Дряхлость

II

Он узнал её сразу же на повороте Марсова Поля. Чтобы угадать её, ему теперь было достаточно только увидеть её гладкие движения, походку, наполненную уверенностью и сердечностью.

Он побежал ей навстречу, и, оказавшись перед этим совершенным лицом необычного, интенсивного, равномерного цвета, он почувствовал, как из его груди изливается гимн радости. Итак, Анджолина явилась, и, когда она оперлась на его руку, Эмилио показалось, что всё уже сказано.

Он повёл её к морю, подальше от переулков, где ещё можно было встретить прохожих. На пляже они, наконец, почувствовали себя наедине. Он хотел бы поцеловать её сразу, но не рискнул, а она, не сказав до этого ни слова, лишь улыбнулась ему ободряюще, и от мысли, что можно прикоснуться губами к её глазам или губам, Эмилио разволновался и у него перехватило дыхание.

— Почему она опоздала на столько? Я боялся, что она уже не придёт, — так говорил Эмилио, но его возмущение забылось; как некоторые животные в любви чувствуют необходимость постонать жалостливо.

Было правдой и то, что потом своё недовольство он мог объяснить весёлыми словами:

— Мне показалось невозможным то, что она находится рядом со мной, — воспоминание об этом после встречи наполняло его всего счастьем, — и я не мог поверить, что может быть вечер лучше того, что был на прошлой неделе.

Да, Эмилио ощущал себя намного счастливее теперь, когда мог насладиться уже сделанными успехами в отношениях с Анджолиной.

Очень скоро он её поцеловал. После первого импульса сразу сжать Анджолину в своих объятиях он теперь мог довольствоваться тем, что любовался ею и мечтал о ней. Но Анджолина понимала чувства Эмилио ещё хуже, чем он сам. И Эмилио рискнул погладить робко её по волосам — настоящему золоту. И он добавил, что тем же золотом являлась и её кожа, и вообще вся она. Таким образом, ему казалось, что он сказал ей уже всё, в то время как у Анджолины такого ощущения не было. Она вдруг приняла задумчивый вид и сказала про зуб, который у неё болел:

— Здесь, — она показала ему свой чистейший рот, красные дёсна, крепкие и белые зубы — ларец с драгоценными камнями, связанными и представленными настоящим мастером своего дела — здоровьем.

Он не улыбнулся и поцеловал этот рот, который она ему открыла.

Эта чрезмерная спешка не обеспокоила его, потому что она так шла ему на пользу, впрочем, он о ней и не догадывался. Эмилио, как один из тех, кто не знал настоящей жизни, вдруг почувствовал себя сильнее духом и посмотрел на все вокруг, что присутствовало при этом знаменательном событии, взглядом даже более безразличным, чем у самого отъявленного пессимиста.

Всё было хорошо. Луна ещё не появилась, но там, на море, они могли наблюдать переливчатое сверкание, которое блестело полученным от заходящего солнца светом. С двух сторон, наоборот, синева далёких мысов затемнялась уже наступающей ночью. Всё это было громадным и безграничным, и со временем менялся только цвет моря. У Эмилио создалось впечатление, что во всей этой великой природе только он один был живым и любящим существом.

Эмилио рассказал Анджолине о том, что знал от Сорниани, спросив наконец о её прошлом. Она сразу стала очень серьёзной и заговорила тоном, который подчёркивал всю драматичность их связи с Мериги. Покинутая? Не совсем верное выражение, потому что это она произнесла решающее слово, освобождающее Мериги от их обязательств. Правдой оказалось то, что Мериги с матерью всячески изводили её, давая понять всю ничтожность её значения в их семье. Мать Мериги (о, эта злая старая ворчунья, больная желчной болезнью) высказала Анджолине всё, что думала:

— Ты — наш позор, потому что без тебя мой сын мог бы найти себе ту, которую заслуживает.

И тогда по своей собственной воле Анджолина покинула их дом и вернулась к своей матери (она сказала это слово со всей сладостью испытываемых к ней чувств), и от душевных страданий вскоре заболела. Эта болезнь даже утешила Анджолину, так как в жаре забываются все печали.

Вскоре Анджолина захотела узнать, от кого Эмилио всё это услышал.

— От Сорниани.

Она не сразу вспомнила это имя, но потом воскликнула улыбаясь:

— Этот грубый жёлтый тип, который всегда ходит в компании Леарди.

Итак, она знала и Леарди, который только начинал жить, но уже отличался страстью к развлечениям и выделялся этим в городе. Мериги познакомил её с Леарди много лет назад, когда они все трое были ещё детьми и играли вместе.

— Я его сильно люблю, — заключила Анджолина с откровенностью, которая заставляла поверить всем её словам.

