Душа Лахора

Глава 1 Гуавы

Мне снятся горы, ледяные и пугающие, и тут меня будит неожиданный звук. Еще очень рано, солнце едва взошло. Я осторожно сажусь на потрепанной плетеной кровати-чарпае, где мы спим вместе с мамой и старшей сестрой Балбир. Лучше их не будить. Как только они проснутся, утро перестанет принадлежать мне одной.

Кругом тишина, только Биджи[7] негромко похрапывает. И тут я снова слышу этот звук: осторожный щелчок деревянной двери. Я выбираюсь из-под ноги Балбир. Она вечно раскидывает руки и ноги во все стороны, летом утаскивает у меня подушку, а зимой – наше общее одеяло, да еще и щиплется, чтоб я не дерзила, и жалуется, что всем окружающим я больше нравлюсь, потому что я красивее.

Я тороплюсь во двор. Кровать, где должен спать мой брат Джавахар, пуста, но цепочка, на которую запирается наружная дверь, все еще слабо покачивается. Я выбегаю наружу прямо в ночном шальвар-камизе[8], не переодеваюсь. У меня все равно, кроме этого, только два шальвар-камиза, и оба для школы. Я и сандалий не надеваю. Мы живем на грязной окраине Гуджранвалы, тут церемонии ни к чему.

Брат собрался в очередное приключение, и на этот раз я хочу поучаствовать.

Приключения Джавахара обычно связаны с воровством еды, потому что мы вечно недоедаем. И попрошайничать нам нельзя, в отличие от детей из более бедных семей: отец считается важной персоной, и это испортит его репутацию. Наш отец, Манна Сингх Аулакх, работает – и живет – в крепости Бадшахи-Кила в Лахоре. Он сказал нам, что махараджа Ранджит Сингх, сам Саркар, каждый день с ним разговаривает. Никак нельзя, чтобы дети такого человека попрошайничали на глазах у соседей. Мама украшает шали вышивкой пхулкари – она настоящая мастерица и очень усердная труженица. Но в нашей деревне много мастериц и недостаточно заказов, поэтому Джавахар ворует. Обычно он кладет добычу возле пылающей печи-чулхи, чтобы Биджи ее нашла: кукурузу с полей, зерно, разложенное на просушку, манго из чьего-то сада. Биджи принимает подарки молча, одновременно радуясь и стыдясь. Джавахар и для меня всегда что-нибудь откладывает: сочный абрикос или пригоршню сладких плодов джамболана, от которых губы становятся фиолетовыми. Мы сидим на берегу заросшего потока, который неторопливо ползет мимо нашей хижины. Тут красиво, но вот рыбы, к сожалению, нету. Затаив дыхание, я слушаю рассказы брата о том, как он забрался во фруктовый сад, как убежал от сторожевых собак. Ему одиннадцать, всего на два года больше, чем мне, но я никем так не восхищаюсь, как Джавахаром. Я хочу быть добытчицей, как он, а не просто лишним ртом.

Сегодня я покажу, на что способна.

Я бегу по пыльной тропе, а когда она разветвляется – налево поля, направо сады, – сворачиваю к садам, читая молитву Вахе Гуру[9] о том, чтобы правильно угадать направление. Можно ли молиться, когда собираешься идти воровать? Наверное, можно, потому что я вижу, как впереди бежит Джавахар, костлявый и босой, как и я, – ремешки его сандалий порвались еще несколько месяцев назад. Я догоняю его, тяжело дыша.

Брат слышит шаги и разворачивается, вскинув кулаки. Увидев меня, он морщится.

– Джиндан, иди домой.

– Ну пожалуйста, братик, – умоляю его я, – возьми меня с собой.

Наконец он сдается, в основном потому, что время уходит. Скоро фермеры придут поливать деревья, к тому моменту нам надо отсюда убраться. Я радостно хватаю его за руку, и мы бежим к рощам гуавы. Забравшись на дерево, ищем спелые фрукты. Я горжусь тем, как залезла наверх, не отставая от Джавахара, хотя порвала при этом шальвар на колене – за это мне точно достанется от Биджи. Гуав меньше, чем я надеялась.

– Еще не сезон, – объясняет мне Джавахар, – просто потом в рощу не проберешься: хозяин наймет сторожей.

Я кусаю зеленый кислый фрукт. Если съесть таких плодов слишком много, непременно понос будет, но я так проголодалась! Ловкие пальцы Джавахара выбирают лучшие плоды. Он роняет их в свой джутовый мешок, а парочку дает мне, чтоб я завязала в подол камиза. Мешок уже довольно тяжелый. Джавахар шепчет, что ему, возможно, удастся поменяться с не слишком щепетильным соседом – пригоршню гуав за миску пшеницы. Тут он напрягается: вдали появляется зеленый тюрбан.

– Хозяин! – шепчет Джавахар. – Быстрее, прыгай!

Он уже спустился и готов бежать. Но земля так далеко.

– Ну же, Джиндан.

От ужаса я не могу пошевелиться. Тюрбан подплывает все ближе. Я начинаю плакать. Теперь из-за меня мы попадемся.

– Давай так же, как наверх лезла, только задом наперед, – советует брат спокойно и терпеливо. – Сначала одну ногу, потом другую. У тебя получится, я знаю.

Я начинаю слезать, все еще плача. Но получается слишком медленно.

– Я его отвлеку, – говорит Джавахар. – Бери мешок и беги. Вдоль реки, там тебя не будет видно в траве. Мешок клади в наше секретное место за разбитой печью. Биджи ничего не говори.

Он отбегает от дерева и, насмешливо окликнув хозяина, поднимает повыше две гуавы. Тот с воплем бросается в погоню. Теперь фермер целиком сосредоточил свое внимание на Джавахаре, и я соскальзываю на землю. Колено ободрано, шальвар порвался еще сильнее. Но у меня мешок гуав. Я бегу и молюсь: «Вахе Гуру, защити моего брата».

Дома я героически вру Биджи. Иногда маме лучше ничего не знать.

– Я на реке была, пыталась рыбу поймать и не заметила, что слишком долго засиделась. Нет, я не знаю, куда делся Джавахар.

Биджи выкручивает мне ухо, но не слишком сильно – она еще не видела дыру на шальваре. Я торопливо умываюсь остатками воды со дна ведра и переодеваюсь в школьный шальвар-камиз. Он мне великоват и успел полинять от множества стирок, поскольку достался мне от Балбир. Я не хочу опаздывать в школу – в отличие от брата и сестры, я люблю учиться. Мне повезло, что удалось уломать Биджи позволить мне ходить в школу. Большинство местных семей не считают нужным учить девочек. Я допиваю водянистый ласси[10], который Биджи сберегла с прошлого вечера, и беру доску и мел.

