Духовный путеуказатель

ПРИЛОЖЕНИЕ Письмо автора О его внутреннем состоянии, писанное в 1676 году к епископу Иескому, Петру Матфею Петруцци, как оно находится в его сочинениях (ч. II, кн. I, письмо I) на итальянском языке

Во мне, надеюсь, есть божественное побуждение не утаивать от Вас ничего о моём внутреннем состоянии. Не стоит постоянно повторять, сколь я беден и нищ, и из сколь страшной бездны скверных грехов извлекло меня Божье милосердие; ибо Вам известно это, и потому Вам нетрудно судить справедливо, что если бы и сверкала во мне искра добродетели, то происходило это от той несозданной Любви, Которая не хочет смерти грешника, а хочет только, чтобы он обратился и жил. Кроме того, Вам известно и то, какие великие и сильные события, в которые привело меня по судьбе моё звание, стремятся обеспокоить меня; причём та же милостивая рука Божья ради открытия большей своей чести всегда содержит меня в великом покое ума. Теперь же хочу я показать средства, которые употребил Господь, и свет, который Он даровал мне, дабы я мог достигнуть той тишины сердца, которую должен приписывать лишь Его Божественной руке.

Одно из главных правил, служащих соблюдению моей души во внутреннем мире, таково: я не должен иметь склонности к тому или иному добру, но только к тому Добру, которое есть высочайшее Добро; и должен быть готов только к тому доброму, что даёт мне и требует от меня Высочайшее Добро. Мало слов, но много их внутри. Потому случается, что хотя я и стараюсь всегда предпринимать что-нибудь полезное, но при этом всегда готов не заботиться о таком или подобном ему добром деле, если Господь Бог делает так, что или не получаю я отклика, или он происходит без успеха для меня. Я рассуждаю так: я не требую от Бога ничего иного, кроме того, что Он хочет дать мне. И я не хочу давать Ему ничего иного, кроме того, что Он от меня требует. Что невозможно для меня, того Бог и не требует от меня, ибо если бы Он хотел от меня что-то, то Он, всемогущий, даровал бы мне такую возможность.

Далее послушай, возлюбленный Отче, другое правило, о котором душа моя особенно печётся: я не должен быть прикован к ни к какой понимаемой или чувственной вещи. Потому я без всяких трудностей преодолею всё, что со мной случается, и разум мой не приходит в смятение от наглости тех четырёх ветров, которые обуревают море души — то есть любви и досады от нынешних или страха и надежды будущих приключений. А поскольку моё сердце свободно от всех вещей жизни, понимаемых и ощущаемых, то не может ни кажущееся в них добром причинять мне радость или надежду (ибо я замечаю, что оно длится лишь мгновение ока и несравненно мало в смысле вечности души моей, и в смысле спасительной благодати, ожидаемой мною из милосердия Господа нашего Иисуса Христа, и в смысле славы, предстоящей мне), ни семена зла этой жизни — возбудить во мне печаль или страх (ибо здесь я тоже рассматриваю его краткое пребывание здесь лишь как действие тени в сравнении со злом этой жизни, а особенно в сравнении с некими, пусть и не грубыми грехами, которые мне должны быть ужаснее самого ада в смысле отвращения, испытываемого моим Богом, которого лишь одного любит моя душа). В остальном же я стараюсь ни быть слишком склонным к случающимся здесь событиям, ни слишком уж отвращаться от них, которые все без различия одинаковы для меня; так что, когда придёт Божия Воля и свершится то, что судил Бог, тотчас и моя душа окажется тиха и весьма довольна всем, что Он посылает и определяет.

