

— Пожалуйста, выслушайте меня, миссис Роско... Совсем несложно определить промежуток времени, в который могла произойти кража, и не составляет особенной сложности установить, где находилось большинство из вас в течение этих главных сорока пяти минут. Не все из вас были расположены быть со мной полностью откровенными, но я не хочу сейчас вдаваться в это. Как мне представлялось — как представляется мне и сейчас, — вором должен был быть один из вас, один из группы туристов, включая и вашего руководителя (головы снова как по команде повернулись), или один из служащих «Рэндольфа». Но последнее предположение можно было быстро проверить и сбросить со счетов, как это и было сделано. Таким образом, леди и джентльмены, вам нетрудно увидеть, в каком направлении развивалось дело...

Непосредственные последствия кражи значительно уменьшились как благодаря смерти Лауры Стрэттон, так и убийству на следующий день доктора Кемпа, человека, которому предполагалось в тот день вручить Язык на небольшой официальной церемонии в Эшмолеане. Должен вам сказать, одна из задач полиции, особенно той ее службы, которая занимается расследованием убийств, заключается в том, чтобы выявить систему в преступлении, если это возможно, и в данном конкретном случае мы с сержантом Льюисом не могли не полагать, что между этими двумя событиями имеется связь. Вполне возможно, что это чистой воды совпадение, но связь может существовать, разве не так? Сам доктор Кемп! Человек, которого в один прекрасный день лишили драгоценности, разысканной им самим, ради которой он прошел по длинной цепочке, пока не попал к американскому коллекционеру, драгоценности, по поводу которой он вел переговоры, драгоценности, найденной в воде под мостом в Волверкоте в 1873 году, драгоценности, которая, будучи соединенной со второй деталью предмета, будет, вне всяких сомнений, представлять собой значительную историческую ценность, привлечет к себе большое внимание и принесет ему, Кемпу, на какое-то время славу и на долгое время продвижение по службе. Фотография воссоединенных Языка и Пряжки должна была украсить обложку выходящей в скором времени книги Кемпа. И что же, на следующий после этого день Кемпа убивают. Интересно, не правда ли? Я спрашивал себя, один ли и тот же человек совершил и кражу и убийство? Мне это представлялось все более и более вероятным. Таким образом, мне, возможно, нужен был только один преступник, а не два, но мне нужна была также и причина. И моя мысль развивалась немного дальше в том направлении, правильном направлении. Если преступник один и тот же в обоих случаях, то не был ли одним и тем же мотив? В этих преступлениях наибольший ущерб понес одни и тот же человек, Кемп. В первом у него отняли нечто дорогое его сердцу, во втором — жизнь. Почему? Вот о чем спрашивал я себя. Или, вернее, вот что я сначала не спрашивал себя, потому что склонялся к точке зрения совершенно неверной, будто между двумя преступлениями не может быть связи.

Так что давайте вернемся к самому Кемпу. При расследовании убийств общепризнанно считать, что об убийце можно узнать гораздо больше по убитому, нежели из других источников. Так что же мы знаем о жертве, докторе Кемпе? Он был хранителем древностей в Эшмолеане, любил кричащие цвета в одежде и имел вычурные манеры, слыл не просто дамским угодником, а самым большим ловеласом в университете. Достаточно было единожды увидеть его, чтобы понять, какой это эгоцентричный и самовлюбленный человек. Однако жизнь совсем не улыбалась ему, даже напротив. В университете раскусили его, карьера продвигалась медленно, его обошли при назначении члена ученого совета, семья не состоялась, жилье — более чем скромная квартирка в северном Оксфорде, а главное, огромная личная трагедия. Два года назад он попал в страшную аварию на западной части кольцевой дороги, в результате которой жена — она сидела рядом с ним на месте пассажира — получила настолько серьезные травмы нижней части тела, что на всю жизнь, которая трагически окончилась на прошлой неделе, оказалась прикованной к инвалидной коляске. Но это было только полбеды. Водитель второго автомобиля скончался на месте — некая миссис Майо из Калифорнии, прибывшая в Англию для работы над исследованием романов Троллопа. Вопросы, связанные со страховками и компенсациями разного рода, в частности касавшиеся ответственности водителя, — кстати говоря, оставшегося живым и невредимым, — были в конце концов урегулированы. Однако юридические хитросплетения вокруг проблемы «виновности» так и не были распутаны: не было очевидцев-свидетелей, эксперты дали противоречивые заключения относительно возможных механических дефектов, имелись расхождения в определении времени, отмеченного при проведении проверки на алкоголь. Все это способствовало тому, что Кемп отделался едва ли не легким испугом, у него отобрали права, но всего на три года, и он уплатил, как считали многие, совершенно смехотворный штраф в размере четырехсот фунтов. Что возмутило всех, так это тот факт, что Кемп постоянно возил с собой в бардачке фляжку с коньяком и что до приезда машины «скорой помощи» он дал жене сделать несколько глотков из нее и даже отпил сам! Все, кому становилось известным об этом, высказывали возмущение, назвав этот поступок глупым и безответственным, но, может быть, здесь можно было бы сделать некоторую скидку на то, что человек находился в глубоком шоке. Во всяком случае, этот довод он выдвинул в свое оправдание.

Но позвольте мне вернуться к преступлениям, совершенным на прошлой неделе. Центральным событием, как бы ни смотреть на вещи, оказался телефонный звонок Кемпа. У меня сложилось несколько версий в отношении этого звонка, но все они были неверными, так что я не буду говорить о них. Кемп сообщил, что приедет в Оксфорд в три часа дня, и самым простым здесь явилось то, что он и в самом деле приехал в Оксфорд в три часа. И кто-то знал об этом звонке и встретил его на железнодорожном вокзале, перед этим, безусловно, сообщив вызванному таксисту, что он больше не нужен.

Джанет Роско открыла рот, словно собираясь нарушить возникшее вдруг молчание, но Морс опередил ее, продолжив:

— Как вы понимаете, таксиста очень нетрудно разыскать, поэтому действовали по следующему плану. Кто-то пошел в пункт проката в северном Оксфорде, это было сразу же после полудня, и нанял «воксхолл-кавалер». При этом возникла только одна трудность: после того как официально проверили водительские права, кредитную карточку и т. д., фирма проката потребовала поручительство какого-нибудь лица. Но это затруднение быстро и без малейшей задержки преодолели. Мужчина, взявший машину напрокат, — да, да, мужчина! — назвал телефон «Рэндольфа» и, когда служащий фирмы стал набирать номер, сказал ему как бы между прочим, что телефон заместительницы управляющего отелем имеет такой-то добавочный номер. Туда позвонили, получили подтверждение, а затем выдали машину. Вы, конечно, согласитесь, что в подобной ситуации необходим сообщник, но не просто кто-то, согласившийся оказать услугу хорошему человеку. Нет! Похоже, это был некто, готовый соучаствовать в убийстве. Между тем я считаю, что действительно — до начала этого тура все вы, за одним исключением, не были знакомы между собой. Исключение составляли мистер Стрэттон и мистер Браун — они встречались во время службы в армии. Но в то время как брали напрокат автомашину, мистер Стрэттон ехал в Дидкот, на выставку паровозов, в этом нет никаких сомнений. А мистер Говард Браун (Морс на миг запнулся) дал полный и сравнительно удовлетворительный отчет о своих перемещениях в этот день, отчет, который впоследствии полностью подтвердился.

У Льюиса при этих словах полезли вверх брови, но он надеялся, что этого никто не заметил.

— В тот день отсутствовали также еще один или два человека. Например, мистер Ашенден.

Руководитель тура уставился в пол, тщательно рассматривая рисунок ковра под ногами.

— Но он был весь день в Саммертауне, встречался с друзьями, как нами было проверено и полностью подтвердилось.

(Льюису удалось справиться с непослушными бровями.)

