Духовное владычество и мирская власть

Глава 8

Как мы уже говорили, политическая структура средневекового «Христианства» была по своей сути феодальной; вершиной данной структуры (реальной вершиной для временного уровня) был император, который являлся по отношению к царям тем же, чем они, в свою очередь, являлись по отношению к вассалам. Однако необходимо отметить, что данная концепция Священной Империи осталась в некотором смысле теорией и не была никогда целиком и полностью реализована, вероятно это произошло по вине самих императоров, которые, будучи введенными в заблуждение, первыми подвергли сомнению свое подчиненное положение по отношению к духовному владычеству, единственному источнику своей власти.[95] Именно с этого момента начался процесс, который принято называть раздором между Папством и Империей, многочисленные последствия которого настолько хорошо известны, что нет нужды даже коротко упоминать здесь о них, тем более, что детальное изложение этих фактов не связано с основными целями нашей работы. Гораздо более интересная на наш взгляд задача — это понять, что же все-таки представляла собой фигура Императора, и кто из них первым совершил ошибку, приняв относительное превосходство за превосходство абсолютное.

Разделение сфер влияния Папства и Империи проистекает в некоторой степени из разделения властей, которые в Древнем Риме были объединены в одном человеке, поскольку Император в то же самое время являлся Pontifex Maximus;[96] однако мы не будем сейчас искать объяснений данному факту объединения духовной и светской сфер в едином лице, поскольку эта тема требует более серьезных исследований.[97] Как бы то ни было, Папа и Император представляли собой не столько «две половины Бога», по выражению Виктора Гюго, но, в большей степени, две половины того самого Христа-Януса, которого обычно изображали с ключом в одной руке и скипетром — в другой, то есть, с эмблемами, соответственно, духовной и светской власти, объединенных в нем как в некоем едином принципе.[98] Это символическое слияние Христа и Януса в высший принцип двух властей является достаточно серьезным показателем определенной преемственности традиции, которую очень часто упускают из виду или же просто намеренно отрицают, между Древним Римом и Римом христианским; также нельзя забывать, что в средние века Империя была собственно «римской», равно как и Папство. Однако одностороннее рассмотрение этого изображения может привести и к достаточно серьезной ошибке, на которую мы собираемся сейчас указать, и которая, по всей вероятности, стала фатальной для Империи. В сущности, она состоит в том, что две половины Януса рассматривались как эквивалентные — каковыми они действительно кажутся на первый взгляд, однако не являются в реальности (добавим, и не могут являться, поскольку представляют собой духовное и светское). Другими словами, ошибка состояла в том, что связь двух властей определялась на уровне согласования, тогда как на самом деле это были отношения субординации, поскольку с самого момента разделения властей было ясно, что первая из них проистекает напрямую от высшего принципа, вторая же имеет к нему лишь опосредованное отношение. В предыдущих главах мы посвятили достаточно много времени этой теме, чтобы не останавливаться на ней сейчас.

В заключительной части своей работы «О монархии» Данте очень четко определяет соответствующие атрибуты Папы и Императора. Мы хотели бы процитировать небольшой, но очень важный отрывок из этой работы: «Божественное провидение дает человеку возможность двух путей: наслаждение этой жизнью, состоящее в исполнении собственной добродетели, то есть — Рай Земной, и наслаждение вечной жизнью, состоящее в лицезрении Бога, до которого человеческая добродетель может возвыситься лишь с помощью божественного света, то есть — Рай Небесный. Два этих пути достигаются различными средствами: к первому человек приходит через философские размышления (или изучение философии), с обязательным условием, что при этом он следует интеллектуальным и моральным добродетелям; ко второму человек приходит через постижение знаний духовных, знаний, превышающих человеческий разум, и основное условие при этом — соблюдение христианских добродетелей, Веры, Надежды, Милосердия. К осознанию этих двух путей и средств их достижения мы приходим соответственно с помощью человеческого разума, раскрывающегося нам в работах философов, и посредством Святого Духа, несущего нам высшую истину, а также через сына божьего Иисуса Христа и его учеников; однако, человечество рискует утратить их окончательно, если не будет обуздано подобно табуну диких лошадей. Именно в силу существования двух возможных путей, человеку было необходимо наличие двух направляющих сил, каковыми, по сути, являются, Папа, который, направляемый божественным откровением, повел бы человеческий род к вечной жизни, и Император, который, руководствуясь философскими знаниями, повел бы его к земному процветанию. Но поскольку этой цели не может достигнуть никто или разве что малое число людей ценою величайших трудностей и род человеческий не успокоится до тех пор, пока не смирит свою ненасытную алчность, таковым стремлением должен быть озабочен прежде всего тот, кто царит на земле, владыка римский: да живем мы свободно и мирно в нашей скромной обители смертных».[99]

