Дуб и кролик

5. Первый рецидив Алоиса.

После капитуляции Брецгенбурга. На командном пункте Дубовой горы все еще находятся Горбах, Шмидт, Потц, доктор Церлебек и телефонист Машник. Потц не выпускает из рук пистолета. Он в бешенстве вышагивает взад и вперед по поляне. Доктор Церлебек хотя и сидит, но курит очень нервно. Мрачный, погруженный в свои мысли Горбах сидит на траве. Он с тревогой наблюдает за Потцем.

Потц (внезапно остановившись перед Горбахом). А кто же, если не вы, провалил все дело? Что его, зря, невинного, засадили в концлагерь? Разве можно было такого субъекта отпускать на все четыре стороны? (Снова начинает ходить.) В такой момент? Пресловутого Алоиса, прирожденного террориста, который уже однажды чуть не поджег наше районное управление, господин крейслейтер отпускает в осажденный город! Постижимо ли это? Нет, это непостижимо. Я этого не постигаю. Нет.

Горбах (плаксиво). Алоис уже давно перестал быть красным. Он переродился.

Потц (саркастически). Переродился!

Горбах. Да, он переродился. Он вернулся из лагеря кротким как ягненок, общительным, услужливым и глубоко верующим национал-социалистом.

Потц. А затем этот глубоко верующий национал-социалист идет и сдает город врагу!

Горбах. Это для меня загадка!

Потц. А господин крейслейтер спокойно наблюдает эту измену в полевой бинокль. Это безусловно должно заинтересовать специальный отряд СС-504. Почему крейслейтером Горбахом не был дан приказ открыть огонь?

Горбах. Но ведь было уже поздно. А потом, разве народ не имеет права сам выбирать? Господин советник Шмидт, вы были свидетелем. Я только собирался сказать: теперь мы начнем, как вдруг увидел, что во всех окнах и даже на знаменах висят шкурки ангорских кроликов, белоснежные шкурки колышутся в воздухе повсюду, необозримо, и, конечно, это связало мне руки. А французы немедленно, без всякого прикрытия, вошли в город и заняли его.

Потц. Именно это и был самый подходящий момент для начала действий!

Шмидт. Я возмущен вами, коллега! Такое чистейшее нарушение международного права.

Потц. Вот посмотрите, что эсэсовцы с вами сделают!

Горбах. Ну, а что мне теперь делать? Может быть, у вас есть какая-нибудь идея? Прошу вас, скажите.

Потц. Ликвидировать командный пункт, уничтожить все материалы, имеющие военное значение, казнить поляка...

Горбах. Он сбежал...

Потц. Что? Что вы сказали?

Горбах. По-вашему, я сам должен был его сторожить всю ночь? Чего вы, собственно, от меня хотите?

Потц. Ваш счет растет, господин крейслейтер!

Горбах. Я докажу, что в этом деле участвовала женщина.

Д-р Церлебек (заинтересованно). Как? Женщина?

Горбах. Она перерезала веревку кухонным ножом и оставила этот нож на месте преступления.

Д-р Церлебек. Вот до чего мы дожили! Все оттого, что женщинам дали слишком много воли. Это было ошибкой. Женщины не могут быть сознательными гражданами. Я всегда утверждал: немец погибнет из-за женщины!

Слева появляется Алоис.

(Первый увидев его.) Алоис!

Горбах. Алоис!

Потц, молниеносно обернувшись, выхватывает пистолет.

Потц. Руки вверх! Быстро! Ну! А то стреляю!

Алоис (поднимая руки). Тсс... Не стреляйте!.. Вокруг шныряют французы. Мне буквально пришлось проползать мимо них.

Потц. Закрой пасть! Машник, свяжите этого парня.

Машник. К вашим услугам, господин старший советник!

Алоис. А зачем меня вязать?

Машник начинает его связывать.

Горбах. Потому что ты предал Брецгенбург...

Алоис. Так... предал! Каким же образом я предал Брецгенбург?

Потц. А кому принадлежали шкурки ангорских кроликов?

