Дунайский лоцман

Глава IV СЕРГЕЙ ЛАДКО

Из различных частей земного шара, которые с начала исторического периода особенно подвергались военным испытаниям,— если бы только какая-нибудь страна могла похвалиться тем, что она извлекла из этого хоть маленькую пользу! — нужно упомянуть в первую очередь юг и юго-восток Европы. Вследствие географического положения расположенные здесь страны вместе с частью Азии, заключенной между Черным морем и Индом, являлись ареной, где роковым образом сталкивались в соперничестве народы, населяющие старый материк.

Финикийцы, греки, римляне, персы, гунны, готы, славяне, мадьяры, турки и многие другие спорили за право владеть этими пространствами. Там проходили племена, чтобы потом осесть в Центральной или Западной Европе, где после медленного развития они породили современные национальности.

Различные народы, в течение веков наслаиваясь один на другой между Средиземным морем и Карпатами, кончили тем, что осели со всем своим добром, и в странах Восточной Европы стал утверждаться относительный мир между так называемыми цивилизованными нациями. Местные смуты, грабежи, убийства, кажется, с этих пор ограничились частью Балканского полуострова, еще управляемой турками.

Пробившись в Европу в 1356 году из Малой Азии, турки столкнулись с прежними завоевателями, которые, придя прежде них из Центральной Азии и давно уже приняв христианство, начали сливаться с туземными народами и превращаться в устойчивые нации. В постоянно возобновлявшейся вечной борьбе за существование эти новорожденные нации защищались с ожесточением, которому учились друг у друга. Славяне, мадьяры, греки, тевтоны противопоставили турецкому нашествию живой барьер, который местами прогибался, но нигде не был полностью опрокинут.

Задержанные по сю сторону Карпат и Дуная, турки оказались даже неспособными удержаться в этих границах, и так называемый «восточный вопрос» есть история их векового отступления.

В отличие от тех давних завоевателей, которые им предшествовали и кого они хотели заменить, этим азиатским мусульманам никогда не удавалось ассимилировать народы, подпавшие под их власть. Водворившись военным путем, они и оставались победителями, распоряжаясь покоренными как господа рабами. Такой метод управления — вдобавок при различии религий — мог иметь последствием только постоянные восстания угнетенных.

В самом деле, история полна такими народными возмущениями, которые после столетий борьбы завершились в 30-70-х годах XIX века установлением более или менее полной независимости Греции, Черногории, Румынии и Сербии. Что же касается других христианских народов Европы, они продолжали терпеть владычество последователей Магомета.

Это господство в первые месяцы 1875 года стало еще более тяжелым, нежели обычно. Под влиянием мусульманской реакции, которая тогда торжествовала при дворе турецкого султана, христиане Оттоманской империи были придавлены налогами, их убивали, подвергали мучениям. Ответ не заставил себя ждать! В начале лета поднялась Герцеговина.

Отряды патриотов вышли на бой и под предводительством храбрых командиров отвечали ударом на удар посланных против них регулярных войск.

Скоро пожар распространился, захватив Черногорию, Боснию, Сербию. Новое поражение, которое турецкие войска потерпели в январе 1876 года, воспламенило мужество патриотов, и народный гнев начал подниматься в Болгарии. Как всегда, он начался скрытыми заговорами, тайными объединениями, где собиралась пылкая молодежь страны.

В этих тайных сообществах быстро выделялись руководители и утверждали свой авторитет над более или менее многочисленными товарищами, одни — красноречием, другие — силой ума или горячностью патриотизма.

Группы создавались в короткое время, и в каждом городе все они объединялись в одну.

В Рущуке[15], значительном болгарском центре, расположенном на берегу Дуная почти напротив румынской Журжи, наибольший авторитет среди заговорщиков завоевал лоцман[16] Сергей Ладко. Вряд ли они могли сделать лучший выбор на место своего командира.

Достигший примерно тридцати лет, высокого роста, белокурый, как истинный северный славянин, геркулесовой силы, необыкновенной ловкости, привычный ко всяким телесным упражнениям, Сергей Ладко обладал всеми физическими качествами, которые так нужны военному предводителю. Но, что было, пожалуй, еще важнее, он отличался и высокими свойствами духа: энергией, благоразумием, страстной любовью к своей стране.

Сергей Ладко родился в Рущуке, где изучил профессию дунайского лоцмана, и покидал город только для того, чтобы проводить в Вену или еще выше или ниже — к волнам Черного моря — баржи и шаланды, владельцы и капитаны доверялись его превосходному знанию великой реки. В промежутках между этими полуречными, полуморскими плаваниями Ладко посвящал свой досуг ужению и достиг удивительной ловкости в этом искусстве, а доходы, присоединенные к лоцманскому заработку, обеспечивали ему полный достаток.

