Древо жизни

Глава 2 Дохлый висяк

Москва, 3 мая 2005 года, 9 часов утра

Дело не обещало быть сложным. Старшему оперуполномоченному Московского уголовного розыска Евгению Николаевичу Северину хватило одного взгляда на место преступления, чтобы понять: либо убийца кто-то из соседей, мститель за какую-то немалую обиду и вдобавок двинутый на религиозной почве, тогда все раскроется самое позднее к вечеру, либо это тщательно спланированное убийство, тогда и концов не сыщешь. Конечно, если навалиться всем отделом, то что-то можно было бы раскрыть, но команды наваливаться не последует, заурядное убийство невеликого, судя по всему, человека, кому это интересно? Если повезет, то обойдутся без журналистов, тогда дело вообще проскочит незамеченным.

Вероятность этого была высока – раннее утро первого дня после первомайских праздников, совпавших к тому же с пасхой, народ наш из праздников выходит тяжело, а журналисты, что ни говори, тоже люди. Придется, конечно, побегать, проверить разные версии, собрать толстую кипу протоколов допросов и осмотров, заключений экспертов, подшить все это в папку и сдать в архив. Обычная рутина. Опыт подсказывал Северину, что именно так все и будет. А опыт у него был богатый, в том числе и нераскрытых дел.

«Эх, мне бы такое дело лет пятнадцать назад! – подумал Северин. – Вот было бы счастье! Бегал бы от зари до зари с горящими глазами, землю бы носом рыл. Результат, вполне возможно, был бы такой же, то есть нулевой, но энтузиазм бил бы через край и накрывал неудачи».

Сейчас энтузиазма не было, никакого. А ведь когда-то он любил свою работу, он и на юридический пошел по зову сердца, а отнюдь не по настоянию отца, человека в этой системе не последнего, дослужившегося до поста заместителя начальника следственного отдела Генеральной прокуратуры СССР. Скорее всего, без помощи отца не обошлось, поступить на юрфак со школьной скамьи простому человеку было невозможно. И к распределению в МУР отец наверняка руку приложил, хотя тогда, по юношескому идеализму, Северин считал, что главную роль сыграл его красный диплом и блестящие характеристики.

Да, и энтузиазм был, и идеализм был, были да сплыли, унесенные мутными потоками действительности. В этом он был не одинок: пока в обществе в эпоху перестройки и первых лет «демократии» энтузиазм и романтизм нарастали, сотрудники правоохранительных органов все больше скатывались в пессимизм. Исчезал какой-никакой порядок, который они, чтобы там ни говорили, поддерживали, не сатрапствовали, не беззаконничали, а защищали жизнь и достояние граждан. Эх!.. Впрочем, даже это «эх» прозвучало как-то вяло.

Что имеем в итоге? Сорок два года, майор, пересидевший в этом звании все мыслимые сроки, без семьи. Последнюю мысль Северин сразу прихлопнул – сейчас не об этом. Сейчас он тянет лямку. Конечно, надо было бы уйти вовремя, как другие, как многие, в какую-нибудь службу безопасности, в ЧОП, наконец, в адвокатуру, образование позволяло. Но тут, где ни служи, получалось, что служишь бандитам, тем или иным, а вот это было противно, этого он не хотел ни за какие деньги, даже не совесть не позволяла, а гордость. Гордость, в отличие от энтузиазма, осталась.

Надо было бы начальству его выгнать. Будь он начальником, непременно себя бы выгнал. Но кадров и так не хватало. Опять же, очень удобно – на майора Северина спихивали все «висяки» и дела, не обещавшие шумной славы и наград. Он не возражал. При всем том процент раскрываемости у него был повыше, чем в среднем по МУРу, но об этом как-то забывали, а он не напоминал. Он был нечестолюбив, свое честолюбие, в отличие от гордости, он загнал очень глубоко, так глубоко, что и сам не помнил куда.

Вот и сейчас – висяк, дохлый висяк.

Северин, оторвавшись от своих мыслей, поднял глаза и еще раз посмотрел на убитого. Труп висел на стене, точнее говоря, на кресте из бруса, прибитом к стене. Крест был непропорциональный, напоминая больше букву Т, потому что перекладина была прибита почти под самым потолком. Но все-таки это был крест, на верхнем отростке хватило места для шестиконечной звезды, намалеванной прямо на брусе, и небольшой, сантиметров в двадцать, таблички с надписью черной краской: IНЦI.

Руки мертвеца были привязаны толстой, в палец, веревкой к двум металлическим скобам, вбитым в окончания перекладины креста точно под размах рук. Рук живого человека. Теперь же под тяжестью тела, ничем более не удерживаемого, суставы вытянулись, так что руки казались необычайно длинными, тело же провисло, напоминая гимнаста на перекладине. «Именно гимнаста, но никак не распятого человека, – поймал себя на этой мысли Северин, – что тут не так?»

