Духовное владычество и мирская власть

Глава 2

Противостояние властей — светской и духовной — в той или иной степени встречается почти у всех народов, в этом нет ничего удивительного, поскольку подобное происходит в силу всеобщего закона человеческой истории и, кроме того, связано со всем единством “циклических законов”, о которых мы постоянно упоминали почти во всех наших работах. В более древние периоды это противостояние, согласно традиционным данным, было выражено в символической форме, как мы уже указывали на это ранее на примере кельтов; однако в данной работе мы предполагаем развить другой аспект этого вопроса. В настоящий момент обратимся к двум историческим примерам, взятым, соответственно, из истории Востока и Запада: в Индии антагонизм, о котором идет речь, встречается в форме борьбы между Брахманами и Кшатриями, несколько эпизодов которой мы изложим в дальнейшем; в средневековой Европе этот антагонизм проявляется наиболее очевидно в том, что принято называть распрей между Церковью и Государством, хотя есть и другие, более частные, но не менее характерные, примеры этого антагонизма, как мы это увидим далее.[8] Кроме того, можно было бы легко установить, что эта борьба продолжается и в наши дни, хотя в силу современного беспорядка и “смешения каст” она осложняется гетерогенными элементами, которые могут ее скрыть от глаз стороннего наблюдателя.

Нет сомнения, по крайней мере за исключением отдельных крайних случаев, что обе эти власти, которые можно назвать властью священнической и властью царской, ибо именно таковы их истинно традиционные обозначения, имеют право на существование и свою собственную сферу действия. В общем-то, споры обычно разгораются лишь вокруг вопроса об иерархическом соотношении, которое будет неизбежно существовать между ними; это борьба за первенство, и протекает она практически всегда одинаково: воины, которым принадлежит светская власть, на первых порах подчиненные власти духовной, восстают против нее и объявляют себя независимыми от любой внешней силы или даже пытаются подчинить себе духовную власть, превосходство которой над собой они первоначально признавали, и пытаются сделать ее инструментом своего собственного господства. Этого достаточно, чтобы показать, что в ходе подобных выступлений происходит опрокидывание нормальных отношений, но это видно еще яснее, если рассматривать их не просто как отношения двух социальных функций более или менее четко определенных, для каждой из которых достаточно естественной представляется склонность посягать на права другой, но как отношения двух сфер, в которых соответственно выполняются эти функции; именно соотношение двух сфер должно логически определять соотношение властей.

Однако, прежде чем приступить собственно к этой теме, мы должны сформулировать еще несколько соображений, которые облегчат ее понимание и уточнят значения терминов, которыми мы собираемся постоянно пользоваться; это тем более необходимо, поскольку из-за постоянного употребления значение этих терминов приобрело неопределенный характер, а иногда и сильно изменило свой первоначальный смысл. Прежде всего, поскольку мы говорим о двух властях и в силу различных причин у нас может возникнуть необходимость сохранять между ними внешнюю симметрию, необходимо в большинстве случаев, чтобы лучше обозначить различие между ними, употреблять по отношению к духовному порядку слово “autorite” (владычество, власть, авторитет), а не слово “pouvoir” (власть, влияние, сила), которое предпочтительнее для обозначения светского порядка, поскольку более ему подходит, если вспомнить прямое значение этого слова. На самом деле слово “pouvoir” практически неизбежно ассоциируется с идеей могущества или силы, особенно силы материальной,[9] могущества, которое проявляется внешне и укрепляется внешними средствами; именно таковой, уже в силу определения, является светская власть.[10] Напротив, духовное владычество, внутреннее по своей сути, проявляется только само по себе, независимо от любой ощутимой поддержки, и действует как бы невидимо; в данном случае о силе или о могуществе можно говорить лишь посредством аналогии; когда мы имеем в виду духовное владычество в чистом виде, если можно так сказать, необходимо отдавать себе отчет, что речь идет о силе истины и собственно интеллектуальном могуществе, имя которому “мудрость”.[11]

Объяснения, и, может быть, даже еще более подробного, требуют выражения, которые мы только что употребили: власть царская и власть священническая; что же конкретно необходимо понимать под священническим и царским? Если начать с последнего, можно сказать, что царская функция включает в себя все то, что на социальном уровне представляет собой “управление” в собственном смысле этого слова, даже при условии, что оно не имеет формы монархии; на самом деле эта функция собственно целиком принадлежит всей касте Кшатриев, и царь — это лишь первый среди них. Функция, о которой идет речь, является в каком-то смысле двойственной: административной и юридической — с одной стороны и военной — с другой, ибо она должна обеспечивать поддержку порядка одновременно изнутри, в качестве регулирующей и уравновешивающей функции, и снаружи, в качестве функции, защищающей социальный порядок; эти два конструктивных элемента царской власти в различных традициях символизируются соответственно весами и мечом. Из этого очевидно, что царская власть, в сущности, является синонимом светской власти, даже если рассматривать последнюю во всей присущей ей полноте; однако то неимоверно ограниченное представление, которое составилось на Западе о царской власти, может помешать сразу обнаружить эту равноценность; вот почему было совершенно необходимо с самого начала сформулировать это определение, которое в дальнейшем ни в коем случае не следует забывать.

