Два долгих дня

НА МАРШЕ

Вдали справа и слева методично, через каждые пять минут, взвивались ракеты, и фосфорический мерцающий свет их освещал пологое, уходящее в темноту поле.

Пошел мелкий дождь. Дорога стала скользкой и липкой. Лейтенант Замятин свернул с дороги на обочину.

Следом за ним потянулись солдаты. Но потом оказалось, что идти по полю еще труднее: ноги вязли, к сапогам прилипали комья земли, от которых невозможно было освободиться.

Иногда лейтенант останавливался и глухо говорил в темноту:

— Роговик, а Роговик! Черт бы тебя побрал, Роговик! Чего вы там тянетесь. Так и до рассвета не добраться…

Понурые, нахохлившиеся солдаты сгрудились около Замятина, ждали, когда подойдет Роговик.

— Так это все Матвеев, товарищ лейтенант, — отвечал хриплым голосом старшина Роговик. — Еле идет…

— А ты подгоняй. Подгоняй, слышишь, — строго повторял лейтенант и добавлял для убедительности: — Иль у немца хотите остаться?..

И они снова шагали вперед.

«Проклятый дождь, всю дорогу испортил, — думал Замятин, с трудом вытягивая из топкой грязи ноги и настороженно прислушиваясь к далеким залпам орудий. — Хотя, не будь дождя, немцы подоспели бы, нагнали бы нас».

Когда ему казалось, что на дороге меньше грязи, он снова переходил на дорогу. Солдаты за ним. Минут десять шли по дороге. Потом кто-нибудь, тяжело поскользнувшись, падал, гремя винтовкой или котелком. Хорошо еще, что поклажа была невелика — тощие вещевые мешки за плечами да винтовки.

Так они шли: невидимая тонкая цепочка людей в серой, с промозглым дождем, ночи.

Начался лес. Под ногами зашелестела листва. Стволы деревьев чуть белели. «Березы», — подумал Замятин и остановился; открыл сумку, достал сложенную карту. Прикрыв ее плащ-палаткой, попросил подсветить. Долго водил мокрым пальцем по испещренному замысловатыми линиями и кружочками листу, соображая, так ли они идут и сколько осталось идти до этих Лазанок, где был намечен пункт сбора. «Березовая роща, поле, деревня Столбы, речка, деревня Скоково… — шептал лейтенант потрескавшимися губами. — Еще не скоро…»

Тяжело было ему в этот час в незнакомом смоленском крае. Прошлой ночью немец выбросил на флангах десант. Сейчас там взмывают ракеты. Полк разбили на группы, и каждая должна выйти к назначенному пункту самостоятельно. Одну из таких групп вел лейтенант Замятин. Он поеживался от холода и все посматривал, как догорают, рассыпаясь искрами, красные и зеленые ракеты. В голове было одно: если не проскочут, немец сомкнет фланги, и тогда они окажутся в окружении. Черт знает, что будет тогда.

«Черт знает…» — повторил Замятин про себя.

Снова слышалось:

— Эй, Роговик! Слушай, что там такое? Что вы там ползете, как улитки…

Роговик был где-то далеко позади и не отвечал. Лейтенант быстро зашагал в конец строя, обходя цепочку солдат.

— Что тут у вас стряслось? — спросил он, подойдя к старшине, который стоял около сидевшего на обочине дороги солдата. — Почему задерживаетесь?

— Да вот Матвеев, товарищ лейтенант, — ответил хрипло Роговик, показывая на солдата. — Ноги, вишь, потер. Еле плетется. Из-за него и все задерживаются.

На обочине дороги, согнувшись, сидел Матвеев и переобувался. Лица его Замятин в темноте не мог увидеть. «Наверно, из новеньких какой-нибудь. Прислали молокососов…» — подумал он про себя, а вслух сердито спросил:

— Что у тебя с ногой?

— Потер, товарищ лейтенант. Никак идти не могу, — ответил солдат.

— Как же ты раньше не сообразил, как следует обуться? Тебе тут война или игрушка? Хоть босиком, а надо идти…

— Не могу, товарищ лейтенант, — повторил солдат удрученно.

— Что ты городишь? Немец вот-вот на пятки наступит, — возмутился Замятин. — А ну быстрей!

Солдат безразлично махнул рукой:

— Идите, товарищ лейтенант, а я как-нибудь доплетусь.

Лейтенант минуту молчал, потом, обращаясь к старшине, сказал:

— Слушай, Роговик, ты сейчас пойдешь впереди. Тут слева сейчас Филино, а мы по дороге прямо, через речку. Я буду замыкать.

Когда старшина ушел, лейтенант присел рядом с солдатом и принялся помогать ему обуваться.

— Черти сопливые, — ворчал Замятин, навертывая портянку на ногу солдата. — Маменькины сынки. Обуться не могут. Ну, готово. Вставай.

Солдат встал и, тяжело прихрамывая, заковылял по дороге. Через несколько шагов он снова остановился.

— Не могу, товарищ лейтенант. Не могу, — заговорил он горячим шепотом. — Вся нога горит. Вы идите, а я как-нибудь доберусь.

«Чоп-чоп-чоп-чоп», — все глуше шлепали сапоги солдат впереди. Цепочка их уходила дальше и дальше.

