Друг на все времена

Познавай людей

Поговорим теперь вот о чем: как отражается на внутреннем мире человека то обстоятельство, что он – существо общественное.

«Человек в обществе должен расти согласно своей природе, быть самим собой и единственным, как на дереве каждый лист отличается от другого. Но и в каждом листе есть нечто общее с другими, и эта общность перебегает по сучкам, сосудам и образует мощь ствола и единство всего дерева»,– писал М. М. Пришвин[36].

Нельзя, например, быть свободным от общественных влияний.

В самом деле, ну как от них убережешься? Когда человек пребывает среди людей, они каждодневно и каждочасно вмешиваются в его жизнь. В малом и большом, заметно или незаметно, принужденно или бессознательно – разговор другой. Главное, что вмешиваются по-всякому, что человек так или иначе попадает в русло общественных интересов. Одни с ним чем-то делятся, другие – во что-то вовлекают. Вольно или невольно с кем-то он сближается, вольно или невольно отражает то, чем живут все. Посмотрят потом на человека и сразу скажут, откуда он.

Недаром говорится: «с кем поведешься – от того и наберешься», «яблоко от яблони недалеко падает» и т. д.

У внешнего мира нет иной дороги во внутренний мир личности, чем через калитку ее чувств. Личность ставит свою печать на возбуждаемые в ней репликации, но и внешний мир несет свои тона, окрашивает ее в собственные узоры.

Вероятно, прав философ, воскликнувший однажды:

– Если б Аристотель был китайцем, философия его выглядела бы иначе.

Моральное воздействие общества на человека усиливается тем, что тот и материально все больше от него зависит. Поэт Николай Асеев выразил это следующими словами:

С каждым поколением, даже с каждым годом, деловое и духовное общение человека с обществом и зависимость первого от второго все возрастает. В наши дни, например, уже не могли бы появиться Робинзоны, отшельники – добровольно или вынужденно утратившие все связи с обществом на годы.

Это утверждение можно проиллюстрировать на примере «последнего отшельника на Земле» – седобородого американца Силвана Харта.

В полном одиночестве Харт несколько десятков лет жил в глуши штата Айдахо на Безвозвратной речке. Он сам себе делал одежду из оленьих шкур. Сам добывал медь, правил и очищал ее, мастерил из нее кухонную утварь. Он даже кремневые ружья и пули к ним выделывал собственными руками.

И все же нет-нет отшельник да и отправлялся в поселок, чтобы купить порох, книги и чай.

Хотя Харт обращался к людям редко, но общество продолжало прямо или косвенно влиять на него.

Общественная атмосфера производит впечатление на человека, даже действуя непродолжительно. Поэтому-то древние греки в период Олимпийских игр устанавливали по всей стране «священный мир». Мудрые люди и в те времена понимали, что человек, угнетенный думой об угрозе его дому, не появится на соревнованиях в полной форме.

Насколько же глубже проникает, в сердце и сознание людей продолжительное влияние окружающего. А ведь огромное большинство людей находится как раз под таким влиянием.

«Человек – частица общества». Но достаточно ли так сказать?

Человек абсолютно невозможен за пределами общества. Он им создается, в нем живет и соками его питается. Выросший среди людей, трудившийся среди людей и что-то от себя оставивший, человек не умирает до конца, даже уходя из жизни. Покинутый же себе подобными, человек становится, по сути, мертвецом.

Животное может вырасти в лесу, в знойной пустыне, в доме у людей. Но оно всегда останется животным. Собака или лошадь не меняют своей природы, даже когда воспитываются человеком.

Иное дело человек. Едва он вырвался из темного царства зверей, как тут же утратил свойство инстинктивно приспосабливаться к окружающим условиям.

В некотором смысле это огромное преимущество человека: обладая чрезвычайно гибкой и восприимчивой нервной организацией, он способен впитывать в себя огромные знания: его ум может неограниченно расти, развиваться, накапливать «личный опыт» и извлекать из этого пользу.

А в другом отношении это, безусловно, известная ограниченность человека. Он «привередлив». Чтобы из ребенка получился человек, он, как говорилось, со дня рождения должен находиться среди людей. Общество неослабно, неотступно, ежечасно с пеленок должно его воспитывать. Воспитывать словами, примером, помощью.

Известный швейцарский педагог XVIII и начала XIX столетия Иоганн Генрих Песталоцци высказался однажды: «Человека образуют обстоятельства».

Ту же мысль до Песталоцци выражали французские просветители XVIII века Руссо, Гельвеций и другие. Цитируя их, Маркс и Энгельс писали: «Если характер человека создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными».

Эти слова звучат как призыв,– призыв к лучшей жизни всего человечества. Маркс и Энгельс хотели, чтобы добрые условия существования для людей воцарились всюду, чтобы все могли воспользоваться преимуществами своей человеческой природы.

Призыв благородный И колоссальный. В нем – задача для истории, для могучих народных масс.

А для отдельной личности? Как пересказывается задача для личности с ее естественно ограниченными силами?

Никак не пересказывается, остается в том же виде. Вовсе человек не столь уж слаб, чтобы нуждаться в снисходительных оговорках. В нем много от возможностей всей человеческой семьи. Родство и взаимозависимость между отдельным человеком и общественной средой гораздо бо´льшие, чем это может и показаться.

Ведь если так очевидно, так разительно выступает роль общества в формировании человека, то можно ли говорить, что индивидуальность, которую он обретает, отражает лишь его – отдельного человека – природу? Ну, конечно, нет.

Индивидуальность человека резко отличается от той, так сказать, одиночной индивидуальности, которой обладают животные. Человек – и в этом главное и решительное его отличие от всех других живых существ – обладает не одиночной, а, если так можно выразиться, общественной индивидуальностью.

Разумеется, личность есть личность, и у людей она значит неизмеримо больше, чем у других существ. Человек, например, отвечает за свои поступки, чего не скажешь о животных. Ведь он имеет разум, он должен предвидеть, к чему приводит тот или иной поступок, животное же действует «импульсивно» – под влиянием толчка, слепого инстинкта.

И все же общественная индивидуальность, которой обладает человек, принципиально новая, имеющая свое единственное на Земле, особое, практическое выражение.

Ведь чем иным, как ни выражением общественной индивидуальности, является наша жизнерадостная ежечасная деятельность, наше мудрое недумание о смерти, наше подсознательное отношение к прошлому, к дорогим нам именам и событиям, как к чему-то никогда до конца не умирающему, а всегда живущему, причем существующему только вместе с нами?

Мы с воодушевлением работаем, шутим, смеемся, строим планы, чего-то добиваемся, что-то остро переживаем, стараемся стать лучшими. Словом, ведем себя так, как если б были бессмертными. Никогда, ни у одного здорового, нормального человека, каких бы взглядов он ни придерживался, сознание не омрачается мыслью о конце.

Это ценный дар природы. Правда, он еще не дает нам ясного и простого убеждения: «я никогда не умру». Но приближает к нему подсознательно, приближает, когда человек незаметно отождествляет себя со всем обществом. Говорит «я», а думает «мы», говорит «мы», а в голове четко вырисовывается «я».

Чувствовать так – значит чувствовать себя сильнее. Для этого необходимо воспитывать в себе общественное сознание (или «общественную способность»).

Как?

С одной стороны, выбирая себе друзей, добрую обстановку, круг добрых общественных интересов. С другой стороны, развивая в самом себе умение на все хорошо влиять.

Первое приносит человеку ценные знания, воспитывает в нем разумность. Ведь только так – полезными общениями с людьми перенимает каждый человек духовные богатства общества, культуру.

Особенно обогащается при этом человек социалистического общества. Умение на все хорошо влиять присуще большинству советских людей. Воспитанные на идеях Маркса и Ленина, мы вносим вклад в культуру и своей страны, и всего человечества.

Чтоб пояснить вторую сторону общественной способности, приведу чудесные слова французского поэта Сен-Джона Перса: «Все дороги вселенной берут от нас корм из рук». Каждый, говоря иначе, участвует в большом деле, каждый нужен и для «всей вселенной».

Слова поэта как бы утверждают: делая одно – выбирая в обществе «свое» (и тем молча рассчитывая: «друзья, люди мне помогут»), не забывай другого – что ты отвечаешь за людей тоже, что ты и сам несешь крупицу ответственности за все: и за это вот «свое» и за «всю вселенную».

За «все ее дороги».

Матрос из Чарджуя

Ты хорошо знал Шайдакова. Детство рядом провели. Советскую власть в Средней Азии вместе устанавливали.

– О Шайдакове можно слушать без конца,– поддерживает меня Леонид Аркадьевич Костандов. – Необыкновенная жизнь! К тому же он – наше детство...

– Да,– соглашается Александр Тимофеевич Караваев,– имя романтичное. Герой гражданской войны, кумир первых комсомольцев Туркестана. Его имя присвоено улицам в Чарджуе и Ташаузе, теплоходу на Амударье...

Наш собеседник задумывается, а мы устраиваемся поудобней слушать.

Кажется – что общего в наших интересах? Один – министр, другой – контр-адмирал, третий – скромный литератор. Но общее есть – и какое! Все мы выросли в Чарджуе, все учились у моего отца. А Николай Алексеевич Шайдаков – интереснейший человек нашей юности.

– В самом деле,– начинает Караваев,– я и мой старший брат Игнат близко знали Николая. Он был нашим соседом на Уралке, пригороде Чарджуя. Помните Уралку? Низкие мазанки, узкие улицы без тротуаров и освещения, никогда не высыхающие лужи. По улицам мы, впрочем, мало бегали. Больше проводили время на стремительной Амударье. Купались до синевы, грелись на горячем песке и опять плескались. Как наяву, и сейчас вижу ее берега, покрытые густой и высокой зеленью, полями, засеянными главным образом хлопком. Вижу рыбачьи лодки, пароходы Амударьинской флотилии, медленно плывущие по реке. Вы-то их не помните, а я застал, я старше. Сейчас вспоминаю с улыбкой: шесть небольших плоскодонных колесных пароходов с осадкой чуть более двух футов. А тогда они потрясали. Не только видом, но и громкими названиями: «Царь», «Царица», «Цесаревич», «Великий князь», «Великая княжна Ольга», «Император Николай II»! Видите, помню всю флотилию!

...Тех пароходов я действительно не помню. Но Амударью помню, люблю и я. Для всех чарджуйцев эта была живая нескончаемая сказка.

– Так уж повелось,– продолжал Караваев,– что среди ребят всегда кто-то выделялся, становился мальчишеским вожаком. На Уралке им был Николай Шайдаков: невысокий, плотно сбитый юноша. Карие глаза его смотрели открыто и уверенно. Густые светлые волосы всегда аккуратно причесаны на прямой пробор.

Во время школьных каникул Николай часто ходил в походы с ребятами на правый берег Амударьи, а то и на лодках по реке на остров Кодымкин.

Шел предвоенный 1913 год. И вдруг мы узнаем: Николая призывают на действительную военную службу, на флот. Он уезжает к Черному морю и там, по окончании Одесской школы машинистов, начинает служить на военных кораблях минной бригады кочегаром, затем – машинным старшиной на миноносце «Гаджибей». Незадолго до Октября 1917 года Шайдаков вступает в Коммунистическую партию.

Начинается революция. Николай Алексеевич в составе сводного отряда Черноморского флота под командованием видного большевика В. А. Антонова-Овсеенко участвует в боях против войск белых генералов Корнилова и Каледина. А вскоре и сам возглавляет отряд черноморских и балтийских моряков. Воюет против атамана Дутова под Оренбургом, подавляет контрреволюционный мятеж на землях Бухары, мятеж, возглавляемый самим эмиром Бухарским.

И вот снова родной Чарджуй. Шайдаков – командир первого красногвардейского отряда, сформированного из рабочих порта Амударьинской флотилии.

Сильные бои развернулись 26–27 июля 1918 года в пяти километрах от города в местечке Беш-Арык. В отряде Шайдакова было много и нас, подростков. Нам было приятно сознавать, что командир отряда – бывший наш мальчишеский вожак.

Мы видели и восхищались, как во время атак и контратак поступал наш Николай. Во флотской тельняшке, с лихо заломленной бескозыркой, с пулеметными лентами наперекрест и маузером в руке, с кривом «Полундра!» поднимал он красногвардейцев в бой.

Бои шли трое суток беспрерывно. Наша победа у Беш-Арыка стала началом разгрома белых войск, облегчила положение всего Советского Туркестана...

– Расскажи о подвиге Шайдакова в Хиве.

– Смелость – главное качество, которым отличался Шайдаков, но меня больше всего восхищало, когда он проявлял свою смелость в сочетании с умом и тонкой дипломатией. Как, например, в борьбе с Джунаид-ханом.

– Верховодом басмачей? Главой Хивинского ханства?

– Вот-вот! Знаете его биографию? В конце 1918 года он совершил дворцовый перепорот и стал диктатором Хивы. Он завязал связи с англичанами, Деникиным и официально объявил войну Советской России. Сперва он арестовал около ста русских граждан, проживавших на территории Хивинского ханства и забрал их имущество. Чтобы не допустить гибели заложников, в Петро-Александровск направляют Шайдакова. Однако бойцов у Николая мало, и он пытается воздействовать на Джунаид-хана угрозой. Посылает двух парламентариев и требует в ультимативной форме, чтобы хан освободил задержанных.

«В двадцать четыре часа,– писал Шайдаков,– освободите взятых вами в плен русских рабочих и служащих и немедленно отправьте их в Петро-Александровск. Если будет убит кто-нибудь из арестованных или им будет причинено насилие, вы будете отвечать. Советский отряд немедленно перейдет на хивинскую сторону и беспощадно накажет туркменских родовых старшин».

И подействовало, представьте! Русские пленники были освобождены и прибыли благополучно.

Николай Алексеевич возвращается в Чарджуй, но в августе 1919 года его назначают командующим Хивинской (Хорезмской) группой войск Красной Армии и снова посылают в Петро-Александровск. Эта поездка вызвана тем, что Джунаид-хан возобновил подготовку к захвату города. Ему удалось заручиться поддержкой уральских белоказаков и колчаковцев.

Шайдаков первым напал на врага, не дал ему собраться с силами. Бои шли за боями, Николай Алексеевич всегда сам лично руководил схваткой. Постепенно среди басмачей утвердилось мнение, что он самый умелый и храбрый командир, замечательный кавалерист, отличный стрелок и рубака.

Постепенно революционное движение стало охватывать и левобережье Амударьи. 1 февраля 1920 года части Красной Армии вступили на территорию Хивы, и вскоре там была провозглашена Хорезмская Народная Советская Республика. Джунаид-хан с остатками войск бежал в пески Каракумов.

И все же нашему земляку пришлось еще раз встретиться с Джунаид-ханом. На этот раз лично!

Произошло это в конце 1923 года, когда Николай Алексеевич работал прокурором в Чарджуе. Неожиданно его вызвали и сказали:

– Все антисоветские элементы опять стекаются в лагерь Джунаид-хана, и он арестовал членов правительства Хорезмской республики. Мы предложили Джунаид-хану встретиться и все уладить мирным путем. Представьте, он согласился, но поставил непременным условием, что такие переговоры будет вести только лично с вами. Подумайте!

– Что же тут думать,– ответил Шайдаков,– я согласен.

Спешно сдав прокурорские дела заместителю, Николай Алексеевич простился с друзьями и семьей и вскоре вместе с кавалерийским полком отправился в Хорезм. Прошло несколько дней, от Шайдакова пришло письмо примерно такое:

«...Получив все необходимые документы, уполномачивающие меня вести переговоры, я в сопровождении моего ординарца, без оружия, направился в стан Джунаид-хана. Недалеко за городом нас встретили два человека, которые сообщили, что им поручено сопровождать нас.

– А откуда вы узнали, что именно сегодня мы должны будем ехать к Джунаид-хану? – спросил я.

– По велению великого и всемогущего хана Джунаида его верные люди находились вблизи тебя,– ответили они.

В пути на все наши вопросы они неизменно отвечали:

– Не знаем, не велено, запрещено.

В басмаческий стан мы приехали поздно вечером. После ужина легли отдохнуть, а утром были приглашены к хозяину. Когда мы вошли в помещение хана, он тяжело поднялся, подошел ко мне и, пожимая мою руку, стал внимательно всматриваться в мое лицо.

– Вот наконец-то мы и встретились,– сказал он. – Я очень рад видеть тебя моим гостем. Для меня это большая радость. Я очень ценю храбрых и умных воинов, даже если они мои враги.

Он посадил меня рядом с собой, и после обильного угощения мы приступили к переговорам. Я, как мне было поручено, передал Джунаид-хану требование о немедленном освобождении из-под ареста членов Хорезмского правительства. После долгих препирательств и необоснованных обвинений в адрес последних он все же согласился удовлетворить наши требования.

Когда мы прощались, Джунаид-хан, пожимая мою руку, тихо сказал:

– А может быть, останешься у меня?.. Все будет твое...

Эти слова, как огнем, обожгли меня, и я, вырвав руку, быстро направился к выходу...»

– Вскоре,– спокойно окончил свой рассказ контр-адмирал,– от Джунаид-хана к Шайдакову перешла большая конная группа басмачей во главе с Ак-Тельпеком. Будучи дальновидным, уверенным в правоте нашего общего дела и бесстрашным красным воином, Николай Алексеевич взял этого юзбаши (сотника) своим ординарцем, и тот был ему всегда боевым другом.

Один за всех, все за одного

Откуда присущие большинству людей чувства острой привязанности к близким и сочувствие к чужой боли, готовность оказать другим помощь и благородная забота о слабых и больных, стремление быть справедливым и осуждение эгоизма?

Все это называют часто результатом социальной, то есть общественной, природы человека. Но ведь проявления иных прекрасных чувств наблюдались и в животном мире.

Об интересном эпизоде рассказал однажды ветеринарный врач М. Ривчун. В одной семье смотрели по телевизору фильм «Ко мне, Мухтар!». Смотрел картину и пес-боксер Джага. Ривчун описывал это так:

«Когда по ходу фильма раздавались команды Мухтару: «сидеть», «стоять», «лежать», Джага незамедлительно тоже выполнял приказания. Услыхав «аппорт!», он бросился к экрану. Не обнаружив «аппорта», боксер пошел за телевизор, но и там было пусто. Его это крайне озадачило. Такую реакцию Джаги можно объяснить хорошей тренировкой, но команду чужого он выполнять не должен бы! Только необычность ситуации может оправдать его.

Мухтар тем временем вступил в схватку с бандитом. Джага бросился на помощь Рванулся к экрану и... заскулил. Увы, он был бессилен. Услыхав стон раненого Мухтара, Джага поднял голову и тревожно и громко взвыл. Потом лег, и все увидели, как у Джаги покатились слезы».

Чем же такое поведение отличается от поведения человека, существа общественного?

Тем, что животное во всех случаях видит только непосредственно видимое, то есть то, что в данную минуту стоит перед его глазами.

Совсем иное – у разумных обитателей планеты. На них действует и невидимое.

Уже у людей каменного века общественный инстинкт был тесно связан с родом. Если тяжело раненный волк настолько перестает существовать для стаи, что она способна его сожрать, то люди даже в доисторические времена помнили не только о живых, но и о мертвых.

– И душили стариков... – напомнят мне о варварском обычае.

Да, и душили стариков, чтобы снять обузу с племени.

Душили стариков... и тут же увековечивали их память – запечатлевали образ предков в рассказах и легендах, в наскальных изображениях и изваяниях.

Ушедшие не оставались в долгу перед живыми: они помогали последующим поколениям традициями и правилами, наставлениями и советами, сложившимися на основе опыта и жившими века.

В известном смысле живым помогали и неродившиеся: задумываясь над будущим, стараясь оставить что-то хорошее для потомков, человек поступает в своих делах уже не так, как делал бы для одного себя. Строит долговечные дома и капитальные технические сооружения, заботится о будущем полей и о сохранении памятников искусства.

Потому и выжил человек в неблагоприятных условиях существования: на его стороне было, во-первых, его племя, а во-вторых, люди других поколений. С современниками плечом к плечу в борьбе за жизнь стояли как ушедшие, так и потомки.

Мы знаем этот прекрасный боевой лозунг: «Одни за всех, все за одного». Он прозвучал давно. И помогал людям приобретать ту одухотворенную способность, которая умножала (или возводила в степень) усилия одного. Одного, рвущегося к общей цели.