Что же касается духовенства, его основная функция — сохранение и передача традиционного учения, в котором можно найти основополагающие принципы любой регулярной социальной организации; кроме того, эта функция очевидным образом не зависит от любых внешних форм, которые может принимать учение, чтобы в своем выражении приспособиться к конкретным условиям того или иного народа или эпохи, эти формы, однако, никоим образом не затрагивают сути учения, которая всегда и везде остается подлинной и неизменной. Нетрудно понять, что истинной функцией духовенства является не совсем та функция, которую западные концепции приписывают, особенно часто в последнее время, “священникам” и “жрецам”, или, по крайней мере, она может быть таковой в определенной степени и в определенных случаях и совершенно иной — в других. На самом деле, только традиционное учение и все, что имеет к нему непосредственное отношение, обладает истинно “сакральным” характером, совершенно не обязательно являясь при этом собственно религиозной формой;[12] “сакральное” и “религиозное” ни в коем случае не являются синонимами, и первый из этих двух терминов гораздо более всеобъемлющ, чем второй, поскольку помимо религии, которая является его частью, “сакральное” включает в себя множество элементов, не несущих в себе ничего религиозного; духовенство, как на это указывает даже его название, без малейших оговорок можно отнести к тому, что является собственно “сакральным”.

Таким образом, истинное назначение духовенства — это прежде всего сохранение знания и обучение ему,[13] собственно поэтому, как мы и говорили выше, его атрибутом является мудрость; само собой разумеется, помимо этого духовенство выполняет ряд других, более внешних, функций, таких, как, например, исполнение ритуалов, поскольку они требуют знания учения, по крайней мере в основных чертах, и представляют собой часть присущего ему “сакрального” характера; но эти функции являются лишь вторичными, временными и, в некотором смысле, случайными.[14] И если на Западе эта вторичная функция становится пусть не единственной, но все-таки основной, это означает лишь то, что полностью забыта реальная природа духовенства; именно в этом проявляется одно из последствий современного отклонения, отрицающего интеллектуальность,[15] которое стремится если не искоренить любое доктринальное знание, то, во всяком случае, “минимизировать” его и отодвинуть на задний план. Дело не всегда обстояло подобным образом, что доказывает само слово “clerge”(духовенство), ибо первоначально слово “clerc” (священнослужитель, ученый, грамотей), от которого оно произошло, обозначало не что иное, как “знающий, сведущий”,[16] и было противопоставлено слову “laique”(мирской, светский), которое служило для обозначения простолюдина, то есть “vulgaire” (заурядный, грубый, вульгарный), что подразумевало человека невежественного или “профанического”, от которого можно было требовать лишь того, чтобы он верил, так как понимать он был не в силах, следовательно, это был единственный способ вовлечь его в традицию, хотя бы в меру его возможностей.[17] Любопытно отметить, что в наше время люди, которые с гордостью называют себя “светскими”, или же те, кто с удовлетворением именуются “агностиками”, тем самым лишь расписываются в собственном невежестве; и то, что они не отдают себе отчета в истинном смысле ярлыков, которые сами на себя и навешивают, еще раз доказывает, насколько велико и практически неисправимо их невежество.