Для правильного понимания данного отрывка потребуются некоторые комментарии, поскольку ошибка здесь недопустима: под внешне чисто теологическим языком скрывается истина, гораздо более глубокая, чем это может показаться на первый взгляд, впрочем, необходимо отметить, что такая манера изложения была характерна для Данте и для инициатических организаций, с которыми он был связан.[100] С другой стороны, обратим внимание на еще один любопытный момент: автора этих строк можно было бы назвать противником Папства — как мы упоминали выше, Данте разоблачал несовершенство и неудовлетворительное состояние Папства в современную ему эпоху, в частности, он говорил о несоответствии средств чисто временного плана, к которым слишком часто обращалась духовная власть, ее задачам; однако, он был достаточно умен, чтобы не вменять в вину целой организации ошибки людей, временно ее представляющих, что очень часто делают наши современники.[101]

Если вспомнить все, о чем мы говорили выше, нетрудно заметить, что различие, которое проводит Данте между двумя путями, данными человеку, полностью соответствует различию «малых тайн» и «больших тайн», а следственно, различию «царской инициации» и «инициации духовной». Влияние Императора распространяется на «малые тайны», соответствующие «Земному Раю», или, другими словами, достижению совершенства человеческой природы,[102] влияние Папы распространяется на «большие тайны», соответствующие «Небесному Раю», или же достижению сверх-человеческого уровня, связанного с человеческим состоянием лишь «папскими», в строго этимологическом смысле этого слова, функциями.[103] Очевидно, что человек, будучи собственно человеком, в состоянии самостоятельно достигнуть лишь первой из этих двух целей, которую можно назвать «естественной», тогда как вторая является чисто «сверхестественной», поскольку выходит за рамки проявленного мира; это различие соответствует различию «физического» и «метафизического» уровней. В этом проявляется предельно четко связь всех традиций, как западных, так и восточных: говоря о соответственных атрибутах Кшатриев и Брахманов, мы с полным на то основанием не ограничивались их рассмотрением в приложении к определенной форме цивилизации, а именно, цивилизации Индии, поскольку подобные вещи можно без труда найти в цивилизациях западного мира (разумеется, в той форме, в которой они существовали до современного падения). Таким образом, Данте определяет основную функцию Императора и Папы как направление человечества к «Раю земному» и «Раю небесному», и, соответственно, первый действует согласно «философии», второй — согласно «Откровению»; оба этих термина нуждаются в тщательном объяснении. Само собой разумеется, что в данном случае нельзя понимать слово «философия» в его обычном, «профаническом» смысле, поскольку в этом случае, она совершенно очевидно не смогла бы играть роль, ей предназначенную. Чтобы понять, о чем в действительности идет речь, необходимо восстановить первоначальное значение слова «философия» в понимании Пифагорейцев, которые, собственно, первыми ввели его в употребление. Как мы говорили раньше,[104] это слово, звучащее в переводе как «любовь к мудрости», этимологически обозначает изначальную предрасположенность к достижению мудрости, более упрощенно, оно обозначает поиск, который, порожденный этой предрасположенностью, должен привести к истинному знанию; таким образом, это всего лишь предварительный и подготовительный этап в продвижении к мудрости, равно как и «Рай Земной» — это лишь этап на пути, ведущем к «Раю Небесному». «Философия», понимаемая таким образом, представляет собой то, что при желании можно назвать «человеческой мудростью», поскольку она включает в себя комплекс всех знаний, которые может получить человек своими собственными силами, обобщенными Данте под понятием разум, который, собственно, и определяет человека как такового. Однако, эта «человеческая мудрость» уже в силу того, что она человеческая, не является истинной мудростью, которая представляет собой знание метафизическое и поистине сверх-рациональное и сверх-человеческое. Равным образом как путь, ведущий от «Рая Земного» к «Раю Небесному» покидает пределы земли, чтобы «salire alle stelle», как говорил Данте,[105] то есть, чтобы подняться к высшим состояниям, которые на языке астрологии обозначаются звездными и планетарными сферами, а на языке теологии — ангельской иерархией, так и индивидуальные способности человека оказываются недостаточными для достижения знания того, что превосходит состояние человека, и здесь уже требуются иные средства: именно в этот момент необходимо вмешательство «Откровения», которое является прямым сообщением с высшими состояниями, которое, как мы уже говорили выше, наиболее полно достигается «понтификатом». Возможность этого «Откровения» основана на существовании способностей, трансцендентных по отношению к человеку: и как бы мы их не называли — «интеллектуальная интуиция» или «вдохновение» — по сути это одна и та же вещь, с той лишь разницей, что первый из двух терминов заставляет вспомнить об ангельском состоянии, которое по сути идентично сверх-индивидуальному состоянию человека, второе же напоминает о воздействии Святого Духа, о котором не раз упоминал Данте.[106] Можно также сказать, что то внутреннее «вдохновение» человека, получившего его напрямую, становится внешним «Откровением» для тех, кому он его передает в той степени, насколько это только возможно, другими словами, в той степени, насколько это возможно выразить. К сожалению, мы лишь кратко и, может быть, слишком упрощенно коснулись целого комплекса проблем, серьезное и полное рассмотрение которых выходит за рамки нашей работы; однако, вышесказанного вполне достаточно для достижения цели, стоящей перед нами в данный момент.