Он представил тысячекратно виденные изображения распятия. На многих, он чутьем чуял, что на правильных, ноги у Христа были чуть согнуты, как будто Христос хотел ослабить нагрузку на пробитые гвоздями, кровоточащие ступни. А у этого ноги вытянуты вертикально вниз, связаны у щиколоток и на уровне середины голени притянуты к кресту другой веревкой, пропущенной в скобы, вбитые с двух сторон в брус. Запомним, разберемся.

Голова упала на грудь. Лицо было скрыто длинными слипшимися волосами и густой бородой в тон волосам на голове, золотистым с каким-то кирпично-красным отливом. Зато тело, лишенное каких бы то ни было одежд, было открыто для осмотра. Тренированное тело мужчины лет тридцати пяти, с накачанными плечами, широкой грудной клеткой, узкими бедрами и плоским животом, тело даже не гимнаста, а пловца, вероятно, точно так же выглядел бы распятый Вайсмюллер.

Северин неожиданно принялся вспоминать, была ли у Тарзана в исполнении Вайсмюллера борода, не вспомнил и заставил себя вернуться к осмотру. На левой стороне груди под соском кожа рассечена, но без крови, на правой стороне живота старый шрам, скорее всего, от операции аппендицита, могучий член, ступни ног плоские, размер пожалуй что больше 45-го, пальцы ног длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Северин всегда обращал особое внимание на ногти на ногах, он считал, что их состояние много говорит о характере человека, конечно, в сравнении с ногтями на руках.

Он вернулся взглядом вверх и стал рассматривать последнюю деталь – крест, паривший в воздухе под бородой мертвеца. Крест золотой (желтого металла, поправил себя Северин для будущего протокола), большой, сантиметров пять в длину. Цепочка из желтого металла, чуть видневшаяся под спутанными волосами, казалась слишком тонкой: по новорусской моде толщина цепочки не должна уступать толщине креста. Почему-то Северину показалось, что этот крест совсем из других, давно забытых времен, но он оставил это для экспертов, себе же в память записал: мотив ограбления, по-видимому, отсутствует.

Да, собственно, что тут грабить? Комната, довольно большая, производила убогое впечатление. Отставшие от стен, блеклые обои, продранные в нескольких местах, свисающая с потолка на коротком проводе лампочка без абажура, металлическая кровать, кое-как заправленная, у кровати тумбочка, какая-то казарменная, на тумбочке книга небольшого формата, пустая книжная полка на стене, большой стол посреди комнаты, под лампочкой, накрыт чуть потрескавшейся клеенкой, три задвинутых под стол стула, на столе одна выщербленная псевдохрустальная пепельница, девственно чистая. Общую картину бедности, честной бедности, чуть было не добавил Северин, нарушали лишь новая лампа-прищепка, закрепленная на высокой спинке кровати, и … компьютер, установленный на втором, стоявшем в комнате столе. Компьютер, наверно, не из дешевых, подумал Северин, у них в отделе мониторы на полстола, а тут плоский и тонкий. Больше в комнате ничего примечательного, на первый взгляд, не было. Разве что одно из окошек, то, что ближе к трупу, было распахнуто настежь.

«Где же бригада? – с некоторым раздражением подумал Северин. – Чего копаются?» Он с досадой вспомнил, что по звонку дежурного сорвался из дома, не выпив вторую положенную чашку кофе, без двух чашек крепчайшего кофе он был по утрам никакой.

Северин посмотрел на пол, который показался ему что-то слишком чистым, похоже, что его специально вымыли, «что указывает на тщательно спланированное, предумышленное убийство», записал он в будущий отчет. Коли так, то без вреда можно пройтись по комнате, сделать предварительный обыск. Он подошел к столу с компьютером, там в беспорядке, скрытые ранее от него спинкой стула, лежали коробки от компакт-дисков, Чайковский, опять Чайковский, Римский-Корсаков, Даргомыжский, Бородин, Рахманинов. Очень интересно! Северин сделал шаг в сторону, к тумбочке. На кожаном, благородно потертом переплете книги сияло золотое тиснение – восьмиконечный православный крест. Кончиком мизинца он подцепил обложку. «Святое евангелие», хорошенькое сочетание с компьютером! На полке лежал ровный слой пыли, значит, других книг в заводе не было.