Я нахожу, что нет ничего, что могло бы мне повредить, если сама моя воля не является причиной моей повреждённости. Ибо поскольку один только грех — моё подлинное зло, и ничто в мире не может сделать меня грешником против моей воли, — то и ничто в мире не может против моей воли причинить мне зла, от которого бы я справедливо повредился. Более того, я нахожу, что если я взираю прямо, то всё помогает и способствует мне на пути к большей любви к моему дражайшему Спасителю. Ибо это может быть либо угодно, либо не угодно моей нижней части: если оно угодно и, избегая этого, я могу распинать и умерщвлять себя, то из такой смерти восстаёт во мне сила новой жизни; если же не могу я избежать этого [я имею в виду, разумеется, только честные и не запретные вещи], то стараюсь возвышать свой ум к Богу (словно посредством лестницы этих тварей, угодных моему внешнему человеку) и благодарю благодать Его, определившую мне это для нужды, как увещевает апостол: Кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога (Рим. 14:6). Если же есть неприятные и неугодные внешнему человеку дела или приключения, — о, как дивно они мне помогают побивать мою самовлюблённость, которая, как враг, осадила меня, нападает и приводит к падению в жестокую беду! И — о, как хорошо они мне помогают в обретении тех добродетелей, которые делают меня подобным распятому Иисусу, Господу моему и Богу моему. Ибо если такие приключения неугодны и неприятны, то причина этого — то, на что они падают [или чего они касаются]; и это или имение и хозяйство, — и тогда я веселюсь, потому что становлюсь нищим и подхожу ближе к своему совершенно обнажённому Спасителю; или это земная честь, — и тогда я радуюсь, что в поругании бываю товарищем Иисусу, Который претерпел такое злословие от грешников, неся Свой крест и не обращая внимания на поношения, и стал посмешищем для людей и презрением для народа; или это касается здоровья или жизни моего тела, — и тогда мне достаточно взглянуть на моего Спасителя, исполненного боли и ран и повешенного на кресте, чтобы мой дух ободрился среди всех болезней и изнеможений тела.

И во внешних, и во внутренних напастях, мучениях и гонениях, страдания которых мне случается иногда терпеть, я обычно часто повторяю одно воздыхание, которому научится у Вас:

Также рассматриваю я и своё великое неведение о путях и средствах, которыми я должен идти к своему совершенству; но поскольку я знаю, что мой Бог есть самая высочайшая Премудрость и Любовь, то предаю себя Ему как знающему лучше, чем я, что для меня полезно; а поскольку я люблю Его много больше, чем самого себя, то не сомневаюсь, что Его благой Дух поведёт меня ровной дорогой, если только я никогда не воспротивлюсь Ему. Более того, я знаю, что Бог любит Самого Себя бесконечной любовью, и всё творит ради Себя, и находит Себе честь из всех Своих судеб; и если я люблю Божье благоугождение и прославление больше себя самого, то всегда радуюсь о том, что присудил он мне, хотя часто они и бывают тяжелы для моей чувственности. Но что же делает всё это? Божья сила мощна в слабых.

Я могу сказать, что никогда не бываю празден; но упражнения мои всегда таковы, что если я должен прервать своё дело, то прерываю его с великим удовольствием, а если не могу я даже заняться им, то и отбрасываю его с великим удовольствием. А если мне приходится начинать его заново, то я делаю это с таким же удовольствием, хоть и не с такой же охотой и желанием, словно бы желая привести его к завершению. Ибо я считаю, что если дело должно твориться, то находится оно исключительно в руке Божьей, Премудрость Которого управлять всем добром. Хотя мы все должны прилагать полученные от Бога силы и средства для благополучного завершения всех наших добрых намерений, но в то же время мы должны быть готовы оставаться довольными тем, что ничего по-нашему (хотя бы и доброму) предположению успеха не имеет. Ибо всегда верно, что мы невежды и большей частью не ведаем, чего просим; а Бог, наоборот, есть высочайшая Премудрость, простирающаяся из конца в конец и никогда не грешащая. Потому не приличествует нам нападать на что-либо с чрезмерной зависимостью, сколь бы добрым оно ни казалось; ибо мы не можем быть доподлинно обнадёжены, этим ли хочет быть почтён наш Господь Бог. А поскольку честь Божья — единственная, на которую всегда нацелены боголюбивые души, они должны во всех происшествиях подвергаться тому, что судил Бог. Он знает куда лучше нашего, что служит для большего Его прославления. Я часто размышляю о том, что блаженство всех душ было высочайшей и наилучшей целью страдания Христова, и чего более хотел Он, если не того, чтобы горел огонь, который Он пришёл возжечь на Земле; однако видя, что после столь жестокого и горького страдания погибают столь многие души, Он не беспокоился об этом, но покорялся воле Своего Вечного Отца, который знает, как находить Свою высокую честь не менее в наказании нечестивых, чем в воздаянии святым.

