Душа моя

Глава 11

Я никогда не проводила Новогодние праздники вот так — проживая их, как сонная муха. Идеальных, правда, тоже почти не случалось, потому что я обязательно умудрялась подхватить если не заразу, как в этот раз, то просто болячку. Если она не случалась сама, то я устраивала ее себе, будто по какому-то заказу: растянутая связка, сломанный при падении мизинец, глубокий порез, флюс, просто крайне болезненные месячные…

Но неприятности физиологического плана всегда перекрывались положительными эмоциями и частично ими гасились. Флюс — ерунда! Алёна была рада мне любой, да им обоим было все равно — перекошена у меня морда или нет. Новогодний праздник там был исключительно семейным мероприятием и никого лишнего к себе Дружанины не приглашали, так что и переживать за свой внешний вид не имело смысла.

Этот праздник, несмотря на традиционную почти неприятность, получался особым — тихим, домашним и, в принципе, неплохим. Да — мы болели, но в остальном все устроилось неплохо. В самом начале много спали, а ели совсем мало, но, если что-то все же требовалось — молоко, творожок… выручала соседка справа — молоденькая девочка. Вторая — приятная пожилая женщина, узнав о том, что мы болеем, угощала выпечкой. Обычно она так поздравляла всех соседей по площадке — с праздниками и Днями рождения. Это немного напрягало. Поэтому, когда понадобилось, мои ребята бесплатно установили для нее новую входную дверь, поменяв дверную коробку на крепкую, силовую. Как благодарили ее за вкусняшки остальные соседи — я не представляла. В общем, мы с Анжелой нормально и даже вкусно питались, почти не готовя и не выходя за продуктами.

Врач, которую я вызвала для дочки, подтвердила, что мы идем на поправку и посоветовала понемногу гулять перед сном. В конце каникул похолодало и совсем скромно, но все же выпал снег и прогулки получались приятными. Прохаживались мы в сквере возле дома держась за руки и, как правило — молча. Чувство, что мы всей душой опять вместе и роднее никого нет, в такие моменты просто переполняло меня.

Скучно не было и дома — немного играли в шашки, смотрели фильмы и просто разговаривали у разожженного камина. Дров перевели немеряно… знакомый уже парень из соседней деревни подвозил фруктовые плашки четыре раза. Еще мы читали вслух сказки — по очереди. Эту серию «Зачарованный мир» я когда-то случайно увидела в «Букинисте» и взяла сразу все пятнадцать книг — тонкие, большого формата и в обложках разного цвета. Две черные — сказки с уклоном в страшилки, сразу же отдала знакомой, интересующейся ужастиками в любом виде. А нам остались истории о феях, эльфах, рыцарях, русалках, принцессах… Удивительной красоты иллюстрации, мелованная бумага, удобный шрифт. Эти вечера у живого огня, с книгой и тарелкой между нами с Анжелой — полной долек очищенных мандаринок запомнились мне надолго… Как оказалось потом — последние относительно беззаботные дни в наступившем году.

От Алёны я отбрыкивалась, стараясь, чтобы она не поняла, что говорить откровенно я пока еще не готова, а как-то иначе — просто не стоит. И помощь их тоже не была мне нужна, потому что с немалой долей вероятности оказывать ее стал бы Коля Соловьев. И неважно по какой причине — личной инициативе или по просьбе сестры. Вспоминая его сейчас, я чувствовала только досадную неловкость. Не нужно было ездить тогда… Навязываться и искать себе мужчину не стоило ни тогда, ни вообще. Не стоило это новых комплексов в личную копилку, страданий и разочарований — и в себе в том числе. Гадючья яма так перевернула что-то в моем мозгу или приезд Михаила? А может — грипп? Или сказки о вечной волшебной любви? Рыцари, серенады, поклонение, страсть… а все дамы — прекрасны!

