Древо скорбных рук

18

Теренс быстро пробежал глазами первые два пункта и запнулся на третьем, весьма существенном.

Означало ли это, что посредник будет держать эти деньги у себя и использовать их в своих целях до полного завершения расчетов? Теренс не так уж был удивлен — эти крючкотворы были хуже любой акулы, истинные заглатыватели денег… В любом случае, весь процесс не может затянуться более чем на месяц. Надо только установить дату.

Пока дата не была определена. Официальным письмом Теренса известили, что это произойдет до 15 февраля, и вежливо интересовались, устраивает ли такой срок мистера Фиппса? Если устраивает, то от мистера Фиппса ждут подтверждения. Теренс перезвонил. Самого юриста не было на месте, но разъяснения дал его помощник:

— Это обычная практика внесения залога, пока сделка утрясается, мистер Фиппс, во избежание наших непредвиденных затрат в случае ее расторжения.

Теренс не хотел возбуждать какие-либо подозрения своей торопливостью и настойчивостью, а тем более, срочной нуждой в деньгах, хотя так оно и было. Он оказался на мели. Ему пришло в голову купить билет на самолет заранее на день получения денег по чеку. Какой это будет день недели 15 февраля?

На кухонной двери висел календарь на этот год, и нигде в доме он не смог отыскать на следующий. Ему пришлось высчитывать дни по пальцам. Слава богу, это будет вторник. Представить, что это могла быть пятница и правоверный еврей Голдшмидт придержал бы свои денежки до понедельника. Вот был бы кошмар!

Покупать дорогой билет на авиарейс на вторник ему было не по карману. Самый дешевый рейс куда-нибудь в Южную Америку исчерпал бы все его финансы. Дорога в любое место подальше от Лондона, где бы он хотел оказаться как можно скорее, стоила больше пятисот фунтов. Можно ли купить билет на авиарейс в кредит, используя имя покойного Фиппса и его адрес? Он задал вопрос и получил отрицательный ответ.

Без денег Голдшмидта Теренс был беспомощен. Пятьсот фунтов — такую минимальную сумму он обозначил для себя почти неосознанно — возможно было получить по кредитной карточке в «Барклай кард», выданной ему Джессикой, которую он прихватил, покидая ее дом и поселяясь у Фреды. Но в «Барклай кард» не знали о том, что он сменил адрес и, вполне вероятно, карточка уже была заблокирована.

Или все-таки какой-то шанс оставался? Теренс не имел ни малейшего понятия, где эта чертова карточка, но пребывал лишь в уверенности, что он никогда не выбросит то, что может в определенных обстоятельствах стать источником получения, пусть и ерундовой, но все-таки какой-то суммы денег.

Он отправился на «охоту». В шкафу, где Теренс развесил большую часть своей одежды после переселения от Джессики, он обшарил каждый уголок, проверил каждый карман, и не обнаружил ничего, кроме нескольких мелких монет, грязных платков и пачки жевательной резинки. К чтению он не имел пристрастия и не приобрел ни одной книги за всю жизнь, так что засунуть карточку меж страниц ему никогда не пришло бы в голову. Зато его осенила более рациональная идея. Куда подевался чемодан, который он позаимствовал у Джессики, чтобы сложить туда свои вещи при переезде?

Несомненно, чемодан обрел пристанище среди прочих громоздких предметов в стенном шкафу рядом с ванной комнатой для гостей. Теренс заглянул в шкаф и нашел его там — коричневый, кожаный, старомодно добротный, с отделением на «молнии» внутри, которое, как он убедился на ощупь, было туго набит какими-то бумагами.

Он расстегнул «молнию» и извлек оттуда несколько номеров журнала «Дамский угодник», письмо от Фредди, неблагоразумно посланное ему на адрес Джессики, счет от Брайана с Брук-стрит за две рубашки, еще целая пачка счетов… и «Барклай кард». Срок ее действия заканчивался в феврале будущего года.

Теперь он все вспомнил. Джессика вручила ему карточку ранней весной около двух лет назад, а через три или четыре месяца он ее оставил. Теренс с трудом поверил в свою удачу. Что он должен сделать, так это немедленно написать в «Барклай кард» и известить их о смене адреса, чтобы они смогли выслать ему новую карточку на тот же срок действия, что и в прежней.

С новой карточкой все будет легко провернуть. Тот факт, что его кредит составлял всего лишь 550 фунтов, не имело никакого значения. Он мог приобрести билет в один конец в агентстве путешествий, депонируя в уплату кредит одного месяца и добавляя сумму кредита следующего. Теренс помнил, что в «Барклай кард» подведение итогов происходит где-то в двадцатых числах месяца. Чтобы не возбуждать подозрений, он мог бы с легкой душой пожертвовать набежавшими за эти годы процентами — десять или двадцать фунтов не играли никакой роли.

Он восстановит кредит еще на месяц, а пятнадцатого февраля за день-два до подведения итогов по счету исчезнет.

Теренс уселся за письменный стол и сочинил послание в «Барклай кард», сообщая о смене адреса, и с просьбой прислать ему новую карточку. К счастью, он опомнился в тот момент, когда подписывал письмо уже натренированной рукой — Джон Говард Фиппс. Если бы он был склонен к самоанализу, то определил бы, что в нем уже назревает раздвоение личности. Он написал также юристу, подтверждая дату окончательного расчета — 15 февраля. Затем он заполнил графы и подписался под контрактом. Слава богу, подписей свидетелей не требовалось.

Неплохо было бы сейчас выпить для бодрости. Один глоток, чтобы снять напряжение, чтобы укрепить руку, чтобы убрать противное дрожание пальцев при начертании букв. Вернуть вдохновение, которое озарило его, когда он в самом начале задумал аферу с продажей дома Фреды. На полтора дюйма виски в стакане и столько же содовой. Валиум, принятый им после ланча, не оказывал уже на него прежнего воздействия. Иногда Теренс подумывал, что слишком злоупотребляет им.

За окнами потемнело, хотя до конца дня было еще далеко. Он включил несколько ламп под плотными абажурами и под белыми для разнообразия и для создания впечатления во вкусе Фреды, и принялся расхаживать по черному шелковистому ковру, смакуя виски из ледяного стакана.

На дворе кто-то зажег гирлянды цветных лампочек, обмотав ими большое дерево — от нижних ветвей до вершины. Красные, зеленые, голубые, желтые огоньки призывно мелькали — поочередно или все вместе.

Теренс решительно уселся за письменный стол и положил перед собой бланк контракта. Два-три раза он глубоко вдохнул и выдохнул, крепко сжал в пальцах авторучку и поставил под документом подпись — Джон Говард Фиппс. Лучшего образца подделки еще не выходило из-под его руки. Подпись выглядела более подлинной, чем была бы подпись настоящего, ныне покойного, Фиппса. Почту теперь не заберут до утра, но Теренсу не терпелось самому опустить конверт в ящик, а потом выпить еще в «Белом медведе» на обратном пути.

У него завалялась в кармане парочка гиней. Когда Теренс спокойно сидел в пабе в тихом уголке один, понемногу отпивая из кружки темный «Форстер Лагер», он вдруг вспомнил о банковском документе, обнаруженном среди прочих пустяковых бумаг в том же застегнутом на «молнию» отделении чемодана. На него он не обратил внимания в азарте поиска кредитной карточки.

Предположим, что документ имел отношение тоже к каким-то вложенным деньгам? Предположим, там был депозит на двадцать фунтов? Какие-то давно вложенные и забытые напрочь Джессикой деньги? Вполне возможно. Теренс не имел никаких сношений — ни личных, ни финансовых — с Джессикой после того, как порвал с ней. Какая-то заноза царапнула его душу. Деньги есть деньги. В любом случае неплохо было бы проверить этот счет. Уж очень ему не хотелось, оставляя страну навсегда, дарить ее банкам даже ничтожные гроши.

Первым делом с утра он отправится туда и задаст осторожный вопрос — вежливо и небрежно… как бы между прочим. Девушка за стеклом также вежливо и без всяких подозрений даст ему ответ в виде цифры, проставленной на банковском документе, и протолкнет ему бланк сквозь щелочку в пуленепробиваемом стекле. И добавит, что он может закрыть счет, но не сегодня и не завтра. Потому что завтра Рождество, а сегодня короткий день. Значит, на следующей неделе.

Теренс продолжал размышлять, как бы ему вытянуть средства из других банков, где вкладчиком был покойный Джон Гордон Фиппс.

К пятнадцатому февраля он, так или иначе, получит сто тридцать две тысячи, уплаченных Голдшмидтом за дом. Где бы в это время Теренс ни находился — в Амстердаме или Буэнос-Айресе, крючкотворы обязаны перечислить ему эту сумму в любой валюте. Но можно рискнуть и увеличить свой капитал за счет покойного Фиппса.

И внезапно Теренса осенило. Он разглядел очертания этой идеи в пене опустошенной им кружки «Лагера». Идея смутно болталась где-то на дне, а потом обратилась в сияющий кристалл, символ мудрости. Великие ученые всегда делают свои открытия по наитию свыше — Теренс запомнил это со школьных лет.

— Счастливого Рождества! — пожелал он девушке за стойкой бара, и чуть было не раскошелился, чтобы угостить ее и выпить с ней на пару.

Представление о Рождестве отложилось в памяти Джейсона как появление троих детей в сопровождении троицы их мамаш с угощениями, причем такими изобильными, что съесть все сразу было невозможно, слишком много украшений в комнатах и подарков, которые ему были неинтересны. Но церемония все-таки доставила мальчику удовольствие, и Бенет сама радовалась, что устроила малышу праздник. Пришла Хлоя и ее двухлетняя дочурка Кейт. Хлоя полгода не видела Джеймса и не сомневалась, что Джейсон и есть Джеймс. Другие — мальчик и девочка, тоже соседи — вообще ни разу не видели живого Джеймса.

Когда гости отправились по домам, а Джейсон уснул в своей кроватке, Бенет осталась одна в своей кухне среди грязных тарелок и чашек, среди распакованных подарков и наблюдала иллюминацию на дереве во дворе. Свет отражался в уже погашенных лампочках рождественской елки, и Бенет как бы была во власти разноцветных мелькающих огней. Они были похожи своей фальшивой праздничностью на ее будущую участь.

Только сейчас Бенет заметила, что дерево во дворе имело руки, и оно тянулось к чему-то, протягивая подарки Джейсону, будь то фонарик, игрушка или совсем непонятный предмет. Оно подмигивало, намекая на что-то. Бенет знала, что это лишь игра ее воображения, что пройдет ночь, наступит утро, что оно неизбежно.

Она знала, что пересекла черту, разделяющую праздник от серых буден. В дальнейшем ошеломлять ребенка обилием подарков и общением с гостями, что свалились на него нежданно-негаданно всего лишь на один день, она себе никогда не позволит. Но это было их первое совместное Рождество, а как он его проводил раньше — вряд ли ему запомнилось. Бенет отдала ему частицу нерастраченной материнской теплоты и была вознаграждена за это. Она не забудет до конца жизни, как постепенно малыш таял от восторга и улыбка не сходила с его лица.

С того дня в библиотеке, когда Бенет приняла судьбоносное для себя решение, холодный, сумрачный декабрь стал для нее солнечным месяцем. Она все чаще выбегала на улицу в легкой ветровке и ощущала, что помолодела. Только воспоминание о том дне, когда она украдкой прикалывала бумажку к пальтишку Джейсона в пустом детском зале библиотеки, собираясь потом смыться, как преступница, наполняло ее ужасом. Ей казалось, что полиция не так глупа и в конце концов доберется до нее.

Вспоминая мать, Бенет начинала сомневаться в своей нормальности. Если она нормальная женщина, то у нее должен быть мужчина. Она пригласила Иэна Рейборна в гости, назначив поздний час, чтобы быть уверенной, что Джейсон будет уже крепко спать.

Иэн согласился без колебаний на свидание в тот же вечер.

Все было понятно без всяких слов. Они заключили друг друга в объятия и поцеловались страстно и жарко и направились в спальню, и лица их светились улыбкой, когда они начали раздеваться.

Понятно было все, только непонятно, почему Джейсон из своей комнаты наверху истошно закричал:

— Мамочка! Ма-амочка!

Это сразу отключило энергию, которая притягивала их с Иэном друг к другу.

Помчавшись наверх к Джейсону, Бенет еще надеялась, что все сможет объяснить, что ее встреча с Иэном не последняя, и будет еще любовь, но не в этот вечер.

Она взяла Джейсона на руки, прижала к груди, которая ныла от прерванной ласки, и сама, полная сексуального желания, отправилась в спальню. Но Иэна в спальне не было, она нашла его в кухне, уже полностью одетого. Они уселись рядышком — он, она и ребенок Его добрые руки гладили ее тело, и тело ребенка, и волна спокойствия окатила всех троих.

Иэн вернул ее в реальность.

Не хочет ли она усыновить этого мальчика? Он мог бы помочь ей в этой процедуре.

Она кивнула. Да, хочет!

— Конечно, он не заменит тебе Джеймса. Ты еще долго будешь мучиться…

— Я справлюсь.

— Скажу на своем примере, — у меня было двое сыновей. Один умер. Я не могу забыть его, и пустое пространство в моей жизни по-прежнему остается. Пустой стульчик за обеденным столом… Тебе кажется, что я слишком сентиментален…

— Я тебя понимаю.

— Мы разные. У меня жесткая профессия, когда смерть не редкость, а для твоего творчества должен быть открыт весь мир, возможность дышать всеми его ароматами и вбирать все его краски. Однако меня влечет к тебе, — сказал Иэн. — Давай встречаться в свободное время, если оно у нас будет.

— Ты постоянно на службе, а я должна писать свой новый роман. Иначе разорюсь.

— Пошли они к черту, эти проблемы! — произнесли они почти хором.

И они начали встречаться втроем — Бенет, Иэн и Джейсон. Иэн был с ним так ровен — иного слова подобрать нельзя, как со всеми своими другими пациентами, но не более того.

Джейсон не протестовал и не устраивал истерик.

Взрыв произошел после звонка Мопсы из Испании. Мать позвонила ночью, напомнив о своем существовании.

— Я не уверена, что твой Джеймс похоронен как следует по католическому обряду.

Это был жестокий удар и недобрый знак того, что мать вернулась в прежнее свое состояние.

— Джеймса нет. И он похоронен, как положено. Зачем ты тревожишь меня, мать? Это вместо поздравления в канун Нового года?

— А как его здоровье?

Страшно было вести разговор по межатлантическому кабелю с безумицей. Мысли матери метались туда-сюда, в ее воображении мелькало сразу двое детей — живой и мертвый. Она забыла о смерти одного и о похищении другого.

— Он в порядке, — нашла в себе волю ответить Бенет. — Только что разошлись гости.

— А почему не пригласили меня? — капризно спросила Мопса.

— Ты же так далеко.

— Несколько тысяч миль не такое уж большое расстояние, чтобы я не обняла своего внука.

— Я как-то об этом не подумала.

— Когда глава компании, где твой отец был главным менеджером в Сантьяго, выдавала свою дочь замуж, мне прислали авиабилет и приглашение на свадьбу, и я летела через два океана и пересекла экватор.

Это была одна из фантазий Мопсы, но опровергать эту историю и вступать в спор по телефону было бессмысленно. Бенет попросила позвать к телефону отца. Его голос звучал уныло, зато Мопса где-то поблизости кричала так, что трещало в ушах. «Я не должна ненавидеть свою мать», — убеждала себя Бенет.

