Друзья, любовники, враги

11

Гидеону предстояло заняться Али Калилем, который как раз маялся в соседней комнате. Но вместо этого он сел за стол, чтобы углубиться в документы и досье, и задумался… о Саше.

Учитывая, что их свидание не вышло за рамки хороших манер, нынешние его ощущения представлялись довольно странными. Не так уж и плохо, рассуждал он сам с собой, если учесть, что за такой короткий отрезок времени они успели о стольком поговорить и обменяться столькими мыслями. Если оставить в стороне служебные дела, он подыскивал сейчас название тому, что так удручало его. Не лучше ли было ему отказаться от всего с самого начала, пока служебный интерес не перерос в личный?

Он и так уже где-то нарушил правила игры, запрещавшие заходить слишком далеко. В машине, когда он предложил отвезти ее домой — в чей именно дом, она не спросила, — он чуть было не решился на большее. Он сумел взять себя в руки. Ну не мудрейший ли он мужчина, если так хорошо умеет управлять своими чувствами? Но он был поражен тем, что ее последняя реплика опрокинула все его построения. И весьма легко было прочесть по ее глазам, что он обидел ее. Ее доверие заметно улетучилось, хотя она оказалась достаточно опытной, чтобы успеть сказать «нет» прежде, чем услышит это от мужчины. Но в том-то и дело, что она не поспешила сказать «нет». Он тоже умел говорить «нет» и делал это много раз в своей жизни, независимо от того, что думала об этом его жена. Из всех женщин, кого он действительно знал, ни одна не была способна отдать себя в жертву молчанию. И ни об одной из них нельзя сказать ничего хоть сколько-нибудь замечательного. Все на одно лицо. Между тем Саша с самого начала произвела на него впечатление и в сексуальном, и в интеллектуальном смыслах, и вовсе не потому, что сама увлеклась им.

Она показалась ему невероятно привлекательной, — это в его-то сорок пять, с его циничностью, опытом; даже страдания не лишили его способности ценить женскую красоту. Обнадеживающий факт, не правда ли? С первой же минуты он хотел ее поцеловать. С тех пор, как увидел ее в парке с разбитым и кровоточащим коленом, удивленную и смущенную. И потом, когда высадил ее перед отелем и наблюдал за ней в зеркало заднего обзора, он едва не сорвался вслед за ней, чтобы догнать в фойе. Он желал ее даже сейчас. Даже когда между ними лежала ночь. Он желал ее так сильно, что испытывал боль. Как мальчик, сидел и думал о ее грудях, нежной коже, о том, как волосы спадали на ее лоб, когда они танцевали, о ее улыбке и о том, как она закусывает нижнюю губку, когда затрудняется с ответом. В какой-то момент ему почудилось, что она ожила в нем вся — от груди до коленей, от рта до бедер. Ее тело как будто проросло сквозь него.

Когда-то давно для того, чтобы подавить нежелательные эмоции, он пробовал отвлечься, вспоминая составы футбольных команд или мысленно считая ступени на лестнице. Сейчас он только пожал плечами, с болью подумав о том, что вообще не имеет права на подобные мысли. Он вышел и ополоснул лицо холодной водой. Потом надел свежую рубашку. Все чаще и чаще он вспоминал о том, что даже в свои восемьдесят лет его отец нуждался в женщине, для которой можно было бы жить и ради которой можно было умереть, — как получится. Даже перед самой смертью ему была нужна женщина. Вот так прожил — восемьдесят лет с женщиной.

Однако, что касается Гидеона, то все его сходство с отцом закончилось в тот момент, когда естественный порядок жизни и смерти оказался нарушенным. Теперь у него не было никаких оснований, чтобы позволить себе роскошь существовать вне боли и потерь. Он бы просто сгорел со стыда. Теперь его заботой должен быть Карами и еще этот — Али Калил. Конечно, мысли о них не столь волнующи и не столь неожиданны. Зато вполне управляемы. И только об этом он имел право думать. Если у него вообще был какой-нибудь выбор. Если только он мог выбирать, какие чувства испытывать к Саше, а какие нет.

Рафи ждала его в коридоре.

— Ну как ужин?

