Дружба, йога и любовь

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Выслушивая в «артистической» комплименты Дайандры и прочих сотрудников, Ли понимает, что может гордиться собой. Есть нечто воодушевляющее в той энергии, которая царит в битком набитом зале. Учеников здесь гораздо больше, чем в Силвер-Лейк, и все делают одно и то же, почти в унисон. Иногда происходящее напоминало удивительный танец, которым руководила Ли. Они двигались и дышали вместе, и порой казалось, что коллективный дух действительно способен изменить мир к лучшему. Ли часто это ощущала, стоя перед учениками, но сегодня чувство единения было необычайно сильным.

Когда она собирала вещи, из еще одной загадочной двери появились ее давние знакомые — Высокий и Коротышка, или Дэйв и Чак. Сплошь улыбки и комплименты. Ли впервые за день увидела их в студии. На обоих оранжевые футболки, которые, видимо, обязаны носить все сотрудники «Мира йоги». Они идеально смотрятся в паре — один высокий и жилистый, другой приземистый и пухлый, как будто их поставили рядом исключительно ради того, чтобы они дополняли и оттеняли друг друга.

— Потрясающее занятие! — говорит Дэйв.

— Просто чудо, — подхватывает Чак. — А главное…

— …именно то, на что мы надеялись.

Коротышка:

— Креативные занятия, которые мы намерены предложить клиентам.

Высокий:

— И реакция учеников была просто невероятная. Они пришли в экстаз!

Коротышка:

— Жанетта и Фрэнк…

Высокий:

— …тоже!

Ли может лишь искренне сказать, что ей приятно это слышать и что она сама отлично провела время.

Мужчины одновременно кивают и тут же открывают блокноты, которые до сих пор прижимали к груди.

— Несколько замечаний, сделанных в ходе наблюдений, — говорит Высокий.

— Но я не видела вас в зале…

Ли ожидала, что оба будут присутствовать на занятии, и отчего-то испытала облегчение, когда они не явились. Мужчины смеются.

Высокий:

— У нас свои способы…

Коротышка:

— Видеокамеры. В потайных местах. Они помогают контролировать качество.

Высокий:

— Вы не поверите, но это такая проблема…

Коротышка:

— …в нашей индустрии. К тому, что мы записали, можно будет обратиться впоследствии.

Высокий:

— Не то чтобы мы ожидали, что вы с первого раза все поймете.

Коротышка:

— Мы заметили в зале шесть человек, которые пронесли с собой бутылки с водой.

Высокий:

— Я насчитал восемь, Чак, но это не важно. Как правило, дежурный в дверях предупреждает клиентов, когда они заходят, но, поскольку сегодня было очень людно, он, видимо, пропустил несколько штук.

Коротышка:

— Ничего страшного. Но в дальнейшем следует подходить, забирать бутылку и выносить ее за дверь. Незаметно и благожелательно.

Высокий:

— Вы должны мягко сказать: «Больше так не делайте».

Коротышка:

— Пожалуйста, используйте именно эти слова. Так говорят все преподаватели.

Высокий:

— Усиливая исходный посыл.

Коротышка:

— Очень эффективно.

Проблема кажется Ли такой мелкой и незначительной, что она даже не знает, как ответить. Дайандра сказала ей про бутылки перед занятием, но Ли просто не в силах воспринимать такие вещи всерьез. Однако здешние служащие, видимо, помешаны на порядке. Коротышка и Высокий упоминают еще несколько мелочей: она начала занятие, не удостоверившись, что все подписали отказ от претензий, не упомянула о предстоящих мероприятиях студии, не предложила ученикам подкрепиться соком или иным полезным напитком в Зале кармы. Да, и еще кое-что. Будет просто замечательно, если наставница продемонстрирует одну-две сложные позы, намекнув, что ученики не должны пытаться повторить. Например, закинет ногу за голову.

— Клиенты чувствуют себя комфортнее, — внушает Дэйв, — если им не позволяют забыть, что учитель способен делать вещи, которые им не под силу.

— Можете сказать, — добавляет Чак, — что если они хотят научиться более сложным и интересным позам…

— …мы предпочитаем слово «эффективный»…

— …пусть подумают о частных уроках. Сто двадцать долларов в час.

Высокий:

— А в остальном…

Коротышка:

— …все прекрасно. И даже…

Высокий:

— …более, чем мы ожидали. Давайте отпразднуем это событие. Надеюсь, вы присоединитесь к нам за ленчем в Зале кармы.

Коротышка:

— Ученики последуют примеру, если увидят, как туда заходят преподаватели.

— Я не голодна, — говорит Ли.

— Хотя бы глоточек чего-нибудь.

— И не спорьте. Это входит в обязанности сотрудников.

Клиентка Кэтрин договорилась о полуторачасовом сеансе. Зайдя в кабинет, она объясняет, что хотела бы очищающий массаж.

— Я только что прошла двухнедельный реабилитационный курс — лечилась в клинике от зависимости и до сих пор чувствую себя такой уязвимой… Нужно уделить особое внимание почкам и надпочечникам.

— Я прекрасно вас понимаю, — отвечает Кэтрин.

Так и есть. Но клиентка по имени Сесилия — высокая стройная женщина, которая уже почти год приходит в студию на массаж и йогу. Она сильная и подвижная, у нее идеальное чувство равновесия, и вдобавок она приверженка сыроедения. Массируя Сесилию, Кэтрин ни разу не замечала синяков, шрамов или излишней чувствительности, которой отличаются тела наркоманов и алкоголиков. Она не удивилась бы, узнав о какой-нибудь экзотической форме пищевого расстройства, но сегодняшнее откровение буквально огорошивает девушку.

Сесилия лежит ничком на массажном столе, и Кэтрин уже готова прикоснуться к ее идеальной спине, когда женщина вдруг приподнимает голову и спрашивает:

— А каким маслом вы пользуетесь?

— Органическое миндальное масло.

— В нем есть добавки?

— Я собиралась взять масло с легким оттенком лаванды. Оно хорошо очищает. Но если вы…

— О Господи, — говорит Сесилия. — Хорошо, что я спросила. Никаких цветочных или травяных экстрактов. Для меня это совершенно недопустимо.

— Есть масло без всякого запаха. Или простой лосьон, если так будет лучше.

— Масло без запаха, да. Простите, я рискую показаться слишком требовательной, но не хотелось бы утратить самообладание…

Кэтрин никогда не рассказывала посторонним о своих былых проблемах и наркотических пристрастиях. Она всегда чувствовала унижение, думая о собственной слабости, и полагала, что в целом справляется с трудностями лучше, когда борется в одиночку, опустив голову. В частности, именно поэтому Кэтрин не стала прибегать ни к каким реабилитационным программам. Но со временем она заметила, что это далеко не норма и что большинство людей непрерывно говорят о своих привычках и зависимостях, как только преодолеют желание все отрицать. Кэтрин очень хочется спросить у Сесилии, в чем ее беда, но девушка знает: достаточно помолчать — и тайна раскроется сама собой.

Разумеется, через полчаса Сесилия говорит:

— Лично для меня труднее всего было отказаться от разных настоек. Я предпочитала безалкогольные разновидности.

— Настойки?..

— Началось с эхинацеи и желтокорня — для поддержки иммунной системы. Выяснилось, что многие именно так и подсаживаются. Чувствуешь приближение холодов, покупаешь настойку эхинацеи, и становится немного лучше. Ничего предосудительного, и продажа не ограничена. В каждом спортивном журнале, в каждом магазине здоровой пищи полно соответствующей рекламы. Когда заходишь в магазин в следующий раз, замечаешь целые полки с разными настойками. Сначала попробуешь зверобой для подъема настроения и валериану для крепкого сна. И падуб, чтобы поутру быть бодрее. Это капля в море. Потом настойки для зрения, для суставов, для волос… — Кэтрин чувствует, как тело Сесилии слегка вздрагивает. — А еще есть разные капсулы, минеральные экстракты, гомеопатические препараты и эликсир Баха…

Становится ясно, что Сесилия плачет, одолеваемая раскаянием и жалостью к себе, — как настоящая наркоманка. Кэтрин вкладывает в ее обессилевшую руку салфетку, и женщина вытирает лицо.

— Я тратила несколько сотен долларов в неделю на лекарства. Ела гомеопатические таблетки, как конфеты. Я ходила в разные магазины, чтобы продавцы не проследили, сколько я покупаю. Я становилась все более и более скрытной. Лекарства не располагают к общению, не то что спиртное или героин.

— Да, наверное.

— Однажды в субботу я оказалась в торговом центре, в окружении целой толпы толстяков, которые покупали протеиновый порошок. Это было последней каплей. Тогда-то я и поняла, что у меня действительно проблемы.

— Вы принимали… витамины? — спрашивает Кэтрин.

Сесилия качает головой, сминая простыню.

— Я никогда их и в рот не брала, — с гордостью заявляет она.

После массажа Сесилия оставляет тридцать долларов на чай и просит Кэтрин молчать.

— Разумеется, — отвечает та. — Просто нужно поверить в себя и не сомневаться, что вы справитесь.

— Я верю. Мне не хочется возвращаться к прошлому, честное слово. Оно было очень, очень неприятным. Я принимаю «Занакс» и совершенно не волнуюсь, когда иду в магазин. Кстати говоря, сейчас нужно принять полтаблетки — по пути домой я проезжаю мимо магазина с настойками. Черт возьми, приму-ка целую таблетку.

Кэтрин провожает Сесилию до машины и стоит на дорожке, прислушиваясь к вечернему уличному шуму. Ей нравится Силвер-Лейк — здесь царит дружеская атмосфера, как в провинциальных городах, в других районах Лос-Анджелеса такого нет. Но минус в том, что вокруг одни и те же люди. Например, она пыталась подцепить отличного парня, который работает по соседству, а когда наконец это удалось, девушка испугалась, что он для нее слишком хорош. Она решила не портить приятные отношения, но тут же все вернулось на круги своя и полетело в тартарары. Кэтрин до сих пор помнит выражение боли и гнева на лице Конора, когда Фил вышел из ванной. Случившееся было настолько унизительно и нелепо, что девушка не в силах вспоминать. Слава Богу, она наконец избавилась от Фила (в том числе и по гигиеническим соображениям) и, вместо того чтобы вновь утратить контроль над происходящим, вернулась к истокам, то есть к йоге. Один из коллег Конора сказал, что вскоре парня переведут работать в другой район. С новичками всегда так.

Может быть, молчание означает, что Конор раздумывает над следующим шагом. Или он уже сделал этот шаг — прочь от Кэтрин.

Она замечает Стефани за столиком в кафе. Та сидит за ноутбуком и ждет начала вечерних занятий. Кэтрин машет ей, и Стефани подзывает девушку. Кэтрин бежит через улицу и устраивается рядом.

— Отличная обувка, — замечает Стефани. Кэтрин опускает глаза и понимает, что выскочила, не надев туфли. Иногда она работает без обуви, в студии многие шлепают босиком, поэтому никто не удивляется.

— Правда, стильно? — отшучивается она. — Очень удобно. Как дела?

— Работа движется. Но пока не закончу, не пойму, что получится.

— И когда ты закончишь?

— Скоро. Отдам материалы продюсеру… и посмотрим.

Она пристально рассматривает Кэтрин, и девушке кажется, что Стефани хочет о чем-то спросить.

— Все в порядке?

— Слушай, — говорит Стефани, — я знаю, что вы с Ли хорошие подруги. Неохота лезть не в свое дело… но она и впрямь серьезно настроена насчет «Мира йоги»?

Всегда лучше предоставить людям идти своим путем, даже если он ошибочен. Кэтрин сомневается, что договор с «Миром йоги» принесет Ли удовлетворение, но, с другой стороны, кто она такая, чтобы судить? Неужели наставница не должна быть счастлива лишь потому, что Кэтрин чувствует себя покинутой?

— По-моему, она совершенно всерьез.

— Это большая ошибка. Нужно ее переубедить.

— Не знаю, Стефани. Мне хватает собственных ошибок.

— Но разве ты иногда не хочешь помощи?

Если кто-то и помогал Кэтрин, то именно Ли.

— Когда ты говоришь «нужно ее переубедить», это значит, что именно я должна попытаться?

— Да.

Грациэла оттирает шкафчик под раковиной дома у матери, когда звонит мобильник. Геберто, покойный отчим, был из тех мужчин, которые любят все делать своими руками. Как у большинства самозваных мастеров, амбиции у него явно перевешивали опыт. Грациэла обнаружила, что в доме полно недочиненной проводки и канализации. Почти в каждой комнате обнаружились следы благих намерений, которые ничем не завершились. Коробка с инструментами, полупустые ящики с уплотнителем, обломки керамической плитки, оштукатуренные куски стен… Несомненно, Геберто попытался починить и протекающую трубу под кухонной раковиной, но либо потерял терпение, либо утратил веру в собственные способности и забросил работу. Когда Грациэла открыла шкафчик, то обнаружила там заплесневелые губки, мокрые тряпки и бутылку моющего средства, которое пришло в совершенную негодность.

Помогая матери по дому, она усвоила одну простую истину: чем серьезнее бардак, тем большее удовлетворение испытываешь после завершения работы.

Грациэла выкидывает бутылку, затягивает несколько болтов (Геберто, разумеется, оставил гаечный ключ под раковиной) и принимается разбирать барахло. Коробки с неиспользованными принадлежностями для мытья, осклизлые проржавевшие емкости с аммиаком и мастикой для натирания полов… Девушка по уши в поту и грязной пене, а потому, услышав звонок мобильника, решает дождаться, когда сработает автоответчик. Через несколько минут Грациэла выбирается из-под раковины и обозревает результат. Ни единого пятнышка. Достижение невелико — но тем не менее проделанная работа доставляет ей немало удовольствия. Грациэла не способна наладить жизнь матери, изменить ее отношение к миру или сделать счастливой, но она в состоянии прибрать в доме. Когда мать наконец приготовится к переменам, все уже будет стоять на своих местах.

Грациэла слышит пронзительные голоса по телевизору: мать в дальней комнате смотрит сериал, смеется и бранит героев. Не важно, насколько язвительно и пренебрежительно она относится к дочери, но где-то в глубине души мать ценит помощь Грациэлы.

Сообщение на мобильнике — торжественное и неторопливое. Оно от Мики Майклсон, маленькой женщины в берете. Выясняется, что она помощник хореографа и ведущий участник съемочной группы.

— Грациэла! — говорит Мики и делает паузу. У нее отчетливый акцент — то ли британский, то ли французский — и любовь к драматическим эффектам. Так говорят люди, занятые в индустрии развлечений. — Жаль, что именно мне выпала такая роль, но кто-то должен тебе сообщить, не так ли?.. Начиная со следующей недели вы, юная леди, будете работать как проклятая. Ты танцуешь под номером пятым, детка. Перезвони.

Грациэла бросает взгляд на отражение в оконном стекле над раковиной. Если бы Мики сейчас ее видела, то, наверное, взяла бы свои слова обратно. Волосы спутаны, футболка грязная. Наилучший способ спуститься с небес на землю — если у нее вдруг непомерно раздуется самомнение.

Грациэла направляется в гостиную, где перед телевизором сидит мать. Идет реклама какого-то средства от изжоги — в пищеварительной системе бедного обжоры копошатся нарисованные человечки.

— Мама, ты не могла бы сделать потише?

Мать хмурится, но приглушает звук.

— Я починила течь под раковиной, выбросила барахло, отскребла всю плесень. Надеюсь, ничего не пропустила.

— Buena chica[6].

Комплимент — ниже среднего. Так хвалят приглашенную уборщицу. Наверное, именно это слышала мать, когда прибиралась в чужих домах. «Хорошая девочка». Но все-таки лучше, чем ничего. Грациэла так рада маленькому знаку внимания, что щеки пылают от счастья.

— Мне только что позвонили, мама. Ты не поверишь. Я буду сниматься в новом клипе Бейонсе. Из «Девушек мечты». Помнишь?

— La gorda?[7]

— Нет. Та, которая похожа на Дайану Росс. Она просто супер. Мне невероятно повезло, мама. На пробы пришла тысяча девушек.

Мать улыбается и кивает, хотя вид у нее не особенно счастливый. Реклама заканчивается, и она вновь включает звук.

— Не забудь вымыть голову. Ты похожа на ведьму. И переоденься, а то грудь через футболку видна. Боже, какие у тебя огромные соски. Словно у животного.