— Ну и, наконец, у нас остается мистер Олдрич.

Головы повернулись теперь на все сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть на последний ряд, где сидел Фил Олдрич, кивая головой в знак подтверждения и при этом криво улыбаясь.

— Но ведь и мистер Олдрич никак не мог совершить этот преступный акт, согласитесь? В тот день он ездил в Лондон, и получилось так, что они ехали в одном поезде со Стрэттоном, возвращаясь в Оксфорд. Мистер Олдрич утверждает, и я готов ему поверить, что он не видел в поезде мистера Стрэттона. Но мистер Стрэттон видел мистера Олдрича, и таким образом, даже если бы у нас не имелось доказательств, что мистер Стрэттон побывал в Дидкоте, они оба, сами того не подозревая, подтвердили неоспоримое алиби друг друга. К тому же мы теперь знаем, что в тот день Стрэттон был в Дидкоте и провел там большую часть дня. Знаете ли, леди и джентльмены, по законам мироздания, что бы ни случилось в жизни, никто не может находиться в двух разных местах одновременно. И человек, осуществляющий свои планы в Оксфорде, человек, получивший в свое распоряжение красный «кавалер», должен был переделать много дел, и в самое короткое время, ведь у него на счету была каждая минута, но сделать все он должен был в Оксфорде. Возможно, стоит упомянуть еще об одном обстоятельстве. Я подумал, что если Стрэттон и Браун знали друг друга, то весьма вероятно, были знакомы и их жены. Но одной из жен уже не было в живых, и в тот день нанимал машину мужчина, — Морс проговорил это слово медленно, специально фиксируя внимание слушателей на нем, — а не женщина.

Значит, у нас, в сущности, не остается подозреваемых? Согласен, почти не остается. С самого начала тура у вас были только три супружеские пары, правильно? И мы с вами сняли со счетов две — Стрэттонов и Браунов.

В комнате воцарилась мертвая тишина, все глаза обратились на чету, которую только что извлекли из их номера, чету, которая решила, что еще одна порция восхитительной архитектуры будет для них равносильна принудительному питанию. Но повернувшиеся к Сэму и Вере Кронквист взгляды почти сразу возвратились к главному инспектору Морсу, который продолжил:

— Но мистер Кронквист, как некоторым из нас уже известно, большую часть дня помогал миссис Шейле Уильямс с весьма темпераментным аппаратом, которым ее снабдили для иллюстрирования лекции об «Алисе». Конечно, мистер Кронквист, может быть, очень умный человек, но и ему не дозволено отменять физические законы Вселенной. И вы видите, не правда ли, что и миссис Уильямс теперь тоже нужно вычеркнуть из списка подозреваемых? И наконец, мы вычеркнем Седрика Даунса, и все по той же причине. Если кто-то из вашей группы и встретил Кемпа в три часа дня, то только не Даунс, потому что человек девять-десять из вас охотно подтвердят неоспоримый факт, что именно с этого времени он беседовал с вами и еще долго продолжал беседовать. Я ведь сказал, что мы исчерпали список подозреваемых? И все же, леди и джентльмены, в тот день кто-то встретил-таки Кемпа на железнодорожном вокзале.

И это был один из вас.

Глава пятьдесят четвертая

Все утро того дня, когда Морс держал речь перед аудиторией в Бате, развенчивая заблуждения и полуправды, которые до того окутывали истину расследуемого им дела, бурная деятельность разворачивалась в гостинице «Форель», маленьком постоялом дворе на берегу реки между водосбросом и Годстоузским шлюзом в деревне Волверкот, что находится милях в двух от западной окраины северного Оксфорда. В летний сезон здесь наблюдается наплыв приезжих, собирающихся не спеша поесть и попить на мощенной каменными плитами террасе между фасадом гостиницы из тесаного песчаника и рекой. Многие усаживаются на низеньком каменном парапете и всматриваются в чистую зеленоватую воду, чтобы полюбоваться пятнистыми коричневато-серебристыми спинками карпов, которые поднимаются к поверхности в погоне за крошками и корочками хлеба, разбрасываемыми для них отдыхающими здесь людьми.

Но в эту среду утром те немногие клиенты, которые заглянули сюда, чтобы выпить спозаранку, больше интересовались другими подводными созданиями: четыре существа в лоснящихся черных шкурах и с непропорционально большими перепончатыми ногами кругами плавали под берегом, усердно ощупывая дно у водосброса, и из пристегнутых к их спинам цилиндров время от времени вырывались струйки пузырьков, стремительно устремляясь к поверхности. Все они были опытными полицейскими аквалангистами, и каждый из них четко знал, что ищет, знал размеры предмета и расположение трех крупных рубиновых глаз, когда-то вставленных в него. До сих пор им ничего не удалось найти, они только вздымали облака ила, превращавшего хрустальные воды, стекавшие с водосброса, в мутный желтый поток. Но надежды никто не терял. Аквалангистов проинструктировали — и еще с какой уверенностью! — что Язык выброшен в реку с горбатого мостика, и при этом определенно указывалось, с какого именно места. Поэтому они могли организовать свою операцию с достаточной долей целенаправленности: сначала, выстроившись в ряд, проплыли поперек течения, затем повернули назад и переплыли реку чуть пониже, прочесывая дно дюйм за дюймом, и так постепенно спускались вниз к более спокойным местам на реке.

Но ничего, никаких следов.

После того как его нашли в 1873 году, Язык попал в руки перекупщикам, втихую продавших его лондонскому дилеру, который, в свою очередь, перепродал его американцу-коллекционеру, согласившемуся в 1922 году предоставить его для размещения в экспозиции одной из выставок в Филадельфии, что и послужило через шестьдесят пять лет ключом к началу похожего на настоящий детектив поиска, предпринятого Теодором Кемпом из Эшмолеанского музея, человеком, чей труп покоился в настоящий момент в морге Радклиффской клиники. Но человек, согласившийся рассказать главному инспектору Морсу со всеми подробностями, где он стоял и как замахнулся, бросая Язык обратно в реку у Волверкота, этот человек находился, вполне живой и здоровый, в огромном, запутанном комплексе аэропорта Кеннеди. Рядом с ним восседал человек столь необъятных пропорций, что Эдди Стрэттон удивлялся, как только он сможет уместиться в кресле самолета, отлетающего через сорок минут рейсом до Хитроу. Он гадал также и о том, захочет ли тот отстегнуть наручники, врезавшиеся Эдди в правое запястье. Ведь он, Стрэттон, не замышляет ни побега, ни угона самолета во время перелета через Атлантику.

Глава пятьдесят пятая

Наступило время для кофе, но казалось, никто этого не заметил.

— Кемпа встретили на вокзале, — продолжал Морс. — Сказали ему что-то, как можно догадываться, убедившее его проехать с водителем до его собственной квартиры на Уотер-Итон-роуд. Возможно, ему сказали, что с его женой стало неожиданно плохо, даже что она скончалась. Возможно, обошлись и менее драматичным предлогом. Там, дома у Кемпа, — это опять мои догадка — разгорелась ссора, во время которой Кемпа ударили по голове, и он растянулся на полу в гостиной, ударившись головой об угол камина, отчего и умер. Поразительно, как трудно бывает иногда убийце прикончить свою жертву. У нас однажды расследовался случай, когда завершить грязное дело не смогли и двадцать три зверских ножевых удара. Но в то же время бывает так легко и просто отнять жизнь у человеческого существа: легкий толчок автомобильного бампера, и велосипедист вылетает из седла, ударяется головой о дорогу и через секунду-другую испускает дух. Вот и у Кемпа оказался тонкий череп, и убить его ничего не стоило. Но тело? Вот тело явилось настоящей проблемой!