Северин присел на корточки и открыл дверцы тумбочки, верхнюю и нижнюю. Нижнее отделение было пусто, в верхнее же было беспорядочно натолкано нижнее белье и носки, все, впрочем, почти новое и высокого качества, отметил Северин. Заглянул он и под кровать, ни чемодана, ни сумки, только в глубине, почти у самой стены что-то белело. Не поленился, достал, ухватившись рукой за спинку кровати. Развернул скомканный лист белой бумаги, весь исписанный и разрисованный с одной стороны. Чего там только не было, но … на дворе раздались громкие голоса – приехали, наконец-то, голубчики! Северин слегка разгладил лист, сложил его в четыре раза, засунул во внутренний карман пиджака и поспешил наружу. По дороге глянул на вешалку, скрытую дверью, – ничего. Тоже интересно!

Он вышел в прихожую, совмещенную с кухней. Бригада являла собой союз поколений: заслуженный пенсионер, судмедэксперт Аркадий Иосифович, фотограф Михаил, под пятьдесят, эксперт-криминалист Санёк, из недавних практикантов, и младший оперуполномоченный Максим, тоже из молодых. Объединяло их одно – смурное выражение лиц. Молча пожав всем руки, Северин с неопределенной интонацией сказал:

– Прокуратуры, конечно, нет. Задерживается. Ну и черт с ней. Приступайте, – он ткнул пальцем в сторону комнаты.

– Ты, что ли, натоптал? – недовольно спросил Аркадий Иосифович, останавливаясь на пороге.

Северин нисколько не обиделся ни на тон, ни на постановку вопроса. А тыканье вообще воспринял как награду, старый судмедэксперт обращался на вы только к людям, которые были ему лично несимпатичны, таких было подавляющее большинство.

– Я! – Северин склонил голову, как нашкодивший школьник. – Каюсь, натоптал, но ничего не затоптал. Пол-то вымыли, – пояснил он, – кстати, ты, Максим, пошуруй, найди, чем мыли, ведро, швабру. Может быть, коврики обнаружатся, а то странно: в прихожей лежит половик, а в комнате ничего нет, как-то не по-людски.

– Евгений Николаевич, а вы чего-нибудь касались в комнате? – вылез вперед Санек.

– Естественно, не касался, – обрезал Северин, – хотя нет, постой, спинки кровати коснулся, а еще… – он стал вспоминать, не облокачивался ли он на спинку стула, когда рассматривал стол с компьютером. Уверенности не было. Он огляделся вокруг и увидел оцинкованный рукомойник, блестевший чистотой, как и раковина под ним. Северин приложил обе ладони к поверхности рукомойника. – Вот тебе образчики, попрактикуйся, – сказал он эксперту-криминалисту, – и вообще, работайте, работайте! А я пойду, поброжу по окрестностям.

– Мать честная! – раздался голос фотографа, вступившего в комнату.

Северин отвернул кран на рукомойнике, вымыл руки, вытер их носовым платком, автоматически осматривая все вокруг. Крючок для полотенца справа от рукомойника был пуст, на полочке над ним стоял стакан с новой фирменной зубной щеткой и недавно начатым тюбиком Лакалюта, бритвы не было, она покойнику была ни к чему, рядом лежали два аккуратно свернутых полотенца, новых, не застиранных. Северин взял одно, развернул. Довольно большой прямоугольник плотного белого льняного полотна, расшитого красными петухами, как будто только что вышел из рук народной мастерицы. «Таким и утираться-то жалко», – подумал Северин, но все же повесил полотенце на крючок.

Перед домом монументом высился участковый, Николай Трофимович Федорчук, и всем своим видом выражал обиду на то, что его не пригласили внутрь. Этот участковый сразу не понравился Северину, толст был, как гаишник, ну те-то, понятно, почти не двигаются, а участковый в представлении Северина должен быть непременно поджар от беспрестанного обхода вверенного ему участка.

– Что ж, Микола Трохимыч, докладывай, как дело было, – сказал Северин.

– Иду я, значит, сегодня поутру, в шесть часов, – начал свой рассказ участковый («от бабы или в поисках опохмелки», – продолжил про себя Северин), – по служебной надобности, – поспешил ответить на его мысль Федорчук, – вдруг вижу: окошко распахнуто. Странно, думаю, ночь холодная, да и вообще, кто в наше время держит окно открытым на первом-то этаже. Подошел, посмотрел и сразу к телефону, дежурному, значит, звонить.

– Зачем же сразу дежурному? Почему не в «Скорую помощь»? Может быть, он еще живой был.

– Нет, мертвый, – убежденно сказал участковый, – что я, жмуриков не видал? Да и проверил я.

– Это как?

– Да ткнул в ребра палкой через окно, даже не дернулся.

– Прямо центурион Крысобой, – протянул Северин и двинулся к боковой стороне дома, куда выходило открытое окно комнаты.