Работа лоцмана и страсть к рыболовству вынуждали Ладко проводить четыре пятых жизни на реке, и он воспринимал воду как родную стихию. Переплыть Дунай, возле Рущука весьма широкий, наподобие морского пролива, он считал простой игрой, и не счесть было спасенных им.

Еще до антитурецких волнений такое достойное и честное существование сделало Сергея Ладко популярным в городе. Бесчисленны были его друзья и поклонники, иных он даже и не знал. Можно было бы сказать, что эти друзья составляли все городское население, если бы не существовал Иван Стрига.

Он был уроженцем Болгарии, этот Иван Стрига, как и Сергей Ладко; между ними, однако, не было ничего общего.

Наружность их была совершенно различна, хотя в паспорте, который содержит лишь общие приметы, пришлось бы употребить одинаковые термины, чтобы описать и того и другого.

Так же как и Ладко, Стрига был высок, широк в плечах, силен, имел белокурые волосы и бороду. У него также были голубые глаза. Но этими общими признаками и ограничивалось сходство. Насколько лицо одного с благородными чертами выражало откровенность и сердечность, настолько грубые черты другого свидетельствовали о лукавстве и холодной жестокости.

В нравственном отношении различие еще более увеличивалось. Ладко жил открыто, а что касается Стриги, никто не мог сказать, как добывает он то золото, какое он тратил не считая. Поскольку об этом ничего не было известно, людское воображение давало себе полную волю. Толковали, что Стрига — предатель своей страны и народа, служит наемным шпионом у турецких угнетателей; говорили, что к занятию шпионажем он добавляет контрабанду, когда представляется случай, и что всевозможные товары переправляются благодаря ему с румынского берега на болгарский и обратно без уплаты таможенных сборов; утверждали даже, покачивая головой, что всего этого еще мало и что Стрига добывает средства грабежом и разбоем; говорили еще… Но чего не скажут? По правде, никто ведь ничего не знал о делах этой подозрительной личности, и, если обидные предположения публики отвечали действительности, Стрига, во всяком случае, был очень увертлив и никогда не попадался.

Впрочем, об этих предположениях сообщали друг другу по секрету. Никто не рискнул бы громко поднять голос против человека, чьи жестокость и цинизм всех устрашали. Стрига мог притворяться, что не знает мнения, какое о нем создалось, и приписывать всеобщему восхищению дружеское расположение, которое многие выказывали ему из трусости; он проходил по городу как завоеватель и возмущал его обитателей скандалами и оргиями в компании самых развращенных городских кутил и наглецов.

Между таким субъектом и Ладко, который вел совсем иной образ жизни, не могло быть никаких отношений, и в самом деле, они знали друг друга только как бы понаслышке. Логически рассуждая, так должно было и остаться. Но судьба смеется над тем, что мы зовем логикой, и, видно, где-то было предписано, чтобы эти два человека встретились лицом к лицу и стали непримиримыми противниками.

Натче Грегоревич, известной всему городу своей красотой, исполнилось двадцать лет. Сначала с матерью, потом одна, она жила по соседству с Ладко, он знал ее с детства. В течение долгого времени в доме госпожи Грегоревич не хватало мужской руки. За пятнадцать лет до начала нашего рассказа ее муж пал под ударами турок, и воспоминание об этом отвратительном убийстве еще приводило в яростьугнетенных, но не порабощенных патриотов. Вдова вынуждена была в жизни рассчитывать только на себя. Опытная в искусстве вязания кружев и изготовления вышивок,— ими у славян самая бедная крестьянка охотно украшает скромный наряд,— она сумела обеспечить свое и дочери существование.

Для бедняков особенно мрачны периоды смуты, и не раз уже кружевница страдала бы от постоянной анархии в Болгарии, если бы Ладко тайно не приходил ей на помощь. Мало-помалу большая дружба установилась между молодым человеком и двумя женщинами, у них Ладко не раз проводил время досуга. Часто он стучался вечером в их дверь, и часы мирно протекали у кипящего самовара. Иногда Сергей предлагал им в благодарность за сердечный прием прогулку или рыбную ловлю на Дунае.

Когда госпожа Грегоревич умерла, истощенная беспрестанной работой, Ладко продолжал покровительствовать сироте.

День ото дня любовь укреплялась в сердцах молодых людей. Они поняли это благодаря Стриге.

