Древняя Персия

Взгляд иранцев на мир и на место в нем человека унаследован от общего индоиранского периода и, похоже, в течение многих веков не подвергся существенному изменению. Необходимо все же соблюдать некоторую осторожность в суждениях, поскольку мы знакомжы с зороастрийской космогонией и космологией лишь по маздистским книгам IX—X вв. Те части «Авесты», которые дошли до наших дней, не содержат сообщений по этим вопросам, и, соответственно, влияние манихейского и маздейского учений не может быть полностью исключено. Идея деления мира на семь «кешваров» (регионов, частей) господствовала во время всей доисламской эпохи. Она представлена в многочисленных мифах и легендах и даже отразилась в работах арабских географов. В исламскую эпоху эта идея нашла отражение в знаменитом произведении Низами «Семь красавиц» (XII в.), в котором рассказывается история сасанидского царя царей Бахрама V Гура, сочетавшегося браком с семью принцессами семи различных стран; для них он построил семь дворцов, выкрашенных в цвета семи планет (владык семи дней недели).

Как любое устное сообщество, иранцы интересовались своим прошлым только с той точки зрения, насколько оно было связано с их современным положением, весьма умеренно. Любопытство к прошлому, без непосредственной связи с настоящим считалось зряшным делом, поэтому нередко возникали искажения реальных событий. Прекрасный пример, иллюстрирующий эту структурную амнезию персов, приводится в «Хвадай-Намак» (и также отражен в «Шахнаме»), официальной истории персидских царей, возможно составленной в VI в. по приказу сасанидских царей: детальное жизнеописание трех-четырех предшественников сасанидского царя царей Хосрова I (531—579) относительно точно и обильно, переходные династии Аршакидов, Селевкидов и Ахеменидов практически тонут в безвестности, а сведения о мифических и легендарных династиях Пешдадидов и Кейанидов (Каянидов) снова оказываются весьма обстоятельными, но они не основаны на реальном знании (и еще меньше на воспоминаниях) той эпохи. Переменчивое отношение персов к своему прошлому нашло отражение также в их способе измерять время: в то время как Ахемениды считали время по годам господства своих Великих царей, парфяне и Сасаниды ввели свои «эры», следуя примеру Селевкидов, правивших до них.

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ЗЕМЛИ

Согласно одному из мифов, унаследованных индоиранцами и переданных при помощи «Денкарта», «Книги веры» (IX в.), Фретон (авест. Трайтаона), царь из династии Пешдадидов и герой, потомок Джамшида (авест. Иима), разделил империю между тремя сыновьями: старший, Салм, получил, таким образом, западные страны (в более поздних мифах, идентифицировавшиеся с Рум, т.е. с Римом и Византией), второй сын, Тур, получил страны на севере и востоке, т.е.. Туран (позже идентифицировавшийся с тюркскими странами) и Китай, и, наконец, его младший и любимый сын Эрадж получил центральный регион (среднеперс. Хванирах), в который входил и Эраншахр.

Но, согласно «ортодоксальному» космогоническому зороастрийскому мифу, предки авестийских народов считали материальный мир (getlg) объектом, составленным из семи произведений верховного бога Ормузда Высшей Мудрости (авест. Ахура Мазда), каждый из которых находился под защитой одного из Амахраспандов, «бессмертных божеств» (авест. Амэша Спэнта, разновидность архангелов). Ормузд создал их в следующем порядке: вначале каменное (авест. асман) небо, задуманное как скорлупа яйца, окружающая все остальное; затем воды, заполняющие низ скорлупы; затем земля, плавающая в изначальных водах, как плоский диск; в центре земли находились единственное растение, единственный бык и первый человек Гайомард (авест. «смертная жизнь»), которого защищал сам Ормузд; наконец огонь, видимый на солнце и иных небесных телах, а также в форме невидимой жизненной силы, которая пронизывает весь космос. Вначале этот мир был статичным, и солнце неподвижно висело в небесной вышине, как в полдень.

Но Ахриман, злой дух (авест. Ангра Маинйю), живущий во тьме, атаковал создания Ормузда, пропоров небеса, загрязняя воды, выкопав яму в земле, оставив растение высыхать, убив быка и человека и заразив огонь дымом. И мир стал темным. В этот момент возникло движение: солнце и другие небесные тела начали вращаться, день и ночь чередовались, воды начали течь и очистились. Образовалось мифическое море Фрахварт (авест. Воурукаша, букв, «имеющее широкие заливы»), и земля была прочно закреплена корнями гор, проросших сквозь нее. Первой горной цепью, которая окружила мир, была Хара Березайти («возвышенный часовой», легко идентифицирующийся с Эльбрусом). Первое растение породило все остальные, из семени быка пошла вся животная жизнь, а сперма первого человека породила первую пару людей. Пошел дождь и разделил землю на семь кешваров, «континентов» (авест. karsuuar, букв, «участок, разграниченный пропаханной плугом линией»). Центральный континент — это «прекрасный регион Хванирах» (авест. Xvanira0a), населенный людьми. Он столь широк, как остальные шесть, вместе взятые, он превосходит их по благосостоянию и благополучию и отделен от них лесами, реками и горами. В его середине расположен пик Хара (авест. Hukairiia), место с идеальными условиями, порожденное от «корней» цепи, окружающей землю. Солнце, луна и звезды вращаются вокруг него, и у него 180 окон на востоке и столько же на западе, что соответствует 360 дням иранского года. Предположительно, от него отходит Чинвад, «мост Суда» (авест. Cinuuato paratu-, букв, «мост Сборщика»), по которому души праведных людей достигают неба. Так же как небо находится выше пика Хара, так и ад располагается внизу. С этой точки зрения пик функционирует как нечто вроде оси мира. По той же причине «дерево всех посевов» растет посреди моря Фрахварт.

Это мифическое разделение мира на семь частей, бесспорно, продолжало оказывать влияние на персидскую идеологию в разные исторические эпохи, несмотря на реальное сосуществование административной организации провинций и сатрапий: Дарий I разделил свою империю на семь частей для того, чтобы распределить их между заговорщиками, которые помогли ему завоевать персидский трон (существуют ссылки на легенду о семи заговорщиках в начале парфянской эпохи, а также в аршакидскую и сасанидскую эпохи, кроме того, наиболее важные функции в стране находились в руках семи знатнейших семей). Разделение на семь частей, похоже, находит косвенное отражение в большой надписи Дария в Бехистуне/Бисотуне (и не только в ней), и можно предположить, что об этом делении знал Платон. Во времена Дария II (423—404 гг. до н.э.), в арамейском документе, происходящий из Египта, управляющий обозначается как «защитник седьмой части». К концу сасанидской эпохи Хосров I (531— 579) в рамках своих военных и административных реформ разделил территорию Эраншахра на четыре географические части (среднеперс. paygos), согласно основным направлениям: север (среднеперс. abaxtar), восток (среднеперс. xvarasan), юг (среднеперс. nemroz), и запад (среднеперс. xvarvaran). Эта непродолжительная реформа послужила моделью для военных реформ в Византии при Ираклии (610— 641). Введение четырехчастного деления империи Сасанидов, долгое время бывшее известным только на основании арабо-персидских и среднеперсидских источников посгсасанидской эпохи, недавно было подтверждено появлением на рынке нескольких административных сасанидских печатей той эпохи.

КАЛЕНДАРИ

Иранцы в доисламский период использовали главным образом две различные календарные системы. Измерение времени у Ахеменидов до парфянской эпохи было основано на счете дней, лунных месяцев и лет, в то время как Сасаниды и зороастрийцы использовали календарь, основанный на днях и годах. Для удобства лунный месяц в 29 дней 12 часов 44 минуты в среднем был округлен до 30 дней. Так как календарный год приблизительно на 11 дней длиннее, чем лунный год из двенадцати лунных месяцев, пользователям календаря первого типа приходилось вставлять время от времени дополнительный месяц, в то время как в зороастрийском календаре год состоял из 365 дней, т.е. из 12 месяцев по 30 дней, плюс дополнительно 5 дней. Данный тип календаря опережал на день движение солнца один раз в каждые четыре года.

Надпись Дария I в Бехистуне в первый раз свидетельствует о существовании луно-солнечного древнеперсидского календаря с двенадцатью месяцами по тридцать дней. Система эта была основана на лунном вавилонском календаре, в котором названия месяцев были просто заменены древнеперсидскими названиями (которые, возможно, уже существовали к тому времени). Названия месяцев, смысл которых остается часто неопределенным, имеют, по всей видимости, связь с естественными временами года, сельскохозяйственными работами или были связаны с культово-религиозной практикой. О вставке дополнительного месяца имеются свидетельства на эламитских табличках Персеполиса, но трудно сказать, следовали ли персы эламитской и вавилонской системам или у них было свое собственное решение. В какой-то момент V в. до н.э. древнеперсидский календарь был заменен зороастрийским календарем, о его использовании есть свидетельства по крайней мере до начала господства Артаксеркса I (465—424 гг. до н.э.). Ахеменидская система не исчезла вместе с самими Ахеменидами? скорее всего, Александр Великий использовал македонский календарь в Иране, но Селевкиды снова приняли вавилонский календарь, заменяя оригинальные названия греческими.

Месяцы древнеперсидского календаря[7]

Та же система была применена Аршакидами (которые его использовали одновременно с зороастрийским календарем, по крайней мере с начала I в. до н.э.) одновременно с использованием греческих надписей в надписях на монетах.

Солнечный зороастрийский календарь (применявшийся также Сасанидами в их «гражданском» году), имел местные варианты в Каппадокии, Армении, Согдиане, Хорезме, Бактрии и Систане. Некоторые думают, что этому солнечному календарю предшествовал, возможно, лунный календарь из тринадцати месяцев по двадцать семь дней. Помимо ежегодного добавления пяти дней, теоретически приходилось вставлять промежуточный месяц каждые 116 или 120 лет (вопрос спорен), для того чтобы исправить ежегодный излишек в четверть дня (6 часов).

Вначале дозороастрийский год делился на два сезона (авест. ratu-, среднеперс. gah), зиму из десяти месяцев и лета из двух месяцев (стоит вспомнить, что это, без сомнения, отражало положение в период, когда доавестийские народы еще помнили свою жизнь в северных степях между Оксом и Яксартом). В более поздний период, после миграции этих народов на юг, «Видевдад» — отводит пять месяцев (зима) и семь (лето) на каждый из двух основных сезонов. С праздниками в середине и в конце год будет впоследствии разделен на шесть сезонов, по два месяца каждый.

Между тем среднеперсидские (зороастрийские и) манихейские тексты упоминают также названия известных нам четырех времен года и объединяют двенадцать зодиакальных знаков в четыре группы по три знака: весна (среднеперс. vahar), лето (среднеперс. hamln), осень (среднеперс. padez) и зима (среднеперс. zamestan).

Месяцы разделены на четыре периода по семь или восемь дней, начинающихся или заканчивающихся днем «творца Ахура Мазды». В манихейском тексте месяц разделяется на три период,а согласно основным фазам луны: растущая луна (среднеперс. «новая луна»), полнолуние (среднеперс., «середина луны») и новолуние (среднеперс. «невидимая луна»).

Дни зороастрийского календаря

Зороастрийский день подразделялся на пять gah («вахт», авест. asniia-ratu-): Havan — «утро», Rapihvin — «вторая половина дня», Uzerin — «вечер», EbsrOsrim — «от захода солнца до полночи», USahin — «от полуночи до восхода солнца». Короткий катехизис среднеперсидской эпохи, не имеющий датировки («Сборник советов древних мастеров»), рекомендует верующему деление дня на три равные части: первая треть — чтобы изучать мудрость благородных людей в религиозной школе, вторая греть — чтобы обрабатывать землю, и последняя треть — чтобы есть, развлекаться и отдыхать. Кроме того, пассаж в конце другого труда («Советы бессмертного Адурбада, сына Мараспанда») определяет выполнение тех или иных задач в определенные дни месяца. И наконец, в коротком тексте, озаглавленном Mah о Fravardln Roz I Hordad представлен даже лист отрывного календаря на «День Хордад месяца Фравардин» — день, особенно важный для маздейцев прошлого и настоящего.

То же авестийское слово Ьабга, использовавшееся как единица расстояния и имевшая смысл «[четверть] парасанга», употребляется также для того, чтобы измерять время. Действительно, известно, что парасанг — это расстояние, которое пехотинец мог покрыть за час, поэтому в более поздний период это слово стало означать «час». На самом деле эта единица варьировалась в зависимости от времени года и географической широты, так как она соответствовала двенадцатой части дня, между подъемом и заходом солнца. Похоже, что у иранцев было три вида часа, соответствующие наиболее длинному дню года (1 час 20 минут), наиболее короткому (40 минут), а также среднему дню, т.е. дню равноденствия (1 час). Кроме того, манихейские тексты иногда разделяют час на 360 единиц по 10 секунд.

Невозможно сказать, был ли календарь, представленный здесь, зороастрийским по своему происхождению или зороастрийцы просто переняли его, добавив в него свои названия. Зороастрийский календарь (иначе называвшийся также «подвижный», «промежуточный») в любом случае существовал при Сасанидах, и маздейцы продолжали датировать годы в соответствии с царствованием последнего сасанидского царя царей, Ездегерда III, который начал свое царствование в 632 г., в котором персидский Новый год оказался 16 июня. Эта «эра Ездегерда» еще используется и в наши дни персидским сообществом в Индии.

СИСТЕМЫ ЛЕТОСЧИСЛЕНИЯ

Какой бы календарь ни использовался, общество всегда испытывает некоторую потребность соотнести различные важные события с настоящим моментом. Начиная со времени господства Кира, в течение последующих веков, персы датировали события, согласно годам правления того или иного великого царя. Связь с настоящим сразу становилась совершенно ясной, и, кроме того, такая датировка имела то преимущество, что она была понятна любому человеку в империи. Но у такой системы были также и неудобства, а именно, в том случае, когда цари властвовали не более года. Такое летосчисление теряло свою эффективность, например, в случае сбора податей и пошлин. По этой причине писцы начали исчислять годы владычества царей в календарных годах.

Селевкиды начинали новое летоисчисление от царствования Селевка I и его сына Антиоха I. Этот последний был вначале соправителем своего отца и продолжил впоследствии считать годы согласно его царствованию, даже после того, когда он остался один на селевкидском троне. Таким было начало селевкидской эры. В Иране и в других странах, которые приняли вавилонский календарь, эта эра начиналась с нового вавилонского года, т.е. 3 апреля 311 г. до н.э. (селевкидская эра). В Сирии и в западных регионах империи началом эры считался 312 г. до н.э. (селевкидская македонская эра). Аршакиды продолжили селевкидский отсчет времени, считая 1-й год своей эры от 65 года селевкидской эры. Парфянские суд и администрация датировали события согласно этой аршакидской эре, начало которой было зафиксировано в 247/6 гг. до н.э., в то время как в греческих поселениях хранили верность селевкидской эре (македонской). И наконец, двуязычная надпись (на среднеперсидском и парфянском) в Бишапуре (Bex-Шапур) говорит о начале сасанидской эры в 205/6 гг. н.э. Любопытно, что эта эра не началась с царствования Ардашира I (224—239/40) или его сына Шапура I (239/40—271 /2), но, вероятно, со дня восшествия на трон Папака в Стахре. Несмотря на существование своей, особой эры, Сасаниды, помимо ее, использовали систему датировки, согласно годам царствования того или иного монарха. В конце сасанидской эпохи эра эта была заменена уже упоминавшейся эрой Ездегерда (начало в 632 г.), и исламской датировкой (Хиджра, с начала 622 г.) которая отсчитывалась от даты исхода пророка Мухаммеда в Медину.