Алоис. Такие шкурки, такого качества, не хочу быть нескромным, господин старший советник, но тот, кто хоть что-то понимает в ангорских кроликах, сразу же вам скажет, что это порода Алоиса, из его крольчатника.

Потц. А кто вас уполномочил раздать населению эти шкурки?

Алоис. Смею сказать, это была моя идея, собственная. Времена сейчас неспокойные, вот я и подумал: будет лучше, если ты ликвидируешь свой склад. Устрой-ка распродажу. Таким путем я и предложил людям шкурки. Вы не поверите, какой начался спрос. По-видимому, давно не выдавали промтоварные карточки, подумал я. Наверное, снова какой-нибудь саботаж приключился или же население снова просчиталось на талончиках — такое уже случалось, когда люди отдавали сразу все талоны за носки и не думали в тот момент о своей шее.

Потц. А тебе известно, что город сдался при помощи твоих шкурок?

Алоис. Я только видел, что люди вывешивали их на окнах для просушки.

Потц. И даже подняли на знаменах!

Алоис. Действительно, это меня самого очень удивило. Ведь сегодня у нас день рождения фюрера. Увидев, я еще подумал: только бы из этого не вышло неприятностей. И еще подумал: какие же у нас люди стали недоверчивые, я продаю им первоклассные шкурки, а они сразу же повсюду развешивают их для просушки. Как будто я всучил им заплесневелую кошачью шкуру.

Горбах. Я не понимаю, Алоис, что же во всей этой истории правда? У тебя есть какие-нибудь доказательства?

Алоис. Господин крейслейтер, если я что-либо перепутал со шкурками, значит, я заслуживаю наказания. В мыслях я ничего худого не держал, но человек, пока он жив, всегда может оказаться неблагонадежным. Вы знаете, я прошел хорошую выучку, но, если у меня приключился рецидив, тогда сразу кончайте со мной. Я только навлекаю неприятности на своих сограждан.

Потц. Мне кажется, что этот негодяй насмехается над нами.

Алоис (серьезно). Господин старший школьный советник, я говорю, если это снова рецидив, тогда сразу кончайте со мной. Для меня в этом нет ничего смешного.

Потц. Он просто хочет оттянуть время, крейслейтер! Приговор!

Горбах. Приговор выносится быстро. Я предлагаю прежде всего сесть.

Потц (садится на походный стул рядом с Горбахом). Прежде всего прикажите ввести обвиняемого.

Горбах. Я только что хотел сам отдать этот приказ. Машник, введи сюда парня.

Машник. К вашим услугам, господин крейслейтер. Сейчас будет подано.

Горбах. Ну что ж! Пусть приходят эсэсовцы. Пусть увидят, что мы выполнили свой долг. Давайте... давайте... быстро... Попрошу прилично держаться, Алоис! Шаг вперед. А теперь быстро признавайся в своем преступлении, чтобы мы могли так же быстро действовать дальше. Подумай о том, что каждую минуту может появиться этот спецотряд эсэсовцев.

Алоис. Или французы.

Потц. Какая наглость!

Горбах. Ты сообщил французам, где мы находимся?

Потц. Выносите приговор, господин крейслейтер. Государственная измена — и баста!

Горбах. Государственная измена. Ты признаешься, Алоис?

Алоис. Я понимаю, что вам всем очень некогда. Вы на меня рассердитесь, если я вас задержу, и потому лучше я буду молчать.

Издалека доносятся выстрелы.

Горбах. Итак, ты признаёшься?

Алоис. Я признаю, что я ликвидировал весь свой запас шкурок. Наверное, это был рецидив.

Выстрелы.

Потц. Так мы никогда не кончим, господин крейслейтер. Ведь парень изобличен...

Горбах. Вы считаете, что я уже могу прямо сказать...

Потц. Именем народа...

Горбах. Да, верно. (Встает.) Итак, именем народа...

Выстрелы приближаются.

Именем народа. Наверное, это уже эсэсовцы... (Прислушивается.)