Ладно, если убийство произошло около пятнадцати сорока пяти, как я предполагаю, то почему жена Кемпа, Марион, ничего не предпринимает по этому поводу? Ибо мы ни секунды можем не сомневаться, что она находилась там все время. Может быть, причина в том, что она мстительно торжествовала и наслаждалась тем, что ничего не предпринимает, и мнение моего сержанта таково, что она ненавидела мужа почти с такой же силой, как и убийца. Но убить мужа Марион Кемп, по-моему, не могла и уж конечно не смогла бы сдвинуть его тело ни на дюйм. С другой стороны, Кемп отличался худобой, и для большинства из присутствующих здесь, скажем так, людей подвижных и достаточно физически крепких вполне возможно переместить это тело, по крайней мере на незначительное расстояние. Даже для женщины, если она достаточно крепко скроена.

Скрытый подтекст этого уточнения показался невыносимым для маленькой женщины в первом ряду, она выслушала последние слова инспектора со страдальческим выражением лица.

— Инспектор! Вернее, главный инспектор! Послушайте, как вы только можете допустить мысль, что я, например, могла перетаскивать тело, это же какой-то абсурд! И если вы думаете, что я буду сидеть здесь...

Морс слабо улыбнулся даме, снова занявшей место в первом ряду, даме, которая вряд ли потянула бы на весах больше тридцати — тридцати пяти килограммов.

— Я бы никогда в жизни, миссис Роско, не обвинил вас в этом. Прошу вас, поверьте мне!

Несколько успокоившись, Джанет снова приняла чопорный независимый вид, но Джон Ашенден, сидевший в том же ряду через проход (рядом с доктором Мол), бросил на нее хмурый тревожный взгляд. А Морс продолжал:

— На бетонной площадке за их домом по Уотер-Итон-роуд стояла легкая алюминиевая тележка на резиновом ходу, которой пользовался один из рабочих в первой половине дня. В эту тележку, а точнее, тачку, около семи вечера и положили тело, прикрыли его пластиковыми мешками, забросав их кучей облетевших листьев, под покровом темноты перевезли через деревянный мостик, потом по хорошо протоптанной тропинке через поле до быстрого потока Черуэлла, где тело бесцеремонно спихнули в воду. И, как я уже сказал, — Морс медленно обвел слушателей взглядом, — эту грязную работу проделал один из вас, член вашей группы, мужчина, человек, который не побрезговал сначала раздеть мертвеца, а это пришлось сделать, потому что пролилось много крови, липкой, запачкавшей все крови. Она почти наверняка запачкала и того, кто избавлялся от тела, человека, который за последние десять лет своей жизни, то есть своей трудовой жизни, вполне сжился с подобным неприятным занятием, будучи достаточно компетентным гробовщиком в Америке.

По комнате пробежал вдруг вздох удивления, и Морсу конечно же можно было бы не продолжать. Но он продолжил:

— Да! Мистер Эдди Стрэттон!

— Нет, сэр, этого не может быть!

Раздавшийся с последнего ряда голос заставил всех обернуться, хотя уже к этому дню всем был знаком мягкий выговор Фила Олдрича.

— У вас, сэр, есть мои показании, а также показании Эдди, что...

— Мистер Олдрич! Я вас хорошо понял и сейчас поясню. Но сначала давайте ненадолго вернемся к Стрэттону. Он стал второразрядным гробовщиком и специализировался на косметической обработке мертвых тел, «украшении», позвольте мне так выразиться! — трупов людей, умерших после тяжелых мучений, исказивших их внешность. И он был холостяком. Холостяком он пробыл два с небольшим года, пока не встретил вдову филантропа средней руки и не женился на ней. Брак оказался обыкновенным соединением взаимных интересов, брак по расчету, если хотите. Эдди ходил по магазинам, занимался садом, чинил краны и водопроводные трубы, ухаживал за автомобилем. Лаура — Лаура Стрэттон, как она стала теперь называться, — была более или менее довольна: ее уже не так пугали воры, ее возили дважды в месяц на регулярные консультации с мозольным оператором, — она забыла, что такое заботы по дому, и могла отдаваться своей двойной страсти — курению сигарет и игре в бридж.

Но их обоих постигло разочарование, когда подошло к концу урегулирование наследства покойного филантропа. Деньги со счетов перекочевали в карманы адвокатов, предметов же искусства действительно оказалось множество, но большая их часть предназначалась для какой-нибудь галереи или коллекции. Получалось, что перспективы хорошо обеспеченного брака таяли на глазах, пока супругам не пришла в голову идея — конечно же Лауре Стрэттон. Волверкотский Язык был застрахован на полмиллиона долларов. Самый безопасный способ доставить его в Англию — перевезти украшение на себе: мало кто доверит такой предмет почте или курьерской связи, а если кто и решится рискнуть, то страховка обойдется в фантастическую сумму и будет практически запредельной. Поэтому Стрэттоны взяли драгоценность с собой, а затем сделали все, чтобы ее украли. Таков был их план. Причиной того, что этот план столь печальным образом сорвался, является исключительно несвоевременная смерть Лауры Стрэттон, однако нам не суждено узнать, чем была она вызвана — возбуждением, угрызениями совести или еще чем-нибудь другим. План заключался в том — и, нужно сказать, совершенно простой план, — что Язык должен был быть украден сразу же после того, как Лаура водворится в своем номере в «Рэндольфе». Ей необходимо было так разохаться по поводу своих больных ног, чтобы без труда оказаться во главе очереди за ключами от комнаты, естественно, конечно, только после миссис Роско!

В первый раз за все выступление Морса слушатели нехотя заулыбались, признавая тем самым право первенства за постоянно ворчащей маленькой леди из Калифорнии.

Заполучив ключ, пока муж занимался формальностями у портье, она должна была подняться к себе и положить сумочку с Языком и всем-всем: деньгами, жемчугом и тому подобным — на скамейку для багажа у двери. Дверь нужно было нарочно оставить приоткрытой. Эдди же тем временем должен был разыграть восторженное желание совершить коротенькую прогулку по центру Оксфорда, пока еще не стемнело, и предложение составить ему компанию приняла миссис Браун, женщина, с которой он установил дружеские отношения за время этой поездки по Англии и которая, очевидно, была польщена приглашением. Ему теперь оставалось только сделать так, чтобы все знали, что он обещал не беспокоить Лауру и дать ей спокойно отдохнуть, а также, извинившись, сказать, что он на минутку отлучится в туалет, и быстро подняться в свою комнату, возможно, лифтом для постояльцев, чтобы просунуть руку в дверь, схватить сумочку, вытащить из нее драгоценность, а потом выбросить сумочку и...

Морс на секунду замолчал.

— Не такая уж убедительная гипотеза, думаете вы? Готов с вами согласиться. В такое время все хотят воспользоваться лифтом, и там обязательно выстраивается очередь. И главной лестницей воспользоваться также трудно, потому что она совсем рядом со стойкой портье. И куда же он выбрасывает сумку? Ее ведь так и не нашли. Как бы быстро он ни двигался, только на одно похищение сумочки потребовалось бы времени больше, чем он располагал, так как Эдди Стрэттона и Ширли Браун видели выходящими из «Рэндольфа» почти сразу же после ухода Лауры, если только, конечно, верить показаниям по крайней мере двоих из вас, показаниям мистера Брауна и миссис Роско. Итак! Я выдвигаю следующую версию, по которой, вероятнее всего, дело обстояло гораздо сложнее. Позвольте познакомить вас со своими мыслями на этот счет. План, каков бы он там ни был, наверное, обсуждался задолго до прибытия группы в Оксфорд, но какие-то изменения, поправки должны были появиться в последнюю минуту, это почти неизбежно. Возможно, вы заметили, как трудно в поезде или автобусе определить, громко или тихо вы говорите? Да? Слишком громко? А где сидели Стрэттоны?

Морс сделал эффектный (в его представлении) жест в сторону двух пустых кресел за спиной миссис Роско.