Участковый поплелся за ним, сопя от новой обиды, то ли на центуриона, то ли на Крысобоя. Его мощные стопы оставили на прошлогодней слежавшейся траве две четкие вереницы следов – к окну и от окна. Тут же на земле валялся и длинный, за три метра, шест с заостренным концом.

– Он тут, прислоненный к крыше, стоял, – пробухтел участковый, – у нас на такие яблокосборники надевают.

– Д-да, яблоки… – раздумчиво протянул Северин, оглядываясь вокруг.

Место было необычным, таких в Москве осталось, наверно, пять-десять, не больше. Чистейшей пробы деревня, с водяными колонками на улице, с грядками на огородах и яблонями в садах, в окружении панельных многоэтажек, подступающих со всех сторон к самым задам. Оазис какой-то или, вернее, родимое пятно.

– Вот-вот, странное у нас место, – неожиданно заговорил участковый, – как будто боятся его застраивать. Слышал я, что есть список таких мест в Москве, где человеку лучше не селиться. То ли там свалки этих, радиоактивных, отходов, то ли какие-то трещины в глубине земли, откуда другие лучи исходят, магнитные.

– Ну-ну, – усмехнулся Северин, – тут дома, поди, еще довоенные, тогда слова такого, радиоактивность, никто и не слыхивал.

– Не знаю, не знаю, – протянул участковый, – только вот люди у нас мрут, как мухи. Особливо в этом самом доме. За пять лет трое хозяев сменилось. Последние-то, старик со старухой, вроде и крепкие на вид были, а за год истаяли, обои, ушли друг за дружкой в течение месяца. Наследники не объявились, так дом управе отошел, но никто здесь жить не хочет. Было несколько желающих, но поговорят с соседями, сплетен наслушаются и – исчезают. Даже и не снимает никто, хотя предлагают совсем даром, за сотню.

– Но ведь этот-то жил, – Северин махнул рукой в сторону дома.

– Я к этому никакого отношения не имею! И жильца этого знать не знаю! – участковый как-то сразу напрягся, встав в оборонительную стойку.

«Это-то мы выясним, голубь», – подумал Северин, но решил пока не давить.

– И давно жил? – спросил он вместо этого.

– Да с неделю, перед самой страстной свет зажегся. И ночью на пасху горел. А сейчас, вот, не горит, – глубокомысленно заключил участковый.

– Что же ты, Микола Трохимыч, ни разу не зашел к новому жильцу?

– А с какой стати? – вскинулся участковый. – Не нарушают же. Я вот к одним попробовал сунуться, такая вонь поднялась, права человека, неприкосновенность жилища и все такое прочее. Отца родного на них нет! При нем порядок был!

Северин поспешил удалиться, оставив участкового в одиночестве ностальгировать о далеких временах, которые ему даже краем захватить не довелось. У крыльца он вытащил мобильный телефон, позвонил в управление, попросил прислать кинолога с собакой. «Где еще использовать собаку, как не в деревне, – подумал он, – хотя результат, скорее всего, будет тот же, что и в городе: собака привела следователей к обочине дороги, где преступников, судя по всему, ждала машина».

Он пересек небольшую площадку перед домом, на которой раньше, при хозяевах, наверно, росли цветы, и, открыв калитку, вышел на дорогу, которая с этой стороны улицы шла почти впритирку к заборам. Прошелся по дороге шагов на двадцать туда-сюда, внимательно вглядываясь в землю. Его насторожила пустая и чистая пепельница, стоявшая на столе в доме. Если кто-то не поленился протереть пепельницу, то скорее всего он не поленился выбросить окурки не в доме, а где-нибудь поодаль.

Ничего не найдя, Северин поднял голову и осмотрел дома по обе стороны улицы. Все они были не то чтобы лучше ихнего, но как-то попригляднее, везде чувствовалась хозяйская рука. Вот только хозяев не было видно, и двери везде были закрыты. Решив поручить опрос соседей Максиму, Северин двинулся было обратно к дому, но тут заметил, как из-за штакетника третьего по счету дома ему призывно машет чья-то рука. Оказалась старушка, сухонькая, одетая в черное, с быстрыми, острыми глазами.

– Убили, что ль, жильца-то? – поинтересовалась она.

– Почему вы решили, что убили? – вопросом на вопрос ответил Северин.

– Просто так столько людей не приезжают, да еще высокое начальство.

– Почему же высокое? – с улыбкой спросил Северин.

– Так Колька абы перед кем в струнку тянуться не будет.

– Это вы об участковом? – уточнил Северин.

– Об нем, об Кольке, креста на нем нет! Взятки вымогает, злостно. Мы тут с другими девушками торговлишку кое-какую держим на дороге, соленьями домашними, ягодой, яблоками, так кажный Божий день по десятке с кажной собирает, – тут любопытство пресекло поток причитаний, и старушка повторила свой вопрос с какой-то сладострастной дрожью в голосе: – Так что, убили жильца-то? Как?