Потц. Да кончайте скорее!

Горбах. Именем... народа... а может быть, надо говорить: немецкого народа?

Потц. Не задерживайте нас такими пустяками.

Горбах. Господин советник, народ или немецкий народ — это не одно и то же. И это не пустяки.

Потц. Говорите что хотите, только побыстрей.

Горбах. Итак, именем немецкого народа я приговариваю тебя, Алоис Грюбель, за рецидив... приведший тебя к государственной измене, — к смертной казни. (Смотрит на Потца.)

Потц (нетерпеливо суфлирует). Через повешение...

Горбах (нерешительно). Через... через повешение. (Повернувшись к Потцу.) Вы согласны?

Потц. Приговор должен быть немедленно приведен в исполнение. Доктор Церлебек, здесь вы можете быть нам полезны...

Д-р Церлебек. Я протестую, господа. (Встает.) Я оспариваю этот приговор. Алоис Грюбель принадлежит мне. Во имя науки я требую, чтобы приговор был отменен.

Потц. Только не начинайте теперь вы, господин доктор. У нас действительно нет времени...

Д-р Церлебек. Дорогой Потц, вы не можете убить человека, в которого мы так много вложили. Мы сейчас как раз проводим проверочные обследования. Прошу вас, вспомните, сколько двуногих существ находятся сейчас в наших лагерях. Если нам не удастся при помощи психофизических воздействий создать из этого неполноценного человеческого материала безупречно функционирующих роботов, тогда все те, кто находятся в лагерях, окажутся паразитическим балластом, который и приведет Германию к гибели. Взгляните на Алоиса. Из красного террориста он превратился в послушное двуногое существо. Он трудолюбив и пригоден для работы. С ним случился рецидив. Почему он случился? Какую ошибку мы допустили? Ведь эта ошибка в системе воспитания, господин советник. Значит, мы за нее отвечаем. Необходимо найти эту ошибку. Иначе мы не сможем двигаться дальше в наших опытах. Нам нужен Алоис. Не говоря уже о том, что осужденный имеет большой личный опыт пребывания в лагере, который еще далеко не использован. Он жил среди недочеловеков. Он знает их, Алоис, расскажи господам, о чем говорят в лагере коммунисты и евреи, когда они остаются одни.

Алоис. Всегда только о еде, господин доктор.

Д-р Церлебек. А о чем они мечтают?

Алоис. О сигаретах, теплой ванне и жареной картошке.

Д-р Церлебек. Обсуждают ли они что-либо? Например, проблемы культуры?

Алоис. Нет, никогда. Они часами обсуждают шницель по-венски.

Д-р Церлебек. Теперь вы понимаете, наконец, господин Потц, что Алоис дает нам ключ к пониманию психологии заключенных? Благодаря ему мы ознакомились с феноменом желудочной онании, которой предается неполноценный субъект.

Потц. Господин доктор, вы находитесь в плену научных идей. Сейчас не время для таких побочных проблем.

Д-р Церлебек. Я протестую против выражения «побочные проблемы». Это проблема века. Рано или поздно половина человечества окажется в наших лагерях, а мы с точки зрения медицинской, антропологической стоим, так сказать, с пустыми руками.

Потц. Машник, наденьте на осужденного петлю.

Машник. Это очень трудный заказ, господин советник.

Д-р Церлебек. Я протестую!

Потц. Протест отклонен! Машник, выполняйте приказ. Поле боя, господин доктор, — это не научная лаборатория. Брецгенбург пал, потому что некий господин Шмидт боялся разрушить исторические гробницы! Наша немецкая обстоятельность еще когда-нибудь нас погубит. Кончайте с ним. На стол. Затем, Машник, вы опрокинете стол.

Издалека доносятся выстрелы.

Машник. Я накрою вам любой стол, господин старший советник, но насчет опрокидывания у меня ничего не получится, потому что я тридцать девять лет учился ничего не опрокидывать.

Выстрелы.

Потц. Прекратите болтовню. Вы опрокинете стол. Это приказ.