— Если они обсуждали свои планы в автобусе, кто скорее всего мог их слышать? Мне говорили, например, миссис Роско, что у вас поразительно острый слух дли женщины в вашем...

На этот раз маленькая леди вскочила с места.

— Такой намек, инспектор, совершенно беспочвен, и я хочу довести до вашего сведения, что один из моих друзей дома — один из самых знаменитых адвокатов, ведущих дела о клевете...

Но Морс снова, все с той же терпеливой улыбкой, успокоил ее:

— Вы не были единственной, кто мог слышать их, миссис Роско. По соседству со Стрэттонами, через проход, сидели мистер и миссис Браун... а перед ними, на месте руководителя...

Глаза всех, и Морса тоже, как притянутые магнитом, повернулись к Ашендену, сидевшему в первом ряду с самым неприступным видом и выслушавшему эти слова даже не моргнув глазом.

— Понимаете, — продолжил Морс, — Стрэттон не ходил в свою комнату в «Рэндольфе», то есть в тот момент. Но кто-то это сделал, кто-то из присутствующих здесь, кто-то, подслушавший и узнавший достаточно много из их плана, кто-то, увидевший или увидевшая в этом на редкость удачную ситуацию для себя и воспользовавшийся ею. Как? Вызвавшись выкрасть Волверкотский Язык, с тем чтобы Стрэттоны могли немедленно востребовать — востребовать, оставшись полностью вне подозрений, — вожделенное вознаграждение в виде страховых!

Позвольте изложить вам все это самым элементарным образом. Тот, кто подслушал обсуждение замышляемой аферы, выполнил за Стрэттона то, что должен был сделать он: выкрал драгоценность, незаметно скрылся с ней, и потом на холодке избавился от ненужных жемчуга и мелочи. И это, леди и джентльмены, не придуманная мной дикая гипотеза, это правда. Стрэттону сделали предложение, от которого он вряд ли мог отказаться. В то время он, впрочем, не имел представления, какой услуги от него за это потребуют. Но очень скоро узнал. Точнее, на следующий же день, и добросовестно выполнил свою часть соглашения, проявив при этом удивительную верность данному слову. Кстати, — Морс подчеркнуто посмотрел на часы, — очень скоро он вылетает из аэропорта Кеннеди, рейсом до Хитроу. Он уже сделал признание, очень существенное и подробное, относительно своей роли в необычных обстоятельствах, связанных с Волверкотским Языком и доктором Кемпом. Но — прошу мне поверить! — это не он выкрал первый... или убил второго. И я с нетерпением жду новой встречи с мистером Стрэттоном, потому что он пока что наотрез отказывается назвать мне, кто же убийца...

Четверо аквалангистов сидели теперь перед пылающим камином в баре гостинцы «Форель». Хозяйка, пышная дама за сорок, подала каждому по огромной тарелке мяса с перцем и по кружке пива, чтобы не горело в горле. Никто из четверых раньше не встречался с Морсом и не представлял, как бы тот отнесся к их питью и тем более, с каким бы неодобрением он посмотрел на пиво. Но они знали, что работают для него, и каждый надеялся, что если драгоценность найдется, то найдет ее именно он. Услышать, что он благодарит их, ценит сделанное, — вот что было для них пределом мечтаний.

Но так ничего и не найдено. Ничего, только детский трехколесный велосипед, полусгнившая мишень для детской игры в дротики и что-то, похожее на арматуру от пылесоса.

Когда в прошлом Стрэттону доводилось летать на самолете, у него замирало сердце, стоило ему только услышать «динг-донг» внутренней связи. Он даже думал иногда, что использование в самолете радио для объявлений следовало бы запретить положением международного права, за исключением возникновения крайней опасности. Эдди еще не встречал человека, которому было бы интересно узнать фамилию пилота и чем он занимается. Почему бы им не заниматься своим прямым делом — вести самолет, а не разглагольствовать перед пассажирами о том, какой великолепный вид открывается с высоты на Атлантический океан? Никаких объявлений, никаких новостей — вот чего желают пассажиры. Но вот теперь, за десять минут до взлета, Страттон испытывал странное чувство, у него начисто отсутствовала прежняя тревога по поводу возможной воздушной трагедии. Не будет ли подобный конец желанным освобождением? Нет, ни в коем случае. Он еще раз поговорит с Морсом, да, да, поговорит. Но Морсу так и не узнать — по крайней мере от него — имени человека, убившего Кемпа.

Глава пятьдесят шестая

Сержант Льюис был страшно доволен коротким упоминанием о нем, сделанным Морсом в выступлении перед туристами, во всяком случае, он пересматривал (в сторону повышения) свои оценки риторического искусства шефа. Хорошо, он (Льюис) знал теперь всю картину, но интересно послушать детали в пересказе для несведущей аудитории. Он никогда не ходил в лучших учениках в школе, но часто думал, что никогда не был бы настолько хуже первых учеников, если бы учителя охотно повторяли объяснение, а еще лучше, повторяли и в третий раз. Стоило Льюису прочно схватить суть предложения, идеи, гипотезы, теории, и он без труда видел ее значение, вытекающие из нее выводы, — и не хуже всякого другого, даже Морса. Для него проблему составляли первые стадии изучения вопроса, в то время как Морс — тот доходит до нескольких ответов по разным пунктам еще до того, как дочитает до конца список вопросов. Вот что больше всего в этом человеке вызывало у Льюиса восхищение — способность сразу вырываться вперед, опережая всех с самого старта, хотя порой он и оказывается совсем не на той дорожке. Но не это главное. Главное, Морс, по всему видно, верит, что Льюис не только бежит вместе с ним и держится рядом, но что Льюис временами замечает кое-что, лежащее впереди, чего не уловил сам Морс, пока они полным ходом неслись к победному финишу. Смешно, конечно, но Льюис заметил, что начинает верить, будто такое ложное впечатление может продержаться долго.

«У него несколько педантичная дикция, — думала доктор Мол, — но ведь он говорит предложениями, это необычно даже для проповедников, не говоря уж о полицейских. И — благодарение Господу! — он не стоит, засунув руки в карманы, и не позвякивает там монетами». Он напоминал ей учителя латыни, в которого она была по уши влюблена, интересно, смогла бы она так же увлечься этим человеком. Он выглядел несколько полноватым, но не толстым, и она подумала, что, вероятно, он слишком увлекается спиртным. Вид у него усталый, словно всю ночь он провел на ногах, занимаясь своими расследованиями. Пожалуй, он из тех мужчин, с которыми она с удовольствием завела бы роман, и ей подумалось, интересно, изменял ли он когда-нибудь жене... И уж конечно никакая жена не выпустит мужа из дома в такой, с позволения сказать, не очень чистой рубашке. Доктор Мол чуть заметно улыбнулась собственным мыслям, ей хотелось быть уверенной, что она отлично выглядит. И она попыталась выбросить из головы мысль, что, может быть, у него дырявые носки.

Пока лайнер медленно выруливал на взлетную полосу, лейтенант Эл Морроу изо всех сил пытался выжать из ремня безопасности один-другой лишний дюйм, чтобы иметь возможность пошевелить своим необъятным телом, намертво пришпиленным к узкому креслу. Он разомкнул наручники, которые скрепляли его со спутником. Морроу повидал достаточно много преступников самого разного сорта, но этот вот данный проходимец вряд ли из тех, кто способен выкинуть неожиданный финт. О’кей. В уборную он, конечно, будет его сопровождать. Но что касается всего остального, то мужик никуда не денется, потому что зажат между фюзеляжем с одной стороны и человеком-горой, каким был Морроу, — с другой. Лейтенант открыл свое любимое чтиво «Высокое искусство ужения на мух» и, когда реактивная громада самолета взревела и, набирая скорость, помчалась по взлетной полосе, еще раз бросил быстрый взгляд на сидевшего рядом с ним человека: лицо неподвижное, но скованное, неспокойное; глаза смотрят вперед, но взгляд совершенно невидящий; лоб гладкий, без складок, но чувствуется напряжение, похоже, он весь в нерадостных воспоминаниях.