Я даже по-своему наслаждалась этими днями отдыха в томной болезненной слабости. Не страшно, когда уже не опасно. Но полному релаксу мешали мысли о Михаиле. Беспокойство не проходило, ощущение тревожности я старательно гасила в себе, надеясь на опыт врачей и уверения Олега, что на данный момент делается все возможное. Но Анжела каждый день вспоминала о папе, мы говорили о нем. Только разговоры эти становились все короче — тема иссякала, мы слишком мало о нем знали. И, хотя она и пыталась выяснить все о наших с ним прошлых отношениях, я на провокации не поддавалась. Это означало бы разговоры бесконечные, копание и разбор полетов… не хотелось этого ни себе, ни ей. Все что собиралась сказать, я объяснила раньше, повзрослеет — остальное потом.

Пятого числа позвонил Виктор — заказчик из Длинного. Как раз на этот день был заказан бетон и им должны были залить яму с зимующими там гадюками. Он поздоровался, а дальше чувствовалось — подыскивает слова. И я насторожилась — машину уже оплатили мы и это должно было войти в стоимость будущих работ, которые выполнит в Длинном наш «Теремок».

— Тут дело такое… — замялся мужчина, — а что, если мы зальем бетоном другое место?

— Без проблем, конечно, — согласилась я, — но только на ваш страх и риск и я в этом не участвую. Вернете стоимость рейса — все дела.

— А что вы так сразу…? — обиделся он.

— А потому что, «выливая» бетон, нужно соблюсти ряд условий, чтобы это означало «забетонировать». Вы не можете не знать этого.

— Девать-то его куда-то нужно? — угрюмо возразил он, — площадку флажками обставили, а гадюк так вообще… всех вывезли.

— Опа… — только и смогла я. Помолчав, попросила: — А подробности?

— Я и сам толком не знаю, — недовольно признался он, — второго числа позвонили из области и спросили, где находится гадючье логово. Приехал человек и я сам…

— А кто, как назвался? — перебила его я.

— Из области, здравотдел… фамилия…? — замялся он, вспоминая.

— Да и Бог с ней! И что дальше? — не терпелось мне.

— Я свозил — показал место. На следующий день приехали ребята, участок оцепили. Переоделись в костюмы такие… специальные — понятно. Ну и спустились туда. Двое выдавали на гора, а других двое принимали… небольшими мешками и носили в машину. Высыпали там в ящик? Гады снулые… вялые.

— Ага… — крутила я в голове информацию.

— Я спросил — можно уже яму заливать или чуть подождать? Совсем запретили…

— Здравотдел? — хмыкнула я.

— Какая разница — кто? Областное начальство. Мне еще просить у них, ездить… И гадюк, получается, там уже нет?

— Если разрешат, я бы все же залила — остались боковые норы. Как-то же они туда попадали и выбирались из ямы? И еще, Виктор Сергеевич, прогноз меняется — грядут небольшие, но уже морозы. Расчистить, получается, мы не успеваем. Так бы до Рождества бетон в яме стал, восьмого можно было начинать готовить площадку. Сейчас, считай — сроки сорваны. А сам бетон где?

— Да вон — крутит его за окном. Ждем, советуюсь вот… что бы я зря беспокоил в праздники?

— Бочка заряжена, оплачена… а куда вы хотели «вылить»?

— Проход в коровниках. Между стойлами дорожка.

— Он становится… на это нужно время.

— Коров на день наружу выгоним — на дворе плюс. А подход для доярок будет с другой стороны — по стеночке. Непонятно только с подложкой, или как там…? Там мелкий гравий — щебенка, но уже лежалая, затоптанная.

— Ну, что делать? Прочистите по возможности, взрыхлите… и равнять придется вручную. А счет за машину… — продолжили мы дальше более предметно.

Закончив разговор, я сразу же позвонила Олегу.

— Дела… — не понимал и он тоже, — здравотдел? Это может быть как-то связано…? Из Москвы к Михаилу приезжал кто-то серьезный — медицинское светило. Из Бурденко.

— Ты не говорил.

— По итогам его приезда пока еще нет ясности. Я вообще вначале решил — французы подсуетились. Если Михаила ценят, есть такая вероятность.