Должен ли я говорить, что со мной случается, когда я смотрю на грехи, творимые в мире? Богу, проникающему в самое основание моего сердца, известно, сколь жалки они для меня, сколь сильную боль причиняют они моей душе и сколь охотно желал бы я исправить их самой своей кровью и жизнью, если бы это было возможно. Но я не позволяю им беспокоить мой ум, ибо знаю, что Бог не потерпел бы их творения, если бы не знал, как найти в них Свою честь. Я никогда не хотел бы изнемогать в сражении против греха и порока, чтобы помочь истребить их; но я познал, что это требует добродетели и совершенства, а не беспокойства и смятения ума, которые являются проявлениями слабости души. Я не позволяю беспокоить меня даже своим грехам и своим частым погрешностям и прегрешениям, ибо помню, что пишет Св. Учитель Бернгард: Когда праведный падает, то Бог поддержит руку и творит чудо в том, чтобы сам грех способствовал его праведности; ибо мы знаем, что любящим Бога всё идёт на пользу. Не служат ли для нашей пользы и те падения, через которые мы становимся смиреннейшими и осторожнейшими? Если я вижу, что заблудился, то что я делаю? Я иду и смиряюсь пред Богом; прошу у Него прощения; стараюсь не умалчивать мой грех, но исправиться; вину за прегрешение беру только на себя, а не делю с кем-то ещё; и стараюсь впредь быть осторожнее. Кроме того, я снова успокаиваю свою душу и обновляю намерение всегда любить моего всесладчайшего Господа Иисуса сильнее и горячее.

Обычно я считаю, что мне надо быть господином временных вещей и своих приключений, а Бог должен единовластно господствовать надо мною. Мне прилично господствовать над тем, что менее меня, а Богу прилично господствовать надо мной, ибо я бесконечно меньше моего Бога. Из этого следует, что, чего бы со мной ни случалось, мною не овладеют ни заметное смятение, ни гнев. Во всех происшествиях и приключениях я усматриваю Божию Волю, а кроме того, вижу, сколь преходящи такие вещи, сколь подлы и сколь хуже меня, сотворённого и искуплённого к высочайшей и бессмертной жизни. Я не нахожу здесь ни дел, ни места, ни лица, ни твари, которые могли бы связать мой дух или пленить меня любовью. С другой стороны, я не нахожу также и не желаю находить способа и образа разрешиться от уз тела, которыми надеюсь быть связан моим Богом; и моим Господом, который всегда позволяет находить Себя при всех праведно исполненных упражнениях, на всех местах и среди всех тварей. Так присутственно и так бесконечно достойно любви этот великий Бог открывает Себя пред очами моей веры, что при помощи Его благодати я хочу любить во всём только Его, не заботясь ни о вещах, ни о себе самом, иначе как в Нём и взирая на Него. Я всё больше открываю и усматриваю, что между всеми переменами мест, времён, тварей и упражнений этот мой прелюбезный Господь и Бог бывает таким неизменным, как Он есть, чтобы я верил в него как в присутствующего и достойного любви и поклонения: меж всем, над всем и вне всего вышеназванного; а соразмерно с такой верой я должен всё сильнее и смиреннее любить Его и поклоняться Ему и во всём, что я делаю и желаю, и на всех местах, и во всякое время, и при всякой твари.

Далее, поскольку я понимаю, что всё моё оправдание основывается на Божьем милосердии, и на заслуге Иисуса Христа, который ради меня стал человеком и был распят, и на моём пребывании от начала и до конца в верном соблюдении Его слов, и в послушном следовании благодати, участником которой я надеюсь стать через Святого Духа, — то не привязываю себя к промежуточным причинам или к вспомогательным средствам своего блаженства. Ради этого (если эти вспомогательные средства даются мне Божьим промыслом и потому позволительны) я хочу не только охотно принять их, но и всячески стараться обретать и применять их: не столько потому, что эти вспомогательные средства прекрасны, сколько потому, что их определяет и позволяет великая любовь ко мне моего Бога. Если же Он или не даёт их, или снова отнимает у меня те, что дал, и хочет, чтобы я лишался их, — то я должен не только не печалиться об этом и не впадать из-за этого приключения ни в малейший грех или слабость, но ещё и крепиться в надежде обрести завершение своей веры даже без этих столь изящных способствующих и помогающих средств. Основание этого в том, что я хочу, чтобы моя надежда утверждалась не на чём-нибудь непостоянном и способном оскудеть [а на Земле всё такое], но на непременной и никогда не оскудевающей Божьей благодати и милосердии и на заслуге воплотившегося Слова в общении Святой Девы и всех совершенных и праведных душ в небе, которые через своё неразлучное блаженное соединение с Богом стали такими же неизменными. Из этой моей надежды исходит на меня весьма благое удовольствие, если иногда [впрочем, без моей вины и когда я не могу этого изменить] мне не достанет или частого причастия Святых Тайн, или собеседования и переписки с Вами, или ощущения и вкушения сладости в молитве, или чего иного, что раз уж употребляет Господь как средство меня облагодетельствовать, то Он способен даровать мне всё благое и без подобных вспомогательных средств.