— Хочешь чего-нибудь почитать, приятель?

Стрэттон покачал головой.

Все, как и предполагал лейтенант.

...Просто удивительно, как все отлично сошлось в Оксфорде, — совсем как вырастал айсберг, когда к нему приближался «Титаник».

Во всем виновата, конечно, Лаура! Эта женщина никогда не могла говорить негромко, ее голос звучал как минимум вдвое громче, чем требуется при обычном разговоре, а заговорщицкий шепот — как нормальная речь. И особенно на любом виде общественного транспорта у этой свихнувшейся, но милой, старой гусыни никак не получалось соразмерить усилия своих громогласных голосовых связок. Стрэттону очень хотелось, чтобы у нее где-нибудь имелся рычажок для регулирования громкости и он мог бы в любой момент уменьшить звук. Не раз он спрашивал свою свежеприобретенную жену, неужели она хочет, чтобы весь мир знал о ее делах! Ну, возможно, это небольшое преувеличение. Но ведь кто-то подслушал их планы — или услышал достаточно, чтобы, сложив два и два, получить четыре. И нужно же такому случиться, чтобы этот «кто-то» так же — и даже больше, чем Лаура, чем он, Эдди! — захотел пропажи Волверкотского Языка.

План номер два согласовали вечером в гостинице «Юниверсити-Армс» в Кембридже. План настолько простой, что его даже не стоило называть так громко: всю дорогу до Оксфорда Лаура будет во всеуслышанье (более легкого задания для нее и не придумаешь) жаловаться на ноги; совершенно естественно (она постоянно садилась на кресло во втором ряду справа) она будет первой в очереди у портье в «Рэндольфе» — даже миссис Роско, возможно, уступит ей свою непререкаемую привилегию; войдя в отведенную им комнату, она сразу же ставит сумочку у незапертой двери и сразу же принимает ванну. Таким образом, вору останется по-детски простое задание — просунуть руку в дверь и взять сумочку. Его собственная роль? В принципе держаться как можно дальше от своей комнаты.

Полицию (каким бы образом она ни оказалась вовлеченной в это дело) прежде всего будет интересовать, кто выигрывает по страховке, и он, Стрэттон, потягается с женой Цезаря в свободе от подозрений. По правде говоря, он уже давно подготовил для этого почву, начал подкатываться к Ширли Браун, что оказалось не так уж трудно, потому что ему хотелось подкатываться к Ширли Браун, а упомянутой леди польстило приглашение на вечернюю прогулку вокруг Радклифф-сквера, во время которой они заметили руководителя тура, Ашендена, и, в свою очередь, попались на глаза всевидящей Джанет Роско, женщине, которую никто не переваривал, но которой все верили. Очень умный маленький штрих, между прочим! До этого Стрэттону не давал покоя план номер один (теперь отброшенный), поскольку он не предусматривал, куда ему девать сумочку. Но стоило ли об этом тревожиться? Какое это имело значение, пусть сумочку даже и найдут вскоре после ее пропажи, найдут, скажем, в ближайшей мусорной урне? Да, никакого! Единственное, от чего нужно было действительно избавиться, так это от самой драгоценности, и не только из-за денег по страховке, но и потому, что кто-то еще желал, чтобы Кемп не увидел ее как своих ушей. И желал страстно.

А потом Лаура взяла и наступила на все это! Наступила своей проклятой больной, в мозолях, ножищей, и все испортила.

Взяла и умерла.

Он (Стрэттон) не имел ни малейшего отношении к этой первой смерти. Нет, нет! А вот касательно второй... Э, это совсем другое дело. И что бы ни случилось, он ни за что не скажет правду — никогда и никому, тем более по своей воле, даже этому всезнайке, главному инспектору Морсу.

Но все равно он не мог не уважать его, достаточно вспомнить, как Морс одним только залпом из бортовых орудий сразу пробил брешь в первой линии его фортификаций, когда позвонил по трансатлантическому телефону.

— Нет, инспектор, ничего не могу сообщить вам по поводу смерти Кемпа. Ничего.

— Меня больше интересует драгоценность, сэр.

— А! «Драгоценность, которая была нашей», как говорила Лаура.

— Хватит валять дурака!

— Простите, инспектор?

— Я сказал: не бреши!

Глава пятьдесят седьмая

Несмотря на то, что утро выдалось довольно прохладным, несколько человек из сидевших в комнате Бо Неша с удовольствием согласились бы, чтобы центральное отопление несколько снизило температуру. Говард Браун вытирал лоб большим носовым платком, Джон Ашенден провел рукавом спортивной куртки по верхней губе, почувствовав, как на ней выступают капельки пота. Морс тоже не выдержал и оттянул немного тесноватый воротник рубашки, после чего продолжил:

— Я знаю, кто украл Волверкотский Язык. Я знаю, где он, и абсолютно уверен, что его скоро вернут. Я знаю также, кто из вас убил доктора Кемпа.

В комнате водворилась такая тишина, что Льюис испугался, не слышали ли все, как он непроизвольно сглотнул слюну. Морс же с полминуты простоял неподвижно, не произнося ни слова, только переводя взгляд слева направо и опять слева направо, сначала оглядывая одну половину аудитории, потом другую. Ни один человек к комнате не шевельнулся. Никто не осмеливался даже кашлянуть.

— Я надеялся, что виновный сам придет с добровольным признанием. Я говорю это потому, что вы, может быть, читали в газетах, что не так давно в Англии произошло несколько инцидентов, когда полицию обвиняли — и в иных случаях справедливо — в том, что она выдвигала обвинения, основываясь на неподтвержденных признаниях подозреваемых, признаниях, которые в одном или двух случаях были получены, несомненно, под нажимом и при не самых благовидных обстоятельствах. И все же насколько же было бы лучше, если бы убийца Кемпа сам, по собственной доброй воле, встал... и в присутствии друзей и знакомых по туру...

Морс еще раз оглядел присутствующих, но если в комнате и сидел человек, на котором он фокусировал взгляд, то никто этого не заметил.

— Нет?.. Нет? — повторил Морс. — Ну, что же, пусть будет так! Добавить к сказанному что-нибудь существенное вряд ни удастся. Самый главный ключ к раскрытию этого преступления я проглядел, пока мой сержант не встряхнул моей памяти. Он был в полицейском рапорте о дорожном происшествии, в котором Кемп покалечил жену и еще убил водителя другой машины, некую миссис Ф. Дж. Майо, тридцатипятилетнюю женщину из Калифорнии, миссис Филиппу Дж. Майо, чей муж незадолго перед этим погиб в результате несчастного случая при артиллерийских стрельбах на американском военном корабле «Южная Дакота». Это принесло достаточно горя родителям мужа Филиппы Майо, правда? Но, по крайней мере, этот человек служил своей стране и, по крайней мере, умер за какое-то дело. Какое, не имеет значения. А что чувствовали родители Филиппы, когда была убита она? Их дочь. Их единственная дочь. Их единственное дитя. Дитя, убитое бессмысленно, бесцельно, трагически и со всех точек зрения предосудительно — человеком, который, по всей вероятности, представлялся родителям, судя по полученным ими сведениям, пьяной самовлюбленной свиньей, определенно заслуживающей смерти... Больше же всего, подозреваю, родителей потрясла, как они полагали, необычайная мягкость и снисходительность судей во время слушания этого дела. И они приехали в Англию, отец и мать, чтобы успокоить призрак, преследовавший их днем и ночью все эти два последних года. Но почему только сейчас? Мне стало известно, что жена предшествующие три года страдала от рака матки, она только что перенесла второй сеанс химиотерапии и решила, что третьего не вынесет, жить ей оставалось от силы шесть месяцев. Поэтому они, эта пара, приехали взглянуть на убийцу дочери и поклялись, что если сочтут его достойным смерти, то убьют. Они встретили его всего один раз, вечером накануне того дня, когда он умер, — самонадеянного ловеласа, каким он показался им, субъекта безжалостного и тщеславного. Человека, которому оставалось жить, как они решили, еще меньше, чем матери Филиппы Майо. Наконец мне стала ясна связь между этими двумя преступлениями, а также их мотивы, эта связь и эти мотивы сливались в одно целое — непримиримую ненависть отца и матери, мужа и жены, к тому, кто убил их дочь.