И сегодня старый лозунг звучит часто. А говорит о чем-то большем, чем в былые времена. Отдельный человек стал сильнее, возможности его несказанно увеличились. Когда он помогает обществу, «идет за всех», он в состоянии сделать нечто значительное, такое, о чем не смели и мечтать его предшественники.

Возросли возможности отдельного человека делать что-то хорошее. А плохое? Увы, подобные возможности увеличились тоже.

«Человек стал гигантом»,– часто пишут бойкие репортеры. Но в том-то и дело, что пока еще нет. Во всяком случае – в массовом масштабе.

Я выразился бы осторожнее. Сказал бы просто: «Человек приобрел гигантский багаж». А уж донесет ли каждый конкретный человек свою поклажу до назначенного места, послужит ли светлому будущему людей – вопрос особый.

Каждый, вероятно, не донесет.

Увы, разве мало и до сих пор встречается на улицах городов и деревень хулиганов, пьяниц-забулдыг, сквернословов, живодеров... По образованию они наверняка в среднем на несколько классов выше тех, кто буйствовал так же до революции. А разве их назовешь «гигантами»?!

Моральный облик личности не обязательно поднимается на то же число ступенек, как образование.

Особенно это характерно в странах Запада.

Жуткий своими результатами для людей опыт был поставлен Институтом тропических исследований на острове Пуэрто-Рико.

В зоопарке в клетки посадили людей, а обезьян выпустили. Что же произошло? Обезьяны начали вести себя, как некоторые посетители. Они окружили клетки, стали кривляться, тыкать в «царей природы» пальцами, швырять в них объедки и скорлупу от арахисовых орехов...

Люди, сохранившие духовный уровень дикарей, но получившие известное образование, а главное – специальные навыки, страшнее для общества, чем просто людоеды. Цивилизация увеличила их багаж, но какой? Зла, подлости, возможностей «квалифицированно» вредить общественным интересам.

В условиях социализма проявления дикарства – пережитки прошлого. Но надо, чтобы они ушли в небытие совсем. У нас между людьми должны развиваться отношения товарищества, взаимопомощи, взаимной требовательности, честности и искренности, доверия и взаимного обучения.

Принцип «один за всех, все за одного» – один из стержней социалистического общества.

Кто на свете всех сильнее?

Как-то на Печоре мне рассказали сказку. Это коми-зырянская сказка, вот она.

Тяжела и беспросветна была заячья жизнь. Обижали злые волки, не видели от них зайцы никакого спасения.

Собрались однажды зайцы на лесной полянке и стали жаловаться на свою судьбу.

– Для чего только мы живем на свете! – говорили они друг другу. – День и ночь трясемся от страха, прячемся от ненасытных хищников, не знаем ни минуты покоя. И все равно рано или поздно попадем на волчьи зубы.

– Всего ужаснее,– сказал заяц с разорванным ухом,– что сильнее этих извергов нет никого на свете. Никто им не страшен. А их, наоборот, всякий боится и всякий их избегает.

– Потому они так наглы и с каждым днем становятся все наглее,– вставил заяц с расцарапанным носиком. – Кончится, конечно, тем, что волки сожрут нас всех до последнего.

– Братцы! – в отчаянии воскликнул заяц с перекушенной лапкой. – Раз свет такой, нам в нем не место. Давайте все утопимся.

– Топиться, топиться! – закричали зайцы, и, так как никто не предложил ничего иного, все тут же побежали к реке.

Но только было собрались зайцы прыгать в поду, глазам их представилось поразительное зрелище.

Из густых кустов, бурно разросшихся на другой стороне реки, вдруг выскочил и испуганно заметался по берегу огромный взъерошенный волк. По окровавленным его бокам было видно, что кто-то только что сильно его трепал.

Не успели зайцы опомниться от изумления, как увидели и зверя, оказавшегося сильнее самого волка. Это был могучего вида лохматый пес-волкодав. Выскочив из кустов вслед за волком, он настиг его и, повалив на землю, стал душить.

– Ну, братцы,– сказал заяц с разорванным ухом. – Оказывается, есть кто-то посильнее самого волка. Выходит, свет не так уж плох, раз в нем и на волков находится управа.

– Это собака! – воскликнул заяц с расцарапанным носиком.

– Повременим топиться! – предложил заяц с перекушенной лапкой. – Это мы всегда успеем. Интересно посмотреть, что будет дальше.

Вот на берег вышел человек в высоких сапогах и в потрепанной фуражке. В руке он нес ружье.

Пес тотчас оставил задушенного волка и подбежал к своему хозяину. Тот ласково потрепал его за загривок, и пес, замахав хвостом, весело запрыгал вокруг человека.

– Человек сильнее всех на свете! – закричали зайцы.

– Он добрый! – сказал заяц с разорванным ухом. – Когда я был маленьким, он вынул меня из-под дерева, которое меня придавило, и принес к себе домой. Я прожил у него несколько дней, а потом он сам отнес меня в лес и выпустил.

– Пойдемте к нему! – неожиданно предложил заяц с перекушенной лапкой. – Спросим его: правда ли, что он самый сильный на свете?

Как ни была необыкновенна эта мысль, она всем понравилась. Так как человек успел между тем скрыться, решили бежать к нему домой.

Повеселевшие зайцы понеслись вдоль берега до мостика и, перебравшись на другую сторону, направились туда, где мог жить охотник со своим могучим помощником.

Вскоре они оказались перед небольшим домиком на краю леса и снова увидели человека. Тот сидел на крыльце домика и играл с собакой. Увидев зайцев, человек удивился и спросил:

– Что вам от меня нужно, длинноухие?

Заяц с разорванным ухом выступил вперед и сказал:

– Не сердись на нас, бедных зайцев, но мы пришли спросить тебя: правда ли, что ты самый сильный на свете?

Человек расхохотался и сказал:

– Неправда. Вовсе я не самый сильный. Здесь рядом есть существо гораздо сильнее. Что оно мне прикажет, то я тут же и делаю.

– Какое же это существо? – испугались зайцы. – Может быть, оно страшнее волка?

– Не думаю,– возразил мужчина. – Да вот, послушайте сами...

Из домика прозвучал мягкий женский голос:

– Муженек! Принеси-ка охапку дров. Да смотри, наруби помельче.

– Слыхали? – подмигнул охотник зайцам. – Приказывает! И я не могу ослушаться.

Подобрав лежащий на земле топор, он удалился.

Через несколько минут дверь домика открылась, и на его пороге появилась женщина. Она стояла в дверях и, улыбаясь, смотрела на зайцев.

– Так это ты сильнее всех на свете? – закричали зайцы.

Но женщина не успела ответить. В домике кто-то негромко и невнятно залопотал, и женщина моментально скрылась.

Прошло еще небольшое время, и женщина появилась снова.

На этот раз она была не одна. В ее руках, болтая ручками и ножками, сидел веселый маленький ребенок.

– Вот кто сильнее всех на свете! – воскликнула женщина, поднимая ребенка. – Для них мы живем и работаем. Наши дети всех сильнее.

Мораль нехитрой сей повестушки выражена прямо в сказке: дети всех сильнее. Сильнее, потому что беззащитные.

Хочу добавить к этой истине, что о ней полезно помнить не только самим взрослым, но и недавно вышедшим из детства. Защита маленьких – начало настоящего повзросления.

Два слова и о других беззащитных, защищать которых – святой долг человека. Это – «младшие братья» людей: зайцы и волки, птицы и рыбы, вообще все живое, включая растения.

Сейчас об этом много пишут, и не удивительно. В мире исчезают безвозвратно ежедневно – один вид животных и каждую неделю – один вид растений. Расцвет техники принес людям не одни удобства. Но и угрозу отравить техническими отходами реки и моря, почву и воздушное покрывало планеты. Угрозу, усиленную истреблением зверей и птиц бессовестными браконьерами.

Чтобы ничего страшного на планете не случилось, в повзросление людей должно войти и такое чувство, как долг перед всеми беззащитными.

Зеркало, которое говорит

Маме со мной досталось. Я был упрям, лжив и воровал в саду у старухи Чуйкиной яблоки. К тому же страшно воображал. Меня бесили мамины вздохи («У всех дети как дети») и мамины советы («Не хочешь быть, как Саша, будь хоть, как Яша»). Я отвечал на них, бывало:

– Не хочу быть «другим», хочу быть таким, как есть.

Меня потом так иногда и называли: одни за худобу «Селедкой», другие с обидным смыслом «Такой, Как Есть».

Сейчас вспоминаю об этом с горечью и с усмешкой. С горечью потому, что мучит запоздалое раскаяние (не верьте, когда говорят, что с годами мы забываем близких: они с нами вечно). С усмешкой, так как понял давно, что хорохорился напрасно. Чтобы стать «таким, как есть», надо много перенять у окружающих.

В сущности, вся наша жизнь начинается с подражания. Прислушиваясь к словам взрослых, ребенок начинает говорить. Смотря, как это получается у других, он познает искусство убирать постель и чистить зубы.

Если хорошо подумать, то и учеба в чем-то подражание. Подражают рассуждениям учителей, перенимают у товарищей, как те делают уроки.

По своей способности подражать, учиться, запоминать усвоенное человек не имеет на Земле соперников. Как губка, впитывает он в себя звуки и краски природы, содержание книг и своих занятий, мысли и поступки других людей. Хочет ли он того или нет, он сохраняет на себе след внешней жизни.

Пишу о пользе подражания, а самому так и слышится:

– Выходит, ни в ком нет ничего своего? Все чужое? Но ведь если все будут подражать чему-то одному, то все станут похожими, как котлетки на одной сковороде.

Любопытно, что у опасения такого рода на первый взгляд есть известное основание.

Вот какие опыты ставили некоторые ученые: ленинградец А. Сопиков и независимо от него другие – иностранцы.

Делали так. На двух листиках бумаги рисовали линии – на одном одну, на другом – три. Из тех трех линий, что располагались рядом на втором листе, одна была одинаковой по длине с линией на первом: две другие резко от нее отличались. Все подготовив, спрашивали нескольких человек: какая из трех линий на втором листке, по их мнению, одинаковой длины с линией на первом листке?

Если б всех людей спросили поодиночке, они бы не ошиблись: уж слишком очевидный напрашивался ответ. Но так как раз и не делали, применяли хитрость. Она заключалась в том, что хотя испрашивали каждого по очереди, но в присутствии остальных. Психолог же, проводивший опыт, был в тайном сговоре со всеми, кроме одного – последнего. А все присутствующие, наученные психологом, нарочно подтверждали неправильные оценки.

Как же поступал последний – тот, кто ничего не знал о сговоре и кто единственный – сам того не ведая – подвергался опыту?

Оказывается, он очень чувствовал психологический нажим всей группы. Выполнив ряд опытов (чтобы в каждом проверить одного последнего), ученые убеждались, что более чем треть «последних» отвечали неверно. Испытуемые верили словам других больше, чем собственным глазам! Вслед за другими – разыгрывавшими их – они плели заведомую чепуху.

Поразительно? Пожалуй. И все же этот опыт против подражания не говорит. Он говорит только против слепого подражания.

Пойманные в этих опытах на удочку видели других, себя же самих из-за своей безликости не видели. Настоящий человек, то есть человек, имеющий свою личность, так не поступает. Глядя на другого, он в нем видит также и самого себя (может быть, себя даже видит больше).

Это объяснил Карл Маркс. Вот что он писал о становлении человека:

«Так как он родился без зеркала в руках... то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь относясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку»[39].

Что же дает дар «смотреться, как в зеркало, в другого человека»? Да примерно то же, что дает человеку приведение себя в порядок перед обычным зеркалом. Только в смысле внутреннем, духовном.

В обычном зеркале мы видим – и видя, исправляем – свои наружные дефекты: взлохмаченные волосы, плохо повязанный галстук. А глядя на людей, стараемся бороться со своими пороками.

Себе человек склонен прощать многое: присвоенную книгу, обиженного малыша, большое самомнение... Но у других он замечает недостаток немедленно.

Почему же в одно нравственное зеркало смотрясь, на одном «человеке Павле» примеряя свои поступки, люди получаются обычно разными?

Потому, что каждый (кроме совсем близких) и в нравственном зеркале, как в обычном, видит вовсе не то, что открывается другому. Он видит себя. А люди разнятся не только внешностью, походкой, рисунком на «подушечках» пальцев. Самые их натуры, характеры, склонности, таланты – всегда неповторимы.

Мы уже говорили: каждый человек – исключительное явление природы. Ни по причинам внешним, ни по причинам внутренним он никогда не может стать полной копией кого-нибудь другого.

Так что бояться заимствовать что-либо у других не следует.

Если, конечно, то, что заимствуется – хорошее.

Пробуждение достоинства

Что порождает, от какой непостижимой логики у некоторых людей возникает странный взгляд, будто первое проявление своего достоинства – самомнение, яркая самоуверенность?

Почему иные думают, что первым внешним признаком подобного достоинства является выпячивание своего «я», откровенная влюбленность в собственную персону?

Ведь тут нет и тени достоинства. Тут нечто противоположное.

Когда-то было в ходу отвратительное слово «дикарь». Колонизаторы так называли аборигенов – представителей основных народов Африки, Азии, Америки, Австралии.

В том смысле слово больше не употребляют. Освобожденные народы бывших колониальных стран доказали давно, что они не дикари: они создают университеты, академии, музеи. Они учатся и проводят научные исследования, они пишут книги и участвуют в международных конференциях, где рассказывают о своих культурных достижениях.

И все же дикари существуют. Во всех без исключения странах, в том числе и самых цивилизованных. Это люди, не видящие себя со стороны, не понимающие своего убожества. И потому не стыдящиеся себя и не старающиеся стать лучшими.

Обычно у этой публики очень развито то, что в народе называют «грошовым самолюбием». «Самолюбие», образцы которого мы только что приводили. А без кавычек – высокомерие.

Высокомерие – свойство преимущественно пустышек. И часто по одному его наличию можно правильно заключить, что человек беден духом. Единственное, кажется, исключение отсюда – ложное высокомерие людей застенчивых; но ведь его, по существу, и нет вовсе.

Кто по-настоящему горд сознанием собственной цены (то есть ощущает свое достоинство), тот никогда об этом не говорит, никогда не держится высокомерно.

Напротив, он старается вести себя скромно. Он боится кого-нибудь задеть, обидеть. Чехов говорил: «Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой». Это справедливо ко всякому достойному человеку вообще. Перефразировав, скажем: достойному человеку бывает стыдно даже перед собакой. Вопреки пословице он заметит скорее соринку в собственном глазу, чем бревно в глазах другого.

Все это надо было сказать, чтобы объяснить, почему часто бывают несправедливы те, кто осуждает людей тихих и робких, застенчивых и нерешительных.

Например, такие:

– Размазня ты, размазня! – обращается папа к сыну. – Делаешь все, словно боишься чего-то. Смотри, какой Коля решительный! За что ни возьмется, раз-раз и сделал!

Учителя расстраиваются, когда у ученика нет ярко выраженного влечения к какому-нибудь предмету. Мечется юнец от одного кружка к другому и нигде долго не задерживается.

Между тем, если речь не идет о каких то ненормальных крайностях (вроде ощущения «комплекса неполноценности»), «тихость» часто бывает лучше иной «уверенности и смелости».

Если под «тихостью» понимают просто скромность, это одно из лучших украшений человека, выражение его душевного благородства.

Совсем неплоха «нерешительность», свидетельствующая о честности человека перед собою, о его глубокой серьезности.

Когда ученик мечется от одного кружка к другому, нигде долго не задерживаясь, не надо торопиться осуждать его за легкомыслие. Человек должен именно найти себя, не взять готовеньким. Найти в результате поиска и проб, а не так, как «находят» адрес за пять копеек в справочном бюро. Ценное не обнаруживается в спешке. Бывает, что мучительно затянувшийся процесс такого поиска приводит к настоящему – большому – открытию.

...И сегодня, как вчера, среди читателей в ходу приключенческие книги. Их авторы – писатели наших дней – часто требуют от своих героев лихих, «сверхчеловеческих» поступков. Беря за образец «сильного человека» из романов Джека Лондона, они облачают его в современные одежды, как бы говорят: «Во все времена таков настоящий человек – уверенный в себе, смелый. Ему следует подражать, он пронизан чувством собственного достоинства».

Обычно мы с удовольствием читаем такие книги. Однако послушайте, что сказал о преклонении перед образом «сильного человека» академик Сергей Львович Соболев, известный математик:

«Джека Лондона и всех певцов могучей личности, которая борется со всем миром и со стихиями, терпеть не могу. Они меня раздражают».

Не все разделяют это мнение. Лондона любят заслуженно, герои его романтичны.

Почему мы посвящаем чувству собственного достоинства специальную главу? Так ли уж оно значительно, чтобы выделять его особо?

Да, это очень значительное чувство. И становление его приходится обычно на такую важную эпоху жизни, как повзросление.

Н. К. Крупская в таких словах описывала период своего повзросления, который начался в год смерти ее отца (Надежде Константиновне тогда было 14 лет):

«Мы остались вдвоем с мамой. Она была очень хорошим, живым человеком, но смотрела на меня, как на ребенка. Я упорно отстаивала свою самостоятельность. Только позже, когда у нас установились уже отношения равенства, мы стали жить дружно»

Повзросление – важный жизненный момент. Для всех заметно, когда отдельный человек вдруг остро и радостно начинает сознавать: «Я – личность. Я – это я!»

Редко, но бывает и так, что эту веху человек не преодолевает. По годам входит в юношество, даже иногда – во взрослость, а по умственному развитию и по знаниям остается на уровне подростка.

Это страшно. Одно дело – сохранять взрослым чистоту и яркость чувств ребенка. Но входить в мир взрослых со знаниями ребенка – страшно.

В заключение несколько слов о достоинстве повзрослевших.

Человек взрослеет. Теперь он ясно видит свои цели, от учебников его не оттащить. Он много читает, думает. Помогает матери во всем, родители им не нарадуются.

Почему же он и тогда не перестает раздумывать о самолюбии, достоинстве? Почему за многое в себе стыдится? Другу признается с горечью, что собой не удовлетворен...

Отчасти потому, что и «взрослое» достоинство можно развивать. Отчасти же потому, что всегда есть опасность незаметно его утратить. Значит, надо постараться лучше понять суть достоинства. А поняв, надо сделать все, чтобы сохранить бесценное человеческое свойство.

Для взрослого многие слова звучат иначе, чем для подростка. Возьмем «пытливость». В мире детства это просто веер любопытства: обдувает со всех сторон впечатлениями, и малыш растет в чистом воздухе. Для ученого пытливость – инструмент науки.

Достоинство «во взрослом смысле» уже не просто самостоятельность. Оно – умение действовать не под влиянием эгоистических требований, а подчиняясь нравственным приказам. По Шиллеру, это выражение благородного образа мыслей. «Власть нравственной силы над влечениями составляет свободу духа, и в явлении она сказывается в том, что мы называем чувством достоинства»,– писал знаменитый немецкий поэт и мыслитель в своей философской работе «О грации и достоинстве» (1793).

Когда нехитрым эгоизмом направляется поступок малыша, подростка, доброй девушки 15–16 лет, все это может быть совершенно безобидным, чистым, может не умалять и на крупицу созревающего достоинства юнца, молодого человека.

Совсем иначе выглядит эгоизм у взрослого. Взрослый, руководствующийся в своих поступках не нравственным мерилом, а корыстью, проявляет неуважение не только к другим, но прежде всего к себе, к своему собственному достоинству. Лучшие люди во все времена считали, что это даже хуже, чем неуважение к другим.

«Чувство гуманности оскорбляется,– писал Виссарион Григорьевич Белинский,– когда люди не уважают в других человеческого достоинства, и еще более оскорбляется и страдает, когда человек сам в себе не уважает собственного достоинства».

Многие так высоко оценивали человеческое достоинство, что ставили его выше самой жизни. Известный греческий философ Эпиктет, живший в начале нашей эры (с 50 до 138 года), говорил, например:

«Не то жалко, что человек родился или умер, что он лишился своих денег, дома, имения: все это не принадлежит человеку. А то жалко, когда человек теряет свою истинную собственность – свое человеческое достоинство».

Приведу еще интересное высказывание советского педагога Василия Александровича Сухомлинского (1918–1970):

«Без самоуважения нет нравственной чистоты и духовного богатства личности. Уважение к самому себе, чувство чести, гордости, достоинства – это камень, на котором оттачивается тонкость чувств».

И с общественной и с личной точек зрения необходимо, чтобы человек постоянно ощущал и ценил свое достоинство. Он должен вечно помнить, что настоящее достоинство проявляется в человеке не тогда, когда он думает: «Я что-то значу для себя». А тогда, и только тогда, когда он начинает понимать: «Я что-то значу для других. Значит, я и действительно стоящая личность».