Горбах. Минуту, господин старший школьный советник... вы слишком торопитесь... Я хочу сказать, что по закону в таких случаях... каждый осужденный имеет право на последнее желание.

Выстрелы. Доктор Церлебек ходит взад и вперед, прислушиваясь к стрельбе.

От этого я не отступлюсь. Даже в том случае, если сейчас появятся эсэсовцы. Мы должны действовать согласно установленному порядку. (К Алоису, стоящему с петлей на шее.) У тебя есть какое-нибудь желание, Алоис?

Алоис. Вы мне однажды кое-что обещали, господин крейслейтер.

Горбах. Я... тебе?

Потц. Так. Ясно.

Алоис. Вы обещали, что похлопочете за меня перед господином старшим советником насчет хорового кружка.

Горбах. Да, верно. Господин Потц, я думаю, что вы можете выполнить это желание Алоиса. Примите его в хоровой кружок.

Потц. Государственного изменника?.. Чтобы навеки покрыть позором летопись хорового кружка?

Горбах. Гм. Да... Конечно... Ну вот, ты видишь, Алоис, я ничего не могу поделать... Может быть, у тебя есть другое желание... насчет кроликов. Может быть, я могу помочь?

Алоис. Они пристроены.

Горбах. Ну еще что-нибудь?.. Твои близкие... боже мой, Алоис, скажи, что с моей женой?

Алоис. Сын, господин крейслейтер!

Горбах. Сын! Сегодня, в день рождения фюрера! Алоис!

Алоис. Нет, вчера.

Горбах. Не имеет значения, главное — парень. Все прошло гладко?

Алоис. Родился сын, мать счастлива, не хватает только отца.

Потц. У нас нет времени на подобные разговоры.

Горбах. Так точно, господин старший советник. Сейчас. Алоис, ты понимаешь, если я сейчас тебя не повешу, придут эсэсовцы и повесят нас обоих. Этим тебе тоже не поможешь.

Алоис. Так точно, господин крейслейтер.

Горбах. Ты не можешь этого от меня требовать.

Алоис. Не могу, господин крейслейтер.

Горбах. У меня есть сын, Алоис. У тебя нет сына.

Алоис. Вообще нет детей.

Горбах. Вот видишь.

Выстрелы.

Потц. Исполняйте приговор.

Горбах. Ты же знаешь, что мне это неприятно.

Алоис молчит.

Война есть война.

Алоис молчит.

Итак, Алоис. (Протягивает ему руку.)

Потц. Кончайте, господин крейслейтер.

Горбах. Но я не откажусь от последнего желания, черт побери. Припомни. Должно же у тебя быть еще одно желание.

Алоис. Ладно уж... Раз господин старший советник не может из-за этого недоразумения с кроличьими шкурками принять меня в хоровой кружок, пусть хоть послушает и скажет, есть ли у меня голос и гожусь ли я, чтобы петь в хоре. Возможно, что я совсем не подхожу.

Горбах. Он хотел бы спеть, вы поняли?

Потц (вынимая пистолет). Мне это совершенно безразлично, я ведь все равно его не приму.

Горбах. Итак, Алоис, пожалуйста.

Алоис поет «Горные вершины спят во мгле ночной».

Потц слушает, явно пораженный, так как у Алоиса хороший голос. У Алоиса не должно быть блестящего голоса, профессионального тенора — достаточно, если актер, исполняющий эту роль, обладает нежным, высоким голосом.

(После того, как Алоис кончил петь.) А... дальше...

Алоис. Дальше ничего нет.

Горбах. А вторая строфа?

Алоис. Ее нет.

Горбах. Ты сам виноват, что выбрал такую короткую песню, Алоис. Я больше ничем не могу тебе помочь. Теперь я должен исполнить приговор.

Потц. Ваш голос... Я поражен. Блестящий материал. (Шмидту.) Вы знаете, коллега, как я ценю ваш тенор. Несмотря на наши политические разногласия. Но теперь... Такой тенор, в нашем городе...