В дверь кто-то громко стучит. Это тот тип в зеленом тюрбане, и он тащит за руку Джавахара. Нос у брата разбит, один глаз заплыл.

Я недостаточно хорошо молилась.

Тип в зеленом тюрбане размахивает руками, рассказывая, как его обокрали. Его послушать, так мы прямо целую гору гуав украли. Он говорит Биджи, что с мальчишкой был кто-то еще, но кто – мальчишка так и не признался. Даже имени своего не назвал, хорошо, один из работников его узнал. Потом фермер обращает на нас возмущенный взгляд.

– Не будь я таким добрым человеком, отвел бы паршивого воришку к старосте.

Моя сестра Балбир, робкая и законопослушная, начинает хныкать. А вслед за ней и я, потому что стратегия хорошая, но как же мне хочется вместо этого проткнуть кирпаном[11] толстое брюхо Зеленого Тюрбана!

А когда он пинает Джавахара, я не выдерживаю, бросаюсь на него и со всей силы бью головой, вопя, чтобы он отвязался от моего брата. Теперь орут все. Биджи повторяет: «Иди сюда», Джавахар кричит: «Перестань!» Я пинаю Зеленого Тюрбана по ногам, дергаю за курту[12], пытаюсь ее порвать, но хлопок слишком плотный. Зеленый Тюрбан отвешивает мне такую оплеуху, что я падаю на пол.

– Ах ты сумасшедшая сучка, – рычит он, а потом поворачивается к Биджи: – Вот как ты воспитываешь детей, значит! Даже дочка как дикая кошка.

Биджи мрачнеет. Она хватает меня за руку и больно выкручивает, но мне все равно. Джавахар залез под кровать. Я его спасла, по крайней мере ненадолго.

Зеленый Тюрбан продолжает размахивать кулаками и выкрикивать оскорбления, заодно поминая всех наших предков. Наконец, утомившись, он собирается уходить, но в дверях поворачивается и говорит Биджи:

– Держи своих детей под контролем, женщина! В следующий раз я пойду в панчаят[13] и добьюсь, чтобы мальчишка попал в тюрьму.

Когда он выходит, Биджи закатывает мне оплеуху.

– Из-за тебя мне приходится выслушивать подобную ругань от постороннего человека!

Джавахар вылезает из-под кровати.

– Не наказывай ее за мои провинности! – хрипит он.

Биджи подбирает хворостину.

– Твои провинности?! Это уж точно, бесстыжий ты мальчишка! Позоришь семью! Вот я тебе покажу!

Брат сидит скорчившись, прикрывая голову руками, и безропотно терпит, пока мама охаживает его хворостиной по спине.

– Скажи мне, с кем ты был? С каким бездельником ты хулиганишь? Скажи! – Она снова бьет его; мы хором рыдаем, а Биджи громче всех. – Твой отец обязательно про это услышит, и что я тогда буду делать?

Но я подозреваю, что у горя Биджи есть и другая, более глубокая причина. И действительно, вскоре она бросает хворостину и в слезах падает на землю.

– Что ж я за мать, если не могу даже прокормить детей?

Джавахар чуть поднимает голову и подмигивает мне здоровым глазом: мол, умница, горжусь тобой. Я знаю, что после, когда все закончится, мы с ним убежим к старой печке, он даст мне самую спелую гуаву из мешка, скажет, что я молодец, и мы будем обсуждать случившееся за день и смеяться. А ночью, когда Биджи и Балбир уснут, он починит мой шальвар, потому что братец все умеет. Может, я расскажу ему свой странный сон про горы.

Я запомню навсегда и этот момент, и лицо брата – в синяках, но с улыбкой. Я так его люблю, что кажется, будто мое сердце выкручивают досуха, как Биджи белье во время стирки.

Мы вдвоем, Джавахар и я, против всего мира.

Глава 2 Манна

Манна Сингх. Почему-то у меня не получается воспринимать его как отца. Может, потому, что мы его редко видим. Манна налетает на наш дом непредсказуемо, как ураган, и не предупреждает письмом. Только дураки тратят деньги на посыльных, утверждает он. Но я думаю, на самом деле он хочет застать нас врасплох.

Вот и сегодня он шумно и весело распахивает дверь во двор.

– Здравствуй, жена, я проголодался! Что есть из еды? Надеюсь, что макки ки роти[14] и сааг[15] – даже в Лахоре никто их не готовит так вкусно, как ты!

Глаза у Биджи вспыхивают. Она слишком хорошо знает мужа, чтобы поддаваться его обаянию, но отвечает все-таки вежливо:

– Горшки с зерном стоят пустые. Ты в прошлом месяце не присылал денег.

Я восхищаюсь тем, как ловко она скрывает раздражение, – у меня так не выходит. Биджи знает: если разозлить Манну, ничего от него не получишь. Он начнет орать и кидаться вещами, а потом пойдет к своему двоюродному брату, который живет в центре Гуджранвалы. Они отправятся куролесить, а на следующее утро Манна вернется в Лахор с больной головой и пустыми карманами.

И стратегия Биджи действует.

– Забыл, наверное, – говорит Манна, и на лице у него раскаяние. – Трудно все упомнить, когда у человека столько важных дел, сколько у меня. Ты же знаешь, Саркар ждет от меня советов. – Он лезет за пояс и достает пригоршню монет. Под настроение Манна умеет быть щедрым. Он подзывает Джавахара, напряженно стоящего у двери. Мы все напряжены рядом с Манной: его веселье легко может закончиться злобной руганью или пощечиной. – Бери, мальчик, принеси матери с рынка все, что ей нужно. И скажи мяснику, что завтра мне понадобится козлятина. На двенадцать человек – устроим пир!

Перед тем, как убежать, Джавахар обменивается взглядом с матерью. На рынке он будет отчаянно торговаться, чтоб сэкономить побольше денег. Мы их припрячем на черный день.

После обеда Манна отдыхает на плетеной кровати. Я принесла ему все подушки в доме. Он оперся на них по-королевски и скомандовал нам выстроиться перед ним. Балбир он говорит, что она слишком быстро растет – он еще не готов к расходам на свадьбу дочери. Балбир съеживается, чтобы выглядеть поменьше, и смотрит себе под ноги.

– О господи, да встань ты прямо! – рявкает Манна. – Горбунью мне еще сложнее будет выдать замуж. А ты, мальчик, какие у тебя успехи в школе?

– Превосходные, – докладывает Джавахар, глядя Манне прямо в глаза. – Учитель говорит, у меня способности к счету.

До чего же он умело врет! На самом деле Джавахар часто прогуливает уроки. Я делаю за него домашние задания и занимаюсь с ним перед экзаменами, но все равно в прошлом году он чуть не провалился.