Если же должен я потерять себя и в себе самом; если я хочу обрести цель в Боге и не должен жить для самого себя; если хочу целостно жить для Господа Бога, — то я должен всегда попирать ногами свою похоть, своё суждение и свою волю и, напротив, всегда принимать волю Бога и моих начальников, данных мне вместо Него, и долг моего звания, через который мне порядочным образом открывается, как именно хочет Бог, чтобы я ходил внешне. В этом случае я также стараюсь, чтобы ни одна из созданных вещей не была мне ни любезна, ни досадна, и чтобы я ни искал из похоти, ни избегал из лености никакого дела или страдания. [Здесь уже разумеется, что я говорю только о том, что находится вне моего долга, ибо я ненавижу пороки так, как должен, и делаю охотно всё, к чему меня обязывает моё звание]. Таким образом, я всегда готов позволить вести меня и управлять мною (без сколь-нибудь заметного сопротивления моей свободной воли) Богу, долгу моего звания и моим начальникам. Я хочу иметь одну только любовь — к Богу, к тому, что ведёт меня к Нему, и к тому, что Он велит мне любить. Добродетели в целом я люблю сами по себе; что же касается воплощения той или иной в дело, в этом я полностью покорен тому, что Бог требует от меня час за часом порядком и откровением Своей Воли в моём состоянии и звании. Также я желаю иметь и лишь одну ненависть — ко всякому греху без исключения и к себе самому (если я буду виновником всех своих грехов своей повреждённой плотью и кровью, похотью своих чувств, привычкой грешить собственномнением и собственнолюбием). Во всём же остальном я не должен ни желать, ни избегать никакой вещи, никакого дела, никакого страдания, дабы, освободившись через это и живя свободным умом, смог бы я (весьма легко и без смущения в своём внутреннем мире, через послушание, которое должен оказывать чину своего звания и своим начальникам [через которых сообщается мне, чего требует от меня Бог]) быть водим и всегда глубоко покорен достойному любви промыслу верного моего Творца.

В заключении надо ещё объявить, что всезнатнейшая причина вкушаемого мною покоя души [при Божьей Благодати] — глубокое и основательное вникновение в Иисуса Христа, моего Господа, о Котором я постоянно пекусь, жизнь, страдание, пребожественное учение Которого, находящиеся в Святом Евангелии — живой источник мира для моей души. Более всего касается моего сердца написанное неким Учителем: Следы двух ступней оставил Христос, первая из которых — не делай зла, но терпи; а вторая — твори добро, а не ожидай добра. Таково краткое содержание жития моего Господа Иисуса: делать добро столь многим, сколь это возможно, не ожидая великой благодарности; и никогда не причинять никому зла, но быть довольным и терпеть всякое зло ради Бога, который выше всякого добра. Я часто рассуждаю и о словах другого Учителя, который пишет так: Воля Божия не состоит в том, чтобы душа впадала в печаль и беспокойство. Если же случается ей иметь такое страдание ума, то лишь из-за недостатка добродетели; ибо совершенная душа радуется в тех же приключениях, о которых сетует несовершенная. И, воистину, это так. Ибо, раз уж разумная тварь совершенна лишь тогда, когда любит Бога великой любовью и превращённой и соединённой волей, а несовершенная, когда прилепляется к себе самовлюблённостью, — то тот, кто сетует, что ему что-то неприятно, любит лишь себя самого и потому несовершенен. И напротив: кто думает во всех приключениях, что на то Воля Божия, и всё всегда превращает в неё, тот никогда не сможет опечалиться, но [и среди смятения, досады и болезней чувств] всегда наслаждается высочайшей мирной тишиной и покоем ума.