– Да неясно пока, – чистосердечно ответил Северин, – может, и своей смертью умер. А вы его видели?

– Видала, милый, видала, один, правда, только раз. Он, кажись, больше и не выходил, все дома сидел, свет по вечерам включал. А мужчина видный, высокий такой, с бородой, но не старый, даже молодой. И одет был хорошо. Пальто черное, длинное, вроде как драповое, брюки наглаженные, а ботинки так и блестят. На голове шляпа, какая-то странная, и волосы длинные, я даже подумала, не священнического ли звания. А потом уж поняла, что нет, не священнического.

– Это почему?

– Во-первых, на пасху дома сидел, не по-христиански это. А во-вторых…

– А приезжал к нему кто-нибудь? – перебил старушку Северин.

– Вот как раз в субботу вечером и приезжали. Две машины.

– Какие? – быстро спросил Северин, буквально прильнув к штакетнику.

– Да не мастерица я машины различать, – ответила старушка, как бы извиняясь, – но не наши, больно красивые. Одна вроде как на «Победу» похожа, округлая, но сзади хвост выдается. А другая как «Козел», но большая, как «Газель», черная такая, угловатая. Вон там, на обочине против дома и встали, та, что поменьше, ближе сюда, а большая подальше. Из первой два человека вылезли, из второй один, и быстро в дом прошли. Я их не разглядела, только, помню, удивилась, что это они втроем на двух машинах приехали.

– А тот, который на большой машине приехал… Вы видели, как он из машины вылезал? – спросил Северин.

– Нет, не видала, он как-то неожиданно из-за машины появился.

«Значит, был еще и водитель, так и запишем», – подумал Северин.

– А что потом было?

– А потом я в храм пошла, на крестный ход. Но убили его, жильца-то, тогда, в ту самую ночь, – вдруг зашептала старушка, испуганно оглядываясь, – возвращалась-то я поздно, часа, наверно, в три, засиделась с девушками, уж сюда подошла, вдруг из того дома душа вылетает, да такая черная, и мимо меня в небо, а за ней черти несутся с воем, урчанием и с фонарями огненными. Я так и обмерла! Но чем дальше думаю, тем больше меня сомнение берет. Место-то это святое…

– Как святое?! – не удержался Северин. – А вот участковый говорит, что наоборот, плохое, люди быстро умирают.

– Вы Кольку слушайте больше! Хорошее это место, святое, тут люди с Богом напрямую разговаривают и быстро на небо отправляются. Тут, как он называется, канал, об этом и по телевизору говорили.

«Суду все ясно!» – подумал Северин и, поблагодарив старушку, двинулся назад к дому.

Тут его обогнала Шкода-Октавия и, лихо повернув, остановилась на том самом месте, на которое указывала старушка.

«Ну, вот и прокуратора проснулась», – подумал Северин, глядя на вылезающего из машины молодого, тридцатилетнего человека, с немного хищным лицом и какого-то слишком аккуратного, стрижечка, костюмчик, галстучек, вечный отличник. Северин не то чтобы терпеть не мог Александра Борисовича Сечного, но не любил. Карьерист и проныра. Возможно, что и похуже. На новой Октавии ездит, не Бог весть что, но все же. При их-то зарплатах! Северин невольно посмотрел на свою стоявшую поодаль раздолбанную девятку. Впрочем, дело знал – Северину уже случалось работать с ним и не раз.

– О, Евгений Николаевич, какой приятный сюрприз! – еще издали закричал Сечной, надев радушнейшую из улыбок. – Знал бы, что вы ведете дело, еще более поспешил бы. Но поверьте, в задержке моей вины нет. Обычная наша послепраздничная неразбериха. Назначили Винокурова, а потом вдруг вызвали на ковер. Галиева после дачных подвигов радикулит скрутил. Пришлось как всегда мне, грудью на амбразуру.

«Ишь ты, комсомолец-доброволец», – неприязненно подумал Северин. Он и не предполагал, насколько был близок к истине. Сечной действительно приложил некоторые усилия, чтобы его назначили на это дело.

Они вошли в дом. Сечной, безостановочно говоря, крутился вокруг Северина мелким бесом, то слева зайдет, то справа, так запутался, что в прихожей споткнулся и едва не упал, схватившись рукой за рукомойник.

– Как успехи? – спросил Северин, останавливаясь на пороге комнаты.

Аркадий Иосифович, подняв голову и чуть скривившись при виде Сечного, сказал медленно и веско: «Ничего существенного». Его молодые коллеги, рванувшиеся было к начальнику с докладом, остановились и дружно закивали головами.

