Дрессировщики [авторский сборник]

Под сценой

— Пчхи! — послышалось в темноте.

— Тише! Услышат! — сердито зашипел Кира.

— Пы… пыль… прям… прямо не могу!.. — сдавленным шёпотом ответил Сеня и снова чихнул в ладонь.

Под школьной сценой было темно и очень пыльно. Ребята ползли во мраке по толстому слою мусора. Ладони их то и дело нащупывали какие-то щепочки, неизвестно как попавшие сюда бумажки и тряпки. Помост над ними гудел и дрожал, потому что старшеклассники наверху составляли столы для президиума. На обоих приятелей всё время сыпались какие-то соринки, за головы их цеплялись клочки паутины.

Усталые, вспотевшие, они добрались до передней стенки просцениума и легли перед ней животом прямо на мусор.

— Здорово, а? — прошептал Кира. — Для настоящего журналиста главное — энергия и находчивость!

— Ага, — также шёпотом ответил Сеня. — Лишь бы только нас к Ивану Лукичу не отволокли за нашу находчивость.

Оба приятеля действительно подвергались большой опасности быть отправленными к директору. Сегодня устраивался вечер бывших учеников этой школы. Сегодня здесь должны были собраться люди, окончившие школу год, и пять, и даже двадцать пять лет назад. Во избежание тесноты и беспорядка Иван Лукич строго-настрого запретил пускать на такие вечера кого бы то ни было, кроме старшеклассников, а Кира и Сеня учились в пятом классе.

В низкой дощатой стенке, перед которой они лежали, было довольно много щелей, и ребята могли глядеть в зал. Там хлопотало несколько старшеклассников, торопливо выравнивая ряды скамеек, а из-за двери, ведущей в коридор, уже доносился гул многочисленных голосов, слышались взрывы смеха, приветственные возгласы.

— Минут через десять начнётся, — сказал Кира.

— Пчхи! — послышалось вдруг где-то совсем близко.

«Журналисты» вздрогнули и притихли. Немного погодя Кира тихо спросил:

— Кто там?

— Я, Иванов, — ответил приглушённый мальчишеский голос.

— Какой Иванов?

— Это Лёшка Иванов, — догадался Сеня. — Ну, тот… из шестого «А».

— Лёшка, это ты?

— Я. Ползите ко мне. У меня хорошо видно.

При слабом свете, пробивавшемся сквозь щели, ребята наконец разглядели мальчишку, лежавшего недалеко от них. Оба подползли к нему.

— Тоже на вечер? — спросил Сеня.

— Ага.

— И мы тоже. Знаешь, сколько мы всяких опасностей сейчас пережили!

Сеня рассказал Лёше о том, как они после уроков бросились в зал, а оттуда на сцену, где стояла бутафорская печь из фанеры, на которой во время спектаклей ездил Иванушка-дурачок. Друзья спрятались в печке, проделали в ней дырочки, чтобы смотреть через них в зал, и очень радовались, что нашли такое хорошее убежище. Но потом пришли старшеклассники и начали готовить сцену к вечеру.

— Они, значит, поволокли её куда-то, печку эту, — продолжал Сеня. — А мы, значит, пошли вместе с ней. Знаешь, как трудно!.. Согнутые… Темно… Да ещё чтоб ногами не шаркать. А они всё не могут печке места найти: таскают да таскают, а мы всё ходим да ходим… Думаешь, легко? Кирка мне все ноги ботинками отбил.

— Тут, главное, трудность в том, — заметил Кира, — что никак не угадаешь, куда её повернут: идёшь, идёшь прямо, а её вдруг влево как дёрнут!.. Вот и тыркайся тут! Еле выбрались из этой печки. Минут тридцать сидели, пока подходящий момент нашли… А ты как сюда пробрался?

— Никак. Убежал с шестого урока и прямо сюда.

Глаза ребят постепенно привыкли к полумраку.

Все трое уже могли отчётливо видеть друг друга.