В таком смысле «Откровение» и «философия» соответствуют двум понятиям, которые в индуистском учении обозначаются как Шрути и Смрити;[107] еще раз необходимо подчеркнуть, что и в данном случае мы говорим лишь о сходстве, а не полном соответствии, поскольку все традиционные формы различны между собой в силу реального различия точек зрения на природу вещей. Шрути, включающее в себя все ведические тексты, является плодом прямого вдохновения, тогда как Смрити представляет собой комплекс различных его следствий и приложений, подчерпнутых с помощью размышлений; соотношение этих двух частей равнозначно соотношению интуитивного и рассудочного знания, первое из которых сверх-человеческое, тогда как второе собственно человеческое. Равным образом как сфера «Откровения» связана с Папством, а сфера «философии» — с Империей, так и Шрути полностью касается Брахманов, основное занятие которых — это изучение Веды, а Смрити, которое включает в себя Дхарма-Шастру или «Книгу Закона»,[108] то есть социальное приложение учения, касается в основном Кшатриев, для которых предназначена большая часть книг. Несомненно, что Шрути является основным принципом, из которого проистекают все остальные части учения, и его знание, то есть знание высших состояний, составляет «большие тайны», тогда как знание Смрити, то есть знание приложений к «миру человека» (имеется в виду интегральное человеческое состояние), рассматриваемое в полном объеме всех возможностей, составляет «малые тайны».[109] Шрути — это прямой свет, который как чистый разум, являющийся в то же самое время чистой духовностью, соответствует солнцу, Смрити — это свет отраженный, который как память, представляющая собой уже в силу определения «временную» способность, соответствует луне;[110] именно поэтому ключ «больших тайн» золотой, а ключ «малых тайн» серебряный, ибо на алхимическом уровне золото и серебро являются точным соответствиями солнца и луны на уровне астрологическом. Эти два ключа древнеримского Януса являются атрибутами Папы, которому изначально предназначена роль «верховного жреца» или «властелина тайн»; вместе с титулом Pontifex Maximus эти ключи стали основными эмблемами Папства, а евангельские слова по поводу «власти ключей» лишний раз подтверждают связь с первоначальной традицией. Теперь становится еще более понятно, почему эти два ключа одновременно являются ключами духовной и светской власти; объяснить связь двух властей можно следующим образом: Папа оставляет себе золотой ключ от «Небесного Рая» и передает Императору серебряный ключ от «Рая Земного»; иногда в символических изображениях серебряный ключ заменяется скипетром, что еще раз подчеркивает его принадлежность королевской власти.[111]