Распятого уже сняли с креста и положили на спину на пол, откинув волосы со лба. Лоб оказался очень высок, но пропорционален длинному лицу. Впавшие щеки, острый, с заметной горбинкой нос, тонкие синюшные губы.

– Даже не поймешь, какой национальности, – тихо пробормотал Сечной.

– Вы бы, господа начальники, не стояли над душой, дали бы спокойно дело доделать, – вновь громко и веско сказал Аркадий Иосифович.

Северин с показной покорностью двинулся прочь, увлекая за собой Сечного.

– Личность установили? – спросил тот, когда они вышли на крыльцо.

– Д-да, личность, – протянул Северин и сформулировал мысль, мелькнувшую при словах участкового о порядке: – Александр Борисович, если вас не затруднит, съездите в паспортный стол, вдруг он приезжий и зарегистрировался. Чего время попусту терять!

К некоторому его удивлению Сечной без отговорок согласился.

– По вторникам паспортный стол до обеда не работает, – неожиданно подал голос участковый, чем-то встревоженный.

– У меня заработает! – жестко сказал Сечной, вытряс из оторопевшего участкового, как доехать до райотдела милиции, и напоследок каким-то елейным голосом спросил: – У тебя, старший лейтенант, мобильник есть? Конечно, есть. Так вот ты им в ближайший час не пользуйся, не надо.

Северин проводил Сечного до машины.

– Все на зимней ездишь, – сказал он, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Да по такой весне!.. – откликнулся Сечной. – Чуть ли не опять снег обещают! – и лихо развернувшись, умчался вдаль по улице.

А Северин стоял и смотрел на площадку с выбитой травой, на четкие следы машин, оставшиеся на влажной земле. Два одинаковых следа рядом, новая зимняя резина. «Сечной не одинок! – подумал Северин. – Хорошо было раньше! Машин меньше, заплаты на покрышках. Сейчас все богатые стали. Что же делать с первым следом? На этой машине, вполне возможно, приехали преступники, а к делу не пришьешь!» Он сделал несколько шагов в сторону. Вот и второй след, от очень широких колес. «Джип, возможно, даже Хаммер. Эксперты разберутся».

Под самым забором мелькнуло что-то белое. Северин обогнул следы, подошел к забору, опустился на карточки. Вон он, окурочек! Относительно свежий, чуть подмокший, но не размокший. Он подобрал две тонкие палочки, прихватил ими окурок, поднес к глазам. «Давидофф, традиционное русское деревенское курево. К делу, конечно, тоже не пришьешь». Тем не менее, он достал из кармана маленький пластиковый пакетик и опустил туда окурок.

У крыльца понуро стоял Федорчук, которого пытался разговорить фотограф Михаил, завершивший свою работу. Северин отослал его сделать снимки следов, сам же, не удержавшись, поддел участкового:

– Плохое, значит, место?

– Истинный крест – плохое! – участковый неожиданно перекрестился и оживился: – Сейчас покажу!

Снял с пальца обручальное кольцо, выдернул откуда-то нитку сантиметров в тридцать, привязал нитку к кольцу, пояснил:

– Маятник Фуко!

– При чем здесь Фуко? – усмехнулся Северин.

– Фуко, умнейший человек, он этот маятник придумал, – участковый взялся за свободный кончик нитки, самодельный маятник, вначале недвижимый, стал все сильнее раскачиваться, – вот видите! – радостно вскричал он, – влево-вправо, влево-вправо, отсюда следует, что плохое место, линии через него проходят! Научно доказанный факт.

– Какие еще линии?! – взорвался Северин. – Чушь все это! Ты его сам раскачиваешь! – и в запале: – Дай сюда, я тебе сейчас докажу.

– Ничего вы не докажите, – проворчал участковый, отдавая, впрочем, маятник, – даже если и совсем не будет качаться. Вы вот, как я вижу, неверующий, а тут без веры ничего не выходит.

– Да ты никак в Бога веруешь! – уже открыто рассмеялся Северин.

– А то! – с некоторой даже обидой ответил участковый. – Нам, людям, ежедневно жизнью своей рискующим, без веры никак нельзя.

Северин поперхнулся, с одной стороны бабка с ее «креста на нем нет», с другой участковый с его «без веры никак нельзя», да еще что-то постукивает по животу! Он посмотрел вниз – стучал маятник, качавшийся вперед-назад, вперед-назад. Он отодвинул руку подальше – маятник качался. Он нарочно попытался сделать пальцами, державшими нитку, движение, долженствующее, по его мнению, заставить маятник двигаться в другом направлении, но тот, озорно подмигнув, стал раскачиваться с еще большей амплитудой – вперед-назад, вперед-назад. Участковый впал в какой-то ступор, только глазами поводил за маятником. Потом с какой-то болью в голосе проговорил:

– По-вашему получается: хорошее место. Это что же, от человека все зависит? Да, тут поразмышлять надо!