– Отлично, отлично! – громогласно восклицает Манна. – Способности к счету – это полезно. Отведу тебя как-нибудь в Лахор, найдем тебе работу во дворце. Саркар мне не откажет.

Когда все в доме засыпают, я подхожу к Джавахару. Он лежит на полу, поскольку Манна занял его кровать.

– Он правда возьмет тебя во дворец? – Я хочу для брата всего самого лучшего, но не могу себе представить жизнь без него.

Джавахар пожимает плечами:

– Кто знает? Половину обещаний он так и не выполняет.

Но я слышу томление в его голосе.

После обеда Манна переключает внимание на меня.

– А как моя малышка?

– У меня все хорошо, отец! – отвечаю я, раскрасневшись от удовольствия, что он не забыл про меня. – Я выучила таблицу умножения до двенадцати и прочла весь учебник, хотя прошла только половина года. Бхай-сахиб[16] говорит, что у меня почерк лучше, чем у любого другого его ученика. Я могу читать наизусть из «Гурбани»[17]. Хочешь послушать?

– Да, пожалуй, давай! – снисходительно улыбается Манна, откидываясь на подушки.

Я встаю на колени и закрываю глаза, чтобы почувствовать благоговение. От твердой земли коленям больно, но это неважно. Я люблю древние слова молитв. Когда поешь их, как будто летишь: «По Его Слову рождаются души; по Его Слову достигаются слава и величие. По Его Слову одни люди возносятся, а другие падают; по Его Слову приходят боль и удовольствие».

Кто-то похлопывает меня по плечу. Джавахар.

– Можно заканчивать.

Я открываю глаза. Манна храпит с открытым ртом. Вахе Гуру, это очень грешно – желать, чтобы ему в рот залетела муха?

Вечером у нас пир. Посуды в доме мало, и Биджи посылает меня одолжить горшки и блюда-тхали у жен людей, приглашенных на пир. Она готовит весь день, пока лицо у нее не становится совсем красное от жара чулхи. Суп кархи с рисом, цветная капуста, чхоле[18], карри с козлятиной. Балбир готовит лучше меня, поэтому раскатывает лепешки паратха. Я сильнее, а значит, ношу воду и хворост. Джавахара послали в магазин сластей за джалеби[19].

– Смотри, чтобы черствые не подсунули, – предупреждает Манна, попивая шербет. – Убедись, что их жарят прямо у тебя на глазах.

Друзья Манны приносят с собой бамбуковые табуретки, а также выпивку – горячий тодди. Биджи наваливает полные тарелки еды, и мы несем их гостям. У меня полон рот слюны. Почему мы должны ждать, пока мужчины поедят? Я съедаю одну джалеби, пока никто не смотрит, и облизываю с пальцев сироп.

После ужина мужчины собираются вокруг Манны и расспрашивают его про большой город и про знаменитого Саркара, на которого наш отец работает. Я не тороплюсь убирать тхали: мне тоже хочется послушать про Саркара. Он родился тут, в Гуджранвале, в богатом и могущественном клане Сукерчакия, так что даже в детстве вращался в совсем других кругах, чем мы. Никто из нас его никогда не видел вживую, но мы все-таки считаем махараджу одним из наших.

– Он правда живет в той большой крепости в Лахоре, про которую говорят, что ей много сотен лет?

Манна кивает.

– Да, правда, когда не сражается против афганских псов. Бадшахи-Кила – любимая из всех его крепостей. Она такая большая, что внутрь влезет три такие деревеньки, как наша. Да, я тоже там живу. Знаете, сколько стоило построить один только павильон Наулакха с его полукруглой крышей? Девять лакхов[20]! Не серебряных, идиот! Золотых. Ашрафи[21]. Нет, наш Саркар эту крепость не строил. Он слишком благоразумен, чтобы вот так тратить деньги. Он ее отобрал у афганцев, точно так же, как Кохинур. Ты не знаешь, что такое Кохинур? Да это же крупнейший бриллиант в мире, потому-то его так и называют: «Гора света». Он размером с два моих кулака. Если посмотреть на него в темной комнате в полночь, так и фонари-то не понадобятся, так он сияет. Повелитель афганцев носил его в короне, но наш Саркар скромен, как хороший сикх. На голове он носит тюрбан. А Кохинур прикреплен к нарукавной повязке, которую он надевает только при иностранных гостях, чтобы показать им мощь Пенджаба.

В свете огня я вижу непривычное восхищение на лице Манны. Он перечисляет другие диковины, которые еще есть у Саркара: светлокожие танцовщицы из холмов Кашмира, которые всю ночь танцуют для него в Красном павильоне; кавалерия горчарах, состоящая из храбрейших юношей всего Пенджаба и не знавшая поражений в бою; псарни, где держат свирепейших охотничьих псов; загоны для королевских слонов и множество конюшен с породистыми лошадьми, собранными из нескольких стран. Больше всего на свете Саркар любит своих скакунов. Даже больше, чем жен. У него в крепости тысяча лошадей, а снаружи еще больше. И самая знаменитая из всех – Лайла.

– Я вам целый месяц могу рассказывать, какая Лайла чудесная и как Саркар ее заполучил, – говорит Манна. – Понадобилось шестьдесят лакхов рупий и война. Летом Лайла живет в садах Хазури Багх, там прохладно. У нее собственная комната рядом со спальней Саркара… – Неужели это правда, или просто Манне хочется впечатлить слушателей? Так или иначе, я знаю, что еще много дней буду представлять себе невероятные картины. А пока я стою и слушаю рассказ Манны, совсем забыв, что в руках у меня стопка обеденных тарелок. Вот бы увидеть все эти чудесные вещи хоть разок!

Один из приятелей Манны, перепивший тодди, произносит:

– Сколько вот этой твоей дочке, двенадцать, тринадцать? Красотка растет! Наверняка через пару лет будет не хуже тех танцовщиц при дворе Саркара.

Я краснею и отворачиваюсь. Манна раздраженно велит мне идти к матери и ругает своего приятеля, сурово замечая, чтоб он не вздумал поминать женщин его семьи заодно с этими канджари[22].

Но на следующий день, пока я мою посуду, кормлю козу, делаю уроки и играю с Балбир в классики, Манна за мной наблюдает, и я это чувствую. Когда я подаю ему ужин, он просит меня дать ему руки, поворачивает их ладонями вверх и недовольно изучает.

– Не пускай Джиндан на солнце, – говорит он Биджи. – Не хочу, чтобы она становилась смуглой. И горшки пусть больше не чистит, а то у нее руки становятся грубыми, как у крестьянки.

– А мне кто будет помогать, интересно? – возмущается Биджи, больше не скрывая раздражения.

