Духовное просветление — прескверная штука

(8) Мне нет дела до сердца

В своих монологах я имею обыкновение слегка отклоняться от темы, но они вполне могут быть куда более вольными. С моей стороны требуется сознательное усилие, чтобы оставаться в колее и не поддаваться каждому искушению отступить от основной темы. Мне нравится придерживаться курса, продиктованного моим первоначальным впечатлением о том, что именно необходимо услышать ученику, и, как правило, я заканчиваю, отправив мяч на его половину. Я могу сказать что-то, а они могут кивнуть и согласиться, но от этого нет вообще никакого толку. Если хочешь извлечь из знания пользу, тебе придется овладеть им самостоятельно, а единственный способ сделать это — сразиться за него. Эмерсон сказал: «Ни один человек не понимает до конца истину, пока не поспорит с ней». Иметь ответ недостаточно. Ты должен соображать сам.

Кресло, опустевшее после ухода Марлы, недолго остается пустым. Появляется инженер пятидесяти с лишним лет по имени Артур. Он ожидает разрешения сесть, и я легким жестом позволяю ему. Это может показаться излишне формальным, но для Артура это на самом деле шаг вперед. При первом нашем разговоре он уселся у моих ног в позе лотоса, что заставило меня чувствовать себя глуповато. После того, как я уговорил его перебраться в кресло, мы провели около часа, развеивая его иллюзии о том, что просветление и божественность это одно и то же. В его мышлении все еще прочно зашито убеждение, что к учителю следует относиться как к возвышенному существу, поэтому он не садится без разрешения и говорит, соблюдая все условности. Артур не живет в доме, но часто здесь появляется, особенно весной, когда очень требуется помощь в саду.

Артур говорит мне, что ему нужна техника. Вернее, он хочет ту самую технику. У меня есть всего одна техника, и каждый, кто приходит в этот дом, скоро узнает о ней от других студентов, но, как ни странно, никто не осваивает ее, пока не получит от меня. Я много раз обнародовал ее и старался сделать ее общедоступной для любого, кто захочет ей воспользоваться, но она так и осталась моей собственностью, словно единственный способ заставить ее работать — это получить ее непосредственно от меня. В ней и правда нет ничего такого, но, думаю, в том, чтобы закрыть глаза и повторять мантру или считать свои выдохи, тоже нет ничего особенного.

— Хорошо, Артур, — начинаю я, — техника называется духовное саморазрушение. Саморазрушение подразумевает самопереваривание и духовное средство... черт, я правда не знаю. Скажем, это означает такой уровень самости, который включает ментальные, физические и эмоциональные аспекты. Сложи два слова вместе и ты получишь процесс, посредством которого ты скормишь самого себя, кусочек за кусочком, очищающему, переваривающему пламени.

— Могу я задать вопрос? — спрашивает Артур.

— Да, Артур.

— С ваших слов это духовное саморазрушение довольно неприятная штука.

— Да, Артур, это неприятный процесс.

— Да. Я понимаю. Спасибо.

— Пожалуйста. Процесс духовного саморазрушения в сущности представляет собой что-то вроде дзэнского коана на стероидах. Фактически, все, что нужно делать, — это записывать истину.

— Записывать истину?

— Звучит просто, верно? Да, это все, что надо. Просто записывай, то, что тебе кажется истинным или что ты считаешь истинным, и продолжай писать до тех пор, пока не доберешься до того, что на самом деле является истиной.

— В окружности триста шестьдесят градусов, — говорит Артур.

— Наверняка, — соглашаюсь я. — Начни с чего-нибудь, что кажется бесспорным и проверяй посылки, на которых основано это утверждение, и просто продолжай углубляться, пока не достигнешь основания, чего-то твердого — истины.

— В окружности не триста шестьдесят градусов? — спрашивает он.

— Вопрос предполагает, что есть окружность.

— А окружности нет?

— Возможно. Я не знаю. Она есть?

— Ну, если я нарисую окружность...

— Я? Когда ты успел подтвердить существование я? Окружность? Ты уже проскочил мимо той части, где подтверждается, что ты отдельное физическое существо в физической вселенной, способное воспринимать, рисовать? Ты уже утвердил двойственность как истину?

Артур на несколько минут погружается в размышления.

— Полагаю, это вы и имеете в виду под словом углубляться. Я совсем запутался. Даже не знаю, с чего начать.