Тот факт, что духовенство по своей природе является хранителем традиционного знания, отнюдь не подразумевает монопольного им обладания, поскольку миссия духовенства состоит не только в том, чтобы сохранять это знание, но и в том, чтобы передавать его всем тем, кто способен его воспринять, то есть, в каком-то смысле, иерархически распространять его в зависимости от интеллектуальных способностей каждого. Таким образом, источником любого знания этого уровня является духовное обучение, представляющее собой средство его регулярной передачи; поэтому именно высшая часть учения, знание самих принципов, кажется наиболее предназначенной духовенству в силу своего характера чистой интеллектуальности, тогда как развитие определенных приложений более подходит возможностям других людей, которых их собственные функции вынуждают находиться в прямом и постоянном контакте с миром манифестации, то есть, собственно, с областью, к которой относятся эти приложения. Вот почему в Индии, например, определенные второстепенные ветви доктрины более тщательно изучаются Кшатриями, тогда как Брахманы придают им лишь очень относительное значение, поскольку их внимание сосредоточено на уровне трансцендентных и неизменных принципов, лишь случайными последствиями которых является все остальное, или же, если посмотреть с противоположной стороны, на высшей цели, по отношению к которой все остальное не более чем второстепенные и подчиненные средства.[18] Существуют даже традиционные книги, которые предназначены специально для Кшатриев, поскольку в них излагаются аспекты доктрины, согласующиеся с их собственной природой;[19] есть также “традиционные науки”, предназначенные Кшатриям, тогда как удел Брахманов — чистая метафизика.[20] Все это совершенно закономерно, ибо данные приложения и адаптации также составляют часть сакрального знания, рассматриваемого во всей его интегральности, и кроме того, хотя священническая каста прямо не заинтересована в них ради своих собственных целей, они тем не менее входят в круг обязанностей этой касты, поскольку только она одна компетентна контролировать их четкое соответствие принципам. Однако случается, что Кшатрии, вступившие в борьбу с духовным владычеством, забывают об относительном и подчиненном характере своих знаний; они начинают рассматривать эти знания как свое собственное достижение и забывают о том, что получены они были от Брахманов, и, наконец, Кшатрии доходят до того, что стремятся вознести свои знания над знаниями, которые находятся в исключительном владении Брахманов. Результатом этого, согласно концепции восставших Кшатриев, должно стать опрокидывание сложившихся отношений между принципами и их приложениями или даже, в самых крайних случаях, простое отрицание любого трансцендентного принципа; но в любом случае это становится замещением “метафизического” “физическим”, если понимать данные слова в их строго этимологическом смысле, или, иначе говоря, тем, что можно было бы назвать “натурализмом”, объяснение чему мы дадим в дальнейшем.[21]

От этого разграничения в сакральном, или традиционном, знании двух уровней, которые обобщенно можно обозначить как уровень принципов и уровень приложений или же, следуя только что сказанному, уровень “метафизический” и уровень “физический”, в античных мистериях как Запада, так и Востока происходит выделение того, что принято называть “малые тайны”, которые содержат в себе собственно знание природы, и “великие тайны”, содержащие знание того, что находится над природой.[22] Это же самое разграничение соответствует разделению “инициации духовенства” и “инициации царей”, то есть знания, которым обучали посредством этих двух типов мистерий, рассматривались как необходимые для выполнения соответственно функций Брахманов и Кшатриев или же функций тех, кто представляет собой эквивалент этим кастам у других народов;[23] но само собой разумеется, что именно духовенство в силу своей функции обучения свершает равным образом оба вида инициации, подтверждая тем самым реальную легитимность положения не только своих собственных членов, но и представителей касты, которой принадлежит светская власть; как мы увидим в дальнейшем, именно отсюда происходит так называемое “божественное право” царей.[24] Данным положением вещей определяется тот факт, что обладание “великими тайнами» подразумевает обладание “малыми тайнами”: поскольку, так же, как любое следствие и приложение содержатся в принципе, от которого происходят, любая высшая функция “в высшей степени” несет в себе возможности функций низших;[25] этот закон неизбежно выполняется в любой истинной иерархии, то есть иерархии, основанной на самой природе людей.

Есть еще один момент, на который мы должны здесь указать, хотя бы не вдаваясь в подробности: наряду с выражениями “инициация духовенства” и “инициация царей” и если можно так сказать, параллельно с ними встречаются также выражения “духовное искусство” и “царское искусство”, которые обозначают использование знаний, полученных посредством соответствующего вида инициации со всей совокупностью “техник”, относящихся к ее сфере.[26] Эти обозначения долгое время сохранялись в древних союзах, а судьба термина “царское искусство” просто исключительна, поскольку он дожил до наших дней, хотя в современном масонстве он сохраняется сейчас, как, впрочем, и большинство других символов и терминов, лишь как непонятый след прошлых времен. Что же касается термина “духовное искусство”, то он полностью исчез; он, очевидно, соответствовал творчеству зодчих, возводивших соборы в средние века, равно как и искусству строителей античных дворцов; однако в дальнейшем, когда из-за утери, по крайней мере частичной, традиции, произошло разделение двух областей, что было следствием победы светской власти над духовной, было утеряно и “духовное искусство”; это произошло, вероятно, к началу эпохи Ренессанса, которая по сути обозначила во всех отношениях окончательный разрыв западного мира с его собственными традиционными учениями.[27]