Это «поразмышлять» из уст участкового поразило Северина еще больше, чем слова о вере. «Все, шутки побоку, пора делом заниматься», – встряхнул он себя и отправился в дом.

– Когда? Какие предположения? – спросил он Аркадия Иосифовича.

– Ишь ты, прыткий какой! Больше суток, все, что могу сейчас сказать, с открытым-то окном и ночными холодами.

– Вскрытие покажет, – улыбнулся Северин.

– Именно что вскрытие! Это вы, молодые, считаете, что жизнь смертью заканчивается, нет, она заканчивается вскрытием, вот истинный конец и итог, когда все тайное становится явным.

Старый судмедэксперт был явно чем-то недоволен, и Северин оставил его в покое.

– Ну а у вас что? – обратился он к Максиму и Саньку. – Личность установили?

– Так ведь ничего, ни документов, ни записной книжки, ни мобильного телефона, ни визитной карточки! – ответил Максим.

Северин нисколько не удивился. Он уже после первого беглого осмотра был почти уверен в таком результате.

– А это? – ткнул он в сторону компьютера. – Вроде как персональным называется, должны же быть какие-то личные файлы. Уж явно не для игр тут стоит.

– В том-то и дело! – с какой-то даже радостью воскликнул Максим и эффектно опустил шторку на передней панели, открыв зияющую дыру. – Винчестер-то – тю-тю!

– Тут вообще аккуратно поработали, – встрял Санек, обиженный некоторым пренебрежением со стороны начальства, – протерли все, не только пол. Может быть, и пропылесосили, потому что ни ниточки, ни волоска, ни песчинки, на анализ отдать нечего. Но я нашел! Немного, но нашел. Вот на этих коробках, – он показал на кучу коробок от компакт-дисков, – парочку пальчиков нашел. Вы знаете, как их открывают? – вольно или невольно уколол он Северина. – Вот так, держа за края, – продолжая демонстрацию, – тут никаких отпечатков не снимешь, но в двух местах все же прокололись, а я нашел!

Северин его уже не слушал, он смотрел внутрь открытой коробки.

– А где диск? – спросил он, наконец.

– Нету! – перехватил инициативу Максим. – Все коробки пустые! Я так думаю: преступники искали какой-то диск и, предполагая, что убитый спрятал его среди других…

– Да тут одна музыка! – остановил его Северин. – К тому же, разве на дисках нет наклеек, этикеток или как там они называются?

– На лицензионных лейблы конечно есть, а на паленых может и не быть, – пояснил Максим, – опять же, на паленые поверх музыки можно еще что-нибудь записать, я это и имел в виду, когда начал говорить, что преступники просто собрали все диски и унесли, чтобы просмотреть их в более спокойной обстановке.

– Что ж, вполне возможно, – согласился Северин, достал из кармана швейцарский складной нож китайского производства, выкинул среднее лезвие, вставил его в щелку CD-ROM’а и безжалостно выворотил держатель. На нем лежал серебристый диск. – Специалисты, ети вашу мать! – не удержался Северин.

Пристыженный Максим показал две другие находки. Первая – фотокопия какой-то рукописи с четко прописанными ятями и ерами.

Молитва показалась Северину странной, мало того что длинной, в его представлении все молитвы должны быть короткими, чтобы их могли запомнить простые, малограмотные люди, но еще и какой-то – он на мгновение задумался, и из подкорки всплыло подходящее слово – неканонической. Северин перевернул листок, обнаружил на обороте синий штамп «Музей Н.Ф. Федорова». Это может очень даже пригодиться, какая-никакая зацепка.

– А это что такое? – недовольно спросил он, вертя в руках вторую находку – большое черное перо.

– Перышко, – как-то неуверенно сказал Максим, – в прихожей нашли.

– Ты, Евгений Николаевич, перышком-то не пренебрегай, – подал голос Аркадий Иосифович, – странное перышко, свежее, насколько я понимаю, как будто вчера из чьей-то гузки выдернули. А на спинке одного стула царапины какие-то странные, опять же свежие, как будто от когтей, ты присмотрись.

Северин присмотрелся. Действительно странные.

На улице раздался гудок клаксона.

– Что-то быстро для труповозки, только вызвал, – проворчал Аркадий Иосифович.

– Да это Сечной вернулся, я его в райотдел спровадил, – пояснил Северин.

Но оказалось – кинолог с собакой. Вся бригада вывалила на улицу. Следить за работой Мухтаров – излюбленное развлечение, тут же и пари – только до обочины или что-нибудь все-таки найдет. И почти сразу примчался Сечной.