Поэтическая проза

В детстве я видел в цирке, как человек рисовал пейзаж левой ногой. Для эффекта он рисовал его вниз небом. Потом переворачивал. Нас это потрясало.

– Вот шкет! – неслось из рядов мальчишек. – Ну дает!

Никто из нас не видел еще тогда настоящих художников. И нам казалось, вот он перед нами. Мы дружно приняли циркача за выдающегося живописца.

Сейчас, конечно, и вспоминать смешно. А между тем какое-то мастерство мы все же видели: мастерство фокусничества, ловкости рук... То есть я хотел сказать – ног.

Сейчас я того циркача уважаю уже и по-взрослому. Он был артистом – представителем профессии столь же почтенной, как все другие. И он умел показать ее поэзию, умел вызвать восхищение ею.

Есть ли лучшее доказательство того, что человек нашел себя, решил главную личную задачу всякой жизни: выйти на свое направление к счастью.

Многие убеждены, что для того, чтобы выразить свое поэтическое чувство, надо обязательно писать стихи. Только, мол, с их помощью можно выразить, что лежит на сердце, и донести лежащее там до другого сердца.

«Слово, идущее от сердца, проникает в сердце»,– говорил азербайджанский поэт Низами.

В действительности поэтические возможности человека много шире. От сердца начинается любимый труд, и он тоже не может оставить равнодушным чужое сердце.

Возьмем, например, учителя, представителя одной из самых благородных, но и будничных, «прозаических» профессий. Разве не говорят о некоторых: «Как он великолепно преподает! Он настоящий мастер, он художник своего дела». Что это значит? Это значит, что ученики, затаив дыхание, слушают учителя, что учитель раскрывает им глубину и красоту своего предмета.

Дело, как ты понимаешь, даже не в богатстве знаний. Можно много знать, но не уметь зажигать сердца. Урок такого педагога (перечисление известных фактов, раз навсегда данных истин) тягостен и скучен. Ученики в лучшем случае вызубрят преподанные истины. Но специальность в будущем, конечно, постараются выбирать подальше от знакомой скукоты.

А вот другая область.

Жил-был замечательный советский писатель Андрей Платонов. Сын слесаря-железнодорожника, сам в прошлом рабочий, он некоторое время ездил на паровозе в качестве помощника машиниста. Вот как в одном из лучших своих рассказов «В прекрасном и яростном мире» (подозреваю: биографическом) Платонов описал труд машиниста Мальцева:

«Он вел состав с отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперед, как пустые, отвлеченно, но я знал, что он видел ими дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам навстречу,– даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром вонзающей в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и он поворачивал на мгновенье голову за воробьем: что с ним станется после нас, куда он полетит?»

Внезапно Мальцев ослеп, но его помощник даже не заметил этого: настолько машинист сросся с окружающим, настолько ясно «видел», что было нужно, и без глаз.

Иногда считают, что увлеченность своим трудом у поэтов и вообще представителей искусств выступает ярче, чем, скажем, у рабочих. Куинджи, великий русский пейзажист, мог, говорят, заплакать от восторга, увидев восход луны. Лесоруб навряд ли заплачет при виде сосны, которую вот-вот повалит. Но чувства, обуревающие обоих, могут быть примерно одинаковы.

Кажется, какая может быть красота в работе топором и пилой, в работе, главная цель которой побольше кубометров? Но только тот, кто никогда не видел, как вершат свое дело настоящие лесорубы, способен всерьез задуматься над таким вопросом.

Я видел на нашем Севере и могу заверить: наслаждение смотреть, как они работают. Вот подлинный гимн труду! Гордые лица спокойны и сосредоточенны. Движения уверенны и неторопливы. Чувствуется, что человек наполнен сознанием своей силы и умения, хотя, конечно, не думает об этом.

Конечно же, у истинных лесорубов не одни кубометры и рубли на уме. Они не променяют свою профессию на другую ради того лишь, чтобы больше заработать. Если они подлинные мастера, им доступна поэзия их дела.

Да, дело не в названии профессии. Встречаются художники, писатели, музыканты, которых правильнее считать ремесленниками. Кстати, их совсем немало. Любому попадаются их произведения. С какой стороны к этой публике ни подходи, морально ее труд ниже труда одухотворенного ветеринара.

Вот как в учебнике психологии описывается это высшее свойство труда:

«Одухотворенность предполагает эмоциональную приподнятость отношений человека к другим людям, к жизни. Способность видеть новое и красивое в повседневно окружающих людях и предметах... оптимизм, умение тонко чувствовать комическое и трагическое, творческое отношение к труду, любовь к жизни, целеустремленность – все эти качества личности, самым тесным образом связанные с воображением и чувствами, определяют в целом одухотворенность как черту личности»[41].

Всего, пожалуй, интереснее в этих словах настойчиво повторяющаяся мысль, что одухотворенность, хотя и начинается с отдельного человека, является «чертой личности», но служит интересам всех: и человеку, и его обществу. Разве не в интересах общества «приподнятость отношений человека к другим людям, к жизни», «способность видеть новое и красивое в повседневно окружающих людях и предметах».

Одухотворенный труд при социализме пронизан пламенным стремлением человека дать людям, своему обществу возможно больше собственных богатств. Художник дела словно сам себя торопит, сам себя старается превзойти. Он мог бы свободно сделать девизом своей жизни слова французского поэта Сен-Джона Перса: «И пускай могучий порыв ветра нас несет до пределов возможного или дальше этих пределов».

Одухотворенный труд есть непрерывно отдаваемая красота. А так как эта красота никогда не возникает сама собой (она высший результат сокровенного преобразования человеком внешней красоты), то мы ту же мысль можем высказать иначе. «Повернув» ее, напишем: среди ценнейшего, во что человек способен превратить впитанную красоту, есть одухотворенный труд.

Чтобы выучиться чему-то простому, механическому, не надо особенно мучиться. Да кто угодно может без особого труда приладиться водить рубанком. Нетрудно научиться мазать кистью по холсту и тренькать на балалайке.

Но в основе настоящего одухотворенного труда никогда не бывает «легкости». Бывает обязательно другое: призвание и ярко, выраженная склонность, усидчивость, воля стать настоящим мастером и бездна, бездна труда. Немножко гениальности и много-много пота, как говорил художник Репин.

(Почему-то крылья за спиной у человека не вырастают сами собою: каждое перышко надо с силой день за днем вытаскивать наружу.)

И обязательно бывает много героического запала. Быть мастером своего дела и не быть одновременно героем (хотя бы в душе) невозможно.

Отражая красоту души труженика, одухотворенный труд отражает и его постоянную готовность к подвигу. К подвигу большой силы.

Однажды в село Утевка, что на Волге, пришло письмо из Югославии.

Автор письма – историк живописи и реставратор Здравко Каймакович сообщал:

«Проводя учет памятников культуры, я обнаружил в селе Пуричиц картину, которую делал ваш земляк Григорий Журавлев. Я подумал, что это произведение художника с академическим образованием, и текст, написанный белой краской на картине, является обычной мистификацией... Какова же была моя радость, когда через Государственный архив СССР я узнал, что такой феномен, каким был ваш земляк, действительно существовал и, преодолев жестокость природы, сумел подняться до завидных высот художественного искусства. Текст на картине гласит: «Сию картину писал зубами крестьянин Григорий Журавлев в Утевке Самарской губернии. Безрукий и безногий. 2 июля 1885 года».

В селе Утевка до сих пор помнят своего талантливого земляка. Сохранилась и его фотография.

По рассказам односельчан Григорий Журавлев умел многое из крестьянских дел, даже править лошадьми. Несмотря на свои физические недостатки, он в детстве каким-то образом умудрился посещать школу и удивил учителей каллиграфическим почерком.

Впоследствии у него самого появились воспитанники – дети, он обучал их живописи.

Что в этой истории более всего волнует? Торжество таланта? Победа воли? Это бесспорно привлекает тоже, но мне кажется, главный герой истории – труд, одухотворенный труд.

Пример из мира техники.

В конце XIX века в Курске жил мальчик Толя Уфимцев, поражавший учителей необыкновенной страстью к математике и технике. Трудно сказать точно, что зажгло эту страсть: завалявшиеся ли дома на чердаке старые чертежи деда, самоучки-астронома, или интересные уроки, но факт тот, что какая-то искра воспламенила юное сердце, и мальчик стал усиленно работать в избранном направлении.

Придя домой из школы, Толя Уфимцев забирался на чердак, разбирал там книги и чертежи и мастерил удивительные приборы. В двенадцать лет он самостоятельно построил паровую машину с золотниковым парораспределением. За ней последовали динамо-машины и планер, оставшийся, правда, незавершенным: простыню для его обтяжки мальчик стащил у родителей, а они ее нашли и отобрали.

Уфимцеву не удалось получить нормального образования. Он рано познакомился с нуждой, за связь с революционерами подвергался всяческим преследованиям.

Но в нем был могучий внутренний настрой, и лишения его не сломили. Он стал выдающимся изобретателем, создал массу конструкций самого различного назначения – от патронов для шомпольных ружей до типографской скоропечатной машины и самолетов.

Крупнейшие наши ученые с уважением отзывались об Уфимцеве – Н. Е. Жуковский, В. Г. Шухов и другие. Максим Горький назвал его «поэтом в области научной техники».

Жизнь Уфимцева ничем не походила на жизнь Журавлева. Но одно сближало самородков: их отношение к своему делу, подвиг труда. Одухотворенного.

И знание – сила. И сознание – сила

О многом говорилось в предыдущей главе. Но в то же время и об одном: что знание (в данном случае – своей специальности) только тогда используется по-настоящему, когда в этом участвует сознание (сознание энтузиаста, поэта дела).

Заметим сразу, что речь идет не о сознании в научном смысле. То есть не о том сознании, которое имеется в виду в выражениях: «материя первична, сознание вторично», «материя – объективная реальность, а сознание – субъективная реальность» и т. п.

Для нашей темы важно слово «сознание» в более житейском обиходном смысле. В смысле «сознательность». То есть в том, что имеют в виду, когда говорят: «Он сознательный человек – ему интересы общества дороже личных»! Или если привести опять же трудовой пример: «У нас в цехе народ сознательный – контролерам можно не проверять работу рабочих».

Словом, будем пользоваться моральным смыслом.

Сознание – это доброе отношение к людям, к делу.

Договорившись о таком понимании слова, мы можем легко провести разницу между знанием и сознанием.

Знание лежит в основе образования, сознание – в основе поступков и ума.

И хотя каждое из этих двух достижений облегчает приобретение другого – образованному легче стать умным, чем необразованному, а умному человеку легче получить образование, чем человеку глупому,– но в общем-то это вещи разные.

«Не смешивайте, пожалуйста, образование с умом»,– говорят часто.

О разнице между знанием и сознанием можно сказать еще и так: знание больше мне, сознание больше людям.

Ну кому, в самом деле, кроме меня, нужны мои аттестаты и дипломы, если я один наслаждаюсь полученными знаниями? Мои драгоценные бумажки приобретают ценность и для других лишь тогда, когда эти другие видят и для себя прок от моих знаний.

Психологи наделяют ум массой всяких свойств[43]. Тут и пытливость, и глубина, и логичность, и доказательность (то есть умение обосновать свой вывод, свое решение), и гибкость и подвижность ума, и многое другое. Но все служит единой цели: побольше «выудить» из знаний одного для пользы многих.

Что же ценнее: знание или сознание?

На мой взгляд, сознание ценнее.

Приведу пример. Он, правда, из области гипотез.

Вспомним: человечество шло вперед благодаря не столько своим знаниям, сколько сознанию, развивавшемуся вместе со знаниями.

Один английский египтолог, то есть специалист по истории Древнего Египта, сделал интереснейший доклад. Доклад назывался: «Зачем фараоны строили пирамиды?»

Вот его суть.

Всегда и все считали, что фараоны строили пирамиды, чтобы увековечить себя. Однако и раньше и сейчас червь сомнения точил иных ученых: привычное объяснение плохо уживалось с логикой.

Ведь пирамиды строились десятилетиями, а в их строительстве участвовали десятки тысяч человек. Что руководило фараонами?

Честолюбие?

Неужели же у молодых – или в зрелом возрасте – египетских царей не было иных способов утолить свое детолюбие, чем погрузиться на всю жизнь в заботы о собственных комфортабельных похоронах?

Положим, «похоронное честолюбие» овладевало стариками.

Но и тут есть неувязка! Какой фараон в преклонном возрасте мог рассчитывать всерьез дождаться окончания строительства?

Словом, привычное объяснение исходило из того, что египтяне эпохи пирамид были довольно бестолковы. Но ведь это никак не вяжется с многовековой и высокой культурой Древнего Египта, с его достижениями в области астрономии, математики, сельского хозяйства, медицины, строительного дела...

Где же правда? Зачем фараоны строили пирамиды, если строили их сознательно?

Докладчик выдвинул свою гипотезу. Ссылаясь на достижения египтологии последних лет, он доказывал, что время строительства пирамид (в 3 тыс. до н. э.) было мирным временем.

Войн не было, большинство солдат было распущено по домам. Полевые работы в долине Нила связывались с его разливом и продолжались лишь небольшую часть года.

И вот кое-кто из умных фараонов (или их советников) придумал для них занятие. В периоды межсезонья мужчин стали собирать на стройки гигантских гробниц.

Гробницы сами по себе, конечно, были достаточно бесполезны. Но строительство их принесло свою пользу: оно сохранило египетскую культуру, спасло ее от той разлагающей праздности, которая много веков спустя погубила Древний Рим.

Может быть, гипотеза не подтвердится. Может быть, напротив, будет признана большим открытием. Все равно она для нас интересна. Она убеждает: если так и не было, то та´к могло бы быть.

Когда есть знания, но больше ничего, они могут служить и против людей. Когда есть сознание – наше, социалистическое,– оно работает на людей.

Продолжая наш разговор о понятии «сознание», мы скажем: сознание можно понимать и как благородный настрой души, как то основное, без чего вообще не бывает настоящей общественно полезной деятельности. Знание, конечно, сила, но сама по себе слепая сила. Ее можно повернуть как угодно, и лишь в хороших руках она ценна. Знание – добрая сила, лишь когда ею пользуются сознательно.

У Ньютона однажды упала свеча на ценные вычисления, продукт двадцатилетнего труда, и они сгорели. Он очень долго переживал утрату, был вне себя. Но потом все повторил, восстановил работу. Сделал ли бы это человек, способный только вычислять, но не обладающий невероятным внутренним мужеством, иначе говоря, сознанием важности своей работы и того, что никто, кроме него, автора, этой работы не восстановит?

Едва ли.

Или вот пример: Николай Алексеевич Островский. Прикованный тяжелой болезнью к кровати, постепенно слепнувший, он написал свою первую повесть Она пропала при пересылке. Островский написал ее вторично, все от начала до конца, не имея копии первого варианта (ее не было вообще). Второй вариант увидел свет и принес писателю известность. Разве и этот случай – не свидетельство великой силы сознания?

Приведу пример развития сознательности из повседневной жизни, из наших будней.

Одного рабочего, слесаря шестого разряда и ученика вечерней школы, спросили на выпускном экзамене:

– Что вы теперь намерены делать? Поступите в институт? Перейдете на более «чистую» работу в контору?

– Ни то и ни другое,– спокойно ответил рабочий. – Останусь в цехе на том же месте, с тем же шестым разрядом.

– Какая же вам польза от аттестата?

– Будто не знаете! Буду себя лучше чувствовать на старом месте. Умнеют разве одни только люди? Умнеют и верстаки...

Парень ответил точно, и понять его нетрудно. Пусть даже на верстаке ничего существенного не изменилось (что, впрочем, маловероятно за заметный срок); но верстак ведь часть завода, а уж завод-то не может непрерывно не повышать свою научную и техническую культуру, не увлекаться общим потоком жизни всей страны. Течение, как на реке, подхватывает вперед все, даже притулившееся к берегу: отдельные устаревшие станки и верстаки, редких чудаков, не признающих современной техники. То на верстак начинают поступать детали новой, сложной конструкции, то стал известен небывалый способ обработки. То, наконец, кто-то вызвал консерватора на соревнование, а ударять в грязь лицом не хочется и консерватору...

Стремление рабочего понятно и похвально. Похвально, когда человек развивает свое сознание сознательно, когда он кропотливо и с умом старается усовершенствовать свой ум.

Где лежит край света?

Тема географического вечера восьмиклассников одной из школ Ленинградской области звучала поэтически: «Путешествие на край света».

С выдумкой был оформлен зал. Огромная, во всю стену, контурная карта СССР служила главным фоном. С потолка спускалась большая модель компаса. Были и другие модели: самолета ТУ-104, подводной лодки, теплохода, электровоза. Повсюду красовались, сделанные всем классом, рисунки-сопок, восхода и захода солнца, вулкана, часов. Привлекала остроумно составленная викторина «Вокруг света».

Слушались доклады о Владивостоке и о Камчатке, о Сахалине и о Курильских островах, о славном путешествии В. К. Арсеньева и о его книгах...

Не все шло гладко в выступлениях ребят, особенно вначале. И запинки были, и скованность иных докладов: чересчур уж «писаного» придерживались, боялись говорить свое. Но в целом вечер получился, потому что доклады были интересными, показали жизнь удивительного края.

Потом гости разошлись. Их было немало: ученики из других классов, некоторые даже из других школ, соседних по району. Остались устроители, девочки и мальчики из 8-го «А», а с ними учителя, родственники. Расселись кто куда и принялись делиться впечатлениями.

– Вышло хорошо,– сказала Мария Ивановна, пожилая учительница. – Смотрите, какие вопросы задавали!

– Край света! – воскликнул капитан дальнего плавания, один из приглашенных на вечер. – Вот и манит, дразнит воображение.

– А почему говорят «край света»? – спросила пятнадцатилетняя Таня Сорокина. – Ведь на самом деле там никакого «края» нет. Дальше Тихий океан, Япония...

– Хороший географический образ, вот я его и взяла для вечера,– пояснила Галина Анатольевна. – А вообще-то «край света» перестал быть географическим понятием. Сейчас, мне кажется, так можно назвать любую область, которая манит человека и сулит ему находки и открытия. Я хочу сказать, что у каждого человека может быть свой «край света». В зависимости от того, к чему человек стремится, достичь чего мечтает.

– Вы правы,– сказал капитан дальнего плавания. – «Край света» проходит через сердце каждого. Но разрешите сделать маленькое добавление. Самый интересный «край света» все же у того, кто мечтает о далеком. О географически далеком, например, о Сибири, о Крайнем Севере, о Камчатке. Эти районы все же меньше исследованы, чем к нам близкие, поэтому сулят особенно много интересных находок.

– Вы мне напомнили один урок в ленинградской школе,– заметила Мария Ивановна. – Хотите, расскажу? В классе писалось сочинение, тема: «Байкал и я».

Как хочешь, так и понимай. Но, в общем, большинство правильно поняли. Почти все написали, отвечая на вопрос: «Что я стал бы делать на Байкале?»

Все написали разное.

Один заявил, что на одной из рек, связанных с Байкалом, стал бы строить электростанции. Что же, ответ был неплохой. Ученик рассуждал обоснованно. В Байкале так много энергетических возможностей, как ни в одном другом озерном водохранилище мира. Одна только Братская ГЭС на Ангаре, вытекающей из Байкала, смогла бы обеспечить электроэнергией Финляндию, Бельгию и Данию, вместе взятые.

«Я бы стала изучать неповторимый животный мир Байкала»,– написала девочка. Понять можно и ее. В этом удивительном озере-море, где собрана одна пятая часть пресной воды всего земного шара, из 1219 видов животных – 708 не встречаются больше нигде.

Другая девочка выразила желание превратить все Прибайкалье в гигантский заповедный парк, куда могли бы приезжать на отдых и для туризма люди со всей страны, даже «хоть со всего света».

Словом, все выдали себя с головой: раскрыли, кто к чему стремится, показали свои склонности. И хотя потом разбор сочинений приковал внимание всего класса, как увлекательная Игра, но, в общем, все было вполне серьезно. Многие подумали о своих будущих дорогах.

– Кажется, результаты урока подтверждают ваши слова,– сказала в заключение Мария Ивановна, с улыбкой обращаясь к капитану. – Байкал далеко, поэтому и интерес к нему такой!