Она расстроена: когда она сегодня попросила у Манны денег заплатить за жилье, тот ответил, что у него больше ничего нет. «Зачем же ты тогда пир устроил?» – воскликнула мать, а Манна в ответ отвернулся, морщась и массируя больную голову.

– Если девочка не научится вести хозяйство, – продолжает Биджи, – кто захочет ее в невестки?

– Мою Джиндан? Да кто угодно будет рад ввести в семью такую красивую девушку. – Манна улыбается мне, и от глаз у него разбегаются веселые морщинки. – Хочешь побывать в Лахоре, биба? Посмотреть большой дворец, где я живу.

– Я?

– Да, ты!

Вахе Гуру, он что, дразнит меня, как иногда делает, или все-таки говорит всерьез?

Вдруг я вижу в ночном небе вспышку алого. Что там – последние сполохи заката? Стая залетных птиц? Пожар? Мне кажется, это знак. Но знак чего?

Биджи как раз собиралась кормить нас, детей, но тут застывает в углу двора, словно камень.

– Ну, что скажешь? – спрашивает Манна.

У меня нет сил говорить, поэтому я просто изо всех сил киваю.

Манна ухмыляется. Зубы у него ровные и белые – редкость для человека, который вырос в бедности.

– Если будешь хорошей девочкой, скоро тебя отвезу.

– А Джавахара? Джавахара тоже возьмешь, правда?

– Да-да. Всё, иди ужинай.

Я даже не уверена, что Манна меня услышал. Он смотрит прищуренными глазами куда-то сквозь меня, словно видит будущее. Я чувствую, как в голове у него, подобно гигантским пчелам, жужжат какие-то планы.

– Женщина, дай нашей Джиндан кусок баранины, – говорит Манна погромче, обращаясь к Биджи. – Я выйду ненадолго.

Он направляется на деревенскую площадь, чтобы играть там в карты с друзьями. Его теперь долго не будет.

В миске осталось всего два куска баранины, и оба небольшие. Биджи колеблется.

– С какой стати ей всегда достается лучшее? – шипит Балбир. – Всем она нравится больше. Так нечестно!

Я понимаю, что уже устала.

– Да пусть берет баранину, – говорю я, уношу свое тхали на другой конец двора и сажусь на землю. Свою роти[23] я окунаю в дал[24], уже холодный и комковатый. Через несколько минут подходит Джавахар и садится рядом. Он разрывает свой кусок баранины пополам и отдает мне ту часть, что побольше, с косточкой – я люблю высасывать костный мозг. Мы сидим рядом и едим, жуя медленно, чтобы еды хватило на подольше.

Глава 3 Лахор

Я больше не хожу в школу. Это просто ужасно, ничего хуже со мной еще не случалось, но никто меня не понимает. Балбир ведь еще в прошлом году бросила – сказала Биджи, что хватит с нее книг. Другие девочки в моем классе тоже одна за другой оставили учебу, некоторые из них уже помолвлены. И Джавахар тоже перестал ходить в школу: вместо занятий он болтается возле чайных, хотя Биджи об этом не знает.

Возможно, из-за отсутствия Джавахара мальчишки в школе стали проявлять ко мне чрезмерное внимание. Занимались мы в разных комнатах, но они пытались со мной заговорить после уроков и проводить домой. Когда я отказалась, они начали ходить за мной и петь непристойные песни. Джавахару я ничего не сказала: не хотела, чтобы он ввязался в драку. Я начала собирать в школьную сумку камни и однажды, когда приставания мальчишек вывели меня из себя, принялась швыряться в наглецов камнями. Так уж вышло, не знаю, к добру или к худу, что я попала в голову заводиле. У него пошла кровь, все закричали, друзья засуетились, пытаясь ему помочь, а я тем временем убежала домой.

После этого я поняла, что больше мне в школу нельзя. Когда я рассказала все это Джавахару, он расхохотался, хлопая себя по бедрам: «Жаль, я не видел!» Он не понимал, что внезапный конец учебы разбил мне сердце. Но письмо Бхай-сахибу с объяснением, что произошло, брат все же отнес.

Бхай-сахиб расстроился – я была его лучшей ученицей. Именно поэтому он держал меня в школе весь последний год, хотя я не могла себе позволить оплатить учебу. Но он согласился, что в школу мне больше не следует ходить. Обещал посылать мне задания через Джавахара. Мы оба понимали, что ко мне учитель приходить не может: это в дом-то без хозяина, где живут две молодые девушки? Наверняка начнутся сплетни.

Но скоро Джавахар устал таскаться к Бхай-сахибу и обратно. Он стал забегать к учителю раз в две недели, потом раз в месяц, а потом и вообще бросил. Меня это больно задело, но что было делать? Все вокруг считали, что у меня и так образования с избытком. Мне ведь уже исполнилось пятнадцать. Даже Биджи сказала, что чрезмерная книжная ученость делает девушку высокомерной.

Теперь я помогаю Биджи с вышивальными заказами. Всем нравятся мои хорошие манеры и ловкие пальцы, и меня нанимают шить свадебные дупатты[25]. Я приношу в семью деньги. Но каждый день я чувствую, как мой мир становится все меньше и меньше.

А потом возвращается Манна. Его не было почти год, он похудел, а между бровями залегла новая глубокая морщина. Он дает Биджи мешочек с монетами и говорит, что больше нет. Мама расстроена, а он отводит взгляд и тяжело опускается на чарпай. Я приношу Манне воды, но он делает всего один маленький глоток, а потом сидит и смотрит в кувшин. Вечером после ужина отец не идет на площадь, а сворачивается на чарпае и таращится в пламя кухонного очага, пока Биджи не подходит посмотреть, не заболел ли он.

Не заболел, но что-то явно не так.

Утром Манна подзывает меня посидеть с ним.

– Как поживает моя хорошая девочка? – говорит он с вымученной веселостью. – Что ты учишь в школе?

– Я больше не хожу в школу, – отвечаю я.

– Вот и хорошо. Незачем тратить время и деньги на то, что тебе не пригодится.

Интересно, что Манна скажет, если я расскажу ему, почему именно бросила школу и что чувствую по этому поводу. Но он уже переключился на другую тему:

– Хорошо выглядишь, бети[26], хотя все еще слишком худенькая. Тебя что, мать не кормит? – Он улыбается, показывая, что это шутка.

Биджи стучит горшками, которые как раз моет.

– Я бы ее лучше кормила, если бы ты больше денег присылал. Я не могу готовить ей отдельно, а остальные чтобы сидели и смотрели. Да она и не стала бы так себя вести. Она не из таких девушек.

У Манны обиженный вид.