Во всем вышесказанном есть один момент, на который необходимо обратить особое внимание, чтобы избежать даже малейшей видимости противоречия: с одной стороны, мы сказали, что метафизическое знание или истинная мудрость, представляет собой основной принцип, из которого проистекает любое другое знание как приложение к некой временной области, с другой стороны, мы сказали, что «философия» в изначальном смысле, а именно, как комплекс всех знаний временного плана, должна рассматриваться как подготовительный этап к достижению мудрости: итак, как же согласуются эти два вывода? Ранее мы уже давали пояснения по поводу двойной роли «традиционных наук»:[112] здесь существует две точки зрения — нисходящая и восходящая, первая из которых соответствует развитию знания от принципа к удаленным приложениям, а вторая — постепенному получению того же самого знания, в движении от низшего к высшему или же, если хотите, от внешнего к внутреннему. Вторая точка зрения соответствует пути, следуя которому люди могут достичь знания, разумеется в размере, соответствующем их интеллектуальным способностям; таким образом, они сначала достигают «Земного Рая», а затем «Рая Небесного»; однако такой порядок обучения или общения с «сакральной наукой» противоположен порядку иерархической структуры. На самом деле, любое знание, обладающее характером «сакральной науки» в той или иной степени может быть создано лишь теми, кто, прежде всего, в полной мере владеет основным знанием и в силу этого способен реализовывать в строгом соответствии с традиционными канонами все адаптационные варианты, порождаемые особенностями места или времени; именно поэтому введение новых адаптационных вариантов — прерогатива духовенства, которому принадлежит основное знание; по той же причине только духовенство имеет законное право освящать «королевскую инициацию», посредством передачи составляющих ее знаний. Таким образом можно сделать еще один вывод: оба ключа — один к знанию «метафизического» порядка, другой к знанию «физического» порядка — в действительности принадлежат духовной власти, и только по поручению последней серебряный ключ может быть передан представителям королевской власти. На самом деле, «физическое» знание, отделенное от трансцендентного принципа, теряет свою основу и незамедлительно становится гетеродоксальным; как мы уже объясняли, именно таким образом появляются «натуралистические» учения — результат, к которому приходят восставшие Кшатрии, извращая «традиционные науки»; кроме того, это еще и движение к «науке профанической», которая становится «достижением» низших каст, а также показателем их преобладания на интеллектуальном уровне, если вообще в этом случае можно будет говорить о каком-то интеллекте. Здесь так же, как и на политическом уровне, восстание Кшатриев расчищает путь Вайшьям и Шудрам; и, соответственно, шаг за шагом происходит приближение к низшим ступеням утилитаризма, к полному отрицанию любого свободного знания, пусть даже знания низшего уровня, а также к отрицанию любой реальности, превосходящей мир ощущений. К сожалению, именно такую картину мы наблюдаем в современную эпоху, когда западный мир практически достиг последней ступени, и падение идет со все нарастающей силой.