К Теодору Кемпу.

Я все время повторяю: «муж и жена», так как в конце концов убедил себя в том, что никто не смог бы убить Кемпа в одиночку. Это могли быть любые двое людей, и нам пришлось выяснять о вас все, что мы только могли выяснить. Когда вы оформлялись в «Рэндольфе», всем пришлось заполнить бланк, на котором указывалось, что всем иностранным гостям предлагается указать полные данные относительно их гражданства, номер паспорта, место выдачи паспорта, постоянный домашний адрес и так далее. Но, как вам известно, я еще попросил мистера Ашендена собрать ваши паспорта, и по ним мой сержант (у Льюиса медленно порозовели щеки) проверил все указанные вами данные, и обнаружилось, что двое из вас живут в одном и том же доме для пенсионеров. Но эти двое не зарегистрировались как муж и жена, напротив, они решили выждать и воспользоваться первой же подвернувшейся возможностью, или, как говорите вы в Америке, «оптимизировать возможность». И вот эта возможность материализовалась — в лице Эдди Стрэттона.

Стрэттон находился в Дидкоте в то время, когда умер Кемп, и, что еще важнее, мог доказать с помощью фотографии, что действительно находился там. И я — мы — невольно поверили, что столь же правдив и его рассказ о возвращении в поезде в Оксфорд. Но это была ложь. Ловко, на первый взгляд совершенно непреднамеренно, он обеспечил абсолютно непробиваемое алиби человеку, которого видел в поезде, человеку, которому обязан очень многим. Но этого человека он не видел в поезде, леди и джентльмены! Потому что этого человека там не было. Он находился в Оксфорде... и убивал доктора Кемпа.

Последние несколько слов прозвенели в безмолвии, охватившем комнату, атмосфера в которой незаметно накалилась так, что стало трудно дышать. И здесь Морс вдруг улыбнулся уголками губ и негромко спросил:

— Вы меня слышите, вы меня хорошо слышите там, сзади, мистер Олдрич?

— Простите, сэр?

— Вы не думаете, что было бы много лучше, если бы вы...

Морс поднял руку и легким жестом словно бы пригласил невидимый дух занять место в первом ряду.

Олдрич растерянно поднялся с места и неуверенно прошел по центральному проходу. Джанет Роско, призывно улыбнувшись, показала ему на свободное место рядом с собой. Но Олдрич, не обращая внимания на ее жест, протиснулся на одно из свободных мест за ее спиной.

— Так вот, — снова заговорил Морс, — человека, которого Стрэттон, по его утверждению, якобы видел в поезде, там не было. Этот человек сказал мне, что ездил в Лондон повидаться с дочерью, но в жизни у него была одна единственная дочь... и той нет в живых.

Слушатели впитывали каждое слово, произнесенное Морсом, но казалось, мало кто улавливал скрытый в них смысл.

— Имена, знаете ли, — Морс чуть оживился, — имена, знаете ли, очень важная штука. Есть люди, которым не нравятся их имена... но есть и такие, которые сгорают от желания увековечить их — и фамилию и имя. Скажем, к примеру, мистер и миссис Браун, сидящие здесь, с нами — Говард и Ширли, правильно? — захотели назвать свой дом каким-нибудь именем. Они подумали, что хорошо бы соединить каким-либо образом вместе их имена. Что, если взять «вард» от его имени и «ли» от ее? Получится очень приличное имя для дома, верно? «Вардли».

— Вот это да! Это же... — чуть не подпрыгнула на месте Ширли, но Говард острожно придержал ее.

— Гораздо труднее увековечить свою фамилию, особенно если учесть, что дочь может выйти замуж. Конечно, она может сохранить девичью фамилию. Разве не так?.. Но с именами много проще, иногда особенно просто. Скажем, отца зовут Джордж, он может назвать дочь Джорджи, Джорджина, Джорджетт. — (Льюис посмотрел на Морса.) — А женщину, погибшую в дорожной аварии, звали Филиппа Дж. Майо, помните? Отец не мог дать ей своего имени, не изменив его, и он назвал ее женским эквивалентом своего имени Филип. И Филиппа Майо была дочерью присутствующего здесь мужчины, которого так зовут. Правильно, мистер Олдрич? — леденящим шепотом спросил Морс.

Глава пятьдесят восьмая

— Вы это серьезно, сэр?

Фил Олдрич наклонил голову немного вбок, и на его грустном лице отразились и недоверчивость и боль.

— О да, — произнес Морс просто и негромко, всем показалось, даже с состраданием. — У вас нет никакой дочери в Лондоне. И вы потеряли свое алиби, очень хитроумное алиби, обеспеченное вам Эдди Стрэттоном в качестве первой услуги за вашу помощь... еще до того, как он оказал вам вторую, в конце того же дня, отправив тело Кемпа в Черуэлл.

Какой-то миг казалось, будто Олдрич хочет возразить, но Морс устало покачал толовой:

— Нет смысла — совершенно нет никакого смысла утверждать противное, мистер Олдрич. Мы связались с полицией в Сакраменто, с вашими соседями, местными органами, в том числе со школой, в которую ходила ваша дочь. У нас был ваш паспорт, и мы проверили ваш домашний адрес, все правильно. Вы абсолютно точно указали все ваши данные на регистрационной карточке в «Рэндольфе» и, я не минуты не сомневаюсь, здесь, в Бате, тоже. Но ваша жена? Она несколько «сэкономила на правде», или я ошибаюсь? Ваша жена, ваша сообщница, мистер Олдрич, она изменила некоторые детали, так ведь? Если вы оба живете в одном районе, даже на одной улице, это не вызывало бы подозрений, но не в одной квартире. Но ведь вы живете в той же квартире, что и ваша жена, не правда ли? Вы прожили с ней, и прожили счастливо, почти сорок два года, если у меня правильная информация. И помимо дочери в вашей жизни была одна единственная женщина, которую вы страстно и самозабвенно любили, женщина, на которой вы женились. Мне сказали, что она была очень одаренной актрисой. В пятидесятых-шестидесятых годах она пользовалась известностью на Западном побережье Америки, в более молодые годы выступала в мюзиклах, а затем в нескольких пьесах Артура Миллера. А поскольку она актриса, и актриса, добившаяся успеха, то, разумеется, для нее лучше сохранить сценическую фамилию, то есть ее девичью фамилию. Но свое имя она дала дочери, так же, как и вы. Филиппа Дж. Олдрич — Филиппа Джанет Олдрич, вот ее полное имя.

Морс грустно кивнул самому себе и тем двоим людям, которые теперь сидели так близко друг к другу.

Затем произошла очень тягостная и вместе с тем очень трогательная вещь. Не пришло еще и нескольких минут с того момента, как Фил Олдрич отмахнулся от приглашения вздорной навязчивой мегеры. Теперь же он последовал ему. Он встал и сел рядом с маленькой женщиной, взяв ее миниатюрные ручки в свои, — по щекам у него катились слезы. Когда он сделал это, женщина повернулась к нему бледным и несчастным лицом, но глаза ее горели пылкой и радостной любовью. Она смотрела на мужа без раскаяния и сожаления, смотрела глазами матери, которая так долго и с таким отчаянием оплакивала единственную дочь, матери, утешить которую никому не под силу и которая совершила путешествие в Англию отомстить за то, что считала непоправимым злом, — утрату драгоценности, которая была ее.

