Два товарища

Глава пятая

Миновал день, еще день, и третий.

Солнце поднималось из моря и садилось за мысом Хамелеон. Ночи стояли короткие, звездные, дни — длинные, жаркие, на рассвете дул ветер и приносил с моря туман, а из степи — запах гари. Это все еще горели подожженные врагом хлеба.

Приказ Семенцова гласил: «Не высовывать носа!» — и вначале мальчики следовали этому приказу. (Сам Семенцов ушел в первый же день.) Просыпались они рано — Костя раньше Славы — и принимались за дела.

Хозяйство у них было небольшое, но заниматься им с непривычки было трудно. Во-первых, приходилось готовить пищу без огня, потому что разводить огонь Семенцов запретил. Во-вторых, следовало позаботиться о жилье. В-третьих, и это было самое важное, необходимо было пополнять запасы продовольствия. Но как, если «не высовывать носа»?

Прежде всего мальчики принялись за устройство жилья. В поисках подходящего места для него они обнаружили на склоне кургана, обращенном на юг, нечто вроде пещеры, вернее — яму, из которой когда-то брали глину для построек. Вероятно, это было очень давно. Дорога к яме густо заросла диким орешником, и найти ее было нелегко, что и требовалось.

Ребята расчистили дно ямы, похожей формой на грушу — широкой внизу и суживающейся кверху, выстлали дно листьями, затем ножами выровняли ее сводчатые стены, отрыли в них углубления — полки и кладовушки, где сложили свои пожитки и провизию, а узкий вход в яму замаскировали молоденьким гибким деревцом. Со стороны глядя, никто бы не догадался, что здесь жилье.

После этого Костя и Слава начали сооружать очаг. Его сложили из ровных камней, которые притащили с берега, над очагом приладили треног, под очагом вырыли поддувало. Очаг получился отличный. Оставался нерешенным один вопрос: как сделать дымоход?

Слава предлагал пожертвовать одеялом и смастерить из него выводную трубу. Предложение было отвергнуто, как не отвечающее противопожарным правилам. Долго думали, спорили, пока Костя не вспомнил об очаге, который соорудили обитатели «Таинственного острова». Ведь они тоже заброшены на остров и отрезаны от всего мира, подобно героям Жюля Верна. Ничто не мешает им воспользоваться опытом этих людей.

Слава выслушал товарища и спросил:

— А как все-таки построили они свой очаг?

И, к великому огорчению Кости, оказалось, что именно этого он не помнит. Где они добывали глину, известь, как делали и обжигали кирпичи для очага, он помнит, а вот постройка самого очага начисто вылетела из головы.

— Понимаешь, тогда мне это было не очень интересно, — смущенно пояснил Костя.

— Я понимаю, но дымохода-то у нас нет…

В конце концов они решили прорыть специальное отверстие для дыма. Однако, едва разожгли огонь под треногом, дым полез не в отдушину, а почему-то начал расползаться понизу, пока не заполнил всю землянку, так что Слава и Костя чуть не задохнулись. Пришлось погасить огонь, дать развеяться дыму и сызнова приняться за дело.

На этот раз мальчики были догадливее. Они расширили отдушину, расчистили выход из нее от веток и травы, росших вокруг, и завесили вход в землянку одеялом. Теперь дым не расползался понизу, а поднялся ровным столбом и потянул прямо в отдушину. Правда, и сейчас першило в горле и порой навертывались слезы на глаза, но это были пустяки. Огонь весело трещал, на треноге закипал чугунок с водой, а дым послушно уходил куда ему полагается. Ребята были довольны. Им хотелось одного: чтобы Семенцов увидел их работу.

Но Семенцов не являлся. Они были одни. Они находились на необитаемом острове, пусть и не в Тихом океане, а на речке Казанке, но жизнь, как неведомый и опасный океан, окружала их со всех сторон — жизнь во вражеском тылу.