– А мне кажется, совсем не потому, что Байкал далеко, а потому, что, напротив, он к нам сегодня очень близок,– возразил кто-то. – Мы много думаем о нем, пишем, обсуждаем в газетах его дальнейшую судьбу. Байкал стал острой проблемой современности.

В конце концов согласились на том, что самые счастливые те, кто умеет видеть сегодняшний день, нашу современность.

Кто ясно понимает современную ему жизнь, кто остро чувствует, что делают, к чему стремятся люди, кто, наконец, и сам за все это «болеет», тот обладает тем, что называют чувством современности.

Это большое чувство. Оно создает особенно хороший внутренний климат для человека, ищущего свое призвание, и оно на пользу всем: и обществу, и человеку. Обществу, потому что люди счастливые и удовлетворенные своей судьбой лучше ему служат. Человеку, потому что у кого есть чувство современности, тот легче находит свое призвание. Не отвлеченное, не такое, которое трудно осуществить, а призвание в окружающем мире, призвание среди людей.

Расходились поздно, и почти все – в приподнятом настроении.

Для многих вечер стал первым серьезным разговором о жизни.

Возможно, кой-кого из старшеклассников он даже научил чуть-чуть смотреть на окружающие дела глазами их соучастников.

Звездные минуты

Слово «подвиг» чаще всего ассоциируется со словом «война» – и это не удивительно: где, как не на войне, человеку вечно грозит смертельная опасность. В бою он может совершить поступок, который оценят как героизм и который поможет Родине в трудную для нее минуту.

В Советском Союзе много подвигов совершилось на войне. Имена таких людей, как Н. Ф. Гастелло, Александр Матросов, И. Н. Кожедуб, известны всему советскому народу и многим за пределами нашей страны.

Нет-нет и сейчас в газетах и журналах опишут военный подвиг, о котором почему-то раньше знали мало или даже совсем не знали. Находят, в частности, людей, повторивших подвиг Гастелло или Матросова. Так, 1 августа 1974 года в «Вечерней Москве» подробно рассказывали, как шестерка самолетов ИЛ-2, ведомая старшим лейтенантом С. В. Милашенковым, поднялась 14 июля 1944 года в воздух для уничтожения танков и артиллерии гитлеровцев в районе пункта Микуличи. Самолет Милашенкова был подбит, и он направил свою горящую машину на автоколонну противника...

А вот подвиги мирного времени.

Бесстрашно 16-летняя комсомолка бросается в водоворот, чтобы спасти тонущих детей.

Узнав о страшных ожогах товарища, рабочие требуют, чтобы у них немедленно взяли участки кожи для пересадки.

Рискуя жизнью, молодой шахтер предотвратил пожар и взрыв шахты.

Бывают и другие публикации.

...В Тихом океане гибнет итальянское судно «Джиованне Лали Гетти». На судне произошел взрыв и много раненых и обожженных. Людей пытаются спасти, но в районе бедствия – ни одного медика. Капитан советского теплохода «Новиков-Прибой» А. Коротаев от места взрыва далеко, но на его теплоходе есть врач, и Коротаев, быстро оценив ситуацию, приказывает изменить курс. Вскоре советский теплоход пристает к борту норвежского корабля, подобравшего избежавших гибель итальянцев. Врач И. Гильфер переходит с советского корабля на норвежский, чтобы оказать необходимую помощь раненым.

Мы читаем о подвигах и за рубежом.

Вот негритянский священник Мартин Лютер Кинг борется в Америке за права негров. Он часто публично выступает. Он не боится угроз, но падает, сраженный пулей расиста.

В Норвегии устанавливают (в 1967 г.) бронзовую статую девятилетнему мальчику Кнуту Хенингу. За что? Плохо умея плавать, он тем не менее, не задумываясь, бросился в море, чтобы спасти упавшего в волны шестилетнего Оле Андреаса.

Мужество – в природе всякого человека. Даже тот, кто не обладает им и в малой степени, испытывает потребность в мужестве, страдает из-за его отсутствия, как может страдать человек, лишившийся слуха и зрения.

Правда, часто трудно установить: у кого мужество есть, а у кого оно отсутствует. Героическое порой просыпается в человеке неожиданно как для других, так и для него самого.

Лермонтов писал в своей неоконченной юношеской повести «Вадим»:

«В важные эпохи жизни иногда в самом обыкновенном человеке разгорается искра геройства, неизвестно доселе тлевшая в груди его, и тогда он совершает дела, о коих до сего ему не случалось и грезить, которым даже после он сам едва верует».

Искры геройства в отдельных людях разгораются в важные эпохи жизни и целых народов. Вспомним первые дни после победы Октябрьской революции.

Однажды – это было осенью 1920 года – в молодую Советскую республику приехал знаменитый писатель западного мира Герберт Уэллс. Он встречался с Лениным, разговаривал с ним. Он знакомился с тогдашними Москвой и Петроградом. Потом вернулся в Англию и написал книгу «Россия во мгле».

Книга эта – свидетельский документ, документ тем более ценный, что составил его человек, отнюдь не сочувствовавший революции, даже откровенно к ней враждебный. Но Уэллс сочетал враждебность к революции с остротой взгляда и известной объективностью, желанием увидеть правду.

Вот что писал Уэллс:

«Поразительно, что цветы до сих пор продаются и покупаются в этом городе (Петрограде. – В. К.), где большинство оставшихся жителей почти умирает с голоду и вряд ли у кого-нибудь найдется втором костюм или смена изношенного и залатанного белья».

«Как это ни парадоксально, русское драматическое и оперное искусство прошло невредимым сквозь все бури и потрясения и живо по сей день. Оказалось, что в Петрограде каждый день дается свыше сорока представлений, примерно то же самое мы нашли и в Москве»...

«В Доме литературы и искусств мы слышали кое-какие жалобы на нужду и лишения, но ученые молчали об этом. Все они страстно желают получить научную литературу; знания им дороже хлеба».

«В этой непостижимой России, воюющей, холодной, голодной, испытывающей бесконечные лишения, осуществляется литературное начинание, немыслимое сейчас в богатой Англии и богатой Америке... Духовная пища английских и американских масс становится все более скудной и низкопробной, и это нисколько не трогает тех, от кого это зависит. Большевистское правительство стоит на большой высоте. В умирающей от голода России сотни людей работают над переводами; книги, переведенные ими, печатаются и смогут дать новой России такое знакомство с мировой литературой, какое недоступно ни одному другому народу».

«Коммунисты же, что бы о них ни говорили,– это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут за свои идеи бороться. Сегодня коммунисты морально стоят выше всех своих противников...»

Как возникает подвиг? Что к нему ведет?

Во всяком подвиге есть две стороны: внешняя и внутренняя, то есть самый подвиг (его вершина, исполнение) и подготовка к нему (моральное созревание подвига).

Подвиг – минута, звездная минута человека. В сущности, высшая его награда. Подготовка к подвигу – вся жизнь.

Обычно воспевают подвиг. Должно быть, это правильно. Он виден всем и он воспитателен. Он будит лучшие чувства в других.

Но начинается все не со столь очевидного. Подвигу обычно предшествует – пусть потаенная – звездная жизнь. Как плод не вырастает на засохшей ветке, так героизм не озаряет жалкую душонку.

А коли так, то у чего учиться, спрашивается, лучше?

У подвига, то есть у момента, или у жизни, породившей подвиг?

Думаю, у жизни.

У жизни надо учиться еще и потому, что далеко не всякая по-настоящему звездная жизнь (и тем способная многому доброму научить) озаряется звездными минутами.

Мне вспоминается судьба одного инженера, захваченного в годы войны врагами. Эсэсовцы требовали от него, чтобы он стал предателем. Его пытали, мучили в лагерях. Убили его жену, мать, сестру, брата, которые также оказались у врагов. И все же он не сдался и даже чудом выжил.

– Это подвиг: выжить в таких условиях,– заметил мой товарищ, когда нам рассказали историю инженера.

– Выжить не подвиг, выдержать – подвиг,– возразил рассказчик.

Вот – мужественная жизнь! А вроде бы даже и сделано «не было ничего».

Впрочем, данный подвиг в том и заключался: выдержать, не сделав низости, не совершив предательства.

Звездная жизнь

Посвятим эту главу примерам из жизни выдающихся ученых, сохранивших, несмотря ни на что, верность избранному пути, своим идеям, своим жизненным принципам.

Возьмем примеры исторические. Они, так сказать, «отстоялись», видны отчетливее, более поучительны.

Образцом терпения и самоотверженности во имя научных целей является многолетняя деятельность знаменитого французского энтомолога (специалиста по насекомым) Жан-Анри Фабра.

Почти без всяких средств (выходец из крайне бедной семьи, он жил на грошовое жалованье сельского учителя), Фабр отдавал все свое свободное время любимому занятию. Лишь на склоне лет он приобрел широкую известность, когда вышли десять томов его «Энтомологических воспоминаний» – результат пятидесятилетних наблюдений. Это полное драматизма произведение – вклад в науку и художественную литературу одновременно. Оно заслужило высокую оценку самых выдающихся людей. Дарвин называл Фабра «несравненным наблюдателем», а бельгийский писатель Метерлинк – «Гомером насекомых».

Впечатляющей, наглядно показавшей значение выдержки и самообладания была история поисков супругами Вальтером и Идой Ноддак элемента № 75 Менделеевской таблицы, названного затем рением.

Рений чрезвычайно рассеянный и очень редкий элемент земной породы. Его запасы незначительно отличаются от запасов радия, но искать рений еще труднее, потому что он не выдает себя такими свойствами, как радиоактивность.

Супруги Ноддак претерпели много неудач. Впоследствии они писали об этом так:

«Когда принято решение искать неизвестный элемент, то обычно приступают к работе со свежими силами и надеждами. Исследуются все мыслимые вещества. Тысячи раз видят себя близкими к цели. Так случалось со многими, так случилось и с нами... Прошло много времени, прежде чем мы поняли, что открытие новых элементов не может быть даром счастливого часа, счастливой удачей».

И отказавшись от надежды на «счастливую удачу», Вальтер и Ида Ноддак совершили примерно тот же путь, что до них проделала другая супружеская чета – Мария и Пьер Кюри. Ноддаки взяли руду и стали ее медленно обогащать – отбрасывать балластные массы.

Лишь в самом конце исследования в рентгеновском спектре последнего остатка химического анализа среди других линий вдруг появились еле заметные линии рения.

Цель была достигнута ценой невероятного терпения и величайшей самоотверженности.

Замечательный пример самоотверженного служения науке – вся жизнь выдающегося советского биолога и географа Николая Ивановича Вавилова. Немного было на земле людей, которые за сравнительно небольшое время совершили бы столько мировых научных открытий, как Вавилов.

О жизни и научных достижениях Николая Ивановича стоит поговорить подробнее.

Известен случай, когда один ученый, потрясенный работоспособностью Вавилова, спросил его:

– Но когда вы находите время для личной жизни?

– Для личной жизни? – переспросил Николай Иванович. – А разве наука для меня не личная жизнь?

Родился он 25 ноября 1887 года в Москве. В семнадцать лет окончил Коммерческое училище и стал студентом Петровской (ныне Тимирязевской) сельскохозяйственной академии. Блестяще окончив ее в 1911 году, был оставлен на кафедре частного земледелия у своего любимого учителя, замечательного агрохимика и биолога Д. Н. Прянишникова. Настанет время, и академик Прянишников скажет: «Николаи Иванович – гений, и мы не сознаем этого только потому, что он наш современник».

Всего за несколько недель до Октябрьской революции Вавилов был избран профессором Саратовского университета. В 1921 году его переводят в Пегроград и вскоре направляют в США на Международный конгресс по сельскому хозяйству. Здесь он создает Советское бюро по интродукции ценных растений (интродукция – введение в какую-либо страну растений из области с иными климатическими условиями).

Николай Иванович посещает крупнейшие биологические и агрономические институты Америки, Англии, Франции, Германии, Швеции и Голландии. Привозит домой не только массу важных научных сведений, но и семена многих сортов сельскохозяйственных растений, в которых так тогда нуждалась голодающая страна. Домой возвращается невероятно обносившийся: почти все свои командировочные истратил на продовольственные посылки сотрудницам-матерям. Только одна мать разгневана и не старается этого скрыть при встрече: Александра Михайловна, мать самого Вавилова.

– Позор! – кипятится она. – А еще профессор! И не стыдно тебе так разъезжать по европам: одна нога в салфетке, другая в чулке! Не говори, что не хватило денег! Выкроил бы из одной посылки, если бы захотел...

В 1923 году Николая Ивановича Вавилова избирают членом-корреспондентом Академии наук СССР. А еще год спустя назначают директором Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур в Ленинграде.

В 1926 году он был удостоен одной из первых Ленинских премий.

Академиком Вавилов стал в сорок два года.

Николай Иванович был великим мастером обобщений. Ни одно явление природы не вставало перед ним изолированно от остального. Он собирал массу фактов и постоянно стремился обнажить с их помощью взаимопроникающие и всесвязывающие нити.

Не удивительно, что обобщающие выводы Вавилова брались на вооружение учеными разных специальностей.

Имя Николая Ивановича чаще связывают с агрономией и растениеводством. Но вот академик Борис Львович Астауров, крупнейший специалист по генетике животных и искусственной регуляции (созданию «по заказу») пола, часто ссылался на Вавилова, как на своего учителя. Когда Астаурова спросили как-то, что дали идеи Н. И. Вавилова его работам, в частности, он ответил:

– Дарвиновская теория естественного отбора озаряла ярким светом громады уже накопленных знаний об органическом макромире. Классические исследования Менделя, напротив, лишь приподняли завесу над совсем еще не изведанной областью микромира организмов. Эти исследования задали задачу, возбудили вопросы, на которые предстояло ответить. Николай Иванович дал много ценных ответов как раз на вопросы органического микромира. Если до Вавилова генетика развивалась, исключая из своих познавательных средств теорию эволюции, исторический метод, то теперь, в значительной мере благодаря исследованиям Вавилова, мы получили эволюционную генетику.

Особо стоит рассказать еще об одном достижении Вавилова.

В Ленинграде, в ВИРе, хранится уникальная коллекция всех сельскохозяйственных растений, высеваемых народами земного шара, кроме тропических культур, не выносящих похолодания.

Собрали эту коллекцию Николай Иванович и его сотрудники в основном во время путешествий ученого по всему земному шару (он объездил 52 страны!). Образцов коллекции – семян, луковиц, клубнеплодов, отводков – было собрано свыше двухсот тысяч! До Н. И. Вавилова ни в одной стране не было столь грандиозной коллекции, поддерживаемой в живом виде путем пересевов. Все экспонаты в Ленинграде (а с 1975 года и в Кубанском отделении ВИРа) хранятся незасушенными, не в гербарных шкафах. Ведь генетике неинтересно мертвое. Чтобы хорошо исследовать растения, изучать ценности сортов и сравнивать их между собою, генетикам необходимо живое.

Вавилов завещал пуще глаза беречь коллекцию, сохранять ее живое, высевать без пропусков во времени, невзирая ни на что. Его ученики и помощники так и делали, несмотря ни на какие трудности. В войну коллекцию не успели эвакуировать. Как быть? Горстка сотрудников, шестнадцать человек из постоянных трехсот с лишним, выполнила наказ с честью, даже во время блокады Ленинграда.

К важнейшим подвигам жизни Н. И. Вавилова надо отнести воспитание им талантливейших ученых.

Когда однажды академика сельскохозяйственной академии Петра Михайловича Жуковского спросили, что его больше всего поражало в жизни и научной деятельности Вавилова, он ответил:

– Во-первых, неисчерпаемость идей Вавилова, их актуальность на все времена, даже возрастающая. В этом смысле Николай Иванович напоминает мне вулкан Стромболи в Средиземном море, который вечно действует и всегда служит морякам естественным маяком. А во-вторых, умение Вавилова собирать не только гены растений, но и гены одаренных людей. Заметьте: ведь все ученики Николая Ивановича стали выдающимися людьми. Многих теперь самих называют классиками ботаники, селекции и генетики.

«Своим» Н. И. Вавилова давно перестали считать одни агрономы и биологи. Сегодня дань уважения и восхищения ему отдают на всех континентах люди самых разных направлений и специальностей: географы и этнографы, историки и философы, археологи и языковеды.

Именем Н. И. Вавилова названы улицы во многих городах Союза: в Саратове, Краснодаре, Владивостоке и других. Решением Международной комиссии одна из гор на Луне названа именем братьев Вавиловых: Николая Ивановича и Сергея Ивановича – президента Академии наук с 1945 по 1951 год.

Талант и неусыпный труд

Нe буду объяснять, что значит «трудолюбие». Смешно даже предположить, чтобы нашелся хоть один, хоть самый юный читатель, который этого слова не понимал бы. Особенно в нашей стране – самой трудолюбивой и деятельной на свете.

Но, может быть, именно потому, что качество это у нас знакомо всем, читателю будут интересны примеры – на что способно трудолюбие, как много оно может. Возьмем две разные эпохи, две страны и покажем, как напряженный труд талантливых энтузиастов, обращенный к источникам народной мудрости, способен привести к крупнейшим достижениям науки.

Сперва пример из жизни всем знакомых и любимых всеми братьев Гримм.

«Каждый день я сижу за рабочим столом по меньшей мере двенадцать часов кряду, и еще хочу напомнить, что тому, кто это делает, скоро исполнится 68 лет».

Это писал Якоб Гримм, крупнейший немецкий филолог-исследователь XIX века. Так же мог написать о себе и его родной брат Вильгельм, моложе брата на год, тоже филолог-исследователь. Не удивительно, что они так много сделали за свою жизнь. Можно понять слова восхищения Генриха Гейне:

«Неоценима заслуга обоих исследователей перед наукой о немецких древностях. Один Якоб Гримм для языкознания сделал больше, чем вся Французская академия со времен Ришелье... В самом деле, человеческой жизни и человеческого терпения не могло хватить, чтобы собрать эти глыбы учености...»

Однако для широких народных масс, для большинства людей во всех концах земного шара братья Гримм – сказочники! Авторы чудесных народных сказок!

Якоб Гримм (1785–1863) и Вильгельм Гримм (1786–1859) родились в маленьком немецком городке Ганау в семье юриста. В 1791 году отца перевели в город Штейнау, и этот городок, где прошло их детство, все шестеро детей юриста считали затем своей родиной. В 1796 году на большую дружную семью Гриммов обрушилось несчастье – умер их отец. Главой семейства был признан старший – энергичный одиннадцатилетний Якоб, а заботы о дальнейшем образовании детей возложила на себя их родственница. С ее помощью Якоб и Вильгельм поступили в Кассельский лицей, затем – в 1802 году – в Марбургский университет.

В 1804 году Якоб Гримм едет в Париж и там собирает и изучает материалы по истории права. В парижских архивах и библиотеках он находит интересные, древне-германские рукописи. Брату Якоб так пишет о своих находках: «Я думаю, если мы обратим на это внимание, то соберем сборник чудесных вещей! Понятно, в будущем мы многое сделаем из этого, но только вместе, потому что, милый Вильгельм, мы уже больше разлучаться не будем. И условимся: захочет один что сделать – другой должен высказаться».

Призыв нашел сердечный отклик, и братья до последних дней соблюдали принятое условие: всегда делились между собой творческими замыслами.

В 1812 году выходит первый том «Детских и семейных сказок». В 1815 году появляется второй том. А в 1822 году издание завершается третьим томом.

Чем объяснилась внезапно пришедшая, но устойчивая, глубокая популярность «Детских и семейных сказок»? Да тем, что Гриммам в своих сборниках удалось сохранить все обаяние подлинно народных сказок, изложить их почти так, как их рассказывают простые люди. По словам Энгельса, это настоящие «создания народной фантазии».

«Только с тех пор, как я узнал северогерманскую степь,– писал Энгельс в 1840 году,– я по-настоящему понял «Детские и семейные сказки» братьев Гримм. Почти на всех этих сказках заметен отпечаток того, что они возникали здесь, где с наступлением ночи исчезает все человеческое, и жуткие, бесформенные создания народной фантазии носятся над землей...»[47]

Братья Гримм старались сохранить сюжеты сказок в их истинно народных, по возможности уцелевших с давних времен формах и вариантах. «Настало время,– говорили Гриммы,– спасать древние предания и сказки, чтобы они не исчезали в беспокойных днях наших, как искра в колодце или роса под горячим солнцем».

Считая себя собирателями этих случайно уцелевших в бурях веков колосьев, братья Гриммы много лет ездили по стране, разыскивая сказочников и записывая их сказки.

