Драгоценный дар

12

Детектив Стэтсон вышел из здания Восьмого участка и остановился на ступенях, наблюдая за отъездом трех патрульных машин. Он с наслаждением несколько раз глубоко вдохнул ледяной воздух. Голова гудела после долгих и утомительных бессонных часов, проведенных в тесном и продымленном помещении.

Уф! И когда только парням запретят курить во время допросов? Как они только выдерживают? Будь я шефом полиции, давно бы наложил запрет на курение во всех помещениях участка, лениво размышлял он, пытаясь проветрить прокопченные никотином легкие. Атмосфера покинутой им десять минут назад комнаты для допросов была настолько тяжелой, что даже отравленный выхлопами воздух чикагских улиц казался целительным озоном.

Марк провел всю ночь на ногах, стоя у стекла, разделяющего помещение на две половины, и внимательно наблюдая за работой коллег.

Надо отдать ребятам должное, они настоящие профессионалы. И не их вина, что расследование было задушено почти что в зародыше. Кремер жаловался, что даже не успел допросить всех, кого собирался, когда материалы срочно затребовали из прокуратуры. Нет, когда в полицейскую работу вмешивается политика, все идет наперекосяк. Но теперь-то зато все в порядке.

Хорошенький удар ждет этого подлеца утром, когда он приедет на работу, злорадно подумал Марк и направился к машине. Уселся, завел мотор и уже совсем было собрался тронуться с места, как вдруг вспомнил, что обещал позвонить, как только все закончится. Достал из кармана аппарат, набрал номер. Несмотря на ранний час, ему тут же ответили. Он коротко изложил факты и тут же простился с собеседником.

Ну вот и все, теперь можно отправляться. Десять минут езды по пустынным в предрассветный час улицам, и он окажется у заветной цели.

Марк был уже на полпути к ней, когда понял, что от всей его одежды исходит тяжелый табачный дух. Резко затормозил, посидел минуту в нерешительности, потер рукой щетинистый подбородок и только тогда уже развернулся и поехал домой.

Душ, бритье, переодевание и предшествующая ему обычная охота за чистым бельем и рубашкой, а также приготовление и употребление кофе заняли у него чуть больше часа.

Когда же он наконец вышел из квартиры и снова уселся за руль, то обнаружил, что бак почти пуст. Ему пришлось заскочить на заправку и немного подождать в очереди. Но к тому времени, когда он во второй раз двинулся в сторону Мичигана и Лонг Шор-драйв, наступил час пик.

Так и получилось, что к особняку Десмондов он подъехал в начале десятого.

Вирджиния приоткрыла глаза, потянулась и тут же застонала от судороги в ноге. Наклонилась, чтобы потереть ее, и ощутила сильную боль в спине.

Где это я? — удивилась было она, но, выпрямляясь, ударилась головой о край стола, потом увидела светящийся монитор и все вспомнила.

О боже, я все проспала! — в отчаянии подумала несчастная. И так ничего и не решила! И тут же поняла, что, как часто бывало и прежде, решение пришло к ней само собой, во сне.

Она внимательно обдумала его, оглядела, чуть ли не обнюхала со всех сторон и пришла к выводу, что сообразно с ним и будет действовать. После этого составление признания, казавшееся непосильной задачей всего несколько часов назад, стало лишь парой пустяков.

Скорее, скорее, скорее, мысленно подгоняла себя Вирджиния, торопливо стуча по клавишам. Сейчас самое главное — выиграть время. Пусть Кристин почувствует себя в безопасности.

Ничего, я потерплю, потерплю, уговаривала она себя. Пусть будет процесс, пусть меня осудят. Это хорошо. После приговора Крис успокоится, поймет, что больше ей бояться нечего, и думать забудет о моем мальчике. Тогда-то я и скажу обо всем мистеру Бернштейну, а он передаст Марку. Вдвоем они придумают, куда и как его спрятать, и добьются пересмотра дела. Да, так будет лучше всего.

Наконец, когда признание было готово, она включила принтер и дала команду на печать, а сама побежала собираться.

В четверть десятого элегантно одетая миссис Вирджиния Десмонд кинула последний взгляд в зеркало, поправила шляпу, аккуратно сложила в конверт распечатанные и подписанные страницы, спрятала их в сумочку, где уже лежал сверток с драгоценностями, взяла ключи от машины, открыла дверь и…

— Джинни, любовь моя! — просияв, воскликнул Марк, который как раз поднял руку к звонку.

Она вздрогнула, побледнела и попятилась.

— Что с тобой, милая? — с беспокойством спросил он, на минуту позабыв, что она не может его слышать. — Хотя, что же я, дурак, спрашиваю? Ты, наверное, измучилась, дорогая? И злишься, что я не приезжал, да? Времени не было ни секунды, буквально ни секунды. Ну не сердись, не сердись, любовь моя, все уже кончилось. Все уже в порядке, — торопливо произнес Марк, но замолчал, видя, что его слова и само присутствие не только не успокаивают, а, как будто наоборот, пугают ее еще больше.

Оживление быстро сбежало с его лица, оставив вместо себя выражение тревоги.

Марк схватил Вирджинию за руку, втащил внутрь, с силой захлопнул дверь и потянул за собой в библиотеку. Молодая женщина следовала за ним, не оказывая видимого сопротивления. Он почти грубо втолкнул ее в кресло, включил компьютер и быстро набрал слова:

Вирджиния, что случилось? На тебе лица нет.

Она сидела без движения, безучастно глядя на монитор, но ничего не видя.

Марк был поражен произошедшими в ней переменами. При их расставании три дня назад Вирджиния буквально лучилась от счастья, была полна веры в него и надежд на светлое будущее, несмотря даже на то, что он сказал о возможной необходимости бегства. Она ведь так и написала тогда: «Я верю в тебя, Марки. И люблю. Всем сердцем, всей душой. Навсегда! До последнего вздоха!». Он прожил последние восемьдесят четыре часа воспоминаниями об этих ее словах.

Сейчас же перед ним сидела безжизненная кукла, раздавленная свалившимся на нее грузом. Что же произошло, пока его не было? Неужели она успела подумать и до такой степени испугалась того, что ей все же придется бежать, скрываться? Странно… и как-то не похоже на нее…

Он сделал еще одну попытку.

Джинни, любимая моя, пожалуйста, скажи, что с тобой случилось. Ты рассердилась, что я так долго не приезжал?

Она по-прежнему не шевелилась. И ему стало нехорошо — от страха за нее. Он встал, подошел к ней, встряхнул за плечи и указал на экран.

Ее взгляд сконцентрировался, и глаза покорно прочли написанные им слова. Вирджиния тяжело вздохнула, подняла руки, положила пальца на клавиши.

Ничего не случилось, Марк. И я не рассердилась. Просто после твоего ухода у меня было время как следует подумать, и я решила, что дурно пользоваться твоим чувством. Я не достойна твоей любви, Марк. Прочти, и ты все поймешь сам.

И с еще одним тяжелейшим вздохом она открыла файл с текстом своего признания. Он быстро просмотрел четыре страницы убористого текста и закрыл глаза. Неужели это на самом деле происходит? Но это же невозможно. Невозможно!

Я ничего не понимаю, Джинни. Зачем ты это написала? Это же ложь. От начала и до конца. Каждое слово.

Сердце Вирджинии истекало кровью, но она заставила себя насмешливо улыбнуться.

Я обманула тебя, Марк Стэтсон. Обманула, а ты попался как наивный простак. И ты бы погубил и себя, и свою карьеру, спасая меня от заслуженного наказания, если бы я сама не призналась.

Зачем же ты это сделала? — машинально спросил он, хотя это было уже не так и важно.

Важно было то, что он опять оказался в дураках. Он поверил в возможность счастья, в то, что и его — неуклюжего, неряшливого, брюзгливого копа — может полюбить прекрасная женщина, нежная и чистая как сама любовь. По-настоящему полюбить, на всю жизнь, сильно и преданно, не благодаря тому, какой он, а вопреки. И естественно, ошибся. Естественно…

Ему хотелось изо всех сил двинуть кулаком по собственной физиономии.

Какой же ты жалкий идиот, Марк Стэтсон, с едкой, злой насмешкой сказал он себе. Ты заслужил этот позор, эту боль, этот бесславный финал. Целиком и полностью. Надеюсь, теперь ты на всю жизнь избавишься от иллюзий по поводу прекрасного пола.

Я устала. Устала жить без слуха и голоса. И поняла, что сделала ошибку, согласившись на идею Бернштейна, чтобы ты расследовал это дело. Потому что с тобой я лишусь еще и денег. В любом случае. Либо мне пришлось бы бежать с тобой в какую-нибудь глушь, либо ты в конце концов все равно узнал бы, что это я сделала. И так и сяк денег мне не видать. Ради чего я тогда терпела и унижалась?

Какая же ты дрянь, Вирджиния Десмонд! Жадная и расчетливая дрянь! А я-то, дурак старый, поверил тебе…

Карие прекрасные глаза затуманились слезами.

Господи, за что Ты посылаешь мне такое испытание? — взмолилась она. Почему вынуждаешь причинять ему такую боль? Ему, которого я люблю больше всех на свете? Ему, ради которого готова на что угодно?

На что угодно? Так ли это? Да готова ли ты просто поверить в него настолько, чтобы открыть тайну?

Но она не моя! — в отчаянии мысленно вскричала Вирджиния.

Нет, именно твоя. Это ты придумала, что надо молчать и скрывать. Ты, и никто другой, явственно возразил чей-то голос. Неужели Создатель отозвался?

Но Кристин же сказала…

Вот-вот, какой-то Кристин ты веришь больше, чем ему. Ему, которого якобы любишь, а на самом деле безмерно терзаешь, унижаешь, оскорбляешь своим поведением. Который пошел бы на что угодно, лишь бы ты жила. Даже на преступление! Ты не имеешь права даже на его снисходительность после всего, что наговорила, не то что на любовь!

Она не выдержала грозного, обвиняющего голоса, вскочила, кинулась к Марку, обхватила его за шею обеими руками и разрыдалась, мысленно умоляя простить ее, простить, простить…

Он был ошеломлен ее порывом и сидел молча и неподвижно, ничего не понимая. Гнев и обида растаяли и исчезли, смытые потоками покаянных слез молодой женщины. Он поднял ее, посадил к себе на колени и начал утешать, покачивать, поглаживать пышные рассыпавшиеся волосы, вытирать пальцами горячую соленую влагу.

— Ну-ну, Джинни, малышка, не надо, не плачь, — шептал Марк. — Не надо, моя родная, успокойся. Все хорошо, все в порядке, тебе все это просто приснилось. Не плачь, любовь моя, не терзай себя. Все позади.

Вирджиния хоть и не слышала его слов, но зато ощущала биение его сердца, ласковые движения его рук и поняла, что он простил ей глупые, жестокие и неискренние слова. И она всхлипнула еще раз, другой, третий, потом прижалась к нему, подняла мокрое лицо и наконец решилась взглянуть ему в глаза.

Они сияли таким чувством, что у нее закружилась голова.

Губы Вирджинии шевельнулись, желая выразить то, что давно бурлило и кипело в ее груди, не находя выхода, но, не сумев издать ни единого звука, сказали все по-другому — жарким, страстным поцелуем.

Когда влюбленные сумели все же оторваться друг от друга, оба дышали так тяжело, будто только что закончили марафонскую дистанцию.

О, Марки, прости меня, — едва переведя дух, начала Вирджиния. — Я не должна была говорить тебе этих гадких и подлых слов. Но я… я просто не знала, что мне делать.

Не волнуйся, любовь моя, это я, как последний дурак, попался на твою удочку, А ведь мне уже давно все известно.

Известно? Что? Что тебе известно?

Эдвина призналась во всем. Сегодня утром, — напечатал Марк и гордо посмотрел на свою возлюбленную. — Не скрою, это моя заслуга. — Тут он засмущался и скромно добавил: — Но это не важно. А важно то, что обвинение против тебя будет снято сегодня в первой половине дня. Наверное, уже снято. Ты свободна, любовь моя, свободна от всех подозрений, обвинений, наветов и прочих инсинуаций. Свободна!

Вирджиния смотрела на слова, появившиеся на экране монитора, широко открытыми глазами, ничего не понимая. Потом покрылась мертвенной бледностью и ответила:

Эдвина?! Но, Марки, ты ошибся. Это не Эдвина. Я все знаю, Марки, знаю, что там произошло.

И она поспешно и как можно короче изложила все, что узнала от Габриэллы, и то, что вспомнила самостоятельно.

Марки, она сказала, что убьет его, если я проговорюсь. Пойми, как только станет известно, что Эдвина арестована, Крис ни перед чем не остановится. Она сумасшедшая, Марки, опасная сумасшедшая. Ты должен сделать что-нибудь, что угодно, чтобы защитить моего Джерри. Она убьет его, убьет!!!

Успокойся, любовь моя. Я знаю, что это Кристин. И за ней уже выехали. А Джерри уже третий день находится под наблюдением. Ты веришь мне? Правда, ему ничто не грозит. Эд по моему совету нанял охрану для него. В этот санаторий даже мышонок сейчас не проберется, не показав удостоверения личности. Но, полагаю, в настоящий момент это излишне. Кристин уже должна быть в участке. Я сам видел, как на задержание отправились целых три машины. Ну же, родная, успокойся, не дрожи. Хочешь, я позвоню в участок и спрошу, привезли ли ее?

Вирджиния закивала, вскочила, кинулась к одному телефону, но тут же вспомнила про другой, ближе, и рванулась в противоположную сторону. Марк, смеясь, поймал ее, прижал к себе, достал свой аппарат, набрал номер и коротко переговорил.

Все в порядке. Ее взяли. Не дома, правда. Арест Эдвины испугал ее и заставил пуститься в бегство, но скрыться ей не удалось. Это не так-то просто. Вот нас с тобой никогда бы не нашли, — хвастливо заявил он, сунул руку в карман и достал оттуда два паспорта. — Посмотри-ка.

Вирджиния взяла документы, но не открыла.

Скажи, Марки, это точно? Что Кристин арестована? Ты уверен?

Я разговаривал с Кремером. Это было поначалу его дело, пока прокуратура не вмешалась, он его и заканчивает.

А Джерри? Ты уверен, что…

Марку очень хотелось хоть на короткое время расслабиться, забыть обо всем тягостном, гнетущем и страшном, связанном с убийством Лайонела Десмонда, и вкусить хоть капельку заслуженного удовольствия, но беспокойство Вирджинии должно было быть развеяно. В самую первую очередь.

И он снова взялся за телефон, связался со службой безопасности, охраняющей санаторий, потребовал, чтобы один из сотрудников сходил и лично убедился в том, что ребенок жив и невредим. Только после этого Марк заверил возлюбленную, что с ее братом все в полном порядке.

Если хочешь, я сейчас же отвезу тебя к нему, чтобы ты убедилась собственными глазами.

Но Вирджиния, к его безграничной радости, покачала головой.

Думаю, тебе необходимо отдохнуть. Ты же не спал всю ночь, насколько я поняла, — написала она. — Давай поднимемся в мою спальню, там тебе будет удобно. А я подумаю, чем бы таким вкусным накормить тебя. Габриэлла сегодня не придет, я отпустила ее на два дня.

Марк внимательно посмотрел ей в лицо, пытаясь прочесть на нем ответ на свой безмолвный вопрос, но не увидел ничего, кроме загадочной улыбки Джоконды. Он тяжело сглотнул, немного покраснел, с шумом выдохнул и неуверенно кивнул. Сделал шаг в ее сторону, протянул руку, но она легко ускользнула и подбежала к двери. Повернулась, поманила его за собой. Он последовал, как зачарованная крыса за волшебной дудочкой Нильса, и снова попытался схватить ее. Но Вирджиния лишь рассмеялась и отошла еще на пару шагов, остановилась и кинула ему такой красноречиво-призывный взгляд, что Марк едва не задохнулся.

Ну иди же, иди скорее, мы так долго ждали, приглашал этот взгляд. Подходи ближе, смелее, тебя ждет награда, заверял этот взгляд. Ну же, не сомневайся, уговаривал этот взгляд. Что же ты медлишь? Неужели я тебе не нравлюсь? Посмотри на меня повнимательнее, разве я не хороша? — дразнил этот взгляд. Ты мой герой, ты мой спаситель, ты мой возлюбленный, ты мой желанный, признавался этот взгляд и манил, манил, манил…

О да, ей и не нужно ничего говорить. Ее глаза, эти прекрасные, изумительные, красивейшие в мире глаза говорят яснее любых слов, думал Марк, приближаясь к ней и снова протягивая руки, но опять ловя лишь воздух.

Она снова ускользнула, взбежала на несколько ступенек, обернулась и вопросительно посмотрела: что же ты медлишь? Жестом позвала за собой. Еще две ступеньки, и опять оглянулась. И еще поманила.

Он следовал за ней, останавливался и снова продолжал путь, с радостью поддерживая ее игру, повинуясь малейшему жесту, движению брови, полунасмешливому подергиванию уголка рта.

Так они добрались до дверей спальни и на несколько мгновений замерли у порога, словно не решаясь перейти свой Рубикон.

Но вот Марк словно очнулся, сделал быстрое, почти незаметное движение, схватил ее на руки и прижал к груди.

— О, Джинни, — прошептал он и жадно впился губами в ее губы, приоткрывшиеся в ожидании его поцелуя.

Он длился и длился — секунды, минуты, почти часы… По крайней мере, так показалось обоим.

Не отрываясь от невыразимой сладости ее рта, Марк ногой распахнул дверь и вошел, приоткрыв один глаз, увидел кровать, и понес к ней свою драгоценную ношу, свой трофей, свою добычу, вырванную в тяжелой борьбе у безжалостного рока. Он нежно положил ее на прохладные простыни, разжал руки, чуть-чуть отстранился и долго-долго смотрел, наслаждаясь ее изысканной, изящной красотой.

Наконец с губ Вирджинии сорвался тихий стон. Руки ее поднялись, потянулись к возлюбленному, желая и прося, призывая и предлагая. Губы безмолвно зашевелились, но он каким-то чудом сумел прочесть то, что они пытались сказать «о, Марки»…

Последний барьер, разделявший их, пал, не выдержав натиска взаимной страсти. Они начали срывать друг с друга одежду, не думая, не рассуждая, не заботясь ни о чем, кроме одного — утоления истерзавшей, измучившей их жажды любви.

— Джинни, Джинни, Джинни… — лихорадочно шептал он, трясущимися от нетерпения руками пытаясь расстегнуть какие-то крючки, мешающие ему добраться до восхитительной округлости ее высокой груди.

Она сделала легкое движения, и жалкий клочок ткани прекратил сопротивление и упал на пол, отброшенный безжалостной рукой хозяйки.

Марк задохнулся, дрожащими пальцами провел по нежной шелковистой коже груди, наклонил голову, осторожно, нежно обхватил губами твердый сосок и начал ласкать его языком. Но руки его не бездействовали — они гладили, изучали, исследовали каждую выпуклость и выемку ее тела, желанного, бесценного, упоительного сокровища, которое принадлежало теперь ему и только ему.

Она отдалась никогда прежде не изведанной нежности таких прикосновений, растворилась в них и выгибалась им навстречу, прося только об одном — продолжать, продолжать, продолжать…

Пальцы ее скользнули по сильной спине, по мускулистым плечам и рукам, чуть стеснительно и неуверенно коснулись твердого живота и двинулись вниз. Они уже почти добрались до желанной цели, но были решительно остановлены.

Вирджиния разочарованно застонала и приоткрыла глаза.

— Не спеши так, любовь моя, не надо. У нас впереди много времени, — сказал Марк, но она в ответ лишь высунула кончик розового языка, и он тут же прекратил сопротивление, обхватил тонкое запястье и сам направил ее руку туда, куда она так старалась попасть. — О да, Джинни, да… да… О, я хочу тебя, хочу тебя, хочу…

Он приподнялся над ней, взглянул в пылающее лицо, увидел, что губы ее отвечают снова и снова «да, да, да», помедлил еще секунду и медленно, невыносимо, нестерпимо медленно опустился, погрузился в жаркую и влажную плоть, принявшую его с радостью и благодарностью.

Любовники замерли, наслаждаясь единением, к которому так стремились, о котором так мечтали…

Но страсть не терпит промедления на пути к высшему наслаждению, и они уступили ее настойчивому требованию и задвигались, получая и отдавая, принимая и даря…

Ближе, ближе, еще ближе…

Быстрее, быстрее, еще быстрее…

Теснее, теснее, еще теснее…

Движения их становились все яростнее, стоны все громче, дыхание все чаще и горячее… И вот наконец, наконец, наконец — шепот, крик, вздох полного и окончательного обладания:

— О, Джинни, любовь моя, Джинни, Джинни, Джинни! А-а-а!..

И в ответ:

— О, Марки, я люблю тебя, люблю тебя, люблю…

Он упал на нее и замер, ослабевший и опустошенный, без сил, без мыслей, отдав всего себя, и долго лежал, наслаждаясь пульсирующим трепетом ее плоти.

Прошло несколько минут, и сознание начало медленно возвращаться к нему.

Марк приподнялся и внимательно посмотрел на расслабленное, удовлетворенное, блаженное лицо подруги. Она счастливо и немного мечтательно улыбалась.

Что это было? Действительно, он услышал те слова или…

Длинные ресницы затрепетали, карие глаза открылись, розовые губы шевельнулись и…

— Марки, ты чудо… настоящее чудо… Я обожаю тебя, любимый мой…

— Джинни! — Он вскочил и уставился на нее, не зная верить или не верить.

Она засмеялась — легко и радостно.

— Я же не зря сказала, что ты чудо! Ты не только подарил мне любовь, ты вернул мне мой голос.

Он упал на колени, схватил ее руки и принялся покрывать их поцелуями. А по его большому суровому лицу текли слезы — слезы огромного, непередаваемого, невероятного и невообразимого счастья.