И вдруг наконец Бенет поняла, что никакой ненависти к матери она не испытывает. Что, наоборот, благодарна Мопсе за похищение Джейсона. Ведь совершая такой поступок, мать ради любви к дочери рисковала оказаться до конца своих дней в сумасшедшем доме. И пусть ее поступок безумен, в нем были смысл и доброта, и забота о лишившейся своего ребенка Бенет.

Пусть это грозило им обеим большими неприятностями, если даже не тюрьмой. Сейчас это уже не имело значения. В доме рос Джейсон, и сумасшедшая Мопса, совершая свой нелепый поступок, каким-то сверхчутьем предугадала дальнейшее развитие событий. Она утеряла разум, но все равно мыслила по-женски. Отец дал понять Бенет, что Мопса призналась ему кое в чем, и просил не выдавать Мопсу полиции — опять же разговор шел лишь намеками. Ни одного конкретного пожелания высказано не было.

— Чем скорее ты забудешь об этом, тем лучше, — сказал отец.

— Теперь это уже не имеет значения, — заверила отца Бенет. — Попрощайся с ней за меня. И передай, что я ее люблю.

Для Теренса дни рождественских каникул до возобновления деловой активности финансовых учреждений на Финчли-Хай-роуд были сравнимы с пребыванием в холодном адском чистилище, прежде чем тебя кинут в котел с кипящей смолой. Двадцать девятого декабря половина магазинов была еще на замке, но не банки. Подбодренный небольшой порцией виски и двумя таблетками валиума, Теренс отыскал место на Регент-парк-роуд для парковки роскошного автомобиля Фреды Фиппс. Немногие прохожие, пополняющие истощенные праздниками припасы продуктов, с любопытством смотрели на такую дорогую машину и гадали, зачем ее владельцу понадобилось так рано прервать праздник.

Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, Теренс прошелся пешком, прогулочным шагом по финансовому центру. Он миновал «Вестминстер банк», «Ллойд» и «Мидланд», а при виде «Барклая» его заколотила нервная дрожь. Он не думал, что у них тоже есть отделение и «Англиан-Виктория» как-то связан с ним. А тут оказывается, они расположены впритык и почтовое отделение рядом. Связь между банками очевидна, и не требуется много времени, чтобы сообщение было передано туда или отсюда.

Он заколебался, задержал шаг и стал рассматривать витрину дорогого мужского бутика, где были выставлены на манекенах соблазнительные желтые свитера и пуловеры. Время шло, и надо было принимать решение. Или заходить в банк, или послать к черту заманчивую идею, а следовательно, уйти с пустыми карманами.

В половине двенадцатого открылись пабы. Теренс был достаточно обеспечен взятыми с карточки Джессики наличными, чтобы и выпить, и хорошо поесть. Он мог пропустить еще пару порций скотча, но побоялся, что после выпивки и еды ему откажет самое главное его оружие — наглый, развязанный язык и, наоборот, одолеет природная трусость.

Что если они потребуют в присутствии эксперта повторить на бланке подпись Джона Говарда Фиппса, а он оплошает? Что они могут сделать с ним, кроме того, что откажут в выдаче денег? Вызовут ли немедленно полицию? Ведь это не преступление — присвоить себе чужое имя? В такой стране, как Англия, каждый может называть себя, как ему заблагорассудится. Возможно, ему это понадобилось временно, чтобы успешно сделать бизнес. Поди докажи. Но денег, конечно, ему не дадут.

Теренс часто применял метод самовнушения, подавляя приступы страха, которые свойственны были его по существу трусливой натуре. Он твердил про себя такие расхожие истины, как «Волков бояться — в лес не ходить», «Страх нагоняешь ты на себя сам, а его нет и в помине» или «Тебя никто не съест, ты не среди людоедов» и, наконец, «Во всякой ситуации есть шанс вовремя смыться».

Но самогипноз помогал плохо. Страх одерживал верх и над успокоительными истинами, и над логическими построениями, пока Теренс вел машину по Финчли-Хай-роуд, в серой дымке после рождественского утра, и его преследовала мысль, что всю жизнь он провел в страхе, в боязни, что обязательно что-то сорвется, что его поймают и накажут. Однако пока ему везло, хоть он и трепетал при малейшей опасности, и ни валиум, ни виски не придавали ему храбрости. Но трусость его не замечалась — ни женщинами, с которыми он спал, ни бдительными банковскими служащими, чья обязанность как раз и была в том, чтобы распознавать трусливых жуликов вроде него.

Он сам выбрал такую жизнь. И не имел ни способностей, ни желания свернуть на иной путь. Другой вариант был — признать себя ничтожеством и уйти из жизни добровольно, но трусость и здесь мешала ему. Поэтому альтернативы не было. Умирать не хотелось, а в своей афере Теренс зашел слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Он подписал контракт и тем заковал себя в колодки, оцененные вплоть до пенни в сто тридцать две тысячи фунтов стерлингов.

Он вошел в помещение банка и хрипловатым от волнения голосом заявил о себе, спрашивая, кто может его обслужить, чтобы открыть счет.

— Фиппс, — сказал Теренс, когда спросили его фамилию.

Ему предложили присесть в одно из кожаных, апельсинового цвета, кресел. Через минуту-другую объявился некто невзрачный и сказал, что главный помощник менеджера хочет переговорить с ним. Теренс вошел в очень тесный кабинет, обставленный, однако, со вкусом, выдержанный в оранжевом цвете, и пожал руку мужчине, представившемуся как мистер Флетчер.

— Я хочу открыть счет в вашем банке. — К Теренсу вернулся дар речи, но тело его и душа трепетали, и сам он как будто плыл, преодолевая сильное течение. — …На пятьдесят фунтов, — продолжил он, сознавая, что подобная сумма выглядит смехотворно. Это было все, что он сумел наскрести из своего социального пособия по безработице.

Флетчер, однако, выглядел вполне удовлетворенным. Вероятно, подумалось Теренсу, менеджер решил, что клиент хочет поэкспериментировать со своим счетом в банке, а не собирается грабить его банк с налету.

— Никаких проблем, мистер Фиппс.

Теренсу был тут же предоставлен бланк, который он подписал сразу же. Подпись подверглась вежливому исследованию, но была безупречна. «Джон Говард Фиппс» — твердо начертала его рука.

Дальше пошли переговоры о поручителе, ответственном за вклад. Тут Теренс с удовольствием поставил на бланке свою фамилию и указал адрес своей матери. Что с нее возьмешь, когда афера вскроется?

19

Огнестрельное оружие, направленное на него, — вот этого Барри никак не ожидал. Ему предлагали чуть ли не ружье, а не пистолет, на который он рассчитывал, — поменьше размером и подешевле. Револьвер купить именно такой, из какого Деннис Гордон когда-то застрелил свою женушку. Тот, что человек по имени Пэдди предложил ему за сорок фунтов, выглядел соответствующе цене и стоил не так уж дорого, по сведениям Барри, и это был «верняк».

— Ты клянешься, что оно сработает? — уточнил Барри.

— Непременно, — сказал Пэдди. — Даже клянусь вернуть деньги, если произойдет осечка.

Комната, которую занимал Пэдди, была самым любопытным местом из тех, что довелось посещать Барри. Он совсем не помнил этого района Лондона под названием Хорнси, а проще, «Осиное гнездо», где провел первые месяцы детства, где неподалеку тихо доживали свой век его престарелые родители, пустившие своих детей странствовать по свету. В их квартире не было кроватей, а только матрасы на полу, пропахшие нечистым бельем, гамбургерами и мочой. В полтора года его взяли в приют, на полное обеспечение как младшего ребенка из многодетной семьи, и вот теперь круг замкнулся.

— Какая марка? — поинтересовался Барри на всякий случай.

Ему хотелось обладать, как всякому герою, — «Люггером», «Береттой» или «Смит и Вессоном».

— Надежная штучка, — ограничился коротким ответом Пэдди.

Это был высокий мужчина с пышной шевелюрой, и никто не принял бы его за ирландского террориста, торгующего оружием. А может быть, он вообще не был ирландцем, а только делал на этом свой бизнес. Акцент в его речи не ощущался. Но во время их случайного знакомства в пабе сразу после выписки Барри из больницы произошло какое-то взаимопроникновение, и двое мужчин почувствовали, что тянутся друг к другу и не в сексуальном смысле, а в борьбе против общего врага.

Национальность Барри не подразумевала врагов в лице англичан, он был человек мирный и общительный, но раз его жестоко обидели и избили, он нуждался в оружии, чтобы чувствовать себя уверенно. Барри считал себя англичанином, британцем, по крайней мере, и оружие ассоциировалось у него с терроризмом. Но теперь он никогда не пройдет по Китайскому мосту и не углубится в свой квартал невооруженным. Повторения прошлого вечера не будет. И он не будет по совету одного из старших братьев красться к себе в дом окольным путем.

— Если такая штука выстрелит, то наделает много шума? — поинтересовался он у продавца.

— Здесь — да, а в открытом пространстве будет вроде хлопка. Если ты что-то у меня покупаешь, то доверяй мне. Остальное в твоих руках, — нахмурился Пэдди и после паузы завернул оружие в кусок плотной ткани и вручил Барри, как вручают изысканный подарок.

Получив деньги и черкнув расписку, он вдруг шепнул:

— Смерть англичанам.

У Барри кровь застыла в жилах, но светлые глаза продавца смотрели на него так приветливо, что не верилось, что подобные слова только что были им произнесены.

Навещать родителей в такой час было уже поздно, а Кэрол, согласно ее графику, вот-вот должна была появиться дома. Это был первый вечер, когда он вернулся домой из больницы и поклялся себе, что такого унизительного избиения больше не повторится, и ей не придется тащить его полутруп до дома семьдесят ярдов, а потом вызывать «Скорую помощь». Хупи и двое других подонков лишили его пары зубов и здорово прошлись по ребрам.

Они выполнили свою работу на отлично, но другого шанса этим негодяям поиздеваться над ним, беспомощным, не представится. Барри ощупал завернутое в серую тряпицу оружие в своей сумке. Оно всегда будет при нем, куда бы он ни пошел, и Барри улыбнулся самодовольно, представив, как они струсят и обратятся в бегство, когда он пальнет в них поверх голов, а шайка Хупи вообразит, что миролюбивый, избитый ими Барри готов убивать.

Наутро после того как Барри доставили в больницу, полиция, не теряя времени, появилась в его палате. Они спросили, знает ли он тех, кто избил его, и Барри лишь секунду-другую колебался, прежде чем сказать «нет». Нет, он не может опознать их, они ему незнакомы, и о поводе нападения он не имеет ни малейшего понятия. Какой смысл называть их имена? Синеволосый и прочие предстанут перед судом, им вынесут условный приговор или отправят на психиатрическую экспертизу, а после они еще больше озлобятся и отомстят Барри уже всерьез.

«Я их не разглядел. Было темно. Я не видел и не слышал их до того, как они стаей накинулись на меня».

По лицу сержанта, с которым Барри встречался впервые, было видно, что он принимает эту ложь охотно и даже одобряет. В полицейских коридорах уже утвердилось мнение, что Барри для них недоступен, так как нет никаких свидетельств против него. Но хотя бы он получил свое от рук подонков, презираемых полицией, однако на этот раз совершивших своего рода суд Линча. Последовало еще несколько формальных вопросов, но как-то вяло, без особой настойчивости. Сержант явно надеялся, что доктора не проявят излишней прыти и, веря, что именно Барри прикончил Джейсона, довершат работу, начатую хулиганами в темном проулке.

Им с Кэрол надо срочно убираться из этого района. Возможно, муниципальная власть предложит им обмен в связи с угрожающей ситуацией. Барри предпочел бы Кроуч-Энд или Палмер-Грин, но район не западнее и не ближе к Хэмпстеду. Куда бы их ни переселили, лучше жить как можно дальше от Теренса Ванда.

Встречалась ли с ним Кэрол, пока Барри лежал в больнице? Он не спрашивал и не хотел этого знать. Несмотря на боль, — а его тело словно горело на костре для мучеников, — кожа медленно стягивалась после ножевых ударов, а внутри словно пылал адский костер, он был рад, что Кэрол заботится о нем. Он запомнил ее ужас, когда Кэрол увидела его изуродованным, и это сделало его счастливым.

В первый же день она появилась в часы посещения, вошла в палату, упала на колени перед больничной койкой, протянула к нему руки с таким видом, будто она потеряла самое дорогое в ее жизни. Кэрол в порыве прижалась к нему всем телом, словно демонстрируя любовную страсть, и причинила Барри сильную боль, но за это он был ей благодарен, и радость в душе пересиливала физические страдания. Он даже не выразил протеста, когда Кэрол легла на него сверху, лаская, и только шептал, что если вдруг в палату войдет дежурная медсестра, разразится скандал.

Впоследствии она навещала его реже. Часы, отведенные для посещения больных, не совпадали с графиком ее работы. Барри все понимал. Лежа на больничной койке, он имел массу времени для размышлений, а чаще всего возвращался к поступку, который совершил и которого немного стыдился. Посылать анонимные письма, а тем более в полицию, было не в его характере. Однако ему хотелось бы знать, как прореагировали эти облаченные в мундиры мужчины, находящиеся на государственном жаловании, на достаточно ясный сигнал.

В один из вечеров его навестила Морин. Он удивился ее появлению. Она была в плаще до пят, а свои пышные волосы стянула резинкой. Морин не спросила, как он себя чувствует. Она просто распахнула его пижаму, увидела повязки на груди, гипс на руках, заживающие шрамы на лице, синяки отвратительного цвета.

— Так или иначе, — сказала она, — ты выжил и вновь среди нас.

— Они не убили меня, если ты это имеешь в виду.

— Мама сказала, что он встал между вами…

— Кто? — Барри подумал о Джейсоне, но малыш ему никак не мешал.

— Джейсон, — твердо заявила она.

У Морин, в отличие от Кэрол, было простецкое округлое лицо и глаза, которые не умели лгать.

То, что она сейчас сказала, причинило ему не меньшую боль, чем предательское нападение местных подонков.

— Может быть, оно все к лучшему. Никто не хотел, чтобы он жил, а вот ты попался, чтобы убрать его с дороги.

Барри знал, что Морин верила в его причастность к смерти Джейсона. Насколько ее подозрения отличались от мнения других членов семьи и полицейских ищеек, не имело значения.

Да, он никогда не будет прощен, даже если полиция прекратит расследование, а Кэрол вернет его в свои жаркие объятия.

Барри испугался, что Морин, при ее физической силе, способна схватить его за локоть, переломать ему кости и навсегда лишить возможности работать. Это были жестокие люди, и они почему-то ненавидели чужака. Он, как мог, поспешно отодвинулся от нее и укрылся простыней. И пролежал так, пока Морин не встала со стульчика возле кровати и не дала добрый совет на прощание:

— На твоем месте я бы поспешила смыться отсюда.

Барри постоянно думал над советами, которые получал. Скорее выписаться из больницы и не мозолить глаза врачам и полиции — это было ему понятно. Но откуда такая враждебность во всем районе по отношению к мирному и работящему человеку, который лишь только посмел покуситься на их местную красавицу? Чего-то он не понимал. Была ли это ревность за то, что он ухватил самый лакомый кусочек, отнял у кого-то более достойного? Ему завидовали, его сравнивали с другими не в его пользу, над ним подшучивали и, наконец, избили до полусмерти.