Глава пятьдесят девятая

После арестов, после того, как оба Олдрича, а вместе с ними и раскаявшийся Стрэттон, дали показания, после повторного обыска в квартире Кемпов дело — по крайней мере, с точки зрения Морса — было закрыто.

Главные показания (показания, за которые Морс, будь на то его воля, присудил бы литературную премию) дала миссис Джанет Роско, которая не преминула воспользоваться правом на расшифровку ее пространных откровений, отпечатанных мисс Райт. За исключением одного пункта ее показания совпадали с параллельными показаниями, сделанными Филом Олдричем, причем они, в свою очередь, существенно подтверждались показаниями мистера Эдуарда Стрэттона относительно его собственного сговора с Олдричами. Это колоссальное расхождение касалось обстоятельств смерти Кемпа, в отношении которых они утверждали прямо противоположное. Ни мистер, ни миссис Олдрич вообще не имели желания приводить никаких подробностей о том, что, в представлении Морса, вылилось в ужасное столкновение между ними и Кемпом перед тем, как ему был нанесен фатальный (может быть, впрочем, и не смертельный) удар палкой, лежавшей до того на коленях миссис Марион Кемп, которая сидела в своем инвалидном кресле и глаза которой «пылали торжествующей местью», как выразилась Джанет). Это совпадало. Кемп отступил назад, споткнулся о стоявшее за спиной кресло и тяжело грохнулся на пол, ударившись затылком об угол камина, да еще с таким звуком, будто «кто-то нарочно наступил ногой на большое яйцо». Это тоже совпадало. Потом о крови. Ее было необыкновенное количество! Затем ковер, насквозь пропитавшийся кровью, его одежда, «сделавшаяся липкой и тяжелой» от нее. И это совпадало. Но вот кто из двоих так зверски набросился на Кемпа с палкой (на ней имелась надпись: «Пожалуйста, верните в Радклиффскую клинику»), а? Это-то и оказалось весьма трудно определить. «Конечно, Фил, — признавалась Джанет.— Он, наверное, был совершенно вне себя, инспектор!» Но нет! «Это все Джанет, — как Фил грустно сказал Морсу, — неистовая Джанет, ставшая счастливым орудием вечной Справедливости». Но, когда Морс указал Джанет на это нелепое расхождение, она просто улыбнулась. А когда Морс указал Филу на столь вопиющее несоответствие, он тоже просто — и с любовью — улыбнулся.

В показаниях имелись одна-две неожиданные детали, но в остальном все случилось именно так, как предполагал Морс. Судя по всему, к перерождению безутешной скорби в необоримую ненависть и неистребимую жажду возмездия подтолкнул тот факт, что во всех сообщениях, которые родители получали относительно расследования несчастного случая и слушания дела в суде, имени Филиппы не упомянули ни разу. Довольно необычный катализатор, возможно, но какой мощный и вредоносный! Но имя доктора Теодора Кемпа встречалось там на каждом шагу, и, когда им на глаза попалась реклама «Тура по историческим городам Англии», они снова встретили это имя. И тут же начали строить планы, решив сделать так, как они потом и сделали, — им даже нравилось, что они заняли разные места в автобусе, жили в разных комнатах, и очень забавляло то, какие роли они себе выбрали и исполняли — дистанцированные, но в известной степени дружеские. О замысле Стрэттонов Джанет узнала в автобусе... А взяв сумочку Лауры Стрэттон, Джанет сразу же спрятала ее в своей собственной, оказавшейся намного более вместительной, пошла к себе в комнату, что находилась на том же этаже, и, к своему вящему удовольствию, обнаружила, что Волверкотский Язык тютелька в тютельку влезает в небольшую коробку для дорожного утюга...

И потом еще телефонный звонок...

Джанет слышала все, все до последнего слова! И тут-то немедленно родился план. Эдди Стрэттона отправляют куда-нибудь — в любое место! — с тем, чтобы он обеспечил себе прочное алиби, Фил идет в ближайшую контору по найму автомобилей, а она, Джанет, остается у телефона в своей комнате, чтобы ответить на вопрос о поручительстве за нанимателя автомобиля. Замешательство, вызванное неожиданной задержкой Кемпа, оказалось упавшим с неба подарком, и Фил, подхватив Джанет, встретил Кемпа на железнодорожном вокзале (поезд пришел на две минуты раньше), сообщил ему, что его жене стало плохо, что его подменили у туристов и что он (Олдрич) приехал, чтобы отвезти его прямо домой в Северный Оксфорд...

После того как дело было сделано, Джанет стала с нетерпением ждать возвращения Эдди Стрэттона и, как только увидела его, сразу же увела от «Рэндольфа», передала Волверкотский Язык и ознакомила с тем, какое второе задание он должен выполнить теперь, полностью сделавшись связанным с ними сообщником, ему предстояло избавиться от тела.

Марион Кемп (теперь следует пересказ показаний Стрэттона) впустила его в квартиру на Уотер-Итон-роуд, и он снял с трупа одежду — иначе нельзя было тащить тело и не испачкаться в крови. И... остальное теперь, в общем, известно. Для человека, привычного к такого рода посмертным процедурам, это не показалось чем-то неприятным. Он завернул одежду убитого в ковер и сунул за короб вентиляции в бойлерной. А что же Марион Кемп? На протяжении всего происходящего она сидела в прихожей. В полном молчании.

— И очень волновалась, — предположил Морс.

— Ничего подобною, инспектор! — ответил Стрэттон.

Уйдя с Уотер-Итон-роуд, Стрэттон прошел по Фёрст-Тёрн и Гуз-Грин до гостиницы «Форель» в Волверкоте, где выкинул Язык в реку, потом сел в автобус, идущий до Сент-Джилса, где повстречал миссис Уильямс.

Показания Шейлы не расходились с тем, что рассказал Стрэттон. Она пригласила Стрэттона к себе домой, и он принял приглашение. Ничего другого на свете не желая, как напиться до чертиков, и обретя такого хорошего партера, Стрэттон истребил солидное количество «Гленфидича», — а потом на заплетающихся ногах часов в двенадцать вышел к вызванному Шейлой такси, плюхнулся в него и приехал в гостиницу...

Так выглядела в конце концов сложившаяся картина этого дела. Именно такую картину утром в пятницу на той же неделе Морс нарисовал суперинтенданту Стрейнджу, когда тот зашел к нему в кабинет и уселся в первое подвернувшееся кресло.

— Только, Морс, без всякой вашей ерунды на постном масле! Берите быка за рога, мой мальчик! И покороче! У меня через полчаса ленч с начальником полиции.

— Передайте ему мои наилучшие пожелания, сэр.

— Не тяни давай!

Когда Морс закончил, Стрейндж выпрямился и посмотрел на часы.

— Наверное, она поразительная женщина.

— Так оно и есть, сэр. Думаю, Джанет Роско, возможно...

— Да при чем тут она, я говорю об этой Кемп — Марион, так, что ли? Разве не шли Олдричи на гигантский риск, ставя на нее? Я имею в виду, что они исходили из того, что она им подыграет?

— Ну, конечно. Но они же рисковали все время, как настоящие игроки, и делали только самые отчаянные ставки.

— Вы только подумайте, Морс! Оставаться в этом доме... с окровавленным телом... в ее спальне... в прихожей... ну, где-то там, я не знаю. Я бы не смог. А вы? Я бы просто с ума сошел.

— Она просто не могла простить ему...

— Все равно я бы сошел с ума.

— Она-таки покончила с собой, сэр, — медленно произнес Морс, возможно, только сейчас начиная заглядывать в бездну отчаяния Марион.

—Да, покончила, Морс! Покончила!