И даже Брентани, уже начинающий чувствовать беспокойство из-за этого опасного юноши Леарди, после последних слов Анджолины успокоился:

— Бедняжка! — сказал он, — честная и бесхитростная.

Не было ли лучше сделать её менее честной и более хитрой? Задавшись этим вопросом, Эмилио вдруг подумал, что было бы чудесно научить эту девушку.

Взамен любви, которую он от неё получал, он мог дать ей только одно — знание жизни и искусство пользоваться ею. Это был бы ценный дар, потому что эти красота и грация, направленные таким способным человеком, как он, в правильное русло, принесут ей возможность бороться со всеми жизненными трудностями. Таким образом, благодаря Эмилио Анджолина приобрела бы себе состояние, которое он не мог ей дать. Ему сразу же захотелось сказать ей об этой посетившей его идее. Эмилио перестал целовать Анджолину и любоваться ею и для обучения её пороку принял строгий вид учителя добродетели.

С иронией относясь к самому себе, этой же иронией утешаясь и ею же довольствуясь, Эмилио почувствовал жалость к Анджолине. Ведь она попала в руки такому человеку, как он — бедному в отношении денег и в отношении кое-чего ещё, а именно энергии и смелости. Потому что если бы он был смелым (и объясняясь в любви к Анджолине в первый раз так серьезно, его голос сильно изменился по причине сильного волнения); так вот, если бы он был смелым, то схватил бы свою блондинку в объятия, прижал бы её крепко к груди и понёс бы наперекор судьбе. Но Эмилио таких порывов не испытывал. О, бедность их обоих была вещью ужасной, она представляла из себя рабство, и он боялся за себя и за неё.

Тут Анджолина перебила Эмилио:

— А я не боюсь, — ему показалось, что она хотела бы взять его за горло и ввергнуть в то состояние, которого он так боялся, — я могла бы просто жить с любимым мужчиной, бедная и покорная.

— Но я этого не хочу, — сказал он после короткой паузы, делая вид, что колеблется, — я хорошо себя знаю. В нужде я не смог бы даже любить.

И после ещё одной короткой паузы Эмилио добавил голосом серьёзным и глубоким:

— Никогда!

Она смотрела на него серьёзно, положив подбородок на ручку зонтика.

Он оставил эту тему и в качестве подготовки к предстоящему обучению заметил, что ей больше пошло бы на пользу знакомство с пятью или шестью юношами, которые в тот день видели его с ней и любовались ею: Карлини был богат, Барди транжирил бездумно последние остатки своей молодости и своего огромного состояния, Нелли представлял собой дельца и зарабатывал много. Каждый из них так или иначе был богаче Эмилио.

Анджолина поняла его. И обиделась! Было, однако, ясно, что её возмущение преувеличено, и Эмилио, должно быть, догадался, но не стал обвинять её в притворстве. Двинув всем своим телом, Анджолина проимитировала усилие освободиться от него, чтобы уйти, но Эмилио даже почти не почувствовал этого и легко её сдержал. Всё закончилось тем, что он стал ласкать Анджолину, поцеловал её и освободил из своих объятий.

Он попросил у неё прощения: это не было объяснено им хорошо, и вскоре Эмилио повторил то же, что уже говорил, но другими словами. Анджолина не стала обижаться на него, но сохраняла ещё какое-то время свой досадливый вид:

— Не хочу, чтобы вы думали, что для меня было всё равно, если бы со мной познакомился один из тех мужчин. Я им даже разговаривать со мной не разрешила бы.

Анджолина также сказала, что сохранила смутные воспоминания о случайной встрече с Эмилио примерно год назад на улице, а значит — он не был для неё первым встречным.

— Я, — заявил Брентани торжественно, — хотел только сказать, что не заслуживаю всего этого счастья.

И только тогда он рассказал ей о своих планах в отношении её обучения, которое должно стать таким полезным. Но Эмилио нашёл, что Анджолина не заинтересована в этом, и пожалел её. Такая девушка, как она, должна заботиться о своей выгоде. Что такое честность в этом мире? Выгода! Честные женщины всегда умели найти покупателя по самой высокой цене и из любви тоже могли извлечь выгоду. Говоря эти слова, Эмилио чувствовал себя человеком в высшей степени аморальным, так как видел и хотел видеть только то, что было. Мощная мыслительная машина, каким являлся он и сдерживал себя, вдруг вышла из состояния своей инертности. Волна гордости прилила к его груди и распирала её.

Анджолина оставалась удивлённой и внимательной к словам, слетавшим с его губ. Казалось, она поверила, что женщина честная и женщина богатая могут существовать в одном лице.

— Ах! Так прекрасные синьоры таковы? — воскликнула Анджолина и затем, видя его удивление, попыталась отрицать, что хотела сказать это, но если он мог понимать её мысли, а он был в этом уверен, то должен был догадаться, что она не поняла его рассуждений и удивилась им.

Тогда Эмилио повторил и прокомментировал свои уже высказанные идеи: честная женщина ценит себя высоко, и это её секрет. Надо быть честной или, по крайней мере, казаться ею. Было плохо, что Сорниани сказал об Анджолине то, что сказал. Хуже всего то, что она рассказала о своей любви к Леарди, — и тут излилась вся его ревность, — любви к этому опасному бабнику. Лучше сделать плохо, чем иметь вид, что сделал.

Вдруг Анджолина забыла о главных идеях, высказанных Эмилио, для того, чтобы защититься энергично от его атак. Сорниани не имел права злословить про неё, а Леарди вовсе не был опасным.

На этот вечер инструкции Эмилио закончились — он подумал, что такое сильное лекарство надо давать в малых дозах. К тому же ему показалось, что он и так уже пожертвовал многим, отрёкшись на какое-то время от любви.

Из-за сентиментальности литератора имя Анджолина ему не нравилось. Он назвал её Линой, затем, не довольствуясь этим ласкательным, дал ей французское имя Анжеле и очень скоро облагородил его в Анже. И он учил её признаваться в любви на французском. Поняв смысл некоторых слов, она уже не хотела повторять их ему. Но на ближайшем свидании он безо всякой причины сказал ей:

— Жё тэм боку.[1]

Эмилио не удивлялся, что продвинулся в отношениях с Анджолиной так быстро и так далеко. Всё соответствовало его желаниям. Конечно, она считала его очень порядочным, и это внушало ей уверенность в то, что ему можно доверять. И действительно, долгое время она даже не имела ни желания, ни возможности отказывать ему в чём-либо.

Они всегда находились на воздухе. Им нравились все пригородные улицы Триеста. После первых встреч они покинули площадь Святого Андреа, где было слишком людно, и уже предпочитали улицу Опичи-на, вдоль которой тянулись ряды густых каштанов. Эта улица была широкой и тихой и плавно поднималась вверх. Анджолина и Эмилио останавливались только в конце улицы у низкой каменной стены, где можно было посидеть. Они долго целовались, и город находился у их ног, безмолвный, безжизненный, как море, а вверху они не видели ничего, кроме загадочного, неясного цвета громадной протяжённости: и в неподвижности и молчании город, море и всё остальное представляло собой единое целое — та же материя, сформированная и раскрашенная каким-то странным художником, разделённая и разрезанная на линии жёлтыми точками — уличными фонарями.

Лунный свет всех этих красок не менял. Предметы более чётких очертаний не освещались, они заволакивались светом. Впереди расстилалась неподвижная белизна, а внизу спал тусклый свет и даже на море, вечное движение которого теперь можно было увидеть только мельком, он забавлялся, переливаясь серебром по поверхности. Свет этот молча спал. Зелень холмов, цвета всех домов оставались затемнёнными, и отчётливый свет извне изливался и переполнял воздух, он был белым и чистым, потому что ни с чем не сливался.

В лице девушки, что находилась рядом, лунный свет воплощался, заменяя тот розовый цвет младенца, не смягчая и распространившейся желтизны, которую Эмилио надеялся постичь своими губами. Всё её лицо стало строгим, и, целуя Анджолину, Эмилио чувствовал себя развратным как никогда — ведь он целовал белый, целомудренный свет.

Потом они предпочли пойти в рощицу холма Охотника, чувствуя постоянно желание от всех удалиться. Там они сидели рядом с каким-то деревом, ели, пили и целовались. Цветы быстро исчезли из их отношений и уступили место сладостям, от которых Анджолина вскоре отказалась, побоявшись испортить зубы. Появились сыры, вина и ликёры — продукты довольно дорогие для скудного кармана Эмилио.

Но он был расположен решительнейшим образом жертвовать Анджолине все небольшие сбережения, собранные им долгими годами размеренной жизни. Он мог бы быть сдержанным в расходах и сохранить свои небольшие резервы. Совсем другие мысли заботили его намного больше: кто научил Анджолину целоваться? Эмилио не помнил больше их первых поцелуев. Тогда всё случилось так, что она поцеловала его и он не почувствовал ничего иного, кроме как её сладкого ответа на поцелуй его, но ему казалось, что если бы тот её рот при первом поцелуе не был бы так подвижен и искусен, он испытал бы какое-то удивление. Следовательно, Анджолина обучала его этому искусству, в котором он был новичком?

Она созналась! Мериги много целовал её. Анджолина смеялась, говоря об этом. Конечно, Эмилио показался ей странным, когда показал, что думает, будто Мериги не мог воспользоваться своим положением жениха, по крайней мере, чтобы целовать её сколько хочется.

Брентани не почувствовал никакой ревности из-за воспоминаний о Мериги, который, оказывается, имел даже больше прав, чем он. Ему, напротив, было больно, что она говорит об этом так легко. Не должна ли Анджолина плакать каждый раз, когда называла имя Мериги? Когда Эмилио проявил своё огорчение по поводу того, что не видит её больше при этом несчастной, Анджолина, чтобы поддержать его, придала своему красивому лицу печальный вид и для защиты себя от упрёка, который она почувствовала с его стороны, вспомнила, что заболела после расставания с Мериги:

— О! Если бы я умерла тогда, конечно, мне не было бы так жаль.

Несколько мгновений спустя Анджолина громко рассмеялась в руках Эмилио, которые он ей открыл для утешающих объятий.

Она ни о чём не сожалела, и если он этому удивлялся, то только по причине своего болезненного сочувствия. Как она ему нравилась! Эмилио действительно чувствовал одну только благодарность к этому сладкому созданию, которое вело себя так, будто только для него и было создано — уступчивая и без требований.

Когда Эмилио вернулся домой поздно вечером и бледная сестра оставила свою работу, чтобы составить ему компанию за ужином, он ещё дрожал от волнения, не зная, что сказать кроме того, о чём думал. Ему даже не удалось проявить заинтересованность в маленьких домашних заботах сестры, составляющих жизнь Амалии, о которых она привыкла с ним говорить. Всё закончилось тем, что Амалия снова принялась за работу, находясь рядом с Эмилио в одной комнате. При этом каждый был занят своими собственными мыслями.

Потом Амалия посмотрела продолжительно на Эмилио так, как будто он этого не замечал, и, натужно улыбаясь, спросила:

— Ты до сих пор был с ней?

— С кем «с ней»? — спросил он, сразу улыбнувшись.

Но Эмилио вскоре признался, так как сам хотел поговорить. О, это был незабываемый вечер. Они провели его под лунным светом, на тёплом воздухе, перед пейзажем, безграничным, улыбающимся, созданным для них и для их любви. Но он не знал, каким образом правильно объясниться перед Амалией. Как он мог рассказать сестре об этом вечере, не упомянув поцелуев Анджолины?

Тем временем он повторил:

— Какой свет, какой воздух!

Амалия увидела на его губах следы поцелуев, о которых он думал. Она вдруг возненавидела эту женщину, которую не знала, за то, что та украла у неё её брата и её спокойствие. Теперь, когда она видела, что Эмилио влюблён, как и все другие влюблённые, ей не хватало того же добровольного смирения, которое было раньше в его и её грустных судьбах. Как жаль! Амалия принялась плакать, сначала тихими, молчаливыми слезами, пытаясь скрыть их в своей работе, а потом, когда Эмилио догадался о них, она не стала больше таить своих бурных неудержимых рыданий.

Амалия попыталась объяснить свои слёзы — просто она была не в духе весь день, не спала прошлой ночью, ничего не ела и чувствует себя очень слабо.

Эмилио, тем не менее, ей поверил:

— Если завтра тебе не станет лучше, вызовем врача.

Тогда к боли Амалии прибавился гнев, что он так легко дал ей себя обмануть и не понял её слёз. По её мнению, это было доказательством его величайшего равнодушия. Амалия продолжала рыдать, уже не пытаясь этого скрывать, а ему сказала, что доктор не нужен, потому что при той жизни, которую она вела, не стоило беспокоиться из-за лечения. Для кого она жила и почему? Видя, что Эмилио хочет, но не может ещё её понять и смотрит на неё изумлённо, Амалия выразила всю свою боль:

— Я тебе даже не нужна.

Эмилио, конечно, не понял её, потому что вместо того, чтобы растрогаться, рассердился. Он провёл всю свою молодость в одиночестве и грусти и, по его мнению, имел право время от времени позволять себе развлекаться. Анджолина не была очень важна в его жизни: она лишь приключение, которое продлится несколько месяцев, и не более того.

— Ты, действительно, несправедлива, упрекая меня.

Он растрогался только тогда, когда увидел, что Амалия не перестаёт плакать, бессловесно и безутешно. Чтобы успокоить её, Эмилио пообещал возвращаться раньше, чтобы составлять ей компанию, и они будут читать и изучать что-нибудь вместе, как раньше, но она должна стараться быть веселей, так как он не любит грустных людей. Его мысли полетели к Анже. Как она могла долго и заразительно смеяться. И он улыбнулся сам, подумав о том, что этот смех мог бы звучать очень странно в его грустном доме.