Заметив ту, кого обычно называли «красавицей Рущука», Стрига увлекся ею внезапно и яростно. Как человек, привыкший, чтобы все склонялись перед его желаниями, он явился к девушке и без всяких лишних формальностей предложил ей руку. Впервые в жизни он столкнулся с непобедимым сопротивлением. Натча с риском навлечь на себя ненависть такого жестокого и необузданного человека объявила: ничто не заставит ее решиться на подобное замужество. Стрига напрасно возобновлял попытки. Он только добился, что его перестали пускать на порог.

Тогда злоба Стриги перешла границы. Дав волю своей дикой натуре, он разразился такими проклятиями, что Натча испугалась. В тревоге поделилась опасениями с Сергеем Ладко, и доверие девушки зажгло его бешенством, таким же сильным, как испугавший ее гнев Стриги. Не желая ничего слушать, Ладко в необычайно резких выражениях бранил человека, осмелившегося поднять взор на Натчу.

Однако Ладко заставил себя успокоиться. Последовало весьма сумбурное объяснение, но результат его был заведомо ясен… Часом позднее Сергей и Натча радостно обменялись первыми поцелуями жениха и невесты.

Когда Стрига узнал новость, он смело ворвался в дом Грегоревичей с оскорблениями и угрозами. Выброшенный железной рукой, он зарубил себе на носу: отныне здесь живет мужчина, притом настоящий мужчина!

Быть побежденным!… Другой взял верх над ним, Стригой, так гордившимся своей атлетической силой!… Этого унижения он не мог вынести и решил отомстить. С несколькими подобными себе авантюристами он поджидал Ладко вечером, когда тот поднимался с берега реки. На этот раз дело шло не о простой драке, а об убийстве. Нападающие размахивали ножами.

Однако, действуя веслом как дубиной, лоцман отразил нападение противника, и Стрига с приятелями постыдно бежал.

Через год после свадьбы Сергея и Натчи в Болгарии началось знаменитое Апрельское восстание[17]. Как ни была глубока любовь Сергея Ладко к жене, она не заставила его забыть долг перед родиной. Без колебаний Ладко присоединился к тем, кто начал собираться в отряды, изыскивать средства прекратить несчастья родной страны.

Прежде всего следовало достать оружие. Многочисленные молодые люди эмигрировали с этой целью, перебрались через реку, поселились в Румынии и даже в России. Среди них находился Сергей Ладко. Твердый в исполнении долга, он отправился, оставив дома любимую жену, хотя и знал, какие опасности угрожают ей, подруге партизанского вожака.

Мысли о Стриге еще более увеличивали его опасения. Не воспользуется ли бандит отсутствием счастливого соперника, чтобы отомстить? Но Сергей Ладко заставил себя преодолеть страх. Впрочем, по слухам, Иван Стрига сравнительно недавно покинул страну без намерения возвратиться. Говорили, что он перебрался куда-то на север. Россказней ходило много, но они оставались несвязными и противоречивыми. Общественное мнение обвиняло Ивана во множестве преступлений, но в точности никто не знал ни об одном. Однако отъезд Стриги казался достоверным фактом, и это успокаивало Ладко.

События оправдали его уверенность. Во время его отсутствия ничто не угрожало безопасности Натчи.

Вскоре после его возвращения оказалось необходимым отправиться снова. Вторая экспедиция обещала быть продолжительнее первой. До этого повстанцам удавалось добывать только незначительное количество оружия. Транспорты из России перевозились по суше через Венгрию и Румынию, с их плохо развитой системой железных дорог. Болгарские патриоты надеялись легче достигнуть желаемого результата, если один из них отправится в Будапешт — собирать посылки с оружием, приходящие по железной дороге, и перегружать их на шаланды, которые будут быстро спускаться по Дунаю.

Это важное поручение доверили Ладко. Он отправился в путь не медля. Вместе с одним соотечественником, который должен был вернуть лодку на болгарский берег, он пересек реку, чтобы добраться до столицы Венгрии наиболее кратким путем, через Румынию. И тут произошел случай, который заставил Сергея очень призадуматься.

Он с компаньоном находились не дальше пятидесяти метров от берега, когда раздался выстрел. Пуля, очевидно, предназначалась им, лоцман в этом почти не сомневался: просвистело совсем близко; а в стрелке, неясно видном в сумерках, Ладко вроде бы узнал Стригу. Значит, тот вернулся в Рущук?

Смертельная тоска, которую Ладко испытал в эти минуты, не поколебала его решимости. Прежде всего родине он должен пожертвовать свою жизнь. Он знал также, что, если нужно, он пожертвует для нее собственным счастьем.