— Бурденко — вроде военное ведомство? — вспоминала я.

— Военное, а значит — мобильное. Главный военный клинический госпиталь. Ну да — французы туда вряд ли сунулись бы. А вот если… ты тоже подумала об этом?

— Наверное, случись качественное улучшение, тебе сообщили бы? — предположила я, нечаянно затаив дыхание. Странно, когда так бросает в крайности из-за бывшего и уже ненужного. Странная штука — женская душа.

— Не факт, — рассуждал он, — из комы он так и не вышел — это все, что я знаю. А если там светит диссертация? Это серьезно, Ира — новый способ борьбы с лейкемией.

— Ты считаешь — дело в ней? Не в его стойкости к укусам? А может такое быть? И что — отдадим его на запчасти? Пускай исследуют? — напряженно хмыкнула я.

— Заберут отсюда, нас и не спросят. Кто мы ему? Брата его известили, но, насколько я знаю, приехать он пока не смог. В любом случае — говорить будут с ним, мать слишком стара… скорее всего, ничего и не знает. Зато, поверь — если этим случаем так заинтересовались, то на его выздоровление будет работать все, что имеется у нашей медицины. Давай так — не выдумываем и не паникуем. Хотя и радоваться тоже еще рано. Я чаще буду им звонить, а после Рождества мы возвращаемся в город — подъеду сам. Узнаю что — сразу сообщу. А как вы с Анжиком? — сменил он тему, — вирус побороли? Мандарины все съели?

— Доедаем. Спасибо за подарки, Олег. И за беспокойство — тоже.

Девятого января Михаила увезли в Москву. На вопросы Олега ответили, что он до сих пор в коме, но показатели улучшились.

— Чего показатели, Олег?

— Я думаю — крови. Чего еще? Какие еще показатели в коме? Будем ждать, Ира, координаты для звонков мне дали.

Я боялась верить, боялась надеяться. И пугалась, прислушиваясь к себе — откуда эта дурная надежда? Зачем она? Что со мной? Облегчение это, подъем душевный, свобода какая-то… внутренняя, радостная?

— Та задралась ты уже переживать о нем! Или о том, что с Анжелой будет, когда его не станет. А теперь просветление — и я бы тоже радовалась. Выздоровеет — освободишься от него полностью, от чувства вины и страха за ребенка — что не понятно? — удивлялась Алёна, с которой мы наконец встретились и поговорили.

Николай был в командировке и она пригласила нас к себе с ночевкой — посидеть, поговорить, наконец… Серьезный разговор получился только ночью, когда все дети уснули. Как бывало и раньше — в холодное время года, мы устроились на кухне и тоже перед камином. Мягкие креслица, удобная домашняя одежда… Пили только чай. До этого, днем еще, были закрыты все другие — не болезненные для меня темы, а теперь речь зашла о той поездки в Длинное. Я уже способна была рассказывать об этом более-менее спокойно, а она внимательно слушала и какое-то время потом молчала, глядя на пламя. А дальше поделилась мыслями:

— Место там… ненормальное по сути своей, Ира. Причина…? Может, какой-то подземный разлом и оттуда фонит непонятное излучение, или все же — эхо войны? Но это просто какой-то букет — хрономиражи, время закольцованное, сны вещие, ведьмы со змеями… туманы очень вовремя, свет пропадает, когда нужно… Может, и еще что-то есть — просто мы не в курсе. И может, яд в ударных дозах и сам по себе… панацея — я не знаю. Но яд кобры — точно мощнейший антисептик, если только не внутрь… А у этих наших гадюк и яд, мне кажется, особый — все зависит от этого места, — передохнула Алёна и помолчала, подбирая нужные слова:

— Марию Львовну тоже кусала змея — черная гадюка, если ты помнишь, я как-то рассказывала. И знаешь… наверное правильно, что мы стараемся найти разумное, рациональное объяснение всей этой чертовщине. Но люди, которые там живут, они верят в мистическую природу всего этого, и я уже не знаю — кто из нас прав? Ведьмы, которым служат змеи или к которым на танках с войны приезжают… они там мужиков друг у дружки выкупают — всерьез. И что-то мне подсказывает, что лучше бы отступиться, раз выкуп взяла, а то — мало ли…? А баба Маня говорила, что после того укуса ее жизнь и пошла под откос — как нашептали. А вот к худу или к добру оно было? Была в этом странность — мужики стали по ней сохнуть — один за одним… Одного она даже полюбила, но сама же и отказалась от своего счастья. Но шанс ей был…

— Ты серьезно? — удивилась я, — только не говори, что и она тоже была ведьмой.