Запасы продовольствия, взятые из дома, кончились. Оставалась мука и прошлогодние кукурузные початки, которые притащил в мешке Семенцов. Из муки ребята попробовали испечь лепешки. Костя налил слишком много воды, и получилось не тесто, а какая-то бурда. Пришлось потратить весь остаток муки, чтобы спасти положение. Тесто нарезали на куски, положили на раскаленные угли. И опять вышла чепуха: тесто чернело, горело, а не пеклось. Тогда Слава догадался выгрести угли вон и положить тесто на горячие камни очага. Теперь лепешки стали лепешками. Правда, не совсем чистыми и не вполне пропеченными, зато они показались усталым, голодным хлебопекам очень вкусными.

Наконец дошла очередь и до кукурузы. Костя решил вылущить початки и растереть кукурузные зерна между камней. Работа оказалась утомительной и малоуспешной. Несколько раз Костя прищемлял себе пальцы до крови, а мука все же не получалась, а получалось нечто вроде крупы, смешанной с шелухой. Костя попытался изготовить из нее мамалыгу, которую ели молдаване. Действительно, у него получилась настоящая мамалыга — желтая, с румяной корочкой, аппетитная на вид и очень жесткая, пресная на вкус.

Слава тем временем не сидел сложа руки. Он нарезал тонких гибких лозин и сплел диковинной формы корзинку. Костя раскритиковал его работу, однако Слава полагал, что форма не имеет значения — важно содержание. А корзинка вместительная, прочная, стало быть с этой стороны вполне удобна.

У Славы имелся план, который пока он не хотел открывать придирчивому другу. Он нарезал еще одну большую охапку гибких прутьев и забрался с ней подальше в кусты. Не возвращался он до самого вечера. Костя уже собрался его искать, когда Слава предстал перед ним, держа в руках нечто похожее на длинную плетеную дорожку…

Это был бредень собственной его, Славы, конструкции. Слава убежденно заявил, что этот бредень ничем не уступает настоящему и, если бы ему дали возможность, он тотчас доказал бы это.

Более подробные объяснения пришлось отложить до утра. Оба изобретателя сильно проголодались и с жадностью накинулись на испеченную Костей мамалыгу, запивая ее горячей водой из чугунка. Потом потушили огонь, замаскировали вход в землянку. Слава лег спать, а Костя остался дежурить. После ухода Семенцова они решили нести вахту: один с вечера до полуночи, второй — с полуночи до утра.

Славе не спалось. Ему обязательно хотелось испытать свой бредень, не нарушая в то же время приказа Семенцова. Поразмыслив, он нашел выход. Запрет Семенцова касался моря и лодки — так во всяком случае он считал; о речке ничего не говорилось. А в речке можно испробовать бредень и без лодки. Придя к такому заключению, Слава успокоился и заснул.

Утром опыт был произведен.

Мальчики отыскали такое место, где Казанка была не очень широка и густо заросла с обоих берегов лозняком. Удостоверясь в полной безопасности и скрытности места, Костя и Слава разделись и вошли в воду. Первый заход не дал ничего, второй — тоже. Оба продрогли (донная вода в Казанке оказалась удивительно холодной), и Костя, сердито передернув костлявыми плечами, объявил, что не желает больше заниматься подобной чепухой.

Слава едва уговорил его попробовать еще один раз. Это было его изобретение, а какой изобретатель легко откажется от своего детища! Круглое, исхудалое лицо Славы выразило волнение, мокрые волосы лезли в глаза, он только встряхивал головой.

Мальчики двигались навстречу друг другу и медленно приближались к берегу, стараясь не хлюпать и не шуметь, чтобы не распугать рыбу. Вот они сошлись нос к носу, ступили на берег… Крохотный карасик дрыгал хвостом, застряв в одной из щелей самодельного бредня.

Это был весь улов.

— Жирненький! — сказал Слава.