— Неважно, с чего начать. Ты мог бы начать с использования вопроса Раманы Махарши: «Кто я?» или «Что я?», — и просто поработать с ним. Попробуй сказать что-нибудь истинное и не сдавайся, пока не получится. Пиши и переписывай. Проясняй и отсекай все лишнее, подсказанное твоим эго и придерживайся курса, куда бы тебя не занесло, пока не будешь готов.

— И сколько времени это обычно занимает?

— Я бы сказал пару лет. Но когда ты готов, ты готов.

— А под «готов» вы имеете в виду...?

— Готов.

— Ладно. Это что-то вроде записывания событий? Как вести дневник?

— Ага, хороший вопрос. Нет. Речь идет не о личной осознанности и не о самоисследовании. Это не имеет отношения к чувствам или прозрениям, личной или духовной эволюции. Это о том, что ты знаешь наверняка, о том, что ты знаешь наверняка как истинное, о том, что ты всем своим существом считаешь истиной. В процессе ты будешь срывать слой за слоем ложь, прикидывающуюся истиной. Всякий раз, когда ты возвращаешься, чтобы перечитать написанное, даже вчерашние записи, ты должен быть изумлен, насколько далеко ты ушел вперед. Это и правда болезненный и неприятный процесс, что-то сродни нанесению себе увечий. От этого появляются раны, которые никогда не затянутся, это сжигает мосты, которые никогда не будут отстроены заново, и единственная причина делать это заключается в том, что ты больше не можешь этого не делать.

Некоторое время он усваивает эту мысль.

— А зачем записывать это? Почему это нельзя делать в уме, как коаны?

— Еще один хороший вопрос. Да, коаны и мантры предназначены для ума. Вопрос Раманы Махарши «Кто я?» задается в твоем уме. Причина записывать это на бумаге или на компьютере, где записи можно увидеть, заключается в том, что мозг, как бы странно это ни звучало, неподходящее место для серьезных размышлений. Всякий раз, когда требуется серьезное размышление, первое, что нужно сделать — взять все, что возникло в уме, и поместить это в каком-то месте, где можно обойти вокруг мысли и увидеть ее со всех сторон. Атака, переход на сторону противника, контратака. Это невозможно сделать, если мысль все еще в твоей голове. Записывание позволяет действовать тебе как собственному учителю, собственному критику, собственному оппоненту. Выводя мысли наружу, ты можешь стать собственным гуру — судить себя, давать себе отзывы, предлагать более объективную и возвышенную перспективу.

Артур смотрит на меня вопросительно, поэтому я продолжаю:

— Ты ведь инженер?

— Да.

— И ты инженер в какой области?

— Мосты.

— В уме?

Артур медлит, обдумывая ответ.

— Да и нет, — говорит он.

— Хорошо. Ты говоришь да, потому что есть процесс концептуализации, верно? Этап идеи?

— Есть, да.

— И дальше другие внутренние творческие этапы и решение проблем?

— Да.

— И что тогда? Что после первоначальной концептуализации?

— Ну, дальше собрания, предварительные наброски, опять собрания и управляющие проектами...

— Творческий процесс в действии.

— Пожалуй, да.

— Итак, в основном, это начинается с идеи — мысли в чьей-то голове, — а заканчивается как настоящий мост где-то в реальном мире.

— Хммм, да.

— И всю дорогу это развивается, принимает очертания, оказывается в центре внимания, верно? Это движется от идеи к черновым наброскам и высокоточным чертежам, моделям в масштабе и настоящему мосту, который простоит сто лет, как-то так?

— Как-то так, да.

— И вот творческий процесс — от мысли до реальности. Это всегда один процесс, идет ли речь о мосте, стихотворении, космическом корабле или твоей жизни. В этом есть смысл?

— Хорошо. Да.

— Ты можешь распознать это в собственной жизни? В своей работе?

— Да, могу.

— А могло бы это произойти в чьей-то голове? В голове одного человека?

Артур смеется:

— Конечно, нет.

— Нет. Мысль, в мозгу она или нет, — это творческий инструмент, а духовное саморазрушение — это творческий процесс, как и любой другой. Такой же, как строительство моста.

— Но строители мостов очень образованные люди, — замечает Артур. — Это и искусство и наука, и может понадобиться вся жизнь, чтобы полностью развиться в этом качестве. Творческий проект создается на основе знания и опыта.