Когда Барри вышел из больницы, люди при встрече с ним отводили глаза. Разговаривая с ним, вынужденно, например, в магазине, они не называли его по имени. И исчезнувший Джейсон не был тому основной причиной. К такому выводу пришел Барри. Это был лишь повод, чтобы найти в нем предмет ненависти, а главная причина в том, что он продолжает жить под одной крышей с первой красавицей этого гиблого местечка и не собирается уходить оттуда.

Пока Барри оправлялся от травм, маялся от безделья, голова его пухла от мыслей. Во-первых, пропавший Джейсон никак не мог быть его жертвой, и то, что люди, да и полиция подозревают здесь умышленное убийство, — полная нелепица. Но одному, без поддержки, противостоять целому миру никому не по силам.

Он бы сам нашел тело бедного малыша, если б знал, где оно захоронено и причину, почему отец, а именно Теренс Ванд, решил с ним покончить. Это стало навязчивой идеей Барри.

Когда он все-таки вышел на улицу, чувствуя, что боль сохранилась везде, в его некогда здоровом теле, то обошел опасный квартал стороной, увидев, что троица юнцов, облаченных в черные кожаные куртки, болтается там, дымя сигаретами. На всякий случай он проверил, что оружие при нем, в сумке, а сумка легко открывается, и вынуть оружие нетрудно.

Но парнишки, которые нагло смотрели на него, были не из той компании, что Синеволосый и Хупи, помоложе и менее агрессивны. Но все равно кто-то уже успел нашептать им на ухо, что по кварталу безнаказанно прогуливается убийца малыша Джейсона. Рано или поздно в темный вечер они попробуют напасть на него и вот тогда-то ему и пригодится купленное оружие. Только тогда уже преимущество будет на его стороне.

Ночь была темной, но не такой, как когда он попал в засаду. И час был более ранний, и луна выползла на небо, а трава и кусты, тронутые морозом, серебрились в ее свете. С радостным биением сердца Барри увидел свет в окошках Кэрол. Чтобы быть точно уверенным, он, переходя Китайский мост, пересчитал дома. Точно, в восьмом от начала линии горел свет.

Он летел на огонь зажженной лампы, как мотылек, бездумно и радостно, хотя стояла зима, и не сезон был для бабочек.

Проулок между двумя изгородями, столь роковой для него, был на этот раз свободен. Барри преодолел это расстояние быстро и вспомнил, сколько кровавых пятен оставил он здесь, на этом асфальте и на досках заборов с обеих сторон. Днем он их видел, никто не позаботился их смыть.

Барри не сказал Кэрол о покупке оружия, а уж тем более не показал ей, чем он теперь обладает. Она могла бы упрекнуть Барри в пустой трате денег, когда он остался без работы.

Она ждала его, уставившись в телевизор, задрав по-американски ноги на стол, с бутылкой красного вина и двумя бокалами. Один был приготовлен для него, подумал Барри. Она охотно приняла его поцелуй в губы, но отстранилась, когда Барри захотел продолжить ласку.

Платье на ней было то же самое — черное с зигзагами, которое она украла в бутике. Барри не одобрял ее склонности, но не мог не восхищаться ловкостью Кэрол. Черные колготки, причем две пары, она увела с рекламной выставки, пока восхищенные ее ножками репортеры перезаряжали, по ее словам, свои перегревшиеся фотокамеры. Ему нравился ее юмор и полное отсутствие моральных устоев, ее свобода. А главное, неукротимая женственность. Но если Кэрол когда-нибудь все же попадется, тут он вступится и заплатит штраф, наскребет последние деньги. Он не нищий, а если временно безработный, то вина лежит не на нем. Его руки умеют многое, и профессия остается при нем.

Он заметил длинную кровоточащую царапину на ее обнаженной руке. Барри вспомнил свои припадки ярости, когда так хотел поднять руку на эту издевающуюся над ним красавицу, которую полюбил и которая, как он надеялся, полюбила его.

Барри не стал спрашивать, откуда появилась эта царапина. Он лишь решил установить строгий надзор над своей любимой женщиной. Тем более что теперь он был вооружен и способен ее защитить.

20

Теренс лежал в роскошной кровати, сделанной по проекту Фреды, но теперь ее место занимала миссис Голдшмидт. Ее умиротворенный храп разбудил Теренса в довольно позднее утро, и теперь его мышиная натура металась в поисках способа, как избавиться от совершенно ненужной ему любовницы.

Почему они липнут к нему, как мухи на клейкую ленту? Сам он ни разу не влюблялся, да и в сексе не испытывал большой потребности. Правда, Теренс извлекал из этого выгоду, а в этом случае выгода была не за горами и весьма внушительная.

Она явилась несколько часов назад, причем совершенно неожиданно. Теренс безумно боялся таких вот, не оговоренных заранее, звонков в дверь. После отправки в банк документа о перечислении счета Джона Говарда Фиппса на имя Теренса Ванда он, вполне логично, ожидал, что за этим последует визит полицейских.

У него живот свело от страха. Он заставил себя подойти к двери и распахнуть ее, стиснув зубы и готовый подчиниться воле неумолимого рока. Но тут же разжал зубы, изобразив на лице некое подобие улыбки, увидев, кто к нему пожаловал.

На миссис Голдшмидт было коротенькое, напоминающее детское, но соблазнительное, обтягивающее фигуру платьице, и уже почти сброшенное с плеч меховое манто, сшитое из крохотных шкурок, вероятно, многих тысяч убитых и ободранных ради этого безумно дорогих зверушек.

Никакого делового повода для ее появления здесь не было и быть не могло, кроме разве сексуального влечения, что она и не собиралась скрывать. Миссис Голдшмидт молча поднялась в спальню. Теренс покорно следовал за ней. Толкнув дверь спальни ногой и оказавшись внутри, она тут же обвила его шею сильной рукой, притянула его губы к своим, одновременно сбросив на ковер манто. Оно легло на пол бесшумно и застыло, как красивый и послушный зверь.

Теренс понял, что он полностью во власти океанского прилива, и куда его вынесет, зависит только от жребия, который вытягивать не ему. Таким уж он родился — «ничтожеством», как окрестила его Фреда, и это притягивало к нему женщин, желание позабавиться с ним, сыграть роль жесткого босса, ласковой мамочки или просто сожрать самца, что, как известно, широко распространено в мире насекомых

Миссис Голдшмидт, вероятно, выбрала последнее, и у него не было выбора. Не мог же Теренс сказать ей, чтобы она шла домой, к мужу и посоветовала отказаться подписывать контракт на покупку дома только потому, что он ей разонравился. Отвергнув ее любовные притязания, Теренс столкнется с такими ужасными последствиями, о которых лучше не думать. У него уже имелся некоторый опыт в этой области, когда месть отвергнутой женщины была опасней змеиного укуса. Зато, подчинившись приказу жены, он ничем не обидит ее мужа. Тот ничего не будет знать и подпишет контракт.

Теренс только сейчас узнал, как зовут миссис Голдшмидт. Розмари. Имя совсем ей не подходило. Его пристальный взгляд разбудил ее. Она открыла глаза, встала и проследовала в ванную комнату, не издав ни звука. Теренс поспешно натянул трусы и устремился вниз. Там он достал из холодильника бутылку виски, бутылку «Перрье», стаканы и все это погрузил на поднос.

На лестничной площадке, где было окно во двор, он задержался и внимательно осмотрелся. Лампочки с дерева давно уже убраны. Кто-то раскидал по двору белые пластиковые пакеты, и ветер крутил их, забрасывал через забор, а потом возвращал обратно. Так и судьба поступала с Теренсом Вандом. Небо потемнело, на нем выступили редкие остро-колючие звезды. Теренс целый день не выходил из дома, не интересовался погодой, но сейчас на улице наверняка было морозно.

Под аркой, на том проклятом прежнем месте, он увидел того же самого молодого человека. Давно его не было, и вот он тут опять, как знак судьбы. Вряд ли это было возможно, но их глаза соединил единый луч. Они посмотрели друг на друга, и этот взгляд не сулил Теренсу ничего хорошего.

Теренс поспешно отвернулся. Неизвестный наблюдатель чем-то был похож на младшего из парочки полицейских, навещавших его не так давно, но уверенности в этом у Теренса не было.

Миссис Голдшмидт одевалась, в комнате горел полный свет, шторы были раздвинуты. Теренс сразу же задернул их.

— Я подумал, что тебе захочется выпить, Розмари.

— Кэтти.

— Прости, я не понял.

— Меня зовут Кэтти.

Он кивнул, вспомнив, что второе имя миссис Голдшмидт Каталина. Оно не подходило ей так же, как Розмари. Она была уже в колготках и сунула ноги в туфли бронзового цвета на очень высоких каблуках.

— Ты не собираешься расстаться кое с чем из мебели?

Он пожал плечами в нерешительности.

— Я бы купила эту кроватку. Если цена подойдет.

Теренс обслужил ее напитками, как заправский официант. Глотнув виски, он набрался храбрости и спросил, подписали ли они с супругом контракт.

— Бумаги ждут меня дома, — ответила она. — Думаю, что они будут подписаны к утру, смотря как пройдет ночь.

Теренс усмотрел в ее словах некую тайну, но решил не настаивать и не совать нос в чужие семейные дела. Все и так висело на волоске

Кэтти облачилась в манто и выписала чек на скромную сумму в качестве задатка. Теренс был рад деньгам, но понимал, что это скорее не задаток, а не слишком щедрая плата за оказанные им услуги.

Впервые Джейсон самостоятельно взял телефонную трубку, когда позвонил Иэн.

— Мамочка, мамочка! Тебе звонит Иэн.

Бенет уже не тревожилась за последствия подобного поступка. Джейсон первым успел к телефону и когда позвонил отец из Испании, и в его тоне она не ощутила напряжения или недовольства. Он воспринял пребывание в ее доме ребенка, похищенного Мопсой, как свершившийся факт, а не как нечто чудовищное, что надо прятать как семейный скелет в шкафу.

Первую ночь, проведенную с Иэном в постели, Бенет еще была не совсем в себе, потому что где-то рядом находился Джейсон. Проснувшись рано утром в крепких и ласковых объятиях Иэна, она тотчас подумала о малыше и о том, как он воспримет присутствие незнакомого мужчины в одной кровати с его «мамочкой». Хотя Джейсон жил в такой среде, где из подобных ситуаций не делалось события — успокаивала она себя.

Вот если на месте Джейсона был бы Джеймс. Ее Джеймс не должен быть свидетелем сексуальных отношений взрослых, но его уже давно нет в живых. Хотя мысль, что Джеймс жив и спит в соседней комнате, часто возвращалась к ней.

Бенет уже привычно взяла из рук мальчика переданную ей трубку. Иэн напросился на ранний завтрак после ночного дежурства. Она охотно согласилась, Джейсон тоже обрадовался гостю.

Глядя на мальчика, она каждый раз поражалась быстроте перемен, происходящих в нем. Его собственная мать, без сомнения, узнала бы своего сына, но вряд ли кто другой. Накануне Бенет постригла его, и короткая стрижка превратила его из малыша в маленького мальчика. Он немного похудел и подрос, зато личико округлилось и приобрело мягкость выражения, которого не было раньше. Только проницательный материнский взгляд и интуиция могли бы распознать в нем Джейсона.

По сути же Джейсон Стратфорд преобразился в иную личность, как бывает с человеком, сделавшим пластическую операцию, когда одновременно с новым обликом меняются внешность и характер.

Бенет уложила мальчика обратно в кроватку, наклонилась и крепко поцеловала в упругую румяную щечку. Потом отправилась готовить завтрак

Вернувшись с подносом в свою спальню, Бенет обнаружила его уже там. Джейсон развалился на ее кровати рядом с Иэном. Один взгляд на них обоих наполнил ее такой радостью, что у нее перехватило дыхание. Казалось, жизнь влилась в нее мощным потоком. Не раздумывая ни секунды, Бенет поставила поднос на стол и нырнула к ним в постель. Джейсон или Джей, как он предпочитал себя называть, уютно устроился между нею и Иэном, свернувшись калачиком.

Попозже утром вновь зазвонил телефон. Звонки скоро прекратились, потому что малыш первым устремился к аппарату и что-то сказал в трубку. Когда Бенет спустилась к телефону, она увидела, что трубка повешена и Джейсон преспокойно играет на ксилофоне. Она спросила его, кто звонил. Он улыбнулся. Мальчик часто изобретал собственные слова и сейчас использовал комбинацию, вероятно, составленную из слов «урод» и «гадкий». «Урогад», — ответил он.

У нее тревожно екнуло сердце. Бенет пыталась угадать, какой смысл Джей вкладывал в изобретенное слово и почему он так отнесся к позвонившему по ее номеру человеку.

— Джей, значит, ты повесил трубку и не позвал к телефону маму, потому что тебе не понравился его голос?

— Да, — сказал Джей и подчеркнул свой ответ энергичным кивком головы. — Урод и гад. Урогад!

Бенет хотелось бы рассмеяться, но в душе у нее зашевелилось беспокойство. Вполне вероятно, она ошиблась, думая, что Джейсон только дважды отвечал на телефонные звонки. Не исключено, что он брал трубку много раз и вешал обратно, если ему не нравился чей-то голос. Любые недоразумения и даже неприятности могли последовать из-за такого бесцеремонного обращения с телефоном.

Бенет посадила Джея себе на колено и как могла вразумительно объяснила ему, что он должен всегда сообщать ей, кто звонит. Если она наверху и там у нее отключен звонок, то может получиться так, что она не услышит сигнала и не будет знать, кто звонил ей.

— Ты понял меня?

Днем позвонил один из директоров ее издательства и предложил Бенет совершить в мае рекламное турне по Соединенным Штатам в связи с публикацией там ее романа в бумажной обложке массовым тиражом. Бенет спросила, звонил ли он ей до этого.

— Да, один раз звонил, — сказал директор. — Подошел ваш маленький сын, но потом сразу же повесил трубку.

Голос у мужчины был действительно не бархатистый, а резкий, крикливый, неприятный на слух.

Бенет тотчас вздохнула с облегчением, хотя кроме директора издательства вполне мог дозваниваться до нее кто-то еще, так и оставшийся неопознанным.

Женщина, мелькнувшая в окне дома Теренса Ванда, была, разумеется, не Кэрол. Барри уверился в этом сразу. Она, одеваясь, вскинула над головой руки яркой белизны, и у нее были короткие и светлые волосы. Поездка в Хэмпстед и наблюдение за домом Ванда оказалось, как он и предчувствовал, пустой тратой времени, но у него было слишком много этого времени, день длился бесконечно, и ему нечем было себя занять.

Барри все еще никак не мог найти себе новую работу, а вот Кэрол нашла. Вдобавок к тому, что она делала у миссис Флеймон и в баре Костаса, Кэрол устроилась на половину рабочей смены дежурной за стойкой в отеле. Барри отнесся к этому с благоговением, хотя немного испугался за Кэрол. Такая должность в его глазах уже означала принадлежность к среднему классу и требовала особых профессиональных знаний. Вероятно, где-то специально обучают тех, кто сидит на месте портье, отвечает на телефонные звонки и делает записи в регистрационной книге.