Стрейндж снова посмотрел на часы и, вскинув голову с тяжелым подбородком, поинтересовался:

— А что вас вывело на них? На Олдричей?

— Наверное, я должен был додуматься до этого гораздо раньше. Особенно после первых показаний Олдрича. Это относительно выдуманной им поездки в Лондон. Он написал их не задумываясь, на трех страницах только три вычеркивания. Ах, если бы я обратил внимание на то, что он вычеркнул, вместо того, чтобы читать то, что осталось! Он писал, нервничая, страшно напрягаясь, и, если мне не изменяет память, вычеркнул вещи, вроде «мы могли бы сделать что-нибудь» и «наш телефонный номер». Он боялся, что может выдать себя, потому что писал, как женатый человек... Он и был женатый человек... Имелась и еще зацепка. Он даже написал имя дочери — Пиппа, что, как вам, сэр, известно, сокращенное от Филиппы.

Стрейндж встал и натянул на себя теплое зимнее пальто.

— Очень, очень неплохо поработала голова, Морс.

— Спасибо, сэр!

— Да я не о вас говорю! Я об этой Роско. Очень способная маленькая леди! Вы знаете, очень многие из них были маленькими — великие люди: Александр, Август, Аттила, Нельсон, Наполеон...

— Мне говорили, Брюкнер был очень небольшого роста, сэр.

— Кто?

Оба широко улыбнулись друг другу, и Стрейндж шагнул к двери.

— Еще несколько деталей, Морс. Каким образом Джанет Роско избавилась от сумочки?

— Говорит, что повернула за угол, на Корнмаркет, и зашла в галантерейный магазин, а там сунула ее в кучу выставленных на продажу сумок.

— А как с орудием убийства? Вы говорили, что не нашли его?

— Пока нет. Понимаете, она дошла до Радклиффской клиники, это так она показывает, и увидела объявление об амнистии — относительно того, что вы взяли и должны были вернуть: «Амнистия. Не задаем никаких вопросов». Она взяла и просто отдала палку.

— Так чего же вы ее не забрали оттуда?

— Сержант Льюис ходил туда, сэр. Но в физиотерапевтическом отделении семьдесят одна палка.

— Ого!

— Хотите провести экспертизу палок?

— Выбросить деньги на ветер.

— То же сказал и сержант Льюис.

— Отличный работник Льюис!

— Прекрасный работник!

— Хотя и не так умен, как мадам Роско.

— Умнее не так просто найти, сэр.

— Вот бы такую нам в полицию.

— Ничего не выйдет, сэр. Вчера был медосмотр. Ей не осталось и двух недель.

— Любой врач, который говорит тебе, когда ты умрешь, просто дурак!

— Только не этот, — тихо и с грустью проговорил Морс.

— Думаешь, что сумеешь заполучить эту драгоценность назад?

— Надеюсь, сэр. А вот они ее не получат, так ведь?

— Повтори-ка еще раз?

— Драгоценность, которая была их. Они никогда не получат ее назад, согласны?

Показалось ли это Морсу? Секунду-другую ему почудилось, что на глазах Стрейнджа блеснула слеза. Но утверждать, что это было именно так, он не смог бы, потому что Стрейндж вдруг уставился на потертый коврик у дверей, а потом отправился на ленч с главным констеблем.

Глава шестидесятая

Через неделю после встречи со Стрейнджем Морс вошел в автобус, ходящий по маршруту северный Оксфорд — Корнмаркет. Он сумел выкроить два дня отпуска, перечитал «Холодный дом»,[20] еще раз прослушал (дважды) «Парсифаля» [21] и (хотя ни за что на свете в этом не признался бы) немного заскучал.

Но скучать в тот день он не собирался!

Прощаясь с Шейлой Уильямс на прошлой неделе, он предложил встретиться еще раз. Он (как Морс заверил ее) человек цивилизованный, и для обоих будет приятно увидеться снова в самом ближайшем будущем, возможно, пообедать вместе, возможно, в греческой таверне, в Саммертауне? Тогда же договорились о месте и времени: 12 (двенадцать) часов дня в фойе «Рэндольфа».

Где же еще?

Как обычно (когда речь шла о намеченной встрече), он был на месте за десять минут и немного постоял в фойе, разговаривая с швейцаром Роем, которого поздравил с награждением медалью Британской империи. Через четверть часа он спустился по ступеням гостиницы и несколько минут простоял не двигаясь на мостовой, напротив Эшмолеанского музея, и мысли его отчасти вращались вокруг него и его бывшего хранителя англосаксонских и средневековых древностей, но больше всего, по правде говоря, он думал о Шейле Уильямс. И двадцать минут первого, заметив, что уже третий раз за минуту он смотрит на часы, Морс вернулся в фойе и несколько минут простоял там, сам не зная зачем. В двадцать пять минут первого он спросил портье, не оставляли ли ему записки. Нет! К половине первого он отчаялся и решил утопить обманутые надежды в баре.

Подойдя к его дверям, он заглянул внутрь и — замер как вкопанный. У стойки, с большим пустым стаканом в поднятой левой руке, оперевшись правой о плечо моложавого (с бородой!) человека, сидела Шейла Уильямс, она соблазнительно закинула ногу на ногу и интимно склонилась к партнеру.

— Если настаиваете! — услышал Морс ее голос и увидел, как она подвинула стакан по стойке.— Джин, большой, пожалуйста! Никакого льда, только полстакана тоника... Вот так!

Морс отступил назад, почувствовав, как его охватывает волна абсурдной и бессильной ревности, с которой он ничего не мог поделать. Совершенно ничего. Как раненый олень, он потащился в фойе, где написал короткую записку («Срочное полицейское задание, отменить нельзя») и попросил Роя отнести в бар — минут через пять — и вручить некой миссис Уильямс, некой миссис Шейле Уильямс.

Рой кивнул. Он здесь, в гостинице, уже сорок пять лет. Вот почему королева удостоила его медали. Он понимал почти все. Он думал, что понял и это.

Морс быстро миновал Брод-стрит, «Кингс-Армс», Холиуеллский музыкальный салон, тыльную сторону Нью-колледжа, повернул налево на Лонгуолл-стрит и ярдов через двести вошел в деревянные ворота Холиуеллского кладбища. Могилу он нашел много быстрее, чем Ашенден, а за приземистым кустом обнаружил конверт, оставленный Ашенденом. На вложенной в конверт белой карточке были аккуратно написаны четыре строчки. Положив конверт на место, он медленно вернулся на Холиуелл-стрит, где направился прямо в «Кингс-Армс» и заказал (как то же самое сделал до него Ашенден) кружку горького «Флауэра». Он все еще продолжал думать о Шейле Уильямс и в какой-то момент чуть не побежал в «Рэндольф» посмотреть, не сидит ли она все еще в баре.

Но не побежал.

И постепенно мысли о миссис Шейле Уильямс стали куда-то уходить, и их место заняли четыре грустные строчки, найденные им рядом с небольшим каменным крестом на Холиуеллском кладбище:

Аквалангисты ныряли у гостиницы «Форель» целых четыре дня, а потом оставили поиски Волверкотского Языка. И правильно сделали, потому что Эдди Стрэттон (которому предъявили обвинения в лжесвидетельстве и попытке помешать отправлению правосудия) мог бы остановить поиски в самом начале. Получилась как бы двойная страховка — он выдрал оставшийся рубин и незаметно спрятал его под шелковой подкладкой гроба Лауры. В Нью-Йорке его планы несколько поломали, но ведь драгоценность останется там, куда ей деться? Где бы и когда бы Лауру ни похоронили. Разве может кто-нибудь заподозрить такое? Конечно же нет. Нет же, конечно, думал Стрэттон. Но все же не мог отделаться от образа человека, который сумел тогда во всем разобрался.

Да, один-единственный, наверное...