Лёша, крупный, широкоплечий, лежал на животе, подперев ладонями подбородок. Толстый, маленький Кира положил перед собой блокнот и сосредоточенно чинил над ним карандаш, а Сеня, такой же маленький, как Кира, но худенький, востроносый, беспрестанно вертелся, ложась то на бок, то на живот, поглядывая то в зал, то на своих соседей.

— Лёшка, а ты сюда зачем пришёл? Просто так?

Лёша слегка пожал плечами.

— Может быть, просто так, а может, и не просто так, — ответил он загадочно.

— А мы сюда по делу. Корреспондентами. Кирка у нас редактор отрядной газеты, а я фоторепортёр. Ты знаешь, что кандидат в депутаты в нашей школе учился?

Лёша быстро повернулся к Сене и пристально посмотрел на него.

— Знаю, — ответил он медленно.

Не знать об этом было трудно. По всем улицам сегодня были расклеены плакаты, призывавшие избирателей голосовать за кандидата в депутаты Верховного Совета СССР инженера Николая Ивановича Иванова, и ещё с утра ребята узнали, что товарищ Иванов окончил ту самую школу, в которой учились теперь они. На всех переменах только и слышалось:

— Кандидат Иванов в нашей школе учился!

— Вот каких людей выпускает наша школа: учился в нашей школе, а теперь — кандидат, в Москву поедет, в Кремле государственные дела обсуждать будет!

И на всех переменах ребята толпились в вестибюле перед вывешенным там плакатом, разглядывали портрет кандидата и десятки раз вслух читали биографическую справку о нём.

— Ну, знаю, — ещё медленнее повторил Лёша.

Кира потрогал пальцем кончик карандаша.

— Ну, вот мы и подумали: вдруг Иванов на сегодняшний вечер придёт? Это знаешь, какой хороший материал для стенгазеты!

— Если он придёт, так об этом даже в «Пионерскую правду» можно будет заметку написать. Понимаешь? На всю школу нам будет слава.

Лёша почему-то усмехнулся.

— Ну и дальше? — сказал он.

— Дальше? Дальше мы, значит, пошли к Лукичу и говорим: так, мол, и так, мы члены редколлегии, разрешите нам, пожалуйста, присутствовать на сегодняшнем вечере. А он нам знаешь, что ответил? «Ко мне, говорит, сегодня уже обращались человек двадцать членов редколлегий, больше тридцати фотографов и около пятидесяти всяких других. И все, говорит, заявляют, что им на вечер нужно не просто так, а по делу. Я, говорит, всех пустить не могу и сделать кому-нибудь исключение тоже не могу». Вот тут мы и решили тайком пробраться.

— Пусть хоть неприятности наживём, зато в стенгазете материал, — заметил редактор.

— Ага. «Победителей не судят», верно. Кирка? А если «Пионерка» наши материалы напечатает, тогда сам же Лукич нам спасибо скажет.

Все трое помолчали. Сеня вздохнул:

— Лишь бы он только пришёл!

— Может, и не придёт. Человек занятой, — сказал редактор.

Лёша вдруг протянул Сене руку и, глядя на него исподлобья, сказал:

— На что спорим, что придёт?

— А ты откуда знаешь?

— Ну, на что спорим? На что спорим, что…

Он не договорил. Зазвенел звонок. Ребята услышали, как дверь, ведущая в коридор, распахнулась. Все трое мгновенно приникли к щелям.

Через несколько минут большой школьный зал был почти полон. Юноши и девушки, люди средних лет и уже очень солидные «дяди» и «тёти» сидели на скамьях, ходили между рядами, кучками стояли в проходе между ними. Среди гражданских костюмов и платьев поблёскивали пуговицами и погонами мундиры военных, форменные кители железнодорожников, горных инженеров, моряков… Не отрываясь от щели, редактор взволнованным шёпотом говорил:

— Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три… Шестьдесят три орденоносца! А вот там Герой… Майор Дубов. И всех наша школа выпустила! Семён, здорово, а?

— Сеня не отвечал. Сосредоточенно сопя, он ползал вдоль щели, стараясь пристроить к ней плёночный аппарат.

— Кирка! Ой, Кирка! — зашептал он через минуту. — Щёлка узкая: объектив приставишь — в видоискатель ничего не видать, видоискатель приставлю — объектив в стенку упирается.

— На! Расширяй! — Редактор отдал фоторепортёру перочинный нож и снова приник к щели.

Сеня принялся лихорадочно ковырять доски маленьким лезвием. И ещё через минуту снова послышался его шёпот:

— Кирк! А Кирк! Я твой нож сломал.

Редактор не ответил. Он смотрел в зал. Там сотни людей, молодых и пожилых, с орденами и без орденов, отчаянно шумели. Какой-то гражданин и две гражданки махали руками и что было сил кричали только что вошедшей полной женщине:

— Кнопка! Вера! Вера Савельева, сюда!

— Панкратов! Витька! Мы здесь! — неслось с другого конца, и остановившийся в проходе полковник поворачивал в ту сторону голову, улыбаясь и приглаживая редкие прядки волос над лысым теменем.

Подобные крики раздавались всё время, потому что в зал то и дело входили новые лица. Педагогов встречали аплодисментами и ещё более громкими криками. Когда в зале появились Иван Лукич и старенькая преподавательница математики Анна Фёдоровна, все встали и хлопали до тех пор, пока директор и учительница не поднялись на сцену и не сели за стол президиума, громыхнув стульями над головами ребят.

— Чудно! Взрослые, а ведут себя совсем как маленькие! Правда, Кирка? — тихо заметил Сеня.

— Ничего удивительного: пришли в школу и вспоминают детство, — возразил редактор. Вдруг он весь как-то дёрнулся и быстро прошептал: — Вон! Пришёл!

Недалеко от двери стоял высокий, широкоплечий человек в синем костюме, с двумя орденами на груди. Он стоял, приподняв светловолосую голову, и, чуть прищурившись, оглядывал зал. Сначала на него никто не обратил внимания… Но вот в пятом ряду поднялся маленький рыжеволосый десятиклассник, посмотрел секунду на вошедшего и, неожиданно взмахнув рукой, звонко выкрикнул:

— Привет кандидату!

И тут головы собравшихся повернулись к человеку в синем. В следующий момент весь зал поднялся, и раздался такой грохот аплодисментов, что, казалось, стёкла в окнах вот-вот разлетятся осколками.

— Ура-а! Да здравствует! Ура-а! — вдруг отчаянно завопил фоторепортёр, то подпрыгивая на четвереньках, то колотя Киру по плечу.

А редактор от возбуждения порывался вскочить на ноги, громко бухал головой о помост, через секунду забывал об этом, снова вскакивал и снова бухал:

— Я сразу догадался (бух!), что это он. Я смотрел, смотрел, вдруг вижу — входит, а лицо (бух!)… а лицо вроде как знакомое! Эх, если бы выбраться отсюда и с ним (бух!) лично поговорить!.. И сфотографировать бы!..

Оба приятеля вертелись и шумели, забыв о том, что могут выдать себя, а Лёша лежал, не шелохнувшись, прильнув лицом к стенке, словно его приклеили к ней. Вдруг он повернулся к «журналистам» и, улыбаясь, сказал:

— Это мой отец.

— Где отец? — не понял Кира.

— Ну, Иванов, кандидат… Это мой отец.

«Журналисты» посмотрели друг на друга, потом снова уставились на Лёшу.

— Как так — отец? — спросил Кира.

— Ну да-а! Как же! Твой отец! — недоверчиво протянул Сеня.

— Не веришь? На что спорим? Ты сам меня вчера с отцом встретил. Около булочной. Ты ещё две сайки нёс.

Сеня помолчал немного и вдруг отчаянно заёрзал на своём месте:

— Ой, Кирка! Ой, верно ведь! Это же он! Это его отец! Ой!.. Только у него на портрете волосы чёрные, а у живого светлые… Ой, Лёшка! Чего ж ты молчал всё время? Чего ж ты молчал?

Лёшино лицо снова стало серьёзным. Он опять повернулся на живот и пожал плечами.

— А к чему говорить? Ничего тут особенного нет, — сказал он как можно равнодушней.

Редактор снова бухнул макушкой в помост.

— Вот это да! И никто в школе не знает?

— Никто. Я не такой человек, чтобы о себе распространяться.

Прозвенел звонок председателя. «Журналисты» слышали, как говорит о чём-то директор Иван Лукич, слышали, как выступают, сменяя друг друга, бывшие ученики и нынешние старшеклассники, слышали, как под гром аплодисментов поднялся на сцену Иванов и тоже о чём-то говорил… Слышали и ничего не запомнили.

— Кирка! Нет, Кирка, ты пойми! — волновался Сеня. — Вся школа только об Иванове сегодня и говорит, и никто не знает, что сам сын такого человека вместе с нами учится! А он ходит себе и молчит!

— Ничего удивительного! — гудел редактор. — Обыкновенная скромность. Лёша! Напиши нам статью о своём отце! Как он учился, как работал и как его избрали кандидатом. Напишешь, а?

— Ладно. Только времени маловато.

— Ты хоть как попало напиши. Кирка потом сам отредактирует. Эх! Сфотографировать его нельзя! Лёш!.. У вас классной руководительницей Анна Фёдоровна? Как она теперь гордиться должна, что ты в её классе, правда?

Они засыпали Лёшу вопросами, Сеня ахал и охал и приходил в отчаяние от того, что Иванова нельзя сфотографировать. Кира вслух мечтал о материалах, которые они поместят в стенгазете.

Наконец председатель объявил, что торжественная часть вечера окончена.

Зал снова наполнился гулом многочисленных голосов, шарканьем ног, шумом отодвигаемых скамеек и стульев.

Кира обратился к Лёше:

— Ты, значит, пришёл сюда на отца посмотреть? Как его школьные товарищи встретят?

— Н-ну, вообще пришёл, и всё!

— Чудак! — сказал Сеня. — Чего же ты прячешься? Сказал бы, что ты сын Иванова, тебя бы в один момент пропустили! — Сеня на секунду умолк, словно озарённый какой-то идеей, потом вцепился в Лёшин локоть и, пристально глядя на него, сказал: — Лёш! Можешь ты сделать нам большое одолжение?

— Какое?

— Давайте вылезем все вместе, ты нас познакомишь со своим отцом, я его сфотографирую, а Кирка обо всём расспросит. Согласен? Лёш!

Лёша помолчал в раздумье.

— Лёша! Ну Лёша! — тихо взмолился Сеня. — Лёша, сделаешь, а? Ведь если мы сами вылезем, нам попасть может, а с тобой ничего не будет. Лёша, знаешь, как я хорошо снимаю! Я тебе сколько хочешь карточек сделаю. Лёша, мы тебе так благодарны будем, просто не знаю! Лёша, а?..

Наверно, ещё с минуту Лёша молчал.

— Лёша! А это ведь идея! Устроишь, а? — сказал Кира.

— Ладно уж, устрою. — Он поднялся на четвереньки. — Вот такой уж я человек! Чего бы меня ни попросили, всё сделаю. Пошли!

Он пополз в темноту, туда, где находился люк, ведущий за кулисы. Оба «журналиста» с колотящимися от волнения сердцами последовали за ним.

Скоро все трое выбрались на поверхность и, остановившись за кулисами, принялись очищать пыль с костюмов, вытряхивать из волос застрявшие там соринки.

— Лёша, — тихо сказал Сеня, — у тебя какие-то цифры на лице.

— Где цифры?

— Вот здесь. Чернильные. Здесь вот — а квадрат и знак плюса, а здесь — скобка, знак равенства, а квадрат минус два а бе квадрат. И ещё есть… Только их не разобрать.

Лёша посмотрел на левую ладонь:

— Это я на руке формулы записал. Лицо потное, вот они и отпечатались.

Он вынул платок и тщательно протёр те части лица, на которых среди веснушек синели чернильные цифры.

— Пошли! — сказал он. — Вы, главное, от меня не отходите и ничего не бойтесь.

Сеня отвернул полотнище кулисы и выглянул на сцену.

— Ой! Там Анна Фёдоровна с твоим отцом разговаривает.

Кира и Лёша тоже выглянули из-за кулисы. Недалеко от них медленно прохаживались рядом маленькая, сухонькая учительница и высокий, широкоплечий Иванов.

Заложив руки за спину, слегка покачивая при каждом слове головой, Анна Фёдоровна говорила негромко, но, как всегда, отчётливо и немного отрывисто:

— Рада! Очень рада за тебя, голубчик! Горжусь. Большая честь. Большая честь и большая ответственность. Большие обязанности.

— Слышите? Слышите, как она?.. — прошептал Сеня.

— Н-да! — Учительница помолчала. — Только, дорогой мой, при всех твоих больших обязанностях не следует забывать и другие, не менее важные. Не следует.

— Именно, Анна Фёдоровна? — спросил Иванов своим мягким баском.

— Отойдём в сторону, голубчик! Не хотелось бы затевать сегодня неприятные разговоры, да уж что поделаешь! Ты ведь в школе бываешь раз в три года.

Учительница и инженер остановились в углу сцены, в каком-нибудь метре от ребят.

— Что-нибудь относительно Лёшки, Анна Фёдоровна? — с некоторой тревогой заметил Иванов.

— Именно, дорогой мой! По поводу твоего сына.

Кира и Сеня молча покосились на Лёшу, тот покосился на «журналистов» и тут же отвёл глаза. Уши его покраснели.

— Я слушаю, Анна Фёдоровна!..

— Так вот, дорогой мой, недовольна я твоим сыном. Да, да, недовольна! И тобой недовольна. Позволь уж мне прямо это сказать. Что это такое, голубчик? В пятом классе всё было как будто благополучно, а в шестом после летних каникул ну до того твой Алексей разболтался, просто никакого сладу с ним нет. Начал отставать. Вместо того чтобы подтянуться, выезжает на шпаргалках, обманывает педагогов, своих товарищей. Только вчера пришлось ему третью двойку поставить. Куда это годится?

— Я… я не знал этого, Анна Фёдоровна, — пробормотал Лёшин отец.

— Не знал? — медленно повторила Анна Фёдоровна и продолжала сначала совсем тихо, потом всё громче и горячей: — Не знал? Да какое ты имел право не знать? Ты что вообще думаешь, голубчик? Отдал ребёнка в школу — и можешь снять с себя ответственность за его воспитание? «Не знал»! Мать, как видно, не в силах одна на него повлиять и тоже очень занята, тоже много работает, а отец и носа в школу не покажет! Сын, вместо того чтобы готовить уроки, пишет дома шпаргалки, а отец знать не знает, ведать не ведает! На что это похоже! Я понимаю, конечно, у тебя дела, у тебя нагрузка, может быть, куда больше, чем у других, но позволь мне сказать, что воспитание ребёнка — твой прямой гражданский долг. А мой долг — напомнить тебе об этом. Так-то, дорогой!

Маленькая, седенькая учительница с сердитым видом расхаживала перед высоким, плечистым кандидатом и отчитывала его, а тот стоял, держа руки по швам, весь красный от смущения, и время от времени бормотал:

— Я понимаю, Анна Фёдоровна… сознаю… я займусь этим, Анна Фёдоровна…

Сеня выпустил из рук край полотнища. «Журналисты» с презрением взглянули на Лёшу, а тот растерянным взглядом посмотрел на ребят. Потом он повернулся, крадучись, балансируя на носках, добрался до люка и, не сказав ни слова, исчез в его тёмном отверстии.

Сеня вздохнул:

— Всё! Пошли!

И «журналисты» тоже направились к люку.

Молча все трое пробрались в потёмках к дощатой стенке, перед которой они провели весь вечер, молча улеглись на прежних местах. Наверно, минут десять никто не произносил ни слова, потом Лёша прошептал:

— Слушайте, вы!

— Ну? — отозвался Кира.

— Никому не говорите, что он мой отец. Не скажете?

— Очень нам нужно говорить! — угрюмо сказал Сеня. — Ты сам не проболтайся.

На сцене струнный оркестр старшеклассников заиграл вальс, в освобождённом от скамеек зале закружились пары.

А под сценой царило молчание.