— Выше всяких ожиданий.

— Не слишком ли суетился метрдотель?

— Услужлив, но в меру.

— Можешь поблагодарить за это посла.

— Ты можешь сделать это за меня.

— Ты произвел на нее впечатление?

— А что, может, у тебя насчет нее свои планы?

Рафи пожал плечами.

— Мне не по чину, — сказал он. — Тебе — да.

— Постараюсь оправдать доверие.

— Наш гость заждался, — напомнил Рафи.

Черт бы его побрал, пусть подождет. Пусть весь мир ждет. Его мысли были заняты кое-чем поважнее.

— Хорошо, — сказал Гидеон, разглядывая листки, которые держал в руке.

Эта часть программы, по крайней мере, не так замысловата.

Комната наполнилась затхлым запахом пота и табака. К счастью, кофейщик страдал не от боли в ноге. После анестезии он был несколько дезориентирован, что было как нельзя кстати его похитителям. Рана от пули выглядела вполне сносно, без признаков воспаления.

— Почему бы не назначить антибиотики — на всякий случай, — любезно предложил Рафи.

Мужчина был долговяз и худощав. Неухоженные волосы и диковатые глаза. Плоские щеки и тонкие губы. Никакой округлости и гладкости, которой отличался его брат. Он не выглядел особенно умным или эмоциональным. Впрочем, это и не удивительно, если принять во внимание его работу. Куда нужнее в его деле услужливость и слепая преданность. Из прочих качеств достаточно риторических способностей попугая. Умение рифмовать и рассуждать — разве что как исключение.

Расхаживая взад и вперед мимо глухо занавешенных окон, Гидеон рассматривал Калила. Потом присел за письменный стол и, как бы между прочим, стал просматривать какие-то бумаги. Можно было начинать беседу.

Вначале Калил был вполне готов к сотрудничеству. Он не возражал против заготовленных для него версий, и чересчур не привередничал. Как и предполагалось, он прибыл в аэропорт Аммана, чтобы затем встретиться с братом в родительском доме в Джеббель Хуссейне. Потом он совершил экскурсию на заброшенную электростанцию, что-то вроде паломничества, после чего его поведение стало утрачивать признаки разумности. Возникла необходимость применить силовые методы, вплоть до пленения кофейщика…

Молчит и никак не реагирует, подумал Гидеон, не только потому что малограмотен, но и от страха. Может быть, следовало бы объяснить ему, что окна занавешены наглухо для его же собственной безопасности. Гидеон читал по глазам кофейщика, что для него гораздо важнее выяснить, где он сам сейчас находится и как случилось, что его ранили.

Еще полчаса назад принесли поднос с кофе и сладкими пирожками и предложили ему подкрепиться. Естественно, он все еще в Иордании, а точнее в Аммане, в гостях у маленького напыщенного короля. О нет, конечно, неофициально. А разве война бывает официальной, даже если о ней объявлено? Однако палестинский вопрос, по-видимому, не только вопрос о земле. Куда важнее, что кое-кто заинтересовался жизнью Тамира Карами. А также его смертью.

Кофейщик вздохнул, допил кофе и попросил немного воды. Однако Рафи не спешил удовлетворять его просьбу.

— У нас одни и те же корни, — сказал он, — одна земля, одни и те же проблемы и конфликты. Какой народ «избранный» и кто вообще определяет, кому жить, а кому выживать? — Он указал на сидящего за столом Гидеона. — Вот он может объяснить тебе все: кто выстрелил в тебя, как ты попал сюда. — Наклонившись к кофейщику, Рафи конфиденциально добавил:

— Он англичанин и совершает разные добрые поступки. Он может помочь тебе разобраться во всем.

— Станет англичанин беспокоиться, — с горечью сказал кофейщик.

— Где это написано, что добрые дела творят только те, кто побывал в Мекке? — Рафи покачал головой. — Ты вот, к примеру, коммунист.

— Марксист, — поправил кофейщик.

— Ах да, конечно, марксист. Ты изучал теорию, когда сидел в сионистской тюрьме, а книжками тебя снабжал Красный Крест. — Рафи снова покачал головой. — Сумасшедший мир!