Шмидт. У этого голоса, безусловно, есть свои вокальные достоинства, только я боюсь, что он не будет хорошо звучать...

Выстрелы. Горбах вздрагивает.

Потц. Но материал, коллега. Все дело в материале. С тех пор как я дирижирую любительскими хорами, мне ни разу не встречался такой чистый материал. Вы должны были стать певцом, Алоис.

Алоис. Да, конечно, господин старший школьный советник. Только раньше у меня не было голоса. Он появился в лагере от этой трубы...

Д-р Церлебек. Он имеет в виду так называемый экстракт каладиума... абсолютно невинная вещь...

Алоис. А может быть, это от лучей, которыми...

Д-р Церлебек. Алоис, не болтай глупостей!

Шмидт. Оставьте его, наконец, в покое!

Алоис. Унтершарфюрер Шёк всегда говорил, когда я возвращался из лазарета: «А вот и наш соловушка прилетел, ну-ка сделай теперь ти-ри-ли». Это у него было такое любимое выражение. Он был очень веселый человек. А потом, когда они начали меня облучать...

Д-р Церлебек. Алоис!

Алоис. Да, господин доктор?

Д-р Церлебек. Ты просто компрометируешь себя, Алоис, когда начинаешь рассуждать о вещах, которых не понимаешь.

Шмидт. Позвольте, но это очень интересно.

Д-р Церлебек. Но он же все перепутал. Ведь известно, что ligamenta vokalia[6] онтогенетичны.

Алоис. Да, конечно, доктор Мозер говорил то же самое.

Д-р Церлебек. Я считаю, господа, что нет смысла продолжать разговор на этом уровне. Затронутая проблема не может быть предметом дискуссии непрофессионалов.

Алоис. Ну вот, теперь господин доктор рассердился. Мне очень жаль, господин доктор. Я больше ни одного слова не скажу. И потом, я не это имел в виду. Я только очень люблю говорить о пении, потому что больше всего в жизни люблю петь! А с чего бы я попал к коммунистам? Я думал, что у них самые красивые песни. Но теперь-то я, конечно, знаю, у кого лучшие песни.

Потц. Где лучшие песни, там и лучшие люди, Алоис. Надо было вам раньше мне спеть.

Алоис. Я всегда хотел, но не осмеливался.

Потц (Шмидту). Вот так мы потеряли прекрасный голос.

Шмидт. Но как член правления хорового кружка, я всегда буду голосовать против приема такого... (Пугаясь повторения.) голоса. В конце концов, согласно уставу, мы являемся мужским хором. (После паузы.) Как бы это ни было трагично.

Потц. Ах, знаете, коллега, если бы он только не был изменником! Какое это было бы приобретение. Какое обогащение нашего кружка! Действительно несчастье!

Выстрелы приближаются.

Горбах (испуганно). Эсэсовцы!

Алоис. Французы, господин крейслейтер!

Горбах. Скажи нам правду, Алоис!

Алоис. Они прочесывают лес.

Горбах. Они найдут нас.

Выстрелы.

Алоис. Похоже на то, что они уже у ручья...

Горбах. Значит, нам не пройти, господин Потц, мы отрезаны.

Потц. Мы должны прорваться.

Горбах. Мы слишком слабы для этого.

Выстрелы раздаются совсем близко.

Господа, я полагаю, что нам придется отложить приведение приговора в исполнение. Господин Шмидт, господин доктор Церлебек, что вы предлагаете? Что нам делать?

Д-р Церлебек. Нужно уходить.

Горбах. Ваше слово, школьный советник Шмидт?

Шмидт (с достоинством). Никто добровольно не бывает немцем. (Насторожившемуся Потцу.) Одну минуту, коллега. Я сказал: никто добровольно не бывает немцем. Это значит, мы являемся немцами, хотим мы этого или нет. Отсюда вывод, что мы не имеем права добровольно уклоняться от нашей судьбы, предпочитая ей легкую смерть. У мертвеца нет национальности, следовательно, покойник уже не является немцем. Тот, кто будет голосовать за то, чтобы мы легкомысленно ринулись навстречу опасности, тем самым докажет, что он не хочет оставаться немцем.