— Если и была, то доброй. А что ты удивляешься? Случаю с Иваном не удивилась, а что змеи непростые — не веришь? Ждали они своего часа, ждали… и станет теперь Михаил мало того, что здоровым, так еще и человеком порядочным. Чего доброго, еще и со способностями… разными. И вот так — разом, возьмет и осознает все свои ошибки, — хмыкнула она.

— Тоже посмеялась бы, да не совсем повод для шуток, пока он там… и так. Я что-то переосмыслила за последнее время… неплохо же жила без него, согласись? Так к худу был его уход или к добру? Только я сама виновата, что не пыталась устроить личную жизнь. Сейчас прислушиваюсь к себе и понимаю — то, что было раньше, давно отболело, а то, что он вот так нагрянул… И тут я уже судить не могу — не знаю, что оно такое — страх смерти? Тот мой ступор в яме не в счет, это было что-то другое, вроде защиты от сумасшествия. А мужчины, они вообще… мыслят немного иначе. Он осмыслил, осознал… полностью осознавал свое медленное, неотвратимое умирание. Рационально, разумно осознал и принял, как неизбежность. Жил с этим. И как это действует на сознание и личность, насколько преодолимо… переносимо вообще? Насколько в таком случае контролируются эмоции? Поступки?

— Ты о том, что совсем простила ему — все? И допускаешь примирение, серьезно? — перестала улыбаться Алёна.

— С ума ты сошла? — протянула я. Неужели мои слова можно было трактовать так?

— Ну, он же пишет — люблю? — настаивала она, внимательно глядя на меня.

— Пишет… там много чего написано. Письмо прощальное, искреннее, ну он и выдохнул в конце — на эмоциях. Спасибо ему за это письмо — я многое поняла. Хотя ты и сама знаешь — даже себя иногда сложно понять, но тут же чувствуется — прорывается в словах и между строк: он не меня любит, он жалеет и тоскует по тому времени, когда все у нас было замечательно, а он был здоров. И хорошо, что сейчас мы с ним мало говорили, а то он понял бы, что сильно ошибается — я не изменилась. Приспособилась — да. А внутри все та же — с радостью таскала бы тапки в зубах. Но уже не ему. А еще — виться вокруг, бежать, встречать, в рот заглядывать… не так это и плохо, если ценят, согласись? Если это желание — даже умереть вместо того, кого любишь, оно взаимно. Готова была на многое, но… — широко улыбнулась я, — в этой шкурке удобнее. А еще мне страшно.

— Страшно, — покивала Алёна, глядя на меня во все глаза.

— Грабли, — объяснила я ей, — на грабли я больше — ни-ни, хватит! Не стану больше никого искать — ни на ночь, ни на жизнь. Но страшно не это, а то, что приди он, как человек, найди правильные слова, скажи все в глаза… вот так же честно, искренне и я уже не уверена… Но и тогда я потянулась бы не к нему, а тоже туда, в наше прошлое. Потому что ничего у меня больше и не было. Дура я? — вырвалось горько, — была и ею осталась.

— Пришел бы нормально, нормально сказал и это был бы уже не он, — качала головой подруга, — дурак — он, а не ты.

— Давай за это… и за его здоровье, — подняла я чашку с чаем. Мы чокнулись чашками.

— Приятного аппетита, — потянулась я за печенькой, — разреши и ты себе одну. И да здравствует моя свобода! Но будет она, только если он выживет.