— Ты откликнулась на объявление и прошла конкурс? Да? Что же ты скрывала от меня, любовь моя? — ласково упрекнул он.

Она ответила небрежно:

— Тот малый, что управляет этим заведением, увидел меня в баре. Он сказал Алкмини, что принял меня за фотомодель.

«С подносом в руках, разносящей напитки?» — подумал Барри, но не произнес этого вслух.

У Кэрол на руке красовалось колечко с красным камнем, которое она, по ее словам, получила в подарок на Рождество от Айрис. Барри сильно сомневался, что такой подарок ей по средствам.

— Он сказал, — похвасталась Кэрол, — что прольется золотой дождь, как только я появлюсь у него за стойкой в «Росслин Парк».

— Надеюсь, так оно и будет, — без особого энтузиазма согласился Барри.

Чтобы увидеть Кэрол и полюбоваться ею на новом месте, где «льется золотой дождь», ему надо было свернуть налево от станции метро, дойти до отеля и заглянуть в вестибюль, но его почему-то опять потянуло в Хэмпстед. И он повернул направо. То ли он не поверил ее рассказу про «Росслин Парк», то ли испугался, что она заметит его, решит, что он проверяет ее и рассердится.

Но повторный визит в арку перед домом Ванда ничего не дал. Там была не Кэрол. Он столько раз видел ее одевающейся и раздевающейся, что никаких сомнений быть не могло.

Возвращаясь к метро, он стыдил себя за глупую ревность, унизительную роль соглядатая, подсматривающего за чужими любовницами. И идти в «Росслин Парк» и выглядывать там Кэрол у него пропало всякое желание. Ему не хотелось знать, обманывает ли она его. Не зная, жить проще.

Он возвратился домой привычным путем.

Хупи со Стефани Изадорос, Черная Красотка и пара других ребят помоложе расселись на скамейках Бевин-сквер, поедая что-то остро пахнущее из промасленных бумажных пакетов. Стоило только Барри завидеть Хупи даже издали, как его словно пронзало электрическим током, вспоминалась боль, когда твердый носок ботинка вламывался ему между ребер.

Сейчас никто из этой компании не обратил на него внимания. Однако Барри опустил руку в карман и нащупал завернутый в мягкую тряпицу пистолет. Он вроде бы не нуждался в оружии, но оно давало ему ощущение внутреннего комфорта, какое дает кому-то пухлая пачка денег в бумажнике или воспоминание о недавно услышанных из уст любимой женщины нежных словах.

Едва эти мысли пронеслись у него в мозгу, как ощущение комфорта тут же уступило место проклятым сомнениям. Так ли уж он уверен, что это не Кэрол навещала спальню Теренса Ванда? Тогда, стоя в арке и наблюдая за ней издали, он убедил себя, что это совсем другая женщина. Разве не могло его подвести собственное воображение? И уверенность в том, что Кэрол находится совсем в другом месте, за регистрационной стойкой «Росслин Парк» отеля.

Положить конец своим метаниям и мукам ревности Барри мог только одним простым действием — позвонить туда по телефону. Аппарат стоял на полочке рядом с фотографией Дэйва. Барри не знал номера «Росслин Парка», но ведь существует справочная служба. Правда, если Кэрол сейчас в отеле, это еще не будет стопроцентным доказательством того, что час назад ее не было в спальне Ванда. И все-таки стоило попытаться.

Барри дозвонился в справочную и узнал номер отеля, но дальше этого он не продвинулся. Однако на него подействовало ободряюще даже то, что ему дали номер «Росслин Парка». Он сразу же пришел в благодушное настроение, как будто раньше вообще не верил в существование отеля с таким названием.

Он поменял простыни на кровати, пропылесосил спальню, собрал в корзину грязное белье для прачечной.

Когда Теренсу сообщили, что обмен подписанными договорами произошел, депозит внесен и находится у поверенного Голдшмидта и определена дата окончательного оформления сделки — 15 февраля, он зашел в агентство путешествий неподалеку от дома, где жила его мать, чтобы зарезервировать билет на рейс в Сингапур на это же число.

Лишь только дело подошло к благополучному финалу, мужество, как это всегда случалось с ним, отказало Теренсу, стоило лишь ему представить, что он окажется один-одинешенек с чемоданом, полным денег, где-нибудь в Центральной или Южной Америке. Нет уж, лучше податься в более цивилизованный Сингапур, а оттуда на местном самолете или корабле на остров Бали. В рай для состоятельных туристов.

Все это зависело, конечно, от времени рейса на Сингапур. Деньги Голдшмидта будут переведены с его банковского счета и попадут на счет Джона Говарда Фиппса в полдень пятнадцатого февраля. Таким образом, у Теренса будет в распоряжении три с половиной часа до закрытия банка, чтобы снять их со счета. Он должен успеть это сделать и тут же отправиться в Хитроу. Перспектива провести вечер или даже ночь в Лондоне наполняла его ужасом. Его нервы этого не выдержат.

Фургон, нанятый Голдшмидтом для переезда и загруженный мебелью, прибудет вскоре после ланча. Дом на Спринг-клоуз тоже будет полон мебели, мебели Фреды, а ее машина будет занимать гараж Разумеется, это явится для новых хозяев неприятным сюрпризом, и сразу же возникнут проблемы, которые Теренса уже не коснутся, если он будет на пути в аэропорт.

Большим облегчением для него было узнать, что австралийский рейс с посадкой в Бахрейне и Сингапуре отправляется в девять сорок пять вечера. Он заказал себе место в эконом-классе и воспользовался скидкой, так как оплачивал билет за месяц вперед авансом. Его новая кредитная карточка, полученная этим утром, как раз здесь и пригодилась. Той же почтой из юридической конторы Теренсу прислали документ под заголовком «Передача прав в целом», где упоминалось что-то о регистрации земельного участка, и требовалась его подпись. Его и еще кого-нибудь. В данном случае свидетеля.

Теренс сел в машину и спустился с холма в бар, где нашел Кэрол Стартфорд и угостил ее ланчем. До этого он, прочитав присланный документ, позаботился о небольшом подарке для нее и купил по дороге кольцо с красным камнем, которое тут же вручил ей до начала разговора.

— Никаких новостей о малыше? — поинтересовался Теренс ради приличия.

— Ни малейших. — Кэрол уже привыкла, что преамбулой к любому разговору с кем бы то ни было служили вопросы о Джейсоне.

— Он ведь не мой ребенок. Ты это знаешь, Кэрол.

— Я никогда и не говорила, что он твой. Я догадываюсь, от кого этот слух исходит, но могу сказать твердо — не от меня.

Теренс пожал плечами. Тема Джейсона была исчерпана. Он сообщил Кэрол, что продал дом и попросил засвидетельствовать его подпись на одном юридическом документе.

Он рассудил, что Кэрол — единственный человек, к кому он мог обратиться с подобной просьбой. Единственная из его знакомых, кто, если ее начнут расспрашивать — до 15-го февраля, естественно, а потом это будет уже неважно, — станет лгать стойко и нагло, хотя бы из принципа, из презрения к тем, кто ее допрашивает. Она единственная, кто не станет рассматривать документ слишком внимательно. Ее носик чуял, что там непременно кроется какая-то мошенническая уловка, но это как раз было ей по душе.

А уловка заключалась в том, что Теренс сделал ксерокопию документа, заехав по пути на ближайшую почту. Он намеревался расписаться на копии своим настоящим именем в присутствии Кэрол. Ему был нужен только образец ее подписи, которую он вставит потом в настоящий документ, подписанный им уже как Джон Гордон Фиппс, воспользовавшись тем чудненьким аппаратом в лавочке при почтовом отделении. Современная техника здорово помогала современным мошенникам.

Кэрол расписалась своим округлым, почти детским почерком, но все же удосужилась прежде ознакомиться с содержанием документа. Ее внимание первым делом привлекли цифры.

— Три года назад, — сказала она, — ты был так же гол, как и я…

— Мне немного повезло, — быстро нашелся Теренс.

Вздохнув, она спросила, что он собирается делать с такой кучей денег, а Теренс ответил, что потратит их на кругосветное путешествие.

— Не шути со мной, я человек серьезный, — сказала куколка с круглыми глупыми глазками и симпатичными кудряшками.

— Прости, я неудачно пошутил. На самом деле это будет не развлекательная, а деловая поездка. Я бы хотел устроить прощальный ужин. Конечно, мы расстаемся ненадолго, но и это надо отметить накануне моего отъезда.

«Как раз будет повод сбыть с рук „Барклай кард“», — подумал он.

21

За ужином в «Вилла Бланка» Иэн поведал Бенет, что ему предложили работу в Канаде. Это было их первое свидание вне дома, когда она рискнула оставить Джея без личного своего присмотра. Она созвонилась с конторой, где раньше сама подрабатывала, сидя по вечерам с детьми, и вызывала няню, когда Джеймсу было чуть больше года. Персонал там переменился, но кое-кто ее еще помнил. Джей был уже в кровати и дремал, когда появилась няня — девица лет восемнадцати, скромная и с хорошими манерами.

— Это грандиозный шанс для меня, — восторженно говорил Иэн. — Больница совсем новая. И оборудована так, что можно только мечтать.

— И когда ты туда уезжаешь?

— Я попросил отсрочку на пару месяцев. Под тем предлогом, что надо решить личные проблемы, но мне ее не дают. — Бенет почувствовала, каких усилий ему стоило задать следующий вопрос: — Ты не хочешь, Бенет, переселиться в Ванкувер?

На другой край света, черт возьми!

А почему бы и нет? Хотя, расставаясь с родителями, уезжавшими навсегда в Испанию, она твердила, что ничто не заставит ее жить за пределами Англии. Тогда у нее была наивная девичья любовь, и это властвовало над ее рассудком.

С тех пор воды много утекло под мостом. Теперь все ее планы были связаны с Джеем. А главное, с риском, что они будут опознаны, если Бенет возьмет его с собой, чтобы пересечь океан и целый континент.

— Дай мне подумать, Иэн, прошу тебя. Немного времени, чтобы я решилась. Мне страшно, Иэн.

— У тебя было достаточно времени. Я оттягивал этот разговор до последнего момента. Я был уверен, что ты откажешься. А то, что ты медлишь с ответом, как ни смешно, делает меня счастливым.

Чуть позже они вернулись домой и отпустили девицу Мелани, которая изнывала от скуки и только ждала, чтобы с ней рассчитались. Иэн повез ее домой, как было оговорено в контракте.

Около телефона Бенет нашла записку: «Эдвард Гринвуд звонил в двадцать тридцать».

Читая записку, Бенет вспомнила, почему у нее вызывало тревогу, что Джей берет трубку и не зовет ее к телефону. Временное исчезновение с горизонта Эдварда не успокоило ее. Он обязательно вернется — она это предчувствовала. Месяц истек после их последнего свидания, но это был далеко не конец.

Возможность уехать в Ванкувер давало ей шанс. Но глобус так мал и весь переплетен современными средствами связи.

Она ничего не сказала про это Иэну, когда он вернулся. Это была их последняя совместная ночь, так как его вновь переводили на ночное дежурство. Бенет старалась не думать об Эдварде и, кажется, преуспела в этом, но он вторгся в ее сон кошмарным видением, грозил ножом и призывал к совместному самоубийству.

Испуганная, она проснулась с криком, хотела прижаться к Иэну, но его половина постели была пуста. Бенет зажгла ночник и принялась звать его, охваченная паническим страхом. Он выскочил на ее зов из спальни Джея.

— Малыш закричал первым, затем ты присоединилась к нему. Что с вами произошло?

— Не знаю. Я ничего не знаю… Что я буду делать без тебя?

— Ты не будешь ничего делать без меня. Я всегда буду рядом.

Утром, когда Иэн ушел и они договорились встретиться где-нибудь в городе попозже, Бенет собрала волю в кулак и набрала номер, оставленный ей Эдвардом.

В ней теплилась надежда, что Эдвард в конце концов отцепится от нее, если она скажет ему о своем решении выйти замуж и уехать в Канаду.

Телефон не отвечал. В одиннадцать утра такое было вполне естественно. Без сомнения, Эдвард устроился куда-то и теперь был на работе. Может быть, она и позвонила ему именно в одиннадцать, зная наверняка, что не застанет его дома? Чтобы убрать противные мурашки по коже и унять внутренний озноб, чтобы доказать себе: «Я могу позвонить ему. Я уже сделала одну попытку и способна ее повторить».

Бенет вышла на крыльцо, откликнувшись на звонок в дверь, и дала фунт женщине, собиравшей деньги на благотворительные цели. И в это время телефон в доме ожил, прозвонил дважды и смолк. Джей должен был бы поднять трубку, но она не услышала его тоненького, зовущего голоска.

Бенет спустилась вниз. Джей с азартом пришпоривал свою игрушечную лошадку.

— Телефон динькал, — сообщил он и одарил Бенет лучезарной улыбкой. — И опять динькает.

Однако звонили не по телефону, а снова в дверь. Ее сон оказался вещим.

Эдвард был скорее не одет, а закутан в свою одежду — в тонкий из восточной ткани костюм и толстый шерстяной шарф, обвивающий его петлями наподобие удава. Бенет подумала, что он и вправду окоченел и выглядел как чудовищного размера кукла.

Когда она впустила Эдварда в переднюю, Джейсон отшатнулся от него и спрятался за ее юбку.

— Если б ты этого парня послала открыть мне дверь, я бы замерз у тебя на пороге, — заявил Эдвард.

— На моем пороге тебе нечего делать.

— Прости, что доставляю тебе лишние хлопоты.

Она знала, что он придет, знала, что ей будет трудно, но не впустить его в дом Бенет не могла.

— Не думай, что я какая-то сволочь, но видеть тебя мне неприятно.

— Ты научила дьяволенка не отвечать на мои звонки. У него появился рефлекс.

Бенет все не нравилось в Эдварде. И то, что он называл мальчика дьяволенком, в первую очередь. Бывают ошибки в жизни, бывают увлечения, но их должно смывать волной памяти. Называть дьяволенком ребенка — своего или чужого — нельзя. Зачем Эдвард явился? Два ответа вертелись у нее в мозгу. Или он хочет денег и возбуждения иска за небрежность, повлекшую смерть ребенка, или опять овладеть ее душой и телом, как было когда-то и стало уже ее роковой ошибкой? Но больше всего в ней возбудило ненависть то, что Эдвард назвал Джея дьяволенком.

Сам «дьяволенок» насупился и разглядывал пришельца с явной неприязнью. Иногда маленькие дети воспринимают взрослых, как страшных чудовищ. Бенет из-за появления Эдварда не собиралась менять свои планы. Она переодела мальчика, оделась сама потеплее и повезла его в коляске на площадку, где дети резвились под присмотром высоко оплачиваемых нянь.

Ей хотелось поскорее выдворить Эдварда из своего дома, если не удается из своей памяти. А он плелся за ней, за ребенком, которого она везла в коляске, и наводил тоску… а может быть, и угрожал ей своими поджатыми губами и взглядом, впивающимся в нее, как иголки. Оба его плана были ясны как на ладони. И ей нетрудно было их разрушить, считала Бенет.

Дерево с руками, на которых были пакетики с записочками внутри, по-прежнему было пристроено к стене. Бенет увидела, как странно посмотрел Эдвард на этот коллаж, ощутила озноб, вспомнив груду никому не нужных игрушек в детской комнате больницы. Единственно, в чем она была солидарна, так в отношении к этой неудачной придумке.