Потц. Я понял только одно: что коллега Шмидт рассчитывает получить орден от французов за саботаж оборонных работ.

Выстрелы.

Горбах. А если эсэсовцы не придут? У нас же нет солдат.

Алоис. Если мне будет позволено, господин крейслейтер, внести одно предложение.

Горбах. Пожалуйста, Алоис, мы тебя слушаем.

Алоис. Сначала снимите с меня веревки. Я даю слово, что не сбегу.

Горбах. Машник, снять веревки, быстро.

Машник. Будет сделано, господин крейслейтер! С удовольствием (Развязывает Алоиса.)

Потц. Я протестую!

Д-р Церлебек (явно наслаждаясь). Протест отклонен.

Горбах. Возможно, он укажет нам выход.

Алоис подходит ближе.

Алоис (Потцу). Взгляните сюда, господин старший школьный советник. Вот там находится Брецгенбург, значит, эсэсовцы могут спуститься только по склону Тойтахской долины.

Потц слушает его объяснения.

Мы не знаем, кто первый появится на нашей вершине. (Быстрым движением выхватывает пистолет, который Потц держал в руке.) Стойте смирно... Не двигайтесь... Я буду стрелять, только если вы меня вынудите.

Потц. Господа, немедленно застрелите этого парня! Теперь вы убедились, какова была его цель.

Алоис. Минутку, дайте мне сказать. Машник, будь добр, свяжи господину старшему школьному советнику чем-нибудь руки.

Машник. С удовольствием, Алоис. Я уже наловчился связывать.

Д-р Церлебек. Браво, Алоис, браво. Агрессивная тенденция, сменяющая апатию. Очень интересно. (Делает заметки.)

Потц. Открытая измена! Господин крейслейтер, я предостерегаю вас.

Алоис (отдавая Горбаху пистолет). Я только одного хочу: чтобы меня выслушали. Я хочу сказать, поскольку все очень неопределенно и неизвестно, кто первый сюда придет, я думаю, что лучше всего будет, если мы друг друга привяжем к этим деревьям. Придут эсэсовцы — мы скажем, что это французы с нами сделали, а появятся французы — мы скажем, что так поступили с нами эсэсовцы. Вот мое предложение.

Шмидт. Классическое решение!

Горбах. Ну, что вы теперь скажете, господин Потц? Вы должны признать, что это предложение имеет большие преимущества. А вы, доктор Церлебек?

Д-р Церлебек (снимает мундир и брюки и остается в легком штатском костюме, который, оказывается, был надет под его черной формой). А теперь, господа, я, так сказать, отступаю на заранее подготовленные позиции. Надеюсь, вы тоже подумали о том, как сохранить себя для отечества. Тот, кто не подготовился к этому дню, проявил безответственность. Мои научные материалы находятся в надежном месте. Следовательно, мой долг — отправиться к моим материалам. Подведение итогов, господа, подведение итогов научных исследований. (Вынимает из кармана мундира маленький пистолет.)

Потц. Вы покидаете знамя, Церлебек!

Д-р Церлебек. Но сначала знамя покинуло нас, дорогой Потц. (Начинает спускаться вниз.)

Горбах. До свиданья, доктор.

Алоис дружески машет вслед доктору.

Алоис. До свиданья, господин доктор.

Шмидт. Итак, Алоис, не будем терять времени. Начинайте с меня.

Алоис. Охотно, господин школьный советник. (Привязывает его к дереву.)

Горбах (направляясь к хижине). С каждым днем становится все жарче. Думаю, мне придется надеть что-нибудь полегче.

Алоис (кричит вслед). Только не слишком легкое, господин крейслейтер, на апрель нельзя полагаться. Вдруг еще пойдет снег?

Шмидт. Так... я думаю, ты меня прочно привязал. Чудесное чувство — быть пленным. И к тому же еще sua sponte[7].