Он быстрее погнал лодку к румынскому берегу. Ладко деятельно занялся выполнением поручения.

Он вышел на связь с посланцами русского царя, одни из них оставались на русской границе, а другие пробрались инкогнито в Будапешт или Вену. Вскоре несколько шаланд, благодаря общим заботам нагруженных оружием, спустились по течению Дуная.

Сергей часто получал от Натчи письма, посылаемые на его вымышленное имя и передаваемые на румынскую территорию под покровом ночи. Вести, сначала добрые, постепенно стали очень беспокойными. Натча, правда, не называла имени Стриги. Казалось, она даже не знала, что бандит возвратился в Болгарию, и Ладко начал сомневаться, обоснованны ли его страхи. Но вскоре сделалось очевидным, что Стрига донес на соперника турецким властям: полиция ворвалась в его жилище и произвела обыск, впрочем, безрезультатный. Значит, Сергей не должен был спешить с возвращением в Болгарию: это оказалось бы подлинным самоубийством. Его роль знали, его выслеживали день и ночь, и стоило показаться в городе, как немедленно арестовали бы. Арест у турок означал казнь, и Ладко вынужден был отказаться от возвращения на родину до того времени, когда широко разгорится восстание и не будет опасений навлечь самые худшие несчастья на себя и на жену, которую пока не беспокоили.

Этот момент не замедлил наступить. Болгария поднялась в мае. По мнению лоцмана — слишком преждевременно.

Но как бы ни рассуждал Сергей, он должен был спешить на помощь своей стране. Поезд доставил его в Сомбор, последний венгерский город на железной дороге, наиболее близкий к Дунаю. Там он сядет на судно, и ему только останется отдаться на волю течения.

Известия, полученные в Сомборе, заставили его прервать путешествие: опасения оказались верны, даже чересчур: болгарская революция была раздавлена в зародыше. Турки уже сосредоточили многочисленные войска в обширном треугольнике, вершинами которого были Рущук, Видин и София, и их железная рука тяжко легла на несчастную Болгарию.

Ладко вынужден был вернуться назад и ждать лучших дней в маленьком городке, где он устроился на жительство.

Письма Натчи, полученные вскоре, подтвердили невозможность иного решения. За его домом следили усердней, чем когда-либо, и Натча оказалась настоящей пленницей.

Ладко изнывал от нетерпения в своем бездействии; пересылка оружия сделалась невозможной после неудачи восстания и сосредоточения турецких отрядов на берегу реки. Но это ожидание, тягостное само по себе, сделалось для него совершенно невыносимым, когда в конце июня он перестал получать известия от своей Натчи.

Он не знал, что и подумать, и беспокойство сменилось мучительной тоской по мере того, как двигалось время. Действительно, он вправе был опасаться всего. Первого июля Сербия официально объявила войну султану, и с тех пор дунайскую область наводнили войска, постоянные передвижения которых сопровождались самыми ужасными насилиями. Оказалась ли Натча в числе жертв этой смуты, или, быть может, турецкие власти заключили ее в тюрьму как заложницу или как предполагаемую сообщницу своего мужа?

После месяца томительного молчания он не мог больше терпеть и решил пренебречь всеми опасностями и проникнуть в Болгарию.

Но в интересах и общего дела, и Натчи ему следовало действовать благоразумно. Бессмысленно рисковать попасть в руки турецких часовых, если его возвращение не принесет пользы, если он не сумеет проникнуть в Рущук и относительно свободно обитать там, невзирая на то, что его подозревают. Нужно действовать умно, смотря по обстоятельствам. В худшем случае, если придется быстро возвратиться за границу, он, по крайней мере, хоть накоротке повидает жену.

Несколько дней Сергей Ладко искал решения трудной задачи. Наконец показалось, что он его нашел, и, не доверяясь никому, немедленно принялся за выполнение задуманного им плана.

Удастся ли этот план? Это покажет будущее. Следовало, во всяком случае, попытать судьбу, и вот почему утром 28 июля 1876 года ближайшие соседи лоцмана, из которых никто не знал его настоящего имени, увидели наглухо закрытым маленький домик, где он одиноко проживал в последние месяцы.

Каков был план Ладко, каким опасностям он шел навстречу, пытаясь его осуществить, каким образом события в Болгарии, и в частности в Рущуке, оказались связанными с соревнованием удильщиков в Зигмарингене, читатель узнает при дальнейшем чтении этого ничуть не вымышленного рассказа.