Постепенно «сказочный» труд обогащал их и как ученых. Они издавали признанные затем классическими грамматические и филологические труды. Их избирают профессорами Геттингенского, затем Берлинского университетов. В 1841 году оба брата становятся членами Академии наук.

Работали они после этого еще долго и много сделали для науки. Им заслуженно поставили памятник в Ганау. В городке, где они оба родились.

Василий Степанович Пустовойт родился 15 января 1886 года в многодетной крестьянской семье в селе Тарановка Харьковской губернии. Сперва он ничем не выделялся из других крестьянских детей; пас гусей, учился в школе-трехлетке. Став чуть постарше, уехал на заработки в Харьков и там работал посыльным на паровозостроительном заводе. Двадцати двух лет он окончил земледельческое училище под Харьковом, в Деркачах, и вскоре уехал на Кубань, которая с тех пор стала ему родным краем.

Не сразу нашел свое призвание Пустовойт. Много и напряженно трудился на разных направлениях агрономии. Но даже и став селекционером, он не сразу разглядел то растение, усовершенствуя которое прославился на весь мир.

– Мое имя обычно связывают с подсолнечником,– говорил Василий Степанович. – Но, честно говоря, мне трудно было перестать заниматься пшеницей. Я и сейчас хлеб люблю по-прежнему, по-крестьянски...

До революции к подсолнечнику относились с пренебрежением. Так, академик Севергин писал о нем в начале века: «Сие растение почитается способным исцелять раны. Наибольшее употребление семени есть в пищу попугаям. А пережженные семена имеют запах кофе и производят наливку почти столь же приятную».

Почему же все-таки Пустовойт всерьез занялся подсолнечником? Не рассчитывал же он на то, что в России вдруг разведутся тучи попугаев, которых надо кормить, или что все сегодняшние пьяницы неожиданно бросят пить и станут требовать у трактирщиков: «Кофейную наливку, да поскорее!»

Несомненно, главную роль сыграли местные условия. На Кубани перед первой мировом войной засевалось около сорока процентов всего засеваемого в России подсолнечника. Кубанцы любили эту культуру и умели добывать из нее на маслобойках душистое подсолнечное масло. В народных сказках и преданиях часто о нем упоминалось, и герои сказов спорили – кто делает масло лучше.

Пустовойту помогла и интуиция, его «селекционное зрение», по выражению агрономов.

С помощью такого зрения он увидел в «солнечном цветке» две важные особенности. Во-первых, особо высокое качество пищевого масла, добываемого из подсолнечника. Во-вторых, то, что масличность этой культуры можно повышать выше естественных тридцати двух-тридцати трех процентов.

С установлением на Кубани Советской власти резко изменились к лучшему условия работы. Опытное поле «Круглик» под Краснодаром, где работал Пустовойт, было преобразовано в опытно-селекционную станцию по масличным культурам. А затем, на базе этой станции, был основан научно-исследовательский институт. С 1935 года Пустовойт заведовал отделом селекции и семеноводства этого института.

А сколько поистине героических усилий приложил ученый в тяжелые послевоенные годы, когда на почти пустом месте он восстановил свою лабораторию и с группой молодых ученых продолжил селекционные исследования.

Василий Степанович много ездил по полям Украины, на Северном Кавказе, под Воронежем, в Средней России. И всюду отбирал лучшие семена подсолнечника. Со своими сотрудниками он боролся с многочисленными врагами культуры: был побежден сорняк заразиха, создан своего рода богатырский панцирь, предохраняющий семена подсолнечника от прожорливой моли.

В результате великий селекционер чуть ли не удвоил содержание масла в ядре семени подсолнечника.

В 1964 году В. С. Пустовойта избрали действительным членом Академии наук СССР.

Пустовойт прожил долгую и очень плодотворную жизнь. Сегодня у нас в стране под посевами подсолнечника занято примерно пять миллионов гектаров, что в пять раз больше, чем до революции. Почти все эти площади засеваются сортами Пустовойта или выведенными по его методу. А трудился Василий Степанович почти до последних своих дней. Когда его, уже почти 70-летнего, спросили как-то: «Какие у вас сейчас увлечения, хобби, чем вы занимаетесь с наибольшим удовольствием после работы?» – он ответил:

– Хожу по полям и смотрю, как растет подсолнечник.

Жизнь Пустовойта – пример сочетания таланта и трудолюбия.

Человек человеку брат

Все ли ценят это качество? Все ли понимают значение его для воспитания в человеке человеческого?

Увы, не все, к сожалению.

На свете много возвышенных, добрых людей. Многие безотчетно бросаются на помощь другим в беде (сострадание определяется психологами, как участие в боли и страдании другого человека). К сожалению, тут же рядом с ними водятся и иные... Люди, которым нет никакого дела до чужой жизни, чужой заботы.

До сих пор у нас не в диковинку услышать сложившиеся в мрачные времена заповеди мещанства: «моя хата с краю», «своя рубашка ближе к телу» и тому подобные, являющиеся перепевом знаменитой заповеди всех эгоистов: «человек человеку волк».

Есть люди, которые убеждены, будто самоотверженность и сострадание, бескорыстная забота о других и доброта – качества «противоестественные», что они мешают человеку пробивать себе дорогу в жизни.

Упрощая и опошляя учение Дарвина о «борьбе за существование», такие люди переносят в мир разума законы джунглей, то есть законы, гласящие, что сильный побеждает слабого, хищник стоит над жертвой, а жестокосердие – над мягкосердечием.

В действительности жестокосердие всегда было противно человеческой природе.

Даже просто равнодушие к чужим несчастьям и судьбам противоестественно для существа разумного. Кто может спокойно пройти мимо чьей-то беды – не просто отвратителен: он опасен. Ведь он ненадежен, он не может быть настоящим другом. Он бросит в час испытания, даже подтолкнет, поможет врагу.

Можно понять М. Е. Салтыкова-Щедрина, выражавшегося особенно резко:

«Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего...»

Когда свет разума озарил впервые мозг нашего далекого предка, это одновременно был свет добрых чувств. Сегодня, кажется, уже никто из антропологов не сомневается в том, что выжили и вступили на тропу развития не сильные и жестокие племена людей, а, наоборот – те, где была взаимопомощь и великодушие.

Приведу на этот счет слова крупнейшего современного антрополога американца Лорена Айсли:

«Ведь, в общем, человек выжил не благодаря жестокосердию – этого не могли доказать даже великие эволюционисты Дарвин и Уоллес,– а, наоборот, его спасло мягкосердечие. С вершин своего высокомерия человек может кричать, что дело сильных – бороться, а дело слабых – любить и страдать. Однако, вопреки распространенности таких идей, суть заключается в том, что, если бы человек не проявлял нежности к своему ближнему, не был существом, способным любить по-своему, по-человечески,– его кости давным-давно обглодали бы шакалы, бродившие по степям Африки, той Африки, где он впервые приобрел человеческий облик».

В самом деле, каким иным, как не добрым, может предстать перед лицом себе подобных нормальный человек, если окружающим его с детства он обязан всем, что есть в нем хорошего и сильного, что ведет его властно вперед – к совершенству, ко всяким успехам.

Даже удары, даже несправедливости, порою выпадающие, быть может, на его долю, не ломают настоящего человека, не превращают его в озлобленное ничтожество.

Не удивительно, что сострадание было вряд ли не самым первым моральным качеством, которое люди стали воспитывать сознательно.

Говорят, строители представляют древнейшую и распространеннейшую на Земле профессию. О распространенности спорить не берусь, но всех древнее все же, кажется мне, не строители, а врачи. Вряд ли люди научились строить шалаши на деревьях раньше, чем уже умели облегчать страдания друг другу: прикладывали целительные травы к ранам соплеменников, лечили недуги или просто утешали, как могли.

Из бессознательных моральных побуждений наших диких предков возникла тысячи лет назад непрофессиональная медицина.

Проявляя мудрость, унаследованную от предков, уже первые руководители первых медицинских школ стали предъявлять большие требования к тем, кто избрал труд лекаря делом жизни. Постепенно вырабатывался – вряд ли не первый на Земле – моральный кодекс: нормы поведения людей, добивающихся нравственного совершенства.

В этом, кодексе говорилось, что высокий гуманизм и нравственная безупречность, умение внушить к себе доверие больного и держаться с тактом, самоотверженность и бескорыстие должны отличать настоящего врача; человек, не внушающий доверия и не уважаемый больным, не преуспеет на медицинском поприще.

Ученики знаменитой школы асклепиадов (то есть служителей древнегреческого бога врачевания Асклепия) с острова Кос, виднейшим представителем которой был «отец медицины» Гиппократ, приносили присягу, в которой в числе прочего обязывались:

применять свое искусство только на пользу и ни в коем случае не во вред больному;

хранить как профессиональную тайну все, что будет обнаружено в процессе лечения.

Воспитанники школы должны были вести себя достойно.

Доверие своих больных они обязывались завоевывать не при помощи искусных, вызывающих удивление приборов или популярных медицинских лекций, изобилующих цитатами из поэтов, а частыми посещениями, заботливостью и приветливостью.

Возбранялось торговаться о гонораре до начала лечения, чтобы не запугать больного, не вызвать в нем недоверия и не ухудшить тем его состояния. В тяжелых случаях врач должен оказать помощь, не думая о гонораре.

Моральный кодекс обращался лишь к врачам. Позднее он превратился в то, что сейчас называется врачебной этикой. Но в самом его возникновении можно увидеть нечто большее: что люди чувствовали живую, острую потребность во взаимной поддержке, в деятельном сострадании. Им нужны были такие соплеменники, к которым можно прийти и все им рассказать. Такие, кто бескорыстно заступится за самых бедных и приниженных.

Эти качества, развитые в социалистическом обществе, стали одной из граней морального кодекса строителя коммунизма.

Партия считает, что моральный кодекс строителя коммунизма включает такие нравственные принципы:

– преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;

– добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;

– забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;

– высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов;

– коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;

– гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат;

– честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;

– взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;

– непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;

– дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;

– нетерпимость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;

– братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.

Вернемся к вопросу, как же воспитывалось сострадание? Когда я думаю об этой нравственной способности, я вместе с этикой врачей вспоминаю сразу то, что называют «рыцарством».

Слово «рыцарь» появилось в XI–XII веках. Его первоначальный смысл не таил в себе и намека на великодушие. Слово «рыцарь» произошло от немецкого «риттер» – всадник. Среди настоящих, живых риттеров было немало гуляк и разбойников, насильников и угнетателей.

Но постепенно в рыцарской среде (особенно в XIII–XIV веках) были выработаны понятия о благородстве, долге и чести, о сострадании, распространилось другое, не буквальное значение этого слова. То, которое в наше время в энциклопедиях выражают так: «Рыцарь – самоотверженный, благородный человек, деятель на каком-либо поприще».

Рыцарство в своем лучшем виде подняло уважение к женщинам и бедным людям, к слабым и беззащитным. Странствующие рыцари бросали вызов сильным мира сего и, воодушевленные светлыми идеалами, бесстрашно отправлялись на подвиги.

Самый, кажется, знаменитый из них – Дон-Кихот – существовал лишь в воображении. Образ его нарисован с иронией, и потешаться над неудачником на Россинанте не устают поныне. Но сколько настоящих побед одержал этот вымышленный герой! Сколько миллионов людей стали выше, чище и достойнее, покоренные благородной выдумкой Сервантеса!

Мужество и сострадание – основные свойства рыцарской натуры. Однако есть немало и других возвышенных свойств, помогающих развиваться главным двум и всегда присутствующих с ними. Поэтому, когда в наше время произносят слово «рыцарь», то в воображении встает человек, наделенный не только мужеством и состраданием, но и

...готовностью беззаветно служить людям;

...богатством внутренним вообще (ведь тот, кто хочет много давать, сам должен иметь много);

...добротой.

Особенно ценно это последнее свойство. Вспомним Чехова, слова в рассказе «Крыжовник»:

«Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, бодры, не уставайте делать добро».

Добро в коммунистической морали «отражает все многообразные требования, которые предъявляются в социалистическом обществе к человеку, его действиям и мотивам, к различным социальным явлениям»[49].

Доброта – одно из самых благородных качеств человека. Вершина доброты – душевная щедрость.

Как важно, получая помощь, не чувствовать усилия дающего. Рыцарская помощь – это щедрость, льющаяся через край, щедрость, не принижающая достоинства получающего, а часто остающаяся им не замеченной. Это нечто вроде доброты Пьера Безухова, так описанной в «Войне и мире»:

«Наташа бессознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она не была даже благодарна ему за его нежность. Ничто со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте».

Что же прибавить к перечисленному?

...сердце, открытое другим;

...великодушие;

...снисходительность к человеческим слабостям;

...необидчивость;

...неудовлетворенность собой;

...вечная жажда самоусовершенствования – морального, разумного;

...чувство справедливости;

...готовность служить людям.

Образцом такой готовности был известный рабочий-новатор Алексей Григорьевич Стаханов. В 1927 году он начал работать на шахте «Центральная-Ирмино» в Кадиевке (Донбасс) коногоном и с 1933 года – забойщиком. В ночь с 30 на 31 августа 1935 года Стаханов установил рекорд, добыв за смену 102 тонны угля, то есть 14 норм. 19 сентября 1935 года Стаханов установил новый рекорд, дав в смену 227 тонн угля. Трудовой подвиг Стаханова встретил горячий отклик в Донбассе, а затем по всей стране. С него началось стахановское движение – массовое движение новаторов социалистического производства.

В 1978 году Кадиевка, где совершил свой первый трудовой подвиг Алексей Григорьевич, переименована в город Стаханов.

Иногда относят к достоинствам и чувство жалости. Это прекрасное чувство. Только проявлять его надо очень бережно. Большинство не любит, когда их «жалеют» (в этом есть что-то снисходительное, ущемляющее достоинство). Открыто жалеть хорошо только слабых: маленьких детей, больных стариков.

И все же уметь жалеть надо обязательно. Жалеть, как жалеют добрые – не злые. Злые, к слову говоря, не только жалеют, но даже любят испытывать это чувство. Оно дает им ощущение собственного превосходства.

Надо уметь жалеть, чтобы бескорыстно, добро помогать слабым при случае.

«Если бы добро всегда вознаграждалось,– писал Н. Н. Михайлов,– какая бы была ему цена?»

У великого таджикского поэта Фирдоуси (934–1020 гг.) есть прекрасные стихи, славящие человека:

Сострадание и другие высокие чувства, конечно, надо добавить к «лучшему» в человеке.

Как дать сдачи?

Человеку свойственно тянуться к доброте. Но вот одна ее форма ему обычно не дается: доброта к обидчику.

У большинства потребность противоположная: немедленно дать сдачи. И по возможности с довеском. «Чтобы неповадно было».

Это чувство так прочно связано с человеческой натурой, что в древней книге, написанной задолго до нашей эры, прямо говорится: «Око за око, зуб за зуб».

С начала христианства сей ясный принцип был заменен другим. Почему-то стали рекомендовать делать по-иному: «Тебя ударили по левой щеке, а ты подставь и правую, чтобы дали и по правой».

Понятно, что, если не считать немногих, никто так поступать и не думал. Древний принцип сохранялся с той несущественной поправкой, что его облачили в современные (для тех времен) одежды. Ввели, например, понятие «кодекс чести», один из пунктов которого гласил: «тебя оскорбили – швырни оскорбившему перчатку, вызови на дуэль». Возникла родовая кровная месть – вендетта (классический образец в трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта»). Поэты средневековья превозносили «священную месть» как добродетель.

Сейчас дуэлей нет, не слышно и о вендеттах. А чувства древние – дать сдачи,– как сказано, остались.

Что же с ними делать? Заглушать? Удовлетворять? Как удовлетворять?

Ведь каждый день нас не только чем-то радуют, но и чем-то задевают. Мы улыбаемся каждый день, но не реже стискиваем зубы и думаем о ком-то: «Что бы с тобой сделать?»...

Как же решается щекотливая проблема «сдачи»?

Пожалуй, чаше всего следующими двумя способами: «сознательным» и «несознательным».

Вот образцы первого: «скажу маме», «скажу папе», «скажу Мариванне» (учительнице), «пожалуюсь вожатому», «напишу в газету», «пристыжу Катю (обидчицу), объясню ей, почему нехорошо называть меня «шпентиком».

А вот примеры «несознательных» решений: «дам по морде», «запущу в него (в обидчика) камнем из-за угла», «утащу у него книжку, авторучку, перочинный нож».

Бывает и такое: «Подговорю большого дурака Лешку, он маленьких бить любит, накостыляет Ромке».

...Так как же давать сдачу: «сознательно» или «несознательно»?

– А вы убеждены, что дать нужно обязательно? – спросит читатель.

Убежден. Я не за христианское решение. Не за то, чтобы подставлять правую щеку, когда бьют по левой.

Отвечать на обиду нужно. И по возможности покрепче.

Вопрос только: как отвечать? Это вопрос серьезный.

Лично я не за вульгарную, не за грубую сдачу: «запустить камнем», «утащить авторучку или нож», «позвать дурака Лешку»!.. Это сдачи трусов. Сам не сумел – позвал товарища! Или отомстил исподтишка!

Я за то, чтобы расплатиться с обидчиком лично. С открытым, как говорят, забралом. Чтобы тот знал точно – от кого получает. Расплатиться с достоинством... и – современно.

Скажут: «Но так не всегда возможно, обидчик может быть сильнее, одному с ним не справиться». Или: «Так не всегда достаточно, проступок слишком велик – он украл или уничтожил что-то ценное, нанес тяжелое увечье»?..

Согласен. Есть случаи, когда надо сразу, не медля ни минуты, обращаться в совет отряда, к старшим, куда-нибудь еще (если там люди добрые и понимающие). И ябедничеством не назовут. Просто справедливым должным возмездием.

Нельзя, мне кажется, пренебрегать совсем и «несознательными» решениями. Порой и оплеуху дать полезно, особенно при столкновении с хулиганом. Отрезвляет, действует воспитательно.

И все же там, где нет полнейшей недоступности обидчика или где почему-то (может быть, из гордости) хотят разделаться наедине, в подобных случаях особенно хорош «третий способ»: не «сознательный» и не «несознательный».

Какой же?

Умный. Или, как я его еще назвал бы: «с самообладанием». «Жан-вальжановский».

Помнишь, чем изводил Жан Вальжан – герой романа Виктора Гюго «Отверженные» – своего неусыпного преследователя – полицейского сыщика Жавера (даже довел в конце концов того до самоубийства)? Великодушием, своим жан-вальжановским нравственным превосходством. Вот настоящий способ мщения! Могущественнейший! Не опускаться до того, чтобы платить обидчику его монетой, а заплатить своей. Показать свою силу и его ничтожество. Только показать – и этим ограничиться.

Когда так получается – эффект мести наибольший.

Во-первых, она для твоего противника всего чувствительнее. Он либо напугается изрядно, либо раскается, либо изойдет в тупой, бессильной злобе.

Во-вторых, умный путь ведет не к разжиганию ссоры, а к окончанию ее, причем ведет так, что последнее слово остается за обиженным. Если обидчик тоже умный человек и если не чересчур плохой, он обязательно первым пойдет на мировую, сам постарается загладить им содеянное.

А это тоже хорошо, потому что действие по принципу «око за око» всегда чревато последствиями. Стара как мир истина: любой удар навлекает контрудар, любое действие – противодействие.

Ответь противнику вдвойне. И можешь быть уверен, что мысль его уже работает над тем, как отплатить тебе вчетверо. А возмущаться больше тебе не следует: ты потерял моральные преимущества обиженного. Отныне обидчик – ты.

«Кто раздувает пламя ссоры и ворочает головни,– говорил Франклин,– тот не должен жаловаться, если искры попадают ему в лицо».

Знаю, можно засомневаться: найдет ли в себе сил всякий человек ответить «по-жан-вальжановски»? Всегда ли достанет ума и доброй воли, чтобы одержать верх над грубыми преимуществами (вроде физической силы) обидчика?

Конечно, человек человеку рознь. Но, думается, возможности есть у любого. Природа вложила в каждого все необходимое, чтобы постоять за себя с достоинством.

Как именно – вопрос особый. Решать его приходится различно. Зависит и от обиды, и от характера обиженного, и от характера обидчика: полезно знать – на что и как тот впечатляется. Один почувствует стыд и от язвительного слова, другой болезненней воспримет холодное презрение.

Был случай – восьмиклассники Игорь и Марьяша нашли на улице пятирублевку. Вернее, нашла и подняла Марьяша, но ей и в голову не пришло жадничать. «Чур наше! – воскликнула девочка. – Возьми Игорек, только дома ничего не говорим. Подумаем до воскресенья – что купим». Но думать много не пришлось. Игорь сам, ни слова не говоря, взял и купил себе футбольный мяч за три с полтиной, а на остальное – сборную модель самолета. «Еще раз найдем – разделимся»,– объяснил мальчик Марьяше. Девочка была потрясена. Игорь ей нравился, казался рыцарем. Он покупал ей дважды мороженое, так хорошо рассказывал о книгах.

Она не стала жаловаться, не стала объясняться. Лишь положила ему на парту 38 копеек, стоимость двух мороженых, и равнодушно сказала:

– Тебе деньги нужнее, чем мне...

Бывает, надо с кем-нибудь порвать. Однако если сделавший плохое не до конца испорчен, разумно проявить сперва великодушие: раскается – отлично для обоих, замкнется в злобе – пострадавший будет по-жан-вальжановски отомщен. Обидчик сам себя замучит. Особенно, когда вдобавок убедится, что другой в чем-то морально его выше.

Не требует ли умная месть слишком строгого сознания, «взрослого» ума? Доступна ли она подросткам?

Нет ни малейшего сомнения, что да. Даже в дерущихся мальчишках – в отличие от взрослых – обычно много жан-вальжановского: они быстро мирятся, забывают драки и обиды. Проявляют инстинктивное великодушие.

А как часто они «мстят» лишь на словах! И добиваются результатов больших, чем кулаками.

У меня есть нечто вроде дневника одиннадцатилетнего школьника. Только форма недневниковая: отдельные записи с заголовками. Автор разрешил мне воспользоваться одной записью.

Привожу ее без малейшего редакторского вмешательства, кроме небольшого орфографического. Вот она:

Под этим заглавием я подразумеваю ученика Никитинской школы в Чарджуе Василия Тихонова. Он и в самом деле походит на преступника. Лицо нахальное и злодейское. Волосы как у закоренелого преступника, рыжие. Прибавьте сотни веснушек на его лице, и вы получите полный портрет Василия Тихонова.

Есть тысячи примеров его злодейского характера, но это займет очень много места, и я привожу только один пример.

Однажды два одноклассника Тихонова – Филатов и Богун шли из депо. Прямо перед ними шел герой этого рассказа со снопом клевера. Не доходя до угла Центрального бульвара, он вдруг бросил свой клевер и побежал вперед. Филатов поглядел на причину тревоги разбойника и увидел двух мирно игравших детей около арыка. Мальчик 8 лет (с которым, несмотря на его лета, играл 11-летний Филатов) и сестра Филатова – Наташа. Мальчика звали Вовой Абросимовым. Тихонов подошел к ним и ударил Вову со всего размаха в лицо. Вова жалобно заплакал, но немилосердный разбойник продолжал его бить.

У двух свидетелей этой детской драмы на глазах навернулись слезы. Они бросили ведра, которые несли, и бросились со всех ног к углу. Филатов закричал, что было силы: «Ей ты, рыжая борода, чертова образина!» И еще так, как не полагается писать на бумаге. Тихонов обернулся и в злобе, что ему не удается избить Вову, столкнул его в арык и убежал.

Бил он его за то, что вчера кинул в Вову камнем и не попал, а Вова без уплаты навернул тому сдачи камнем по затылку.

Таково было преступление Васьки Тихонова. Наказание было очень строгое. Мамаша погладила его по головке и сказала:

– Не шали, мой миленький!

У Вовы был выбит 1 зуб, разбиты нос, лоб и сотни синяков на лице. Вдобавок он был по пояс в грязи. И кровь, текущая из носа и рта, смешалась с грязью.

Один тип моих врагов описан.

В этом драматическом описании мне мерещится не драматическая и тем не менее по-своему страшная месть.

Представляю, с каким упоением читалось в классе – переходя из рук в руки – это сочинение.

Как оно навредило его «герою» и как без драки мог быть удовлетворен мститель – одиннадцатилетний Филатов!

Скажи,– спросил я у автора дневника, давно уже взрослого человека,– что же, вы с тем Васькой расстались злейшими врагами?

– Что ты, что ты! – замахал руками мой собеседник. – Друзьями на всю жизнь.

Человек по имени «Ты»

Когда однажды Паустовского спросили, какое качество человека он считает самым высоким, писатель ответил: «Деликатность». «А кто, по-вашему, самый противный человек?» – не унимался спрашивающий. Константин Георгиевич сгорбился, растопырил руки и крякнул, сделав страшное лицо: «Индюк!»

Об индюках, то есть надутых дураках, писать не хочется, а вот о деликатности поговорить надо непременно. Деликатность – высшая форма уважения к людям: не «к людям вообще» (когда их по отдельности не видно), а к каждому отдельному человеку.

В красивом московском доме на десятом этаже расположились мастерские художников. В одной работает художница Лена, и ее все любят; она не только рисует хорошо, она и человек прекрасный. Художники носят бороды, а Лена ездит на мотоцикле и умеет, сверх того, паять, строгать, слесарить, штукатурить, плотничать и малярничать.

Как-то прохожий ткнул пальцем в проносившуюся мимо «керосинку», как сама художница называла свой старый мотоцикл, и загоготал: его развеселила мотоциклистка – белокурая, стройная женщина на «мужской машине» («Я такого не встречал!»).

А меня развеселил тот гоготун. Я смотрел на него и думал о чудаках. Нет, не о тех, кто чем-то внешним – одеждой, поведением, привычками – безобидно отличается от других. А о тех, кто видит в этом предмет осуждения или насмешки.

Известный французский композитор прошлого века Джакомо Мейербер любил писать свою музыку на чердаке, особенно когда на дворе бушевала непогода – гром, молния, ветер, проливной дождь.

Вдохновляла сильная непогода и знаменитого баснописца XVII века Жана Лафонтена. Говорят, он не сочинял свои басни иначе, как при мощном дожде. В дождливые дни он снимал шляпу и парик и часами разгуливал по улицам, твердя во весь голос стихи, споря сам с собой, неистово топая ногами и размахивая руками.

О Дени Дидро, крупнейшем французском философе и писателе, рассказывали, что, когда он творил, он походил на одержимого. Бегал по комнате, размахивал руками и кричал на весь дом. Очень помогал ему во время работы парик. Он с силой срывал его с головы, подбрасывал вверх, топтал ногами.

А вот Жорж Бюффон, известный естествоиспытатель XVIII века, любил совсем иную творческую обстановку. Готовясь писать, он разряжался как на бал. В завитом и напудренном парике, при шпаге и в кружевных манжетах, он торжественно шествовал из комнаты в комнату. В каждой из них стоял стол с письменным прибором. Ученый на минуту присаживался, набрасывал несколько строк, затем также медленно и чинно двигался дальше...

Нет, далеко не все талантливые люди рождаются чудаками.

Внешняя непохожесть на других необязательный спутник людей, увлеченных своей работой, творческой или нетворческой. Но когда эта непохожесть есть и, повторяем, безобидна, она не заслуживает осуждения. Мы уже говорили о непременном внутреннем своеобразии людей, неодинаковости их личностей, что же удивительного в том, что иногда она прорывается наружу и принимает форму внешнего своеобразия!

Это даже хорошо, если помогает утолить какие-то неглавные стремления человека (как у художницы Лены) или если помогает вдохновению (как в примерах с писателями и музыкантами).

(Замечу только вскользь для тех читателей, кто вдруг решит, что само по себе чудачество помогает развивать таланты: «Кричали, работая, Лафонтен и Дидро, может быть, и я стану гениальным, если буду кричать, решая алгебраические уравнения». Нет, вы не поняли. Бывает не так. Не сперва кураж, чудачество и от него талант. А наоборот: сперва талант, отнюдь не порожденный криками, потом у некоторых чудачества. Не у всех.)

Не с насмешками и не с осуждением подходит умный человек ко всем безобидным проявлениям чужой индивидуальности, а только с пониманием и уважением.

У Л. Н. Толстого есть великолепное деление людей, в зависимости от того, как они относятся к мыслям и чувствам своим и других. Толстой писал:

«Самый лучший человек тот, который живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека, который живет чужими мыслями и своими чувствами. Из различных сочетаний этих 4-х основ, мотивов деятельности – все различие людей.

Есть люди, не имеющие почти никаких ни своих, ни чужих мыслей, ни своих чувств и живущие только чужими чувствами; это самоотверженные дурачки, святые. Есть люди, живущие только своими чувствами – это звери. Есть люди, живущие только своими мыслями – это мудрецы, пророки; есть – живущие только чужими мыслями – это ученые глупцы. Из различных перестановок по силе этих свойств – вся сложная музыка характеров».

Что это значит: «жить чужими чувствами» (одновременно живя своими мыслями),– свойство, по мнению Толстого, самых лучших из людей?

Это значит уметь понимать другого, уважать его видение мира, то есть его чувства.

Мы приводили выше несколько раз слово «уважение», но приводили его, разбирая другие внутренние ценности. Поговорим теперь о нем специально. Поговорим, имея в виду не только уважение добрых чудаков, но уважение всякого достойного человека, уважение как внешних, так и внутренних черт его индивидуальности.

Начнем с того, что приведем научное определение понятия «уважение». Вот оно.

«УВАЖЕНИЕ – одно из важнейших требований нравственности, подразумевающее такое отношение к людям, в котором практически... признается достоинство личности. Сложившееся в моральном сознании общества понятие уважение предполагает: справедливость..., доверие к людям, внимательное отношение к их убеждениям, устремлениям; чуткость, вежливость, деликатность, скромность»[52].

Уважение к людям начинается с уважения отдельного человека и складывается из уважения многих отдельных личностей. А если говорить не о том уважении, что проявляет к людям коллектив (семья, школа, пионерская и комсомольская организация, партия, государство), а о чувстве, проявляемом отдельным человеком, то мы об этом чувстве скажем: человек, желающий выразить уважение к другому, должен бы это делать в каждой мелочи, строго оценивая каждое свое слово, каждый – пусть незначительный – свой поступок.

Кто видит в других людях только свои вкусы, мысли и чувства, тот не умеет уважать их.

Подруга Аня судит подругу Соню. То за одежду: «Ишь, как вырядилась! Да я бы никогда такого не надела!» То за книгу: «Какую дрянь ты читаешь! Не выношу этого писателя!»

Прежде всего «я», всюду «я», кроме «я», ничего другого.

Чем неинтеллигентней, чем малокультурней человек, тем, как правило, категоричнее его суждения о других, особенно о морально выше его стоящих. Самые категоричные – самые духовно бедные. Своей наготы они не видят, не стыдятся, а все, выходящее из рамок их понимания и ума, воспринимают с неотразимой яростью.

Впрочем, дело не в уме только. Чтобы хорошо понять другого, нужна особая внутренняя тонкость – не знаю, как ее и назвать. Может быть, интуиция? По Гёте, интуиция – это «откровение, развивающееся изнутри человека».

Любопытно, что малыши часто лучше понимают взрослых, чем взрослые малышей, это факт бесспорный. Но ведь не скажешь, что малыши умнее! А вот какая-то «тонкость» у них есть. Может быть, детское зрение, о котором мы говорили?

Да что там малыши! Я сам слышал лично, как один зоолог, не знаю уж, в шутку или всерьез, сказал:

– Односторонняя связь с животными уже установлена: они нас понимают. Они оказались умнее, чем мы думали. К сожалению, двусторонней связи пока нет: мы их не понимаем. Мы оказались глупее, чем думают о нас животные.

Не берусь судить об истинности этих слов (или разбирать их юмор). Но полагаю, задуматься над ними не мешает. Они привлекают внимание к трудностям взаимопонимания (между живыми существами), а также к тому, что для подобного взаимопонимания одних ума и знаний недостаточно.

Вернемся к «уважению».

Что нужно, чтобы лучше понимать другого и научиться уважать его чувства, мысли, его видение мира?

Мне думается, первым делом нужно научиться как бы превращать интересующих нас людей в своих собеседников, о тех, кого в отдельности можно бы назвать: «Человеком Ты». Поясню, что это значит.

Люди входят в наш внутренний мир по-разному.

Одни – как почти безликие «Они». Именно их мы имеем в виду, когда, например, говорим: «Расписание уроков изменили», «Нас хорошо встретили в пионерском лагере» и т. д. Делали-то живые люди, уважаемые (добрые и умные) «Они». Но, произнося те фразы, мы людей не видим. Мы видим не их, а их дела. Живые люди за делами как бы незаметно стушевываются.

Гораздо более чувствительно входят в наше сознание другие: «Человек Он», «Человек Она», «Люди Вы» (когда перед нами свыше одного) и «Человек Вы» (когда перед нами один, но мне не очень близкий). Таких людей мы видим несравненно лучше, чем «Людей Они», и почему-то чувство уважения к ним, когда оно возникает, ощущается сильнее.

Почему это?

Потому ли, что человек по самой своей природе нуждается в четкой личности, чтобы проявить к ней высокие симпатии и уважение? Или потому, что, уважая человека с именем и фамилией, мы рискуем меньше, чем уважая просто «Одного из...» (ведь какой-нибудь «Один из...» может оказаться не таким достойным, как его товарищи)? Во всяком случае, это так, и, следовательно, говоря о многих, полезно видеть их по одному.

Но всего лучше в наш внутренний мир входят наши «собеседники»: люди по имени «Ты». Не по обращению «ты», хотя может быть и такое, а по самому факту общения с ними и «по моему» к ним влечению.

Если «Я» – «первая» личность для каждого (ведь человек «из себя» начинает познавать другие личности, как и все окружающее), то «Человека Ты» можно бы назвать условно «второй» личностью. «Второй» потому, что он всех других («третьих») ближе. Ближе и физически: он в данный момент собеседник, стоит рядом. Ближе и потому, что к нему испытываешь доверие, симпатию. Ближе, наконец, и потому еще, что если «я» его уважаю, то, следовательно, по-настоящему признаю его индивидуальность, личность, признаю, что и он – полноправный «Человек Я». То есть как бы «моей породы».

«Человек Ты» производит наибольшее впечатление, потому что мы его не только с внешней стороны видим. И судим о нем не лишь со слов других людей. Он нам самим раскрывается. Мы видим этого человека и изнутри, а когда нам что-то остается непонятным, мы задаем ему вопросы, проверяем собеседника на деле.

Лучше всего нам дано познать «Человека Ты». И лишь к нему всего полнее раскрывается заслуженное уважение.

Какой отсюда вывод?

Он прост. Больше всего выполняет свой долг уважения к людям тот, кто умеет видеть в других не безликих «Они», а своих собственных собеседников, «Людей Ты».

Счастье для живущих рядом с кем-то, если тот умеет видеть в людях «Человека Ты», умеет проявлять к ним должное уважение.

Грустно жить с людьми, не обладающими таким даром.

Впрочем, и у таких людей жизнь пуста и сиротлива.

Ведь если подумать хорошенько, то относиться с уважением к другим важнее даже «мне», чем «им», этим «другим людям». Глава о «Человеке Ты» скорее учит не альтруизму, а... эгоизму, правда, эгоизму доброму, никого решительно не задевающему.

У французского писателя Андре Моруа есть такие слова:

«Если мы хотим, чтобы другие нас любили, надо говорить не о том, что интересует нас, но их. А что же интересует их? Они сами. Невозможно наскучить женщине, беседуя с ней о ее характере, красоте, расспрашивая о ее детстве, о том, что ее печалит. Невозможно наскучить мужчине, заставляя его говорить о себе...

Другой способ нравиться, вполне честный,– хорошо отзываться о людях. Если им это передадут, они обрадуются и будут склонны хорошо думать о Вас.

Взаимность существует. Из-за сердитой фразы, переданной недоброжелателем, люди становятся лютыми врагами».

Тот, кто имеет «Человека Ты» (особенно – много, много их), тот, научившись хорошо познавать других, сам скорее раскроется с наибольшей полнотой, проявит себя в наилучшем врожденном качестве.

Искать в людях хорошее

В раздевалке школьного спортзала исчезли часы. Это было тем более неприятно, что ни о чем подобном в школе раньше и не слыхивали. Можно было (и в девяти случаях из десяти так бы, видимо, и поступили) немедленно вызвать милицию. Но директор школы не торопился. Он долго думал, вычеркивая мысленно из списка вероятных похитителей одного за другим: этот не мог, и этот тоже... Наконец, остался один. Складывая все возможные побудительные мотивы, педагог пришел к выводу: да, это он. На следующее утро «его» пригласили в директорский кабинет.

– Слушай, ты принесешь часы,– директор взглянул на свои,– через двадцать минут (их было достаточно, чтобы сбегать домой и обратно). Обещаю: первое – никто не узнает, как они нашлись, второе – ты никогда больше не услышишь об этом.

Двадцати минут действительно хватило. С тех пор прошло десять лет. Похитителю теперь двадцать пять. Он юрист и человек безупречный...

Есть одна – давно установленная – истина: каждый человек старается быть таким, каким его видят другие. Не всегда и не так, чтобы уж слишком откровенно. Но – большей частью достаточно отчетливо.

Когда в Москве, затем и в некоторых других городах Советского Союза, появились автобусы и троллейбусы без кондукторов, «зайцев» стало меньше. Как говорят работники городского транспорта, практически сейчас все берут билеты, правильно опуская в кассу деньги и предпочитая лучше переплатить, чем недоплатить.

Люди, не сговариваясь, словно благодарят за оказываемое им доверие.

А вот еще пример. Приведу его для курьеза и для контрастного сопоставления.

Несколько веков назад власти Франции ввели жесточайшую кару за воровство: пойманным отрубали руку. Вероятно, больше всего от нового закона пострадали не настоящие воришки,– они осторожны. Пострадал в основном голодный люд, случайные и незначительные виновники. И что же: пока действовал этот закон, во Франции было самое высокое в истории страны число краж на душу населения!

Вывод прост: лучше, по возможности, думать хорошо о людях. В крайнем случае, стараться думать хорошо. Добрые последствия обычно сказываются.

Ну, а если сталкиваешься действительно с плохими?

Начнем с вопроса: существуют ли плохие люди?

Несомненно. Но!..

Во-первых: их не слишком много.

Во-вторых: большинство их исправимо.

У каждого человека есть свое хорошее. И оно может быть открыто. И часто это делают доверием, уважительностью.

Вспомним, как к человеку, хорошему по своей биологической природе, приходит плохое. Оно приходит от плохой среды, дурного воспитания, легковерия, при отсутствии самоконтроля. Порой приходит также от дурной славы.

Есть поговорка: «На час ума не станет – навек дураком прослывешь». Если ее слегка переиначить, то можно сказать так: «На час хорошего не станет – на век плохим прослывешь».

Это укор не оступившемуся, а окружающим.

Оступаться, то есть ошибаться, может каждый. Точнее – нет таких, кто не ошибался бы.

...«Не ошибается тот, кто ничего практически не делает»,– говорил Ленин[53].

Но всегда ли за ошибку следует карать дурной славой?

Нет, я не против наказаний, не за то, чтобы «всем прощать». Наказывать порою надо. Но, во-первых, без озлобленности. Во-вторых, с учетом истинной весомости проступка, а главное – с учетом всех последующих душевных метаморфоз, то есть – изменений в психике человека.

Да, среди людей это распространено – давать другим характеристики: устные и письменные, хорошие и плохие, выполнять чье-то поручение и по собственной потребности. Дают человеку характеристику в глаза, чаще дают заочно. Дают, испытывая неловкость, дают и испытывая радость.

Чему же практически служат характеристики?

Если характеристика казенная, стандартная – она ничего о человеке не говорит.

Будучи нестандартной,– «творческой», она куда полнее раскрывает того, кто пишет, чем того, о ком пишется.

Психолог по характеристике без малейшего труда узнает отношение пишущего к описываемому, внутренний мир, широту и ограниченность автора. Об описываемом он узнает много меньше. В лучшем случае увидит схему, но ведь людей-схем не бывает. Самый с точки зрения плохой характеристики малоценный человек был и остается человеком.

Работал в прошлом веке в Голландии, в Утрехтском ветеринарном училище молодой доцент Якоб-Гендрик Вант-Гофф. Он сочинил новую гипотезу: так называемую стереохимическую гипотезу о том, как атомы веществ располагаются в пространстве.

Как же отозвался о гипотезе Вант-Гоффа его коллега профессор Адольф Кольбе?