Горбах (из хижины). Теперь моя очередь, Алоис!

Алоис. Сначала я закончу с господином советником. (Потцу.) Поймите же, господин старший школьный советник, что бы ни случилось, вы все равно нужны нашему городу. Город нуждается в вас, нуждается в господине крейслейтере — без элиты, без избранных обойтись невозможно. Унтершарфюрер Шёк всегда говорил: «Народ нуждается в элите, иначе он никогда не сможет стать избранным народом».

Потц. Я вам не доверяю.

Алоис. А теперь я должен связать господина крейслейтера — извините меня, господин старший школьный советник.

Горбах выходит из хижины в чем-то, напоминающем костюм для верховой езды — наполовину штатский, наполовину военный. Слышны выстрелы.

Горбах. Быстро, Алоис, вяжи меня, а то я один останусь на свободе.

Алоис привязывает его.

Алоис. Вот теперь вы прекрасно выглядите, господин крейслейтер.

Горбах. Не так крепко, Алоис, а то у меня омертвеют руки.

Алоис. Лучше руки, чем весь человек, господин крейслейтер.

Горбах. В этом положении есть своя хорошая сторона — чувствуешь себя таким... освобожденным.

Алоис. Машник, ты справишься сам?

Машник. Если ты завяжешь мне узел. И немножко затянешь.

Алоис (около Машника). Порядок. Если будет больно — скажешь.

Машник. Нечего меня теперь щадить, Алоис. Немножко жестокости только поможет делу.

Алоис достает веревку, завязывает себе руки, становится под веткой, на которой все еще висит петля, просовывает в нее голову и затягивает до тех пор, пока она не ложится плотно вокруг шеи.

Горбах. Ну как... Господин Потц... Не так это плохо, как вам казалось?

Потц. Погодите радоваться, пока не пришли эсэсовцы!

Горбах. Я буду вынужден им доложить, что вы сопротивлялись приказу о применении военной хитрости.

Алоис. Вместо того чтобы спорить, надо лучше подумать, как мы объясним по-французски наше положение.

Горбах. Господин Потц, вы же знаете французский.

Потц. Я отказываюсь.

Горбах. А я абсолютно все забыл. Господин школьный советник, как по-французски «связать»?

Шмидт. Все зависит от того, в каком смысле. Enchainer, ligoter.

Горбах. А как сказать «нас связали»?

Шмидт. Собственно говоря, этот вопрос не имеет никакого отношения к моему предмету. Поэтому я не могу гарантировать точность. Так вот, во французском языке... Нет, не так... Я хочу сказать, что у них все зависит от того, какое действие вы обозначаете — то, которое происходило в прошедшем времени, но последствия которого имеют место в настоящем...

Горбах. Господи боже мой, чем вы занимаетесь?

Шмидт. Если я составлю предложение с глаголом avoir, а правильнее будет в данном случае применить глагол etre...

Горбах. Господи, но тогда возьмите этот etre!

Шмидт. Я покрою позором немецкую педагогику, если в первом же предложении допущу ошибку...

Машник. Господин крейслейтер, с вашего разрешения, я работал в Париже в «Амбассадоре». Для меня не будет такой трудности немножечко припомнить, как нужно сказать.

Горбах. Пожалуйста, Машник, сделай это, только поскорее. Спокойно припомни.

Машник. Я скажу господам французам так. (Поворачивает голову в ту сторону, откуда ожидаются французы.) Я скажу: Messieurs... понимаете, это должно быть вежливое обращение, руганью и криком мы теперь уже ничего не добьемся... Messieurs, on nous a ligote.

Горбах (пробует). On nous a ligote. Смотрите, получается. On nous a ligote... Слушай, Алоис, если и на этот раз все обойдется благополучно... я воздвигну часовню здесь, на Дубовой горе.

Алоис. Ах, господин крейслейтер!

Горбах. Ах, Алоис, называй меня снова просто Горбах. Вечно эти чины. В конце концов, Алоис, мы все только люди.