Грациэла чувствует себя как после удара под дых. Ведьма? Животное? И это говорит мать? Она выходит из комнаты, возвращается на кухню, вытаскивает мешки с мусором в контейнер за дверью и уже собирается надеть блузку, когда взгляд вновь падает на лежащий на столе мобильник. Надо позвонить Дарилу; наверное, нужно было сделать это в первую очередь. Но что, если она услышит в его голосе знакомое раздражение, которое намекает, что Дарил встревожен? Он думает, что успех Грациэлы способен поставить под удар их отношения, что девушка будет меньше его любить.

Сейчас Грациэла нуждается в искреннем одобрении. Она берет телефон и набирает номер.

— Ли? Это Грациэла. Я хотела сказать… я получила роль в клипе. Мне только что прислали сообщение и…

Ли взвизгивает так громко и радостно, что Грациэла опасается, как бы не услышала мать.

— Я так рада за тебя, милая! Я тобой горжусь! Нужно отпраздновать.

— Честно говоря, у меня ничего бы не получилось, если бы не вы.

— Нет-нет, это все ты и твой талант. Ты много работала. Ты справилась и заслужила успех. Честное слово, заслужила.

Через несколько минут Грациэла забирает вещи и возвращается в гостиную. Солнце вышло из-за облака, в комнате стоит удушливая жара. В доме есть кондиционер, но мать никогда не пользуется им при Грациэле, заявляя, что не хочет тратить электричество попусту. Но, выходя из дома, девушка не раз слышала, как мать включает кондиционер.

— Я ухожу, мама.

— А как же кладовка на кухне?

— С ней что-то не так?

— Ты обещала прибрать там сегодня.

— В следующий раз… — говорит Грациэла, а потом думает: нет, она не сможет вечно сдерживаться изо всех сил. — Ты и сама справишься, мама. Или пригласи уборщицу, или позвони сыновьям, Мануэлю и Эдди. Пусть приедут и приберут в кладовке.

— Что, ты слишком хороша, чтобы мне помогать? Eso es todo?[8]

— Я всегда тебя уважала. Ты не видела от меня ничего, кроме любви и заботы. И я больше не хочу выслушивать оскорбления. Я так не могу. Если решишь позвонить и извиниться, ты знаешь мой телефон. По иным поводам не утруждайся.

Выйдя на улицу, Грациэла натягивает блузку, но руки у нее так дрожат, что она не в состоянии застегнуть пуговицы. Она оглядывается на дом, отчасти ожидая, что мать в гневе погонится за ней. Но разумеется, в доме тихо, не считая пощелкивания включенного кондиционера. В окнах отражается солнечный свет. Грациэла делает глубокий вдох и шагает по дорожке, поняв, что руки перестали трястись. По пути она застегивает блузку. В голове легкое гудение — но это не гнев, не тревога, не страх и не вина, а радостное волнение. Она победила. Наконец-то. Грациэла получила работу, о которой мечтала. Даже если мать не позвонит и не извинится — все равно. Грациэла всегда будет готова прийти ей на помощь, но она не нуждается в материнском одобрении. Что бы та ни думала о дочери, жизнь Грациэлы кардинально изменилась за какой-то час.

Ли познакомилась с Аланом, когда тот только что окончил Нью-Йоркский университет с дипломом по «американскому наследию» — расплывчатая специальность, которая включает литературу, поп-культуру, немного политики и массу самомнения. Алан хотел заниматься музыкой, но родители, жившие в Чикаго, запретили. После университета он поступил на стажировку в юридическую фирму, но нигде не мог задержаться надолго. Алан объяснял: он не из тех, кто способен работать под чьим-то началом.

— Я бунтарь, — заявлял он. — Слишком независимый и оригинальный. Меня невозможно запереть в офисе.

Ли восхищалась его непокорным духом.

Он жил в Бруклине и подрабатывал в какой-то мастерской — ему хорошо платили, и у Алана была масса свободного времени, чтобы заниматься любимым делом. Впервые Ли услышала, как Алан поет и играет, у него дома, в Бруклине. Они поужинали, выпили несколько бокалов вина, занялись любовью, а потом Алан достал гитару и принялся петь. «Если бы ты была моей» — песня двадцатых годов, простая, приятная мелодия, нежный голос… Алан подыгрывал себе простыми аккордами. «Если бы ты была моей, я бы горы свернул».

Стоял теплый вечер, в мерцании свечей Ли не замечала облупившуюся краску на стенах спальни. Алан был обнажен, его золотистая кожа сияла, темная прядь спускалась на глаза. «Если бы ты была моей…» Он весь вечер ласково улыбался.

В конце концов Ли стала принадлежать ему. Телом и душой.

Тем вечером она убедилась, что у Алана есть талант. Чистый, ясный, безыскусный.

Она испытала шок, когда увидела его публичное выступление в маленьком ресторанчике в Ист-Виллидже. Безыскусность как рукой сняло, она сменилась вымученной бодростью, голос звучал надрывно, манера игры сделалась слишком напористой. Но Ли безумно любила Алана, и страсть стерла все сомнения. В двадцать лет на кону стояли совсем иные вещи. Все ее друзья о чем-то мечтали, строили планы, но негласно предполагалось, что в конце концов они позабудут о несбыточных фантазиях и найдут работу, которая по крайней мере принесет стабильный доход.

Поначалу Ли непрерывно уверяла Алана, что у него есть талант и недостает только возможностей. Она поступала как всякая любящая женщина — то есть верила и поддерживала. Когда Алан сказал, что для «такой музыки» и «таких песен» найдется место в Лос-Анджелесе, Ли поверила, поддержала, собрала вещи и переехала. И никогда об этом не жалела.

При первом знакомстве в Нью-Йорке Ли представилась официанткой. Она призналась, что занимается йогой, лишь когда убедилась, что Алан не будет смеяться и не сочтет ее чудачкой.

Она начала всерьез изучать йогу (а не просто посещать занятия) под руководством Розы Джианелли, пожилой дамы, которая в шестидесятые годы ездила в Париж учиться у Б.К.С. Айенгара. Айенгар прибыл в Европу вместе со знаменитым скрипачом Иегуди Менухиным, чтобы проповедовать свое учение. Роза надолго покинула родных, чтобы заниматься у Айенгара. Она стала одной из первых наставниц Ли и увидела в девушке качества, которые одобрил бы Айенгар, — способность к сочувствию, искренность, внимание к деталям. Она принялась обучать Ли бесплатно, как учили ее саму, шаг за шагом, с такой педантичностью, что временами это сводило с ума. Они работали часами, иногда днями, над одной позой — точь-в-точь как делал Айенгар. Роза объясняла асаны, придавая телу Ли нужное положение, и пользовалась очаровательными точными метафорами, которые оживляли каждое движение. Она называла свод стопы «куполом», а позу с отведенными назад плечами — «головой кобры». Слова и энергия Розы заставляли Ли забывать, что она находится в ничем не примечательном пригородном коттедже на Лонг-Айленд. Она сходила с поезда и пешком шагала к дому Розы каждое утро, прихватив с собой стаканчик растворимого кофе и анисовый тост, после чего переносилась в иной мир. Роза заставляла Ли учить сутры — так тщательно, что временами медицинский колледж казался сущим раем. Иногда они ссорились. Роза требовала многого, она бывала зла на язык и скупа на похвалу. Но все-таки…

Ли испытывает огромное уважение к опыту, которым обладают многие знакомые преподаватели, но иногда ей кажется, что по сравнению с уроками Розы их переполненные студии и семинары все равно что снятое молоко по сравнению с густыми сливками.

Поначалу Алан отнесся к йоге скептически. Он предпочитал тренажерный зал. Конечно, он никогда никому не признается, что увлекся йогой в первую очередь из-за мула-бандхи, столь часто обсуждаемого маленького «замкá», который контролирует течение энергии между верхней и нижней частями тела — и в итоге между небом и землей. Алан, разумеется, был не первым, кто обнаружил, что, в совершенстве овладев умением поднимать изнутри тазовую область, можно управлять огромным количеством энергетических потоков в собственном теле. Плюсов, несомненно, оказалось больше, чем минусов. Да уж.

Ли не жаловалась. Ей никогда не хотелось прибегать к противозачаточным средствам. Когда Алан научился регулировать свои бандхи, уже не нужно было беспокоиться о таблетках и презервативах. До появления близнецов, до того как студия начала отнимать столько времени, до того как неограниченный запас свободного времени закончился, Ли не отказывалась провести час, два и даже три за исследованием границ мужского самоконтроля.

В прошлом, когда все в их жизни вроде бы шло хорошо, самовлюбленность Алана не сильно уж беспокоила Ли. «Посмотри-ка, — говорил он в постели. — Ты погляди, Ли». И она охотно повиновалась. Мулабандха, крошка. Они ощущали связь, и Ли не сомневалась, что Алан принадлежит ей, а она — ему. Речь не шла о «ней» или о «нем» по отдельности — только о «них» как о едином целом.

Но теперь некоторые привычки и замашки Алана вызывают у Ли иное чувство. Когда по вечерам он заглядывает домой, она понимает, что речь уже не о них обоих, а только об Алане, который вечно нуждается в похвалах. В качестве зрителя подойдет любой незнакомец.

Ли размышляет над этим, пока они занимаются любовью, — скверный признак, если голова у нее занята подобными мыслями.

— Посмотри, — говорит Алан, отстраняясь. — На счет «десять». Следи за мной.

Впрочем, если хорошенько подумать, все это вопрос самооценки.

Через несколько минут она возвращается в постель, а Алан проверяет входящие на мобильнике. Ли ненавидит его телефон. Алан, кажется, даже не сознает, что половину времени, общаясь с женой, он одновременно играет с мобильником — отправляет сообщения, проверяет почту и так далее. Из-за этого в разговоре возникают паузы, которые муж заполняет бессмысленными «угу» и «да-да» — и тогда Ли, даже не глядя на Алана, понимает, что он снова пялится в экран.

— Ты заметил, что мальчики изменились? — спрашивает она.

— Да-да… не знаю. Как именно?

— Можешь отложить на минутку телефон, Алан? По крайней мере когда мы говорим о детях.

— По-моему, ты меня недооцениваешь. Думаешь, я не могу делать две вещи одновременно?

— Я просто попросила ненадолго убрать телефон, только и всего.

Алан драматически вздыхает и кладет мобильник на столик у кровати.

— Довольна?

Телефон звонит. Должно быть, сообщение.

— Так ты заметил? — повторяет Ли.

— Что заметил?

— Что мальчики изменились.

— Они растут. То есть не знаю, что именно я должен заметить. Они подросли. В наше время половое созревание наступает раньше, но мальчишкам всего восемь…

— Я имею в виду характер. Они меньше ссорятся. Поначалу я решила, что Майкл стал менее агрессивным, но и Маркус тоже изменился. Как будто они наконец пришли к компромиссу, нашли золотую середину. И это случилось, когда они начали заниматься йогой.

Алан закидывает руки за голову и прислоняется к изголовью.

— Дети должны меняться, когда растут. Я не верю, что йога якобы творит чудеса. Если она для них полезна — прекрасно, но зачем притворяться, что она способна полностью изменить характер? Я пытаюсь научить Маркуса той песне, которую написал для гавайской гитары, но… ничего. Ему неинтересно.

— По-моему, мы недооценили Баррет. Если она способна справиться с близнецами, то, видимо, у девочки есть настоящий потенциал. — Ли кладет голову на мускулистый живот мужа. — Я снова побеседовала кое с кем в школе — может быть, они не откажутся от занятий йогой. Для детей, а также для учителей. В таком случае Баррет будет моей помощницей.

— Баррет? Я бы не спешил впутывать ее в наши дела. Ты вот-вот подпишешь эксклюзивный контракт. Неужели ты намерена сразу его нарушить? Жанетта и Фрэнк обязательно узнают.

Ли понимает, что нужно разрешить проблему мягко. Меньше всего она хочет расстраивать Алана.

— Знаю, — говорит она. — Но может быть, оценим этот договор критически? До сих пор мы безоговорочно соглашались на все, что нам предлагали.

— Ты шутишь, Ли? Ты же знаешь, сколько они готовы платить.

— Да, но им понравилась моя метода, они в нас нуждаются. Значит, мы вольны выдвигать условия.

Алан скатывается с постели.

— О Господи, Ли. Только не говори, что я опять виноват. У тебя все козыри, а я полнейшее ничтожество без гроша в кармане. Если хочешь с ними торговаться — пожалуйста. Но если в итоге сделка провалится — не жалуйся, что у нас нет медицинской страховки и денег на колледж…

— Я просто выражаю свое мнение, Алан. Никто ничего не решил.

— А я еще кое-что скажу. Если ты все испортишь, даже не надейся, что я тебя выручу.

— Что?..

— Ты обращаешься со мной, как с наемным жиголо, которому платят за секс!

— Что?!

— Думаешь, мужчины не способны понять, если с ними обращаются как с неодушевленными предметами? Думаешь, мне не больно, когда ты смотришь на меня как на свою собственность?

С одной стороны, Ли страшно оскорблена и даже не знает, что ответить. С другой — она видит боль на лице Алана и начинает сомневаться в собственных ощущениях и мотивах. Все так запутано, что она испытывает облегчение, когда Алан выбегает из дому.

Сибилла Брент переехала из отеля «Мондриан» в коттедж в Лос-Фелисе. Она говорит, что «Мондриан» дорог до неприличия. Стефани сочла это благоприятным знаком. Никогда не угадаешь, кто в киноиндустрии по-настоящему богат, а кто блефует. Только человек, который может позволить себе буквально что угодно, посмеет жаловаться на дороговизну. Если бы Сибиллу действительно устрашили цены, она посетовала бы на плохое обслуживание или просто жила бы в отеле, пока не разорилась.

Итак, коттедж на Маунтин-Ок. Из белого домика в греческом стиле открывается потрясающий вид на город, а сад поддерживают в том же виде, что в тридцатые годы.

— Здесь гораздо уютнее, — говорит Сибилла.

Они сидят в живой беседке и смотрят на сад, где работают трое садовников — подрезают и ровняют. Где-то внизу есть и бассейн, угнездившийся на опасном выступе.

— Роскошный дом, — признает Стефани.

— Да, недурной. Всего две спальни, зато огромные и в разных концах. Андерсон может делать, что ему вздумается. Он, кажется, не возражает, что похож на слугу.

Стефани не знает, как это понимать, но потом решает, что никакой разницы нет. В конце концов, раз Сибилла ей платит, она тоже, теоретически, прислуга.

— Этот дом построили для некоей дамы-продюсера и ее «компаньонки». Кажется, с тех пор его раз десять перестраивали, но все-таки сохранилось ощущение укромного местечка, созданного специально для преуспевающей женщины с мужскими замашками, которая явно не отличалась излишней утонченностью и изысканным вкусом.

Сибилла уж точно не имеет в виду себя. На ней легкое светло-серое платье, которое идеально подчеркивает светлые волосы и очаровательно развевается от ветерка. Ткань переливается как вода. Сибилла пьет капуччино из огромной белой чашки. Стефани задумывается: может быть, она назначила встречу в ранний час, чтобы избежать неловкого разговора о спиртном? Трудно понять. И в любом случае нет смысла ломать голову.

Сценарий лежит на столике перед Сибиллой, и рано или поздно о нем придется заговорить. Чем больше проходит времени, тем страшнее. Между страницами торчат маленькие розовые закладки — штук десять. Не угадаешь, хорошо это или плохо, но, во всяком случае, приятно, что Сибилла внимательно прочла сценарий.

Стефани замечает, что хозяйка перехватила ее взгляд.

— Мы немного повздорили с автором.

— А я и не знала. Вы, слава Богу, держали меня в неведении.

— Он довольно самовлюбленный молодой человек. Боюсь, положительные рецензии и слава ударили ему в голову. Он требовал чудовищных денег. Условия, на которых вы с ним договорились, отдают отчаянием, дорогуша. Это слова моего адвоката. Надеюсь, вы не обиделись.

— Он совершенно прав.

— Вы пытались кому-то что-то доказать? Перебить книгу у конкурента? — Сибилла осторожно ставит чашку и смотрит в сторону бассейна, как будто почти не интересуясь ответом Стефани.

— Все гораздо неприятнее. У бывшего любовника.

— А… — Сибилла переставляет с места на место чашку и блюдце с круассаном. Судя по всему, это и есть ее завтрак. — Любовник. Как неожиданно…

Непонятно, иронизирует она или нет.

— Значит, отчасти вы действовали из желания отомстить?

— Боюсь, что так. Ну, или доказать собственную правоту, хотя это дорого мне обошлось.

— Вы как будто просите прощения. Надеюсь, вы не считаете, что обязаны передо мной извиняться. По-моему, вполне очевидно, что я и сама взялась за дело в том числе из мести и желания настоять на своем. И я отнюдь не считаю этот факт унизительным. Унизительно было бы отрицать. Работа в киноиндустрии требует незаурядной мотивации. По-моему, месть — неплохой мотив. Если только в ход не пускают оружие.

— Очень приятно слышать, — говорит Стефани. Она отставила кофе из боязни его расплескать, но теперь, кажется, бояться нечего. Вновь взяв чашку, Стефани с гордостью замечает, что руки у нее не дрожат.

— О Боже. Изумительный кофе.

— Вы ведь знали, что мы справимся, не правда ли? Я притащила нашего автора сюда, чтобы лично с ним увидеться. Разумеется, в присутствии Андерсона и двух адвокатов. Мне хотелось устрашить юное дарование.

— Вы потратили уйму денег.

— Ничего нельзя делать наполовину. И потом, я получила массу удовольствия. Я всегда думала, что мой бывший муж с его деньгами просто тиран, а теперь понимаю, как приятно бывает помахать зеленой бумажкой.

— Рано или поздно вам придется сказать, что вы думаете о сценарии, — намекает Стефани.

— Да. — Сибилла отставляет чашку и блюдце, придвигает к себе сценарий и надевает круглые очки с фиолетовыми стеклами, которые, как и все вокруг, говорят о стиле и богатстве. — Как видите, я сделала несколько пометок. На мой взгляд, персонажи нуждаются в большем развитии. Нужно точнее обозначить их мотивы. А мать героини сделать гламурнее.

— Но в книге она официантка, которая сидит на таблетках.

— Не беспокойтесь насчет книги, — говорит Сибилла. — Я представляю себе эту женщину в духе Катрин Денев. Мы познакомились на благотворительной вечеринке в Париже, и я могу послать ей сценарий. С точки зрения композиции — просто шедевр. Ничего не нужно добавлять. Мы отправили сценарий Кэтрин Бигелоу.

— Правда?

— Не люблю терять время. Перед деньгами, как известно, распахиваются любые двери.

Поскольку Сибилла, кажется, намерена выставить на посмешище бывшего мужа, выведя его в образе отца героини, Стефани с некоторой неохотой заговаривает об этом. Но выбора нет.

— А что вы думаете об отце?

— Вы отлично поработали над образом. Внесем лишь одно изменение. Пусть занимается в очень душном зале. Тогда мы покажем, как с него льется пот. Пригласим кого-нибудь вроде Дэнни Де Вито и окружим его молодыми адонисами — контраст получится поразительный. Первая часть должна закончиться тем, как он теряет сознание прямо на занятии, весь в поту, красный, униженный местными красавицами, которые не обращают на него никакого внимания.

Стефани делает пометки в блокноте, который прихватила с собой. Все замечания Сибиллы вполне разумны. Теперь, когда месть превратилась в высокий мотив, у нее хватает смелости вносить и собственные предложения.

— Может быть, вместо обморока с ним случится небольшой сердечный приступ?

— Хорошая идея. Хотя, возможно, зрители будут ему сочувствовать.

— Нет, если снять как следует. А еще — насчет любовника… давайте назовем его Престон.

Сибилла задумывается.

— Я хотела предложить Кеннета. Малыш Кеннет. Но и Престон мне нравится. Даже очень. По-моему, мы отлично сработались.

— Я тоже так думаю, — говорит Стефани, притом вполне искренне. Она даже не предполагала, что работа доставит ей столько удовольствия.

В течение целой недели Кэтрин пыталась внушить себе, что Ли не бросит старую студию, и не важно, насколько сильны для нее финансовые мотивы. Если вычесть сауны, полотенца и прочие финтифлюшки, «Мир йоги» произвел довольно-таки неприятное впечатление. Ли всегда была склонна к бунтарству. Когда она пришла в студию утром в понедельник и сказала Кэтрин, что хочет поговорить с ней в кабинете, девушка не сомневалась, что Ли передумала и послала людей из «Мира йоги» куда подальше.

— Я решила сказать тебе первой… — говорит Ли.

— Слушаю.

— Я подписала контракт с «Миром йоги».

Кэтрин чувствует странное онемение. Наверное, несмотря на все надежды, она ожидала именно такого исхода. Она смотрит на Ли и молчит.

— Я знаю, ты не одобряешь…

— Не мое дело одобрять или не одобрять, Ли. Вы это ясно выразили.

— Не надо так говорить.

— Разве я не права?

— Если бы я могла решать, то выгнала бы их, как только они ступили на порог. Ты меня знаешь.

— Честно говоря, уже не уверена, что знаю. Это, конечно, не мое дело, но если вы не вправе решать, то тогда кто?.. Это ваша работа. Ваша жизнь, Ли.

— Я не могу принимать решения единолично, Кэт. У меня дети. И Алан.

Алан. Вот оно как. Невозможно представить, чтобы Алан принял решение, подумав о Ли, — да хоть о ком-нибудь, кроме себя любимого.

— Пожалуйста, не надо так смотреть. Алан возвращается домой.

Ли говорит без особой радости, и это, с точки зрения Кэтрин, плюс. Она констатирует факт, как будто речь идет о бизнес-плане. Может быть, так оно и есть.

— И когда он это понял?

— Мы все обдумали, сходили в ресторан, я подписала контракт, а потом… мы решили.

Судя по выражению лица Ли и извиняющемуся тону, несложно понять, как развивались события. Кэтрин хочется сказать: «Пожалуйста, не надо». Алан буквально вынудил жену подписать контракт, в обмен пообещав вернуться домой. Она слышит музыку и выглядывает в зал — там Баррет занимается с одним из стажеров. Узнав от Ли новости, Кэтрин, как никогда, радуется тому, что, невзирая на все ошибки, прошлые и нынешние, она по крайней мере никогда не принимала важных решений, оглядываясь на мужчину.

— Если вы именно этого хотите, Ли, то, наверное, все к лучшему.

— Давай поговорим о тебе, Кэт. Поскольку мы больше не будем пользоваться студией, то, видимо, продадим дом. Мы с Аланом не чувствуем себя здесь настоящими хозяевами.

Внутренний голос советует Кэтрин рассказать Ли о том, что ей известно. В конце концов, это честно. Но меньше всего девушка хочет осложнять собственную жизнь. И потом, на вестников обычно валятся все шишки.

— Наверное, я тоже бы не захотела стать домовладелицей, — соглашается Кэтрин. — С меня вполне достаточно быть съемщиком.

— Я поговорила с риелтором. В двух кварталах отсюда есть помещение, которое идеально подойдет. Его уже давно пытаются сдать, так что, думаю, можно поторговаться. Это неподалеку от пожарной станции. Хотя, возможно, тебе будет неловко…

— С чего бы? Конор больше не работает в Силвер-Лейк. Он где-то в другом районе…

— Где?

— Я не спрашивала.

Кэтрин не вправе винить Конора за то, что он вот так взял и ушел, когда увидел Фила у нее дома. Но кто ему мешал выждать пару дней, а потом позвонить и потребовать объяснений? Впрочем, тоже не идеальный вариант. Кэтрин сама терпеть не может людей, которые все портят, а потом пространно извиняются. Она не умела оправдываться, даже когда знала, что не виновата. Один раз Конору уже разбили сердце. Он всего лишь проявляет осторожность. Кэтрин сама знает, что такое пытаться избежать лишней боли. Иногда в процессе бывает чертовски неприятно.

Кэтрин встает, намереваясь уйти, но ей не хочется покидать кабинет Ли, пока в воздухе висит некоторая недоговоренность. Она поворачивается и произносит:

— Переживать слишком долго я не буду. Обещаю. Я многим вам обязана, Ли. Даже жизнью, если хорошенько подумать. Если вы так решили — надеюсь, все получится наилучшим образом.

Она заглядывает в зал, где Баррет со стажером по очереди делают кувырки. На Баррет коротенькая футболка, волосы по-детски собраны в хвостики. Интересно, слышала ли она, что Алан возвращается к Ли. Если да — любопытно, каково ее мнение.

Имани сидит возле бассейна, наблюдая за Гленом, который плавает кругами. На нем облегающие зеленые плавки — одновременно сексуальные и нелепые. Она накупила ему самых разных купальных костюмов и намекнула, что он может плавать даже нагишом, но Глен привык к узким плавкам с тех самых пор, когда занимался плаванием в Дартмуте, и не собирается от них отказываться. Несомненно, они напоминают Глену о минувшей спортивной славе и заставляют двигаться активнее.

Если бы Имани могла создать по собственному желанию идеального мужчину, он никак и ни в чем не походил бы на ее мужа. С чего начать? Например, с возраста.

Глену сорок три — он на шестнадцать лет старше жены. Она никогда не придавала особого значения возрасту своих возлюбленных — должно быть, потому, что большинство бойфрендов Имани были ее ровесниками. Имани с отвращением думала о женщинах, которые спят с мужчинами намного старше себя. Это все равно что расхаживать с плакатом «У меня нереализованная любовь к отцу».

Рост. Шесть футов три дюйма. С точки зрения Имани, Глен долговязый — почти на фут выше жены. Он буквально нависает над ней, когда они вместе позируют фотографам. Имани знает, что высокий рост символизирует сексуальность, мужественность, силу — а также, откровенно говоря, предполагает наличие большого члена, — но ее всегда тянуло к менее рослым мужчинам, с крепко сбитыми телами и аппетитными упругими ягодицами. Средний рост удобен еще и потому, что можно целовать возлюбленного, не прося его предварительно нагнуться. В паре с невысоким мужчиной они лучше смотрелись бы с эстетической точки зрения. Почти что классический идеал.

Вес. Глен по всем стандартам тощ. Не то чтобы Имани предпочитала упитанных, но мужчина, который способен сожрать что угодно и когда угодно, не набрав ни фунта, внушает раздражение. Рядом с ним кажешься толще. Именно поэтому фон Штернберг в «Голубом ангеле» окружил Марлен Дитрих толстушками.

Профессия. Честное слово, Имани никогда не собиралась замуж за актера. Она знает, что это за публика. Если мужчина преуспевает меньше — роман обречен с самого начала, а если ему повезло больше — доверию конец, а вслед за ним и отношениям, хотя и по иным причинам. Но выйти за хирурга?.. Имани обычно предпочитала встречаться с теми, кто, с ее точки зрения, уступал ей по части ума. Лучше оставлять последнее слово за собой.

Раса. Пусть даже чернокожие мужчины в общем и целом — сущие занозы, которые вечно ищут повода для ссоры и патологически не склонны давать обязательства, Имани вынуждена признать, что неизменно таяла под взглядом больших карих глаз родного брата. В чернокожих есть нечто теплое, искреннее, страстное — ощущение единства, совместного огромного опыта, и не важно, насколько разнится прошлое. Рядом с Гленом, выходцем из Огайо, Имани чувствует себя совсем иначе.

Что еще? Глен не смотрит телевизор, не считая финальных спортивных матчей. И ему нравится Джимми Баффет (тьфу!).

Почему они счастливы в браке? Их отношения абсолютно нелепы с точки зрения общей гармонии, но тем не менее Имани и Глен живут в мире. Она просто и незатейливо обожает мужа; быть с ним — значит, сознавать, что все в ее жизни устроено правильно. Едва ли не впервые за много лет.

Он подплывает к бортику и начинает подскакивать, затем медленно вылезает. Высокое, худое, красивое тело. Вода с него течет на керамические плитки. Глен становится за креслом Имани.

— Не подходи слишком близко, — предупреждает та.

В ответ он наклоняется, касается ее груди и целует жену в макушку.

— Слишком близко? — уточняет он.

— Вот так в самый раз.

— Да уж. — Глен гладит руку Имани. — Какие у тебя мускулы…

— Чатаранга, малыш.

— Может быть, я тоже займусь.

— Да, да, особенно с твоим расписанием. И потом ты наверняка будешь чувствовать себя как рыба в воде и запросто делать все, что у меня не получается. В конце концов я начну завидовать. И вдобавок тебе понадобится нестандартно длинный коврик.

— А ты не пустишь меня к себе? — Глен наклоняется и шепчет ей на ухо что-то о прошлой ночи.

Имани вздыхает и отвечает:

— Да. О да.

Она не вполне расслышала, о чем речь, зато тон весьма красноречив. Прошлая ночь действительно прошла фантастически. Еще одна вещь, которая восхищает Имани. Они женаты уже почти четыре года, и, хотя им далеко до серебряной свадьбы, которую отпраздновали родители Имани, это довольно долгий срок по сравнению с ее прошлыми романами. Она по-прежнему удивляется тому, что их любовь способна пережить период упадка, похожий на скучный финал длинного фильма, а затем расцвести новым цветом, пылко, страстно, удивительно, как будто они занимаются любовью впервые и еще не вполне раскрыли тайны друг друга. Имани готова поверить, что долгий перерыв после выкидыша некоторым образом послужил во благо. Прошлой ночью секс был прекрасен, как никогда, но Имани не боится очередного охлаждения. Она относится к мужу с любовью и нежностью, и эти чувства будут питать брак, пока не вернется страсть.

Может быть, нужно приохотить Глена к йоге. На занятиях весело, но главное удовольствие приносит ощущение внутренней открытости, столь же притягательное, как и сознание собственной гибкости. Позы, которые некогда казались ей такими нелепыми, теперь начинают обретать смысл.

— Как тебе сценарий? — спрашивает муж.

Имани знает, что Глен прочел сценарий на прошлой неделе, когда она оставила папку на столе в гостиной. Он читает с жадностью. Хотя Глен совершенно не интересуется поп-культурой и почти не смотрит кино, он прирожденный сценарист, который чутьем определяет проблемные места в сюжете и диалогах. Это свойство неизменно удивляет Имани. Но Глен не станет выражать свое мнение, предварительно не спросив у жены. Он не из тех, кто во всем соглашается с женщиной, лишь бы не спорить, — если Глен не хочет противоречить, то промолчит.

— Лучше, чем я ожидала, — отвечает Имани. — Я думала, будет жуткая каша, где уйма персонажей и никакого внутреннего напряжения, но сценарий довольно интересный. И занятный. А я и не подозревала, что у нее такое хорошее чувство юмора.

— Это та самая женщина, которая занимается йогой?

— Да. Итак, твоя очередь. Я знаю, ты прочел сценарий.

— И не мог оторваться, — говорит Глен. — Было смешно. Такое ощущение, что персонажи почти все время врут. Думаю, актерам будет интересно играть.

Откуда он знает? Имани не сомневается, что Глен ни разу в жизни не соврал — и актером тоже не был.

— Тебе бы работать продюсером, — замечает она.

— Слишком большая ответственность. Лучше уж я буду делать операции на сердце.

— Я слегка сомневаюсь насчет главной роли. Чернокожая актриса, которая играет певицу из ночного клуба… По-моему, банально — тебе так не кажется?

Глен набрасывает на плечи полотенце, садится в ногах у жены и начинает массировать ей ступни.

— А я думал, ты будешь играть подружку.

— Я слышала другое.

— Не сомневаюсь, что можно договориться.

Во время их разговора появляется Бекки Антрим. Она садится напротив Глена и подшучивает по поводу его плавок. Бекки откровенно флиртует, но именно потому, что Глен ее совершенно не привлекает. Этот флирт совершенно безопасен: Бекки хочет польстить не Глену, а Имани, одобрить ее вкус в отношении мужчин. Сама Бекки, разумеется, влюбляется в смазливых и испорченных парней, у которых на лбу написано «донжуан». Имани надеется как-нибудь поговорить с подругой по душам — после очередного занятия, когда Бекки размякнет и слегка ослабит защиту. У Глена есть однокурсник по колледжу, который год назад расстался с женой. На взгляд Имани, он отлично подойдет Бекки. Тридцать два года, невысокий, чернокожий, красивый, но не смазливый, отлично играет на саксофоне и выступает в джазовом квартете. В довершение всего — ярый поклонник йоги. Иными словами, именно тот мужчина, которого Имани назвала бы идеальным… в прошлом, когда ни черта не понимала.

— Куда вы сегодня собираетесь? — спрашивает Глен.

— Твоя жена везет меня в Силвер-Лейк, — отвечает Бекки. — К какому-то преподавателю, о котором она до сих пор молчала. После всего, что я для нее сделала. Непременно приходи на занятия, Глен. Там много красивых попок в облегающих трико.

— Я думаю только об одной.

— Я польщена. Но ради Бога, не говори таких вещей в присутствии жены.

Ли знает, что рано или поздно придется позвонить матери и сказать, что Алан возвращается и что ситуация, кажется, наладилась. Она все откладывала, но теперь в доме тихо — дети в гостях у друзей, Алан репетирует в студии, поскольку ему предстоит играть вечером. Ли решает позвонить.

К телефону подходит Боб. У отчима Ли есть привычка постоянно откашливаться во время разговора. Должно быть, у него хронические проблемы с горлом — результат многолетней склонности к спиртному, — но Ли кажется, что он намеренно перемежает речь неприятными паузами, вынуждая собеседника дожидаться окончания каждой фразы.

— Кхе-кхе, Ли. Приятно тебя слышать. Твоя, кхе-кхе, мать говорит, что ты разводишься.

Элен вышла за Боба, когда Ли поступила в колледж, поэтому их отношения трудно назвать близкими. Боб интересуется жизнью падчерицы лишь в той мере, которая позволяет высказывать критику. Он всегда перевирает факты и никогда ничего не помнит.

— Нет, Боб. Алан просто хотел побыть один, чтобы закончить работу.

— Ну, всем нам это иногда нужно, если только, кхе-кхе, он действительно работал.

— Да, Боб, он действительно работал.

— Очень рад слышать, девочка, — отвечает Боб самым любезным тоном, как будто произносит тост за праздничным столом. Именно таким голосом он говорит, когда расчувствуется. Потом отчим откашливается и добавляет: — Главное — надейся и верь.

— Элен дома?

— Сейчас позову. Приезжай, кхе-кхе, в гости. Нам нужна кое-какая, кхе-кхе, помощь в том, что затеяла твоя мамаша…

Боб громко и неласково зовет жену. Хотя Элен утверждает, что Боб очень мягок, обычно он с ней откровенно груб.

— Это твоя дочь! Говорят тебе, звонит Ли! Не слышишь, что ли? А мне откуда знать? Что-то такое с ее мужем.

— Ли, детка, как дела?

— Прекрасно, мама. Я просто решила узнать, как ты поживаешь.

— Ты, конечно, не поверишь, но все очень, очень хорошо. Мы начали ремонт, и работа идет полным ходом. Я немного прибралась, купила постельное белье и все такое. Старую игровую в подвале превратили в общую спальню. По-моему, отличная идея. Я там уже давным-давно не бывала, из-за запаха и все такое, но получилось очень уютно. На пол положим много-много матрацев. Мы купили их в одном старом мотеле, который закрылся.

— Так.

— Ради Бога, не говори таким тоном, Ли. На прошлой неделе мы вывели плесень и заделали течь, а Боб продезинфицировал матрацы. Чем больше людей мы сможем уложить, тем больше денег соберем, чтобы отремонтировать гостевые комнаты наверху. Лоренс и его друг привели в порядок полы в сарае. Выглядит просто потрясающе, детка, как будто работали профессионалы. Ты бы мной гордилась. Настоящий духовный приют.

— Я рада, что у тебя все налаживается, мама. — У Ли скверное предчувствие. В голосе матери звучит боль и гнев — верные предвестники беды.

— Ты, конечно, кривишь душой, но я действительно нашла отличное хобби. И не пугайся, милая. Я стараюсь лишь затем, чтобы скопить немного денег для внуков. Все это ради тебя.

— Знаю, ма.

— Лоренс и Кори уже провели два мастер-класса в сарае.

Насколько известно Ли, там нет ни изоляции, ни отопления.

— Прекрасно, мама. И что это за мастер-классы?

— Я не спрашивала, детка. Лоренс очень расстраивается, если я начинаю настаивать. Но не сомневаюсь — он отличный преподаватель. Оба раза приходила целая толпа.

— А ты не пошла?

— Нет, это только для мужчин. В любом случае мы с Бобом теперь ложимся спать не раньше одиннадцати. Но хватит о моих успехах, расскажи лучше о себе. У тебя все хорошо? Ты же знаешь, как я волнуюсь.

— Я в порядке, ма. Все гораздо лучше, чем было.

— Я знала, что жизнь наладится, детка. Я так тебя люблю, ты даже не представляешь. Я верю, что ты справишься с трудностями.

— Знаю, ма.

— Ничего ты не знаешь, ну да ладно. Я сказала Бобу: слава Богу, Алан ушел. Он не достоин тебя, вы никогда не подходили друг другу, и никто не может понять, что ты в нем нашла, кроме красивой внешности.

— Ма, пойми, что…

— Только не начинай спорить. Я просто хочу сказать: все мы знаем, что ты вышла замуж, потому что переживала нелегкие времена, и я страшно волновалась. Твоя сестра рыдала несколько часов, когда узнала, что ты выходишь за Алана. Она твердила, что он неудачник, но потом смирилась. Ты совершенно не уронила себя в наших глазах. Твоя сестра не пришла на свадьбу только потому, что у нее была высокая температура.

— Ма, я хотела сказать, что Алан возвращается.

В трубке воцаряется продолжительное молчание. Ли слышит, как мать пересказывает ее слова Бобу.

— Что-что он делает?! — орет тот. — Ну и какая мне разница?

Наконец мать, видимо, собирается с силами.

— Ты знаешь, что я всегда тебя поддержу, детка. Если ты делаешь это ради детей, тобой можно только восхищаться. Именно так я и объяснила Бобу.

Кэтрин снимает замок с велосипеда, который стоит на дорожке перед домом, и выезжает на улицу. Тихий, сонный воскресный вечер; девушка решила проветриться, купить булочек, выпить кофе… что угодно, лишь бы выйти из дома. Большую часть дня она провела в маленькой спальне, где стоит швейная машинка и лежат ткани. Кэтрин шьет платье для Ли. Это один из самых замысловатых нарядов, какой она когда-либо придумывала, не говоря уже о том, чтобы сшить, и чем дольше Кэтрин работает, тем сильнее волнение. Платье — черно-бело-серебристое, в стиле геометрических силуэтов Уильяма Темпеста, в которые девушка влюбилась, когда увидела их в «Вог». Шитье требует применения всех навыков, какие только есть у Кэтрин, а заодно пришлось освоить и кое-что новенькое. Если она не испортит платье на последнем этапе, получится нечто потрясающее. Корсаж на «косточках». Кто мог бы подумать, что она способна смастерить такую штуку?

Любовь Кэтрин к своему творению переходит все границы — как будто перед ней живое существо. Будет нелегко с ним расстаться.

С другой стороны, это отражение ее привязанности к Ли. Сидя за работой, Кэтрин представляет наставницу в новом платье и понимает, что для себя она такое бы не сшила — не хватило бы терпения. Она предложит подарок в знак мира. А может быть — на прощание, с пожеланием удачи.

Погода теплая, на улицах тихо и безлюдно. Кэтрин нравится кататься на велосипеде воскресными вечерами, когда вокруг спокойно и весь район как будто принадлежит ей. Ветерок ласкает кожу и треплет волосы, и девушка способна притвориться, что жалеть не о чем.

На улице так замечательно, что на мгновение Кэтрин охватывает желание пропустить занятие и кататься допоздна — может быть, даже съездить в Гриффит-парк. Но Ли сказала, что собирается сделать какое-то важное объявление, — речь почти наверняка пойдет о закрытии студии. Кэтрин пережила вместе со студией немало взлетов и падений, а потому должна присутствовать и на сей раз. Миновал очередной жизненный этап…

Она изо всех сил внушает себе, что для Ли это отличный шанс, невзирая ни на что. Больше денег, больше престижа, больше возможностей преподавать, не заботясь о финансовых вопросах. Но Кэтрин не может избавиться от ощущения, что Ли скорее всего не связалась бы с «Миром йоги», если бы не хотела порадовать Алана, вернуть его домой. Она поступила самым естественным образом, и Кэтрин не будет лезть в чужие дела… Но стала бы Ли мириться с Аланом, если бы знала все подробности?

Уже несколько недель Кэтрин борется с собой — не рассказать ли наставнице обо всем? Они ведь подруги. Но затем девушка вспоминает о своем решении сосредоточиться на собственных проблемах. Пусть Ли и Алан разбираются сами.

Она едет к студии и оставляет велосипед у забора, под окном кабинета. В дверях появляется Алан — на нем дорогие серые шорты для йоги и майка. Интересно, почему мужчина с таким красивым телом, прекрасными волосами и точеным лицом вызывает у нее физическое отвращение? У Кэтрин много изъянов, но, нужно признать, ее никогда не влекло к женатым. Ну, не считая того злополучного романа, который продлился полгода. Но она ведь не знала, что парень женат, и бросила его, как только выяснила правду.

— Прекрасный день, — говорит Алан. — Ты на занятия?

— Да, — отвечает Кэтрин.

— Ли будет приятно. Она немного волнуется и все такое. А я буду играть.

Кэтрин молчит. В голосе Алана слышится странная нотка, как будто он подталкивает собеседницу к следующей реплике, хочет продолжения разговора. Нет уж, спасибо.

— Ли сказала, что ты не в восторге от нашего решения.

Кэтрин пожимает плечами:

— Это не мое дело, Алан.

— А мне кажется, что ты уже давно влезла в наши дела. Возможно, я все-таки позову адвоката и попрошу его повнимательнее проверить баланс.

— Уж скорей бы, — отзывается Кэтрин. — Проверьте и успокойтесь раз и навсегда.

— Я бы пригласил его раньше, но это недешево стоит.

— Насколько я знаю, Ли вскоре будет зарабатывать достаточно, чтобы покрыть уйму дополнительных расходов.

— Ли не единственная в нашей семье, кто зарабатывает деньги, Кэтрин… — Алан слегка наклоняется, так что длинные волосы падают ему на лицо. Прическа, дорогая одежда и прочие признаки тщеславия плохо сочетаются с гневом и мелочностью. — Пойми меня правильно. Жаль, что ты потеряешь массажный кабинет, но тебе наверняка удастся найти другое место. Главное — не болтай о способах оплаты…

Когда Кэтрин только начинала работать в студии, то вместо арендной платы делала массаж Ли и Алану. Это предложила Ли. Хотя Алан и возражал, он извлек из сеансов больше пользы, чем Ли. Кэтрин не раз приходилось отклонять недвусмысленные предложения. В конце концов она взяла кредит, чтобы заплатить за аренду и больше не принимать Алана. Непристойными просьбами ее не удивишь — «ох, пожалей меня, помоги расслабиться, мне так плохо». Кэтрин уже давно наскучили сальности, и она умеет ладить с подобными клиентами, обращая ситуацию в шутку. Но самым отвратительным в поведении Алана было то, что, с его точки зрения, девушка была обязана ему интимом.

— Мне ничего не платят, — отвечает Кэтрин. — А вы не знали? Я делаю массаж бесплатно. Если только меня не тошнит от конкретного клиента.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — спрашивает Алан. — По-моему, тебе совсем не нравятся мужчины. Подумай об этом на досуге. Ты влюблена в Ли.

— Ну что ж, — отвечает Кэтрин, вскидывая сумку на плечо. — Должен же кто-то ее любить.

Алан заходит в студию и немедленно мчится обратно, как капризный ребенок.

— И больше не оставляй здесь свой велосипед! Он загромождает двор. Сегодня могут приехать из «Мира йоги», и я не хочу, чтобы двор напоминал помойку.

Если бы Кэтрин назло оставила велосипед на месте, Алан бы заткнулся — в том числе из страха, что она пожалуется Ли. Но привычка никому не быть обязанной берет верх. Кэтрин снимает замок, садится боком, выкатывает на тротуар и пристегивает велосипед к фонарному столбу, пропустив цепь через оба колеса, — теперь его не видно из окна студии. «Ты доволен, Алан?» Девушка похлопывает ладонью по седлу.

— Будь умницей и никуда не уходи, я скоро вернусь.

Ли настолько взволнованна и обеспокоена разговором с матерью, что приезжает в студию на десять минут позже, чем планировала. Она видит в зале толпу и слышит, как Алан играет, «разогревая» собравшихся. Он утверждает, что не любит фисгармонию — она идеальна для того, чтобы играть на занятиях, но звучание у нее не слишком разнообразно, — тем не менее, начиная играть, Алан как будто погружается в транс. Прислушиваясь к загадочным, монотонным звукам инструмента, ученики углубляются в свой внутренний мир.

Красота музыки успокаивает Ли. Она не утверждает, что Алан идеален — она тоже не совершенство, — но мать напрасно ему не доверяет, когда он того заслуживает. Талант у Алана несомненный.

— Ли, — зовет из-за прилавка Тина, — я знаю, что у вас занятие, но не подойдете ли на минутку?

Неподалеку стоит Брайан. Ли готова поклясться, что он флиртует с Тиной. «Пожалуйста, Тина, только не влюбляйся. У него замашки эксгибициониста, и вдобавок он лет на двадцать старше».

— Привет, Ли, — говорит Брайан. — А у вас сегодня целая толпа. Наверное, вы рады.

— Воскресенья всегда непредсказуемы, — отвечает она. — Хорошо, что вы здесь.

— Я пытаюсь ходить регулярно, три раза в неделю, чтобы не терять контакт со своей духовной стороной. Особенно когда есть живая музыка. Я по-настоящему раскрываюсь…

«Главное, не перестарайся».

— Это прекрасно. О чем ты хотела поговорить, Тина?

— Брайан недоволен ассортиментом… может быть, вы сами объясните?

Людей, которые абсолютно довольны ассортиментом, можно пересчитать по пальцам. Если бы Тина продавала жвачку и шоколад, было бы гораздо проще.

— Ничего серьезного, — говорит Брайан, — но я заметил, что вы, Ли, не продаете никаких товаров для мужчин. Костюмы, тренажеры Кегеля, кольца, сумки… это все для женщин.

Ли ненавидит подобные разговоры. Брайан действительно чувствует себя обделенным или нарывается на ссору? Хотя утомительная возня с товарами закончится, как только студия закроется, Ли вдруг ощущает приступ грусти.

— Вам нужно что-то конкретное?

— Ну, если вы продаете женское белье и спортивные лифчики, то почему бы не продавать и «раковины»[9]?

— Понятно.

— Иначе это смахивает на шовинизм. Нам, мужчинам, и так нелегко, потому что женщин в студии намного больше.

О Господи. А ведь казалось, что Брайан ходит на занятия именно потому, что здесь его окружают женщины. Неужели он страдает от недостатка внимания? «Я знаю одну студию в Коннектикуте, которая, возможно, вас заинтересует, — думает Ли. — Что-то мне подсказывает, что там вас окружат заботой. И специальной одежды не потребуется… обычной, впрочем, тоже».

— Мужчины, которые занимаются йогой, — тяжкий крест для многих школ, — продолжает Брайан. — Нам требуется много смелости, Ли, чтобы прийти на занятия. Мы хотим чувствовать себя защищенными.

— О Господи, — говорит Тина. — Я ведь никого не хотела обидеть, клянусь. Честное слово, Брайан, никто здесь не ставит под сомнение вашу мужественность.

Трудно спорить, когда доказательство постоянно перед глазами. Ли испытывает сильное желание сказать Брайану, что если он действительно готов надеть нижнее белье, то она сама охотно подарит ему комплект.

— Дело в том, — замечает она, — что сегодня я собираюсь сделать важное объявление. Боюсь, в следующем месяце предстоят серьезные перемены. А потому вряд ли стоит делать заказы…

Худенькое личико Тины морщится.

— Вы закрываете студию?

— Боюсь, что так. Мне очень жаль. Я собиралась рассказать тебе до того, как объявлять остальным, но немного задержалась…

Ну вот, Тина уже расплакалась, поэтому нет смысла продолжать. Брайан, пользуясь возможностью, крепко обнимает девушку, гладит по голове, говорит, что все хорошо, и сердито смотрит на Ли.

Пора начинать.

В середине занятия Кэтрин чувствует, что звуки фисгармонии и пение ее гипнотизируют. Это подлинное признание таланта: она терпеть не может Алана, но по-прежнему любит его музыку. Вибрирующие ноты как будто проникают в глубь тела, негромкое гудение задней стенки инструмента, по которой Алан постукивает левой рукой, помогает проделывать дыхательные упражнения. Сейчас Ли и Алан действуют заодно, так гармонично, как Кэтрин еще не доводилось видеть. Вряд ли они заранее договорились — у них получилось естественным образом. Наверное, это хороший признак. Никогда не угадаешь, как живут люди за закрытыми дверьми. Если они действительно ощущают внутреннюю общность, то за Ли можно лишь порадоваться.

Все мужчины изменяют. Такой эгоист, как Алан, несомненно, способен изменить жене, не испытывая никаких чувств к любовнице. Он вернется к Ли, и бедной Баррет придется зализывать раны. Некоторые вещи лучше оставлять невысказанными. Если бы мужья и жены признавались друг другу во всех неблагоразумных поступках, разводов было бы еще больше.

Кэтрин обводит глазами зал. Все как будто танцуют, слушая наставления Ли и музыку Алана. Низкие наклоны, мощные растяжки, восхитительная тишина, тридцать человек дышат в унисон, и благодаря этому возникает волшебная атмосфера единства — такого могучего, что его невозможно разрушить.

Грустно будет потерять все это. Есть много других студий, но подобное ощущение найти гораздо труднее. Грациэла и Стефани тоже в зале, и Имани наконец вернулась, на сей раз с Бекки Антрим на буксире. Поначалу слышатся восхищенные охи и ахи, негромкое перешептывание, но наконец ученики успокаиваются.

В конце занятия Ли медленно выводит их из глубокой медитативной савасаны и просит сесть, сложив руки на коленях. Кэтрин знает, что сейчас будет, и ощущает легкую тревогу. Мосты сожжены, и обратного пути нет.

— Как вы знаете, — говорит Ли, — на занятиях мы часто говорим, что надо избавиться от напряжения, от лишних ожиданий, от страха. Нельзя продвинуться в изучении йоги, пока вы боитесь упасть, потерять равновесие, показаться смешным или не справиться с упражнением. Вспомните, как вы впервые сделали стойку на голове. Вспомните прилив веры, который заставил вас наконец оторвать ноги от пола и понять, что вы стоите, хотя и вниз головой. Но как вы знаете, физические упражнения лишь средство добиться глубинных изменений в жизни. Я достигла того этапа, когда нужно отказаться от некоторых любимых вещей, чтобы двинуться дальше. В частности, от этой студии. У нас с Аланом появилась возможность преподавать и играть в другом месте, и поэтому через две недели студия закрывается.

Неожиданная тишина застигает Кэтрин врасплох. Она ловит взгляд Ли и пожимает плечами.

— Есть вопросы?

Поднимается одна рука.

— Да, Кэрол?

— На прошлой неделе я оставила здесь солнечные очки. Никто их не находил?

— Какие очки? — уточняет темноволосая женщина, которая обычно дремлет во время савасаны.

— С красной пластмассовой оправой. Дешевые. Но мне они нравятся.

— Мы поищем среди забытых вещей и обязательно найдем, — обещает Ли. — Еще вопросы?

— У меня абонемент на десять занятий, и я не успею их истратить, — говорит Роджер. — Как быть?

— С теми, у кого останутся лишние занятия, мы позанимаемся индивидуально, — отвечает Ли. Кэтрин знает, что это предложил Алан. — Что еще? Шарон?

— Наверное, вы будете распродавать коврики и всякое снаряжение, чтобы освободить студию. Будут ли скидки для учеников?

— Поговорите с Тиной на следующей неделе. Мы постараемся что-нибудь придумать.

Ученики начинают сворачивать коврики, и Кэтрин понимает по глазам Ли, что та чувствует себя немного глупо. Девушка замечает несколько опечаленных лиц, а потом Андреа, которая посещает студию уже не первый год, поднимает руку.

— Да, Андреа?

Она смотрит на Ли, и движение в зале замирает. Все ученики поворачиваются к ней. Андреа кажется слегка растерянной и ошеломленной.

— Вы что-то хотели спросить?

— Что… что нам теперь делать?

— То есть?

— Что нам делать без вас? — спрашивает Андреа.

И тут Тина, рыдая во весь голос, кидается к Брайану в поисках утешения.

После занятия Стефани, Грациэла, Имани и Бекки решают пойти в кафе. Они приглашают и Кэтрин. Ли наверняка бы предпочла, чтобы девушка осталась в студии — она хочет поговорить с ней, обдумать то, что случилось в конце занятия, — но Кэтрин сегодня тянет к подругам. Они чувствуют себя покинутыми и должны крепче держаться друг за друга. К тому же Кэтрин много лет была большой поклонницей Бекки Антрим. Она ни за что не упустит возможность посидеть рядом с ней за кофе.

Погода по-прежнему прекрасная, и по пути Кэтрин замечает, что люди останавливаются, оборачиваются, показывают пальцем и достают мобильники, чтобы сфотографировать Бекки. Каково это — всегда быть на виду, жить буквально под микроскопом? Точнее, почему некоторые стремятся к такой жизни? Но Бекки, кажется, смирилась с чужим любопытством. Она шагает с таким равнодушным и надменным видом, что привлекает еще больше внимания.

В кафе они садятся за столиком на улице.

— Я не думала, что Ли согласится, — говорит Стефани. — Ты давно об этом узнала, Кэт?

— Мне сказали несколько дней назад. Она уже подписала контракт.

— Я просто поражена тем, какой она отличный учитель, — говорит Бекки. — Я обошла все городские студии, и если я говорю, что Ли хороший преподаватель, значит, так оно и есть.

— До сих пор не понимаю, отчего она не может работать в двух местах, — замечает Грациэла.

— «Мир йоги» хочет эксклюзивный контракт, — объясняет Кэтрин. — Таким образом, Ли станет дороже. И с Аланом тоже заключили договор — он будет играть во время занятий.

— Он очень милый, — говорит Имани.

Кэтрин предпочитает промолчать.

— Я всегда считала, — вмешивается Стефани, — что, как только контракт подписан, обратной дороги нет. На самом деле, чтобы расторгнуть сделку, нужен всего лишь хороший юрист. У нашего продюсера есть адвокаты, способные сделать что угодно. В том числе аннулировать любой контракт.

Бекки попивает кофе из большой чашки с двойной порцией молока. Расплескав немного на футболку, она вытирается салфеткой. Удивительно, что можно быть такой шикарной и знаменитой и в то же время совершенно безыскусной и простой.

— У одной моей подруги, — говорит Бекки, — была маленькая студия в Санта-Монике. Уйма учеников, зал всегда битком набит. Камминг когда-то нас познакомил. «Мир йоги» предложил ей аппетитный контракт и заставил закрыть студию, а через несколько месяцев они заявили, что она нарушила условия договора. Сущая мелочь, может быть, насчет проклятых бутылок с водой. Пришлось пересматривать контракт, и в итоге бедняжке пришлось согласиться на половину изначальной суммы. Эта тактика началась в Денвере и распространилась повсюду. Видимо, сюда еще не дошли слухи.

— Какая подлость! — восклицает Стефани.

— Ли виделась с владельцами? Жанетта (именно Жанетта!) и Фрэнк. Говорят, они чертовски странные.

Хотя Ли не называла Кэтрин никаких цифр, девушка не сомневается, что сумма чертовски велика. И вдобавок — контракт с Аланом. Не исключено, что соблазнительное предложение на самом деле — обман, ловушка, и именно Алан втравил в это Ли. Он буквально шантажировал жену.

Кэтрин ощущает новый прилив гнева, но на сей раз злится не на Алана, не на «Мир йоги», а исключительно на себя. О том, что ей известно, надо уже давным-давно рассказать Ли. Кэтрин допивает кофе и встает. Хватит ошибок. По крайней мере она передаст Ли только что услышанное.

— Я должна вернуться в студию, — говорит Кэтрин и поспешно выходит. Она старается не бежать, но не может удержаться и почти рысит.

Ли еще в зале — прибирается и разговаривает с Аланом. Хорошо бы поговорить с ней наедине. Кэтрин открывает дверь.

— Ты так быстро ушла, — говорит Ли. — А я хотела спросить, как, по-твоему, все прошло.

— Нормально. То есть все в шоке, конечно, но… Послушайте, Ли, я только что разговаривала с Грациэлой, Стефани и… и Бекки Антрим кое-что сказала насчет «Мира йоги»… Вы не уделите мне минутку?

— Конечно.

Алан перестает расставлять блоки и оборачивается.

— Обращайся к нам обоим, — замечает он. — Ты упорно забываешь, что это и меня касается.

Впоследствии, вспоминая эту минуту, Кэтрин признает, что вела себя как ненормальная. Ворвалась почти в истерике и заговорила о странных владельцах «Мира йоги», об их подлых приемах. О том, что у знакомой Стефани есть адвокаты, которые способны расторгнуть сделку с самим Сатаной, если понадобится. Не стоило удивляться, что Алан обвинил девушку во лжи, в том, что она все придумала, лишь бы убедить Ли не закрывать студию, — разумеется, из-за собственного эгоизма.

Алан подходит к жене и обнимает ее за плечи.

— И ты думаешь, мы тебе поверим? — спрашивает он.

Ли молчит. Слов не нужно. Взгляд, который она бросает на Кэтрин, достаточно красноречив. Она обижена. Обижена тем, что девушка пошла на такие крайние меры в надежде, что они передумают. Кэтрин даже в горячке все понимает. Ли и Алан — одна команда, и если Алан изображает главного, то жене придется подыграть. Так всегда бывает. Если бы Кэтрин хоть раз обзавелась серьезными, стабильными отношениями, то, наверное, вела бы себя точно так же.

Она выходит из зала на улицу. Пора научиться принимать вещи, которые ты не в силах контролировать, даже если немыслимо их полюбить. Сейчас она отправится на долгую прогулку, чтобы хорошенько проветриться. А потом, довольная, поедет домой и дошьет платье для Ли.

На полпути к фонарному столбу девушка понимает, что велосипед исчез.

Сидя в кафе за порцией чая со льдом, Грациэла чувствует сильнейшую робость. Ее обескураживает это ощущение. В конце концов, она человек, достойный доверия и уважаемый в своей среде. Ее талант признали. Она победила сотни конкурентов и попала на съемки знаменитого клипа, удостоившись похвалы от самой Бейонсе. Когда эта великая женщина (именно так Грациэла о ней думает) встретилась с девушкой на первой репетиции, то пристально посмотрела, покачала головой и сказала: «Возможно, я ошиблась». У Грациэлы замерло сердце, но Бейонсе тут же рассмеялась и сказала: «Расслабься. Ты такая красавица, что нелегко будет танцевать рядом с тобой».

Даже если Бейонсе заготовила эту шутку заранее, ее слова вселили в Грациэлу уверенность и как будто приблизили к звезде. Она танцевала лучше, чем обычно, желая оправдать доверие, которое ей оказывали окружающие. А потом до Грациэлы дошли слухи — шепот хореографа, — что она, возможно, станет одной из танцовщиц, которые поедут с Бейонсе на гастроли. Новая ступень, недосягаемая высота. Грациэла даже не решается думать об этом.

С чего бы ей чувствовать себя маленькой и ничтожной в присутствии Бекки, Имани и Стефани? Почему у нее в ушах по-прежнему звучит эхо оскорбительных материнских фраз, как только она собирается открыть рот и вступить в разговор? Слишком громкое эхо…

— Ненавижу позу голубя, — говорит Бекки. — Знаете, что она напоминает? Ночевку на раскладушке, когда в живот тебе впивается металлическая перекладина.

Имани разражается хохотом.

— Когда это ты в последний раз спала на раскладушке, милая моя?

— К твоему сведению, в колледже у меня был парень, который жил в общежитии и спал на раскладной кушетке. И отчего я не вышла за него замуж?..

— Как романтично, — замечает Стефани.

— Не то слово. Давай-ка лучше поговорим о том, как прошло занятие у тебя.

Грациэле хочется сказать что-нибудь смешное — хоть что-то — но вдруг это покажется глупым и неуклюжим? Вдруг никто не засмеется? Если бы здесь был Дарил, они бы по крайней мере молчали вдвоем — Дарил редко участвует в подобных разговорах. Оба чувствуют себя уязвимыми, и это лишь укрепляет узы.

— Я тоже не люблю позу голубя, — сообщает Стефани. Момент для остроумной реплики упущен. — А потом я начала представлять, что под грудью у меня лежит мягкая подушка.

— О Боже! — вскрикивает Бекки. — Если однажды я обнаружу, что мое бедро напоминает мягкую подушку, то умру от разрыва сердца!

Грациэла надеется, что однажды сама поверит в собственный успех и поймет, что заслуживает подлинной дружбы с этими женщинами, а не положения ручной зверюшки. Видимо, ждать придется долго.

В недавнем прошлом она положилась бы на Стефани и сочла ее своей помощницей, но Имани в таком восторге по поводу сценария, что Грациэла чувствует себя лишней.

— Раз уж Бекки об этом заговорила, — замечает Имани, — ответь: какая поза пугает тебя больше всего?

— Халасана, — отвечает Стефани. — Каждый раз.

— Буррито-асана, — говорит Бекки. — Да еще со сливочным соусом.

— Что ты знаешь о сливочном соусе?

— Что вы знаете о буррито, гринго? — ввертывает Грациэла.

К ее огромному облегчению, все смеются. У Грациэлы звонит мобильник, и она встает, чтобы ответить.

Это Кэтрин. Она говорит негромко и неуверенно. Видимо, девушка расстроена.

— Ты еще в Силвер-Лейк? — спрашивает она.

— Да, в кафе. Что случилось?

Долгое молчание. Потом Кэтрин отвечает:

— Прости, что отвлекаю, но, когда соберешься уходить, не подвезешь ли меня до дому?

Грациэла радуется поводу покинуть своих звездных приятельниц — особенно после того, как ей действительно удалось вставить словечко.

— Я сейчас приеду, — обещает она, возвращается за столик, забирает сумку и коврик для йоги и извиняется.

— Кэтрин нужно подвезти, — говорит Грациэла, поспешно допивает чай и смотрит на Бекки: — Было очень приятно познакомиться. Конечно, я сейчас скажу банальную вещь… но я ваша большая поклонница.

Бекки делает фирменную гримаску — Грациэла десятки раз видела ее на экране.

— Нам так и не удалось поболтать, — с искренним сожалением произносит актриса.

Грациэла краснеет как ребенок, которого похвалили за пустяковое достижение.

— Имани сказала, что ты занята в новом клипе Бейонсе, — продолжает Бекки. — Мне до чертиков хочется узнать, какова она в жизни.

— Пусть идет, — вмешивается Имани. — Расскажет в следующий раз. Или спроси у меня.

Шагая к машине, Грациэла понимает, что Бекки, которую она так боялась, на самом деле хотела поговорить о ее успехах. Кто бы мог догадаться? Может быть, Бекки тоже слегка стеснялась?

Кэтрин в легком желтом платье ждет на скамейке неподалеку от студии. Она машет и улыбается Грациэле. Но когда Кэтрин садится в машину, подруга сразу понимает, что случилась неприятность.

— Что стряслось? — спрашивает она.

— Одна знакомая обещала меня подвезти, но не получилось. Я могла бы и пешком добраться, но слишком устала после занятия, чтобы идти целый час…

Грациэла понимает, что причина в другом, но решает не давить. Кэтрин, разумеется, расстроена из-за того, что студия закрывается, и у нее есть причины переживать больше остальных. Здесь — ее работа, и она дольше всех знает Ли.

Грациэла медленно едет на холм и видит, что окружающие кварталы становятся все тише и очаровательнее. Кэтрин однажды упомянула, что живет в красивом месте, но Грациэла даже представить не могла, что здесь так шикарно. Сколько же зарабатывает массажист?..

— Здесь, — говорит Кэтрин, указывая на прелестное маленькое бунгало, полускрытое лиловой бугенвиллеей.

— Ого… — Грациэла лишается дара речи. Дом невероятно романтичен — особенно если знать, что Кэтрин живет одна. Интересно, почему девушка предпочитает сохранять независимость? Грациэла не сомневается, что в одиночестве была бы несчастна и все время проводила бы в поисках парня.

— Никто не верит, что я тут живу. Впрочем, меня могут отсюда попросить в любую минуту. Это, так сказать, условия договора. При нынешнем положении вещей я, наверное, и впрямь перееду.

— Неудачный день?

— В общем, да.

— Ты, конечно, переживаешь, что студия закрывается. Думаешь, Ли действительно поступила неправильно?

Кэтрин задумывается. Она сомневается не столько в собственном мнении, сколько в том, нужно ли им делиться.

— Боюсь, она поступила так по неверной причине.

— Алан? — уточняет Грациэла и сама себе удивляется. Меньше всего ей хочется говорить об Алане, но как-то само вырвалось.

Кэтрин качает головой и грустно смеется.

— Ох уж эти тихони, которым все всегда известно. Что ты думаешь об Алане?

Услышав вопрос Кэтрин, Грациэла понимает, что уже давно его ждала. Она редко видела Алана, но успела заметить нечто знакомое — надменную самоуверенность, которая тем не менее казалась наигранной. Она слышала, как он сразу же заговаривал о своих заслугах, когда кто-нибудь хвалил Ли, даже если успехи Алана не имели ничего общего с темой разговора. Точно так же вел себя Дарил, и Грациэла всегда пыталась подыскать ему оправдание. Наблюдая за Аланом, она поняла, как мучается Ли. Тем не менее танцовщица еще не готова высказать все, что думает.

— Наверное, хорошо, что они снова сошлись… если Ли действительно этого хочет. Но лично я бы ему не доверяла.

Кэтрин смотрит на подругу и негромко произносит:

— Только не говори, что он за тобой ухаживал.

— О нет. Конечно, он отпускает всякие замечания, когда видит меня, но я их просто игнорирую…

— Прости, но с такой внешностью ты вряд ли страдаешь от отсутствия «замечаний».

— От Конора я их никогда не слышала, — говорит Грациэла. И эта фраза тоже вырывается у нее почти против воли.

Кэтрин смотрит через ветровое стекло и открывает дверцу.

— Подожди, — просит Грациэла. — Что у вас случилось с Конором? Он же безумно в тебя влюбился, сама знаешь.

Кэтрин опускается на сиденье, оставив дверцу открытой.

— Конор и безумие?.. Да брось, он самый разумный человек на свете. Он не хочет страдать. А я не хочу причинять ему боль.

— Правда? Неужели ты сама не боишься боли?

Кэтрин устало смотрит на нее.

— Я бы пригласила тебя в дом, но у меня бардак и вдобавок закончился запас колы.

«Я не самая целеустремленная женщина на свете, — думает Грациэла, — и не самая умная, и не самая успешная. Но я не бессловесное животное. Если я не испугалась Бекки Антрим, то почему бы не поговорить с Кэтрин и не сказать, что она ведет себя глупо?»

Она закрывает окна и отстегивает ремень.

— Бардак мне не страшен, и колы я не хочу. Нам нужно кое-что обсудить. Ты впустишь меня в дом и расскажешь все с самого начала.

С этими словами Грациэла выходит из машины и шагает по дорожке к дому. Не услышав за собой шагов, она оборачивается и говорит:

— Кэтрин, я сказала — идем. И никаких «нет». Просто так я не сдамся. Как, по-твоему, я получила место в клипе?

— А тебе не кажется, что Кэтрин права насчет «Мира йоги»?

— В чем права? Что они воплощенное зло? О Господи, Ли. Ты посмотри, сколько денег они предлагают.

— Но может быть, это ловушка. Мы закроем студию и…

— Милая, — замечает Алан, — у тебя паранойя. Кэтрин скажет что угодно, лишь бы ты осталась. У девочки разыгралось воображение. Нельзя же верить наркоманке.

Звонит телефон, и Алан подходит к столику, чтобы взять трубку. Когда он возвращается в зал, лицо у него пылает.

— Что-то случилось?

— Это личный секретарь Жанетты и Фрэнка. Ты не поверишь…

«Они расторгли контракт», — думает Ли с облегчением, а не с жалостью.

— На следующей неделе нас приглашают в гости в Лорел-Каньон. На коктейль.

Ли решает не выказывать разочарования.

— Надо же. Как мило. Очень интересно.

— «Мило»? «Интересно»? Ты издеваешься. Они настолько замкнуты и сдержанны, что их не видели даже Дэйв и Чак. Это… потрясающе. Невероятно.

— То есть пойти в футболке нельзя?

У Билли, соседки Стефани, три дочери — Дэнни, Фрэнки и Бобби. Две старшие живут в другом штате, а Бобби — ближе всех к матери, в Сан-Франциско. Но даже она никогда не приезжает в гости. В начале недели Стефани позвонили из студии, где Билли занималась «горячей» йогой, и сообщили, что та регулярно теряет сознание на занятиях. Руководители опасаются, что она рискует получить сердечный приступ. Не желая прибегать к юридическому вмешательству, студия надеется, что члены семьи уговорят Билли больше не ходить на занятия.

Стефани побеседовала с Билли, потерпела поражение, выведала телефон Бобби и позвонила ей. Та оказалась удивительно милой (Стефани подозревала, что все три дочери за что-то обижены на мать и потому не приезжают). А самое удивительное — Бобби появилась через пару дней.

Она постучалась к Стефани, чтобы поблагодарить за звонок и за помощь, которую соседка оказывала матери. На ней были джинсы и мужская белая футболка без рукавов. Стиль унисекс, сильное поджарое тело, короткая стрижка… и вдобавок Билли сказала, что ее младшая дочь — водопроводчик… Стефани ожидала грубости. Но Бобби — «пожалуйста, зовите меня Роберта» — оказывается женщиной лет под сорок, с чудесными синими глазами, добрым голосом и весьма приятными манерами. Стефани убедилась, что в Роберте чувствуется неожиданная беззащитность, которую она замечала у многих (будем говорить откровенно) мужеподобных женщин. Роберта (хотя имя Бобби подходит ей больше) села напротив хозяйки, расставив ноги и уперевшись локтями в колени, и принялась жаловаться на упрямую мать. Роберта и ее сестры не показывались в Лос-Анджелесе, потому что Билли сама им запретила — не хочет, чтобы люди знали, что у нее такие взрослые дочери.

— Мать сходит с ума, — сказала Роберта, с трудом сдерживая слезы. — Я убеждала ее перебраться ко мне в Сан-Франциско. Моя подружка, сущая стерва, только что съехала, поэтому у меня освободилась комната. Но вы и сами видите, каково иметь дело с Билли.

Стефани предложила гостье перекусить в кафе, и та согласилась, но с одним условием — ей позволят заплатить за обеих. Это самое малое, чем она может отблагодарить Стефани.

Они идут в маленькую уютную закусочную в Мелроуз — именно там Стефани написала большую часть «Песков Лас-Вегаса». Бесцеремонный официант, который обычно обращается с ней, как с туристкой, сегодня на диво вежлив. Может быть, на него произвели впечатление внушительные бицепсы Роберты.

— Здесь хорошие гамбургеры? — спрашивает Роберта, изучая меню.

— Честно говоря, год назад я стала вегетарианкой, а эта закусочная открылась всего полгода назад…

— И какие здесь гамбургеры?

Ну ладно.

— Отличные, — отвечает Стефани. — Особенно вот тот, с луком.

Лишь когда Роберта заказывает чизбургер, Стефани сознает, что уже несколько недель не прибегала к испытанному заклинанию. Временами она еще думает о Престоне — но с тех пор как Стефани бросила пить и начала писать сценарий для Сибиллы, ее покинуло и отчаяние, и желание отомстить. Быть счастливой — лучшая месть, хотя и невольная. Так приятно вновь обрести контроль над, собственной жизнью, которая не имеет никакого отношения к Престону.

— Забавно, — говорит Стефани. — Я твердила «чизбургер» всякий раз, когда думала о своем бывшем. Некоторым образом это помогло мне о нем забыть.

— Когда я думаю о своей бывшей, то тоже что-нибудь твержу, только не помогает. Наверное, надо сменить кодовое слово.

— Какое?

— «Стерва»! — Роберта пожимает плечами. — Она бросила меня ради двадцатилетней фигуристки.

— А я и не знала, что среди фигуристок есть лесбиянки. — Стефани тут же путается, что, возможно, оскорбила собеседницу.

— Э… она не совсем лесбиянка. Через полгода у нее будет ребенок. В общем, фигуристкой ее тоже уже не назовешь. Ну а что пришло в голову мистеру Чизбургеру?

— Не знаю… именно поэтому и было так больно. Мы прожили вместе три года. Он сказал, что я холодная и рассеянная.

— Терпеть не могу, когда любимый человек сваливает вину на тебя. Нет бы прямо признать себя сволочью.

Когда Стефани приносят фруктовый салат, он отчего-то кажется вялым и неаппетитным. Впрочем, она не голодна. Роберта вгрызается в чизбургер и оттопыривает большой палец в знак одобрения. Когда официант спрашивает: «Принести что-нибудь еще?» — она вытирает рот и отвечает:

— Ей тоже чизбургер с луком.

Стефани собирается возразить, но потом вдруг понимает, что думать о вегетарианстве гораздо приятнее, чем действительно быть вегетарианкой. Недаром она украдкой пробиралась сюда, будучи под хмельком, и пожирала гамбургеры. Но для Роберты это, судя по всему, совершенно не важно, поэтому Стефани молчит.

— У меня была одна мысль насчет вашей матери, — говорит она. — Может быть, не уговаривать Билли бросить йогу, а отвести ее на занятия другого типа? Я знаю отличную студию в Силвер-Лейк, и там не слишком жарко. И преподавательница очень внимательна. У нее медицинское образование. Билли с ней знакома…

Роберта откладывает чизбургер.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ничего. А что?

— Моя мать сказала бы — ты выглядишь так, как будто кто-то наступил на твою могилу.

— Я вспомнила, что студий, о которой речь, вот-вот закроется. Я буду скучать. Очень скучать…

Пожалуй, лучше не вспоминать об обстоятельствах, при которых Билли познакомилась с Ли. Стефани не знает, рассказала ли старушка об этом дочери (скорее всего нет), хотя вряд ли Роберта станет ее стыдить.

— Но еще пару недель студия будет работать. Заходите.

— Завтра я возвращаюсь в Сан-Франциско. И потом, что-то не хочется за ленчем представлять, как Билли закидывает ногу за голову. Может быть, загляну к вам в следующий раз, как приеду.

— Вы ведь приедете?

— Нет смысла замалчивать, сколько лет моей матери. Она стала слишком слаба, чтобы ездить ко мне в гости. Я буду навещать ее чаще.

Официант приносит Стефани чизбургер.

— Я предлагаю тост, — говорит та. — За чизбургеры.

— Везде и повсюду, — подхватывает Роберта.

В течение нескольких дней Кэтрин обдумывает разговор с Грациэлой. Как только они вошли в дом, Грациэла начала расспрашивать о том, что случилось на самом деле, и почему, и какие у Кэтрин намерения. Было забавно видеть танцовщицу такой настойчивой и упрямой, совсем как ребенок, который засыпает родителей вопросами. Эта роль не то чтобы идеально ей подходила, но, может быть, именно поэтому Кэтрин открылась, поделившись с подругой своими страхами насчет того, что Конор может подумать о ее прошлом. А затем, хотя и страдая от унижения, пересказала нелепую, чудовищную, унизительную цепь событий, начиная со встречи с Филом.

Грациэла молча посмотрела на нее и сказала:

— Знаешь, Кэт, ты далеко не такая дурная, ненадежная и гадкая, как сама думаешь. Ты очень серьезная и целеустремленная. Оглядись. Человек, живущий в таком доме, не склонен к безумию и саморазрушению. Напиши Конору. Объясни, что случилось.

Тебе даже не нужно извиняться. И непременно позвони мне, как только отправишь письмо.

Кэтрин уже несколько раз пыталась написать Конору, но с первых же строк пускалась в неловкие извинения и нелепые подробности.

Она лежит в постели. Уже почти рассвело — видно, как за окном занимается заря. Синева сгущается, а потом начинает бледнеть и выцветать. Когда вокруг так тихо, спокойно, прохладно, девушке хочется остановить время. Грациэла, конечно, права. Кэтрин вовсе не опасается причинить боль Конору. Она боится, что он причинит боль ей самой, отвергнет ее, оставит трепыхаться как рыба на суше. Такое уже случалось не раз. Встречаясь с разными придурками, Кэтрин с самого начала принимала как данность, что рано или поздно мужчина поступит жестоко.

Но какие могут быть шансы, если сидеть в своей скорлупе? Тот, кто не готов рискнуть, вынужден принимать ситуацию как есть.

Кэтрин встает и идет в столовую. Она садится за старенький компьютер — неуклюжий и тяжелый, с маленьким экраном, настоящий обломок минувшей эпохи, под стать старой мебели и винтажной одежде. Кэтрин принимает позу лотоса, сидя на стуле, и начинает печатать.

«Дорогой мистер Росс.

1. Отличная погода. 2. У меня украли велосипед, который я оставила перед студией. Ха-ха. 3. Недавно я посмотрела «Касабланку» и долго плакала. 4. В моем прошлом есть много такого, что я хотела бы изменить, но не могу. Я всего лишь пытаюсь не повторять прежних ошибок. 5. Солнце встает, и на горизонте оранжевое сияние. Честно говоря, мистер Росс, я готова буквально на все, лишь бы вы сейчас были здесь, со мной.

Бродски».

Именно сейчас, прежде чем взойдет солнце и в комнату хлынет ослепительный свет, Кэтрин отправляет письмо и идет варить кофе.

Коротышка и Высокий не раз повторили, что попасть к Жанетте и Фрэнку в Лорел-Каньон — большая честь. Ли заподозрила, что эти двое страшно ревнуют — ведь Ли и Алан, недостойные неофиты, едут в гости к мэтрам. «Обычно они не зовут к себе преподавателей. Никто из сотрудников еще не удостаивался персонального приглашения».

— Ты просто придираешься к мелочам, — говорит Алан. — И ведешь себя как психопатка.

Ли обижается на «психопатку» — особенно потому, что нервничал перед встречей именно Алан. Он полчаса решал, что надеть, мучительно чесал в затылке и даже не обращал внимания на постоянные звонки мобильного (а телефон звонил каждые десять минут с тех самых пор, как он приехал домой). Видимо, друг не больно-то обрадовался, когда Алан сказал, что возвращается к жене, — Бенджамин специально выселил одного из своих соседей, чтобы освободить место для Алана.

Они везут детей в студию, чтобы оставить их с Баррет, а самим направиться в Лорел-Каньон. Мальчики сидят сзади, окна закрыты, кондиционер включен. Конечно, это пустая трата энергии и не очень хорошо с точки зрения экологии, но Ли время от времени позволяет себе такую роскошь, особенно когда Алан волнуется.

— Помни — не важно, что они богатые и преуспевающие. Они просто люди.

— А я и не считаю их богами, — отвечает Ли.

— Ты можешь хотя бы час обойтись без иронии? Я понимаю, что у тебя разыгрались нервы, но, пожалуйста, не надо и меня расстраивать.

Ли хочется напомнить, что муж совсем недавно назвал ее психопаткой, но лучше уж сменить тему. Мобильник снова пищит.

— Сколько сообщений он уже прислал? — интересуется Ли.

— Бен ненормальный. Я ведь предупредил, что переезжаю временно. Ни одна живая душа не слышала, что мы разводимся. Но люди живут в плену условностей. Как будто временный разъезд означает что-то серьезное.

В словах Алана есть нечто тревожное, но Ли предпочитает об этом не думать. «Забудь и просто двигайся вперед».

— Ребята, вам хочется на занятие? — спрашивает она.

Майкл и Маркус предаются новому развлечению — соревнуются, кто громче пропоет «ом». Временами это раздражает, но, несомненно, пение лучше потасовок, которые продолжались целыми днями до того, как близнецы начали заниматься йогой. Когда шум становится нестерпимым, Ли вступает в хор, и даже Алан запевает басом. «Ну ладно, — думает Ли, — жизнь не идеальна. Но хотя бы иногда мы счастливая семья». Если ради общего блага нужно закрыть студию — так тому и быть. В конце концов, семья важнее.

Когда они заходят в студию, Ли берет Алана за руку и целует его.

— Я не стану психовать, пока ты рядом, — говорит она.

Он склоняется к жене.

— Тогда поделись со мной своим спокойствием. Я волнуюсь.

Баррет сидит за столиком и одной рукой что-то записывает, а другой набирает сообщение. Как и остальные, она немного ворчлива и необщительна. Честно говоря, Ли не в силах винить девушку — она ожидала такого отношения. Ли старается подыскать место всем — вчера вечером она написала Баррет, что местная школа почти наверняка пригласит ее заниматься йогой с детьми три раза в неделю в рамках курса физкультуры. Удивительно, но Баррет не ответила. Даже не подняла глаза, когда Ли и Алан вошли в студию.

Дети бросаются к ней, и Алан с телефоном в руках заходит в зал.

— Готова? — спрашивает Ли у Баррет, кивая в сторону близнецов.

Та кивает в ответ:

— Как всегда.

— Ты получила письмо?

— Да. Спасибо.

— Знаешь, Баррет, я долго договаривалась, и было непросто. Всей школе это пойдет на пользу, но и тебе тоже.