Вот слова-характеристика профессора:

«Некоему доктору Вант-Гоффу, занимающему должность в Утрехтском ветеринарном училище, очевидно, не по вкусу точные химические исследования: он счел более приятным сесть на Пегаса[54] (вероятно, взятого напрокат из ветеринарного училища) и поведал миру то, что узрел с химического Парнаса, достигнутого им в смелом полете,– о расположении атомов в пространстве вселенной».

После такой характеристики молодого ученого следовало бы вроде с работы снять, перевести его на что-нибудь попроще, ненаучное. А что получилось?

О Кольбе сегодня знают лишь специалисты. А имя Вант-Гоффа записано в ряду имен крупнейших мировых ученых. Он стал одним из основателей науки – физической химии и стереохимии. Нет старшеклассника, который не знал бы Вант-Гоффа.

Не убеждаю никого, но твердо верю: основная достойная задача характеристики – выискивать и отмечать в человеке хорошее. Служить доброй славе человека. Говорить, как о главном: на что человек способен. Аттестовать его примерно так, как это делают дипломы и аттестаты специальных учебных заведений: «Лобанов Андрей Витальевич может служить санитарным врачом». И больше ничего.

И больше ничего, если нет каких-то совершенно исключительных причин упомянуть попутно и о пятнах.

Интересно, что по-настоящему большие, выдающиеся люди в большинстве своем не любят глубоко копаться в недостатках ближних (хотя, естественно, у людей немало антипатии). А вот выискивать таланты, возможности других они ужасно любят. И любят всячески поощрять подобные возможности, стараются, где могут, сказать что-то хорошее, дельное о человеке.

Иначе говоря, в противоположность людям недалеким светлые умы тяготеют к творческим положительным характеристикам.

Более десяти лет в середине прошлого столетия работал Чарлз Дарвин над своей теорией о естественном отборе. Неожиданно он получил рукопись незнакомого ему естествоиспытателя Альфреда Уоллеса. Рукопись называлась «О стремлении разновидностей к неограниченному уклонению от первоначального вида». Автор излагал свою теорию, чрезвычайно похожую на ту, что разрабатывал сам Дарвин.

Дарвин оказался в сложном положении. Опубликовать работу неожиданного соперника – значит самому способствовать признанию Уоллеса автором эволюционной теории. Не печатать? Поступить некрасиво?..

Дарвин сделал так: статью Уоллеса он напечатал и как редактор расхвалил. Только сопроводил ее краткими выдержками из собственной работы.

Как же события развивались дальше?

Уоллес познакомился с работой Дарвина и сам публично заявил, что его редактор сделал больше, что Дарвина следует считать по справедливости основателем теории. Уоллес к этому добавил, что единственной заслугой собственной работы считает то, что опубликование ее послужило поводом к опубликованию материалов Дарвина.

«...Я не знал тогда,– признавался позднее Дарвин,– сколько великодушия и благородства в характере этого человека».

Вернемся к главной теме.

Пример, подчеркивающий значение доверия к другим, казалось бы доверия не заслуживающим.

Советская наука становилась вместе с Советской властью. Революционные бои лишь разгорались со всей страстью, когда был составлен В. И. Лениным – весною 1918 года – «Набросок плана научно-технических работ». Вождь Октября предлагал «организовать ряд комиссий из специалистов для возможно более быстрого составления плана реорганизации промышленности и экономического подъема России».

Но где взять специалистов?

Большинство либо эмигрировало, либо работало спустя рукава. Некоторые саботировали.

И вот Ленин попросил Максима Горького посредничать между новым строем и интеллигенцией. «Скажите интеллигенции,– говорил Ленин,– пусть она идет к нам. Ведь, по-вашему, она искренно служит интересам справедливости? В чем же дело? Пожалуйте к нам: именно мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру всю правду о жизни, мы указываем народам прямой путь к человеческой жизни, путь из рабства, нищеты, унижения»[55].

Доверие нашло свой отзвук. Интеллигенция пошла к Советской власти. Не вся, правда,– небольшая ее часть. Но малые числом, первые попутчики революции – ученые, художники, писатели – необычайно много сделали для научно-культурного обновления страны.

Магия приличий

Воспитанность не все относят к глубинным ценностям души. Она ведь чувствуется внешне, ее не утаишь. Она настолько четко обозначается в словах, манерах, сдержанности, во всем поведении человека, что ее постоянно путают с таким вроде бы чисто внешним качеством, как вежливость.

В действительности смешивать их нельзя. Вежливость лишь часть воспитанности. Хотя если вежливость стала для кого-то привычкой, если она вошла человеку в плоть и кровь, если она окрашивает все его поступки, то такую вежливость и впрямь трудно отличить от воспитанности.

И все же вежливость – это внешнее проявление воспитанности. Цель ее – украшать нашу повседневность, наши будни.

В этом смысле в ней есть что-то общее с красотой одежды: та ведь тоже украшает повседневность и наш быт. Красивая одежда украшает внешний вид людей, а вежливость – их поступки.

Я бы сказал, пожалуй, так: одежда придает достоинство фигуре человека, а вежливость – достоинство его поведению.

Итак, воспитанность и шире и глубже вежливости. Корни воспитанности – во внутреннем мире людей.

Приведем примеры, чтобы показать рельефнее, чем оба качества отличаются друг от друга.

Представим следующее. Человек обращается к кому-то и говорит:

– Хочу заниматься в вашем фотокружке. Можно мне рассчитывать, что вы меня возьмете – сейчас или позднее? Можно – буду ждать, ничего искать не буду. Нельзя – поищу другое.

Человеку очень важен ответ, хотя бы отрицательный (неопределенность всегда хуже всего). А ему только улыбаются и что-то добродушно говорят. Только не о деле, не о возможности быть принятым.

Пришедший нервничает, пытается пробить стену тупого добродушия. Он мысленно восклицает: «Ну, хоть соври что-нибудь, только не крути! Я так мечтаю научиться фотографировать, мне так надо поскорей начать заниматься!»

А ему – ничего! Хоть лопни – ничего! Одни любезности, улыбки... Либо тот, с кем говорят, решать сам ничего не может, а признаться в этом из самолюбия не хочет. Либо нравится упиваться хоть крохотной, да властью!

Вежливость как будто налицо. А воспитанность? Даже ни капельки! Одна невоспитанность. Та отвратительная ее форма, которую прямые люди называют «хамством».

Другой пример: лживое обещание.

Кто их не знает – обольстительных трепачей!

– Достать билет в театр? Достану, достану, бога ради не беспокойтесь.

И – ничего!

– Куплю, куплю вам в комиссионном дешевые коньки! У меня так: сказал – значит, сделал...

И тоже ничего! Пустая болтовня, украшенная предупредительностью, внешним проявлением симпатии.

Вежливость в какой-то степени мирится с сознательным обманом, воспитанность – никогда.

Воспитанность – вид красоты, живущей одновременно и в помыслах человека, и в его поступках. Она и своего обладателя облагораживает, и облагораживающе действует на других.

Поэт Владимир Солоухин, сетуя на недостаточное внимание людей к воспитанности, к воспитанию, верно сказал:

«Конечно же... моральный облик зависит главным образом от воспитания. Сейчас можно услышать: «Он защитил диссертацию, он кандидат наук», «Он прекрасно развит физически», «Он отлично учится», «Он замечательный актер». Но возьмите книги наших классиков, найдите те места, где авторы характеризуют своих героев. Одним из первых качеств человека всегда называлось: «Он хорошо воспитан». Теперь вспомним и я, и вы, читатель, когда в последний раз мы произнесли фразу: «Хорошо воспитанный молодой человек».

Я не хочу сказать, что у нас нет вовсе хорошо воспитанных людей. Как-то само собой получается, что они есть. Но для меня несомненно, что мы об этом думаем меньше, чем об образовании, меньше, чем о физической подготовке и других подготовках. А ведь это огромная область взаимных отношений человека – не с вещами, не с приборами, не с машинами, не с наукой, не с искусством, не с природой даже, но со всеми другими людьми».

Из чего же складывается воспитанность? Что ее определяет?

Я назвал бы в первую очередь следующие качества: хорошие манеры, приветливость к людям, уважительное обращение с ними, особенно с теми, кто послабее (с женщинами, стариками, детьми, больными) или кто от нас зависит, сдержанность в словах и поступках, культурность языка.

Что все это значит?

Начнем с манер.

Манеры или, точнее, хорошие манеры замечательная пещь. Это как бы немая вежливость, вежливость всем внешним видом, вежливость жестами. Хорошие манеры – это умение скромно (не обязательно незаметно) держать себя на людях; сидеть как полагается за столом; правильно пользоваться ложкой, ножом; красиво идти по улице; красиво держаться в кино, в театре, на вечеринке.

Все, что угодно, можно сказать о манерах, только не то, что они пустяки. Это очень существенная часть общественного поведения человека. Можно лишь пожалеть, что мы до последних лет мало уделяли им внимания, а ведь с хороших манер начинается и вежливость, и настоящая воспитанность.

Можно понять, почему Петр Великий, занимаясь благотворными реформами, не обошел манер. Бесподобны и по стилю, и по своей конкретности, не оставляющей никаких неясностей, предписания Петра насчет одежды!

Мужской:

«Нами замечено, что на Невском Прошпекте и в ассамблеях недоросли отцов именитых в нарушение этикету и регламенту в гишпанских камзолах и панталонах с мишурой щеголяют предерзко.

Господину полицмейстеру С.-Петербурга указую впредь оных щеголей с рвением вылавливать, сводить в Литейну часть и бить кнутом, пока от гишпанских панталон зело похабный вид не окажется, на звание и именитость не взирать, а также на вопли наказуемых».

И женской:

«Замечено, что жены и девицы на ассамблеях являющиеся не зная политесу[56] и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают. Одев робу и фижмы ни аталасу на грязное исподнее потеют гораздо, отчего гнусный запах распространяют и гостей из иностранных в смятение приводят.

Указую впредь перед ассамблеями мыться в бане с мылом с рвением и не токмо за чистотой робы, но и за исподним также следить усердно, дабы гнусным видом не позорить жен российских».

У нас сейчас учебники хороших манер и правил хорошего тона издаются редко. А жаль! Я верю, что пробел заполнят.

Конечно, нам не годятся ни петровские, ни более поздние, но все же несовременные учебники. Однако современные-то ох как нужны!

Недавно – в 1975 году – вышла книга «Основы эстетического воспитания». В ней есть глава «Эстетика поведения и быта». В ней говорится, в частности: «Умелая организация занятий по развитию навыков правильного поведения (будут ли то беседы, диспуты, вечера или другие формы) поможет учащимся сформировать в себе разумное отношение как к поступкам товарищей, так и своим собственным». Надо бы об этом побольше: специальные учебники, правила...

В последние годы у нас повсюду усилилась тяга к вежливости. Об этом говорит молодежь, на эту тему высказываются старые рабочие.

Характерно в этом смысле выступление представителя старшего поколения строителя города Электросталь Героя Социалистического Труда Ивана Васильевича Ялагина. Вот слова заслуженного рабочего:

«Я думаю, что возможны и полезны собрания «О вежливости». Носить они должны, конечно, поначалу остроконкретный характер, то есть «отталкиваться» от соответствующего тревожного повода... А потом можно и «вообще» поговорить! Почему бы, к слову, старым людям не рассказать о тех добрых традициях народной вежливости, о которых забывает порою наша молодежь?

Да мало ли о чем можно с пользой потолковать. Хотя бы о том, что иногда (я вот не раз замечал) и хочет юноша оказать почтение старику или женщине – ну, уступить место или дорогу, а удерживает его боязнь показаться смешным в глазах товарищей. Живет еще этакое дурацкое ухарство, любование собственной развязностью... Живет и влияет даже на хороших ребят.

А ведь мы должны создать такую общественную атмосферу, чтобы смешной выглядела именно невежливость. Чтобы человек, не уступивший места женщине, безразлично, молодой или старой, вызывал смех, далеко не добродушный. Надо смеяться над этим также зло и мастерски, как мы уже научились смеяться над пьяницами, дебоширами, бездельниками...»

Трудно с этим не согласиться.

В воспитанности, так же как и в других качествах, нет ничего вечного. Нормы поведения меняются в зависимости от господствующих взглядов, социального и экономического уклада общества.

«Если женщине подал пальто человек вашего круга,– говорилось в одном из наставлений, изданных до революции,– обязательно поблагодарите его. Если же пальто подал швейцар, его не благодарят. С лакеем, горничной не здороваются и не прощаются».

Правила хорошего тона буржуазного общества, предписывающие делать вид, казаться не тем, кто вы есть, высмеяны Гоголем, Чеховым, Толстым.

Воспитанным мы считаем человека, освоившего принципы коммунистической морали, вобравшего в себя все самое лучшее, что накоплено человечеством за всю его историю.

Маленькие ключи от большого сада

– ...И обращение с другими,– сказал один читатель библиотекарше, которая не ответила на его приветствие. При этом он показал ей на плакат со знаменитыми чеховскими словами (поставленными нами в эпиграфе), висевший тут же.

Среди основ общественного поведения личности внешне выделяется одна: приветливость.

Приветливость помогает людям установить между собой отношения симпатии.

Когда человек тебе незнаком или знаком поверхностно, то с приветливости к нему начинается доброе общение. Она как бы ключ от калитки в сад души незнакомца.

А если человек знакомый? Быть может, даже очень? Тогда тем более необходимо обращаться с ним приветливо. Это очень чувствуется, постоянно ценится и друзьями.

Как никогда и никому еще на свете не надоело слышать простенькую фразу от дорогого человека: «Я тебя люблю», так не родился еще тот чудак, который на приветливую улыбку друга вдруг огрызнулся бы или состроил рожу. Тоже улыбнется, и обоим станет лучше и уютнее.

Кстати, об улыбках.

Многие не подозревают, а ведь в улыбках в самих по себе таится очень много.

В Америке я слышал поговорку: «Улыбайся утром час, и у тебя весь день будет превосходное настроение».

Рецепт совершенно точный. Всякий может проверить его на себе.

Людям нравится, когда к ним обращаются приветливо. К ним хорошо обращаются, и они стараются показать, что заслуживают этого, что так обращаются к ним не зря.

Исполненные благодарностью, и они отвечают приветливостью сами.

Вот и получается, что приветливость, как, скажем, то же доверие,– невод для «выуживания ценностей» из чужой души. Доверие как бы заставляет того, к кому его относят, быть порядочным; приветливость побуждает его вести себя с достоинством.

Высокую мудрость проявили наши отдаленнейшие предки, создавшие обычаи гостеприимства почти восемь тысяч лет назад! Вот когда поняли цену приветливости!

Остановимся на пресловутой неискренности вежливых обращений.

Широко распространено мнение, что приветливость вежливых людей чуть ли не всегда принципиально покоится на лжи.

Положим: я приветствую кого-то мне противного, говорю ему: «Здравствуйте», а сам тут же думаю: «Чтоб тебе провалиться!» Уступаю место в автобусе злой старухе, а самого свербит: «Какого лешего ты в часы «пик» ездишь! Лежала бы себе в постели до одиннадцати, успеешь на базар».

Что сказать на это? Вроде бы и впрямь выходит, приветливость – ложь. Благородная, но ложь.

А копнуть поглубже – лживого здесь нет и в помине.

Разве, когда мы говорим «здравствуйте», мы вкладываем в слово смысл: «Я требую, чтобы все твои болезни – грипп, кашель, насморк, перебои в сердце и тому подобное, немедленно испарились»? Да ничуть, конечно, не бывало. Даже встречая задушевного своего друга, мы, произнося приветствие, подразумеваем только – скромно и доброжелательно: «это я»[57].

Кажется, в одном-единственном случае оно становится чуть красноречивее: когда приветливо и первым здоровается сильный или старший в чем-то человек (а старший – возрастом или положением – человек, если он культурный, часто здоровается первым). В таком случае к основному смыслу «это я» как бы добавляется: «только ты меня не бойся, я не тигр, а ты не антилопа».

О какой же лжи может идти речь, когда оба одинаково понимают, что говорит другой? И когда вдобавок каждый знает, что другой понял точно взаимное приветствие.

Лгать, конечно, лгут порою (пример с фотокружком), но не потому, что вежливы, а потому, что недостаточно воспитаны.

Обратимся к следующему свойству воспитанности: к уважительному обращению с людьми. В чем оно заключается?

Конечно, не в выспренних выражениях, не в неестественных словах любезности.

Никто, например, сегодня не потребует (и было бы смешно), чтобы люди вдруг начали разговаривать с изысканностью, принятой когда-то на Востоке. Как именно, можно судить хотя бы по бланку в старинной пекинской газете «Цзин-Пао», служащему для возвращения авторам непринятых рукописей. Содержание бланка таково:

«Преславный брат Солнца и Луны!

Раб твой распростерт у твоих ног. Я целую землю перед тобой и молю разрешить мне говорить и жить. Твоя уважаемая рукопись удостоила нас своего просвещенного лицезрения, и мы с восторгом прочли ее. Клянусь останками моих предков, что я никогда не читал ничего столь возвышенного. Со страхом и трепетом отсылаю ее назад. Если б я дерзнул напечатать это сокровище, то президент повелел бы, чтобы оно служило образцом и чтобы я никогда не смел печатать ничего, что было бы ниже его. При моей литературной опытности я знаю, что такие перлы попадают раз в десять тысяч лет, и потому я возвращаю его тебе. Молю тебя: прости меня. Склоняюсь к ногам твоим.

Слуга твоего слуги, редактор (подпись)».

В таком духе в наши дни, вероятно, не объясняются и на Востоке.

А как обращаться друг к другу нам?

Чрезвычайно просто: надо в основном почаще вспоминать такие выражения, как «будьте добры», «очень вас прошу», «пожалуйста», «спасибо», «благодарю вас», «вы так любезны» и т. п.

Большую роль для выражения уважительности к людям играет интонация. Интонация голоса, с которой один человек разговаривает с другим.

«Есть пятьдесят способов сказать «да» и пятьсот способов сказать «нет», и только один способ это написать»,– остроумно заметил английский драматург Бернард Шоу.

Разреши представить тебе крупного специалиста в области интонации – того самого артиста и режиссера, Николая Павловича Акимова, которого мы уже вспоминали.

Вот что он как-то высказал по этому поводу в одной из своих статей (пересказываю с маленькими сокращениями):

До сознания большинства людей уже дошло, что чрезмерное повышение голоса может считаться обидным: «А вы на меня не кричите!» Тут уже нет претензий к тексту, а только к силе звука. Но обидеть можно, оказывается, и произнося вполне приличный текст, не повышая голоса. Таковы неограниченные возможности подтекста и вытекающая из этих возможностей ответственность.

Представьте себе самый обычный случай: вы в чужом городе, ищете нужную вам улицу, встречаете прохожего.

Вы. Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Горького?

Прохожий (останавливается, улыбается). О! Это совсем недалеко. Все прямо, потом первая направо. Там на углу сквер, вы сразу увидите!

Вы. Спасибо.

Прохожий. Не стоит. (Еще раз улыбается и удаляется.)

В этой несложной сцене содержится очень много существенного. На ваш отклик прохожий остановился и обратил к вам приветливый, вопрошающий взгляд. Вам уже приятно, что незнакомый смотрит на вас с симпатией. Он рад вам сообщить, что это недалеко. Он сообщает вам дополнительную примету, которая облегчит вам находку нужной улицы. Он подчеркнул, что его не стоит благодарить, и вы расстаетесь с ним, не только узнав, куда вам надо идти, но и с общим приятным впечатлением от этой случайной встречи с человеком, которого, вы, вероятно, никогда больше не встретите.

Но возьмем другой вариант этой сцены.

Вы. Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Горького?

Прохожий (не останавливаясь, через плечо). Чего?

Вы (смущенно). Простите, я спросил, как пройти на улицу Горького?

Прохожий (совсем отвернувшись). Первая направо. (Ушел.)

Практически вы, конечно, узнали дорогу, но вы остались с ощущением, что почему-то внушили неприязнь этому человеку, что он не одобряет ваше желание пойти на улицу Горького, что вы вообще вызываете у встречных отвращение и что спрашивать дорогу у таких занятых людей – неделикатно.

Может быть, тяжелое ощущение скоро пройдет, и даже наверное пройдет, но какая-то минута в жизни у вас испорчена. А ведь в описанном варианте разобран самый обычный, самый безобидный случай.

«Сдержанность в словах и поступках» – так мы называем следующее важное достояние воспитанных людей.