– Я посылаю сколько могу. Жизнь в столице дорогая, но тебе этого не понять, конечно. Хорошо, когда вернусь в Лахор, заберу Джиндан с собой. Будешь кормить одним ртом меньше.

Сердце у меня екает от изумления и волнения.

– А Джавахар поедет со мной?

– Конечно, – небрежно отзывается Манна. – Ну так что, даст мне кто-нибудь перекусить или я так и буду сидеть голодный?

Биджи ставит перед ним роти и алу сабзи[27].

– Возьми и Балбир тоже. Она никогда не выезжала из города. Путешествие пойдет ей на пользу.

Манна похлопывает Биджи по щеке – он умеет быть обаятельным, когда хочет.

– Ну я же не могу оставить тебя тут одну, без всякой помощи, правда?

В хижине Балбир плачет, уткнувшись в подушку. Мне жалко сестру, и я трогаю ее за плечо.

– Я привезу тебе подарок.

Балбир сбрасывает мою руку.

– Он всегда тебя больше любил, – яростно выпаливает она, – просто потому, что ты хорошенькая.

Гнев берет надо мной верх.

– Разве я виновата, что ты не такая?

Потом мне становится стыдно. Вахе Гуру, да что я за девушка?

Утром Манна заявляет:

– Везти двоих детей в Лахор слишком дорого. Возьму только Джиндан.

Биджи не просто расстроена, я замечаю у нее на лице что-то новое. Страх. Она умоляет, потом кричит, но Манна не уступает.

Биджи прижимает меня к себе.

– Тогда возьми Джавахара.

Манна дергает меня за руку:

– Ну же, бития, пошли, телега до города скоро отправится.

Я смотрю на брата. Глаза у него как у побитой собаки.

– Не пойду.

– Что-что ты сказала? – ревет Манна.

У меня сводит живот от ужаса. Рука у Манны тяжелая, и, когда он злится, это особенно заметно. Но я повторяю:

– Если не возьмешь Джавахара, я не пойду.

Он выкручивает мне ухо:

– Непослушная, неблагодарная девчонка! Я сказал – пойдешь!

Я охаю от боли, но плакать отказываюсь. Биджи, выругавшись, пытается оттащить меня в сторону. Джавахар ловит Манну за руки и умоляет перестать. Манна отшвыривает его, хватает меня за плечи и трясет. Перед глазами у меня пляшут огоньки. Я заставляю себя обмякнуть и падаю на пол.

– Придется тебе волочить меня всю дорогу до Лахора.

Манна в ярости заносит ногу, собираясь пнуть меня в живот – однажды он так сделал с Джавахаром.

– Стой! – кричит Биджи. – Она уже женщина, ты повредишь ее детородные органы!

Манна вдруг смеется.

– Да ты с характером, девочка, спору нет. На меня похожа. Ну ладно, может, и к лучшему. Тогда идемте оба. Берите вещи. Из-за всей этой нервотрепки до базара придется бежать бегом.

Дорога в Лахор ухабистая. Телегу тянут быки, и ее сильно трясет. Манна сэкономил на проезде – договорился, чтобы нас устроили между корзинами плодов хлебного дерева. Сам он сидит спереди, беседует с возницей – с чужими людьми он всегда очень мил.

Джавахар ничего не говорит. Но потом, когда никто не видит, он приобнимает меня за плечи.

Когда мы наконец добираемся до Лахора после многочасовой тряски, Манна надевает нарядный тюрбан и расчесывает бороду. Здесь он держится по-другому, намного прямее. Больше он не похож на деревенщину, на человека, который вовсю рыгает, пукает и плюет где хочет у нас во дворе.

Ближе к вечеру мы входим в окруженный стенами город через огромные каменные ворота – никогда не видела ничего настолько большого.

– Это Масти Дарваза, – объясняет Манна. – У Лахора двенадцать таких ворот, и все они стоят уже сотни лет. Видите солдат на крепостной стене в нарядных желтых куртках? Видите их мушкеты-торадары? Саркар выдает оружие всем мужчинам, которые поступают к нему на службу. Поэтому у нас самый безопасный город во всей стране. Когда я только сюда прибыл, чуть не вступил в армию.

Я слышу, как он печально вздыхает. На секунду я вижу юношу, которым Манна когда-то был, перебравшись в столицу со своими мечтами о будущем.

Мы идем через базар Моти, потом по узкой улице, где у домов балконы с фризами, а на первых этажах сплошь лавочки. На улице толпа народу. Многие в курта-паджамах[28], тюрбанах и фесках, но есть и краснолицые[29] в европейских штанах и куртках.

– Французские солдаты, – объясняет Манна. – А вон те низкорослые и косоглазые – это гуркхи с гор. Саркар берет в армию всех, кроме британцев: им он не доверяет. И правильно, по-моему.

В Лахоре я понимаю, что до сих пор ничего в жизни не видела. Я глазею на товары в лавочках. Элегантные покрывала и камизы ярких цветов, вышитые туфли-джути, которые мне сразу отчаянно хочется заполучить, поскольку я выросла из своих сандалий и они мне жмут. Шали, стеганые одеяла, свертки атласа, настенные гобелены, кружевные покрывала, подушки, похожие на облачка, украшения, специи, духи, кубки, инкрустированные сверкающими камнями, тонкие блестящие трубки кальянов, шелковистые ковры, в которых, если бы мне позволили на них ступить, ноги наверняка утонули бы до лодыжек.

И еда. Горы самос и бхатур[30], в горшках готовятся алу сабзи и острый горох, разноцветные сласти разложены на блюдах таких размеров, что я могла бы на них свернуться калачиком, на вертелах над огнем жарятся кебабы. У меня полон рот слюны. Мне хочется сказать Манне, что я ужасно проголодалась, но все его благоволение истрачено на мое утреннее упрямство.

Мне все равно. Ради Джавахара я бы и опять так поступила. Я беру брата за руку, и мы вместе неотрывно смотрим на этот волшебный город, наполненный недосягаемыми для нас богатствами.

Из-за угла вылетает всадник с усами, одетый в ярко-синие шелка. Он мчится во весь опор и чуть не сбивает меня с ног.

– Ты слепая, что ли? – кричит он. – Ума не хватает отойти с дороги! О Аллах, эти бевакуф, деревенские простофили!

Джавахар нервно отпрыгивает, а вот я в основном злюсь.

– Сам ты бевакуф! – кричу я вслед уезжающему всаднику и машу кулаком. – Несешься по улице и не смотришь, кого можешь задавить!

– Помолчи, – велит мне Манна. – А то еще вляпаешься в проблемы. – Но он на самом деле не сердится. Лахор поднял ему настроение. – Пошли, куплю вам бирияни[31].

