Два флага над островом

III

Сатико исполнилось двадцать лет, когда она встретила старшего лейтенанта авиации Джони Глэндеса. Они познакомились в офицерском клубе; лейтенант был там частым гостем. Джони служил на аэродроме, проверял грузы на самолетах. Он был мексиканец, с такими же, как и у Сатико, иссиня-черными волосами и черными глазами. Он носил усы и держался довольно самоуверенно, но галантно. Когда Джони начал приглашать Сатико то в кино, то покататься на машине, она почувствовала к нему неодолимое влечение. А когда тот стал с серьезным видом нашептывать ей о любви, Сатико не устояла.

Еще со средней школы Сатико неплохо говорила по-английски, поэтому, когда дело дошло до объяснений в любви, трудностей не возникло. У Сатико была смуглая кожа южанки – в ней текла кровь филиппинца-отца, – и полюбила она со свойственной южанке страстью. Она ни на секунду не задумывалась над тем, что Джони – американец, военнослужащий. Любовь заслонила все. Они встречались в комнате на окраине города, которую специально снял Джони. Здесь Сатико стала его любовницей.

Когда Сатико шла с ним под руку, она никого не видела вокруг себя: люди казались ей камнями на обочине дороги. Неоновые огни улицы, сверкая, озаряли семицветной радугой их любовь. Однако любовь Сатико не продлилась и года. Словно в разгоревшееся пламя опрокинули ведро воды – таков был ее конец.

Это произошло в один из дней в самом разгаре лета, в начале августа. В квартире на окраине города Сатико провела ночь с Джони, не догадываясь о том, что это была последняя ночь.

В тот день с утра небо хмурилось, собирался дождь; после захода солнца ветер совсем стих, ночь была жаркой и душной. Кондиционер с непрерывным гулом выбрасывал из комнаты влажный теплый воздух.

Обычно, как только они оставались в комнате наедине, Джони начинал торопливо стаскивать с Сатико одежду, но в эту ночь он даже не прикоснулся к ней. После долгого молчания наконец объявил, что они расстаются.

– Сатико, прости, все это слишком неожиданно, но сегодня – наша последняя ночь. Завтра я уезжаю на родину. Я оставил службу. Мне хотелось бы вернуться домой вместе с тобой, но это невозможно.

Тогда Сатико уже носила в себе ребенка Джони. И в страшном сне ей не могло привидеться, что Джони уедет, бросив ее. Она даже не сразу поверила его словам. Когда же наконец до нее дошло, что он говорит правду, ей показалось, что сейчас у нее остановится сердце.

– Лучше умереть, чем потерять тебя! – крикнула она со слезами. – Это жестоко – вот так вдруг сказать об этом! Что же теперь со мной будет?! Возьми меня с собой, Джони! Я люблю тебя! Я так люблю тебя! Во мне растет твой ребенок. Если ты уезжаешь, поедем вместе.

Джони потупился, его лицо, наполовину скрытое в тени, страдальчески исказилось.

– Сатико, я тоже люблю тебя. И не нахожу себе оправдания. Поверь, мне очень больно. Однако обстоятельства не позволяют мне взять тебя с собой.

Он положил руку на плечо Сатико и тихо добавил:

– По правде говоря, я уезжаю не потому, что кончился срок службы, меня отсылают домой из-за допущенной мною ошибки.

– Не хочу! Не хочу с тобой расставаться! Я люблю тебя! Возьми меня с собой. Я всюду буду с тобой, куда бы ты ни поехал. Возьми меня с собой!

По ее лицу, с мольбой обращенному к Джони, катились крупные прозрачные слезы. Однако он страдальчески морщился и отрицательно качал головой.

– Я никогда не забуду эти чудесные дни, что я провел с тобой здесь, на Окинаве.

Слушая эти прощальные речи, Сатико ощущала в сердце страшную пустоту.

Уже. после его отъезда до Сатико дошли слухи, что его отправили домой за мошенничество: он сбывал налево какие-то военные товары.

Через несколько месяцев Сатико родила мальчика. Сына назвала Акира; сейчас ему уже было девять месяцев.

– Сатико, тебя тоже уволили?

Кацуко решила сменить тему, заметив, что разговор о Джони больно задел Сатико.

– Да, в марте этого года. После твоего ухода они уволили из клуба еще сто человек. Американцы ужас что творят. Как только что не так, сразу гонят с работы. Лучше бы эти американцы убирались с Окинавы. Просто зло берет, – с жаром выпалила Сатико.

– Выходит, меня вовремя выгнали. Ведь я тогда была на восьмом месяце. Все равно ночная работа – только для здоровья вред, – уклончиво сказала Кацуко. Она сделала вид, будто ее не интересует этот вопрос – пребывание американской армии на Окинаве. – Сатико, а ты работаешь?

– Конечно, у меня ведь нет мужа, который бы меня кормил. Как перестала получать пособие по безработице, так и пошла работать. Ты не слышала, нет ли где хорошего местечка?

Сатико промолчала о том, где она теперь служит, а между тем то заведение хорошо было видно оттуда, где они стояли. Неделю назад Сатико поступила на работу в турецкие бани, на главной улице, почти рядом с автобусной остановкой. Она давно не виделась с Кацуко, но даже ей, близкой подруге, она не могла сказать правды.

Темы для разговора иссякли, и Сатико посмотрела туда, откуда должен был подойти автобус. На счастье, он как раз подруливал к остановке.

– Ну, я поехала. Береги себя. Пусть у тебя родится крепкий малыш. – Попрощавшись с Кацуко, Сатико побежала к автобусу.