ИРАНСКИЕ ПРАЗДНИЧНЫЕ ДНИ

В доисламский период зороастризм был основной религией Ирана. В позднюю сасанидскую эпоху существовало шесть сезонных зороастрийских праздников (среднеперс. гаханбар), длившихся по крайней мере пять дней каждый, и среди них наиболее популярным был No(g) Roz (перс. Новруз), зороастрийский Новый год. Только его все еще празднуют в современном Иране. Как показывают названия, эти праздники были явно языческого происхождения и отмечали важные моменты жизни пастухов. В эти дни, согласно предписанным обрядам, предавали закланию животных, а их жир использовался как жертва огню, в то время как мясо, хлеб и освященные плоды съедались верующими. Праздник Нового года в день весеннего равноденствия был самым радостным, в этот день праздновалось создание огня под защитой Амахраспанда Адваришта. С ахеменидских времен это был также один из тех дней, когда подданные несли великому царю свои подношения. Среди многочисленных других религиозных празднеств, когда чествовались другие божества, только Митраган, праздник в честь Митры в день осеннего равноденствия, достигал популярности, сравнимой с популярностью Навруза. В парфянскую эпоху оба праздника без очевидной причины даже поменялись местами в календаре.

Праздники других религиозных общин отмечались более скромно и локально. Среди манихейских праздников, во время которых отмечались, преимущественно важнейшие моменты жизни создателя религии, одно торжество заслуживает того, чтобы о нем упомянули особо: праздник Бема, т.е. трона Мани (от греческого слово Ьёта— место, трон), в день весеннего равноденствия, нечто вроде манихейского праздника Пасхи (ему также предшествовали периоды бессонных бдений и постов), символизировавший страдания Мани и его вознесение на небо, к блаженной вечности.

РИТУАЛЫ ПЕРЕХОДА ИЗ ОДНОГО СОСТОЯНИЯ В ДРУГОЕ И ЭТАПЫ ЖИЗНИ

Иранские религии, в узком смысле, то есть зороастризм / маздеизм со всеми вариантами и манихейство, являются по своей сути дуалистическими и построены главным образом на мифе о битве между добром и злом. В обоих случаях учение о загробной жизни (как общей, так и индивидуальной) основывается на подробной космогонии, более или менее хорошо разработанной, поскольку в том и другом случае речь идет об искуплении. Зороастрийский апокалипсис, скорее всего, оказал сильное влияние на манихейскую трактовку загробной жизни и, без сомнения, на учение о загробной жизни иудаизма (и, следовательно, косвенно, на трактовку этого вопроса в христианстве и исламе). В целом маздеизм и манихейство длительное время оказывали влияние на религиозную жизнь Востока (даже после появления ислама), но это влияние было не одинаковым, так как маздеизм не знал особой миссионерской деятельности (по крайней мере в самом начале) и до V в. н.э. не был государственной религией, в то время как миссионерство является важным элементом манихейства. Мани и его ученики, Мар Аммо, Аддай и другие, прошли по всей Азии, и именно в этом Мани видел превосходство своей религии по сравнению с христианством, которое, по крайней мере в его время, не достигло еще восточного Ирана и пограничных с ним стран, и по сравнению с буддизмом, который не распространился до стран Запада. Влияние зороастризма, в котором существовали различные течения и ереси (среди которых зурванизм и маздакизм были всего лишь наиболее известными), проявилось прежде всего в виде интенсивных контактов с другими религиями во внутренней части (и вне) персидской империи. В целом персидские цари, от Ахеменидов до Сасанидасанидов, занимали позицию прагматической толерантности по отношению к другим верам, пока это не начало иметь политические последствия и не привело к волнениям и мятежам. Именно с этой точки зрения необходимо рассматривать, например, преследования манихеев и христиан в течение IV в., или иудеев в V и VI вв.

ЗОРОАСТРИЙСКОЕ УЧЕНИЕ «АВЕСТЫ»

РЕЛИГИЯ АХЕМЕНИДОВ

Поколения исследователей старались понять, были или не были Ахемениды зороастрийцами. Дискуссия, основанная, помимо всего прочего, на том наблюдении, что Ахура Мазда явно почитался как верховный бог в царских надписях, но имени Зороастра там не присутствовало, была трудной, и вопрос считался весьма спорным. На сегодняшний день много специалистов признают, что вопрос был неправильно поставлен, так как нет никаких сомнений в том, что Ахемениды обладали некоторыми знаниями относительно поздних авестийских понятий, которые они умышленно политизировали; среди других примеров можно привести то, что авестийский термин «хшатра» — «власть, сила» — получил в древнеперсидском новый смысл «империя» (все обладаемые и завоеванные территории), а древнеперс. драуга— «ложь», являясь ныне обозначением любого вероломного поведения, напоминает авест. Друг, но ее противоположность, древнеперс. рта, «правда, справедливость, правосудие, порядок» (авест. Аша), отсутствует в надписях Дария I, и о ней упоминается только в единственной надписи его сына Ксеркса I. Царские имена, которые принимали ахеменидские цари при вступлении на трон, начиная с Дария I, являлись, по всей видимости, именами, навеянными авестийскими текстами, таким образом, имя «Артаксеркс» объединяет обе идеи: рта- и кшата, упомянутые в «Авесте», и отличаются в этом смысле от имен его предшественников, Кира или Камбиза. Последний пример, иллюстрирующий политизацию авестийских идей, просматривается в брачной политике ахеменидов: поощряя брак между родственниками, почитаемый зороастрийцами идеальная форма брака, Ахемениды в то же время преследовали сугубо практическую цель — насколько возможно, ограничить влияние знати на царскую семью, не отдавая своих дочерей сыновьям знати.

В своих надписях Дарий I не перестает повторять, что все то, что он делает, было осуществлено волей/милостью/величием Ахура Мазды. Он представляется как правитель, избранный верховным богом в качестве его представителя на земле: так же, как Ахура Мазда — «великий бог», Дарий — «великий царь». Эта идея отражена также в монументальных рельефах и в рисунках на печатях. Хотя Ахура Мазда занимает в глазах Ахеменидов господствующее место в пантеоне богов, его присутствие нисколько не исключает присутствия «других богов, которые существуют» (формулировка древнеперсидского перевода утраченных авестийских текстов), которые, однако, оставались не известными до позднеахеменидской эпохи. Пришлось дожидаться находок надписей Артаксеркса II и Артаксеркса III, чтобы встретить ясное упоминание о божествах Анахите и Митре.

Толкование крылатого диска — либо простой крылатый круг, либо бородатый человек с крыльями, держащий круглый предмет в руках, который можно найти на многочисленных ахеменидских артефактах (печати, монеты, рельефы, и т.д.), происхождение которого восходит, помимо всего прочего, к египетскому ястребу Гору, — также весьма спорное.

Традиционная интерпретация эмблемы как образа Ахура Мазды кажется менее убедительной, чем толкование тех, кто видит в ней Фарнах/Хварнах, «харизму славы», светящуюся силу, гарантирующую успех и счастье, которой боги (в крайнем случае — Ахура Мазда) наделяют благородных (соответственно и царя).

Остается еще подчеркнуть значимость для царей культа огня, о чем свидетельствуют изображения на рельефах в царских гробницах, на печатях и монетах (не стоит забывать погашение священных огней во время смерти царя), так же как поклонение солнцу, о котором упоминают древние авторы.

МАЗДЕИЗМ АРШАКИДОВ

Мало информации о маздеизме (и о религиях вообще) сохранилось с периода конца ахеменидской эпохи до конца аршакидской эпохи. Можно сказать с уверенностью лишь то, что изображение Александра Великого в зороастрийской традиции крайне негативное, без каких-либо исключений. На это имелось множество причин. Он получил даже эпитет «проклинаемый» (мусульманское истолкование далеко не столь безапелляционно).

Ввиду македонского происхождения Селевкидов иранские боги не были для них, по всей видимости, столь же значимы, как для их предшественников и преемников из числа иранцев. Кроме того, Селевкиды ушли от зороастрийского календаря и во времена Антиоха III (223—187 гг. до н.э.) ввели династический культ. Похоже, что они продолжали активно поддерживать местные религиозные традиции (даже если именно в период Антиоха III и существовало несколько контрпримеров), было бы ошибочно думать, что существовало сопротивление их власти, базирующееся на религиозных мотивах.

При Аршакидах, самое позднее — во времена Митридата II (124/3—88/7 гг. до н.э.), важным центром маздеизма стала Армения, где развилась практика, отличная от культа, распространенного в Иране и в особенности в Фарсе. Необходимо отметить также другие отклонения — несколько веков спустя в Центральной Азии, у бактрийских кушан (с очень сильным буддийским влиянием на пантеон и антропоморфным представлением о Фарро — сиянии славы), или еще позже у современных маздеистских сасанидских единоверцев в Согдиане (подверженных эллинистическим влияниям при минимальной степени административной централизации и нормативной иерархии).

Среди характерных черт маздеизма аршакидской эпохи, о которых позволяют говорить археологические раскопки и литературные источники, можно назвать почитание воды и рек, культ царских предков или царское огнепоклонство (в Ассаке, на месте коронации первого царя Аршака, похоже, имелся вечный огонь, но вопрос о том, были ли у парное храмы огня, в настоящее время не имеет однозначного, твердого ответа). Есть свидетельства той эпохи об идентификации иранских богов с их греческими эквивалентами.

МАЗДЕИЗМ И ЗЕРВАНИЗМ САСАНИДОВ

Одна из серьезных проблем, с которой сталкивается специалист по маздеизму сасанидской эпохи, состоит в том, что письменные среднеперсидские источники (за исключением царских и частных надписей) датируются по большей части исламской эпохой (IX—X вв.) и, таким образом, не относятся к изучаемой эпохе. Вопреки этому факту информация по сасанидскому маздеизму, которой мы располагаем, более существенная, чем знания, относящиеся к предыдущим эпохам, даже при том, что многочисленные вопросы остаются без ответа.

Сасаниды приспособили искусство в идеологических целях в еще большей степени, чем даже их предшественники. Присутствие изображения алтаря огня на реверсах монет, сопровождаемого надписью «огонь, относящийся к X» — далее шло имя царя (до первой половины V в.), — составляет уже первый значимый указатель. В надписях на аверсах монет (до конца V в.), как и на царских надписях (IV—V в.), сасанидские цари царей явно провозглашали свою принадлежность к маздеистской религии. В отличие от ахеменидских царей Сасаниды не довольствуются больше утверждением в надписях, что они получили власть милостью Ахура Мазды, но доходят до утверждений, что сами являются потомками богов. На рельефах, изображающих сцены инвеституры, царь царей и бог (Ормузд, Михр) или богиня (Анахит) вручают царю его венец, символизирующий власть, при этом изображение богов одного размера с изображением царя. Цари царей владеют «харизмой царской славы» (среднеперс. хваррах) которая придает законность их царской власти.

Барельеф, изображающий инвеституру, помазание на царство Ардашира I (верхом слева) верховным богом Ормуздом (верхом справа)

Надписи первых Сасанидов или верховного маздеистского жреца Картира составляют достаточно большую часть маздеистской документации той эпохи: в них можно узнать, например, подробности относительно основания огней Бахрама Шапуром I и об установлении даров «для души» — постановления, подробно разъясненного в «Книге тысяч суждений». Эти дары, так же как и прибыль, полученная при реализации дарованных товаров (земли и т.д.) использовались для того, чтобы оплачивать обряды и необходимые жертвы для благополучия души умершего дарителя в загробной жизни. Если оставался излишек, то он использовался не только близкими родственниками или потомками покойного, но и для финансирования общественных работ, таких, как строительство мостов, дорог или каналов (в исламский период этот принцип был использован при учреждении вакфа). То, что использовалось для общества, шло на пользу души дарителя и увеличивало его заслуги.

Личные надписи Картира (оплаченные им лично, что он особо подчеркнул) свидетельствуют не только о деталях его собственной карьеры или о преследованиях им сторонников других религий, но и, определенно, подтверждают существование в то время представления о дуализме Ормузда/Ахремана. Они также предоставляют много информации о разных аспектах перехода к загробной жизни, множество деталей загробной жизни отдельной личности, такой, как она ощущалась маздеистами в начале сасанидской эпохи. Этот переход описан также в популярном труде «Книга о праведном Виразе» (где, помимо прочего, дано подробное описание неба и ада). Этот труд может считаться кратким пересказом того, что можно найти в поздних авестийских текстах.

Печать мобеда (священника) в сасанидскую эпоху

Традиционное понимание маздеизма как «государственной религии» в сасанидскую эпоху кажется очевидным, но это стало привычным только для периода с V в. Это изменение не привело к эволюции иерархической организации маздеизма (а также к добавлению административных и юридических функций духовенству) в сасанидскую эпоху и исходило (совершенно напрасно) из принципа статичности миропорядка. Впечатление тесной связи между троном и алтарем, еще более усиленное декларациями персоарабских авторов исламской эпохи, также обманчиво и на самом деле является ретропроекцией современного им положения вещей на сасанидскую эпоху. Остается добавить, что царь царей никогда не стоял во главе маздеистского духовенства — эту функцию выполнял всегда мобедан мобед, то есть «верховный жрец над верховными жрецами» — должность, известная начиная с IV в.

Помимо отдельных алтарей огня, использовавшихся Ахеменидами, Сасаниды, похоже, имели особые культовые строения с постоянно зажженными огнями внутри них, которые можно расценивать как храмы огня, но еще много вопросов остается без ответов. Многие из этих храмов огня, скорее всего, были конструкциями ranacahartaq (букв, «четыреарки»), квадратными строениями, увенчанными куполом, опирающимся на четыре арки. Принимая во внимание, что этот тип конструкции был использован также и в гражданской архитектуре, идентификация типа здания — религиозная или гражданская постройка — не всегда очевидна. Существовало три наиважнейших священных огня: Адур Фарнбаг, Адур Гушнасп и Адур Бурзэн-Михр, согласно среднеперсидским комментариям постсасанидской эпохи, соответственно, связанных со священниками, воинами и крестьянами.

Последний вопрос касается возможных симпатий Сасанидов к зурванизму (христианские выступления против сасанидского маздеизма нередко нацеливаются в зурванитскую мифологию). Этот вариант маздеизма, о котором нет никаких свидетельств до сасанидской эпохи, отводит центральную роль богу времени Зурвану, которого нет в древнеавестийских текстах, и который занимает весьма скромное положение в позднеавестийских текстах. В то время, как базовый маздийский генезис исходит из принципа, что пара враждебных богов — Ормузд и Ахреман — сосуществовали с самого момента создания, зурванитский миф относит их к предшествующей эпохе. В текстах и среднеперсидских комментариях сасанидского времени мало говорится о зурванизме, но, начиная с IV в. н.э., иногда находят весьма подробные записи зурванитской мифологии во вторичной литературе (греческой, армянской и сирийской) и третичной (арабоперсидской).

МАНИХЕЙСТВО

ДРУГИЕ РЕЛИГИИ

В течение почти тысячелетия, с начала ахеменидской эпохи (VI в. до н.э.) до последней трети сасанидской эпохи (VI в. н.э.), Древняя Персия была главным образом обществом устной традиции. Мифы древних иранцев демонстрируют даже некоторое недоверие по отношению к написанному слову, так как письменность не считается даром богов, но чем-то, вырванным у демонов. Письменность долгое время оставалась привилегией писцов на службе у царя и господствующего класса или священников. Эламитские таблички в ахеменидскую эпоху, как и арабо-персидские тексты в сасанидскую эпоху, позволяют фиксировать существование множества писцов с самой разной специализацией. В то же время письменная литература была мало развитые старинные рукописи редко были подписаны авторами. Прежде всего письменность использовалось для административных и экономических целей: это подтверждают архивы, обнаруженные археологами. Но с течением времени религиозное влияние на письменное слово усилилось. В III в. н.э., другими словами, задолго до маздеистов (зороастрийцев сасанидской эпохи), Мани был первым, кто признал значимость записывания своего учения.