— Не могу, — повторил Матвеев.

Лейтенант стоял рядом и к чему-то прислушивался. И вдруг, рванувшись, схватил левой рукой Матвеева за воротник.

— Ты что мне тут городишь, а? Ты соображаешь, что говоришь, сволочь, — разъяренные глаза лейтенанта приблизились к лицу солдата, и тот скорее почувствовал, чем увидел, как рука лейтенанта потянулась к кобуре.

— А ну шагай. Слышишь, шагай… Не то… Да я тебя пристрелю… Слышишь?..

Солдат охнул и засеменил, ковыляя.

— Шагай быстрей! Быстрей, тебе говорят, шагай, — гудел ему в спину лейтенант.

Матвеев, напрягая силы, скользил и падал, снова поднимался, а позади него неслось неумолимое:

— Еще быстрей… Слышишь, еще быстрей…

Вскоре они догнали строй. А когда миновали деревню Скоково, Матвеев так разошелся, что уже не отставал.

И тогда лейтенант опять позвал старшину:

— Роговик! Эй, Роговик. Иди на свое место. Я пойду впереди.

Замятин, придерживая левой рукой полевую сумку, почти бегом обогнул цепочку солдат, потом обернулся, посмотрел на шагающих по дороге изнуренных людей и, примеряя свой шаг к ним, снова пошел впереди, как и подобает командиру на марше.

Было еще темно, когда они добрались до деревни Лазании. Комендант полка указал им избу, где они могли передохнуть. Замятин назначил часовых, строго прорепетировал пароль, потом снял шинель и, слегка расстегнув воротник гимнастерки, повалился в угол, где ему Роговик постелил немного сена.

Часу в десятом он проснулся и долго лежал, уставившись глазами в потолок. В избе никого не было. Только у печки сидел молоденький белобрысый солдат и чистил винтовку. Части затвора лежали у него на коленях, и он брал их по очереди, тер тщательно какой-то рванью, прищурившись, придирчиво осматривал и снова осторожно клал на колени. Он, казалось, был увлечен своим делом, но иногда лейтенант чувствовал на себе его хмурый сосредоточенный взгляд. Было в этом взгляде что-то затаенное, напоминающее то ли испуг, то ли любопытство.

«Никого из этих молокососов не помню, — подумал с досадой лейтенант, разглядывая солдата. — Видно, из того же пополнения».

— Где Роговик? Где остальные? — спросил он у солдата.

Солдат быстро собрал с колен части затвора, встал и ответил громко, как на строевых занятиях:

— Старшина всем приказал на кухню итить. А меня здесь оставил за дневального…

Лейтенант посмотрел на солдата в упор. Знакомый голос. Так это же тот самый Матвеев. Ему вспомнилась ночь, как шли по стерне, как он боялся, что немец сомкнет фланги, и как грозился расстрелять этого солдата, хотя, конечно, никогда бы не привел свою угрозу в исполнение.

Солдат потоптался на одном месте, не зная, что делать, потом как-то неожиданно и совсем по-ребячьи улыбнулся лейтенанту и снова сел на пол.

— Ну, отдохнул немного? — спросил с усмешкой Замятин.

— Отдохнул, — тихо ответил Матвеев.

— Нога-то как?

— Ничего, товарищ лейтенант, — еще тише ответил Матвеев.

Замятин достал из кармана пачку махорки и, пока скручивал задубелыми, пожелтевшими от табака пальцами цигарку, учил неторопливо:

— В походе самое главное — нога чтобы обернута была, как положено. Тебе, может, ходить не приходилось? В городе, наверно, вырос. На трамваях все да на автобусах катал. А я, бывало, в деревне, да вот еще когда в поле — день и ночь на ногах. Такое наковыляешь, что тебе бы ни в жизнь не выдержать… Ты сам-то откуда?

Что-то дрогнуло в синих ребячьих глазах Матвеева, он опустил взгляд и уж совсем глухо ответил, глядя куда-то в сторону:

— Я не городской, товарищ лейтенант. Недалече отсюда… Тут, из-под Смоленска.

Лейтенант с минуту остро смотрел на Матвеева, в его глазах, доселе живых и добрых, появилась какая-то тень. Тишина повисла в избе. «Так вот оно что! Ты из-под Смоленска, — думал Замятин. — Ты здесь недалеко. Тут твоя деревня… Так что же ты хотел сделать, сукин сын, в прошлую ночь?..» — ресницы лейтенанта почти сомкнулись, за ними тускло, холодно блестели глаза. Но Замятин по натуре своей был добрый человек и многое понимал в жизни, и потому подозрению своему он не позволил укорениться. «Молодой, сопляк…» Он вздохнул тяжело и, притушивая на полу цигарку, сказал, будто ничего меж ними не произошло, будто совсем и не было минувшей ночи:

— Скоро ведь опять двинемся, Матвеев. Советую — обувайся покрепче…

Матвеев, не поднимая головы, ответил тихо:

— Спасибо, товарищ лейтенант.

— За что спасибо? — пробурчал лейтенант. — Ладно уж…

Обоим было все ясно.

И оба по-солдатски доверяли друг другу.