Быстрым шагом преодолев два квартала, она довезла Джея до небольшого зоопарка, где в вольерах, хоть их и было немного, встречали посетителей настоящие животные. Детям разрешалось их кормить, и тут же продавался корм. Сквозь сетку животные вытягивали вперед влажные губы, жарко дыша, и принимали из детских рук дозволенные вафли и крекеры…

А рядом высилась застекленная, в форме небольшой горки теплица, где было множество растений, цветов и где царило вечное лето. И птицы там летали — настоящие, живые, порхая и чирикая, хотя через стекло их голосов и не было слышно.

Джей раскрыл альбомчик, лежащий у него на коленях, и стал что-то зарисовывать, используя разноцветные карандаши, в основном зеленый, что вызвало у Эдварда такую же злобную реакцию, как и пренебрежение Джея к его телефонным звонкам.

— Твой мальчишка совсем распоясался. Он уже полностью отключил тебя от мира, хулиганя с телефоном. Теперь ты будешь восхищаться его мазней.

Внезапно Бенет вспомнила, что когда Эдвард навестил ее впервые после почти годичного перерыва, она солгала, что у нее временно живет парнишка ее подруги. Два месяца — долгий срок, но в памяти Эдварда ее слова, без сомнения, удержались.

Прогулка не могла длиться бесконечно, и они вернулись туда, откуда вышли. Бенет вскипятила чайник, поставила чашки на поднос, вскрыла банку апельсинового сока для Джея. В любой момент Эдвард мог задать вопрос, почему этот чужой мальчик так долго болтается здесь, и ей нужно было придумать какое-то правдоподобное объяснение.

Эдвард уселся в кресло-качалку и с этой позиции внимательно рассматривал Джея. Внезапно он встал, грубо схватил мальчика, повертел в руках, оторвав его от рисования, потом отпустил и вновь вернулся на прежнее место.

Джей не вскрикнул и не заплакал. Он просто посмотрел на этого мужчину глазами, в которых было больше презрения, чем испуга. Зато Бенет захотелось закричать и обрушить кулаки на Эдварда. Ей стоило больших усилий удержать над собой контроль. После некоторой паузы она нашла в себе силы объяснить Эдварду, что у Джея проявились способности к рисованию, и его надо поощрять любым способом.

Все же мальчик испугался Эдварда. Его губы все сильнее дрожали, и наконец он разразился плачем и спрятал лицо в юбке Бенет. Утешая Джея, она ожидала от Эдварда расспросов: «Чей это ребенок? Откуда он взялся? Что ты с ним будешь делать?»

Но Эдвард, по всей видимости, решил отложить этот разговор. Он вытянул свое тело из кресла-качалки и встал перед ней во весь рост. Прогулка по морозу не заставила его лицо порозоветь, он остался таким же бледным, как был, кровь еще и отлила от его аристократического лица.

Джей утер слезы о юбку Бенет и взглянул на него.

— Урогад! — произнес он изобретенное им слово.

К счастью, Эдвард не понял смысла этого выражения.

Бенет накрыла стол к чаю. В чашку Эдварда она положила одну ложку сахара.

— Еще помнишь, — сказал он с некоторым самодовольством.

— Такое не забывается. — Неизвестно, уловил ли он в ее словах иронию.

Чаепитие прошло в молчании.

Джей закончил рисунок ярко-зеленого дерева и принялся за изображение птицы с огромными красными ногами и когтями, способными разорвать любую плоть.

Бенет подумала, что уже нет никаких слов, чтобы что-то сказать Эдварду, и это было так тяжело, словно свинцовый шлем кто-то надел ей на голову. Зато его язык вновь заработал.

— Бенет, я хочу, чтобы мы снова были вместе, и все, что между нами было, повторилось. Я хочу прийти к тебе и остаться. Так и должно быть. Такова судьба. Никто не должен мешать нашему воссоединению, ни этот малыш… никто. Мы принадлежим друг другу, Бенет!

— Все это чепуха, — покачала головой Бенет, — и плод твоих иллюзий.

— Почему? Мы оба стали старше и соответственно мудрее. Ты достигла вершины успеха, а я расстался со своими амбициями. Я готов даже преподавать английский в любой школе для иностранцев за скромное жалованье. У меня есть диплом. Я буду следить, как ты на крыльях популярности летаешь по всей планете, но я устрою тебе домашний огонек и стану твоей домохозяйкой.

Бенет чуть не расхохоталась. Подтекст был ясен — воспользоваться ее доходами от книги. Эдвард был слишком плохим актером, чтобы скрыть свою истинную сущность паразита — подобно лиане на сочном дереве, прилипале к чужому таланту.

— Это невозможно, Эдвард. И никогда не получится, дорогой мой. И нет в том моей вины, как и твоей. То, что было, давно прошло. Ты для меня чужой мужчина, я для тебя — чужая женщина. Давай порешим на этом.

— Ты опять все решаешь сама. — Он сделал паузу, подыскивая доводы.

Бенет ощутила, как ее сердце сжалось. Джей наблюдал за ними, отложив свои рисунки и ощущая, как сгущается в комнате грозовая атмосфера.

— Ты не тот человек, который мне нужен. Пойми, Эдвард.

— Если мы поженимся, я стану таким, как ты хочешь.

— Мне не так уж нужен муж

Ее смешила его уверенность в том, что брачные узы — мечта любой женщины.

— Ты, однако, плохо знаешь современных женщин. Возможно, ты найдешь себе подходящую кандидатуру в жены, но только это буду не я. Лично я для тебя табу.

Эдвард не сдавался.

— Ты думаешь, суд решит в твою пользу? Одинокой женщине усыновление ребенка вряд ли позволят.

Вот это удар под дых.

Она ведь не говорила ему, что собирается усыновить Джея. Последний раз речь шла не о ребенке. Эдвард только настаивал на заключении законного брака.

— Тебе нужно одно. Чтобы этот мальчишка стал твоим? Ты и спланировала аферу вместе со своей безумной матушкой.

Он был так убежден, что раскрыл ее тайну, так доволен собой, что она безвольно кивнула. Эдвард вернул ее к тому состоянию, когда ей в больнице сказали, что ее Джеймс умер. У нее в глазах потемнело, голова закружилась, но Бенет устояла на ногах и даже выпрямилась, чтобы не потерять достоинство.

— Я знаю, кого ты прячешь у себя в доме, — продолжал Эдвард тем же тоном, для которого маленький мальчик придумал уничтожающе-презрительное определение. — Задачка решается легко. Этот исчезнувший мальчишка, о котором недавно шумела пресса, спрятан у тебя.

22

Потом Бенет жалела, что, растерявшись, не стала все отрицать. Хотя ложь ее бы унизила. Эдвард был мерзок и противен ей с его притязаниями и на прежнюю любовь, и на общие секреты.

— Интересно, как ты докопался? — все-таки спросила она. — Ты же не наблюдателен и равнодушен ко всему, кроме самого себя.

А он торжествовал, наслаждаясь тем, что хоть в чем-то добился успеха.

— Очень просто. Ты зовешь его Джей, а раньше никогда не употребляла в речи укороченные имена. Ты даже меня в интимные минуты не называла Тедом, только Эдвардом. Ну а потом описания в газетах и фотографии разыскиваемого ребенка на телевидении. Волосики у него вроде бы другие. Не наша наследственность. И место, где он был похищен. Оно буквально по соседству от твоего роскошного особняка. Ты удовлетворена моими объяснениями?

Она поняла, что на дорожке, по которой шла, появилась опасная яма. «Удовлетворена?» Эдвард употребил это слово, но никто другой — ни власти, ни общество — не будут удовлетворены ее объяснениями. Все сочтут ее преступницей. В крайнем случае, сумасшедшей, как и ее мать.

Эдвард мог бы убрать из памяти эту историю, как убрала ее безумная Мопса. Но он не уберет и не забудет. И это будет концом ее мира.

Бенет решилась на переговоры. Будучи поверженной, она попыталась заключить устраивающее обоих соглашение.

— Что ты собираешься делать?

— Тебе кажется, что ты пока живешь в раю, только этот рай для дураков. Рано или поздно вскроется, что наш с тобой сын похоронен, а ты присвоила чужого ребенка. Откуда появилась эта милая мордашка — тебе придется объяснять и сейчас, и в будущем, и на протяжении всей жизни.

Она не заглядывала далеко вперед — жила только сегодняшним днем.

— Я думала, что он подрастет, и никто его уже не узнает. И тогда я увезу его подальше отсюда, — наивно призналась Бенет, разговаривая с Эдвардом как с нормальным и даже добрым человеком. — Скоро его никто не узнает — ни сыщики, ни даже родная мать. Он меняется на глазах. И, кстати, никто особо не заботится отыскать его живым…

Эдвард не дал ей договорить:

— А что ты предприняла, чтобы обезопасить себя?

— От чего?

— От обвинения в похищении? От заключения в тюрьму?

Джей в это время, воспринимая разговор взрослых как неинтересное бормотание, примостился у нее на коленях, и этот такой инстинктивный детский поступок придал ей силы в споре с взрослым оппонентом. Мальчик взобрался повыше, обхватил ее шею тонкими ручонками и захныкал.

— Ты меня душишь, Джей. Дай мне поговорить спокойно. — Она с трудом освободилась от объятий мальчика. — Скажи мне прямо, Эдвард, как ты собираешься поступить?

— Можешь счесть это шантажом.

Она не поверила тому, что услышала.

— Эдвард! Не может быть…

— Я дошел до крайней черты… Мне наплевать. Все равно я для тебя дерьмо…

С человеком, дошедшим до такого состояния, было страшно общаться. Бенет поняла, что так или иначе, шантажом или по закону, разные люди с разными целями отнимут у нее этого ребенка. И ей надо быть ловкой и очень хитрой, чтобы обмануть их.

— Как ты можешь так говорить, если претендуешь на роль отца?

— А где его отец?

— Без сомнения, таковой есть. Но только я об этом не думала.

Эдвард злобно посмотрел на нее.

— Тебе нужен не отец, а ребенок. Ты хочешь его купить?

В глазах Бенет Эдвард выглядел сейчас точно так, как его определил по голосу малыш, — уродом и гадом.

— Ты будешь его матерью, а если я стану твоим мужем, то, соответственно, и отцом этому мальцу. Нас по закону признают его приемными родителями, и никаких затруднений не возникнет. У тебя есть деньги и дом. Мы оба подходящего возраста. Никто из нас не состоял раньше в браке. Что может препятствовать усыновлению? Если обратимся в суд с такой просьбой, нам охотно пойдут навстречу.

— Ребенок для тебя лишь повод, чтобы жениться на мне. Ты добиваешься своей цели любым способом, — произнесла она сухо.

— Правильно. Я хочу быть твоим мужем и стану им.

Невольно взгляд Бенет скользнул в сторону. Она посмотрела на мальчика, прильнувшего к ней, и подумала: «Как скоро, ты, Эдвард, поднимешь руку на малыша, начнешь его избивать? Твоего терпения хватит ненадолго. Ты ведь ненавидишь детей».

— То, что ты предлагаешь, неосуществимо при всех вариантах. Его нельзя усыновить. У него есть живые родители. Я его у них украла. Судя по тому, что ты мне говорил только что, ситуация тебе ясна.

Однако Эдвард не угомонился.

— Я провел весь вчерашний день в читальном зале библиотеки Холиндейл и просмотрел все, что публиковали в газетах о деле Джейсона Стратфорда. Абсолютно очевидно, что его мамаша пальцем о палец не ударила, чтобы отыскать своего отпрыска. Двое ее старших детей отданы в приют, и Джейсона ждет та же участь через год-полтора. Она барменша в сомнительном заведении, а ее дружок — безработный. Тебе не кажется, что она попросту охотно продаст Джейсона тебе?

К Бенет вернулась надежда, точнее, поманила ее, дразня, словно маленький шаловливый пальчик, высунувшийся из какой-то щелки. Ей представился открытый безграничный мир, где всем известна ее правда, где смерть Джеймса ни от кого не скрывается, а Джей становится ее сыном на законных основаниях, и даже Эдвард как-то вписывался в этот мир.

Но это было лишь короткое счастливое видение, иллюзия, которой наверняка не суждено стать реальностью. Пальчик надежды скрылся в щелке, и каменная стена реальности сомкнулась.

— Я думаю, с нее хватит двадцати тысяч фунтов, — заявил Эдвард.

— Это вряд ли пройдет, — без всякой уверенности сказала Бенет. — На это она не купится. Дом, где мы сейчас находимся, обошелся мне в пять раз дороже.

Затеянный так сразу, без всякой подготовки, циничный разговор о деньгах подталкивал Бенет к истерике. Она едва сдерживалась.

— Боюсь, ты все испортишь, Эдвард, и тогда всему конец. Ты не понимаешь, что значит ребенок. Это не вещь и не товар. Он не имеет цены.

— Ты выложишь пятьдесят тысяч, если я все улажу?

«Выложу все, что у меня есть, — думала она, — и этот проклятый дом, и будущие гонорары за переиздания. И буду работать как бешеная».

— А если она плюнет тебе в лицо и прямиком потопает в полицию? — засомневалась Бенет.

— Ты рискуешь, не я.

— Почему я, Эдвард? Почему вся вина ляжет на меня? Давай тогда расстанемся прямо сейчас же. Ты уйдешь чистеньким, а я сама разберусь с этим делом.

— Не давай волю эмоциям, Бенет. Давай поговорим на чистоту. Ты ведь знаешь, что я в курсе этой истории. Раз уж я раскопал правду, то я дело не оставлю. Даю тебе три дня на размышления. У меня назначено свидание с Кэрол Стратфорд — она, правда, не знает истинной причины, но чует, что здесь пахнет деньгами, а деньги она любит.

— Ты слишком в себе уверен, — сказала Бенет тихо.

— Да, я уверен в себе.

Прекрасно! Он определил срок в три дня. За эти три дня можно удрать на край света вместе с Джеем. Он, не подумав, дает ей шанс. Полиция не была бы так беспечна.

В ночь, когда Кэрол вообще не вернулась домой, Барри решился позвонить в «Росслин Парк» уже после полуночи. Он выпил целую бутылку крепкого вина, и ему было наплевать, как там люди отнесутся к его звонку. В доме теперь не переводились спиртные напитки, приносимые Кэрол.

Ему ответили, что он ошибся. Кэрол вовсе не задержалась на работе допоздна, и ей не предоставили ночлег в отеле из-за снегопада и плохих дорожных условий. В этот вечер ее не было на работе, и фактически она вообще не состоит в штате отеля. То была последняя соломинка, за которую хватался Барри.

Выслушав все это, Барри наконец уснул на кушетке в гостиной.

Весь следующий день он ее не видел. После полудня какой-то мужчина с мерзким голосом попросил позвать Кэрол к телефону. Барри спросил, не зовут ли его Теренс Ванд? Но трубку бросили на другом конце провода с такой силой, что у Барри заложило уши.

Немного оправившись, он отправился в центр по найму рабочих, но, как всегда, свободных вакансий не нашлось, и он предпринял долгую пешую прогулку, чтобы чем-то занять себя, а пистолет, спрятанный под курткой, давил на его ребра, пока он бесцельными шагами мерил улицу за улицей.

Вернувшись домой, Барри от усталости сразу завалился спать, а пробудившись на следующее утро, наконец увидел Кэрол. Она была рядом с ним, примостившись на самом краю кровати, и удивительно, как только он не столкнул ее на пол во сне. Он пролежал так, бодрствуя с похмелья, и все вглядывался в нее спящую, не решаясь потревожить.

Уже было близко к одиннадцати, когда Барри встал и отправился готовить завтрак.

Первое, что ему бросилось в глаза, когда он вернулся из кухни, были часики, украшенные мелкими бриллиантами, которые Кэрол сняла и положила на прикроватный столик. Она уже не спала, лежала на спине, уставившись в потолок, и ее небесно-голубые глаза были широко распахнуты.

— Привет, — сказала она, а потом, увидев поднос с завтраком, спросила: — В доме найдется закурить?

Он растерянно пожал плечами. Он не имел понятия. Недели две назад он перестал покупать сигареты и для себя, и для нее. И это как-то прошло незаметно. Бывало, что он выкуривал по полторы пачки в сутки, а потом вообще не курил и не страдал от этого. Кэрол произнесла, подражая грубому тону Айрис:

— Твое лицо похоже на щетку для сортира. Или на что-то еще похуже. Какой бес в тебя вселился? Если я не ночевала дома, тому были причины. В «Росслин Парк» возникла напряженка, и я пропустила последний автобус. А второй раз мне пришлось ждать, чтобы кто-нибудь согласился меня подвезти.

— Ты там не работаешь, — сказал Барри. — Тебя на эту работу никогда бы и не взяли.

— О'кей, я там не работаю, — легко согласилась она.

Ничто не могло испортить ее хорошего утреннего настроения. От нее еще пахло отличным бренди — это через столько часов! И все равно она была нежная, румяная, невинная, как девочка. Откинув покрывало, Кэрол уселась на кровати. Барри невольно зажмурился. На ней не было даже трусиков, а груди ее соблазнительно выпячивались.

— Если ты не будешь задавать вопросов, — сказала она, — мне не придется тебе врать. Ты еще более чужой мне, чем этот чертов Дэйв.

Фотография Дэйва удостоилась презрительного взгляда.

— Я не спрашиваю, где ты шатался, чем занимался. И результатов твоих занятий не вижу. Дэйву тоже надо было знать, чем я занимаюсь, где шляюсь. Надоедал мне до смерти. Но он хотя бы не торчал постоянно перед глазами, как ты.

Для Барри это было что-то новое. Раньше Дэйв почитался как святыня и был символом несчастья, постигшего Кэрол в юности. Барри жалел ее и сочувствовал, отчасти из-за героически исчезнувшего со сцены водителя грузовика Дэйва.

Ее голос становился все визгливее, а на скулах выступили красные пятна.

— Кэрол! — Он тоже повысил голос. — Ты провела эту ночь с тем парнем, который сделал тебе Джейсона? Признайся! Он богатый человек, не чета мне. И все подарки от него? Я угадал?

Кэрол соскочила с кровати и нагло, обнаженная встала перед ним. У нее на шее были видны следы засосов, а вдобавок и кровавые полосы на теле, подобные тем, что когда-то он видел на худеньком теле Джейсона.

— Эй, ты! — приказала она. — Приготовь мне ванну и заткнись!

Ее командирский и издевательский тон не заставил Барри пошевельнуться. Как и ее голое тело, которое вызвало только отвращение. Он рассматривал ее белую нежную кожу с царапинами без всякой похоти, как нечто не живое, не теплое, а как экспонат, выставленный в биологическом музее.

— Он отец Джейсона? — повторил Барри свой вопрос.

Кэрол взорвалась.

— Хочешь знать, кто его папаша? Скажу! Их была дюжина или еще больше! Меня на всех хватало. А чье семечко дало плод, какое мне дело? За неделю я пропускаю по восемь-десять мужчин. Ты доволен тем, что я тебе призналась?

— Ведь это неправда, Кэрол? — с надеждой спросил Барри и положил руки ей на плечи.

— Дурак! Конечно, правда. Перестань меня тискать!

Он отпустил ее. Это был конец сказки. Дверь в какую-то иную красивую жизнь захлопнулась намертво. Он слушал, как Кэрол наполняет ванну, орудует с кранами, добавляя то горячей, то холодной воды, ощутил запах дорогой ароматической соли.

Барри стоял под дверью, несчастный, вновь возжелавший ее, потерявший всю гордость, все свое мужское достоинство.

Желание пересилило, и он постучал в дверь ванной.

— Что все-таки случилось? — крикнул он. — Ты мне наговорила кучу гадостей, но я все равно тебя люблю. Давай поженимся, Кэрол.

— Ты шутишь, — услышал он через дверь. — Кому ты нужен, негодяй? Только полиции. Ты убил моего Джейсона.

— Что?! — Удар был поистине подлый и жестокий. Барри не поверил своим ушам. — Что ты сказала?

— То, что слышал.

Будь Барри ребенком, подобное обвинение из ее уст свело бы его с ума. Но он все-таки был взрослым и привык получать удары и отвечать на них.

— Откуда ты это взяла? Кто тебе такое наплел? Джейсон был мне дорог. Я заменил бы ему отца. Зачем мне покушаться на него?

— Только он тебе мешал, — донеслось из-за двери ванной. — Я была слишком тупа и не догадалась об этом раньше.

Кэрол включила душ и принялась мыть волосы.

Дальнейший разговор стал невозможен из-за шума воды.

Барри ударил ногой в дверь, сбил задвижку. Она направила на него струю горячей воды, чуть ли не кипятка. Он отступил, закрывая лицо руками.

Дверь в ванную вновь затворилась.

23

Почти ежедневно встречаясь с Иэном, Бенет при каждом свидании собиралась выложить ему всю правду, исповедоваться, и пусть он осудит ее или будет к ней милосерден. Однако осторожный голос в глубине ее души нашептывал, что в таком случае уже двое будут знать ее тайну. Не только один Эдвард. А завтра к ним прибавится Кэрол Стратфорд — и образуется уже троица.

Конечно, Иэн немедленно посоветует ей отказаться от Джея и передать его полиции. Он относится к тому сорту людей, что не признают никаких махинаций. Он не станет смотреть сквозь пальцы на то, что творит она с собой и с чужим ребенком. Эдвард был полной противоположностью Иэну, но именно этим он был ей и противен и страшен.

Иэн находился на ночном дежурстве, и Бенет была отчасти этому рада. Все последние ночи она проводила без сна, а если засыпала, то тут же пробуждалась от жутких кошмаров.

Эдвард навестил ее в воскресенье вечером. Бенет застала его у себя в кабинете за чтением страницы из начатой рукописи.

— Как ты вошел?

Он улыбнулся и потряс перед ее лицом связкой ключей. Улыбка была не наглой и не угрожающей, а по-хозяйски спокойной — мужчина пришел к себе домой, отдыхает, и у Бенет нет повода гнать его прочь.

— Ты не очень хорошо выглядишь, Бенет.

Она молча пожала плечами.

— Нет никаких причин для тревоги. — Он потянулся обнять ее. Бенет не сопротивлялась, но оставалась неподвижной, словно замороженной.

— Если она скажет «да», то мы в деле. Если «нет», ничего плохого не случится. Ты окажешься в прежнем положении.

— Если она тебе откажет, то тут же обратится в полицию, — возразила Бенет.

— Люди вроде нее не очень-то стремятся общаться с полицейскими. Я прочел все газетные сообщения. Больше суток прошло, прежде чем она известила полицию.

— Я не хочу, Эдвард, чтобы ты с ней встречался, — заявила вдруг Бенет.

— Лучше исчезни и больше не вмешивайся. Мы переговорим с ней один на один. Если я решусь предложить ей деньги… Не воспринимай меня как шантажиста. Я стараюсь ради нас обоих.

Бенет прошла в гостиную, достала из бара бокалы и бутылку виски, наполнила их почти до краев — один для него, другой для себя. Руки ее дрожали. Джей мирно спал наверху, двумя этажами выше, но даже здесь, внизу, она как будто слышала его ровное легкое дыхание.

«Я увезу его, — подумала она. — Увезу туда, где никто не найдет нас. Пусть это будет край света».

План Эдварда никогда не сработает, его доводы взяты с потолка. Ведь если Кэрол откажется, то Эдвард очутится под колпаком, и полиция через него выйдет на Джея. А если Кэрол согласится на выкуп, то Джей должен быть предоставлен ей живым и здоровым, и опять же, как она решит — не начнет ли сама шантажировать Бенет. Продажа ребенка — уголовное преступление.

Не пойдет ли Кэрол в полицию, получив солидный аванс, с заявлением, что ей предлагают похищенного ребенка за выкуп. Столько грязи выльется на Бенет, и чистота ее помыслов никем не будет принята во внимание.

Оставался один простой выход — исчезнуть самой вместе с Джеем, перечеркнуть свою прошлую биографию, прервать все связи, начать все сначала на оставшиеся у нее деньги.

«Я истрачу эти деньги, чтобы спрятать мальчика, а не покупать его», — решила Бенет, и словно камень свалился у нее с души.

Она даже чокнулась с Эдвардом, и после первого глотка у них обоих закружилась голова.

— Поступай, как тебе кажется правильным, — сказала она. — Предоставляю тебе свободу действий.

Он, к счастью, выразил покорность и не долго задержался у нее.

В одиночестве Бенет предалась размышлениям, какие превращения произошли с ней. Еще несколько месяцев назад она была законопослушной представительницей среднего класса, и ее контакты с полицией ограничивались предупреждениями за превышение скорости, и вот теперь она — похитительница ребенка, преступница, ей придется скрываться, и ее объявят повсюду в розыск.

Она, слегка пошатываясь от глотка спиртного, поднялась к Джею и долго смотрела на него, спящего. Он вертелся во сне, был чем-то обеспокоен, стягивал с себя пижаму, обнажая худенькое тельце. Даже в полумраке она видела на его коже старые следы сигаретных ожогов. Бенет готова была в истеричном припадке схватить его и прижать к себе, и дать клятву Небесам, что с нею он будет счастлив. Однако Бенет сдержалась, поправила на нем пижамку, укрыла и начала собирать чемоданы.

Первой проблемой, которая ее озаботила с раннего утра, — это паспорт Джея. Она совсем забыла, что не может покинуть страну с ребенком без соответствующего документа. Как достать его, она не решила и не знала, куда обратиться. Чемоданы были собраны в панике и спешке, без расчета на климат той страны, куда она попадет, — жаркой или холодной. Немыслимо было вообразить место, где все хорошо одновременно — и светит солнце, и льет освежающий дождь, и снег сверкает на вершинах гор под голубым небом.

За окном посыпал противный снег — мелкий и жесткий, как крупа. Бенет нашла свой старый паспорт и сунула его в сумку вместе с утаенным ею оригиналом свидетельства о рождении Джеймса. Вдруг это может пригодиться?

Джей проспал до позднего утра. Бенет одела его и принялась кормить завтраком.

— Снег, — произнес мальчик, прижавшись носом к стеклу. — Сделаем снеговика?

— Как-нибудь потом. А сейчас давай убежим от снега туда, где тепло.

Она закутала его в шерстяное пальто, обула в теплые ботинки, нахлобучила меховую шапку, обернула вязаным шарфом. Пока она загружала в машину багаж, мальчик забавлялся снегом, собирая в горсть крупинки и пуская их по ветру. От холода его лицо и носик покраснели, и это напомнило Бенет, что Эдвард так же мгновенно реагировал на мороз.

Мысль о том, что своим бегством она ставит Эдварда в двусмысленное, если не хуже, положение, не вызвала у Бенет раскаяния.

В понедельник утром Кэрол вновь не было рядом с Барри в кровати. А это был Валентинов день. Покупая Кэрол поздравительную открытку с днем рождения вскоре после их знакомства, Барри уже тогда думал о празднике влюбленных и купил открытку заранее и сочинил нежные и нестандартные слова. Его открытка ждала ее на прикроватном столике.

Почта же доставила на имя Кэрол изящный конверт без обратного адреса. Барри не постеснялся вскрыть его, рассчитывая прочесть имя Теренса Ванда. Но подпись заменяли игривые розовые крестики.

Снег все валил с неба и смешивался с городским смогом. К полудню округа напоминала настоящую полярную станцию. В окошко проникало отражение от этого снежного покрова и усугубляло чувство одиночества Барри.

Кэрол в последний раз он видел в субботу. Раз за разом он прокручивал в мозгу ее слова, сказанные при расставании. Может быть, в ее биографии были десятки, даже сотни мужчин, но от такой жизни от нее не убудет, а вот ему следует подумать о себе. Подобное обращение с собой он не мог ей простить. И она еще обвинила его в том, что он убил Джейсона.

Он возненавидел ее именно за это. Не за ночи, проведенные неизвестно где, не за других мужчин, не за постоянную ложь, не за то, что он обслуживал ее как горничная, не получая благодарности. Только бы она верила в его любовь и не говорила тех страшных слов, что никогда не выйдет замуж за мужчину, убившего ее малыша. Но надежды его таяли с каждым днем, с каждой проведенной раздельно ночью.

Он ясно понимал, что сделал неверный выбор, что если не уйдет отсюда вовремя туда, где ждет его скромная жизнь в родительском доме, то произойдет убийство. И самоубийство, после того, как он убьет ее. Недаром он потратился на пистолет.

Но лишить себя жизни… или ее… разве это не ребяческий поступок? Он все-таки до конца хотел ощущать себя настоящим мужчиной, пусть и неудачно влюбленным.

Только сейчас Барри понял истинное значение Валентинова дня — праздника влюбленных. И то, что Кэрол не было рядом с ним, казалось оскорблением, которое перенести, стерпеть никак невозможно.

Он сидел неподвижно в их доме, вернее, в доме Кэрол, и отрицательная, пугающая энергия копилась в нем. Один раз Барри издал протяжный стон, тоскливый вой и устыдился себя, и обрадовался, что его никто не видит и не слышит, а затем крепко зажал рот ладонью.

Идти искать Кэрол по Лондону было нелепо. Он сидел и ничего не предпринимал. Плотный снежок ударил в окно, чуть не разбив стекло. К счастью, это был просто снежок, без начинки в виде камня внутри. Это забавлялись дети Изадорос или еще чья-то ребятня.

Другим было весело. Им нравился снег и нравился Валентинов день. Наверное, утром Кэрол явится — свежая или усталая — ему было все равно, но до утра он не выдержит.

Барри накинул куртку, проверил, надежно ли спрятан пистолет. И тут ожил телефон.

Барри поднял трубку. Он подумал, что звонит Кэрол, и затаил дыхание в надежде услышать ее голос, но ошибся.

Мужской, достаточно бесцеремонный голос попросил позвать ее к телефону.

— Ее нет дома.

— А она не в «Бахусе»?

До Барри не сразу дошло, что так называется бар, где было ее постоянное место работы.

— А ваша фамилия не Ванд? — внезапно вырвалось у Барри.

Ответом ему послужили короткие гудки.

По понедельникам смена у нее в баре кончается в три. Барри давно выучил наизусть ее расписание. Так где же она?

Пролив был застывшим и спокойным, словно прикрытым ледяной коркой. Бенет пожалела, что первое знакомство Джея с морем оказалось таким скучным. Но он, стоя на палубе и не видя земли, а лишь морской горизонт, смеялся и радостно заглядывал ей в лицо. Сколько новых открытий ему еще предстоит в жизни!

Они прибыли в Кале, где их встретил промозглый туман. На пристани и на вокзале, где скопилось множество опаздывающих пассажиров, она вдруг поняла, что ей некуда деться сейчас, кроме как только в испанскую деревушку к отцу и к сумасшедшей матери. Там есть соседи, которые знают, что у Бенет родился сын. Что может быть естественнее, если дочь решила показать бабушке и дедушке внука?

Британское королевство не имеет договора с Испанией об экстрадиции преступников. А если возникнут сложности, они коротким путем переправятся в Северную Африку.

Бенет коснулась плечика малыша, чтобы ободрить его, а он в ответ вдруг закричал:

— А когда опять будет море? Я хочу море!

И ей показалось, что в этом они солидарны. Океан ведь бесконечен и омывает всю землю, и взгляд на морскую даль очищает душу.

По прибытии в Париж она немедленно позвонила родителям в Испанию и предупредила, чтобы их ждали.

Она предпочла не ехать поездом и не брать машину, а выкупила случайно оставшиеся свободными билеты на чартерный авиарейс до Малаги.

Дом был погружен в темноту. Зайдя в арку, Барри мог поклясться, что видел свет в одном из узких окон левого крыла, но потом засомневался и подумал, что это было лишь отражение уличного фонаря.

Он собирался звонить в дверь Теренса Ванда хоть до бесконечности. Если Кэрол там с ним и они вместе нападут на него — двое на одного, — ему ничего не страшно. Ему было нужно только отыскать Кэрол, посмотреть в ее лживые глаза и устроить очную ставку. Если понадобится, он припугнет их оружием.

К Теренсу Ванду он больше не испытывал ни ревности, ни ненависти, а был полностью равнодушен. Теренс мог быть отцом Джейсона, а мог им и не быть. Почему-то сейчас Барри абсолютно не интересовало, от какого мужчины Кэрол родила своего младшего сына.

Он нажал на звонок один раз, затем еще, а дальше уже не убирал палец с кнопки. Возможно, что только в его воображении существовали люди, которые прячутся там в доме. Изнутри не доносилось ни звука, никто не собирался откликаться на звонок. Попытка заглянуть в одно из окошек не принесла результата, но Барри заметил слабое свечение лампочки в холле, запрятанной под матовый абажур, кружок света на темном ковре и тусклые блики на какой-то бронзовой статуе.

Он обошел дом сзади и подобрался к окошку гаража. Машина стояла на месте. Он подергал ручку, но дверь гаража была на запоре.

Живые изгороди и каменные заборы стали белыми от налипшего снега. Температура резко упала. Там, где на мостовых были темные проплешины, где раньше снег подтаивал, образовались ледяные дорожки.

Барри направился обратно к станции метро. Можно было допросить Морин, а как худший вариант, обратиться к Айрис. Он знал, что ничего, кроме унижения, это ему не даст, но ноги сами несли его туда.

Преодолев Китайский мост, засыпанный снегом, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться, и уже перестав считать окошки, как делал это раньше, он вдруг увидел, что дом Кэрол освещен. Его сердце дрогнуло, но не подпрыгнуло от радости, как бывало. Оно осталось на месте тяжелым свинцовым комком, и впервые в жизни Барри ощутил настоящую сердечную боль.

У него был пистолет, поэтому его не страшила темнота, возможность внезапного нападения и неравной драки. Перед тем как войти в темный проулок, особо скользкий в этот час, меж обледеневших заборов, Барри достал пистолет и сжал его обеими руками, как показывал Пэдди Джонс. Но никто не шагнул ему навстречу, и никто не вынырнул из-за спины.

Барри вышел из проулка на улицу и остановился. Никогда еще в доме Кэрол не горели огни так ярко. Свет из гостиной заливал весь дворик перед крыльцом. И вдруг он погас. Из дома вышла женщина. На какой-то момент Барри подумал, что это Айрис. Ее походка, манера запахивать на себе незастегнутую верхнюю одежду.

Но когда эта женщина торопливо миновала уличный фонарь, он тут же узнал Кэрол, ее натуральные светлые локоны. На ней почему-то было надета шубка Айрис из искусственного меха и туфельки на очень высоких каблуках. Ей нравилось носить летнюю обувь даже зимой, она считала, что это придает особый шик, и часто Барри отогревал посиневшие от мороза ноги Кэрол ладонями и горячими губами.

Она бросила взгляд по сторонам, словно опасаясь чего-то или кого-то, кто мог бы следовать за ней. Барри не обладал столь высоким самомнением и не думал, что она боится столкновения именно с ним, но мог послужить ей защитой, и это подтолкнуло его на преследование. Мир вокруг Барри сузился до таких пределов, что ему уже не хватало там места и какого-нибудь более разумного дела, кроме как выслеживать свою подружку.

Постоянно оглядываясь, но не замечая Барри, Кэрол устремилась на Бевин-сквер. Черная Красотка и Синеволосый занимали там привычные места у выхода из закусочной, откуда несло жирным теплом, и что-то жевали. Они оседлали свои мотоциклы, как ковбои мустангов, мешая посетителям. Но никто не решался изгнать их ради установления нормального порядка.

Барри так устроил под курткой свой пистолет, чтобы можно было легко извлечь его, но не снял с предохранителя. Один из парней бросил в его сторону какое-то оскорбление, но раз Барри его не расслышал, то и реагировать было необязательно.

Однако Кэрол решила, что грязные слова относятся к ней. Ее реакция была молниеносной. Она им выдала в ответ такую тираду, что парни чуть не свалились со своих седел. Барри восхитился ее храбростью.

Кэрол зашагала в направлении Лордшип-авеню.

Он следовал за ней, совсем не убежденный, что поступает правильно. Он опять подумал, что Кэрол идет в гости к Айрис — но зачем? Вернуть ей дрянную меховую шубку?

Но, пройдя два квартала, Кэрол замедлила шаг, словно выжидая, а потом остановилась на перекрестке. Что заставило ее идти по снегу, почти босоногой, в такой холод, одетой лишь в эффектную на вид, но на самом деле зябкую шубку, которую ветер то и дело пытался сдернуть с ее плеч?

Снег все сыпался с неба. Барри было холодно, а каково ей, Кэрол? В темном небе взрывались цветные ракеты в честь праздника, запускаемые молодыми бездельниками, но от них не становилось теплее.

Большая машина приблизилась к перекрестку на бешеной скорости, закрутилась при резком торможении, заехав на тротуар, и замедлила ход. Барри не видел, кто сидел рулем.

Кэрол бросилась к машине, словно подхваченная ветром, дверца приоткрылась, впуская ее, и тотчас захлопнулась. Автомобиль сразу же набрал скорость, унося Кэрол в вожделенном тепле и роскоши.

Машина успела скрыться из виду, пока Барри выбежал на середину улицы. Он был слишком далеко, а другие прохожие ближе, и они уже заметили темное пятно, распластавшееся на бордюре у тротуара.

Одна женщина попятилась в испуге. Образовалась небольшая толпа, несколько машин притормозили, задели друг друга, началась перебранка. Выяснилось, что кто-то задавил черного добермана, принадлежавшего местному зеленщику. Однако никто не обратил внимания на номер машины, все только громко выражали возмущение.

Барри от вида превращенной в кровавое месиво собаки стало нехорошо. Он собирался идти пешком, но к остановке у ближайшего паба подкатил автобус. Барри пристроился на сиденье напротив женщины, которая с подозрением смотрела, как выпячивается его куртка из-за спрятанного на груди пистолета. Оружие, подготовленное к бою, действительно утыкалась ему чуть ли не под горло. Он осторожно опустил его пониже.

В баре ни Кэрол, ни ее спутника не было. Барри мог увидеть это через витрину. Клиентов обслуживала Алкими. Костас восседал за большим столом в компании греков примерно своего возраста. Деннис Гордон, уже пьяный, если не на все сто процентов, то явно на семьдесят пять, нависал над стойкой, цепляясь за нее руками. Барри все же вошел, и сразу привлек к себе его внимание. Гордон злобно уставился на него, правда, сразу же отвел глаза, посмотрев на часы с черным циферблатом на руке Костаса. Стрелки показывали без пяти восемь. Барри хотелось глотнуть чего-то крепкого, но он воздержался и покинул бар. Серебристо-голубой «Роллс» Денниса Гордона был припаркован на обочине там же, где и прошлой ночью — на площадке под фонарем. Ну и правильно, где ж ему еще парковаться?

Барри едва успел отойти на несколько шагов, как дверь бара распахнулась и тут же захлопнулась. Он не стал оглядываться. Инстинкт ему подсказывал, что Кэрол здесь нет, и надо подумать, где искать ее. Возможно, парочка вздумала развлечься в Вест-Энде, но там Барри их никогда не отыщет.

«Иди домой, Барри, пока есть силы и ноги держат, и ничего непоправимого не случилось. И лучше не встречайся с ней». Остатки здравого смысла направляли его именно этим путем. «Рано или поздно ты все равно с ней увидишься и выяснишь отношения. Зачем стремиться к этому сейчас, когда все так плохо и нервы напряжены до предела?»

Одинокий автобус выполз из-за угла, двухэтажный, ярко освещенный, гостеприимный, почти пустой и даже — или так ему показалось — помигал Барри фарами — «мол, садись в меня дружок, я еду в твою сторону, туда, где твой родительский дом». Однако он пропустил этот автобус мимо. Ведь еще полно открытых пабов, и в любом из них Кэрол могла посиживать со своим дружком, позабыв, что на свете есть любящий ее парень по имени Барри. Поэтому он все крутился вокруг почти одного и того же места, выискивая припаркованную уже знакомую ему машину.

Уличное освещение было плохим, только на углах горели фонари. Впрочем, здесь Барри не грозила опасность. Тут не знали, кто он такой, а, судя по виду, грабить его было бессмысленно. Хотя двое парнишек, пристроившихся под козырьком одного из подъездов, были точной копией Хупи. На всякий случай Барри нащупал пистолет у себя под курткой.

Он вошел в круг света, отбрасываемого заманчивой вывеской очередного паба, когда услышал первый выстрел. Сначала у него в голове мелькнула безумная мысль, что это выстрелил его собственный пистолет, что он случайно нажал курок

Но затем последовала целая серия выстрелов, сопровождаемая диким женским визгом. Барри побежал на шум. Позади него распахнулись двери нескольких пабов и оттуда начали вываливаться посетители.

Барри бежал как заяц, петляя по заснеженным газонам, не уверенный, бежит ли он от выстрелов или прямо под пули. После короткой паузы раздался одиночный выстрел. Барри увидел Денниса Гордона — огромного, раскоряченного, как горилла, ростом с Кинг-Конга. Только пистолет в его руке был вполовину меньше, чем оружие Барри, и направлял он его совсем в другую сторону.

И вот тут Барри увидел, как пуля пронзила сверкающее крыло дорогой машины, и он осознал, что именно на ней умчалась Кэрол. К машине кинулась толпа любопытных, но Барри, расталкивая всех, сумел пробраться вперед.

Передняя дверца была распахнута, и было видно, что все сиденье залито кровью. Кровь даже стекала на подножку.

Барри часто думал о том, что он почувствует и как поступит, увидев Кэрол в объятиях другого мужчины, к примеру, Теренса Ванда. Сейчас он видел это в реальности и был настолько шокирован, что не испытывал вообще никаких чувств. Невозможно было определить, обнимались ли они до того, как их застрелили, или уже мертвыми упали в объятия друг друга, и смерть сблизила их тела.

На золотистых локонах Кэрол не было крови. Пуля, убившая ее, проделала маленькое круглое отверстие как раз под мочкой левого уха, и свернувшаяся кровь образовала там подобие сережки в виде грозди темно-красных камешков.

Барри выбрался из толпы, расталкивая зевак локтями.

Он шел вверх по холму, двигаясь, как робот.

Полицейские машины с сиренами и синими мигалками и бесполезная уже «скорая помощь» промчались вереницей мимо него. Звуки сирен заполнили ночь, перекрыли людские голоса.

А в глазах Барри были только локоны Кэрол, ее застывшее личико и ушко, к которому он несчетные разы прикладывался губами, украшенное теперь сережкой из запекшихся кровяных капелек.

В ритме его шагов бился, ударял по телу ненужный теперь пистолет. Взойдя на Китайский мост, он наклонился над водой и швырнул оружие через пролет в канал.

Круги еще расходились по воде, когда Барри догнал автобус, направлявшийся в Хорнси — родные места, которые он когда-то покинул ради большой любви.

24

Такси доставило Теренса в Голдерс-Грин. Дальше, ради экономии, он решил ехать на метро.

К собственному своему удивлению, он ощущал полную беззаботность и никакой тяжести на сердце. А тело его вообще стало невесомым. Он взвесился перед отъездом на весах Фреды и выяснил, что похудел после Рождества на одиннадцать фунтов.

Все заботы, как ему казалось, остались позади вместе с его никчемным прошлым. Он настолько расслабился, что даже купил газету в киоске на станции, чтобы почитать в дороге.

Спускаясь по ступеням на платформу, Теренс проглядел заголовки на первой странице. И тотчас все внутри у него сжалось и стянулось тугим узлом.

Если бы он не позвонил Кэрол вчера днем и не сказал, что помочь ей ничем не сможет, его, возможно, нашли бы рядом с ней в «машине смерти», как окрестили ее газетчики.

Итак, его нервозное состояние оказалось полезным и спасло ему жизнь. Если б его слабые нервы не подсказали, что единственный способ уберечь себя от опасностей — это провести ночь одному в доме на Спринг-клоуз, наглотаться успокоительного и приналечь на алкоголь, он мог бы оказаться на месте убитого парня, имя которого Теренсу ничего не говорило.

Эдвард Гринвуд — кто это такой?

Теренс и Кэрол неоднократно проводили время в баре, и Ванду были известны имена всех ее ревнивых поклонников, которые и на него поглядывали косо, но про этого Эдварда он ничего не слышал.

Его рука, держащая чемодан, начала мелко дрожать, отчего одна из застежек раскрылась.

Конечно, жаль Кэрол, но ей суждено было погибнуть в гангстерских разборках. Слишком она была хороша собой и слишком многое себе позволяла. Наверное, прикончил ее тот упрямый парень, который появлялся пару раз по вечерам у дома Фреды. И звонил Ванду скорее всего он, и грубо говорил с ним.

Но, к счастью, на этот раз Теренс остался в стороне. Наверное, у него имеется свой верный ангел-хранитель.

Он вышел из вагона в Истоне и направился в маленький отель, где заранее заказал номер на сутки, чтобы провести здесь остаток дня и вечер. И чтобы пересчитать деньги.

Две с лишним тысячи пятидесятифунтовыми купюрами не заняли бы много места, но банковский служащий не имел возможности выдать всю сумму крупными бумажками и чуть ли не половину составили двадцатки и десятки. В результате чемодан, позаимствованный когда-то у Джессики, оказался слишком мал, и поэтому отказывали замки.

Теренс не осмелился оставить деньги в номере даже на короткое время. Так, не выпуская чемодан из рук, он направился по Тоттенхэм-корт-роуд, где отыскал магазин, торговавший кожаными изделиями и сувенирами. Там он приобрел ремни, чтобы перетянуть чемодан, и, после некоторых раздумий, объемную нейлоновую сумку.

Вернувшись в отель, он занялся решением задачи, где и как разместить деньги. Теренс испробовал несколько способов и, наконец, решил сложить все деньги в сумку, прикрыв сверху бельем и туалетными принадлежностями. В салон самолета ему разрешат войти только с одним предметом ручной клади, а чемодан он сдаст в багаж.

Нейлоновая сумка была поистине чудом. В сложенном виде она помещалась в кармане, а если расстегнуть «молнию» и разложить ее, то вместить могла что угодно.

Денежная гора, вываленная сначала для подсчета на пол и поначалу приведшая своими размерами Теренса в отчаяние, на удивление быстро исчезла в недрах сумки. И сумка все равно была не слишком тяжелой. Теренс, можно сказать, будет путешествовать налегке, причем все деньги будут при нем.

После решения главной задачи его мозг освободился, и мысли возвратились к проблеме Голдшмидтов. О бедной Кэрол он уже забыл, а вот Голдшмидты беспокоили его.

Какие меры они предпримут, чтобы разыскать владельца мебели, которой заставлен купленный ими дом? Рано или поздно они узнают настоящую фамилию того, кто прикрывался именем почившего в бозе мистера Фиппса.

Теренс рассчитывал, что на это уйдет не менее недели. А пока стрелки часов неумолимо движутся вперед, багаж упакован и билет до Сиднея у него в кармане.

Детектив Лэтхем стал временным обладателем элегантной дорожной сумки, не кожаной, но на вид ничем не хуже — светло-коричневой подделки под свиную кожу. Он одолжил ее у коллеги, так как намеревался провести двое суток в далеком Мельбурне.

Монти Дрискол, за которым послали инспектора, прохлаждался там уже почти три месяца, и если он там задержится еще чуть-чуть, никакого вреда для свершения правосудия не будет, а вот детектива Лэтхема было бы жестоко обрекать на два подряд суточных перелета туда и обратно без основательной разминки на твердой земле. Тем более что он ни разу не бывал нигде дальше Коста-дель-Сол.

Лэтхем собирался доставить себе удовольствие этой поездкой, причем с самого начала. Никакого метро. Ему разрешили воспользоваться служебной машиной и доставили прямо к третьему терминалу.

Подобно всем новичкам, для которых путешествие на самолете, — событие, он прибыл слишком рано и первым зарегистрировался на рейс, вылетающий в 21.45.

Оставалась уйма времени. Лэтхем выпил кофе и купил книжку в бумажной обложке. Не «Брачный узел», который был выставлен повсюду и прямо-таки лез в глаза. Нет, это чтение не для него. Он предпочел свежий сборник из дюжины «рассказов ужасов». Потом, так как заняться было нечем, он предъявил свой паспорт и прошел через ворота, как бы отделявшие воздушное пространство от земного.

Девушка была как раз того типа, какие нравились Теренсу — с наивным круглым личиком и искусно завитыми светлыми локонами. Вокруг нее громоздилось столько пакетов и сумок, что он с трудом представлял, как она с маленьким ребенком, который был скорее дополнительной помехой, чем помощником, сможет со всем этим багажом управиться.

На ней были джинсы и коричневый меховой жакет, вероятно, из крашеного кролика, и сначала Теренсу показалось, что она обладает выдающимся бюстом, слишком пышным для такой хрупкой фигурки. И только после того как он поболтал с ней минуту-другую — вернее, она сама затеяла с ним беседу, легко и непринужденно, в манере самостоятельных современных девушек, сразу объявив, что ее зовут Джейн — он уразумел, что это был младенец, которого она носила пристегнутым к груди. Когда Джейн слегка наклонилась вперед, Теренс разглядел крохотную, почти лысую головку там, где он ожидал увидеть соблазнительную ложбинку между грудей.

Двое детишек и весь этот багаж! Теренс не имел ни малейшего желания оказаться вовлеченным в подобные хлопоты, но отступать было уже поздно. Джейн успела прочитать ярлык на бывшем чемодане Джессики, который он ставил на ленту транспортера. Там значился Сингапур и отель, куда чемодан следовало доставить.

Теренс увидел в ее глазах алчную радость, что ей удалось найти спутника и носильщика на ближайшие двадцать часов. Впрочем, Джейн могла как-то отвлечь его от навязчивых страхов насчет Голдшмидтов и тем принести пользу. А по прибытии в Сингапур… Чем черт не шутит?

— Билл не выберется из Пенанга до апреля… — произнесла она не без подтекста. — Но он наймет айю, чтобы избавить от всей этой мороки и дать мне возможность вздохнуть свободно.

Теренс смутно представлял, кто такая «айя» — вероятно, нянька-туземка для присмотра за детьми, но сразу понял, что имеет шансы продолжить общение с их матерью после тягостного полета, чем вознаградит себя за хлопоты. Судьба явно будет благосклонна к нему, стоит только сейчас в полете проявить необходимую выдержку.

Старшее дитя, одетое в комбинезон из грубой хлопчатобумажной ткани и стриженное «под ежик», существо на вид бесполое, хотя и откликающееся на имя Миранда, вскарабкалось ему на колени и принялось забавляться «молнией» его сумки. Теренсу очень захотелось, чтобы айя из Сингапура волшебным способом перенеслась сюда, приземлилась на взлетной полосе, появилась в аэропорту и избавила его прямо сейчас от чрезмерно назойливой крошки.

Он нес три сумки и еще толкал ту, что была на колесиках. Нейлоновая сумка болталась на его левом запястье. Джейн несла малыша и еще две сумки, а Миранда цеплялась за подол ее жакета и хныкала. У столов для приемки багажа не крутились, как он боялся, полицейские, что оказалось для Теренса приятной неожиданностью.

Отправив чемоданы на движущуюся ленту транспортера, он испытал временное облегчение, которое тут же сменилось страхом перед просмотром ручной клади. Здесь и сейчас решалась его судьба.

Он уже подумал, что его пронесло, когда один из служащих попросил раскрыть сумку, а затем добавил вполне спокойно, что требуется расстегнуть «молнию» до конца, так что половина содержимого сумки вывалилась наружу.

Теренс остолбенел, но никто вокруг не произнес ни слова. Служащие вертели в руках пачки банкнот с таким же равнодушием, как до этого копались в горе памперсов и прокладок Джейн. Он увидел, что Джейн оглянулась и смотрит на деньги, но также держит рот на замке.

Они проследовали в магазин беспошлинной торговли, где Джейн приобрела флакон духов, а Теренс не купил ничего. Пройдет час, и ему уже не понадобится даже виски, вкус которого он вообще не любил.

Они заказали кофе, а Миранде — пакет хрустящего картофеля. Сидя за столиком, они обсуждали предстоящую кормежку в самолете, когда громогласно объявили о начале посадки на рейс Бахрейн — Сингапур — Сидней. Это было лишь первое предупреждение, и времени оставалось еще уйма.

Джейн сказала, что ей лучше сейчас навестить туалет или комнату матери и ребенка, чтобы сменить памперсы малышу. Другой шанс может представиться не скоро. Каждый знает, что в таких полетах возле дверей туалетов образуются длинные очереди.

Теренс думал, что она возьмет Миранду с собой, но просчитался, и едва мать скрылась из виду, девочка неуклюжим взмахом руки опрокинула почти полную чашку кофе. Кофе потек на нейлоновую сумку Теренса. Он поспешил расстегнуть сумку, куда кофе стал просачиваться.

Испугавшись содеянного и полная раскаяния, плачущая Миранда кинулась к Теренсу и повисла у него на шее.

Пассажиры пришли в движение, направляясь на посадку, по пути с любопытством глядя на мужчину, плачущего ребенка и стол, залитый кофе.

Теренс тоже решил поторопиться. Пусть она катится к черту, эта Джейн, с ее детьми, пакетами, сумками и айей. Он попытался встать, хотя ему мешала Миранда, но когда с трудом освободился от ее цепких рук, то был вознагражден зрелищем инспектора Лэтхема.

Узнавание было взаимным и мгновенным.

Теренс тут же ощутил слабость в ногах и близость к обмороку, как при том давнем визите Лэтхема в дом на Спринг-клоуз. Лэтхем занимал столик поблизости, всего в трех-четырех ярдах. Он встал, аккуратно вернул стульчик на прежнее место и двинулся к Теренсу, плавно, как в замедленной съемке. Вглядевшись в Миранду попристальней, он спросил:

— Джейсон Стратфорд, я так полагаю?

Слова эти, вполне внятно сказанные, были услышаны Теренсом, но воспринимались им не более как разрозненные звуки, как фраза на незнакомом иностранном языке. Его нервы не выдержали разом, и каждый лопнул, словно чересчур натянутая струна, и бессильно повис. Теренс издал нечленораздельный вопль. Он отбросил от себя Миранду, схватил свою расстегнутую сумку и побежал. Сумка на ходу все сильнее раскрывалась, и в беспорядке выпадало ее содержимое — бритва, газета, майка, зубная паста и много, очень много денег — сто тридцать две тысячи фунтов.

25

Этим мартовским утром они пришли возвратить книгу. Держа Джея за руку, Бенет вошла в библиотеку в Уинтерсайде, протянула книгу через стойку и постаралась объяснить, как та оказалась у нее.

Хотя Бенет и занесена в списки читателей, но так случилось, что она зашла в библиотеку со своим маленьким сыном, и тот забрал книжку с собой, а она по рассеянности и из-за спешки не записала ее на свое имя.

Книга с картинками из жизни животных, громоздкая и безвкусно, аляповато оформленная, никакой особой ценности не представляла. Но в любом случае, библиотекарша была рада, что пропавшая книжка нашлась.

Бенет могла бы вернуть ее по почте. Она заставила себя прийти сюда, на скрещение Тоттенхэм-роуд, Лордшип-авеню и Уинтерсайд-роуд из-за ощущения, что если она не сделает этого сейчас, то никогда больше не наберется мужества, и впоследствии будет петлять, искать объездные дороги, когда возникнет необходимость пересекать эту часть Лондона.

Книга была поводом, чтобы привести ее на место, где так нелепо погибли Эдвард и Кэрол Стратфорд, и испытать приносящий боль, но необходимый шок…

Как и в прошлый свой визит, она оставила машину на Уинтерсайд-роуд.

День был солнечный, но кое-где еще искрился ледок Нарциссы еще только готовились вылезти из земли, на ветвях деревьев пока не завязались почки, в воздухе совсем не пахло весной.

Джей уже вырос из своего шерстяного пальтишка. Ему придется купить новое до того, как установится теплая погода. Она пристегнула его к детскому сиденью и поехала к гаражу Вудхауса заправиться.

Обслуживала ее молодая девушка. Бенет прошла с ней в офис, чтобы расплатиться чеком.

Том Вудхаус сидел за конторкой и говорил по телефону. Бенет посмотрела на него, раздумывая, стоит ли напоминать о старом знакомстве, и уже решила объявить кто она, когда Вудхаус закончит разговор, но потом забыла об этом, вглядевшись в него повнимательней.

Странное чувство — смесь удивления и мучительного неудобства — охватило ее. Это было почти как неожиданное и нежелательное столкновение где-нибудь в общественном месте с бывшим любовником.

Нет, конечно, Том Вудхаус никогда не был ее любовником. Зато он был любовником Кэрол Стратфорд. В этом не было никакого сомнения.

Сходство было сверхъестественным, таким, что не поддается объяснению. У мужчины возле телефона был высокий лоб, глаза голубые, как море, длинный нос и продолговатый подбородок

Еще в первый раз, когда она увидела Джея, Бенет подумала, что он напомнил ей кого-то из ее давних знакомых.

Механически, не глядя, она поставила подпись. Вудхаус распрощался со своим телефонным собеседником, повесил трубку, что-то записал в блокноте и медленно поднял голову.

Бенет взяла приготовленный ей чек и поспешно покинула офис. Меньше всего на свете она хотела возобновить знакомство с человеком, который, без сомнения, был отцом Джея.

Она уже неделю не виделась с Иэном, а до отъезда в Канаду оставалось менее двух недель. Он позвонил в дверь ровно в семь, как раз когда она уложила Джея спать.

— Я не еду с тобой, — сказала она, тихонько высвобождаясь из его объятий. — Ты ведь давно об этом догадывался. Ты предчувствовал. Так ведь?

На его лице застыло выражение печали и усталости, словно у классической театральной маски. Он носил эту маску постоянно с тех пор, как Бенет призналась, что ей и в голову не пришло сказать ему о своем бегстве в Испанию, что она тогда просто забыла про него.

Она пробыла там три дня с отцом и Мопсой, пока до нее не дошла весть о гибели Эдварда.

И тут только Бенет вспомнила, что надо позвонить Иэну. Означало ли это, что она разлюбила его? Или просто страх оттеснил на задний план все другие чувства?

— Я знаю, что не едешь со мной, но не понимаю, почему.

Она собиралась солгать ему сейчас, чтобы не лгать в будущем. А любое будущее без лжи было для них невозможно, так как он никогда не примет того, что она сделала.

С другой стороны, будущее, построенное на вранье, когда она будет изобретать одну ложь за другой, чтобы объяснять ему присутствие при ней Джея, ничего хорошего не сулит. Добиться для мальчика легального статуса ей никогда не удастся. Кончится все тем, что Иэн перестанет верить ее замысловатым байкам, и их взаимоотношения рухнут.

Какой-то другой мужчина, если таковой появится в жизни Бенет, не будет посвящен в ее трагическую историю и примет на веру все, что она ему скажет. Ему не потребуется никаких объяснений.

Только один Иэн знает, что Джей не может быть Джеймсом Арчдейлом, как указано в его свидетельстве о рождении. Только Иэн знает, что Джеймс мертв и похоронен.

Таким образом, ей предстояло сделать выбор, и она этот выбор сделала. Иэн или Джей — выбирать было тяжело. А для начала пришлось солгать.

— Мне очень жаль, Иэн. Видимо, я не так сильно привязана к тебе, чтобы ехать за тобой на другой край света. Я думала, что люблю тебя, но почувствовала, что на такой поступок моей любви не хватает.

Иэн не мог сдаться без борьбы.

— Мы можем расстаться на полгода и проверить наши чувства. Ты сама решишь, изменилось ли твое отношение ко мне.

— Оно не изменится.

Бенет знала, что никогда больше не увидит его после этого вечера.

— Я буду покупать твои книги, — пообещал он. — Если я не могу быть для тебя кем-то еще, то хотя бы стану твоим постоянным читателем.

Она долго плакала после его ухода. Смешав себе напиток — побольше виски, поменьше содовой, — Бенет забралась в свой кабинет, как в гнездо, и с удовлетворением, не приносящим, однако, ни тепла, ни радости, праздновала то, что последнее препятствие убрано с дороги.

Она сама выбрала такой путь, сама начертила маршрут на карте собственной жизни и могла теперь смаковать долгожданный покой в холоде и одиночестве в полночном доме.

Джей проснулся и попросил пить. Она поднялась к нему, посадила на колени, дала попить воды из чашечки.

Он послушно вернулся в свою кроватку и закрыл глазки еще до того, как Бенет успела снова укрыть его. С легкой печалью, но и с надеждой она смотрела на спящего мальчика. В памяти вдруг всплыли слова, сказанные Эдвардом вроде бы совсем по другому поводу.

— Что ж, Джей, — произнесла она вслух. — Кажется, у нас теперь с тобой общий бизнес.