— Абсолютно верно, — отвечаю я, — и я могу заверить тебя, что в процессе самопереваривания у тебя разовьется волчий аппетит к любого рода знаниям — религиозным, эзотерическим, метафизическим, спиритуальным, нью-эйджевским, к восточной и западной философии и даже больше. Ты будешь полагаться на знание и опыт мужчин и женщин на протяжении всей истории, невзирая на расовую или национальную принадлежность, но твой поиск заведет тебя далеко за пределы человеческого интеллекта. Истина превосходит время и границы, и твой поиск их превзойдет. Тебе определенно понадобится хорошая библиотека или книжный магазин поблизости.

— Делает ли это духовное саморазрушение интеллектуальным путем в противоположность пути сердца, пути преданности или пути служения?

Бррр!

— Честно говоря, ты начал слегка терять нить разговора, Артур.

Он смотрит на меня озадаченно.

— Я не знаю, что это за пути такие, Артур. Духовное саморазрушение — это интеллектуальная затея, но я против того, чтобы называть его интеллектуальным путем. Это процесс тонкого различения, процесс расставания с тем, что ложно, постепенного сдирания фальши, пока не останется лишь истина. Различение используется в качестве мачете, чтобы прорубить себе путь сквозь плотные заросли заблуждений, или, если угодно, как меч для срубания собственной набитой заблуждениями головы. Интеллект используется как клинок, с помощью которого эго совершает медленное мучительное самоубийство — смерть от тысячи порезов. Какого рода путь получается в результате — здесь нас не должно волновать. Пусть об этом беспокоятся ученики такого рода путей. Если у тебя остается вопрос, то можешь адресовать его самому себе в процессе духовного саморазрушения.

Раньше я неплохо разбирался в духовной литературе и припоминаю, что там ведется много разговоров о разных путях, но оттуда, где я сейчас, это просто еще один способ отвлечь себя от тяжкого труда освобождения. Ни у одной теории путей нет никакой практической ценности для пробуждения. Сама идея, что есть некий надежный путь — не говоря уж о нескольких путях на выбор, — которому нужно просто следовать, есть пагубное заблуждение. Короче говоря, этот бизнес на путях представляет собой еще один пример слепого, ведущего слепого, часть обширной мифологии, сложенной одними гусеницами, обучающими других гусениц, как стать бабочкой.

Артур прерывает мою мысль:

— Я читал, что Дон Хуан сказал...

— Постой, — вмешиваюсь я, — погоди секунду. Ты собираешься сказать что-то о пути сердца?

— Да.

Я знаком с книгой Карлоса Кастанеды, где Дон Хуан советует Карлито выбрать путь сердца. Я знаком с ней по той самой причине, что и многие духовные искатели: в ней есть тот отзвук мудрой добродетели, которая из всего, что написал Кастанеда, запоминается лучше всего. Делает ли это книгу истинной или ценной? Очевидно, что нет, это всего лишь еще одно клише. Просто еще одна привлекательная возможность пойти не в том направлении. Я хорошо осознаю, что очень многие из всемирно известных и самых популярных духовных учений отстаивают сердечно-ориентированный подход к духовному развитию, но популярность среди здравомыслящих спящих не лучший критерий для суждения о методах пробуждения.

— Давай я скажу прямо, Артур: мне нет дела до сердца. Если я вообще собираюсь отстаивать хоть какой-то путь, так это путь без сердца, лишенный сострадания, совершенно свободный от любой мысли о каких бы то ни было других. Мысль простая: сначала проснись. Проснись, а потом можешь сделать два шага назад и помогать другим, если у тебя еще останется такое желание. Сначала проснись сам, сколь бы бессовестно эгоистично это ни звучало, или так и останешься еще одной барахтающейся в океане жертвой кораблекрушения, и все сострадание этого мира будет абсолютно бесполезно для остальных жертв, барахтающихся вокруг. Сначала реши собственную проблему, а потом, возможно, твое сострадание преобразится во что-нибудь полезное для других. Полагаю, что это звучит жестоко, недуховно и как угодно еще, но это работает только одним способом. Разумно?

Артур задумчиво кивает.

— Кстати, ты же наверняка бывал на заводах, где льют раскаленную сталь, которая идет на постройку этих твоих мостов, верно?

— Конечно. Много раз.