Я стою рядом с Джавахаром возле крошечного лотка и пальцами ем горячий острый рис и кусочки мяса из сложенного чашей листа. Я тщательно слежу за тем, как ест Манна, и копирую его манеры – не хочу опозорить отца. Мясо такое нежное, что тает у меня во рту. По-моему, ничего вкуснее я в жизни не ела. Мне хочется спросить Джавахара, согласен ли он с моим мнением, но брат целиком погрузился в еду: методично двигает челюстями, глаза затуманило от удовольствия. Потревожить его было бы святотатством.

Манна ест спокойно и элегантно, стараясь не испачкать бороду, которая здесь кажется более гладкой и блестящей, чем дома. Он обменивается любезностями с поваром – тот, похоже, его хорошо знает.

– О, ты привез из деревни своих бета[32] и бети.

– Да, пора им взглянуть на мир.

– Ну, наш прекрасный Лахор для этого подходит лучше всего. Мальчику найдешь работу?

– Да, так и собираюсь поступить. Ты же знаешь, шайтан найдет дело для ленивых рук.

– Это точно. А девочке?

– Ну нет, девочки в нашем роду не работают.

Повар одобрительно кивает.

– А как дела у собак?

– Скоро выясню. Надеюсь, мои помощники хорошо за ними смотрели, а то получат кнута.

– Хочу в следующей жизни переродиться одной из этих собак. Что за жизнь!

Оказывается, у моего отца есть собаки, которые живут настолько хорошо, что это вызывает зависть! Удивительно. И еще у него есть помощники, которых можно побить кнутом. Манна много рассказывал о жизни в Лахоре, но об этом никогда не упоминал. А почему?

Я переглядываюсь с Джавахаром. У него встревоженный вид.

Манна опускает черпак в пузатый горшок на углу улицы и наливает нам с Джавахаром прохладной воды попить и помыть руки. В Лахоре он как будто добрее, чем в Гуджранвале.

– Наш Саркар поставил такие горшки на каждой улице. Хотел, чтобы никто в его городе не страдал от жажды.

Я жадно пью, полная благодарности. Этот Саркар прямо-таки идеальный правитель.

– Эх, если б их еще наполняли вином вместо воды! – шутит Манна и ждет, пока мы не засмеемся вместе с ним.

Мы идем пешком – Манна сказал, что мы слишком много съели и на телегу денег нет. С каждым шагом узел кажется мне все тяжелее. Перемычки сандалий больно врезаются в ноги. Но мне так интересно, что я не обращаю внимания на неудобство. Этот город как сон, в нем можно блуждать сотню лет, а Манна охотно все показывает и рассказывает.

– Это Барудхана Масджид – ее можно принять за мечеть, но на самом деле тут арсенал. Так уж устроен Лахор: здесь все не то, чем кажется. За этими стенами сады Шалимар – четыреста фонтанов и целый лакх цветов. Простых людей туда не пускают, но я вас как-нибудь свожу.

Я ему верю, хоть и знаю, что не стоит.

– Видите вон те яркие здания с балконами и оградой с железными шипами? Это хавели придворных. Вон тот большой с узорчатыми фризами и великолепной резной крышей принадлежит визирю Дхиану Сингху, самому могущественному человеку в государстве – ну, после Саркара, конечно. А вон, смотрите, ворота Шеранвала Дарваза! Живые львы в клетках по обеим сторонам напоминают всем, кто входит в город, что наш Саркар – лев Пенджаба.

Над нами нависает форт; в закатном свете он кажется розовым. Он массивный, великолепный и ошеломляющий. Освещают его сотни масляных ламп дийя, мерцающие, словно звезды в небесах, а над ними вздымается тонкий минарет, увенчанный полумесяцем. Сердце у меня щемит, хоть я и не знаю почему.

– Бадшахи-Кила, – говорит Манна.

– Это там ты живешь? – взволнованно спрашивает Джавахар.

Манна кивает. Он почему-то затих.

Перед нами ворота. Ведущие к ним ступени такие широкие, что я бы не поверила, если бы мне их описали.

– Хатхи-Паер Дарваза, – говорит Манна.

– Почему ворота такие большие?

Мое невежество заставляет отца недовольно морщиться.

– В праздничные дни семья правителя проезжает тут на слонах.

Я воображаю, как слоны, раскрашенные кумкумом[33] и накрытые шелками, величественно спускаются по лестнице, а их сопровождают барабанщики и девушки с цветами. Толпа возле дворца разражается приветственными криками. На первом слоне Саркар. Я никогда не видела его изображения, поэтому придумываю внешность сама: махараджа высокий и мускулистый, с пышными черными усами, на голове сверкающий тюрбан, расшитый золотом, над головой вскинут обнаженный меч… Нет, это мирная процессия, и я заменяю меч на украшенный самоцветами скипетр.

– Хватит глазеть. Нам надо войти в боковую дверь, пока килу не закрыли на ночь.

Я иду за ним, все еще завороженная зрелищем. Вход сторожат суровые бородатые мужчины в форме и высоких тюрбанах. Ружья они держат наготове. Стражники мрачно указывают на нас с Джавахаром. Манна униженно кланяется и начинает объяснять. Наконец нам разрешают пройти.

Я вижу сбоку огромный сад с красными цветами и чувствую незнакомый сладкий запах. Рискуя вызвать неудовольствие Манны, я спрашиваю, что это за цветы.

– Розы. Наш Саркар их любит, прямо как Великие Моголы. Хватит уже спрашивать!

Почему Манна так злится? Я бросаю взгляд на Джавахара. Брат хмурится, и это вызывает у меня тревогу.

Перед нами высятся величественные здания. Манна их называет, но слишком поспешно. Мечеть Жемчужины с тремя куполами. Диван-и-Аам, где Саркар встречается с простолюдинами. Диван-и-Хас, куда простолюдинов не пускают. Шиш-Махал, украшенный бессчетным количеством кристаллов. Зенана, где за занавешенными окнами живут супруги и наложницы правителя.

Быстрое перечисление сбивает меня с толку. Ладно, неважно: все равно мне ни в одно из этих зданий не попасть.

Пройдя мимо построек, мы выходим на большой луг, освещенный только кострами, пламя которых мерцает по краям. Здешний запах мне знаком: тут пахнет дерьмом. Длинные ряды конюшен, помещение для слонов, откуда слышится их мягкое пофыркивание. Выше комнаты для конюхов и погонщиков слонов.

Куда мы идем?

На дальнем краю комплекса для животных мы сворачиваем в проулок, откуда доносится лихорадочный лай. Псы так бьются об ограды своих загонов, что деревянные стенки дрожат. Наверное, собаки большие и очень сильные. Я пытаюсь попятиться, но Манна громко свистит, и животные затихают.

