Дрессировщики [авторский сборник]

Исследователи

Как-то раз, ещё будучи студентом-практикантом, я присутствовал на уроке Николая Николаевича.

Николай Николаевич стоял вытянувшись перед классом, чуть приподняв седую бородку клинышком. Белая, вся в вихрах и завитушках шевелюра его резко выделялась на фоне классной доски, а чёрная суконная блуза «толстовка» почти сливалась с ней. В правой руке он держал раскрытую книгу, в левой — пенсне на чёрной тесёмочке. Не глядя в книгу, чуть помахивая пенсне, он взволнованно читал:

Сидя на самой задней парте, я видел перед собой тридцать шесть затылков и по ним мог судить о том, с каким вниманием слушают ребята Николая Николаевича: тёмные и белобрысые, с косами и без кос — все затылки держались на слегка вытянутых шеях и были совершенно неподвижны.

Но вдруг два затылка — один рыжий, другой чёрный — оживлённо задвигались. Двое мальчишек, сидевших на одной парте, принялись указывать друг другу куда-то под потолок и оживлённо шептаться.

Николай Николаевич укоризненно взглянул на ребят. Те угомонились, но ненадолго. Вскоре рыжий поднял маленький грязный кулак и кому-то им погрозил.

Несколько учеников возмущённо взглянули на рыжего. Николай Николаевич нервно дёрнул бородкой в его сторону.

— Анатолий, голубчик! Если тебе неинтересно, можешь выйти из класса, но другим слушать, пожалуйста, не мешай, — сказал он сдержанно и продолжал чтение.

Дойдя до второй части стихотворения, Николай Николаевич понизил голос. Гневно поглядывая на класс, он стал читать медленно и тяжело:

— Хи-хи! — раздалось в классе.

Николай Николаевич захлопнул книгу.

— Я не могу… — заговорил он подрагивающим голосом. — Я не могу продолжать урок при таком отношении к творчеству Михаила Юрьевича! Я убедительно прошу Анатолия выйти из класса и не мешать коллективу работать.

Рыжий мальчишка сидел за своей партой не шевелясь.

— Толька! Выйди! Слышишь? Выходи, Толька! — закричало несколько голосов.

Толька вздохнул на весь класс и направился к двери.

— Виноват! Минутку! — проговорил Николай Николаевич. — Подойди, пожалуйста, сюда.

Мальчишка повернулся и подошёл к учителю. Маленькое лицо его было светло-малинового цвета, на нём такие же рыжие, как волосы, поблёскивали веснушки, и из этого пёстрого окружения тоскливо смотрели небольшие голубые глаза.

Николай Николаевич осторожно приподнял кончик красного галстука, висевшего на шее Анатолия.

— Что это такое? — спросил он.

— Галстук, — тихо сказал мальчишка.

— Какой галстук?

— Пионерский.

Мальчишка не проговорил, а прохрипел это, но все в классе услышали его.

Николай Николаевич серьёзно посмотрел на класс:

— Обращаю внимание товарищей пионеров на это явление. Анатолия прошу подождать меня возле учительской.

Николай Николаевич умолк и протянул руку с пенсне по направлению к двери. Мальчишка с напряжённой физиономией вышел из класса.

— Безобразие! До чего разболтались! — пробормотал Николай Николаевич, снова раскрывая книгу.

Но в это время сдержанно засмеялся один ученик, потом другой, третий, и через несколько секунд уже громко хохотал весь класс. Все смотрели туда, куда только что глядел пострадавший Анатолий.

Посмотрел туда и Николай Николаевич. Посмотрел и я.

На стене, под самым потолком, была вентиляционная отдушина, прикрытая железной решёткой величиной с тетрадь, и за этой решёткой маячило человеческое лицо.

Николай Николаевич сразу притих. Мягкими шажками он сошёл с кафедры и стал напротив решётки, заложив руки за спину.

— Эт-то что такое? — проговорил он очень тихо.

В коридоре раздался звонок. Учебный день кончился, но в классе царила такая же тишина, как и в начале урока.

Физиономия за решёткой быстро уплыла в темноту.

Николай Николаевич почти выбежал из класса. Я бросился за ним.