— Дружище, это страшные места. В сравнении с ними ад выглядит зимним курортом. Думаешь, из всего множества разных способов выполнить эту задачу они выбрали тот, который имеет отношение к сердцу?

Артур фыркает:

— Вряд ли.

— Разумеется, нет, потому что это можно сделать только одним способом. Эта штука с пробуждением не имеет отношения к сладостности и свету. Это серьезное дело с почти стопроцентной вероятностью неудачи. Подумай об этом. Ты ввязался в предприятие, которому посвятили свои жизни миллионы и миллионы искренних, умных мужчин и женщин, не достигших успеха. Это весьма отрезвляющее замечание. Это процесс, и он работает так, как работает, или не работает вообще. Ты не можешь диктовать условия. Личные предпочтения неуместны.

— Ваши слова звучат так, будто стоит мне достичь освобождения — и у меня, вероятно, даже мысли о помощи другим не возникнет.

— Не знаю. Может быть и возникнет, а может быть нет. Полагаю, это зависит от твоих врожденных качеств. Ты смотришь на то, чем я занимаюсь, все эти учительские штуки, верно?

Он кивает, а я продолжаю:

— Возможно, ты займешься чем-то вроде этого. Возможно, будешь учить. А может, вернешься к строительству мостов и будешь просто держать это при себе.

— Трудно представить, — говорит он.

— Это невозможно представить, но ты ставишь телегу впереди лошади. Простой факт состоит в том, что ты не можешь никому принести пользы, если ты сам находишься в том же положении, что и они.

— Боже, — бормочет он. Это самое красноречивое высказывание из всех, что я когда-либо слышал от него.

— Подумай, — продолжаю я. — Занявшись духовным саморазрушением, делай его ради кого-то другого. Пиши для кого-нибудь еще. Изложи свое знание ради чьей-то еще пользы. Пиши для публикации, как будто весь мир увидит твои записи. Или пиши это как письма своему сыну, воображаемому другу или тому ребенку, которым ты когда-то был. Кому угодно. Используй процесс духовного саморазрушения как средство выражения своего собственного высочайшего знания для чьей-то еще пользы. И, конечно, вноси в записи исправления, пока утверждение не станет истинным.

— До чего я никогда не доберусь?

— До чего, до утверждения истины? Нет, конечно, нет.

* * *

Дом возвращается к жизни после тихого часа и в течение пятнадцати минут превращается из спокойного помещения для медитации в оживленный ресторан и общественный клуб. К моему изумлению, здесь более тридцати человек, включая тех нескольких, которых я не припоминаю вообще, и меня разбирает любопытство, не появляются ли здесь некоторые из них только ради кухни Сонайи. Народ из «Сознания Кришны» придает особое значение кухне, и я бы не удивился, узнав, что многие из их приверженцев в первый раз заглянули к ним, чтобы узнать, чем там так вкусно пахнет. Сонайя — шеф-повар, которого с распростертыми объятьями принял бы любой индийский ресторан в мире. Когда она готовит, я испытываю сожаление по поводу своего слабого аппетита.

Думаю, что мне нужно рассказать немного больше о себе, не для того, чтобы показать, какой я замечательный, но какой я непримечательный. Понятно, что я не всегда был просветленным парнем. Я был славным младенцем, счастливым ребенком, трудным подростком и своевольным взрослым. Никто не оглядывался на меня и не считал будущим мудрым средоточием американского сельского ашрама. С другой стороны, я по природе своей всегда обладал чем-то вроде проницательности. Начало моего сражения с cogito ergo sum пришлось на мою раннюю юность. Будучи подростком и позднее, после двадцати, я писал короткие истории и эссе, которые были пробными нападками на природу реальности, что помогло мне дисциплинировать свое мышление.

Мое подобное грому с ясного неба прозрение случилось ближе к тридцати, после прочтения примерно пятидесяти страниц моей первой книги с отчетливо духовным содержанием. Как и всякое хорошее прозрение, оно вонзилось мне в мозг, как пуля из света, и в одно мгновение переопределило всю мою жизнь. Осознано было не что иное, как существование истины.

Истина существует.