Костя, не отвечая, схватил карася под жабры и швырнул в чугунок с водой. В обед они лакомились жаренным на угольях карасем и опять сожалели, что нет с ними Семенцова.

Труд и заботы не оставляли, казалось, времени ни на что другое. Но так только казалось. Сидя вечерами у входа в землянку и глядя на гаснущее небо, или ночью, на вахте, мальчики думали о многом таком, о чем прежде не думали. Они вспоминали школу, учителей, уроки истории, которую оба любили, и преподавательницу русского языка Зою Павловну, с которой Костя был не в ладах.

— Знаешь, — говорил ему Слава, — может, ты зря на нее обижался. Что же ей делать: попробуй не будь строгой, кто тогда станет учить грамматику?

На этот довод Косте нечего было возразить: положение Зои Павловны тоже нелегкое.

И еще они вспомнили товарища Аносова, присутствовавшего нынешней весной в школе на пионерском сборе. Было очень весело, ребята повязали ему на шею пионерский галстук…

Одна за другой проходили перед ними картины недавней жизни, и она представлялась теперь недостижимо прекрасной. Почему они прежде не замечали этого? То было уже недетское чувство — горечь и грусть о невозвратном. Они думали о погибших родных, о войне и о том, что оба они должны бороться с фашистами. Об этом Костя и Слава думали чаще всего.

Бороться с фашистами… Но для этого нужно иметь оружие. Без оружия они просто мальчики — и ничего больше. Костя даже поспорил со Славой, который находил, что разведчику, например, можно обойтись без оружия: ему требуются только смелость и хитрость.

— Вот ты смелый, а я нет, — сказал Слава, глядя товарищу прямо в глаза своими черными круглыми, прежде постоянно улыбавшимися, теперь сосредоточенно-внимательными глазами.

Косте было неприятно, что Слава так говорит о себе. «Скис он, что ли?» — подумал Костя, следя с беспокойством за тем, как Слава неподвижно уставился в одну точку. Он принялся было возражать и напомнил, что Семенцов похвалил Славу, когда он уступил женщине место в лодке. Но тут же пожалел. Слава быстро взглянул на него, отвернулся и ушел.

В общем, Слава переменился, с ним стало трудно. Костя решил больше не спорить с ним. Но это для него самого было трудно. Он вздыхал и расстраивался.

При всем том оба не хотели оставаться в бездействии. Однажды (это произошло на четвертый день их пребывания здесь) у Кости возник интересный план, которым он тотчас поделился с товарищем. Слава выслушал, помолчал (что тоже было его новой манерой), решительно сказал: «Идет!» — чем очень обрадовал Костю.

План заключался в следующем. Так как лодкой Семенцов запретил пользоваться, они отправятся в город сухим путем, степью, и не просто, а под видом нищих, просящих подаяние, причем один из них будет изображать слепца, а другой — поводыря. Слепца с поводырем никто не тронет. Они доберутся до города и отыщут пристанского сторожа Михайлюка. Михайлюк надежный человек: ведь это он вместе с Семенцовым поджег пристань. Может быть, он знает что-нибудь о Семенцове, Аносове? Во всяком случае, это такой человек, который посоветует им, что делать.

Изложив свой план, Костя заявил, что он требует подготовки, особенно для «слепца». «Слепцом» вызвался быть сам Костя. Целый день он учился изображать слепого: закатывал глаза, вытягивал перед собой руки, одну опустив на плечо Славы, другую сложив ковшиком, и тянул тонким, жалобным голосом: «Дайте, не минайте… слепенькому, убогому…»

Труднее всего было закатывать глаза под лоб. У Кости начиналась резь в глазах и головная боль. Однако Слава оказался строгим экзаменатором и не давал поблажки. Он неожиданно взмахивал рукой перед носом товарища и, если Костя моргал или дергал головой, считал результат неудовлетворительным. Лишь после многократных испытаний и проверок Слава нашел, что можно собираться в дорогу.

Отправились с утра. Взяли с собой суму, которую Костя смастерил из мешковины и повесил через плечо. Когда добрались до Казанки, переправились через нее и вышли в степь, на дорогу, ведущую в город. Солнце стояло высоко и было жарко. Горячая белая пыль густо покрывала дорогу и обжигала босые ноги. На небе ни облачка, в степи ни души. То же безлюдье, что и на острове. Только окопы на берегу Казанки, разбитые танки, воронки от снарядов указывали на то, что недавно здесь шли бои.

Пройдя километров пять, мальчики почувствовали голод, присели у обочины дороги, разделили пополам взятый с собой кусок мамалыги и подкрепились.

Снова тронулись в путь. Но возникло затруднение: дорога разветвлялась. Куда повернуть? Море, служившее вначале путеводителем, скрылось за высокой стеной кукурузы. Подумав и поспорив немного, Костя и Слава взяли вправо, полагая, что море должно находиться справа, следовательно, и дорога, идущая направо, ближе к берегу и выведет их к городу.

Пока они шли, то и дело поглядывая через правое плечо в надежде увидеть море или хотя бы услышать шум прибоя, на дороге показалась можара, запряженная волами. Костя тотчас закатил глаза под лоб, так что только белки виднелись, ухватился одной рукой за плечо Славы, другую сложил ковшиком и затянул во весь голос: «Дайте, не минайте… люди добрые!»

Однако в можаре ехали не «люди добрые», а чумазый солдат в смешной рогатой пилотке. Может, это румын? (Ребята слышали от Семенцова, что в город вместе с немцами вступили румыны.) Увидев их, солдат крикнул что-то, очевидно, приказал остановиться.

Слава на всякий случай сделал вид, что не слышит, и продолжал шагать, а Костя, задрав голову к небу и ничего не видя, затянул еще усерднее: «Дайте, не минайте…» Солдат попался, на беду, сердитый. Возможно, он устал, а возможно, злился на ленивых волов — кто знает! Он приподнялся и длинной палкой, которой погонял волов, ударил Славу.

Пришлось остановиться. Солдат с рогулькой на голове оглядел Славу, буркнул под нос и подозрительно уставился на Костю. Может быть, он усомнился в его слепоте? У Славы мгновенно взмокли спина и шея. Ему даже показалось, что солдат злорадно усмехается в усы. Солдат действительно усмехнулся, но смотрел он не на Костю, а на его рубашку.

Вдруг его рука рванула рубашку за подол к себе. Костя, не решаясь открыть глаза, пытался освободиться, но тщетно. Тогда Слава быстро нагнулся, набрал полную пригоршню пыли и залепил ею в лицо солдата. Пока тот, ругаясь, отряхивался и протирал запорошенные глаза, ребята проворно удирали по дороге. Вскоре они были далеко.

Время шло, а дороге не видно было конца и не видно было города. Уж не ошиблись ли они направлением? Делать нечего, пришлось возвращаться к развилке. Пришлось несколько раз прятаться в кукурузе, чтобы избегнуть встречи с неизвестными людьми. Один раз мимо промчались десять — двенадцать автомашин с солдатами. Кто были они — румыны или немцы, мальчики не успели разглядеть.

Тем временем день кончился, солнце село и нужно было решить: остановиться ли на ночь здесь, в степи, или, пользуясь темнотой, двигаться дальше? Слава предлагал остановиться. Костя, напротив, заявил, что сидеть в кукурузе глупо, ночью в степи никого нет, они спокойно доберутся до города. Слава уступил.

К их огорчению, темнота была такая, что в двух шагах ничего не видно. Они то и дело останавливались, осматривались, стараясь угадать, верно ли они идут, ведет ли эта дорога в город или обратно к реке. А может быть, они очутились совсем в стороне от городской дороги?

— Ну? — спросил Слава. — Давай заночуем.