Мы останавливаемся перед обветшавшей хижиной с низкой крышей, которая почернела от сажи. Лачуга даже меньше нашего дома в Гуджранвале. Неужели Манна вот тут и живет?

Теперь я понимаю, почему он злился. Фантазия, которую он создавал для нас все эти годы, вот-вот разрушится.

Манна распахивает дверь. Нас встречает тошнотворный запах.

– Вот мы и дома, – говорит он с ухмылкой, которая больше похожа на гримасу.

Глава 4 Лачуга

На полу кладовки, где хранятся всякие мелочи, я лежу на тонкой подстилке, сквозь которую в спину впиваются камни. Рядом со мной Джавахар, но в темноте я вижу только его сердитый силуэт. В кладовке жарко, но голову брат накрыл одеялом: Манна намекнул, что здесь водятся тараканы. Отец показал нам самое главное – комнату с единственной кроватью, на которой спит он сам, нужник на улице и место во дворе, где готовить еду, – а потом сразу ушел, сказав, что ему надо проверить собак.

– Наверняка пошел пьянствовать с другими дрессировщиками, – язвительно бурчит из-под одеяла Джавахар. – На это, небось, его заработки и уходят. Вот почему он живет в такой дыре. Столько лет он нам рассказывал сказки про то, что Саркар его личный друг, а на самом деле он просто убирает собачье дерьмо. Лучше бы мы остались в деревне. Там у меня хоть были кровать и свежий воздух.

Я не готова так сразу отвергать Лахор. Да, меня поразила ложь Манны, но я чувствую, что вокруг еще полно тайн. Даже сходить к колодцу у конюшен и набрать воды оказалось настоящим приключением. Обратно я шла сквозь тьму, полную тихого всхрапывания и иногда ржания. Схожу завтра к лошадям. Может, конюхи разрешат мне погладить хоть одну. Будет потом что вспомнить: я трогала лошадь, которая принадлежит Саркару.

Просыпаюсь я оттого, что Манна насвистывает веселую мелодию. У него чудесное настроение. Он сообщает нам, что вчера вечером выиграл в карты. Перед тем, как отправиться на псарню, он бросает Джавахару несколько монет и рассказывает, где рынок и что купить.

– Смотри не дай себя облапошить. Скажи им, чей ты сын.

– Он и правда считает, что лавочникам есть дело до дрессировщика собак? – фыркает Джавахар, когда Манна уходит. Я тоже хочу пойти, но брат говорит: – Погоди, лучше я сначала осмотрюсь и проверю, что тут как.

Я остаюсь одна – подметаю комнату, проветриваю ее, свернув мешковину, которой занавешено узкое окно, а потом встревоженно шагаю взад-вперед, дожидаясь брата. Вдали слышен резкий крик павлинов, и мне кажется, будто они что-то спрашивают, о чем-то предупреждают: «Кья, кья, кья?»

Джавахар возвращается весь взмокший и с победой. Он тащит мешки и свертки, а на голове у него арбуз. Теперь братишка тоже повеселел и рассказывает мне, какой базар огромный, сколько там невиданной еды. Джавахар отламывает мне большую золотисто-коричневую плитку джаггери[34] – он знает, что я люблю сладкое. Арбуз мы опускаем в ведро с водой, чтобы остыл к обеду. Джавахар разжигает чулху на заднем дворе и помогает мне резать овощи. В деревне он сказал бы, что это работа для женщин.

Мы готовим обед, которого не постыдилась бы и Биджи. Манна довольно кивает, пока ест кадхи-чавал[35] и алу сабзи. Арбуз он одобряет – сочный и сладкий; значит, у Джавахара острый глаз. Но когда я спрашиваю, нельзя ли нам сходить посмотреть на животных, Манна качает головой:

– Здешние конюхи – буйные шалопаи. Не дело вам с ними водиться. Не хочу, чтобы они отпускали на твой счет грязные шуточки или чтобы Джавахар учился у них плохому. Со двора ни шагу оба, пока меня нет. Даже за водой не вздумайте ходить. Если кто-то придет, заприте дверь на засов. Если узнаю, что не послушались, поколочу вас так, что надолго запомните, – добавляет он грозно.

После угроз настроение у Манны улучшается. Он рассказывает, что через пару недель будет большая охота. В ней примут участие три крупных пенджабских клана. Нужно, чтобы собаки и лошади Саркара показали себя лучше, чем животные соперников. Придется много работать.

– Вернусь я поздно. Поем с другими дрессировщиками. Заканчивайте ужин и ложитесь спать. Хотел бы я целыми днями валяться дома, как вы! Обязательно погасите лампу, как только поедите. Масло не дождь, с неба не льется.

Как только Манна уходит, Джавахар его передразнивает:

– Если узнаю, что не послу-у-ушались… Ну так он и не узнает. Я пошел осматривать город.

Я хватаю брата за руку. Ни за что не пропущу еще одно приключение.

– Я с тобой!

Джавахар качает головой.

– Мальчику выбраться легко – в крепости много мальчишек работает, на меня среди них не обратят внимания. А вот девочку все заметят.

– Зато двух мальчиков не заметят, – возражаю я.

Джавахар мгновенно понимает мою мысль и отвечает мне ухмылкой:

– Тогда давай быстрее. Хорошо, что ты до сих пор тощая. Смотри, я сберег несколько монет из тех, что мне дал Манна. Угощу тебя чем-нибудь.

Я иду в кладовку, туго заматываю грудь дупаттой и надеваю курту и штаны, из которых Джавахар почти вырос. Он завязывает мне волосы в узел на макушке, прячет их под тюрбан и уверяет, что из меня получился отличный мальчик. Мы идем по крепости, и никто не обращает на нас внимания.

А дальше начинается сплошной восторг. Джавахар всё разузнал, когда ходил на базар, и теперь водит меня от одной достопримечательности к другой: площадь, куда дрессировщики приводят обезьян, сверкающие драгоценностями лавки на базаре Анкаали, огромная пушка Зам-Замме, которая блестит как новая, хотя много лет стоит на открытом воздухе. Продавец, у которого мы покупаем джалеби, говорит нам:

– Даже британские господа приезжают на нее посмотреть. Афганский правитель заказал пушку специально, чтобы воевать с нами, пенджабцами. Он на нас напал, но наш Саркар его побил, вот так запросто. – Он щелкает пальцами.

Наш Саркар, думаю я с гордостью, откусывая джалеби. Я представляю себе, как правитель крутит блестящие черные усы и планирует битвы.