– Чего-то ты долго, – без нотки сожаления сказал Северин.

– Да пока всех построил, пока изъятие оформил, – махнул рукой Сечной.

– Чего изымал-то?

– Да карточки регистрационные. Знаете, сколько людей в этой халупе проживает? Ни в жизнь не угадаете – сто девяносто четыре!

– А ты прав оказался, Микола Трохимыч, – повернулся Северин к участковому, – нехорошее это место.

– А я тут при чем? Я тут ни при чем! – буркнул участковый, уворачивая, впрочем, глаза.

– Нашего-то нет? – спросил Северин у Сечного.

– Я просмотрел последнюю неделю, вроде нет.

Северин удовлетворенно кивнул, как будто и не ждал ничего другого. Он отошел к своей бригаде, чтобы сообщить об очередном проколе. В это время из дома вырвалась овчарка на длинном поводке, заметалась по тесному дворику, принюхиваясь, рванулась в сторону калитки, но тут же остановилась и принялась облаивать Сечного, припадая на передние лапы и делая вид, что сейчас прыгнет на него и разорвет в клочки.

– Фильм «Омен» помните? – тихо спросил фотограф Михаил у Северина. – Там вот так же собачки на того дьяволенка бросались. Чувствуют собачки нечистую силу!

Северин фильм помнил и понимающе усмехнулся. Остальные с интересом наблюдали, как поведет себя в этой ситуации прокурорский пшют. Сечной оказался неробкого десятка, он строго посмотрел на собаку и тихо сказал: «Чего брешешь? Работай!» И собака отбежала от него, немного даже поджав хвост, и вновь заметалась по дворику, принюхиваясь.

– Кстати об «Омене», – сказал Северин фотографу, – помнится, собачки там разные были, иные и служили этой самой силе.

К всеобщему удивлению Мухтар рванул не на улицу, а мимо дома, через заброшенный сад, через дырку в штакетнике на задах к видневшимся неподалеку многоэтажкам. Но уже метров через пятьдесят сел, как бы поджидая бегущих следом людей и призывая их подивиться вместе с ним. А подивиться было на что.

– Тут у нас овражек, в него весь мусор всегда скидывали, а теперь вот засыпают, красоту наводят, – выпалил догнавший Северина участковый, но тут же и замолчал, уставившись вместе со всеми на открывшуюся картину.

Овражек был почти полностью засыпан песком, аккуратно разровненным. Посередине песчаной полянки был небольшой, в полметра, кратер, как будто что-то вырвалось из-под земли. Но краям кратера виднелись следы рук, борозда метра в два, как будто кто-то полз на коленях, потом человеческие следы, которые вели прочь от кратера в сторону домов.

– А я не верил! – выдохнул участковый.

– Чему ты не верил? – недоуменно спросил Северин.

– Да вот в газетах писали, что научились мертвецов воскрешать, а я не верил. Но ведь вылез же – факт!

– Как же – воскрес! Сразу в ботинках сорок пятого размера! – воскликнул Северин.

Выдыхающееся расследование возобновилось с новой силой. Не обошлось без обочины, где «воскресшего» подобрал, судя по всему, рейсовый автобус. С материальными уликами повезло больше. Неподалеку в кустах нашли лопату и грабли с характерными метками красной краской на черенках, по утверждению участкового с их помощью предпредпоследний хозяин злополучного дома надеялся предотвратить кражу сельхозинвентаря. В одном из следов обнаружилась магнитофонная кассета фирмы BASF, а у самых домов – окровавленное полотенце, льняное, расшитое красными петухами.

Едва увидев его, Северин припустил обратно к дому, опережая даже Мухтара. Там он обыскал всю прихожую. Не найдя ничего похожего на орудие убийства, он опустился на колени и изучил половик.

– А ведь кровь! – воскликнул он, довольный. – Аркадий Иосифович, каково ваше мнение?

– Три пятна бурого цвета диаметром от 4 до 6 миллиметров – вот мое мнение, – отрезал тот, – а остальное…

– … вскрытие покажет, – как-то нервно хохотнул Максим.

– Так, умник, – резко сказал Северин, – ты останешься здесь, хоть до ночи, обойдешь всех соседей, поспрашиваешь, не видели ли чего в ночь с тридцатого на первое. И среди многоэтажек поспрашивай, особенно в районе автобусной остановки, не видел ли кто-нибудь первого числа шатающегося мужчину высокого роста в грязной одежде с разбитой головой.

– О шатающихся мужчинах в испачканной одежде он вам целый том показаний наберет, – также с каким-то нервным смешком сказал Сечной, – Пасха же была!

«Жаль, что ты не по нашему ведомству, я бы тебя за Можай загнал!» – подумал Северин.