— Рано ты спать захотел, — насмешливо возразил Костя. — Можно идти по звездам. Очень просто!

Увы, это оказалось отнюдь не просто. Они отыскали Большую Медведицу и попытались вспомнить, где должна она находиться, если идти к городу. Но так как степной дорогой они никогда, ни днем, ни ночью, не ходили, то и вспоминать было нечего. Все-таки Костя решил, что Медведица должна остаться по правой руке, потому что, когда они с Семенцовым шли ночью морем, Медведица находилась справа от них.

Итак, направление выбрано. Держась рядом, чтобы не потерять друг друга в кромешной тьме, Костя и Слава двигались по дороге, которая угадывалась на ощупь босыми ногами. Не слышно было ни звука. Степь казалась пустой и бесконечной. Они шли и шли, усталые, сонные, не понимая, почему до сих пор нет города, и не решаясь признаться друг другу, что заблудились.

Звезды тускнели и гасли. Медленно начинало сереть. Лишь теперь мальчики поняли, что впотьмах повернули обратно в сторону Казанки, которая уже виднелась впереди.

Неудача несколько охладила их пыл. Но ненадолго. Возвратись на остров, в свою землянку, они почувствовали, что уже не могут жить прежней жизнью робинзонов. Опять они толковали о Семенцове, Аносове и Теляковском. Такие люди не станут сидеть сложа руки. Может быть, они организовали партизанский отряд? Или действуют как подпольщики?

Укладываясь спать, Слава спросил:

— Костя, что мы будем делать, если Семенцов не вернется?

— Что значит, не вернется? — с неудовольствием ответил Костя.

— А если его поймали?

— Если да кабы…

— Ну, а все-таки?

— Замолчи ты! — крикнул Костя.

Слава замолчал. Костя подождал, прислушался. Слава лежал неподвижно.

Где-то в вышине над островом гудели самолеты. Это были вражеские машины. Они гудели ночью и днем и шли на восток. Может быть, они бомбили Севастополь, Одессу… Неужели Слава прав и Семенцов не вернется?

Костя громко задышал, приподнялся:

— Славка, завтра выходим в море!

— Ладно, — коротко сказал Слава и затих.

А Костя еще долго ворочался, прислушиваясь к гулу самолетов, к шуму ветра, к шороху и скрипу кустарника, ко всем многочисленным звукам, которыми полна ночь на пустынном острове. Постепенно они слились в один тихий, монотонный звук, он слабел, удалялся… Костя заснул.

Утром Костя встал в несколько другом настроении и не спешил с выходом в море, считая это рискованным. В конце концов, они находятся на острове всего неделю. (Костя вел счет, делая зарубки на палочке.) Мало ли что могло задержать Семенцова? Почему с ним обязательно случилась беда?

Однако Слава был настроен решительно. Спокойный, рассудительный Слава как бы поменялся с Костей ролями. У него оказался готовый план, который он обдумал, должно быть, еще вчера, когда лежал в своем углу землянки. Слава предложил выйти в море с его бреднем, будто на рыбалку, потом повернуть к городу, пристать возле дома Шумилиных, где и спрятать лодку.

— В городе нас не тронут, а если спросят, ответим, что мы сироты, никого у нас нет.

— Значит, прямо днем? — спросил Костя.

— Не днем, а на рассвете, — возразил Слава. — Ведь мы рыбаки!

Костя замолчал, в замешательстве подергал хохолок на лбу. Нет, не такой он человек, чтобы сказать, а потом — на попятный. В море так в море!

Они перетащили лодку поближе к берегу, осмотрели, уложили в нее самодельный бредень, кусок мамалыги и решили заночевать в лодке, чтобы чуть свет выйти в море. Костя в душе еще надеялся, что этой ночью вернется Семенцов. Но Семенцов не вернулся.

Едва рассвело, мальчики были уже на ногах. На море лежал такой же туман, как в то утро, когда они совершали свое первое путешествие на остров. Теперь им предстояло совсем другое путешествие, и туман был кстати.