Но место, которое больше всего запало мне в душу, – это храм-гурдвара Лал Хухи, где когда-то давно подручные Джахангира убили гуру Арджана Дэва. Смотритель рассказывает нам:

– Гуру пытали, засыпая его горячим песком. Но он отказался отвергнуть сикхскую веру и стать мусульманином. Он сказал: «Мои тело и разум – жертва Господу. Я отринул страх смерти». Если в полночь сесть у колодца, слышно, как гуру до последнего вздоха молится за свой народ.

Значит, можно любить кого-то или что-то настолько сильно, чтобы охотно отдать за это жизнь. Вот бы и мне быть такой храброй.

Когда мы возвращаемся обратно в крепость, я боюсь, что нас остановят, но привратники не обращают на нас внимания. Мы в полном восторге и планируем завтра снова отправиться на поиски приключений.

– Сын! – кричит Манна, когда приходит на следующий день домой пообедать. – Вахе Гуру джи ди крипа[36], я нашел тебе работу. – Он ждет благодарности, но получает от Джавахара только мрачный взгляд. Манна отвешивает ему подзатыльник, но не сильный, потому что у него хорошее настроение.

Работать Джавахар должен в кузнице возле крепости. Там делают все: куют орудия, подковывают лошадей, чинят мечи, точат новомодные штыки, которыми теперь вооружена армия. Манна отведет туда Джавахара сразу же, как поедим, – незачем откладывать хорошее дело. Кузнец Сулейман – друг Манны. Правда же удачно, что Манна на него наткнулся, когда тот пришел в крепость подковать одну из любимых лошадей Саркара?

– Сулейман строгий, но справедливый. Он будет хорошо с тобой обращаться. Ты научишься полезному ремеслу. Для кузнеца всегда найдется работа, и во время войны, и во время мира. Твой заработок он будет отдавать мне, как положено, но я каждую неделю буду давать тебе несколько монет, чтобы ты их тратил по своему разумению.

Джавахар молча слушает.

Когда они оба выходят, Манна запирает дверь хижины снаружи:

– Так ты будешь в безопасности. Ужин готовь на чулхе в доме.

Я возмущаюсь и колочу в дверь, но он не обращает на меня внимания.

Ночью мы с Джавахаром гневно перешептываемся.

– Я просто раб, который приносит ему деньги. Посмотри, какие пузыри у меня на руках после одного-то дня.

– А я служанка и пленница.

– Он наврал про Лахор, наврал про то, как мы будем здесь жить.

– Ты был прав. Ему нельзя доверять. Давай убежим, брат.

– Завтра утром. Я сделаю вид, что иду на работу, а как только Манна отправится на псарню, прибегу обратно. Будь готова. Замок я разобью камнем. У меня осталось еще несколько монет, часть пути до Гуджранвалы проедем, а дальше пойдем пешком.

Но Манна умнее, чем нам кажется. На следующее утро он приобнимает Джавахара за костлявые плечи и заявляет, что проводит его до работы. От возражений отец только отмахивается:

– Не хочу, чтобы ты заблудился, бета. Джиндан, собери ему еды с собой, чтобы бедолаге не пришлось сюда тащиться обедать.

Наш хитрый отец провожает брата на работу до конца недели. К тому времени ситуация начинает меняться.

Когда я спрашиваю Джавахара, скоро ли мы сбежим, он колеблется.

– Может, задержимся еще несколько недель.

– Что ты такое говоришь, брат?

Он со слегка виноватым видом признается, что работа у него не такая плохая, как ему показалось поначалу. Он учится новому. Старшие ребята в мастерской показывают, как правильно нагревать кузнечный пресс, как формовать разные металлы. В следующий выходной – это будет через неделю – они обещали поводить Джавахара по Лахору. Ему нравится Сулейман: он не злой, всегда готов посмеяться и добр к своим работникам. В кузне всегда есть чай, а часто и что-нибудь перекусить. Вчера Сулейман принес большую корзину овощей во фритюре, и работники съели их все вместе.

Я рада за брата, но у меня ощущение, будто меня предали.

На следующей неделе Джавахар рассказывает: Сулейман поговорил с Манной и убедил его, что молодежи надо давать немного свободы, поэтому теперь треть своего заработка Джавахар получает прямо в руки.

– Держи. – Брат протягивает мне пакет. Внутри лежат джути из мягкой красной кожи с цветочным тиснением, украшенные бусинами.

Я заставляю себя улыбнуться – наверное, он бо́льшую часть заработанного потратил на этот подарок. В другой ситуации я бы уже танцевала по комнате, прижимая туфли к груди. А теперь мне хочется плакать. В этой тюрьме мне некуда носить нарядную обувь, так что я прячу ее.

Неделя тянется за неделей. Охота все ближе, и Манна носится туда-сюда, он все время на взводе. Уходит Манна на рассвете – я и для него собираю обед с собой, – а возвращается уже после наступления темноты. Я умоляю его не запирать меня, но он только раздражается.

– У меня и на тебя есть план. Скоро расскажу. Но сейчас не отвлекай, у меня и без тебя забот хватает. Саркар в любой момент может зайти проверить, как дела у собак, я должен быть готов. Он пригласил на охоту британских лаатов[37], и наши собаки должны показать себя лучше всех!

На готовку нашей простой еды у меня уходит всего час, а остальной день тянется бесконечно. У меня ноет сердце оттого, что Биджи нет рядом. Она бы ужасно разозлилась, если бы знала, как Манна со мной обходится. Тут нечего читать, даже альманаха нет. И смотреть в узкое окошко не на что – никто не заходит в наш проулок. Жаль, что я не захватила с собой «Сундар Гутка»[38], я бы хоть молитвы по ней читала, – но откуда мне было знать, какой окажется моя жизнь в Лахоре? Я шагаю взад-вперед и в итоге протаптываю дорожку по центру хижины. Иногда до меня доносятся звуки снаружи, и я цепляюсь за них, чтобы совсем не утонуть. Манна тренирует собак в поле возле дома. Я слышу, как он кричит на своих помощников, в основном мальчишек, иногда даже бьет их. Но с собаками он всегда добр, тут спору нет.

Когда Манна разговаривает с собаками, в его голосе слышится особенное тепло. Даже если он их ругает, чувствуется, насколько он к ним привязан. Когда подопечные хорошо справляются с заданием, Манна хвалит их с такой бурной радостью, какой никогда не проявлял по отношению к нам: «Золотой мой мальчик… Чудесная девочка…» Я жадно прижимаюсь к решетке на окне. Теперь мне понятно, как себя чувствовала Балбир.

Вечером я пытаюсь поговорить с Джавахаром о том, как мне трудно, но он устал и не в настроении. Иногда я чувствую идущий от него запах пальмового вина. Я знаю, о чем он думает: «Чего ты ноешь? Ты же просто весь день валяешься!»

В итоге я начинаю умолять Манну отправить меня домой: