Другой

I

Два года тому назад, острый приступ ревматизма заставил меня поручить одному из моих коллег по госпиталю Тенон всех своих пациентов на целый месяц и провести в грязелечебном заведении Сент-Аманда, в Северном Департаменте. Заведения этого я совершенно не знал, хотя и посылал туда уже несколько раз своих больных. Я увидел огромный фаланстер, устроенный на новый лад, с прекрасным парком вокруг; за ним, во всех направлениях, простирались бесконечные густые заросли Сент-Аманда и Рэма. Опытный врач почти по военному управлял своим персоналом и пансионерами.

Мое лечение началось тотчас-же. Оно заключалось в том, что я, всякое утро, погружался до самой шеи в грязевой бассейн и оставался в нем, по возможности не шевелясь, минут тридцать или сорок; после этого теплый душ и ванна из чистой воды омывали мое тело, все покрытое липкой черной массой. Потом еще около часа нужно было отдыхать на кровати в полной неподвижности, и лечение оканчивалось до следующего дня.

В разгаре сезона, около конца июля, общий бассейн, в часы ванн, бывает так переполнен, что больным случается иногда толкаться в грязи со своими соседями, хотя каждое место и огорожено, чем то в роде ошейника, охватывающего плечи больного. Но когда я там лечился, был всего только конец июня. Нас было около дюжины больных, которые купались вместе. Мы вовсе не избегали, а, наоборот, стремились друг к другу и соединялись в компанию, стараясь провести в разговорах это скучное время. Зрелище получалось довольно забавное: можно было сказать, что это разговор двенадцати обезглавленных.

Один из больных меня заинтересовал: это был маленький мальчик лет пяти. Он страдал таким жестоким ревматизмом, что не мог даже ходить на своих искривленных, сведенных ногах. Его мать катала его по парку, иногда до опушки соседнего леса, в коляске для больных, где несчастный ребенок лежал какой-то кучей, с беспокойством озираясь на людей и на пейзаж. Она сама казалась слабого здоровья. Она была довольно красива, с бледным лицом и светлыми волосами, но иногда у нее появлялись какие-то гримасы, а в ее глазах, цвета проточной воды, можно было прочитать то-же нервное беспокойство, как и у ее сына. Ее фамилия была г-жа Деледен; сына звали Полем.

Мы занимали соседние комнаты; отъезд одного из купальщиков сделал нас соседями и за столом. Через неделю между нами уже возникла та интимность водолечебных городов, тесная и непрочная, которая доказывает всю пустоту людской дружбы и все непостоянство нашего сердца. Я узнал, что г-жа Деледен жила в Нельи; что ребенок, при помощи разных преподавателей, воспитывался дома, так как в школу ходить не мог; что его болезнь началась почти с самого рождения, но особенно усилилась за последние два года. Она ничего не говорила о своем муже; ребенок ничего не говорил об отце; он был мало развит, и его ум казался таким-же парализованным, как и тело. Я не позволил себе делать какие-либо вопросы по этому поводу, зная по опыту, что это крайне неблагоразумно по отношению к женщинам, которых встречаешь в обществе одинокими. Г-жа Деледен носила обручальное кольцо. Не делая из этого никаких заключений, я был в то же время очень доволен, что она делает эту уступку для соблюдения приличий.

Как-то утром, за завтраком, она познакомила меня с господином лет сорока, высоким, крепким, с темной бородой.

— Господин Деледен, мой муж, сказала она, бормоча и краснея, точно она произнесла ложь.

Муж был самый обыкновенный человек: буржуа, не возбуждавший никакого интереса, передававший с серьезным видом происшествия и мысли, вычитанные только-что из газеты. В течение всего завтрака и весь день, я более был заинтересован госпожой Деледен.

Ее поведение в присутствии мужа походило на поведение виновной, застигнутой накануне при нарушении супружеской верности, но прощенной оскорбленным мужем: таково было, по крайней мере, первое впечатление всякого постороннего наблюдателя. Можно было подумать, что она тут-же потеряла дар слова и аппетит; она все видела и все слышала только через какой то занавес, который отделял ее от нас. Когда господин Деледен произносил ее имя Бланш — она пробуждалась от своей летаргии в каком-то испуге, с прерывающимся дыханием. Несколько раз я замечал, как взгляд ее светлых глаз останавливался на лице ее мужа с выражением трагического изумления, как это бывает у каталептиков, которым говорят: „Вы видите призрак...“

К обеду они не вышли; я спросил о причине; оказалось, что у госпожи Деледен мигрень, и им подают в их комнату.

Вечером я их также не видел. Но ночью я был разбужен мужем, который стучался в мою дверь.

— Доктор, говорил он, у моей жены жестокий нервный припадок. Не будете-ли добры помочь мне ее успокоить?

Я застал молодую женщину в конвульсиях. Она извивалась, зарывшись головою в подушки и испуская протяжные стоны, в которых, как мне казалось, я неизменно различал одно и то же односложное слово: «нет!.. нет!.. Напрасно я давал ей эфир, морфий, делал местные надавливания. Наконец, замечая упорство, с каким она избегала видеть своего мужа, и вспоминая ее поведение, которое я наблюдал днем, я сказал господину Деледену:

— Без сомнения, между вами и вашей женой был разговор, который вызвал этот припадок. Я думаю, что мы не успокоим госпожу Деледен, пока вы будете находиться в комнате. Не угодно-ли вам оставить меня с нею одною на несколько минут?

Он ответил печально:

— Между нами не было никакой ссоры. Я никогда не делаю сцен моей жене. Только вы правы, будет лучше, если я уйду. Всякий раз, как мы встречаемся после разлуки, с ней, делаются такие припадки, без всякого повода с моей стороны.

— А когда вы живете вдвоем, у себя дома?

— Постепенно припадки ослабевают, потом прекращаются.

— Вы советовались с врачами?

— Да... Они не понимают...

Как только мы остались с больной одни, я сказал ей на ухо, отчеканивая слова:

— Он ушел.

Это произвело эффект заклинания. Она тотчас-же успокоилась, поднялась, провела рукой по лбу, который был совсем влажный от пота.

— Он вернется?

— Нет. Он совсем ушел.

Она вздохнула, снова опустилась на подушки. Ее глаза закрылись, дыхание стало ровным. Через десять минут она спала совершенно спокойно, пульс сделался нормальным.

Выйдя к мужу, я спросил у него:

— Когда рассчитываете вы опять уехать?

— Завтра вечером.

— Уезжайте лучше с первым поездом, не видя более г-жи Деледен; поручите ее мне, ее болезнь меня интересует, и я усердно буду ухаживать за ней до самого конца лечения Поля. Что будет, если ваша жена захворает здесь? Придется тогда прервать лечение ребенка, что очень опасно.

Он меня горячо поблагодарил и обещал последовать моему совету. Действительно, на другой день утром, в девять часов, он снова уехал в Париж.