— Я же сказала «спасибо».

— Я слышала. Но если бы ты посмотрела на меня, прозвучало бы чуть более искренно.

У Баррет звонит телефон. Может быть, однажды кто-нибудь исследует наиболее неприятные мелодии звонков и телефонных сигналов и объяснит, почему люди выбирают самые что ни на есть раздражающие. Баррет читает сообщение и наконец смотрит на Ли.

— Спасибо, — повторяет она, хватает блокнот и выскакивает на улицу.

— Осторожно! Осторожно! — распевают Майкл и Маркус. Эту фразу Ли и Алан твердили дома годами.

Ли заходит за стол, чтобы проверить электронную почту. И снова звонок. Ей мерещится? Нет, просто Баррет вышла, оставив телефон, и он лежит на столе, вереща и мигая. Ли отодвигает его в сторонку и замечает, что пришло новое сообщение.

От Алана.

Интересно.

Дом Жанетты и Фрэнка — настоящее чудо современной архитектуры — лепится к склону холма в Лорел-Каньон. С улицы он кажется маленькой стеклянной коробочкой, слишком хрупкой, чтобы противостоять стихиям. Настоящая оптическая иллюзия. Хотя его окружают другие дома, он источает атмосферу мира и гармонии — того и другого Ли сейчас явно недостает.

Алан всю дорогу болтал о переменах, которые ожидают их собственное жилище. Он намерен устроить в подвале домашний спортзал, это пойдет на пользу его карьере — он собирается активно ходить на прослушивания, как только они избавятся от студии и их совместный банковский счет немного пополнится. Алан как будто не замечал странного молчания Ли. Как только она села в машину и принялась размышлять над увиденным, на нее нахлынуло непривычное и приятное спокойствие. В конце концов, она всего лишь увидела телефон Баррет, на который пришло сообщение от Алана. Ли и сама не раз получала сообщения от Баррет, не так ли? Не опасно ли делать скоропалительные выводы?

Да, опасно.

— Красиво, правда? — спрашивает Алан, с почтением глядя на дом Жанетты и Фрэнка.

— Я бы повесила занавески.

— Видимо, им нечего скрывать.

— Всем есть что скрывать, Алан.

Они поднимаются по крутой лестнице. Наверху гостей встречает стройный мужчина с короткими светлыми волосами. Судя по фигуре — несомненно, ревностный поклонник йоги. Даже фанатик, думает Ли, встречая немигающий, пронзительный взгляд.

— Вы, наверное, Ли и Алан, — говорит он, протягивая руку. — Я Джеймс. Жанетта и Фрэнк рады встретиться с вами. Они уже ждут.

— Мы опоздали? — тревожится Алан.

Джеймс улыбается.

— На семь минут. Не стоит беспокоиться. Выкиньте из головы. Они знают, что на занятие вы бы не опоздали ни на минуту.

— Пробки… — объясняет Алан.

Джеймс кладет руку ему на плечо и смотрит еще пристальнее.

— Даже не думайте об этом, ладно?

Ли утешается тем, что она неповинна в злополучном семиминутном опоздании. Но обращение Джеймса наводит на мысль, что это деловая встреча, а не дружеский визит, — на тот случай, если кто-то сомневался. Ли в жизни не додумалась бы намекнуть гостю, что он опоздал на несколько минут.

В первую очередь Ли замечает, что в доме идеальная температура. Должно быть, здесь замысловатая система климат-контроля, которая регулирует влажность и ионы. Наверное, и запах тоже — в воздухе разносится легкий, как будто цветочный аромат. Слышатся негромкие звуки, нечто среднее между щебетом и чириканьем. Даже при нынешнем состоянии духа Ли ощущает спокойствие и уверенность.

Вокруг сверкающий мрамор и полированный паркет, мебели мало — даже трудно поверить, что тут кто-то живет. Становится ясно: сад настолько густ и роскошен, что занавесок не нужно. Дом немного похож на террариум, но трудно сказать — то ли ты сидишь в нем, то ли заглядываешь внутрь. Гостиная — в задней части дома; в дальнем конце комнаты, на фоне молочно-белого неба, сидят Жанетта и Фрэнк. Под ними — невидимые стулья из какого-то прозрачного материала, так что хозяева как будто парят в воздухе.

Они одновременно встают и приветствуют Ли и Алана. Учитывая репутацию, дом, имена и запах роз, разлитый в воздухе, Ли ожидала увидеть двух изящных гуру в белых одеяниях. Как ни странно, Фрэнк — заурядного вида мужчина лет за шестьдесят, в джинсах и свитере на голое тело. В вырезе ворота видны седые волосы на груди, а из-за ремня выпирает брюшко. Жанетта — из тех женщин, у которых каждый дюйм тела как будто обработан и подвергнут специальным процедурам. Мягкие волосы, очаровательная фигура, идеальные ногти. Но что-то в ее чертах и сложении — должно быть, легкая склонность к полноте — наводит на мысль, что она не с рождения купалась в роскоши. Жанетте лет пятьдесят, но кто знает?.. На ней джинсы и белая рубашка — шестисотдолларовое подражание мужским деловым сорочкам. Она — воплощенная чистота, и можно не сомневаться, что ее тело с головы до ног покрыто тонким слоем дорогого, слегка ароматизированного лосьона.

Жанетта складывает руки в молитвенном жесте и слегка кланяется Алану и Ли, как будто гости ожидают именно такого приветствия. Честно говоря, рукопожатие их вполне бы устроило.

— У вас прекрасная аура, — говорит она Ли. — Вы окружены ею, как сверкающая вечерняя звезда на ясном северном небе.

Та понимает, что нужно поблагодарить, хотя слова Жанетты не столько искренняя похвала, сколько демонстрация собственного ума.

— В машине было жарко, — говорит Ли. — Может быть, дело в этом.

— Она очаровательна, Фрэнк, не правда ли? Нам так повезло, что вы оба теперь работаете у нас. Джеймс сейчас принесет напитки. Садитесь.

В комнате четыре одинаковых прозрачных стула в форме буквы S; когда Алан опускается на один из них, Фрэнк замечает:

— Это мой.

— О! Простите.

Фрэнк — преуспевающий бизнесмен, у которого, несомненно, есть масса дел помимо общения с преподавателем йоги. Но он считает встречу с Аланом и Ли своей обязанностью — лишь бы жена была счастлива. Тем не менее что-то во внешности Жанетты наводит Ли на мысль о том, что счастье в этой семье поддерживается антидепрессантами.

— Мы так долго ждали, — говорит Жанетта. — Как только мы услышали о вашей студии, я сказала Фрэнку: нужно заполучить этих замечательных людей. Хотя вы, возможно, думали, что ведете совсем неприметный образ жизни, мы обратили на вас внимание. Да-да, мы знали о вашем существовании. И я хочу, чтобы вы прославились, Ли. Но для начала… наверное, вы хотите услышать, отчего для нас так важно духовное начало. Может быть, расскажешь, Фрэнк?

Тот складывает руки на груди — точнее, на брюшке. Несомненно, это значит «рассказывай сама», и Жанетта продолжает:

— Лет десять назад нас постигла большая удача, Ли. Я не стану утомлять вас деталями… скажем так — мы внезапно оказались в числе самых уважаемых людей в Лос-Анджелесе. Вы представляете, как бывает трудно на первых порах, когда деньги и успех буквально окрыляют? Вы не знаете, что такое быть богатым, Алан… когда тебя приглашают на все звездные вечеринки и присылают персональный самолет, чтобы отвезти в Марокко на чей-нибудь день рождения. Конечно, вам это кажется сказкой, Ли, и, честное слово, я не стану отрицать, что богатство сродни чуду. Но правда всегда отличается от того, что видно на поверхности.

Она складывает руки и снова слегка кланяется, хотя и непонятно кому — божеству истины?

— Когда мы только-только разбогатели, все было относительно просто, но как только поднялись в ту сферу, где находимся теперь, Ли, обязательства и давление выросли просто невероятно. Подумайте, Алан. Будь у вас возможность сделать что угодно, буквально что угодно, сколько решений вам бы пришлось принимать ежеминутно? Десять? Скорее сто. Подумайте. Но знаете что, Ли? Я всегда встречала превратности судьбы лицом к лицу. Никогда не позволяла проблемам подавить меня, похоронить под лавиной. Столько богачей утратили свои позиции, не выдержав борьбы с трудностями… совсем как те несчастные бедняки, которых снесла в море волна цунами.

Джеймс приносит на стеклянном подносе сок и тарелки с разноцветными фруктами и ставит на прозрачный столик перед Жанеттой, но та, кажется, не замечает ни еду, ни Джеймса. Очень жаль, потому что Ли умирает от жажды и почти ничего не ела на ленч.

— И тогда я начала медитировать. С той минуты, когда впервые погрузилась в состояние глубокой медитации — а у меня к этому настоящий талант, — я увидела перед собой путь. Знаете, как я отношусь к вам, Ли? Не хочу вас смущать — мне известно, какая вы скромная, это видно по вашей замечательной ауре, — но я знаю, что могу быть честна. Вы произведение искусства. Честное слово. И вы тоже, Алан… — Жанетта берет обоих за руки. — Именно богатым и привилегированным всегда принадлежала возможность скупать произведения искусства, чтобы оберегать их и демонстрировать остальным. Именно это я и начала делать, Ли, — приобретать самые прекрасные и драгоценные шедевры. Например, вас.

Она подает знак Джеймсу, который стоит поодаль и наблюдает.

— Пожалуйста, унесите, дорогой. Я не хочу пить. Намасте.

Еда и питье исчезают.

— А что вы делаете, Алан? О, не нужно волноваться, я имею в виду не конкретно вас, я говорю о людях вообще. Что делает человек, который может позволить себе покупку шедевра? Или держит его под замком, или помещает в музей. Вот что такое «Мир йоги». Наши студии — музеи. Поэтому они так роскошны, Ли. Знаю, люди вроде вас, наверное, думают, что у нас слишком много ограничений и установлений, но разве в Прадо или Лувре нет правил? Как защитить прелестные драгоценные вещицы, выставленные в музее, от посетителей? Я, конечно, разболталась, но нужно прояснить, к чему я клоню. Некоторые говорят — слухи доходят, Ли, и сюда, в нашу тихую гавань, и даже в Малибу, где у нас постоянный дом, — так вот, некоторые говорят: «О, Жанетта и Фрэнк забирают лучших учителей из маленьких студий». Во-первых, мы никого не забираем просто так — мы покупаем, а во-вторых, если прекрасная картина Пикассо (это вы, Ли) или очаровательный набросок (это вы, Алан) плесневеют в старой лавчонке на краю света, нужно их спасти, раз уж у меня есть средства. По-моему, такова моя моральная обязанность. Разве я не права, Фрэнк?

Фрэнк размыкает руки.

— В следующем месяце мы поднимаем оплату за занятие до тридцати восьми долларов, — говорит он.

— Он деловой человек, Ли. Я в это не вмешиваюсь, и вам тоже не нужно. В том-то и прелесть. Вы понимаете, Алан? Я завидую вашему положению. Честное слово, завидую. То же самое с моими собаками. Иногда я смотрю на них и думаю: разве они не счастливы? Еда сама собой появляется в миске! Кстати, давайте договоримся и насчет моего имени, хорошо? Когда я стала буддисткой, имя Дженет перестало казаться подходящим. Для Милуоки, где я выросла, оно еще годилось, но раз уж я почувствовала себя новым человеком, мне было нужно что-нибудь другое. Потом я отправилась в Париж, и женщины в модных домах звали меня «мисс Дженет», но, разумеется, произносили «Жанетт». Вы когда-нибудь бывали за границей, Ли? Французы так очаровательно говорят по-английски, даже в провинции. Мне понравилось, и я сменила имя. Однако я и впрямь чересчур разговорилась. Пожалуйста. У вас есть вопросы, Алан? А у вас, Ли? Вы о чем-нибудь хотите спросить?

— Да, у меня есть вопрос, — говорит Ли и оборачивается к Алану: — Это правда, что ты спишь с Баррет?

— Как ты могла? — возмущается Алан.

— А что?

— В гостях у Фрэнка и Жанетты! Ты видела выражение их лиц? Они так смутились, что не знали, как быть!

— Ты действительно думаешь, что мне есть дело до Фрэнка и Жанетты? Заводи мотор, Алан. Заводи мотор и вези меня домой.

— К счастью, у нее достаточно светского опыта, чтобы притвориться, будто она ничего не слышала.

— К счастью, она настолько себялюбива, что не заметила бы, даже если бы я вышвырнула тебя в окно! А мне очень хотелось это сделать!

— Ты торопишься с выводами.

— Заводи мотор, Алан.

— Я не могу найти ключи.

— Ищи быстрее!

На спортивных штанах Алана столько «молний» и крошечных отделений, что он забывает, где уже искал, а где еще нет. Интересно, о чем думал дизайнер? По кармашку для каждой монетки?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я не собираюсь отвечать, Ли.

— Ты ответишь, и притом немедленно.

В течение стольких лет Ли училась сдержанности и хладнокровию — она избавлялась от гнева, расслаблялась, дышала… Но женщина чувствует, как внутри закипает незнакомый гнев, как будто она утратила контроль над мыслями и поступками. Чисто физическое ощущение, от которого покалывает руки, ноги и темя.

— На тот случай, если ты забыл, повторяю: ты действительно спишь с Баррет?

— Я с ней не живу, Ли, — отвечает Алан, вытаскивая ключи из кармашка ниже колена. — И у нас нет романа.

— О Господи! Господи! Иными словами, вы трахались. Она еще ребенок, Алан! Она студентка колледжа!

Ли открывает бардачок и роется в нем, ища пачку сигарет, которую припрятала несколько месяцев назад, когда Алан ушел из дому. Она знала, что они рано или поздно пригодятся.

— Баррет — няня наших детей. Это так… банально. Отвратительно.

— Что, черт возьми, ты делаешь?

— Закуриваю! Не видишь? — Сигарета прыгает во рту, пока Ли нервно пытается зажечь спичку. — И я ее докурю — докурю до самого фильтра!

— Ты с ума сошла? А если Жанетта и Фрэнк увидят?

— Ты правда думаешь, что мне не наплевать? Думаешь, у меня есть хоть какое-то желание на них работать? Они ужасны. Фрэнк — делец и свинья, а она просто дура. Жанетту можно только пожалеть, хотя я и удержалась. Она ставит нас не выше собак, Алан. Впрочем, ты и есть сущий кобель.

Алан выезжает на дорожку и медленно катит прочь, время от времени озираясь, чтобы удостовериться, что никто за ними не наблюдает. Ли опускает окно, высовывает голову и кричит:

— Я курю, Дженет! Хочешь затянуться?

— Ты спятила! Откуда такая злоба?

— А чего ты хочешь? Ты спал с девушкой, которая работает у нас! У меня!

— Всего три или четыре раза!

— Ах да. И все? Три или четыре раза? По-твоему, это не считается, да? Я должна сделать вид, что ничего не было? Добро пожаловать домой, будем и дальше жить как одна счастливая семья и работать на этих… дрессировщиков? Гав-гав! Почему ты раньше не сказал? Если бы я знала, что вы перепихивались всего три или четыре раза, то, наверное, даже не забеспокоилась бы, любимый. Мне ведь все равно. И Баррет тоже, не так ли? У нее нет никаких чувств, не правда ли? Ты наверняка сказал ей, что мы разводимся? Что угодно, лишь бы затащить ее в постель?

— Я ничего не говорил. Если она почему-то подумала…

— Ты отвратителен. Ужасен. Знаешь, что самое худшее? Моя мать с самого начала знала, что ты скотина, а я нет. Меня ослепила любовь, или глупость, или уверенность в собственной правоте, ведь я такая хорошая и глубокомысленная. Поэтому теперь придется не только посмотреть на тебя с новой стороны, но и признать, что у матери интуиция лучше! И мне это очень неприятно!

— У нас контракт с «Миром йоги», Ли. Он подписан. Сделка совершена. Ты понимаешь, что это значит?

Ли слегка запыхалась, и от дыма у нее кружится голова.

— Да, милый, — негромко отвечает она. — Я понимаю.

Она выбрасывает недокуренную сигарету в окно. Если уж ты пустилась во все тяжкие, что такое окурок на обочине?.. Ли вытряхивает из пачки оставшиеся сигареты.

— Это значит, что мне понадобится очень хороший адвокат. И Стефани, одна из моих самых преданных учениц, как раз такого знает. А когда я наконец расторгну контракт, то позабочусь о нашем разводе.