В культуре, где письменность была привилегией меньшинства, процветало искусство аэдов, называвшихся в Иране в парфянскую эпоху gosan. Они, похоже, были одновременно бродячими актерами, музыкантами и певцами, которые рассказывали о подвигах царей и древних героев. После появления арабов этот род устного художественного творчества все в меньшей степени отвечал вкусам и ожиданиям людей, и постепенно профессия аэда исчезла, чтобы уступить место поэтам-писателям, которые столь сильно способствовали расширению известности классической персидской литературы. Но уже в IV в. н.э. все изменилось: письменность распространилась практически повсюду и даже маздеистские священники решили наконец записать «Авесту», передаваемую устно в течение более чем полутора тысячелетий. Важным показателем нового места, занимаемого письменностью в иранском обществе и в сознании священников, являются многочисленные маздеистские труды, в большинстве своем датируемые постсасанидской эпохой. Они приписывают создание письменности и, соответственно, запись «Авесты», Зороастру или его ученикам. Появление ислама, другой религии, имеющей книги, несомненно ускорило движение в этом направлении. К концу сасанидский эпохи обучение чтению и письму является частью воспитания священников и молодых аристократов (и не только тех, кто принадлежит к высшей знати и воспитывается при дворе, а также дехкан, мелкой знати).

Первым текстом, имеющим датировку, написанным на древнеперсидском языке около 520 г. до н.э., является большая надпись Дария I. С самого начала у Дария была потребность записать этот документ, узаконивающий его правление, на староперсидском, в то время как вначале он был составлен только на новоэламитском и нововавилонском языках (на языках предшественников Ахеменидов в Сузах и Вавилоне). Он хотел обратиться к своим подданным на своем собственном языке. Конечно, существует несколько коротких надписей основателя империи Кира, но имеются важные причины предполагать, что их автором был также Дарий. Все это, естественно, не означает, что Ахемениды были первыми иранцами, которые использовали письменность, так как древнеперсидский глагол nipaistanaiy — писать — мидийского происхождения, на что указывает группа согласных -st-. Однако, безусловно, они были первыми, кто использовал письменность для того, чтобы выразить мысль на своем собственном языке.

ЯЗЫКИ И СИСТЕМЫ ЗАПИСИ

«АВЕСТА», ЯЗЫК И ПИСЬМЕННОСТЬ

В этом калейдоскопе языков и письменностей, авестийский язык стоит особняком благодаря своему названию, которое не произошло от названия страны или народа, а получило его по наименованию свода текстов, в которых этот язык был использован. «Авеста» что означает, возможно, «похвала» или «знание (религиозное)» является названием группы священных книг, религиозного содержания. Вторая особенность, более важная, состоит в том, что «Авеста» писалась в течение длительного периода и невозможно локализовать один или несколько регионов ее создания. Кроме того, прежде чем быть записанным, текст передавался изустно в течение многих веков.

Язык, использованный в этих текстах, не единообразен. Можно отметить два хронологически и диалектически различных варианта: древнеавестийский язык семнадцати стихотворных «Гат» (откуда также пошло название «язык “Гат”» этой фазы языка) приписываемых Зороастру [«Ясна» 28—34, 43— 51 и 53] из «Ясна» Хаптанхаити [«Ясна» 35.3—41.6] и нескольких коротких молитв, содержащихся в «Ясна» 27. Все другие тексты, то есть большая часть «Авесты», написаны на более позднем авестийском языке. Датировка по Зороастру, даже если признать его историческое существование и относящуюся к нему датировку, очень спорная, но большинство специалистов высказываются сегодня за гипотетическую датировку существования древнеавестийского языка на стыке II—I тысячелетия до н.э. Более поздние тексты не были написаны единовременно: великие «Яшты» и оставшаяся часть «Ясн», которые мы относим к наиболее древней части текстов на позднеавестийском языке, приобрели окончательную редакцию, возможно, к началу ахеменидской эпохи (в любом случае, на несколько веков позже, чем «Гаты»), в то время как более поздние части, такие, как «Видевдат», были, без сомнения, созданы после ахеменидской эпохи. И в отличие от текстов на древнеавестийском свод текстов на позднеавестийском никоим образом нельзя считать монолитным блоком текстов. Даже лингвистические и стилистические особенности позднеавестийских текстов различны — одна группа текстов почти достигает уровня надписей Ахеменидов Дария или Ксеркса, другая же группа содержит много грамматических ошибок и слабого стилистического качества. В лингвистическом плане хронологическая разница между обеими фазами языка сосредотачивается в конечных гласных — в древнеавестийском языке они обычно долгие, тогда как в позднеавестийском они краткие (за исключением односложных слов). Можно обнаружить диалектный вариант в окончаниях прилагательного vlspa- «все, целое», склоняемого на древнеавестийском как имя существительное, а в позднеавестийском — как наречие.

Авестийский алфавит и фрагмент Ясны 47.4

Датировка авестийских текстов достаточно трудна, но их локализация ничуть не легче. Все, что мы можем сказать с уверенностью, это то, что язык не является диалектом персидского, даже при том, что именно на территории Персии была осуществлена запись текстов. Известно, что тексты «Авесты» содержат некоторые локализируемые и идентифицируемые географические названия, относящиеся к восточному региону Ирана. Для того чтобы более точно локализовать регион, где Зороастр осуществлял свою деятельность, выдвигались различные тезисы. В текстах можно достаточно четко выделить диалектные черты. Проблема состоит в том, что невозможно уточнить, в какой момент были внесены эти элементы (в момент создания текста, в ходе устной передачи, во время записи, или при копировании этих текстов? ).

История «Авесты», от создания до записи была зафиксирована сасанидскими и постсасанидскими комментаторами, но эти легенды кажутся ненадежными когда речь идет о наиболее древней ее части. Запись «канонического» текста «Авесты», похоже была выполнена в сасанидскую эпоху — это можно понять по лингвистическим и историческим признакам — по всей видимости, до VI в. н.э. Конечно, нельзя исключить вероятность более ранней записи (в аршакидский период, арамейским алфавитом?). Можно подозревать, что момент «переноса» «Авесты» с места разработки ее замысла, где-то в восточном Иране, на место, где она была записана, в Персии, относится к ахеменидскому периоду. Для записи была изобретена особая система письма ad hoc. Эта система включала 53 знака значительной фонетической точности и была изобретена, по всей видимости, для того, чтобы как можно точнее передать литургическое произношение сасанидских авестийских текстов. К несчастью, этот сасанидский прототип не сохранился. Наиболее древняя рукопись «Авесты» находится ныне в Копенгагене и датируется концом XIII в., но большая часть хорошо сохранившихся иных рукописей была скопирована между XVI и XVIII вв. Палеографический анализ позволяет отнести создание единой основной рукописи к IX—X вв.

В ходе перевозки многие тексты были утеряны, потому что они в тот момент не были скопированы. На основании информации из маздеистских книг той эпохи мы можем с уверенностью сказать, что свод авестийских текстов, который дошел до нас, представляет только часть первоначальной «Авесты», но традиционно упоминающаяся цифра потери трех четвертей текстов, скорее всего, все же является чрезмерной. Что бы там ни было, похоже, что наиболее старинные и наиболее важные части канонических текстов были спасены. Наступление ислама и регулярные ссылки маздеистов в Индию (а именно — в Гуджарат, с начала X в., где их называли «парсы»), бесспорно, спровоцировали потерю рукописей. Авеста в своем оригинальном состоянии включала 21 наск (книги), распределенные на три большие группы «Гатхи», литургических и юридических текстов. Вот книги, которые составляют нынешнюю Авесту:

«Ясна» («жертвоприношение»): компиляция литургических текстов в 72 главах (авест. хаити-, среднеперс. хад), среди которых стихотворные «Гаты» Заратуштры и «Ясна» Хаптанхаити («Ясна» в семи главах) в прозе являются наиболее старинными частями текста.

«Виспрад» («[Молитва ко] всем всевышним»): сборник формул воззваний к богам из 24 разделов, дополняющий «Ясну».

«Малая Авеста»: включает краткий перечень произведений для светских лиц и сборник формул молитв, используемых при различных обстоятельствах.

«Тридцать дней»: содержит перечисление богов-защитников на тридцать дней месяца зороастрийского календаря.

«Яшт» («Молитвы»): коллекция из 21 гимна со стереотипными формулами в начале и конце, включающая «великую» «Яшт», гимны важнейшим божествам (Анахита, Тиштрийа, Митра, Вэрэтрагнаит.д.).

«Видевдад» («Закон против дэвов»): достаточно поздний сборник из 22 глав, включающий религиозные законы, ритуальные предписания и правила очищения.

Другие, более малозначимые тексты, такие, как «Нерангестан» (с «Хербедестан»), учебник для священников по организации культа; «Вопросы», маленький катехизис; «Мы принимаем», сборник литургий над покойниками; или «Книга надписей», содержащая молитву, где описывается судьба души в загробной жизни.

В сасанидскую эпоху был выполнен перевод «Авесты» на среднеперсидский язык, сопровождаемый более или менее подробными комментариями: в случае, если речь идет о религиозной практике повсевной жизни, пояснительные примечания длиннее, в то время как догматические вопросы излагаются без лишних пояснений. Однако были переведены не все авестийские тексты. Мы располагаем только переводами «Ясны», несколькими переводами «Яшт», «Видевдат» и «Нерангестан» (авсестийские рукописи без перевода на средненперсидский именуются техническим термином «чистый»). Перевод буквально следует оригиналу, даже в синтаксисе, что дает повод рассматривать его как неловкий, иногда даже создающий ряд темных мест. Вся «Авеста» с переводом на средненперсидский и комментариями называется «Занд» («Знание, умение»). Маздеистские сасанидские священники начали понемногу забывать авестийский язык, и по этой причине возникла необходимость в глоссарии, таком, как «Фраханг-и Оим». В нем приведены авестийские слова с их эквивалентами на среднеперсидском. Они получали название согласно первому слову из списка значений. Забыв в исламскую эпоху среднеперсидские слова, составляющие двусмысленные записи на пехлеви, маздеистские священники считали себя обязанными переписать комментарии «Авесты» на пехлеви (и другие тексты) авестийскими или арабскими буквами, фонетически более понятными. Еще позже, после эмиграции в Индию, персидские священники сделали из переводов — часто сомнительного качества — «Авесту», написанную на гуджарати и санскрите (один из наиболее важных — авестийский перевод «Ясны», выполненный парсом священником Нериосангом в XIII в.).

«НАЦИОНАЛЬНАЯ ЛЕГЕНДА» И XVADAY NAMAG

В «исторических» разделах «Авеста», «Занд» и другие религиозные труды на среднеперсидском языке, такие, как сборник IX в. «Денкарт» или «Бундахишн», представляют «национальную» историю Ирана, идущую от первого мифического человека Гайомарда до конца сасанидской эпохи. Та же тема рассматривается позже в «Хвадай-Намак». Однако у сасанидских персов не было никаких точных воспоминаний о прошлом ввиду малочисленности письменных источников. Для того чтобы дополнить явный недостаток знаний о прошлом, знаний, которые сводилсь преимущественно к истории нескольких поколений, предшествующих правящей царской династии, сасанидские цари использовали все имеющиеся в их распоряжении легенды, а именно — священническую традицию, сохраненную в «Авесте», а также народную коллективную память и героические предания, передаваемые в течение многих веков бродячими аэдами. Напротив, иностранные источники (за исключением сирийской версии «Романа об Александре»), хотя и богатые сведениями, едва ли принимались во внимание. Ввиду большого интереса иранцев к развлекательным и нравоучительным историям, из «Хвадай-Намак» практически исчезли факты, уступив место «поучительным» легендам, причем даже в том, что относилось к совсем недавней истории. В результате в нем появляются мифические Пишдадиды и легендарные Кейаниды, так что от исторических»династий не остается практически ничего: славный период Ахеменидов сокращен до неясного упоминания «Дара, сына Дара», а название парфянской династии Аршакидов, история которой, к тому же, тесно связана с кейанидскими легендами, занимает позже, в «Шахнаме», всего лишь двадцать строчек — и превращается в «Ашканидов».

Первая письменная редакция книги, нечто вроде официальной хроники иранской истории, заказанной сасанидскими царями, была создана, возможно,уже во времена Хосрова I (531—579), но ясно, что в эпоху Хосрова II (590—628) и Ездигерда III (633—651) в нее были внесены значительные преобразования и добавления. Причины, лежащие в основе этого, двойственные: с одной стороны, это знак зарождения письменной литературы, которая вытесняет понемногу устное художественное творчество, а с другой стороны — желание увести в славное прошлое на фоне современного положения дел, незавидного как с точки зрения внутренней политики (мятежи и повторяющиеся голодные годы), так и внешней (непрерывные войны с кочевниками). Цель создания такого труда не является только исторической (письменная фиксация событий прошлого), или только литературной, или занимательной, но, кроме всего прочего, этот труд носит дидактический характер (духовное, религиозное и социально-политическое воспитание подданных). Оригинальная версия «Хвадай-Намак» не сохранилась. С книги делались переводы на арабский язык, но все прямые переводы, как в данном случае перевод арабского автора Ибн аль-Макаффа, сделанный в VIII в., были утеряны. В настоящее время существуют только вторичные арабские и персидские переводы, датированные главным образом IX и XI вв., а кроме того, имеются также косвенные ссылки в «Шахнаме» поэта Фирдоуси (труд, законченный в начале XI в.

НАДПИСИ И ДРУГИЕ НЕЛИТЕРАТУРНЫЕ ИСТОЧНИКИ

ПАРФЯНСКАЯ И ПЕРСИДСКАЯ МАНИХЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА СРЕДНЕПЕРСИДСКОМ ЯЗЫКЕ

Ни одно произведение парфянской аршакидской эпохи не сохранилось в оригинальном виде. Однако о них можно получить косвенное впечатление при помощи их среднеперсидской, персидской или грузинской редакции, во втором или даже в третьем переводе. Оригинальные труды достаточного объема, напротив, датируются сасанидской эпохой. И снова основная причина потери объема труда лежит в устном характере передачи как светской, так и религиозной литературы. Без сомнения, именно в аршакидскую эпоху некоторые эпические циклы, происходящие из восточного Ирана, такие, как цикл о Кейанидах или героический эпос о Рустаме, были распространены и на западе иранской территории. Они сохранялись там в течение веков, до тех пор, пока не вошли в состав «Хвадай-Намак», «Книги владык» в позднесасанидскую эпоху. Фрагмент кейанидского цикла существует в книге «Память о Зарере», одном из редких трудов парфянской или среднеперсидской религиозной литературы, дошедшем до нашего времени, даже при том, что религиозные моменты там почти отсутствуют, поскольку речь в нем идет о героических боях, которые вели иранцы под предводительством их царя Виштаспы против гуннов царя Арджаспа. Эти последние пытались вынудить первых отойти от их зороастрийской религии. Версия, которая дошла до нас, является редакцией на среднеперсидском языке поздней постсасанидской эпохи. Неоспоримо то, что это парфянское произведение, содержащее большое число парфянских выражений и слов. Общий тон рассказа — героический, и целые пассажи из него были использованы почти дословно в «Шахнаме». Роман о Вис и Рамин, рассказывающий о любви Рамина к Вис, супруге его брата, царя Мобада, также парфянского происхождения, но он сохранился только в персидской версии XI в. и грузинской версии XII в. среднеперсидской редакции, также утерянной. Поучительная литература представлена «Вавилонским древом», произведением, сохранившимся только в среднеперсидской редакции, речь в нем идет о соперничестве между пальмой и козой, в котором победила коза и который является аллегорией, доказывающей превосходство пастушеской жизни над оседлым сельским хозяйством.

Эти три текста прочно вошли в зороастрийскую традицию, но большая часть парфянской литературы является манихейской. Об этой свидетельствует литература периода с III по X в. (ее апогей приходится на период между IV и VI в.), даже при том, что до наших дней сохранилось весьма мало текстов, таких, как циклы гимнов «Наша удача» и «Богатство света». Оба текста получили свои названия по первым словам первого стиха и приписываются Мар Аммо, ираноговорящему ученику Мани. Наиболее поздние тексты не отличаются особыми литературными достоинствами, но совершенно ясно, что они были составлены согдийцем, для которого парфянский стал «мертвым» литургическим языком. Даже если Мани и был парфянского происхождения, он писал на арамейском языке; лишь одно из его произведений было написано на иранском языке (им самим или переводчиком). Речь идет о «Книге Шапура» на среднеперсидском языке, при помощи которой Мани обратился напрямую к новому царю царей Шапуру I на его собственном языке, для того чтобы убедить его обратиться в свою веру. Стиль труда (от которого остались только фрагменты) порой немного неуклюж, что могло бы считаться показателем того, что литература на среднеперсидском языке в III в. была еще слабо развита. Другие книги Мани (Евангелие, «Сокровище», «Тайны», «Легенды», «Изображение», «Гиганты», «Письма», а также «Псалмы» и «Молитвы») были написаны на арамейском диалекте, но пророк сам поощрял всегда перевод трудов на местные наречия. За исключением текстов, вышедших из-под пера самого Мани, существуют и другие документы на среднеперсидском, парфянском и согдийском языках, в которых приводятся агиографические рассказы с деталями из жизни и истории его церкви, о его миссионерской деятельности и т.д. Последний датированный текст в прозе на среднеперсидском языке был написан во второй четверти IX в. Большинство парфянских и среднеперсидских текстов было изложено в стихах и иногда было предназначены для того, чтобы их пели с музыкальным сопровождением. Среди важнейших гимнов на среднеперсидском языке стоит процитировать «Гимн живой души» и «Гимн светящейся души». Литературные достоинства всех этих манихейских трудов на парфянском, среднеперсидском (и согдийском) невелики, но, бесспорно, они являются шагом, свидетельствующим о переходе от устного художественного творчества к письменной литературе.

МАЗДЕИСТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА СРЕДНЕПЕРСИДСКОГО ПЕРИОДА

Среднеперсидская литература, отличная от манихейских религиозных текстов, немного лучше сохранилась, -чем парфянская литература, но она также носит почти исключительно религиозный (маздеистский) характер, если не принимать во внимание «Хвадай-Намак» и несколько других, уже упомянутых трудов литературы придворного характера. К ним еще следует добавить легендарную историю «Книга подвигов Ардашира, сына Папака». Перевод и среднеперсидский комментарий «Авесты» также занимают важное место в маздеистской литературе. В послесасанидскую эпоху, в период, когда знание авестийского языка уменьшалось, стали очень популярными большие компиляции на религиозные темы. «Денкарт», огромная поздняя компиляция IX в. в девяти книгах, — самый объемный труд этого рода: речь идет о чем-то вроде энциклопедии маздеистских знаний. Только этот труд является практически четвертью всей сохранившейся среднеперсидской литературы. В книге VII этого произведения содержится наиболее полная легенда о жизни Зороастра, а в книге VIII — краткий пересказ оригинального текста «Авесты». Другая компиляция той же эпохи и того же типа — «Бундахишн», в которой говорится о маздеистской космологии и истории мира. Она сохранилась в краткой «индийской» версии, которая меньше иранской длинной версии. Текст, озаглавленный «Решение, порождающее сомнение», занимает отдельное место и содержит написанную в возвышенном, но вполне понятном стиле апологию маздеистской религии и полемику против других религий, в особенности ислама, иудаизма, христианства и манихейства. Последний труд этого типа — «Избранное из Задспрама» (названный по имени автора, Задспрама, сына Гушн-Джама), нечто вроде антологии текстов о создании мира, человека, жизни Зороастра и окончательном переустройстве мира.

Варианты среднеперсидского алфавита

Религиозная литература включает как эсхатологические рукописи, (такие, как «Книга Арда Вираз», популярный рассказ в простом стиле о праведном человеке Виразе и его путешествии в загробный мир, и т.д.), так и апокалиптические (такие, как «Толкование Вахман Яшт», пророчество о стране иранцев до конца времен, или еще «Книга Джамаспа», другое пророчество, вставленное позднее в качестве шестнадцатой главы в книгу «Воспоминания Джамаспа»), нормативные тексты (такие, как «Позволенное и не позволенное» или «Причины для священного поста» и т.д.) и дидактические («Рассуждения о духе разума», «Религиозные рассуждения» и три «Письма Манушчира»). Маздеистские священники писали особенно много произведений в стиле поучительной литературы («Совет») (например, «Книга советов Зороастра» или «Сборник умений древних учителей» и т.д.), иногда под видом загадок (как в случае «Книги Джошта и Фриан» — о маздеисте, который решает все загадки, которые были ему загаданы колдуном Акстом). В сасанидскую эпоху были очень распространены юридические книги, но до наших дней дошел только один-единственный труд, а именно «Книга тысяч суждений». В ней не приведено нормативных актов, но рассмотрено множество реальных или гипотетических юридических случаев в области брачного права, наследственного права, права собственности, торгового права и т.д. Осталось очень мало трудов на среднеперсидском языке нерелигиозного содержания; среди них стоит упомянуть: «Города Ирана», каталог главных городов с упоминанем их основателей; «Чудеса и необычайные явления Систана»; «Пояснение по игре в шахматы» и «Хосров, сын Кавада, и паж». В этом последнем произведении дано живое изображение роскоши сасанидского двора эпохи царя царей Хосрова I под видом вопросов, задаваемых царем своему пажу по поводу любых видов блюд из мяса и домашней птицы, сластей, десертов и плодов, вин, музыкальных инструментов, духов, цветов, женщин и повозок. Два политических договора дошли до наших дней только в арабском переводе («Завещание Ардашира») или персидском («Письмо Тансара»).

О том, что среднеперсидская литература была намного более богатой, можно легко догадаться по многочисленным арабским переводам и персидской адаптации литературных произведений на среднеперсидском языке. Причины огромных потерь в этой области весьма разнообразны: религиозное усердие маздеистских священников и уничтожение некоторых, не соответствующих канонам трудов, завоевание Ирана мусульманами (даже при том, что множество трудов на среднеперсидском языке было составлено не ранее IX или X веков) и вторжение монголов, а также переход к арабской письменности и постепенное забвение литературы, предшествующей классической персидской художественной литературе. Можно привести также еще множество столь же убедительных причин.

НАУКИ

Иранское искусство до прихода к власти Ахеменидов характеризовалось прежде всего большим разнообразием, соответствующим географическому многообразию страны. Первые проявления искусства связаны главным образом с глиняной посудой (окрашенной), а также со статуэтками из глины и печатями. При том, что можно признать некоторое единство в изобразительных мотивах (часто изображались женщины, животные или фантастические существа), поразительно, что стиль деталей радикально разнится, согласно регионам и периодам, что приводит к значительным трудностям при хронологической и географической классификации объектов так как большая часть находок научно не идентифицированы.

На стыке IV и III тысячелетий до н.э. в первых городских центрах (особенно в Сузах) начинают появляться предметы искусства, в которых отражалось влияние месопотамского искусства. Затем в первые два тысячелетия до н.э. на иранской территории развивается эламитское искусство. Хотя мы намного менее информированы о других регионах обширной иранской территории, необходимо упомянуть художественную продукцию, найденную в Казанлыке (XII—IX в. до н.э.) и Марлике (XII—X вв. до н.э.) в Азербайджане, от глиняных статуэток до великолепных золотых и серебряных сосудов, а также сокровища Зивия (конец VIII—VII вв. до н.э.) в Курдистане, с предметами из слоновой кости, с чеканкой по золотым доскам, серебряной конской сбруей и т.д. Что касается замечательной бронзы Луристана (Лорестана) на горе Загрос вокруг Баба Джан и других центров, то апогей их развития пришелся на период между IX и VII вв. до н.э.

Ахеменидское искусство почти полностью было поставлено на службу великому царю, и, кроме того, его отличает эклектизм, соединяющий урартские, мидийские и греческие архитектурные элементы, а также эламитские, сирийские и вавилонские изобразительные модели, вместе с использованием нововавилонских кустарных методов изготовления барельефов. Стоит упомянуть, что ахеменидское искусство развивалось относительно небольшой период времени (менее века) и почти не подвергалось изменениям после царствования Ксеркса I (486—465 гг. до н.э.). За исключением металлических предметов (монеты, украшения, и т.д.), предметы ахеменидского искусства редко пересекали нынешние границы Ирана.

Парфянское искусство Аршакидов не менее эклектично, в нем смешиваются иранские, эллинистические и цетроальноазиатские элементы, и в результате точное определение его особенностей слишком затруднительно. И действительно, предметы, которые мы относим к парфянскому искусству, чаще всего находят на периферии или даже вне парфянской империи (Хатра, Ашшур, Пальмира, Дура и т.д.), и наоборот, предметы искусства из парфянских столиц (Гекатомпил, Экбатаны и Ктесифона) почти полностью исчезли. В связи с этим необходимо расширить понятие «парфянское искусство». Среди основных характеристик парфянской скульптуры необходимо выделить фронтальность, жесткость и торжественность поз, особенное внимание к деталям, а также скорее концептуальный, чем визуальный подход к изображениям людей.

Два фрагмента росписи золотого кубка из Казанлыка

Несколько предметов из золота и слоновой кости из клада в селении Зивия

Среди всех видов доисламского иранского искусства сасанидское искусство наиболее хорошо представлено: роспись по штукатурке (фрески), рельефы и барельефы, изделия из серебра, ювелирные изделия и печати, монеты, гобелены и ткани, росписи стен, напольные мозаики, изделия из стекла и посуда. Но вопреки этому относительному богатству происхождение огромного числа предметов (в особенности серебряных кубков) остается неизвестным и нет достаточно надежных критериев датировки. В настоящее время ни один из участков раскопок сасанидской эпохи не является достаточно хорошо изученным, даже Фирузабад или Bex-Шапур (Бишапур), хотя они изучены лучше всего. Если в сасанидском искусстве, бесспорно, присутствуют декоративные элементы ахеменидского искусства, было бы неправильным видеть в нем сознательное противопоставление парфянскому искусству, которое оно продолжает не столько по стилю, сколько по выбору изображаемых сюжетов. И наконец, не стоит забывать о бесспорном влиянии римского искусства, особенно в рельефах и предметах из стекла, и о влиянии Индии и Центральной Азии, в особенности к концу сасанидской эпохи. Сасанидское искусство само оказало очень большое влияние на искусство соседних, как западных, так и восточных народов, именно на византийскую и романскую архитектуру (во Франции и в Испании), текстильное производство коптов и эфиопскую миниатюру, а также на геометрические и изобразительные сюжеты искусства Центральной Азии. К этому добавляется настенная роспись, которая попала в Китай дорогами Шелкового пути. Следы сасанидов были обнаружены даже на юге России, а также в Киренаике и Нубии, а сасанидские монеты были обнаружены даже на острове Занзибар. Что еще более удивительно, парфянская и арабосасанидская посуда была обнаружена даже в Мозамбике и в других регионах африканского побережья.

Сасанидское искусство характеризуется функциональностью и ясностью стиля. Изображение скорее стилизованное, чем реалистичное, в нем повторяются стандартные мотивы и сюжеты (без сомнения, это происходило вследствие того, что искусство прежде всего служило политическим или культовым целям, служило династиям, находящимся на ведущих постах как светской, так и религиозной власти).

АРХИТЕКТУРА И ПАМЯТНИКИ

Мы очень мало знаем об архитектуре мидийского периода: раскопки города Экбатаны начались всего два десятилетия тому назад и не слишком далеко продвинулись. Другие города мидийской эпохи становились предметом изучения, но все еще ожидают более систематических раскопок. В Годин Тепе, в долине Кангавар, в результате раскопок, производимых американскими учеными, была выявлена группа зданий из глиняных кирпичей (среди которых имеется большая, почти четырехугольная приемная с пятью рядами по шесть колонн). Эти здания были частью довольно большого поселения. В квартале на северо-востоке города, имеется большое сводчатое здание с двумя радами узких кладовых, выстроившихся одна напротив другой; широкая лестница, построенная снаружи здания, ведет на верхний этаж. Четыре основных здания города Нуш-и Джан носят, скорее, религиозный характер, вместе с двумя храмами в форме башен это двухэтажная крепость, использовавшаяся одновременно как склад и как жилье, а также большой зал с деревянными колоннами. Общим элементом для мидийских городов является использование в качестве строительного материала глиняных кирпичей (в Нуш-и Джан их размер был 40 х 25 х 13 см); камень там почти не использовался.

В ахеменидский период нет никакого строительства, датированного периодом до правления Кира. Могила в Пасаргадах (интерпретировавшаяся в исламский период как древняя могила матери Соломона) — самый древний памятник Ахеменидов. Кир также построил там дворцы (один из которых украшен знаменитым изображением «крылатого духа»), в честь победы над мидийским сюзереном Астиагом (550/49 гг. до н.э.). Эти здания, а также башня, называющаяся Зендан-и Сулейман (создание которой следовало урартрийским прототипам), демонстрируют сильное влияние ионийского искусства. Большая часть построек Ахеменидов датируется временем Дария I и его сына Ксеркса I, сохранившихся до нашего времени, и находится в городах Персеполисе и Сузах.

Деталь капители колонны в ападане в Персеполисе

Фасад и план главного дворца в Хашре

Несколько редких произведений иранской архитектуры селевкидской эпохи логично демонстрируют явное присутствие греческих элементов (например, использование терракотовой черепицы), кроме Фарса, где македонское присутствие было, вероятно, слишком кратким, чтобы оставить долговременные следы. За исключением Персеполиса, династического центра, называвшегося Фратарака, и Суз, переименованных Селевкидами в Эулайос, два важных города той эпохи располагались на острове Файлак в Персидском заливе и в Ay Xanom в Афганистане. На Файлаке располагалась колония (военная? ), начиная с середины III в. до н.э., с маленьким храмом, в то время как город Ay Xanom, основанный в IV в. до н.э. и брошенный после его разрушения в середине II в. до н.э., демонстрирует вполне удачную смесь греческого, бактрийского, ахеменидского и месопотамского стилей: среди прочих строений там нашли палатин, гимназию, театр, великолепные виллы, храм с теменосом, арсенал, крепость на акрополе и т.д.

До наших дней дошло почти сорок парфянских городов, среди которых особого внимания заслуживает город Ниса, но три наиболее красочных с архитектурной точки зрения города аршакидской эпохи (Урук-Варка, Ашшур и Хатра) располагаются на периферии парфянской империи. Первым, что притягивает взгляд в городе Хатра, является храм Шамаша, который возвышался над городом; он является удачным примером синкретизма в религиозной архитектуре. Если попытаться выделить наиболее характерную черту парфянской архитектуры, то, бесспорно, необходимо упомянуть появление айвана (перс. Ivan), большого сводчатого прямоугольного зала, с одной стороны выходящего на центральный двор (эта техника была впоследствии усовершенствована Сасанидами). Этому изобретению, приписываемому парфянам, предшествовало изобретение круглой арки и цилиндрического свода. Остается отметить, что парфяне часто использовали в архитектурном оформлении штукатурку, великолепные примеры тому можно увидеть во дворцах в Уруке-Варкав в Месопотамии, Qal‘a-ye Yazdgerd в западном Иране и Кох-и Кхваджа в Систане. Фрески светились яркими, живыми красками (особенно часто в сасанидскую эпоху использовали красный и голубой цвета) и включали геометрические, растительные узоры (пальметты, цветы, побеги виноградной лозы) или сюжетную роспись.

План дворца Ардашира I в Фирузабаде

Сасанидская архитектура отличается наличием каменной кладки на основе раствора, а затем совершенствованием методов выполнения сводов. Парфяне уже начали предпочитать кирпичи из обожженной глины не обожженным в строительстве сводов, но Сасаниды использовали их более систематически, при постройках более высокого технического уровня. Качество различных сводчатых строений все же зависит главным образом от использования раствора на основе гипса. Другой значительный архитектурный вклад Сасанидов — использование купола на тромпах (консольная угловая опора в виде части конической поверхности) при строительстве четырехугольного зала; техника, использовавшаяся в дальнейшем в исламской архитектуре, была уже полностью разработана в начале III в. н.э. при строительстве дворца Ардашира I в Фирузабаде (названного «Дом огня»). Эта техника была также использована при строительстве храмов огня типа cahar taq (букв, «четыре арки», и, возможно лежала в основе стрельчатых европейских сводов, попав туда через Армению), а также в Taxt-e Nisln в Фирузабаде. Колонны, использовавшиеся теперь реже, стали более тонкими, особенно в более поздних строениях, возникших при византийском влиянии (например, в Так-и Бустан), но чаще всего они все же оставались массивными, круглыми или прямоугольными опорами. В это время чаще, чем в парфянскую эпоху, использовалось декорирование стен рельефами по штукатурке (как в Хаджиабаде, Ктесифоне, Дамгане и т.д.) путем нанесения на стены кусков камней, прикрепляемых раствором.

Фасад Так-и Кесра, сасанидского дворца Хосрова 1 в Ктесифоне

План комплекса в Кох-и Кхваджа. III в. н.э.

В целом сасанидские строения остаются относительно малоизвестными и немногочисленными. Помимо двух дворцов Ардашира I, аташкады в Фирузабаде, древнего Кала-и Дохтар, Тахт-и Сулаймана в Азербайджане (датируемого эпохой двух царей по имени Хосров) и Так-и Кесра в Ктесифоне с фасадом длиной 105 м, никакой другой дворец не идентифицирован столь уверенно. Особенные сомнения связываются со зданиями Бишапура (Bex-Шапур) и Сарвестана в Персии, которые ныне считаются, скорее, храмовыми комплексами. Другие монументальные строения сасанидской эпохи заслуживают особого внимания — помимо общих проектов благоустройства, это такие постройки, как насыпь Хосрова I в Дербенте («Дверь дверей» или «Железная дверь»), возведенная между Кавказом и Каспийским морем, чтобы защитить Иран вторжений кочевников с севера, а также приблизительно двадцать мостов, заграждений и других гражданских построек в Хузистане, в которых легко распознать римское влияние.

СКУЛЬПТУРА И РЕЛЬЕФЫ

Вполне понятно, что искусство наскальных барельефов особенно хорошо развивалось в такой гористой стране, как Иран. Число барельефов в Иране доходит до сотни и намного более типично для этой страны, чем любой другой вид скульптуры. Наиболее древние рельефы датируются концом III тысячелетия: они расположены около Cap-и Пол на горе Загрос и изображают победу царя Луллубеев по имени Аннубанини над его аккадскими врагами. Многочисленны также и рельефы новоэламитской эпохи (VIII—VII вв. до н.э.).

Барельеф Анубанини, царя луллубеев, в Cap-и Пол

В ахеменидский период также были выполнены — помимо многого прочего — многочисленные барельефы Персеполиса (сцены аудиенций, трон великого царя, фриз данников и т.д.). Другие рельефы были найдены на скальных могилах царей Дария I (522— 486 гг. до н.э.), Дария II (423—404 гг. до н.э.), высеченные на верху скалы Накш-и Рустам, в нескольких километрах от Персеполиса. Но наиболее известным ахеменидским барельефом является, разумеется, рельеф Дария I в Бехистуне/Бисотуне, выполненный между 522 и 519 гг. до н.э. Высота этого памятника составляет 3 м, а ширина — 5,50 м. Он находится на высоте примерно в шестидесят метров на специально подготовленной для него стене. Царь Дарий, чей рост (1,72 м) значительно превосходит рост окружающих его лиц (1,17м), держит в левой руке лук и поднимает правую руку. Левая нога попирает его врага Гаумату, лежащего на земле. Выше царя изображен крылатый персонаж, идентификация которого остается спорной. Позади царя стоят два высокопоставленных лица, которые держат его копье и лук. Перед царем стоят девять мятежников, привязанных за шею одной веревкой, руки которых связаны за спиной. Изображение последнего из мятежников, скифа Скунха, было добавлено позднее. Помимо надписей, расположенных выше и ниже изображенных лиц, имеется длинная трехъязычная надпись. Помимо рельефов, большая статуя царя Дария (без головы), обнаруженная в Сузах, заслуживает особого внимания — на цоколе ее перечислены на египетском языке народы империи.

Барельеф селевкидской эпохи, изображающий Геракла Каллиника

Бронзовая статуя парфянского принца, найденная в Сами

Селевкиды и еще в большей степени парфяне продолжили иранскую традицию изготовления барельефов: селевкидский рельеф в Бисотуне, созданный в 148 г. до н.э., посвящен Гераклу Каллинику. Он изображает греческого героя, лежащего на львиной шкуре, с кубком в руке. Два других барельефа (поврежденные) в том же месте, также датированные парфянской эпохой, изображают, соответственно, сатрапов, отдающих дань уважения царю Митридату II (124/3—88/7 гг. до н.э.) и победе царя Готарза II (43/4—51 гг.). Эти барельефы были высечены на скале, другие выполнены на скальных блоках и характеризуются большей фронтальностью и линейностью (а также большим вниманием к деталям прически, костюма, и т.д.), как и рельефы в Xong-e Nowruzl (в Хузистане) Митридата I (171—139/ 8 гг. до н.э.) на лошади, сопровождаемого пажом и двигающегося к группе из четырех аристократов, или рельефы в Tang-e Sarvak и Tang-e Botan, изображающие сцены боя и воцарения. Отколовшиеся представители династии Элимаидов также оставили добрый десяток барельефов, которые представляют собой, в некотором роде тематическую связь между ахеменидскими и сасанидскими барельефами. Среди фигур округлой скульптуры, датированных этим периодом, стоит особенно отметить женскую мраморную голову (40 см высотой) в эллинистическом стиле, увенчанную зубчатой короной, найденную в Сузах, и большую бронзовую статую (1,90 м) представителя парфянской династии, найденную в святилище Сами в Хузистане (датированную периодом между 50 г. до н.э. и 150 г.н.э.). Фигура, голова которой имеет стилизованные черты лица и которая слишком мала по отношению к телу, одета в тунику и разновидность кожаных гетр поверх штанов. В том же святилище Сами были обнаружены две другие мужские головы, одна бронзовая (27 см), а другая — мраморная (11 см).

Около тридцати сасанидских рельефов, известных на настоящий момент, бесспорно, являются вершиной этой формы иранского искусства. Следует отметить, что только два из наскальных барельефов находятся за пределами Фарса (центра сасанидской империи) и относятся, за одним исключением, к периоду охватывающему время, от эпохи Хосрова II до времени между царствованиями Ардашира I и Шапура III (между 224 и 388 гг. н.э.). Среди представленных тем чаще всего изображается момент восхождения на царский престол с изображением верховного бога Ормузда, который передает царю царей кольцо власти, украшенное лентой (десять раз), затем следуют тема триумфа царя над врагами (восемь раз) и сцены боев (четыре раза); другие барельефы изображают царя на троне со свитой или на охоте. Относительно мало барельефов сопровождается надписями, что иногда усложняет неоспоримую идентификацию всех представленных лиц; что же касается идентификации соответствующих царей, она выполняется благодаря неповторимым венцам.

Сассанидский барельеф в Sarab-e Bahram, изображающий царя царей Бахрома II, окруженного несколькими высокопоставленными лицами

Сасанидский барельеф около Фирузабада, изображающий решающую победу будущего сасанидского царя Ардашира I над парфянским царем Артабаном IV (Ардаваном) на равнине Ормуздакеган

Монументальный наскальный барельеф (18 м шириной и 14 м высотой) при выходе из ущелья Фирузабада изображает царя Ардашира I, празднующего победу над его противником Артабаном IV (Ардаван), последним из парфянских царей. Без сомнения, это первый из сасанидских рельефов. Первые восемь из сасанидских царей, от Ардашира I до Нарсеса (между 224 и 302 гг. н.э.), приказали высечь их барельефы в священном Накш-и Рустаме, там, где в скале уже были похоронены некоторые из ахеменидских царей. Без сомнения, в этом усматривается стремление узаконить свою власть; к тому же изображенные сцены имеют очень торжественный характер, с условной постановкой фигур. Другие барельефы, среди них пять изображений Шапура I, прославляющих победы над римлянами, преследуют другую цель — идеализированное увековечивание исторических фактов: барельеф Шапура I в Накш-и Рустаме изображает, как перед царем царей, изображенным верхом, на коленях стоит римский император Филипп Араб, а Валерий поднимает руки в почтительном жесте; на другом барельефе, в Дарабгерде, изображен также император Гордий III, мертвый и упавший на землю лицом вниз, под копытами царского коня (эта композиция напоминает Дария I в Бехистуне, поставившего ногу на Гаумату).

В Так-и Бустане, в нескольких километрах к северо-востоку от Керманшаха в Мидии, на некоторых барельефах изображения другие: рядом с рельефом Ардашира I около Салмаса в Азербайджане находится еще один, единственный наскальный сасанидский барельеф, расположенный вне Фарса. Речь идет о барельефе, изображающем вступление на престол Ардашира II (379—383 гг. н.э.), — это единственный случай изображения бога Митры на сасанидском рельефе. Слева от него находятся два грота, высеченных в виде ovens с цилиндрическим сводом. Внутри наименьшего из них находятся рельефы Шапура III (383—388 гг. н.э.) вместе с его отцом Шапуром II (309—379 гг н.э.). На самой дальней стене наибольшего грота находится два рельефа со сценой вступления на престол царя Хосрова II (590—628 гг. н.э.) а внизу расположена сцена, где тот же царь изображен верхом. Эти два барельефа — в действительности, почти объемные скульптуры: в то время как тела царя и божества изображены анфас, их лица показаны в развороте в три четверти. Обе панели в гроте (3,80 м высотой на 5,75 м шириной), слева и справа, содержат барельефы, изображающие царя при охоте на кабана и оленя.

Как и в предыдущие периоды, сасанидские художники не особенно часто выполняли объемные скульптуры: гигантская статуя Шапура I (7—8 м) в гроте (некоторые считают, что этот грот служил ему могилой) около Bex-Шапур (Бишапур) — единственная статуя такого размера, которая сохранилась до наших дней; в ней, бесспорно, ощущается римское влияние.

ДЕКОРАТИВНОЕ ИСКУССТВО

Кроме ахеменидских столиц с их впечатляющей архитектурой, династический и аристократический стиль проявлялся прежде всего в предметах из металлов, а именно — в монетах, таких, как дарики и сикли, а также в различных предметах, вроде тех, что обнаружили, например, в замечательном кладе на Оксе, относящемся к Бактрии времен конца периода ахеменидского господства (вотивные таблички, мечи и другое вооружение, броши, фибулы и т.д.). Многие подобные ценные предметы использовались в качестве подарков для великого царя, как об этом свидетельствуют, помимо всего прочего, фризы на фасадах ападаны в Персеполисе. Цилиндрические печати ахеменидских царей, от Дария I до Артаксеркса I, являются эламитским наследством.

Среди объектов, являющихся предметами прикладного искусства парфянской эпохи, стоит отметить около шестидесяти ритонов из слоновой кости, обнаруженных в Нисе. Эти замечательные кубки для питья из рога нередко заканчивались фигурками лошадей, крылатых кентавров, грифонов и т.д. Поверху часто шла декоративная полоска с изображением олимпийских божеств, вакхических сцен, фантастических животных и т.д., все в греческом стиле. Из этого не обязательно вытекает тот факт, что все эти предметы были импортированы, так как они могли быть изготовлены в местных мастерских.

Ножны меча из клада на Оксе («Амударьинский клад»)

Именно в сасанидскую эпоху развитие декоративного искусства достигло своего апогея. Сасанидская чеканка вошла в легенды, хотя датировать и определить происхождение предметов из серебра удается редко; большинство предметов декоративного искусства, однако, было обнаружено на Урале и на юге России, а в самом Иране находки крайне редки. Появление этих кубков и серебряных, красиво декорированных кувшинов для воды, снабженных чеканкой и резьбой (иногда с позолоченным краем), совпадает по времени с исчезновением наскальных барельефов, начиная с IV в. н.э. Они, без сомнения, выполняли скорее политическую функцию (обмен подарками с соседними народами, подтверждение царской власти), чем практическую. На этих предметах нередко изображен царь (которого легко отличить благодаря его венцу ) на пиру или на охоте. Некоторые данные позволяют понять, что у него и у его семьи было исключительное право до VI в. н.э. изображаться на кубках. Для их изготовления использовалось серебро очень хорошего качества, и эти предметы изготавливались в государственных мастерских. Все предметы происходили из одного и того же источника, контролировавшегося сасанидским двором. Обычны также изображения растений и животных (каменные бараны, львы, сенмурвы (Симург, фантастические существа, полуптицы-полудраконы). Изображения на кубках стереотипны и в течение нескольких веков остаются практически неизменными.

В изобилии встречаются геммы и печати (и их следы на глиняных буллах) сасанидской эпохи. Изображения, нанесенные на эти полудрагоценные камни (в первую очередь халцедон, агат или сердолик, а также сардоникс, гранат-альмандин, яшма, гематит и т.д.), эллиптической, конусовидной формы, не ограненные, в виде кабошона или какой-либо иной формы, удивительно разнообразны: реальные или фантастические животные, отдельные особи, или сцены боев между несколькими животными, или сцены боев между людьми и животными, изображения растений, мужские и женские портреты, сцены пира или охоты, маздеистских божеств, моментов восшествия царей на престол и сцены религиозного культа, эмблемы и монограммы и т.д. В сочетании с надписями (в части из них) печати дают бесценную информацию по ономастике и просопографии, а также о политико-религиозной администрации Ирана позднесасанидской эпохи. В отличие от печатей камеи (например замечательный экземпляр из сардоникса, хранящийся в Париже, изображающий рельеф пленения императора Валерия Шапуром I) достаточно редки.

Сасанидский кувшин для воды, с изображением двух

Большинство сасанидских тканей было найдено вне границ Сасанидской империи (в Египте, в Центральной Азии или на Кавказе). В силу этого не всегда можно с уверенностью сказать, идет ли речь о предметах, произведенных в сасанидских мастерских, или о местном исламском производстве, вдохновленном тканями, выполненными сасанидскими ремесленниками. Сасаниды умели не только расписывать штукатурку, но и выполняли настенные росписи (в Дура-Европос и в других местах), а кроме того, выполнили множество мозаик, в особенности в Вех-Шапуре (Бишапур) и Ктесифоне; сирийские ремесленники, депортированные из Антиохии в III— VI вв. н.э., разумеется, активно поспособствовали расцвету этой художественной формы. На сасанидское стекольное производство оказал сильное влияние средиземноморский, в особенности римский стиль. И наконец, именно в Иране были созданы прекрасные предметы вооружения, такие, как широкие золотые мечи, шлемы, пояса, и т.д.; золото использовалось для создания предметов искусства, в том числе для монет, но это, впрочем, происходило достаточно редко.

МУЗЫКА И ТАНЦЫ

Во время царских пиров Ахеменидов приглашались музыкантши (флейтистки, арфистки, женщины, игравшие на лире, и т.д.), танцовщицы, а также множество других артистов, таких, как жонглеры, шуты или певцы, чтобы развлекать приглашенных. По случаю ежегодных праздников в честь бога Митры Великий царь имел право напиться (не потому, что у него не было этого права при других обстоятельствах, в данном случае речь шла о ритуальном опьянении), и в этот день он в одиночестве должен был танцевать «персику». Этот радостный танец, очень распространенный в Персии, был чем-то вроде казацкого гопака: танцор садился на корточки и подпрыгивал под звуки флейты, ударяя одновременно ногами в два щита, расположенные один напротив другого.

При сасанидском дворе очень почитались инструментальная музыка, пение и танец. Более всего ценились музыканты, играющие на лютне и других струнных инструментах. Если они сопровождали певцов, то только самые лучшие певцы удостаивались чести петь с ними. Музыканты, певцы и аэды занимали довольно высокое положение при позднесасанидском дворе, сразу после знати и высокопоставленных придворных, и считались приближенными царя. Стоит напомнить, что, в маздакитском учении царь царей пользовался помощью четырех представителей знати, из которых один, точно, был менестрелем (среднеперс. ramisgar). Некоторые музыканты-композиторы достигли очень большой известности, например, Барбад во времена Хосрова II (590—628 гг. н.э.). Барбад происходил из Мерва и стал любимым музыкантом царя царей, потеснив предшественника, традиция приписывает именно ему изобретение иранской музыкальной системы. Даже при том условии, что эта система была в действительности, возможно, более древней, Барбад оказал огромное влияние на сасанидскую музыку, ставшую основой для арабской и персидской музыки первых веков исламской эпохи. Его способ играть и петь «очаровывал жалобными звуками струн его инструмента и нежными переливами его голоса». Некоторые из его мелодий, такие, как «Боги создали» или «Зеленое в зеленом», были, очевидно, настоящими «хитами» той эпохи, и некоторые из его песен даже стали «вечными», так как они пелись даже в исламскую эпоху, спустя века после того, как были сочинены. До нас дошли названия около тридцати композиций сасанидской эпохи. В них затрагивались самые разнообразные темы — национальная история, подвиги героев, природа и наслаждение жизнью.

Серебряное блюдо, на котором изображен сасанидский царь царей, Хосров I окруженный четырьмя высокопоставленными лицами

Арфисты, флейтисты и музыкантши, игравшие на тамбуринах, сопровождали царя во время охоты. Музыканты привлекались для развлечения участников различных мероприятий, использовались при разных обстоятельствах, например, во время царских судебных заседаний, которые часто заканчивались большим праздником, или по случаю ввода плотины на Тигре при Хосрове II. Существует множество сасанидских изображений музыкантш и танцовщиц (прежде всего на поздних наскальных рельефах, а также на блюдах, кубках, кувшинах для вина и серебряных кувшинах для воды). Названия музыкальных инструментов часто встречаются в небольших литературных произведениях, например, в рассказе «Хосров (Первый), сын Кавада, и его паж». Этот текст, так же как многочисленные изображения, позволяют различать большое число духовых, ударных и струнных инструментов.

Духовые инструменты подразделялись на шесть типов, от труб до рогов: короткий, очень изогнутый рог (похожий на коровий рог); серебряная прямая труба с широким раструбом и иногда со сферическим вздутием в середине; три варианта длинной трубы (конического сечения, слегка изогнутая и прямая); и наконец, труба из раковины. Помимо этого, существовали: поперечная флейта, флейта Пана (сюринкс, сиринга) и гобой с двойным язычком (тип, близкий к греческому «аулос»). Из ударных музыкальных инструментов использовались тарелки, пальцевые кастаньеты и золотые колокольчики, а также некоторые виды барабанов, больших и маленьких. Цилиндрический двусторонний барабан, подвешенный горизонтально с помощью ремешка на плече музыканта, похоже, является иранским нововведением. Струнные инструменты: угловая арфа, один из наиболее популярных инструментов наряду с лютней (эти инструменты наиболее часто изображаются и описываются), несколько типов лир и псалтерион (разновидсность цитры).

За некоторым исключением, связанным с позднесасанидской эпохой, иранские источники очень сдержанно сообщают о приятном времяпрепровождении царей и знати (об обычных людях вообще никогда ничего не сообщается), но греков нередко интересовали особенности частной жизни и истории об ахеменидских застольях. Больше всего впечатление на греческих авторов при персидском дворе производили, без сомнения, неслыханные великолепие и роскошь (главным образом когда царь путешествовал). Одни этим восхищались, другие это презирали.

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИГРЫ

Популярный роман «Книга подвигов Ардашира, сына Папака», вероятно, был написан к концу сасанидской эпохи. Он переносил ситуацию этого периода на время первых Сасанидов, рассказывая, как последний парфянский царь царей Артабан IV приказал Ардаширу заняться вместе с другими принцами охотой и игрой в поло. Он это сделал и вскоре стал в этой игре намного сильнее, чем другие, а также в конном спорте, в шахматах, в триктраке (игре, называющейся также нардами). Когда все эти игры появились в Иране, в позднесасанидскую эпоху или в начале исламской эпохи, определить очень трудно. Турниры по поло неоднократно описывались в «Шахнаме», другие персидские поэты приписывают исключительные способности в этой игре то одному, то другому сасанидскому царю. Не кажется невероятным, что китайцы, у которых этот вид развлечения был особенно популярным, изучили эту игру благодаря персидским аристократам, искавшим убежище при дворе царства Тан после падения сасанидской империи. Имеется «описание» двух настольных игр, шахмат (позаимствованных у индийцев) и триктрака (позаимствованного у греков). Это был вид триктрака, в котором играли при помощи пятнадцати белых камней и пятнадцати черных, он описан на среднеперсидском языке. Труд датирован постсасанидской эпохой и озаглавлен «Объяснение шахмат и расположение камней в триктраке».

КОННЫЙ СПОРТ, СТРЕЛЬБА ИЗ ЛУКА И МЕТАНИЕ КОПЬЯ

Досуг и воспитание царевичей невозможно четко разделить, как сообщается в произведении постсасанидской эпохи, озаглавленном «Хосров (Первый), сын Кавада, и его паж», в котором говорится, что для обучения царевичей использовались две, уже описанные игры, а также хаштпай (букв, «восемь ног») и замб. Точно так же дела обстояли и с физическим воспитанием: царем мог стать только тот, кто принадлежал к царской семье и не имел никаких физических недостатков. В одной из надписей в гробнице в Накш-и Рустаме Дарий I уточняет: «Как всадник, я хороший всадник; как лучник, я хороший лучник, и пеший и верхом; как копейщик, я хороший копейщик, и пеший и верхом». Ксенофонт расхваливает увлечения Кира Младшего, среди которых стрельба из лука и метание копья. Сасанидский царь Шапур I хвастался в двух своих надписях, в Хаджабаде и в Тан-и Борак, своими качествами стрелка из лука, который всегда точно попадает в цель. Восхваляя свои достоинства всадника и свое мастерство владения луком и копьем, паж царя Хосрова заранее жалеет любого противника, который осмелится встать на его пути. Иранские источники ничего не говорят, а греческие — почти ничего о скачках (по-видимому, они организовывались спонтанно, а не систематически, на ипподромах, построенных для этой цели). Еще меньше говорится о гонках на колесницах (они использовались в военных действиях, в шествиях или в похоронных процессиях и являлись частью царских знаков отличия), но в ахеменидскую эпоху в мидийской долине были широко известны низийские конные заводы, которые, согласно Страбону, выращивали более 150 ООО лошадей. Вспомним, что иранцы использовали меры длины, которые соответствовали длине ипподрома.

ОХОТА И САДЫ

Охота была, без сомнения, излюбленным развлечением царей. Она часто изображалась на ахеменидских печатях или на сасанидских серебряных кубках, была подробно описана греческими авторами, так как это был превосходный способ физической подготовки к войне для знати. На охоте царь мог также показать свою силу, ловкость и мужество. В рамках монархической идеологии отвага царя часто иллюстрировалась либо огромными размерами, либо незаурядной жестокостью животного, либо числом убитых хищников. Эта тема была хорошо описана еще ассирийскими надписями. Весь двор сопровождал Великого царя Ахеменидов на охоту, как будто для того, чтобы осуществить показ великолепия двора, но только его «верные люди» (и телохранители) имели право оставаться при нем и должны были защищать его жизнь. Между тем этикет требовал, чтобы первый удар или рана животному были нанесены рукой царя, — эту особенность не перестают подчеркивать некоторые авторы. В эпоху Артаксеркса I некий Мегабиз был приговорен к смерти за то, что он убил льва до удара царя, но этот строгий приговор был позднее заменен ссылкой. И, если верить греческим источникам, этот случай был не единичен. Среди сасанидских царей охотничьими подвигами выделялся Бахрам V, прозванный Гур — дикий осел, онагр. Его охотничьи приключения были настолько впечатляющи, что вокруг его личности в персидской литературе исламской эпохи были собраны многочисленные легенды. Не стоит забывать также сцены охоты на оленей и кабанов, увековеченные Хосровом II на обоих барельефах в большом гроте Так-и Бустан.

Цилиндрическаяахеменидская печать с надписью ДарияI, найденная в Фивах, в Египте (Британский Музей, Лондон)

Охота главным образом проходила в парках, закрытых высоким ограждением, садах (букв, «имеющий границы со всех сторон»), которые были одновременно местами отдыха, расслабления и увеселения. Там были чудесные зеленые сады, разбитые садовниками (у Ахеменидов изображения «царя-садовника», который собственноручно сажает деревья, были столь же популярны, как и образ «царя-охотника»), и охотничьи заповедники с тысячами хищников. В ахеменидскую эпоху, как и в сасанидский период, царские псари готовили охоту до мельчайших деталей. Цари охотились пешком, верхом или на колеснице, согласно предпочтениям эпохи, и при охоте использовались мечи, луки и копья, сетка (в ахеменидскую эпоху) или лассо (в сасанидскую эпоху). Разнообразие крупной и мелкой дичи заметно в уже упомянутом произведении о Хосрове и его паже, где описываются дикие быки, ослы, олени, кабаны, верблюды, буйволы и газели наряду с зайцами, кроликами, куропатками, фазанами, жаворонками, журавлями, дрофами, утками и павлинами. Сасанидские серебряные блюда позволяют продемонстрировать огромное разнообразие в выборе диких животных. На некоторых фигурируют также львы, тигры, леопарды, медведи, дикие бараны, горные бараны, зебу и антилопы.

Серебряное блюдо, с изображением сасанидского царя (Шапур II?) со шлемом в виде бараньей головы, во время охоты на кабана

ПУТЕШЕСТВИЯ

Великий царь Ахеменидов часто путешествовал, в мирное время переезжая, согласно временам года, между своими царскими резиденциями или уезжая на охоту или навстречу своим подданным в любой из уголков его огромной империи. Он также уезжал и покидал дворец во время войны. Каждый раз он перемещался не только со всей своей семьей и близкими родственниками, но также со всеми своими наложницами и даже со всем двором, что представляло колонну из некоторых тысяч лиц. И, так как «царь никогда не ездит без всего, что ему необходимо для того, чтобы удовлетворить его привычку к роскоши», как говорил Арриан, палатки, багаж и продовольствие перевозились на спинах верблюдов и мулов, а ценные предметы переносили царские грузчики. Когда Александр вошел в роскошный шатер Дария III, он долго не верил своим глазам, увидев бассейны, вазы, ванны и флаконы духов великолепной работы, из золота. Он воскликнул: «Вот это и значит быть царем!» Царская палатка, не менее великолепная, чем дворцы, размещалась в центре лагеря и была ориентирована на восток. Во дворце, как и во время похода, великий царь всегда мог получить кипяченую воду из реки Хоасп около Суз в серебряной вазе. Эта вода очень ценилась за ее диетические качества, но эта мера должна была помешать также покушениям на здоровье царя при помощи отравления. Сходя со своей колесницы, царь пользовался всегда своей «золотой скамейкой», его «царекая постель», была «довольно большой, чтобы содержать пять постелей, где хранилось 5000 золотых талантов».

Согласно твердо установленным протокольным правилам, не оставляющим места импровизации (даже если некоторые греческие авторы представляют все иначе), высокопоставленные и важные персоны из городов, попадавшихся на пути Великого царя, выходили навстречу чтобы принести ему роскошные подарки в знак почтения. Кроме того, населенные пункты были обязаны кормить царя и его приближенных, что — согласно заявлениям Геродота — стоило в городе Фасос во Фракии во время похода Ксеркса в 480 до н.э. «всего» 400 талантов серебра за один прием пищи, не считая золотой и серебряной посуды, унесенной царским караваном... Это правило также становилось тяжким бременем для простых крестьян, которые, лишенные какой-либо роскоши, могли предложить ему в этом случае быка или овцу, злаки, или вино, или — наиболее неимущие — молоко, сыр, финики и другие плоды.

Когда сасанидские цари отправлялись в путешествие в обществе вельмож, знати и иных высокопоставленных лиц, никто не завидовал выпавшей им чести, поскольку лошади не должны были быть слишком ленивыми пли слишком горячими, не должны были спотыкаться на камнях, пылить, они не должны были держаться рядом с колесницей царя. Они не имели права ни испражняться, ни мочиться во время поездки! Во время отсутствия царя о поведении придворных заботились специальные охранники, следившие, чтобы их поведение в отсутствие царя не отличалось от того, как они себя ведут в его присутствии. Чтобы гарантировать отсутствие покушений на царя, никто не должен был знать, где он будет проводить ночь, и в различных местах готовилось более сорока мест ночлега.

ЦАРСКИЙ СТОЛ И ПИРЫ

Из всех чудес ахеменидского двора, вероятно, именно пиры Великого царя сильнее всего поражали греческих авторов как по числу приглашенных гостей, так и в связи с огромным количеством необходимой снеди и по разнообразию приносимых блюд. Согласно Ктесию и Динону (в передаче Афинея), Великий царь имел привычку обедать в обществе 15 ООО человек. Греческий автор Полиен описывает, как Александр приказал подать себе «обед и ужин Великого царя, согласно тому, что было предписано на бронзовой стеле, где были также другие правила, установленные Киром». Вот особенно поучительная выписка: «Пшеничная мука, чистая: 400 артабов (единица объема приблизительно 26 литрам); пшеничная мука, вторая категория: 300 артабов; пшеничная мука, третья категория: 300 артабов [...]; мелкий скот (самцы): 400; крупный рогатый скот: 100; лошади: 30; жирные гуси: 400; голуби: 300; мелкие разнообразные птицы: 600; овечки: 300; молодые гуси: 100; газели: 30; жирное молоко: 10 марриш (единица объема приблизительно 9 литрам); нежирное смягченное молоко: 10 марриш; чеснок: 1 талант (единица веса приблизительно 30 кг); острый лук: 1/2 таланта [...]; черный изюм: 3 таланта [...]; кунжут: 10 артабов [...]; вино: 500 марриш» (Stratagemata IV 3, 32). Если запись о наличии такого текста на бронзовой опоре, приписываемая Киру, не внушает никакого доверия, сам список кажется вполне возможным. Можно представить себе ежедневный подвиг администраторов царского стола, связанный с организацией тыла и снабжения. «Местная кухня» к тому же менялась, согласно месту, в котором оказывался царь, но, к несчастью мы не располагаем сведениями о доходах в ахеменидскую эпоху. Чтобы представить себе ход царского пира, необходимо процитировать полностью рассказ Гераклеида из Кима, переданный все тем же Афинеем:

Если приближенные Великого царя пировали без ограничений (даже если, согласно Гераклеиду, в их распоряжении были только достаточно скромные блюда), рядовые должны были довольствоваться хлебом и мясом. Геродот уточняет, что «персы едят немного основных блюд, но много десертов, которые не подаются все в одно и то же время». Пристрастие персов к кондитерским блюдам и сластям также подчеркнуто Ксенофонтом. Согласно Страбону, ежедневная пища молодых людей, которую он называет kardakes, состоит из «хлеба, ячменных пирожных, кардамона, соленых зерен и жареного и вареного мяса».

Чтобы сервировать все эти блюда, у царя был в распоряжении личный кухонный персонал, который сопровождал его во время всех его перемещений. И снова Афиней (Deipnosophistes XIII 608а) передает точные цифры, относящиеся к службам Дария III: «Царских сожительниц-музыкантш: 329; плетенщиков венцов: 46; поваров: 277; поварят: 29; поваров, специализировавшихся на молочных продуктах: 13; изготовителей напитков: 17; фильтровалыциков вина: 70; создателей духов: 14. Всего: 796». В другой выписке (XI 781f-782a) он цитирует также список кубков: «Золотые кубки, весом в 73 вавилонских таланта и 52 мины; кубки, инкрустированные драгоценными камнями, весом в 56 вавилонских талантов и 34 мины».

В сасанидскую эпоху, в тексте «Хосров (первый) сын Кавада, и паж» перечисляются, без перечисления всех их ингредиентов, несколько деликатесных блюд и описывается процесс подготовки вареного, жареного или заливного мяса (козленок, говядина, дикий осел, кабан, верблюд, буйвол, газель, баран, свинина), домашней птицы, поджаренной целиком (фазан, цыпленок, куропатка, жаворонок, журавль и т.д.), а также сластей, компотов, плодов и вин.

Сама природа наших источников является причиной того, что о повседневной жизни царя и его семьи, так же как в меньшей степени о жизни знати и придворных, мы можем привести всего несколько сообщений. Пожар в Персеполисе не затронул, по счастью, значительное количество административных эламитских табличек. Они позволяют нам составить очень неполное представление о повседневной жизни служащих двора и трудностях, которые они испытывали, а также о привилегиях, которыми они пользовались по отношению к массе мелких крестьян, о жизни которых мы не знаем совсем ничего. Портрет части общества, который мы получили при помощи эламитских табличек, позволяет нам исправить или уточнить изображение, полученное из классических текстов.

С самого рождения человек становился членом своей семьи, его родители давали ему имя. В любой момент доисламской эпохи семья понималась скорее в широком смысле слова, чем в ограниченном смысле «очага, семейной ячейки». Личность человека в результате была сильно размыта: в этом отношении, возможно, важен тот факт, что в юридических сасанидских текстах содержатся технические термины для обозначения различных форм и аспектов деятельности семьи, власти отца семейства, практики усыновления, управления семейными ценностями и т.д., но нет слов, чтобы обозначить личность или частное лицо. В том же контексте стоит отметить также дело Интаферна, одного из семи заговорщиков, восставших вместе с Дарием против Гауматы, который был обвинен в вероломном поведении по отношению к царю; согласно Геродоту, с ним вместе были убиты все мужчины дома, сыновья и родственники, за исключением одного из его шуринов, спасенного сестрой от общего наказания. С эпохи Дария I семьи семи играли доминирующую роль благодаря участию в событиях до его вступления на престол (даже если их привилегии были впоследствии сильно сокращены). В аршакидскую и сасанидскую эпохи власть семи аристократических богатых семей снова постепенно увеличивалась, так что от них нередко зависели выбор или поддержка того или иного царя в позднесасанидский период. Согласно Феофилакту Симокатте, представители семи семей занимали ключевые позиции в иерархии сасанидской империи. И наконец, маздакитское движение, возникшее к концу сасанидской эпохи, также демонстрирует значимость положения, занимаемого семьей и сообществом в обществе.

ИРАНСКИЕ ИМЕНА

ЖИЛИЩА

Если планы царских ахеменидских дворцов Персеполя или Суз известны очень хорошо, намного труднее составить впечатление о конструкции и жизни обычного персидского дома, за исключением тех, что были раскопаны в Вавилоне и относились к ахеменидскому периоду. В богатых домах был внутренний двор, замощенный глиняными кирпичами или посыпанный гравием, вокруг которого при помощи глиняных кирпичей, смешанных с рубленой соломой и высушенных на воздухе, были построены комнаты. Внутри комнат, у которых не было окон, выходящих на внешнюю сторону, пол был сделан из уплотненной глины (в самых простых домах) или из глиняных кирпичей. В городских домах иногда была ванна, в которой пол и небольшая часть стен были изолированы при помощи битума. Вода оттуда уходила через глиняные трубы; обычно ванная располагалась в углу дома. Крыши, вероятно, были покрыты раствором глины с соломой, с устройствами для отвода дождевой воды. Они нигде не сохранились. В кухне иногда была печь, закопанная в полу. В настоящее время раскопано очень небольшое количество сасанидских городских кварталов, но похоже, что дома строились вокруг двора, имеющего один или два портика. Некоторые дома были, возможно, двухэтажными.

Качество и ценность мебели, ковров и других ценных предметов были известны очень широко. Великолепно отделанные ложа, на которых ахеменидские цари и их гости возлежали на пиру, имели ножки, покрытые золотом или серебром. В их распоряжении были ковры и подушки, приведенные в порядок одной из «расстилающих покрытия». Мягкие ковры, украшенные чудесными ткаными узорами, покрывали пол. На барельефах Персеполя можно обнаружить Дария I на троне с высокой спинкой и поставившего ноги на табурет. Ножки царского трона были выполнены в виде башни и заканчивались в виде львиных лап, которые опирались, в свою очередь, на ножки, украшенные венцом из листьев, полностью закрывающих их. Ножки табурета заканчивались бычьими копытами. Сам трон, изготовленный из золота и серебра, был инкрустирован драгоценными камнями и слоновой костью. Кроме того, деревянные детали трона были покрашены, и по бокам свисало искусно вышитое покрывало с прямоугольными узорами посреди розеток и львов по краям. Перед сидящим царем стояло два серебряных кадила на высоких ножках; фимиам, помещенный в горшочек, заполненный древесным углем, медленно горел под крышкой, и аромат проникал через специально прорезанные щели. Крышка, увенчанная цветком лотоса (или какого-то другого цветка), была привязана к кадилу цепью.

Серебряная ахеменидасая курильница

Движимое имущество, ковры и другие сокровища позднесасанидской эпохи ничем не уступали предметам ахеменидской эпохи. Среди множества драгоценных предметов, описанных арабскими авторами, стоит особо упомянуть чудесный «трон в виде купола»Хосрова II:

Когда город Дастгерд попал в руки Ираклия в 628 г., среди богатых трофеев были прекрасно вышитые покрывала. Наиболее красивые ковры эпохи были из шелковой парчи, и аль-Балами, автор пересказа на персидском языке «Истории пророков и царей» ат-Табари, подробно описывает большой ковер (шестьдесят локтей длиной и шириной), названный «Весна Хосрова», разложенный в зале судебных заседаний царского дворца в Ктесифоне. Ковер получил это название потому, что, изображенные на нем тропинки и река, пересекающая зеленеющий сад, рождали у царя ощущение будущей весны.

ОБРАЗОВАНИЕ

К несчастью, в многочисленный источниках приведено очень мало информации о воспитании молодежи. Образование, в принципе, было доступно любому персу, но нет никаких сомнений, что дети крестьян были полностью лишены этого на протяжении доисламской эпохи и были в большинстве своем неграмотны. Напротив, вполне вероятно, что по крайней мере торговцы (поздне)сасанидской эпохи имели минимальные знания письменности. Это отлично доказывают граффити и надписи в верхней долине Инда, на севере Пакистана, где встречались согдийцы (и другие иранцы) и индийцы на середине своих караванных путей. Но, в основном, мы имеем информацию об обучении царевичей и молодых аристократов, а также писцов и священников.

Воспитание молодых ахеменидских аристократов начиналось с пятилетнего возраста и длилось десять или двадцать лет, согласно различным источникам. Согласно Страбону, у этих молодых людей, которых он называет kardakes, день всегда начинался с физических упражнений. После приема пищи они учились действиям на охоте с использованием копья, лука и рогатины. Позже, во второй половине дня, они занимались тем, что сажали деревья, собирали корни и изготовляли льняную одежду и сети для охотников. Геродот добавляет к этому, что молодых людей обучали «говорить правду», а Ксенофонт отмечает в своей «Киропедии», что образование включало также этику, чтобы развить чувство справедливости, повиновение, терпение и самообладание. Эта модель воспитания находит подтверждение в одной из надписей Дария I, где он хвастается тем, что является хорошим всадником, хорошим лучником и хорошим метателем копья. Царским достоинством было также то, что он должен был быть хорошим садовником. Греческие авторы говорят о передаче изустно персидских традиций в пении, но обучение чтению и письму отсутствовало (возможно, оно ограничивалось лишь школами писцов, как это было в ахеменидском Вавилоне). К концу их физического и духовного обучения молодые аристократы умели быть хорошими и верными слугами царя и переходили в класс взрослых воинов.

В отличие от предыдущих периодов образование молодых аристократов и детей высших слоев общества в (позднюю) сасанидскую эпоху включало также чтение. Согласно сообщениям различных источников, подготовка сасанидских аристократов происходила при дворе, где они вместе с царевичами учились читать и писать, ездить верхом и охотиться, а также военным искусствам. Небольшое произведение на среднеперсидском языке, озаглавленное «Хосров, сын Кавада, и паж», является ценным документом в этом отношении, в нем приводится не только описание роскоши, которая царила при сасанидском дворе, но также дается превосходный общий обзор системы образования. Спрошенный царем царей Хосровом I, молодой паж уточняет, что он выучил наизусть целые книги «Авесты» с комментариями и что он был образован таким же образом в областях художественной литературы, истории и астрономии, в искусстве ездить верхом, стрелять из лука, бросать копье и дубинку, а также владеть мечом и рубиться в бою. Он умеет играть в поло, знает музыку и играет на некоторых инструментах. И наконец, он превосходит своих товарищей в мастерстве игры в шахматы и в других играх. Право не является частью списка теоретических знаний, перечисленных пажом, но оно упоминается в других текстах.

В сасанидскую эпоху «школьное обучение» начиналось в возрасте пяти или семи лет и длилось до перехода к зрелому возрасту, в 15 лет. Известны термины, используемые в среднеперсидских текстах для обозначения школ: фрахангестан (общий термин, букв, место учения), дибирестан (для школы писцов) или хербедестан (для религиозной школы). В школах применялось физическое наказание в виде ударов палкой. Будущие священники должны были в двадцатилетием возрасте пройти, кроме того, испытание перед судом, составленным из мудрецов, священников и судей.

Сведения, касающиеся воспитания девушек, очень редки. В сасанидскую эпоху некоторые из них, похоже, получали базовое образование в религиозных школах — в одном тексте говорится о пяти женщинах, обсуждающих юридические проблемы с судьей. В основном же, их образование касалось все-таки искусства домашнего хозяйства. Что касается девушек из царских и аристократических семей в ахеменидскую эпоху, то они также обучались физическим упражнениям и упражнялись в военных искусствах (стрельба из лука, метание копья, конное искусство), как и мальчики.

ПРИДВОРНЫЙ ЭТИКЕТ И АУДИЕНЦИЯ У ЦАРЯ

С самого начала ахеменидской эпохи, похоже, существовали очень строгие правила придворного этикета. Греческие авторы описывали детали, касающиеся протокола приема у Великого царя в одном из городов империи или в связи с царским пиром и охотой. Некоторые примеры свидетельствуют о том, что невозможно было безнаказанно нарушить эти правила. Согласно тем же правилам, любая просьба об аудиенции у Великого царя обязательно передавалась официальному лицу, которое греки называли хилиарх — начальник тысячи. Однако, нельзя полностью исключить возможность того, что греки смешивали функцию этого лица, начальника личной охраны царя, с более или менее подобной по названию должностью распорядителя, сообщающего о посетителях царю и вводящего приглашенных. Эта должность существовала и при сасанидском дворе, где ее владелец назывался «тот, кто вводит кого-то в присутствие». Процедура могла иногда занимать много времени, так что некоторые греческие авторы упрекали персидского царя в неприступности. Если царь все-таки отвечал благоприятно на просьбу о приеме, проситель вызывался в ападану — большой зал судебных заседаний во дворце Персеполиса, в котором могли находиться одновременно десять тысяч лиц. Когда приглашенный был уже допущен в присутствие царя, сидящего на своем троне, он должен был склониться вначале в ритуальном земном поклоне в знак почтения к его величеству. Этот жест, описанный греческими авторами по-разному, вызывал как их удивление, так и их неприязнь. Ахеменидский обряд не предполагал, вероятно, распростирания на земле, ни даже коленопреклонения, но, видимо, ограничивался поцелуем руки в воздухе и склонением тела, как видно по изображениям на персидских барельефах. В парфянскую эпоху римские художники часто изображали этот ритуал как коленопреклонение. Затем, предложив Великому царю свой дар, который принимался «получателем подарков», посетитель мог наконец обратиться к нему со своим делом.

Аудиенция у царя. Рельеф Дария I, обнаруженный в сокровищнице Персеполиса

Правила царского этикета при сасанидском дворе не были, разумеется, менее пышными. Совсем напротив, именно они вдохновили Аббасидов в первые века ислама. Благодаря арабским авторам мы теперь знаем, что Сасаниды имели в своем распоряжении книги (сейчас утерянные), такие, как «Книга правил» или «Книга мест», в которых должно было содержаться подробное описание придворного церемониала. В то время как первая книга содержала несколько тысяч страниц, касаясь, помимо всего прочего, организации сасанидского государства, искусства управлять и правил поведения, вторая книга представляла собой нечто вроде «notitia dignitatum» (лат. «список достоинств») Сасанидов, где шестьсот благородных персов были классифицированы в соответсвии со своим рангом. Чем выше был иерархический уровень, тем ближе они могли сидеть около царя царей во время царских пиров. Этот же ранг определял и другие возможности. Звание «начальник обычаев», чьи обязанности достаточно трудно точно определить, известно также по печати поздней эпохи.

Если верить арабским авторам, судебные заседания при сасанидском дворе были событиями, проходившими с очень большой помпой. Они происходили регулярно и пропускались только тогда, когда царь царей был в поездке, болен или если он носил траур. По случаю общего царского приема, тронный зал был украшен настенными росписями и мозаиками, мягкие ковры покрывали стены и пол. В зале было установлено искусственное дерево с позолоченными и посеребренными листьями; на ветвях висели плоды, украшенные драгоценностями и заполненные душистыми веществами. В глубине зала, за шторой, царь сидел на своем троне на подушке из золотой парчи. Высокопоставленные лица, официальные лица и слуги двора располагались с другой стороны шторы на расстоянии, предписанном правилами; протокол даже уточнял это расстояние в локтях для каждого из присутствующих. Царская охрана, выстроенная рядами, с оружием и позолоченными поясами, сдерживала толпу. Тяжелый венец, весом около ста килограммов, покрытый золотом и серебром и инкрустированный жемчугом, рубинами и изумрудами, был подвешен над головой царя на золотой цепи, привязанной к потолку. Охрана шторы была поручена сыну дворянина, звание которого звучало как «Будь радостен!». Когда он тянул штору, больше никому не разрешалось делать даже малейший жест. Люди должны были опустить глаза и припасть к земле, в том числе женщины. Любой человек, допущенный начальником охраны лицезреть царя, получив разрешение, должен был завязать белым платком свой рот, чтобы его дыхание не осквернило царское величество. Приглашенный царем человек должен был приблизиться, броситься на землю и оставаться в этом положении до тех пор, пока царь не прикажет ему встать. В зависимости от своего ранга он оставался затем стоять или получал разрешение сесть землю, на кресло или даже на трон слева или справа от царя. Затем он выражал пожелание счастья правителю, прежде чем обратиться со своей просьбой. В конце приема он припадал к руке царя, его кольцу, трону или к полу перед троном, а затем отступал назад.

Письменные источники, так же как барельефы, дают также сведения относительно знаков и жестов уважения. В соответствии с общепринятыми правилами поведения человек должен был спрятать свои руки в присутствии человека более высокого ранга, либо скрещивать их на груди, либо помещать ладони подмышками, либо скрывать руки в рукавах. В присутствии царя любое лицо, не относящееся к царской семье, было обязано скрывать руки таким образом; аристократы и высшие должностные лица демонстрировали кулаки со слегка согнутым указательным пальцем. В отличие от Ахеменидов персы сасанидской эпохи, похоже, действительно распростирались ниц (жест более рабский, чем простой наклон тела), известны различные формы поклонов, вплоть до поцелуя земли, но это выражалось менее раболепно, чем катание в пыли, определенное для представителей нижнего класса, заключенных, лишенных прав и приговоренных к смерти.

ЖЕНЩИНЫ И СЕМЬЯ

Если верить Плутарху, древние персы были ревнивы настолько, что держали своих супруг и наложниц, купленных за деньги, в заточении, чтобы их никто не мог увидеть. Эта фраза, вырванная из контекста, нуждается все-таки в пояснении. Изучение эламитских табличек Персеполя отлично демонстрирует, что женщины иногда занимали значительные, ответственные должности в общественной жизни. Именно женщины стояли во главе царских мастерских, где использовались портнихи, и т.д. Можно также констатировать, что жалованье натурой распределялось, согласно некоторым критериям, но пол не имел для этого особого значения. На тех же табличках описано, что царица Артистона, дочь Кира и любимая жена Дария I, руководила по крайней мере тремя большими областями, где она, возможно, лично следила за всем, так как таблички свидетельствуют о том, что она часто путешествовала между своими владениями с большим эскортом. Именно она давала инструкции в письменном виде своему главе администрации и тому, кто платил по счетам, нося печать. Бытовые расходы царицы Ритабамы в областях в Элимаиде были, впечатляющи, на нее работали сотни мастерских.

Естественно, наши источники не позволяют понять жизнь обычного перса того времени, но трудно предположить, что многобрачие (не считая многочисленных наложниц) было правилом. Иное дело Великий царь: в принципе, он был обязан выбирать своих законных супруг среди девушек, происходящих из одной из семи семей. Брачная политика Дария I доказывает, однако, что он нисколько не принимал в расчет эту привилегию благородных семей. За исключением Файдимы, дочери Отана, ни одна их его законных супруг не принадлежала к кругу «семи семей». Впрочем, можно отметить его усилия соединиться с родом его предшественника Кира, заботы о династической последовательности в браке с его двумя дочерьми (Атоссой и Аристоной). Более того, у него были еще три другие супруги. Позже, в ахеменидский период, брачными союзами между представителями правящей династии и богатыми вельможами пытались иногда вознаграждать за верную службу. Возрастала также тенденция к брачной эндогамии (внутри царской семьи), чтобы защитить свою власть, еще более усилившаяся в сасанидскую эпоху, когда брак между близкими родственниками прославлялся маздеистами как идеальный союз.

Если справедливо, что на рельефах Персеполя нет изображений женщин, это не означает, что их здесь никогда не было. Напротив, существуют многочисленные изображения на драгоценных камнях и на печатях как ахеменидской, так и сасанидской эпохи. Надписи, монеты и барельефы сасанидского периода свидетельствуют, помимо всего прочего, о большом уважении по отношению к женщинам — членам царского дома, и к концу сасанидской эпохи женщины вроде Боран (630—631 гг. н.э.) и ее сводной сестры Азармидухт (631 гг. н.э.) даже смогли подняться на трон, пусть даже только на несколько месяцев, хотя легенды подчеркивают (немного упрощенно и не без зависти), что всем этим они были обязаны отсутствию кандидатов — мужчин из царского рода.

Юридический сборник сасанидского периода, озаглавленный «Книга тысяч суждений», содержит термины «очаг» (среднеперс. dudag, букв, дым) и «расширенная семья» (среднеперс. kadag, букв, «дом»). Отец семейства назывался kadag-xvaday (букв, «господин дома») и был главой семейства (среднеперс. salaroh о dudag). Благодаря родству по мужской линии семья ассоциировалась с чем-то большим, чем то, что можно было бы расценить как клан (средне naf, tom, gohr). У семей и у кланов были культовые обязанности по отношению к душам предков (жертвы, основание алтарей огней и т.д.). Чтобы выполнение этих обязанностей по отношению к предкам, наследование по семейной линии, сохранение внутри семьи семейных богатств, накопленных в течение нескольких поколений (которые составляли в то же самое время материальную базу для выполнения вышеупомянутых обязанностей), а также урегулирование вопросов наследования всегда неуклонно исполнялись, сасанидское право предусмотрело серию мер и решений, таких, как брак-замена, усыновление или опека над несовершеннолетними детьми. Когда человек умирал, не оставляя взрослого сына, способного заменить его как главу семьи, несовершеннолетние члены семьи должны были перейти под опеку. Различалось три различные формы опеки: «естественная», следующая неофициальной и автоматической процедуре внутри семьи; «законная» в результате формального решения, принятого мужчинами — членами клана, и «по завещанию» в результате формального и письменного постановления, принятого главой семьи при жизни, благодаря которому имелась возможность назначить опекуном кого-либо, не находящегося в родственной связи с семьей или кланом. Все эти юридические нормы имели одну цель — гарантировать сохранение действующего общественного строя с суровым разделением между классами.

Забота о наследнике была, таким образом, одной из центральных забот истого маздеиста. Согласно Геродоту, в ахеменидскую эпоху чем больше у перса было детей, тем более он был уважаем в обществе. К тому же каждый год Великий царь распределял подарки в наиболее многочисленные семьи. Маздеисты признавали пять типов родства: «законное» потомство или «замененное» для детей, рожденных от законного брака или от левирата, затем «усыновление», и, наконец, «незаконные» и «несвободные» дети. Родители и дети были связаны жесткой взаимной ответственностью. Отец был одновременно и опекуном, и владельцем своих детей, которые были обязаны ему повиноваться. Троекратное непослушание считалось грехом, заслуживающим смертного приговора. Мать не имела права собственности на своих детей, ее роль была ограничена их рождением. Родительская власть у персов ахеменидской эпохи имела все-таки определенные границы, например, призыв в царскую армию должен быть выполнен под страхом смерти.

СЕКСУАЛЬНОСТЬ

Об оргиях при дворе, политических интригах евнухов и извращениях цариц или об изнеженном и декадентском поведении ахеменидских царей и царевичей с большим удовольствием рассказывали многочисленные греческие авторы, и прежде всего Ктесий. Тот факт, что Ктесий долгое время жил при ахеменидском дворе в качестве личного врача Артаксеркса II, не делает его рассказ внушающим доверие свидетельством. Это малоприятное изображение Ахеменидов, несомненно, заслуживает исправления.

Действительно, изображение Ктесием злого евнуха относится к одному из двух стереотипов Ксенофонта — слуга, верный в любых испытаниях, и подлый приспешник. И гот, и другой персонажи всегда привлекали или отталкивали греков. Ввиду пристрастия наших греческих источников и отсутствия других трудно подробно и достоверно описать институт евнухов. Будучи родом из подвластной страны, евнухи, без сомнения, были близки по статусу к положению рабов. Во-первых, они прислуживали в палатах царя, а во-вторых, в палатах цариц и принцесс. Термин, указывающий на их функцию, к несчастью, не имеет древнеперсидского аналога, но, по-видимому, им соответствует эквивалент на среднеперсидском «(охранник) покоев» начала сасанидской эпохи. Наверняка все люди, которых греческие авторы называют евнухами, не были, разумеется, кастрированными рабами. Можно предположить, что греки часто называли евнухами лиц, которые были наделены высокими полномочиями, важными придворными титулами (хилиархи, советники, носители царского скипетра и т.д.), были из непосредственного окружения царя.

Помимо законных жен, у великих царей Ахеменидов было также большое число наложниц, положение которых превосходило статус купленных рабов. Те, которые были отобраны и захвачены не просто как трофей, славились не только незаурядной красотой, но и, скорее всего, были девственницами. При дворе царя или сатрапа они использовались также как танцовщицы или музыкантши для увеселения на царских пирах. Что касается числа царских наложниц, то некоторые греческие авторы упоминают цифру 360 (символика?), то есть по одной на каждый день (ночь) лунносолнечного древнеперсидского года. Наложницы следовали за Великим царем при всех его перемещениях и на охоту. Практически нет никаких сомнений, что женщины при ахеменидском дворе, наложницы, а особенно супруги и царевны, располагали личным жилищем, за которым следили евнухи. Но в отличие от наложниц царицы и царевны были свободнее в своих передвижениях и располагали большей самостоятельностью.

КОСТЮМЫ И УКРАШЕНИЯ

На протяжении всего ахеменидского периода цвет одежды позволял различать социальные классы: красный цвет — цвет воинов, белый — цвет священников, голубой — цвет крестьян. Чтобы символизировать власть на всех уровнях, царь носил одежду всех этих цветов. Рельефы Персеполиса, на которых были обнаружены следы краски, являются бесценным источником информации относительно мужской одежды. Фризы лестницы ападаны, в особенности те, где представлены делегации народов, подвластных персидской империи, дают представление о разнообразных местных одеждах жителей империи. Таким образом, можно разделить информацию об одежде той эпохи на пять больших категорий: одежда персидского и эламитского двора; мидийский костюм аристократа, одежда парфян и других народов; наконец, греческие, индийские стили и стиль жителей равнин (арабы, вавилонцы и т.д.).

Головные уборы ахеменидской эпохи меняются от простой ленты или головной повязки, украшенной вышитыми или прикрепленными цветами, которые носили сторожа и слуги двора, до сферической шапки (к которой сзади привязывали хвост небольшого животного) и шапок с выемками (митра) персидских вельмож и знати. Всадники носили на голове различные типы шапок или башлыков (греки называли их тиарами), иногда подбитые мехом, или чепцы с кожаными хвостами и наушниками, чтобы защищать голову, затылок, уши, щеки и на некоторых изображениях — подбородок (фригийская шапка, скифская остроконечная шапка, шапка магов). Знать иногда носила диадему поверх тиары, но только Великий царь имел право носить узкую тиару (возможно из кожи?).

Двумя наиболее обычными типами сасанидских головных уборов были: большой округлый шлем, с назатыльником или без него, и фригийская шапка с острым концом, направленным вперед. Цари носили прическу (или парик) в виде шара, края которой выступали из-под царского венца, они носили диадему, покрыв легким шелком, украшенным жемчужинами или другими драгоценными камнями. Даже при том, что во времена Ахеменидов уже существовали зубчатые венцы, они получили распространение не раньше середины сасанидской эпохи. Эти венцы позволяют идентифицировать различных царей.

Венцы богов (верхний ряд) и царей, согласно сасанидским рельефам

Персидская одежда

В качестве верхней одежды ахеменидские персы носили длинные сборенные платья, с рукавами или без рукавов, подпоясанные поясом по талии. Мидийские всадники носили платья, драпированные на плечах, с длинными узкими рукавами, которые висели вдоль тела. Народы восточных провинций носили облегающие куртки на меху или из кожи с мехом, которые не мешали им скакать верхом. Этот тип короткой куртки до бедер, задрапированной по диагонали на груди и затянутой при помощи узкого пояса, под которой носили иногда длинную тунику, стал наиболее распространенной верхней одеждой парфянской эпохи.

В сасанидскую эпоху мужчины обычно надевали стеганую тунику, которая доходила до колен; она могла быть соединена с более короткой рубашкой и брюками. В первых веках сасанидской эпохи мужчины часто изображались в чем-то вроде легкого плаща, завязывающегося спереди лентой или застегивающегося пряжкой. К середине сасанидской эпохи грудь царских охотников была защищена чем-то вроде кожаного доспеха, закрепленного диагональными полосками, которые соединялись под розеткой. К концу сасанидской эпохи цари все сильнее тяготели к тяжелым кафтанам, богато украшенным по краям. В текстах упоминается множество разновидностей качественных тканей для любого времени года (шерсть, шелк, мех и т.д.).

Персы также знали нижнее белье: под платьем для охоты великий царь Ахеменидов носил, например, пурпурную рубашку с белой полосой. В ахеменидскую эпоху брюки из окрашенной кожи или тонкой ткани при дворе не носились, они употреблялись только для того, чтобы ездить верхом. Несколькими веками позже в Парфии употребление брюк стало привычным, что неудивительно с точки зрения кочевого быта.

Мужчины носили развевающиеся брюки с вертикальными или эллиптическими складками, заправленные в сапоги из мягкой кожи. Позднее сасанидские цари носили разновидность гетр с узкими брюками, застегнутые в верхней части бедер и затянутые кожаными ремешками вокруг лодыжек. Обувь была двух типов: при ахеменидском дворе носили плоские ботинки, завязываемые тремя или четырьмя шнурками (эламиты носили низкую обувь на шести шнурках); в других местах и в другие времена персы носили сапоги, которые могли иногда доходить до колен.

Одежда женщин известна относительно плохо, но основной одеждой благородных женщин, так же, как музыкантш и танцовщиц сасанидской эпохи, похоже, была длинная туника, ниспадавшая до пяток. Модели с рукавами носились без пояса, модели без рукавов подвязывались лентой под грудью. Иногда они носили вуаль поверх туники, драпированную на бедрах, а в случае необходимости вуаль закреплялась на левом плече. Что касается сасанидских цариц, то они носили как длинные платья, тяжелые, как пальто, так и струящиеся платья из легких тканей, завязанные на талии плиссированными лентами.

Костюм все же был бы не полон без украшений, важных как для мужчин, так и для женщин. На ахеменидских рельефах Персеполя на мужчинах ровные или изогнутые золотые ожерелья, а также на обеих руках золотые браслеты. Браслеты имеют резьбу и иногда инкрустированы драгоценными камнями; концы их завершаются головами животных (бараны, скальные бараны, грифоны, львы и т.д.). Мужчины носили серьги и кольца на пальцах. В ходе археологических раскопок были найдены ожерелья из жемчуга и полудрагоценных камней. Плащ застегивался иногда золотыми или серебряными застежками. Если персидские цари хотели вознаградить или отличить человека, они давали ему не только почетное платье, а также ожерелья, браслеты и золотой меч. В сасанидскую эпоху диадема, затканная золотом и усыпанная жемчужинами, была одним из самых ярких знаков уважения после царских регалий. На сасанидских рельефах изображены музыкантши с тяжелыми шейными кольцами с несомкнутыми краями, снабженными подвесками в виде розеток, а также с кольцами вокруг лодыжек. Царицы носили жемчужные ожерелья.

Парадное облачение Ксеркса. Реконструкция по рельефу в гареме Персеполиса

Деталь кинжала-акинака, принадлежавшего Дарию I

Украшения ахеменидской эпохи: подвески, серьги

Столь естественно, как они носили драгоценности, богатые мидийские и персидские мужчины наносили макияж, они красили ресницы, пудрили кожу и носили накладные бороды и парики. Они использовали душистые мази, которые хранили во флаконах из египетского алебастра, смотрелись в гладкие бронзовые зеркала с ручками из дерева или слоновой кости и расчесывали волосы при помощи двойных расчесок из тех же материалов, с толстыми зубьями с одной стороны и тонкими — с другой, выполненных с большим искусством. Один из слуг великого ахеменидского царя следовал за ним повсюду с опахалом от мух из конского волоса в виде вазы или цветка, а на некоторых рельефах изображен другой слуга — с флаконом мазей в руке и полотенцем на предплечье. При раскопках были обнаружены многочисленные сосуды (стеклянные или бронзовые) с черной тушью, с пробками и вставленными в них кисточками для нанесения макияжа; румяна были, впрочем, предметом роскоши, экспортировавшимся в сасанидскую эпоху из Китая.