В тексте «О монархии» Данте остается еще один момент, который мы хотели бы пояснить, и который в не меньшей степени заслуживает пояснения, чем все, что мы объясняли до сих пор: это достаточно частое употребление символики, связанной с навигацией, упоминание которой содержится в последней фразе.[113] Из символов, связанных с Янусом, Папство позаимствовало не только ключи, но и ладью, отныне приписываемую святому Петру, и ставшую символом Церкви:[114] именно «римский» характер Папства объясняет необходимость усвоения этого символа, без чего он остался бы лишь незначительным географическим фактором.[115] Те, кто видит в этом факте лишь «заимствование», в котором можно было бы упрекнуть Католицизм, показывают тем самым лишь свой «профанический» менталитет; со своей стороны, мы, напротив, видим в этом факте доказательство существования традиционной регулярной передачи, без которой теряет свою основу любое учение, и которая восходит своими корнями к великой первоначальной традиции; мы абсолютно уверены, что ни один из тех, кто действительно понимает глубокий смысл этих символов, не сможет нам возразить. Символы, связанные с навигацией, очень часто употреблялись в античности: в качестве примера можно, в частности, привести плавание Аргонавтов за «Золотым Руном»,[116] приключения Одиссея, а также произведения Вергилия и Овидия. Этот образ встречается иногда и в индийской традиции, и мы уже имели возможность процитировать фразу, загадочным образом связанную с фразой Данте: «Йог — сказал Шанкарачарья — пересек море страстей, и слился с покоем, и обрел свою «самость» во всей ее полноте».[117] Совершенно очевидно, что «море страстей» это ни что иное, как «потоки алчности» у Данте; в обоих текстах параллельно ставится вопрос о «покое»: по сути, символическое плавание представляет собой завоевание «великого мира»,[118] который может проявляться двумя способами — через «Рай Земной» и «Рай Небесный»: в последнем случае он сливается со «светом славы» и «лицезрением блаженства», в первом — это собственно «мир», в самом широком, но отнюдь не «профаническом» смысле;[119] хотелось бы также отметить, что говоря о двух путях человека, Данте употребляет то же самое слово «блаженство». Ладья святого Петра должна перевезти человечество в «Рай Небесный», задача Императора — привести человечество к «Раю Земному», что, по сути, является тем же плаванием,[120] именно поэтому «Святая Земля» (то есть «Рай Земной») в разных традициях часто представляется в виде острова: по словам Данте задача тех, «кто правит на земле» — это достижение «мира»;[121] гавань, в которую они должны привести род человеческий — это «сакральный остров», непоколебимо стоящий среди беспрестанно бушующих волн, «Поклонная Гора», «Святилище Мира».[122]

На этом мы закончим объяснения, поскольку, на наш взгляд, всего вышесказанного было вполне достаточно, чтобы не возникло трудностей в понимании данной символики, во всяком случае, в той мере, которая необходима для понимания роли Папства и Империи; кроме того, продолжив рассуждения на эту тему, мы затронули бы область, которую не хотели бы рассматривать в настоящий момент.[123] С нашей точки зрения этот отрывок из работы «О монархии» — наиболее четкое и полное в своей сознательной краткости изложение структуры «Христианства», а также законов, согласно которым должна рассматриваться связь двух властей. Без сомнения возникнет вопрос, почему эта концепция осталась лишь выражением так никогда и не реализованного идеала; по сути уже в тот момент, когда Данте ее сформулировал, события в Европе развивались таким образом, что ее реализация становилась абсолютно невозможной. С нашей точки зрения, работа Данте — это в некотором роде завещание уходящего средневековья; она показывает, каким мог быть западный мир, если бы не порвал связь с традицией; однако, тот факт, что отклонение все же свершилось, указывает на то, что, скорее всего, у этого мира не было иной возможности, или же знание этой возможности было достоянием весьма ограниченной элиты, которая, вероятно, реализовала ее в своих собственных целях, без какого бы то ни было внешнего выхода и влияния на социальные структуры. Именно с того момента начался наиболее темный период «темного века»,[124] характерной чертой которого стало развитие (на всех уровнях) низших возможностей, направленное в большей степени на изменение и множественность, которое неизбежно должно было привести к тому, что мы имеем сегодня: с социальной точки зрения (как, впрочем, и со всех остальных точек зрения) наша эпоха характеризуется нестабильностью, которая дошла практически до максимального предела, повсеместным беспорядком и раздором; никогда еще человечество не было столь далеко от «Земного Рая» и первоначальной духовности. Означает ли это, что отклонение приняло необратимый характер, что никогда больше законная и стабильная светская власть уже не восстановится на земле, что истинная духовная власть навсегда исчезла из этого мира и сумерки, идущие с Запада на Восток, покроют навсегда свет истины? Ответим так: если бы мы придерживались подобной точки зрения, было бы бессмысленно и бесполезно писать эти строки, равно как и любую из наших работ; следовательно, нам остается лишь объяснить, почему мы уверены в обратном.