Гидеон поднялся и налил для Али стакан воды. Он поставил свой стул так, чтобы видеть глаза кофейщика.

— Так это ты принес бомбу в офис авиакомпании? Или ты сидел за рулем?

Кофейщик побелел от страха.

— Я?.. Меня там не было!

Не обратив внимания на это восклицание, Гидеон полистал свои бумаги.

— Итак, — продолжал он, — два палестинца с ливийскими паспортами, один из них с портфелем из свиной кожи. — Он поднял глаза и внимательно посмотрел на перепуганного кофейщика. — Двадцать два килограмма динамита, несколько граммов детонатора, провода, дешевые часы и — ба-бах!..

— Но мне ничего об этом неизвестно, клянусь!

— Прежде всего, — начал Гидеон с таким видом, будто упоминание о взрыве было просто недоразумением, — спасибо, что согласился побеседовать со мной. Сказал ли тебе брат, почему я хотел тебя видеть?

Сердце Гидеона билось чуть быстрее обычного.

— Абу Фахт, — медленно проговорил кофейщик. — А еще — из-за ребенка, моего племянника.

На его лице отражалось не облегчение, а еще большее напряжение и подозрительность.

Гидеон кивнул. На этот раз он не счет необходимым поправлять кофейщика, когда тот не назвал хозяина настоящим именем.

— Тебе известно, что его жизнь в опасности?

— Которого из двух? — невинно поинтересовался кофейщик.

— Обоих.

Али Калил кивнул. Его пальцы крепко сжимали стакан, но он не решался пить.

— Если вы не возражаете, мистер Калил, займемся Абу Фахтом, поскольку будущее ребенка куда безоблачнее, — сказал Гидеон официальным тоном и склонился над столом, чтобы сделать карандашом пометку в какой-то бумаге. — Мистер Калил, мы будем двигаться очень медленно, следуя за событиями. — Он едва улыбнулся. — Где именно Абу Фахт встретился с парочкой — в Сиди Боу Сад или в Европе?

— С какой парочкой?

— Римской, мистер Калил. Той самой, которая так блестяще провернула это дело. Итак, они встретились на вилле или за границей?

— Я не знаю, — пробормотал тот. — Столько людей приходило.

— Однако одни более важные персоны, чем другие. — Гидеон перелистнул какую-то бумагу. — Это ваша работа, не так ли, мистер Калил, знать, кто есть кто, и принимать важных персон со всем почтением? — Он наклонился вперед. — Скажите, разве солдат принимают так же, как их командиров?

— Так же.

— Ну и где же все-таки они встречались — в Тунисе или за границей? — резко спросил Гидеон.

— Лучше смерть, — проговорил кофейщик с внезапной покорностью.

— Для кого? — подхватил Гидеон. — Для вас, мистер Калил? Я это знал. Вы храбрый человек. — Он встал. — Боюсь только, — произнес он сочувственно, — что не смогу вам помочь. Боюсь, придется найти кого-нибудь еще, чтобы спасти жизнь Абу Фахта.

— Нет, пожалуйста, — сказал Али. — Я расскажу вам!..

Гидеон молчал.

— Мне трудно было сосредоточиться, — умоляющим тоном продолжал кофейщик, — но теперь я все вспомнил.

— Мы вовсе не обвиняем тебя в том, что ты хотел что-то утаить от нас, — заверил его Рафи.

— Они встречались в Багдаде. Абу Фахт специально поехал туда, чтобы встретиться с ними, — начал кофейщик с таким жаром, что на краях его губ вспенилась слюна. — Один из них потом уехал в Бонн, где жил на квартире у приятеля сестры, а другой вернулся в Сиди Боу Сад с Абу Фахтом и находился там две недели, пока не пришло время ехать в Рим.

Гидеон почувствовал себя совсем разбитым.

— Абу Фахт остался доволен результатом?

— Да, да, все были довольны, все были очень счастливы. Разве что, говорили: маловато.

— Что маловато? — прервал его Рафи.

— Из Израиля только двое погибли от взрыва и много других людей, — кофейщик взглянул на Гидеона. — Мы ничего не имеем против других.

— Нужно было взрывать другой офис, — любезно сказал Рафи. — Почему же вы выбрали этот?

Кофейщик пожал плечами.

— Проще доступ.

Гидеон перевернул страницу.

— Теперь займемся вашими ранами. Вы позволите?

У кофейщика словно гора с плеч свалилась.

— Да, — прошептал он.

Неопределенность ситуации была очевидна, и он удивился, что его больше ни о чем не расспрашивают.

— У вас, вероятно, тоже возникнут вопросы, — сказал ему Гидеон, — поэтому прервите меня, если сочтете нужным. Мир сошел с ума. Он сам сошел с ума.

Кофейщик, не произнося ни слова, напряженно смотрел на Гидеона.

— Позвольте предостеречь вас, мистер Калил, — начал Гидеон. — Вы должны быть очень внимательны. Кроме того, вы должны быть очень аккуратны. Если вы не можете или не хотите отвечать на вопрос, то лучше не отвечайте вообще. Мы вас понимаем. Но уж если решили отвечать, то должны быть уверены в точности своего ответа. В противном случае это будет стоить человеческих жизней и принесет непоправимый вред. — Гидеон помедлил. Так ли уж важно, если они узнают что-то еще? — Итак, начнем? — спросил он.

В конце концов, в приложенном к смертному приговору обвинительном заключении содержалось достаточно сведений о преступнике, чтобы исключить все колебания.

— Электростанция, — предложил Рафи, — почему бы нам не начать оттуда? Ведь именно там был ранен наш друг.

Гидеон прочитал по глазам Рафи, что тот тоже понял ошибку, которую они успели сделать в самом начале, и теперь спохватился, чтобы исправить ее, пока не поздно.

— Вам это интересно, мистер Калил?

Кофейщик кивнул.

— Небольшой экскурс в историю не повредит, — подмигнул ему Рафи и повернулся к Гидеону. — А вы, англичане, весьма сильны в истории.

— Имеете ли вы представление об израильско-иорданской границе? — поинтересовался Гидеон.

Кофейщик отрицательно покачал головой, и стакан с водой снова задрожал у него в руках.

— Это там, где меня ранили?

— Разве вопрос «где» интересует вас больше, чем вопрос «кто»? — спросил Гидеон как бы мимоходом.

— Кто? — пробормотал кофейщик, стараясь понять. — Кто стрелял в меня?

— Пожалуй, нам действительно следует начать с вопроса «где», — мягко сказал Гидеон.

Заброшенная электростанция находилась в самом узком месте реки Иордан, которое называлось Ярмач. Здесь, на протяжении около шестидесяти километров, проходила естественная линия границы между Иорданией и Израилем. Само же здание электростанции было условно разделено посередине плотины на две части: одна принадлежала Израилю и другая — Иордании. Регулярные нарушения границы в этом районе стали притчей во языцех, и именно по этой причине Рафи избрал электростанцию местом встречи с кофейщиком и его братом.

Рафи посчитал, что будет лучше, если первая встреча пройдет на территории Израиля, а не в Тунисе. Он еще надеялся, что все пройдет, как задумано, а если и возникнут какие-то осложнения, то был убежден, что будет лучше, если это произойдет на израильской стороне Ярмача. Кроме всего прочего, на израильской стороне никто не начинает палить без причины. Скорее всего нарушители будут задержаны и допрошены, как в большинстве случаев и происходит. К несчастью, все произошло не совсем так, как планировалось, хотя, без сомнения, могло быть гораздо хуже.

Ровно в два часа тринадцать минут ночи Саба Калил пересек границу и был встречен у северного входа на станцию людьми Рафи, одетыми в форму иорданских пограничников. Его брат оказался не столь удачлив и слишком громко переходил брод. Именно в этот момент настоящий иорданский пограничник и выстрелил в палестинца. И промахнулся. Один из людей Рафи, предвидя, что следующий выстрел иорданского пограничника может оказаться более метким, решил стрелять сам, чтобы умерить резвость палестинца. Таковы факты, включая наркотики, которыми раненый был нашпигован, когда его везли в Магидо на авиабазу, и последовавший затем перелет в Париж.

Члены террористической группировки «Черный июль» под предводительством Абу Нидаля вели Калила от самого Сиди Боу Сада. Так объяснил кофейщику происшедшее Гидеон. Можно представить, как близки они были к тому, чтобы проникнуть на виллу Карами. Ренегат Абу Нидаль стал подозревать, что в планах у Карами провести секретные переговоры с высокопоставленными американскими дипломатами и высшими военными чинами Израиля или, что еще хуже, с миролюбиво настроенными фракциями ООП. Они вели Калила от Аммана до Джеббел Хуссейна, а на израильской территории при переходе через брод открыли огонь. Впрочем, ничего ужасного не случилось, объяснял кофейщику Гидеон. Пуля, которой угостили его люди Нидаля, первая и последняя. Если, конечно, у самого Карами не появится причин для стрельбы по кофейщику, а уж он не станет тратить заряды на предупредительные выстрелы по ногам.

— Но как же Рим? — воскликнул Али. — Разве это не доказывает, что Абу Фахт вовсе не тянется к умеренным?

— Ничего не доказывает, — с презрением процедил Гидеон, — одной бомбой больше, одной меньше. Они все равно остаются при своих убеждениях.

— Тогда я расскажу Абу Фахту правду? — с надеждой пробормотал кофейщик.

— Увы, — сказал Гидеон, — вы не сможете рассказать Карами правду.

Он объяснил палестинцу, что, узнав о готовящемся покушении, Карами может поспешить и спутать все карты или, что еще хуже, уйдет в подполье, и тогда нет никакой гарантии, что удастся его защитить. К тому же, в том положении, в котором находится сам кофейщик, будет непросто все объяснить Карами.

— Абу Фахт знает, что со мной случилось?

— В этой части света новости распространяются очень быстро, — ответил Гидеон.

Кофейщик молчал.

— Карами уже известно о том, что вы пытались сделать и к чему это привело.

От лица кофейщика отлила кровь.

— Но что я пытался сделать?! — вскричал он.

— Так волноваться глупо и даже очень рискованно, — урезонил его Гидеон. Поднявшись из-за стола, он положил ему руку на плечо и спокойно зачитал выдержки из обвинительного заключения:

— Нападение с применением холодного оружия на двух шведских туристов в Старом городе. Еще одно нападение на группу паломников из Греции. Вывешивание флага ООП на здании городского муниципалитета в Газе. Членство в ООП. Бегство после убийства государственного чиновника в Наблусе. Участие в беспорядках в лагере Сабра… — Гидеон посмотрел на кофейщика. — Служба у Карами в качестве телохранителя, а затем повышение в должности — до кофейщика… Впечатляет, — сказал Гидеон, откладывая документы, — весьма впечатляет.

— Незаменимый человек, — добавил Рафи, обращаясь к палестинцу. — Его место не около женщин и детей, как сказал Карами. Его место среди бойцов.

Итак, вот точная версия того, что он должен рассказать Карами. Точно такими словами и в такой последовательности. Никаких отклонений и добавлений. За исключением признания, что он оказался так глуп, что пошел на такой неоправданный риск. Ранен в ногу одним из людей Абу Нидаля. Затем брат перенес его на спине через брод и на время поместил в относительно безопасной небольшой клинике неподалеку от Аммана. Когда Рафи закончил, на лице кофейщика можно было прочесть осознание того, что он совершил самую ужасную ошибку в своей жизни. Если бы только можно было отмотать время назад, если бы вернуть все к началу, он бы, безусловно, отказался встретиться с братом.

Рафи сказал, чтобы кофейщик переоделся в свою прежнюю одежду. Он возвращается домой. Гидеон промыл ему рану и переменил повязку. Затем отдал его ботинки. Последнее несколько приподняло кофейщику настроение.

— Какой пижон, — усмехнулся Рафи, когда тот снова сел. — Еще несколько вопросов, — добавил он, — не возражаешь?

— Когда я смогу вернуться домой?

— Скоро, очень скоро, — уверил его Рафи.

— Только несколько вопросов? — улыбнулся Гидеон.

У палестинца не было выбора. Он ответил невнятным «да» и наклоном головы. Гидеон устроился поудобнее в кресле около письменного стола.

— В лагере Сабра, — невинно начал он, — Карами находился один или с семьей?

— Он никуда без нее не уезжает.

— Без нее?

— Без жены. Они всегда вместе.

— Жозетта, — сказал Гидеон, чтобы избежать натянутости разговора, — Так значит — всегда?

— Кроме работы.

— Рим?

Али отвел взгляд.

— Не много найдется западных женщин, которые стольким жертвуют ради мужа и его дела.

— Она очень храбрая, — с гордостью сказал кофейщик, словно сам воспитал ее.

— Когда он дома, то много работает, не так ли?

— Ложится далеко за полночь.

— Поэтому просыпается поздно?

— Встает каждое утро полседьмого.

— Молится в постели?

— Он не молится.

— Вы приносите кофе в постель?

— До кофе он гуляет по берегу.

— Один?

— Двое из нас с ним.

— А вечером, он всегда работает дома?

— Всегда. Если только не уезжает из города.

— А она — рядом с ним.

— Его кабинет рядом со спальней. Комнаты соединены дверью.

— Он, наверное, беспокоит ее, когда входит или выходит.

— Нет. Есть еще другая дверь, которая ведет на веранду.

Гидеон улыбнулся.

— У вас прекрасная жизнь, мистер Калил, и хорошая работа. У вас много свободного времени?

— Совсем нет. Я постоянно нахожусь за его дверью на тот случай, если я ему понадоблюсь.

— Если у вас нет свободного времени, — как бы между прочим спросил Рафи, — то у кого оно есть?

Кофейщик только передернул плечами. Все было так неожиданно.

— А оружие, мистер Калил? — живо поинтересовался Гидеон. — С ним можно проникнуть в дом? — Он сделал паузу. — Нет, конечно же это невозможно. — Он внимательно посмотрел на кофейщика, а потом продолжал:

— Должно быть, снаружи слишком много охраны, чтобы это было возможно. — Он улыбнулся. — А у вас, мистер Калил, револьвер или винтовка? Или то и другое?

— Револьвер.

— И только?

— Еще в автомобиле.

— Что?

— «Калашников».

— Слишком много телохранителей, — бормотал Гидеон, глядя куда-то в пространство.

— Что значит «слишком много»? — почти обиженно откликнулся кофейщик.

— Что это значит? — повернулся к нему Гидеон. — Только телохранители снаружи защищают Абу Фахта. А внутри дома один вы… — Он махнул рукой. — А от вас проку мало.

— Нет, — возразил кофейщик, — не совсем так. Еще есть Талил — повар.

Гидеон рассмеялся.

— Но когда Талил стряпает, как же он сторожит? С бараньей ногой дежурит, что ли?

— У него всегда на кухне пистолет.

— Вне дома, — начал подсчитывать Гидеон, не обращая на кофейщика внимания, — должно быть двое или трое телохранителей. Да еще внутри — вы и Талил.

— Снаружи пять телохранителей, — возразил кофейщик, — включая шофера, который дежурит в автомобиле.

На некоторое время воцарилась молчание. Гидеон думал, как продвинуться еще немного, но так, чтобы кофейщик не обнаружил его собственных намерений и не предпринял попытки разрушить все их планы.

— Мы обсудили вопрос с оружием и телохранителями, — медленно сказал Гидеон. — Телохранители снаружи и телохранители внутри, Талил, повар, и водитель, который дежурит в автомобиле. — Он потер глаза ладонью. — Однако еще кое-что беспокоит меня. — Он помедлил. — Абу Фахт достаточно умен, чтобы не обзавестись какой-нибудь внутренней электронной системой безопасности. Или он не слишком доверяет этой штуке?

Задетый за живое, кофейщик ответил быстро.

— Видеокамеры в детских комнатах, в кабинете, во дворе и даже в спальне!

— А где стоят мониторы? — грубо спросил Гидеон, резко переменив тон разговора.

Кофейщик почти плакал.

— В маленькой комнате около стиральной машины. Эта комната между ванной и кухней, где готовят кофе и разогревают еду. — Он был как в лихорадке. Он понимал, что сейчас решается вопрос его жизни или смерти. — Два человека следят за мониторами день и ночь… — Он остановился, чтобы сглотнуть слюну. — Иногда они отключают камеру в спальне. Однако за детскими комнатами и снаружи наблюдение ведется постоянно. А когда он в отъезде, и она остается одна, то камеру в спальне не отключают… Прошу вас!.. — тихо сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Пистолет, мистер Калил, — резко оборвал его Гидеон. — Держит ли он в спальне пистолет?

Кофейщик зажмурил глаза и открыл их только тогда, когда к нему обратился Рафи.

— Пистолет, — повторил тот, — есть ли у нее пистолет?

— Да, есть. Он у нее всегда под подушкой, — затравленно ответил кофейщик. — Немецкий пистолет. Прошу вас, прошу!..

Мы все сошли с ума, подумал Гидеон и взглянул на Рафи.

— А где вход в комнату с мониторами?

— Во дворе, справа от детских качелей…

— А как войти туда через дом?

— На кухне под лестницей есть чулан, а в чулане дверь. Там длинный коридор, где она держит землю для рассады и удобрения для цветов…

— Нарисуйте, — приказал Гидеон, жестом прося Рафи, чтобы тот дал бумагу и карандаш.

Кофейщик принялся чертить на бумаге линии, мял листки и начинал снова. Слезы готовы были политься у него из глаз, а руки дрожали еще сильнее, когда он пробовал успокоиться. Гидеон видел это и понимал, какой паникой охвачен кофейщик, отчаявшийся спасти свою жизнь. Свою жизнь. Спасти… Наконец, Гидеон решил, что рисунок получился достаточно удовлетворительным, Али же все пытался дорисовать план двора, дома и комнаты для мониторов.

— Пожалуйста, — твердил он, — пожалуйста, помогите мне спасти Абу Фахта.

Но Гидеон и Рафи понимали, что он просит о себе самом.

Гидеон подошел к окну и немного приоткрыл деревянный ставень — так, чтобы впустить немного дневного света, но чтобы Калил не мог выглянуть наружу.

— Когда все это кончится? — спросил палестинец с внезапным спокойствием.

— А знаете, жизнь — удивительная штука, — заметил Гидеон, выглянув за окно. — Иногда ждешь неделями, иногда целыми месяцами, а иногда все кончается слишком быстро. — Он обернулся и прищелкнул пальцами. — Только успеешь что-то полюбить, а этому уже конец. — Он ясно увидел в глазах палестинца нечто, похожее на раскаяние, какую-то отрешенность. Как будто тот уже пережил собственную смерть. — Пожалуй, вам надо отдохнуть, — сказал он, направляясь к двери вслед за Рафи.

И в этот миг он увидел слезы. О чем были эти слезы — о потерях, о том, чего не удалось сделать, или о том, чего уже никогда не увидеть? Не сказав ни слова, Гидеон вышел из комнаты.

Рафи дожидался в коридоре между двумя комнатами.

— Ну и что ты думаешь?

Гидеон отреагировал неожиданно.

— Я думаю, что кое-кому здорово повезло в этом деле.

— Это кому же?

— Ребенку.

— Надеюсь, ты получил достаточную информацию, потому что так оно и есть, — согласился Рафи.

Гидеон не стал спрашивать о судьбе Али Калила. Он знал, чему быть, того не миновать. Брат кофейщика — другое дело. Впрочем, и с ним он предоставил разбираться Рафи. Когда ребенок поправится после операции, семью водворят обратно на мусорные кучи, иными словами, вышлют на оккупированные территории.

— По крайней мере ты можешь быть доволен судьбой ребенка, — добавил Рафи.

Гидеон слишком устал, чтобы объяснять ему, что единственное ощущение, которое целиком заполнило его душу, было ощущение смерти. Это ощущение было смесью все тех же угрызений совести и тоски, которые он носил в себе с тех пор, как однажды остался живым. Однако теперь в том чистилище, где он сейчас пребывал, появилось что-то вроде галлюцинации.

— Все, что у тебя сейчас есть, это Саша Белль, — предупредил его Рафи.

Свежая новость, ничего не скажешь.