Мы разыскали дворника, узнали от него, что попасть в вентиляционную систему здания можно только через котельную, и вместе с ним спустились в подвальный этаж. Дверь котельной оказалась запертой. Николай Николаевич шёпотом спросил дворника:

— Матвей Иванович, могу я узнать, как они сюда попали?

— Стало быть, через окно, — ответил тот, ковыряя ключом в замке.

Вошли в котельную. Там было прохладно, пахло сажей. Слева, высоко от пола, светились два окна с покатыми подоконниками, справа стояли два бездействующих (был май), коричневых от ржавчины котла. В конце помещения кирпичная стена имела выступ, похожий на огромную голландскую печь. Внизу на выступе имелась металлическая дверка, тоже похожая на печную, но только гораздо больших размеров. Дворник молча указал нам на неё.

— Николай Николаевич… — начал было я.

— Тш-ш!

Мы услышали шорох и все трое тихонько спрятались за котёл. Послышалось два приглушённых голоса:

— Ну, чего ты там застрял?

— Погоди! Я за что-то зацепился.

Железная дверца приоткрылась, и из неё выполз худенький мальчишка лет двенадцати с тонкой, очень серьёзной физиономией и давно не стриженными волосами, серыми от осевшей на них пыли. Следом за ним — другой мальчишка, толстый, круглоголовый. Он выглядел примерно на год младше первого.

Оба они принялись хлопать ладонями друг друга по бокам, по спине, и пыль, поднявшаяся от их костюмов, образовала целое облако.

— Знаешь, меня Николай Николаевич, наверно, узнал, — сказал толстый мальчишка. — Я заглянул к нему в класс, а он как увидит да ка-ак закричит: «Это что та…»

Николай Николаевич, стоявший, согнувшись, за котлом, молча выпрямился. Выпрямились и мы с дворником. У обоих мальчишек челюсти отвисли от ужаса.

Заложив руки за спину, учитель приблизился к ним.

— Итак, что вы тут делали, позвольте узнать? — ровным голосом спросил он.

Мальчишки молчали. Толстый рассеянно смотрел на кирпичную стену подвала, тонкий шевелил носком ботинка валявшийся на полу кусочек кокса.

— Ну-с, я жду!

Толстый поднял на Николая Николаевича полные грусти выпуклые глаза и, снова опустив их, прошептал:

— Исследовали…

— Просто лазили, — тихо поправил его товарищ.

— И для этого сбежали с урока?

«Исследователи» молчали.

— Блестяще! — сказал Николай Николаевич. — А знаете ли, дорогие, как можно назвать ваш поступок? Растратой государственных средств! Да, да! Самой настоящей растратой государственных средств. Государство тратит огромные деньги, чтобы дать вам образование, чтобы сделать из вас людей, а вы что делаете во время занятий? И сами не учитесь и мешаете другим! Как это можно назвать?

Толстый растратчик государственных средств тихонько заплакал. Тонкий наступил каблуком на кусочек кокса и принялся сверлить им цементный пол.

— Идите! И прошу подождать меня возле учительской.

«Исследователи» бесшумно вышли из подвала. Николай Николаевич обратился к дворнику:

— Матвей Иванович, надо запереть эту дверцу. Этак много любителей найдётся.

— Да тут был замок… Не знаю, куда делся.

— Очень вас прошу: сейчас же найдите новый и повесьте.

Мы с учителем остались одни. Николай Николаевич прошёлся по котельной и улыбнулся, покачивая головой.

— Ужас, что за народ! — вздохнул он.

Он помолчал, оглядывая котельную, причём бородка его резко дёргалась во все стороны, потом вздохнул и заговорил мягко, задумчиво:

— Да, милый вы мой, удивительно всё-таки жизнь устроена! Тридцать лет преподаю в этой школе, смотрю на эти отдушины с решётками и ни разу не подумал, что у меня под боком такой лабиринтище.

Он ещё раз осмотрелся кругом, нагнулся и зачем-то заглянул под котлы.

— Вот вы живёте в доме, живёте десятки лет. Уж, казалось бы, вы должны знать его до последней балки, а вы и сотой части не знаете. А потом вот такой… как бы вам сказать… шпингалет открывает вам глаза. А? Милый мой, разве не удивительно?

Я кашлянул и сказал:

— Да… Конечно…

Николай Николаевич теперь прохаживался по котельной и размахивал в воздухе пенсне:

— В конце концов, настоящая любознательность, то есть чисто биологическая страсть к познаванию мира, живёт в человеке очень недолго… Лет с пятнадцати-шестнадцати мы уже перестаём замечать весьма многие окружающие нас явления. Мы сосредоточиваем своё внимание на… как бы вам, милый мой, сказать… на весьма узкой сфере этих самых явлений… М-да!

Николай Николаевич остановился, надел пенсне и принялся разглядывать выступ в стене.

— По всей вероятности… — Он помолчал, соображая. — По всей вероятности, такая система вентиляции в современных домах не строится. Стены слишком тонкие. А это… Вы посмотрите — это же целый лабиринт!.. — Он подошёл ближе к выступу. — Очевидно, это основной, центральный, так сказать, канал… Или шахта. Как вы думаете? А? От него идут ответвления…

Николай Николаевич открыл железную дверцу и нагнулся, заглядывая в неё:

— И в этих ответвлениях… в этих ответвлениях создаётся своего рода сквозняк…

Голос Николая Николаевича стал глуше, потому что он совсем влез в отверстие и теперь стоял выпрямившись в шахте.

Мне стало скучно:

— Пора, Николай Николаевич. Может быть, пойдёмте…

— А вот тут скобы есть, — донеслось из отверстия, — чтобы лазить… Удивительно, как всё предусмотрено! Очевидно, для… Гм! Гм!

Бормотание Николая Николаевича стало ещё глуше и отдалённей. Я сунул голову в отверстие:

— Пойдёмте, Николай Николаевич. Уже, наверно, из школы все ушли.

Откуда-то сверху, из темноты донёсся голос:

— Гм! Вы только посмотрите: это шахта… Идите-ка сюда. Да нет, вы идите сюда. Вот здесь, на стене, металлические скобы, так вы по ним. Вы обратите внимание, как здесь всё предусмотрено… Да вы лезьте сюда. Вот здесь, около меня, уже боковой ход…

Я подумал, что старик обидится, если я его не послушаюсь, и, нащупав скобы, полез во тьму… Вскоре я коснулся головой ботинка Николая Николаевича.

— Виноват, — сказал он.

В это время внизу, в котельной, послышались шаги.

— Николай Николаевич, идёт кто-то, неудобно.

— Тш-ш! — прошипел Николай Николаевич.

Мы притихли. Шаги приблизились. Громко хлопнула металлическая дверца, что-то лязгнуло, потом щёлкнуло. Шаги, на этот раз чуть слышные, удалились.

Если раньше можно было видеть слабо освещённый низ шахты, то теперь наступила абсолютная, кромешная темнота.

— Милый вы мой, — забормотал над моей головой Николай Николаевич, — мы, кажется, большую оплошность допустили.

— А именно?

По всей вероятности, это дворник приходил.

— И он запер нас?

— Да, голубчик, насколько я могу предположить, он запер нас.

— Гм!

— Да-а!

Мы помолчали. Николай Николаевич завозился наверху:

— Вы разрешите мне спуститься? Всё-таки, знаете ли, седьмой десяток.

Я сполз по скобам вниз, за мной — педагог. В узкой шахте мы стояли вплотную друг к другу.

Я потрогал дверцу:

— Заперта, Николай Николаевич.

Он вздохнул:

— Милый вы мой, как это всё нехорошо получается!

Опять помолчали. Потом я предложил:

— Кричать надо.

— Кричать? Гм! Да… Кричать… Но, знаете, уж больно это будет… как бы вам сказать… непедагогично. Вы же сами понимаете: занятия кончились, но много детей ещё осталось, кто в кружках, кто в читальне, а мы будем кричать, и в каждой комнате услышат… «Что такое? — скажут. — А это Николай Николаевич в трубу забрался и голос подаёт». Неловко.

— Так что же делать?

— Честное слово, ничего не могу придумать, милый вы мой! Поверите ли, со мной никогда подобных приключений не случалось.

Я сказал, что охотно верю. Я начинал злиться.

Николай Николаевич дотронулся до моего плеча:

— Знаете что, голубчик? Вы человек молодой, ловкий. Может быть, вы слазите в какой-нибудь боковой канал и тихонько, не поднимая шума, скажете кому-нибудь: так, мол, и так, случилось такое досадное происшествие… А? Я вам буду очень признателен за это.

Что ж делать? Я снова нащупал шершавые скобы и стал карабкаться в потёмках наверх, жалея, что у меня нет спичек. С каждым движением на меня сыпались какие-то соринки, было очень пыльно, и я чихал. В темноте я не видел, на какую высоту залез, но когда я добрался до первого бокового хода, то мне показалось, что я вишу над бездонной пропастью.

Боковой канал был четырёхгранной трубой длиной метров в шесть. В конце его сквозь решётку проходил свет. Я лёг на живот и стал протискиваться в тесной трубе, засыпанной пылью, кусочками извёстки и кирпича. Когда я добрался наконец до решётки и стал смотреть через неё, то долго не мог понять, к какому помещению попал. Всё оно было заполнено какими-то перегородками. Когда же понял, то полез обратно. Вылезая из трубы, я выгреб своим телом кучу сора, и он полетел вниз. Николай Николаевич закашлял, зачихал, потом бодро спросил:

— Ну, каковы результаты?

— Раздевалка, Николай Николаевич.

— Жаль, жаль!

Долго я ползал по пыльным и тесным ходам этого дурацкого лабиринта и каждый раз попадал или к совершенно пустому классу, или к классу, где занимался какой-нибудь кружок. В конце концов я подполз к учительской. Там вокруг большого овального стола сидели все педагоги школы и слушали выступление директора — высокого человека в кавказской рубахе. Поспешно отступая от учительской, я заметил, что есть ещё один канал, перпендикулярный тому, по которому я полз. Я залез в него, добрался до решётки, заглянул сквозь неё и сразу дёрнулся назад.

Совершенно измученный, я опустился на дно шахты:

— Плохо, Николай Николаевич!

— Никого не нашли?

— Нашёл. В учительской заседание педсовета.

— Ох! А я, выходит, не явился.

— А рядом с учительской — трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор.

Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал:

— Всё ещё меня ждут.

— Мы помолчали с минуту.

— Итак, милый мой, что же вы предложите?

— Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской.

— О, милый мой, что вы!.. — взволнованно зашептал Николай Николаевич. — Вы всё-таки войдите в моё положение… Директор наш и все педагоги — милейшие люди, но… как бы вам сказать… едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика…

— Эх, Николай Николаевич, а кто их сможет понять, эти причины!

— М-мда… Конечно… Но… Нет, я против этого. Категорически против.

— Ну так что же… Этим вашим мальчишкам говорить?

Николай Николаевич ответил не сразу:

— Видите ли, голубчик… При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход… Они очень хорошо относятся ко мне, но в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми… Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут… И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую…

— Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил.

— Нет, почему же «бросьте». Вы знаете, я нашёл выход: отправляйтесь сейчас к ним…

— К кому?

— К ребятам, разумеется… И скажите, что Николай Николаевич попал в такую беду и обращается к каждому из них как… ну, как человек к человеку. Причём обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними всё равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как… человек к человеку, а не как педагог или там начальство…

— Бросьте, Николай Николаевич! Если вы говорите, что кричать непедагогично, то уж… Только что их распекали за это дело, а сами…

— Ну, знаете, милый вы мой, у вас какие-то устаревшие взгляды просто. Они прекрасно знают, что я распекал их за пренебрежение к занятиям, а не за вполне естественную любознательность, здоровую страсть к исследованиям. Если бы, голубчик, не было этой страсти, Америка не была бы открыта.

— Тогда уж лучше сообщить о нашем положении кому-нибудь одному из них, а не всем троим. Но вот как это сделать?

— Не надо! Один разболтает. Обязательно разболтает. А трое — никогда. Ступайте! Ступайте! Они поймут. Только прежде всего возьмите с них слово, что всё останется в тайне.

— Всё-таки тайну нужно сохранить?.. — пробормотал я.

— Ничего не поделаешь. Нужно считаться… как бы вам сказать… со своего рода условностями. Ступайте, дорогой. Ступайте!

Николай Николаевич тихонько подталкивал меня, пока я снова не полез по скобам во тьму.

Добравшись до нужной решётки, я долго смотрел через неё на мальчишек. Они уже не разговаривали, а переминались с ноги на ногу, тоскливо поглядывая в конец коридора. Рыжий Анатолий присел на корточки у стены, вынул из кармана карандаш и принялся грызть его, отдирая зубами мелкие щепочки.

Долговязый «исследователь» вентиляционных каналов проговорил:

— Да не придёт он. Уже, наверно, из школы ушёл.

Рыжий даже не взглянул на него:

— Да, «не придёт»! Не знаешь, так молчи уж!

— А что?

«Исследователи» сели рядом с Анатолием.

— А то! Ты в четвёртом?

— В четвёртом.

— Он у вас не преподаёт ещё. Вот перейдёшь в пятый, тогда узнаешь!

Рыжий некоторое время трудился над своим карандашом, потом вдруг повернулся к «исследователю»:

— Знаешь, какое самое первое правило для хорошего педагога? Никогда с детьми не трепись зря. Сказал — и делай. А Николай Николаевич знаешь какой педагог? О нём в «Пионерке» писали.

— Знаю. Только строгий очень, — вздохнул толстый.

— Не будешь с нами строгим, так мы всю школу разнесём.

Рыжий снова принялся за карандаш. Я лежал в своей норе, таращил на них глаза и глотал от волнения слюну. Лишь минуты через две я собрался с духом и прошептал:

— Мальчики!

Они не услышали. Толстый опять заговорил:

— А кто это молодой такой? С ним был.

Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони.

— Ерунда. Практикант.

Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть.

— Мальчики! Ребята! — шепнул я уже погромче.

Все трое дёрнули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул:

— Во! Ещё один!

Анатолий швырнул в решётку мусор, оставшийся от карандаша:

— Тебе здорово всыпят! Их уже поймали.

— Ребята!.. Мальчики!.. Я не то… Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Одним словом, я к вам по поручению… Ну, от Николая Николаевича… Вернее, не от Николая Николаевича, а… тьфу, чёрт!

— Чего ты там бормочешь? — спросил толстый.

— Я говорю… Видите ли, какая штука… Николай Николаевич… Ну просто к вам обращается. Он вопрос о вас всё равно поставит… Тут маленькая неприятность вышла… Одним словом, нас заперли… Дворник запер. И вот мы… нечаянно, конечно, запер…

Рыжий вдруг перестал скалить зубы.

— Вы кто? Практикант? — догадался он.

— Ну конечно, практикант! — обрадовался я и стал говорить более внятно. — По некоторым причинам, ребята, мы с Николаем Николаевичем оказались запертыми в этой штуке. И вот Николай Николаевич обращается к вам с просьбой выручить нас, но так, чтобы никто не знал.

Все мальчишки просияли, как будто я предложил им ехать на Северный полюс.

— Где заперли? Ту дверку? — спросил тощий мальчишка.

— Ну да. Внизу.

Толстый от восторга ударил приятеля по спине:

— Вот это Николай Николаевич!

Анатолий тянул их обоих за рукава:

— Пошли! Пошли!

— Сейчас выручим, — сказал толстый.

Вся тройка собралась было умчаться, но я остановил их:

— Только, ребята, Николай Николаевич просил дать честное пионерское, что вы никому ни слова.

Анатолий кивнул головой:

— Конечно! А как же!

Выбравшись из канала и спустившись к учителю, я услышал возню за дверцей и возбуждённый шёпот:

— Ты гвоздём! Гвоздём его надо!..

Через полчаса Николай Николаевич сидел за партой в пустом классе. Возле него стояли трое мальчишек и смотрели на него во все глаза. Разговор о трудовой дисциплине, о том, как дорог каждый час учёбы, был закончен.

— Нет, голубчик. Я думаю, что твоё предположение неверно, — говорил Николай Николаевич, укладывая пенсне в футляр. — Теоретически, может быть, и возможно, что такая система вентиляции способствует поддержанию более или менее одинаковой температуры во всех помещениях, но практически… Ведь ты, наверно, обратил внимание, что…

Толстый мальчишка перебил его:

— Николай Николаевич, а зачем вы туда полезли?

Николай Николаевич посмотрел на него, потом улыбнулся:

— Знаешь, в старину говорили: лукавый попутал…

— Гы-ы! — хором сказали мальчишки и вполне удовлетворились его ответом.