Я был ошеломлен. В одно мгновение линии моего бытия были перечерчены заново. Это простое утверждение потрясло меня своей полнейшей абсурдностью. В конце-то концов, как можно не осознавать, что истина существует? Однако истина существует, не существовало меня. Моя мысль вечно была занята отрицанием того, чего нет , так что я вел себя как совершенно слепой по отношению к тому, что есть . Сама борьба за освобождение стала моей темницей. Ради противостояния лжи я жил в полумраке, где ложь благоденствовала. Когда в конце концов понимаешь, что истина существует, то словно выползаешь из вонючей канализации на солнечный свет — свет существования, о котором ты всегда подозревал, но никогда не ощущал его.

Но теперь я оказался на солнечном свету, и это было умопомрачительно. В тот момент я наконец родился. «Истина существует!» — вопил мой ум. «Где-то, как-то, истина есть. Плевать, в христианстве ли она, в иудаизме, в исламе или в самом презренном культе в самом чреве порока. Она существует, и я больше ни минуты своей жизни не потрачу на то, чтобы вслепую мыкаться в грязи и миазмах невежества в поисках чего-то еще, кроме нее. Бессмысленность и невежественность — это не о вселенной: я сам бессмыслен и невежествен. Есть что-то истинное, и неважно, что это такое, я больше не собираюсь ничего подделывать. Во мне нет и следа малейшего сомнения в том, что лучше страдать и умереть, выясняя, что есть истина, чем продолжать эту жизнь в рабстве у лжи и невежества».

* * *

Я только что перечитал несколько последних абзацев, и они довольно близко отражают то, как выглядели мои мозги после того взрыва. Событие смерти-перерождения принимает самые разнообразные формы, и вот таков был мой Первый Шаг. Это был шаг, отделивший того, кем я был, от того, кто я сейчас. Это был день, когда я поджег свою жизнь и отправился на войну.

Следующие два года прошли в состоянии испепеляющей одержимости. Я бросил работу, выбросил свои вещи и отбыл из Чикаго в маленький городишко в Айове. Я прочесал книжные магазины и в полной мере воспользовался преимуществами библиотечной программы штата. Я купил компьютер и проводил по нескольку часов в день, сгорбившись над клавиатурой и пытаясь выразить истину. Я читал и перечитывал. Я редактировал, вымарывал и переписывал. Раз в несколько недель я удалял все файлы, переформатировал все диски и сжигал — буквально сжигал, на мангале — все свои блокноты и рукописные страницы. Я почти никогда не читал написанного, потому что само по себе записывание заставляло эти мысли устареть. Я отсек все связи — ни работы, ни друзей, ни семьи, — и имел при себе минимум вещей. Я не занимался ничем другим. Я не думал о другом. Я подолгу бродил, размышляя, выискивая, что за препятствие задерживает меня на этот раз.

А потом в один прекрасный день после пары лет такой жизни я внезапно оказался готов. Вот так просто: Готов. Хотя я и не думал об этом в таких терминах, я стал просветленным, достигшим сатори, пробужденным, осознавшим истину, джняни, Буддой, назовите как угодно. Но чтобы приспособиться к этому состоянию, мне понадобилось еще десять лет.

Меня спрашивали — а сделал бы я снова то же самое, будь у меня выбор? — но начать следует с того, что это не выбирают. Не было никакого решения. Я никогда не делал выбор. Это не похоже на карьерный путь, когда ты выбираешь поприще и прикладываешь усилия. Скорее, это похоже на то, что ты прогуливаешься по горной тропке, которая превращается в скользкую грязь, и вот ты обнаруживаешь, что несешься с головокружительной скоростью в неизвестность, и вскоре полет с головокружительной скоростью становится твоей реальностью. А потом, в один прекрасный день, так же без предупреждения ты оказываешься запущен в пустое пространство и вскоре пустота становится твоей реальностью.

И вот я теперь здесь. Пустое пространство — моя реальность. Бездна. Не-я. Я постоянно пребываю в недвойственном, неотносительном осознании. Эту часть объяснить нельзя. Даже для себя я не могу облечь это в слова. Нет такой штуки, как просветленная личность. Личность, которая пишет эти слова, личность, которая говорит с учениками, — не просветленная. Моя индивидуальность, мое эго, которое кажется мной, это просто остаточный след образа — физическая видимость на основе остаточных энергетических паттернов. Джед МакКенна похож на костюм, который носит невидимый человек, чтобы иметь возможность взаимодействовать с людьми, не отпугивая их.

Вот и все то немногое, что можно сказать обо мне.