Воспитанность украшает человека не только тем, что раскрывает лучшие стороны его души. Но и тем еще, что она подавляет дурные порывы. Например, гнев. Как это важно, особенно если человек – по природе или из-за пережитого – вспыльчив!

У гнева есть одна противная особенность: он часто разрастается, как лавина. Когда оба поссорившиеся – петухи, то их ссора быстро переходит границы. Они говорят друг другу вполне бессмысленные вещи, объективное выяснение истины их перестает интересовать. Они вообще очень скоро забывают, из-за какого пустяка началась ссора. Их мозги переключаются на куда более важное: как можно унизительнее оскорбить, как можно больней ударить.

И унижают! И ударяют!

К чему приводит лавина гнева, мы все прекрасно знаем. И каждый по собственному опыту. И по всевозможным классическим образам, вроде грустной истории об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, поведанной нам Гоголем.

Но как бороться с гневом, особенно с его последствиями?

Над этим задумывались еще древние. Они находили иногда неплохие (к сожалению, пригодные в основном лишь для своей эпохи) решения.

В Афинах в незапамятные времена был суд, пользовавшийся большим авторитетом. По легенде, сами боги спускались иногда с Олимпа, чтобы предстать перед мудрыми афинскими судьями и тем поднять их значение.

Так вот, внимание афинского суда было обращено и на последствия гневных вспышек. Судьи заранее исходили из того, что сделанное или сказанное в гневе почти никогда не основывается на правде. Они руководствовались мудрым законом: конфликт, возникший в результате ссоры, не разбирался, если жалоба писалась ранее чем через десять дней после конфликта. В результате огромное большинство дел, могущих быть возбужденными, не возбуждалось.

У древних греков был, между прочим, еще один умный закон: непосредственно перед началом судебного заседания истцы и ответчики в обязательном порядке принимали холодный душ.

Сейчас это выглядит наивно. Давно все пришли к выводу, что важнее не допустить конфликта, чем потом как-то пытаться уменьшить его последствия.

И вот тут-то оказалось, что лучшим средством «гашения искры» является исходная воспитанность человека, его сдержанность.

Человеку сдержанному легче обойти подводный камень, сохранить собственное достоинство и не оскорбить достоинства противника (что тоже очень важно, чтобы не оставлять в нем осадка, желания «отплатить»). Очень характерно в этом смысле признание Льва Николаевича Толстого:

«Я всегда старался не раздражаться и уступать в ссоре, чем достигал умиротворения, а потом уже в спокойном состоянии дело улаживалось само собою. Почти всегда приходится жалеть, что ссора не была прекращена вначале».

В заключение два слова о таком признаке воспитанности, как «культурность языка».

Очень важно хорошо говорить, чтобы производить на людей приятное впечатление. Полезно запомнить еще одно правило: главное в языке культурных людей – его естественность.

Не то страшно, когда в язык вливается что-либо из так называемого просторечья: «пошто», «нешто» и т. д. Просторечье никогда не коробит слуха, а иные народные слова вдруг прочно вливаются в язык культурного человека, становятся украшением культурного языка.

Повстречалась мне как-то «модернистка»: девушка, старающаяся блеснуть своею тонкостью и умением выражаться «модно». Надо сказать «шкаф», она – «шифоньер». Особой изысканностью считала вставить в разговор: «я вас недопоняла» (вместо «не поняла» или «не совсем поняла»). Телеграмму родственникам сочиняла так: «хочу предпринять то-то» (вместо просто «хочу сделать»...).

Вот образцы отвратительного языка! Отвратительного своей вычурностью, неестественностью. Никогда ни один культурный человек, конечно, так не говорит.

Подобных выражений и слов должен избегать всякий, претендующий на воспитанность. Потому что употребление хорошего русского языка стоит рядом с хорошими манерами. И с глубокой культурой поведения вообще.

Думаю, о языке достаточно. Вероятно, читатель знаком с великолепными выступлениями на этот счет Корнея Ивановича Чуковского. Особенно с его книгой «Живой как жизнь» (разговор о русском языке)[58]. А что существенного тут добавишь?

Можно только посоветовать на всякий случай: тем, кто не читал упомянутой книги, полезно попросить ее в библиотеке. Она почти наверняка там есть.

Воспитание порядочности

Слышал об одной старинной семье. Кого только из нее не выходило: известные ученые и инженеры, художники и педагоги, руководители крупных предприятий и писатели, путешественники и музыканты. Род славится талантами, а еще – суровыми традициями. Едва кто-нибудь из юных его членов оканчивал школу, родители тут же, почти без денег, отправляли его в далекий город. Подросток, чуть не плача, бешено работал. Он поступал учиться, а вечерами что-то чинил, строил. Или мыл посуду. Или носил тяжести. Незаметно на смену отчаяния приходило утешение. В человеке развивались мужество и воля, злость на собственные слезы и упрямство, самолюбие и жажда знаний. Развивались сдержанность и страстность, находчивость и фантастическое трудолюбие (рабочий день в одиннадцать часов казался чуть ли не днем безделия). Проходило десять-пятнадцать лет, и в стране появлялся еще один профессор. Или талантливый инженер. Или скульптор, чьи прекрасные статуи начинали украшать площади городов и сады курортов.

Теперь уже эти люди твердили своим детям: «Мы из таких-то, не забывай! Окунись и ты в Глубины Учения и загляни в Высоты Послушания»...

Теперь уже дети следующего поколения, становясь семнадцатилетними, с тревогой и слезами покидали дом родной.

Многие критиковали те традиции. Говорили об их жестокости, сравнивали с нелепым способом учить плавать, бросая неумеющего в волны. Сомневались в их разумности, приводили довод: «Раз талант уже заложен, неужели он и дома не распустится?!»

Но кой-кому традиции нравились. «Потому все в этой семье и добивались успеха, что с ранних лет учились преодолевать препятствия. Эти традиции – прекрасная почва для расцвета великого свойства личности – порядочности».

Такое говорили не случайно. Все было разным у членов рода – профессии, характеры, живые судьбы... Все, кроме одного: неспособности совершить что-либо недостойное, кристальная чистоплотность во всех делах. В этом они все были совершенно одинаковы.

Родители, возможно, не задумывались о нравственных последствиях воспитания своих детей нуждой, физическим трудом, общением с рабочими и простои, но благородной моралью простого люда. А результат всегда был один: такое воспитание облагораживало детей. Они выходили на дорогу взрослых честными, порядочными людьми. Семена эгоизма и корыстолюбия, низменных побуждений и алчности к деньгам, семена вообще всего недостойного, попадая в них, как способны попасть в любого, тщательно вымывались из их душ чистой водой трудовых забот и честных человеческих взаимоотношений.

Прекрасно понимаю, что традиции, описанные выше, не годятся для широкой популяризации. А вот о нравственном воспитании трудом, скромной обстановкой не сказать нельзя. Почему? Потому что это лучший способ нравственного образования. А если его нет – или оно недостаточно,– то человек не вправе считаться образованным, какие бы он школы ни кончал, в каких бы институтах ни учился.

Человек должен быть тем порядочней, чем больше обыкновенного – умственного, профессионального – образования он имеет. В противном случае он остается полуобразованным, а полуобразованность за счет нравственных недостатков куда страшнее полуобразованности за счет обычных знаний.

Поясню, что значит «зло полуобразованности». Начну, чтобы проще все понять, с нехватки обыкновенных знаний.

Как-то на экранах нашей страны шел веселый кинофильм «Айболит-66». Там были пираты, и они пели песенку:

Если б песенка была серьезной, можно было бы возразить:

– Не получится! Совсем безграмотные многого не сотворят. Силенок не хватит: ума, умений, знания.

Естественно, в нормальном, социалистическом обществе не сотворят много зла и грамотные: нормальный человек редко делает что-либо сознательно во зло другим, да еще ничего дурного ему не сделавшим людям.

Кто в самом деле сотворит «чего захочет», так это полуграмотные. Они как тот горе-мастеровой, который научился нажимать кнопки у сложного станка, а управлять им не научился. Ни хороших деталей на нем он делать не умеет, ни сразу правильно реагировать на неполадки.

Такой «полутокарь» и станок в два счета может загнать, и цех спалить, и людей покалечить.

Что же сказать о нравственной полуобразованности?

Жил во Франции в XVI веке писатель и моралист Мишель Монтень. Он считал, что самые благородные и порядочные люди на земле – это крестьяне и философы. «Прекрасные люди крестьяне, прекрасные люди философы»,– говорил Монтень.

Можно было бы возразить: «При чем же тут занятие? Разве не бывает сколько угодно прекрасных людей – представителей других занятий?»

Бывает, разумеется. Вряд ли и сам Монтень сомневался в этом. Интересно, однако, разобраться в его логике, найти ответ на вопрос – почему он так выразился? Что хотел сказать?

А хотел он сказать, что крестьяне и философы – каждые по-своему образованы и это ставит их на большую моральную высоту. Крестьяне нравственны, потому что «живут по нравственным традициям прошлого, не пытаясь их объяснить». А философы нравственны, потому что это «люди, живущие по законам разума».

И те и другие гармоничны по-своему, у тех и у других есть свои сдерживающие силы.

Иное дело – нравственно полуобразованные. Это – люди страшные.

Они хватили просвещения настолько, чтобы оторваться от здоровых традиций простых крестьян. Но не настолько, чтобы своим умом доходить всякий раз до того, «что можно, а чего нельзя».

На нравственно неполноценных не распространяется древняя истина: «Мудрому не нужен закон, у него есть разум». У полуобразованных нет ни разума, ни закона.

Каков у человека разум, таков должен быть у него и нравственный фундамент.

А если он ничтожен нравственно, даже, может быть, злодей?

Тогда и разум будет развиваться в нем уродливо, пагубно для людей. Знания его не облагородят.

Проиллюстрирую на одном примере.

Перед войной я работал некоторое время главным инженером небольшого механического завода в городе Ухта в Коми АССР. В кузнечном цехе трудился – судившийся до того не раз – бывший крупный домушник, то есть специалист по обиранию квартир. Как-то он придумал остроумное приспособление: с его помощью рабочий мог ловчее подводить детали под боек пневматического молота.

Я похвалил рационализатора, сказал, что он «умно придумал». Вот что он ответил мне вдруг на это:

– А наш брат и должен быть умным, что еще остается! Жулику приходится шевелить мозгами почаще честного. За того закон заступается, а за нас только башка собственная.

Он острил, понятно. Ведь он и жуликом больше не был, его идея была продуктом честного, рабочего ума. И все же слова его можно понять и серьезно.

За преступником охотятся, он должен изворачиваться. Значит, ум его все время тренируется. Но какой ум? Отрицательный, преступный!

Выходит, нравственная неполноценность не только может превосходно сочетаться со способностью быстро находить решения, разбираться в очень многом. Но иногда и подстегивает такие способности, увеличивает возможность зла.

Никто не говорит, что ум подстегивается только низкими моральными качествами. Неизмеримо больше благородных причин его развития: любознательность, трудолюбие и так далее.

Но как в физике одного-единственного, «пустякового» нарушения закона достаточно, чтобы опровергнуть его весь, так в области, которую мы разбираем, вероятно, одного примера дружбы зла и ума достаточно, чтобы смело утверждать: сам по себе ум добра в себе еще не содержит.

И все же какая-то зависимость между нравственностью и образованием существует, не сказать об этом несколько слов просто невозможно.

Мы различаем полуобразованность в знаниях и нравственную полуобразованность. Между тем они притягивают одна другую, влияют друг на друга.

Мне рассказывали как-то о мальчике, который все хорошо начинал – и плохо кончил. Был умным, гордым, старательным – и вдруг все растерял. Попал в компанию подонков-лоботрясов и сам стал таким же. Кругом недоучился, не сделался ни студентом, ни рабочим, и вот – печальный результат. Возможно, ничего значительно плохого он не совершит. Но все равно доверия больше не вызывает. Чести нет, гордости и воли – тоже.

Кто знает – что может вдруг выкинуть общественно неполноценный человек. Книга эта была уже написана, когда я прочитал в газете «Правда» (7 августа 1977 г.) рассказ И. Шатуновского с примерами элементарной невоспитанности среди людей определенно обладающих какой-то образованностью. Замечательно прокомментировал известный советский фельетонист такие случаи:

«У нас порою путают начитанность человека с подлинной интеллигентностью, а образованность с воспитанностью. Между тем школьный аттестат или диплом вуза свидетельствует иногда лишь о степени выученности его владельца. Мы увидим, что данным лицом изучалась физика или химия, но так и не узнаем, остановит ли дипломированный специалист машину, заметив плачущую женщину у обочины».

Чтобы человек стал ценным, настоящим членом общества, мало насыщать его одними знаниями; надо одновременно воспитывать в нем нравственность.

Человек должен быть гармоничным: знания должны в нем расти вместе с порядочностью.

Не сотворят намеренно зла только люди в широком смысле образованные, то есть и знающие достаточно, и нравственно стоящие высоко, обладающие богатыми глубинными ценностями.

Им, и только им одним, дано ощутить великую гордость слов и знающих и достойных – единственных богачей на свете:

«Звездное небо надо мною и закон нравственности во мне».

Идеал – гармония

На протяжении всей книги мы рассматривали, одно за другим, различные свойства внутреннего человеческого мира. Вероятно, в заключительной главе всего естественней поговорить о том, что значит для человека гармония – согласие, созвучие их всех.

Как выглядит гармоничный человек?

Лично мне это сочетание двух слов впервые пришло в голову, когда я много лет назад познакомился с Валерьяном Павловичем Правдухиным.

Сейчас его имя мало говорит большинству читателей. А между тем это был хороший писатель, яркий представитель зарождающейся советской литературы. Его книгой на охотничьи темы «Годы, тропы, ружье» зачитывались во время моей юности все (в 1968 году эта книга выходила вновь в издательстве «Советский писатель»). Он воспитал немало начинающих талантов, в том числе талант своей жены, известной писательницы Лидии Николаевны Сейфуллиной.

Мы часто собирались в их маленькой двухкомнатной квартире в проезде Художественного театра, в Москве: директор театра, специалист по проектированию парков культуры и отдыха и я – начинающий инженер.

Сначала шла болтовня – обо всем на свете,– потом Лидия Николаевна потчевала нас чаем с печеньем. После чая мужчины садились играть в распространенную в те времена карточную игру, преферанс, а хозяйка дома, «поболев» немного за чьи-то карты, удалялась на свою половину.

Как я был влюблен в Валерьяна Павловича! Он мне представлялся идеалом человека.

Высокий, статный, как говорится, «косая сажень в плечах» (он был, если не ошибаюсь, из оренбургских казаков), он, кажется, сочетал в себе все лучшее, что выпадает на человеческую долю. Был превосходным спортсменом – одним из лучших теннисистов столицы. Любил природу и охоту, пользовался авторитетом у охотников. Был превосходным редактором и организатором (вместе с Емельяном Ярославским, старым большевиком, основал выходящий и поныне журнал «Сибирские огни»: кстати, в том журнале Сейфуллина опубликовала свою «пробу пера», весь пронизанный многоточиями первый рассказ «Четыре главы»). Был добр и честен. Был тонок и умен...

– Гармоничный человек! – говорил мне о нем «дядя Ваня» (И. М. Сметании, директор театра), когда у нас заходил разговор о маленьком семействе в проезде Художественного театра.

Можно ли сказать, что гармоничный – это тот, в ком всего много: нравственного и умственного, званий и умения с ними обращаться?

Конечно, такой человек гармоничен тоже, как В. П. Правдухин. Но «гармония» значит «соответствие», «пропорциональность». Когда произносят это слово, обсуждая чей-то внутренний мир, подразумевают не столько количество достоинств, сколько их согласованность, единство. И значит, цельность личности.

О цельности мы уже писали (в главе «Цельный человек, цельный мир»). Здесь – об идеалах этой цельности, о том, к чему и цельные натуры – часто незаметно для себя – стремятся.

Они стремятся к всесторонней образованности: умственной и нравственной. Они все больше понимают, что лишь в такой гармонии образуется человек, и тянутся к ней, как могут.

А как добиться этого? Где путь к достижению такой гармонии?

Мне кажется, это путь интеллигентности.

Как выглядит интеллигентный человек?

Иногда первым делом хочется отметить его скромность.

Если говорить о внешнем, видимом, это совершенно верно. Всесторонняя образованность – это достоинство, а достоинство, как мы помним, неотделимо от скромности. Чем человек возвышеннее своими помыслами и делами, чем он больше знает и умеет, тем он действительно скромнее в личной жизни. Чем больше человек по-настоящему стоит, тем меньше, как правило, ищет для себя. Это святая истина.

Ленин жил в простой и скромной квартире. Единственное, пожалуй, что там было в достатке,– это книги.

В маленьком двухэтажном домике среди деревьев и кустов американского университетского городка Принстона жил до самой своей смерти Эйнштейн – крупнейший физик нашего столетия.

Люди больших дел и чувств обычно далеки от мелочных утех, ценимых чаще всего там, где нет иных утешений.

И все же скромными в идеальном смысле нельзя назвать даже самых возвышенных, самых увлеченных людей.

Идеально скромными, то есть во всем решительно отодвигающими себя в тень, никогда не бывают люди, имеющие что сказать. Они всегда стремятся выразить себя, поделиться своим с другими. И те, другие, лишь выигрывают при этом. Выходит, что не только скромность украшает человека; бывает, и какая-то «нескромность» тоже.

По-моему, главные черты интеллигентности надо искать не в видимости. Хотя живущее в глубинах личности не может не вырываться на поверхность, но основное все же остается там, внутри.

Смысл интеллигентности раскрывается в самом этом слове.

Само по себе слово «интеллигентность» происходит от латинского «интеллегере», что значит «постигать, схватывать, быть знатоком». Но смысл, который в него – и в слова «интеллигенция», «интеллигент» – сегодня вкладывается повсюду, во всех языках, имеет чисто русское происхождение.

Сто лет назад русские писатели взяли у французов слово «ентеллижан» (смышленый, умный, понятливый) и придали ему смысл: всесторонне духовно развитый, возвышенный, тонко чувствующий (людей, вещи, явления). Затем слово – только уже с русскими окончаниями и в русском смысле – вернулось во французский язык и стало считаться – бывают же такие чудеса! – французским, заимствованным в русском языке.

Сейчас, однако, у нас широкое распространение получил другой смысл слов «интеллигентность», «интеллигенция», «интеллигент». Его относят к людям, для которых умственный труд является источником существования. То есть к врачам, ученым, художникам, инженерам, актерам, учителям, журналистам и другим.

Нетрудно показать, что подобный смысл часто резко противоречит первоначальному: тот, о ком с полным основанием говорят в одном смысле: «он – интеллигент», характеризуется со столь же полным основанием, как «неинтеллигент» в другом смысле.

Вот пример.

Жил в прошлом веке немецкий рабочий-кожевник Иосиф Дицген. Он не имел даже среднего образования: окончил в деревне народное училище, потом два класса городского училища. Проработал большую часть жизни рабочим и мастером.

Кто же был Дицген: интеллигент или неинтеллигент?

– Неинтеллигент, конечно,– должен бы ответить всякий, стоящий на распространенной точке зрения.– Умственный труд его не кормил.

Но вот другая сторона личности Дицгена. Он самостоятельно пришел к диалектическому материализму и написал несколько, ставших потом знаменитыми, философских книг. С ним постоянно переписывались Фейербах и Маркс. Маркс даже как-то приезжал к нему.

Очень уважал Дицгена как мыслителя и Ленин. К 25-летию со дня смерти этого рабочего Ленин написал специальную статью.

Конечно же, Дицген был интеллигентным человеком.

Еще больше интеллигентных рабочих в наши дни.

А наряду с ними можно встретить инженеров, даже профессоров, настоящей интеллигентности в которых не рассмотришь и под микроскопом.

Здесь уместнее просто «специалист». Или: «работник умственного труда».

Как же обозначить емким словом ту гармонию между «наружной» просвещенностью и просвещенностью «внутренней», о которой говорилось в книге?

Я не нашел выражения лучшего, чем «интеллигентность», в его первоначальном, духовном – русском – смысле. Лишь в такой интеллигентности раскрывается точный смысл общей культурности человека.

Думаю, что такая именно интеллигентность указывает человеку путь к гармонии, к тому, чтобы стать по-настоящему достойным членом общества.

Много прекрасного для личности и для окружающих ее людей открывается на этом пути.

Все успехи коммунистического строительства связаны с духовным ростом советских людей, с развитием и воплощением в жизнь гармоничного идеала человека нового, социалистического общества.