Она растирает сигареты ладонями и швыряет табак Алану в лицо.

Грациэла радуется, что съемки окончены, хотя, несомненно, это было самое приятное событие в ее жизни. А еще — самое сложное и интересное, но в то же время и утомительное. Раньше она никогда такого не переживала. Грациэла измучилась физически и эмоционально, временами девушке казалось, что она не выдержит. Она начала танцевать даже во сне, двигая руками и ногами в постели под звуки музыки, слышной только ей, и не раз посреди ночи будила Дарила. Просто удивительно, каким ласковым и заботливым он был, пока она готовилась к съемкам и репетировала. Иногда она замечала мимолетный проблеск гнева или обиды, но Дарил держал чувства под контролем. День за днем, пока длились съемки, Грациэла приходила домой и обнаруживала приготовленный ужин и откупоренную бутылку вина. Дарил делал ей массаж и подавал еду. Несколько месяцев назад она думала, что, возможно, придется с ним порвать, но теперь внезапно все наладилось.

На некоторое время.

Направляясь к Ли, чтобы отпраздновать возрождение студии, Грациэла пытается сложить фрагменты воедино. Вчера девушке позвонили и сказали, что продюсер буквально очарован ее талантом и что все только и говорят о том, как удачно получился клип. Гораздо лучше, чем ожидали. Она потрясающе выглядит в серебристом корсете, а ее волосы так красиво развеваются на ветру. У нее большое будущее!

Грациэла не питает особых иллюзий, но если это правда хотя бы на одну десятую, ее карьере суждено пойти в гору. Она знает, что выпьет чашу радостей до дна и насладится всем, что есть хорошего в такой жизни. Хореограф соловьем разливался насчет клипа, а потом небрежно (о Господи!) заметил, что они связались с агентом Грациэлы и готовы официально взять ее в качестве танцовщицы на гастроли. Через десять минут после того, как Грациэла положила трубку, позвонил агент. Деньги по сравнению с теперешним заработком будут просто невероятные, а известность — за гранью вообразимого. Разумеется, все танцоры лишь оттеняют Бейонсе, но тем не менее агент, который до сих пор разговаривал с вымученным энтузиазмом, как говорят с многообещающим школьником, с подлинным волнением твердит о жесткой конкуренции и зовет Грациэлу «детка».

— Плевать на конкуренцию, — говорит девушка, — я хочу этот контракт.

С контрактом на руках и стабильным заработком она сможет свозить Дарила в отпуск, в настоящий отпуск. Они ведь никогда не развлекались по-настоящему. Может быть, на Гавайи. А еще она наймет уборщиков, чтобы те пару раз в месяц приводили в порядок мамин дом. Таким образом, Грациэла будет помогать ей, не ставя под угрозу собственное психическое здоровье. И нужно купить шторы на окна…

Вчера вечером она приготовила особенный ужин для Дарила, по замысловатому рецепту, которому Грациэлу научила мать. Она полдня ходила за покупками и возилась на кухне. Квартира выглядела чудесно, на столе стояли цветы. За ужином Грациэла рассказала Дарилу о предстоящих гастролях, и он сразу спросил:

— И как долго тебя не будет?

— Не знаю, я еще не в курсе подробностей. Но это не значит, что я пропаду на полгода. Мне сказали, что между выступлениями будут промежутки. И ты тоже сможешь приезжать в гости.

— Теперь ты действительно поднялась на новую ступень. Ты ведь не перестанешь меня любить? Останешься моей?

— Навсегда, — ответила Грациэла.

Дарил подхватил ее на руки и отнес в постель. Когда они занялись любовью, он был очень нежен и мягок, а на глазах у него как будто показались слезы.

— Ты всегда будешь моей? — повторил Дарил на ухо Грациэле.

— Да, — шепотом ответила она.

— Правда?

— Да, — сказала девушка вслух.

Но он продолжал повторять одно и то же, как будто не расслышал ответ — а точнее, как будто не поверил. Как будто она его обманывала, и он уличил возлюбленную во лжи. Движения Дарила были так настойчивы и энергичны, что поначалу Грациэла сочла их невероятно возбуждающими. Она давно уже не чувствовала подобной страсти. Но затем ощущения изменились, к сексу примешалась толика отчаяния, словно Дарил наказывал Грациэлу за какой-то проступок, а не просто занимался любовью. Она делала вид, что все в порядке, хотя ей было больно и она понимала: что-то не так.

Потом он перекатился на бок, свернулся клубочком и заплакал.

— Прости, — твердил Дарил, пока наконец Грациэла не принялась утешать любимого и извиняться, хотя понятия не имела, за что просит прощения.

Она останавливает машину неподалеку от студии. Нужно разобраться в предчувствиях и сомнениях. Йога всегда помогала Грациэле прочистить голову. Девушка понимает, что однажды придется пересмотреть некоторые принципы отношений с Дарилом и принять ряд важных решений, но сейчас ей нужно просто успокоиться. Несколько «приветствий солнцу», полтора часа медитации. Пока что этого достаточно.

По дороге в студию у Имани звонит мобильник. Она спокойно выслушивает, благодарит и кладет телефон на место. Первый порыв — развернуться и ехать домой. Глен большую часть дня в клинике, но иногда, если дело срочное, до него удается дозвониться. Когда у Имани случился выкидыш, он изо всех сил уверял жену, что это и его потеря, что она должна передать ему часть бремени, что будет намного проще, если она перестанет винить исключительно себя. Но Имани не слышала мужа и не сознавала, что имеет в виду Глен. Ведь именно она не сумела доносить ребенка до срока.

Но в последние три месяца что-то изменилось, и теперь Имани знает, что хотел сказать муж. Боль и отчаяние настолько поглотили ее, что она забыла: это был и его ребенок. Больше Имани не сделает такой ошибки.

Она ищет место для разворота, но машин много, и у нее нет иного выхода, кроме как двигаться в общем потоке, в ту сторону, куда она изначально направлялась. Может быть, это к лучшему. Она поедет на занятия. Йога стала ее утешением, и она вновь прибегнет к помощи Ли, чтобы успокоиться. Может быть, лежа в савасане, Имани подумает, каким образом лучше сообщить новость Глену. В студии она найдет правильные слова и потренируется их произносить. По пути Имани начинает перебирать варианты: «Не будем опережать события…»; «Не нужно сходить с ума…»; «Я трезво оцениваю шансы…»

Она подъезжает к студии и видит свободное место для парковки — поистине сегодня у нее удачный день.

«Я кое-что должна сказать тебе, Глен, и не хочу, чтобы…»

Имани тянется на заднее сиденье и достает коврик для йоги. К черту, думает она. Как только я увижу Глена, то крикну: «Ура! У нас будет ребенок!»

Главный недостаток активного общения с Сибиллой заключается в том, что Стефани начинает привыкать к излишествам. (Все остальное относится к достоинствам.) Например, к машине с персональным шофером. Воплощенная нелепость, расточительность, распущенность. Но так приятно… Стефани страшно удивилась, когда Сибилла согласилась прийти на занятия к Ли. Она объяснила, что приехала в Лос-Анджелес развлекаться, ей стало скучно заниматься пилатесом с личным тренером, а потому пора попробовать нечто новенькое. Она даже не возражала, когда Стефани попросила подвезти пожилую соседку.

— Я должна оказать ей услугу, — сказала Стефани. — Она мне помогла, когда я… была не в лучшем состоянии.

— Все мы иногда бываем в таком состоянии, — отозвалась Сибилла. — Даже у меня случались приступы хандры. Приводи свою старушку.

— Я дружу и с ее дочерью, — добавила Стефани. Конечно, они с Бобби еще не успели подружиться, но…

Итак, Сибилла, Стефани и Билли забираются на заднее сиденье лимузина. Сибилла, с ужасом и восхищением на лице, слушает рассказ Билли.

— Мне пришлось уйти из студии, где я занималась, потому что я для них слишком хороша! Стефани вам рассказала? Все преподаватели меня просто боялись.

— Не сомневаюсь.

— И так повсюду. Какого черта? Но раз уж студия Ли не из самых известных, там я никому не испорчу настроение. Вы, наверное, очень гибкая, у вас такие длинные ноги.

— Спасибо, — говорит Сибилла. — Правда, цвет мог быть и получше.

— Только не наращивай слишком много мускулов, девочка. Меня всегда спрашивают: как, ты еще занимаешься йогой?.. — продолжает Билли. — Ничего себе комплимент, а? Я не говорю, что не собираюсь бросать, но пускай не пристают, пока мне не стукнет пятьдесят. К счастью, до этого еще далеко. Мы уже почти приехали? Я хочу помедитировать.

Когда Билли начинает похрапывать, Стефани говорит Сибилле, что Ли безгранично благодарна за юридическую помощь. Она не упоминает напрямую, что Сибилла лично взяла на себя все расходы по расторжению контракта с «Миром йоги». Поблагодарить ее за это — дело Ли, если угодно. Сибилла время от времени проявляет неожиданную скромность.

— Ты такая щедрая… Я до сих пор понять не могу, отчего ты согласилась помочь.

— Во-первых, ты мне очень нравишься. Раньше ты недооценивала свой талант, но это куда приятнее, чем завышенная самооценка. Поэтому я решила помочь твоей подруге, ведь йога так много для тебя значила. Во-вторых, Фрэнк — риелтор из Лас-Вегаса, вот откуда у них деньги. Поскольку я прожила несколько кошмарных лет в браке с риелтором, то с легкостью нашла его уязвимые места. Достаточно было пригрозить, чтобы он сдался. На все про все ушло двадцать часов. Мои адвокаты — спецы по таким вещам. Каким образом, по-твоему, я добилась компенсации при разводе? При том что именно я была неверна. Кстати, последняя версия сценария меня удивила.

Стефани ожидала этого и приготовила ответ.

— Получилось не так, как мы планировали. Надеюсь, ты не станешь возражать.

— Нет-нет, мне очень нравится. Ты сгладила все острые утлы. И хорошо, что ты не стала предупреждать заранее: я бы непременно заспорила. Читая сценарий, я поняла, что действительно хочу сделать хороший фильм. Хочу этого гораздо больше, чем унизить бывшего мужа.

— Мы по-прежнему собираемся начать съемки в октябре? — спрашивает Стефани.

— Несомненно. Слышала, нужно приготовиться к целым месяцам, если не годам, вынужденных отсрочек и задержек, но я чертовски настойчива. Надеюсь, настойчивость поможет мне и в йоге.

— Не говори глупости, — просит Стефани. — Тебе не придется перетруждаться. Ли направляет учеников, но каждый делает то, что хочет и может.

Сибилла смотрит в окно, как будто задумавшись.

— В таком случае, — говорит она, — я оставлю вас в зале, а сама предпочту массаж.

Несколько последних ночей Кэтрин по большей части потратила на то, чтобы дошить платье для Ли. Она хотела сделать прощальный подарок, а получился поздравительный — с возвращением. Такое ощущение, что Кэтрин сама была в отъезде. Она до сих пор чувствовала боль от взгляда, который устремила на нее Ли в тот день, когда девушка пыталась предупредить ее насчет владельцев «Мира йоги». Она надолго затаила обиду, но теперь настала пора избавиться от этого бремени.

Кэтрин надевает платье и рассматривает себя в зеркале. Платье шикарно, но не в ее стиле. На Ли оно будет смотреться отлично. Ей понадобятся новые наряды, чтобы бывать на людях, — особенно теперь, когда они с Аланом официально разошлись. Может быть, Ли не откажется сходить с Кэтрин в клуб.

Кэтрин отправила Конору свое рассветное письмо более трех недель назад, но до сих пор не получила ответа. Странно — но, впрочем, она способна понять. По крайней мере она перестала проверять электронную почту каждый час, чтобы посмотреть, нет ли весточки от Конора. Если им не суждено быть вместе — значит, не суждено.

Она снимает платье, аккуратно заворачивает и укладывает. Кэтрин обожает все эти мелочи, которые кажутся такими старомодными, — оберточную бумагу, специальную коробку с ручкой… Сегодня она вручит подарок Ли.

Девушка надевает выцветшее синее платье, которое пару дней назад слегка перешила. Не слишком роскошно, зато в ее вкусе.

День будет теплый. Укладывая в сумку коврик для йоги и бутылку с водой, Кэтрин смотрит в окно, на склон холма и сверкающее озеро. Кто кого обманывает? Было бы приятно смотреть из этого окна вдвоем, делить дом с любимым человеком. Порой Кэтрин мучительно хочется найти свое счастье. Но она преодолеет боль. Сможет жить одна.

Запирая дверь, Кэтрин слышит за забором легкое позвякивание — может быть, едет мороженщик, хотя она ни разу еще не видела его в этом районе. Бугенвиллея во дворе так разрослась, что улицу не видно. Нужно наконец взяться за садовые ножницы. Снова доносится звонок, уже ближе, и он кажется знакомым. Точь-в-точь такой же был на…

Кэтрин выходит из-за куста и видит Конора, который катит вверх по холму на большом велосипеде, не розовом, а зеленом, с большим красным бантом на руле. Парень тяжело дышит, ухмыляется и машет ей рукой.

«Я не могу, — думает она. — В моей жизни сейчас все так хорошо. У нас ничего не получится, и в конце концов обоим будет больно».

— Бродски! — кричит Конор, отдуваясь. — Ты знаешь, сколько времени я ухлопал, чтобы раздобыть этот велик? Прости за цвет, но розовый я бы искал еще недели две. Зато теперь снова будешь на колесах.

«Не надо, не надо, не надо», — твердит внутренний голос. А потом Кэтрин сбрасывает сандалии, роняет все, что держала в руках, бежит к Конору и чувствует, что сердце вот-вот разорвется.

Ли надеялась увидеть многолюдное сборище, но на занятие пришли всего человек пятнадцать. Может быть, некоторые ученики еще сердятся, оттого что сначала она собиралась закрыть студию, а потом вдруг передумала. А может быть, просто отвыкли от привычного хода вещей за те две недели, что студия стояла закрытой. (Ли уехала вместе с детьми и постаралась как можно яснее объяснить им случившееся. Что жизнь теперь немного изменится, но что они с Аланом останутся их родителями, настоящей семьей, пусть даже и разъедутся — навсегда, а не на время, как говорилось раньше.) С этим было трудно смириться ей самой, но чем скорее она перестанет думать о шансах и возможностях, тем быстрее наступит исцеление.

«Пятнадцать» — неплохое число, а там вернутся и остальные. Ученики, которых Ли считала самыми близкими, пришли, чтобы поддержать ее. Они лежат на спине, в савасане, с закрытыми глазами, а Ли подходит к каждому, складывает руки чашечкой над их глазами и осторожно касается висков.

— Спасибо, что пришли, — шепчет она, делясь энергией, но одновременно и пытаясь набраться сил.

Грациэла берет Ли за руку, когда та притрагивается к ней, на губах Стефани трепещет улыбка, а Имани шепчет в ответ:

— Я должна кое-что сказать вам после занятия.

Жаль, что не пришла Кэтрин, но Ли понимает, что девушке нужно больше времени. Пусть располагает им по своему усмотрению.

Ли садится в позу лотоса, положив руки на колени и сложив пальцы в бхуди-мудре. Она закрывает глаза и пытается дышать вместе с остальными, но чувствует приступ паники. Нужно продумать столько вещей, развязать множество узлов. Чем развод обернется для детей? Каким образом ей самой двигаться дальше и встречать трудности в одиночку? Ли всегда считала себя сильной и независимой, но, по правде говоря, она так долго прожила рядом с мужчиной, хоть и недостойным, что теперь не уверена, справится ли.

Она сильнее сжимает пальцы и дышит как можно медленнее и ровнее. Ли просит учеников перекатиться на бок, сесть, поблагодарить, потом открывает глаза.

И сразу видит Кэтрин, которая стоит в дверях, держа в одной руке коробку с платьем, а в другой — руку Конора. Оба улыбаются, и щеки у них горят, так что ошибиться невозможно.

Есть в жизни минуты, когда ты с полной уверенностью понимаешь, что сумеешь принять любое будущее, каким бы нелегким оно ни оказалось. Ты двинешься вперед спокойно и стойко. Возможно, не удастся выйти из переделки без единой царапины, но все-таки ты выживешь. Твоя жизнь оборачивается вовсе не так, как предполагала, зато ты знаешь наверняка, что не останешься одна. Глядя в добрые глаза подруги, Ли переживает именно такую минуту.

Ну что ж, думает она, давайте начинать.