Одного они не учли: туман держится низко, у самой воды, а наверху, на мысе, например, все отлично видно. И действительно, когда лодка огибала мыс Хамелеон, с вершины мыса их увидели. Ударил выстрел, гулко и далеко прокатился над морем.

Костя и Слава посмотрели друг на друга. Каждый подумал: «Вот оно… начинается!» — и у каждого громко забилось сердце. Они подождали с минуту и взялись за весла. С мыса опять выстрелили.

— По нас! — сказал Костя. — Теперь держись! — Он попытался улыбнуться.

Слава спешил спустить за борт свой бредень. Затея была явно неудачной: бредень годился только для речной ловли, в море он ни к чему. Костя с сомнением глядел на товарища и медленно шевелил веслами, не зная, на что решиться: сохранять ли тихий ход, как полагается рыбакам, или удирать поскорее?

Вдруг сквозь редеющий туман послышалось отчетливое татаканье мотора. Не успели мальчики сообразить, что делать, как из тумана им наперерез выскочил катер незнакомой формы и окраски и стремительно подлетел к лодке. Горбоносый военный в коричневой большой фуражке, похожей на плоскую тарелку, строго крикнул:

— Дэ ундэ мэрджь? (Откуда вы идете?)

Надо было ответить, а Слава по-прежнему делал вид, будто занят ловлей рыбы, что было, возможно, не так уж глупо. Военный с коричневой тарелочкой на голове переводил взгляд с него на Костю и обратно. «Румынец!» — догадался Костя и попытался принять самый непринужденный вид:

— Камса… молдаванешти… мы… — Он показал пальцем на себя и на Славу.

На этом исчерпался его запас румынских слов, и оставалось объясняться при помощи пальцев и мимики. Костя добросовестно старался, как было условлено заранее, разъяснить, что они рыбалят с голодухи…

— Голодные! — Он ткнул рукой в живот и сморщился.

Понял его военный или нет, а может, не захотел понять, но он приказал что-то одному из своей команды. Тот притянул лодку за нос к катеру и прыгнул в нее. После этого катер фыркнул мотором и ушел. Румын знаками приказал Косте грести к берегу, а сам развалился на носу, поставив между колен винтовку.

Слава втащил уже бесполезный бредень в лодку и сел на весла, а Костя правил. Оба молчали, хотя Костя злился с каждой минутой все больше: на нелепую затею с бреднем, на себя за то, что поверил в такую ерунду, на Славу, на румынского офицера и больше всего сейчас, в эту минуту, на солдата, который, видимо, моря и не нюхал, если позволяет себе сидеть на носу.

Сжимая одной рукой руль, Костя исподтишка посматривал на солдата, очень похожего в пилотке-рогульке на того, который пытался ограбить его. Косте вдруг захотелось стукнуть солдата веслом по башке и спихнуть в воду. Увы, об этом можно было только мечтать. Хозяином лодки был теперь именно он, солдат, а не Костя и Слава.

Туман разошелся. Показалось солнце. Было удивительно и обидно, что оно такое яркое и веселое. Берег приближался. Уже виднелись полоса наката, крыши домов, крутой откос и деревья бульвара, а справа — обгорелые сваи пристани. Кроме свай, ничего не осталось.

Когда лодка подошла ближе, Костя разглядел парусиновую палатку на берегу, возле нее — сходни, кое-как переброшенные с берега на три-четыре сваи, у сходней — катер, а на берегу — того самого офицера, который задержал лодку. Впрочем, катер ушел, не дожидаясь лодки. На берегу остались два солдата.

Сойдя на берег, Костя сызнова принялся объяснять конвоирующему его солдату, что они — «молдаванешти… камса… мамалыга ну (нет), кушать да — хочется». Солдат слушал с выражением полного равнодушия, почесывал нос и так же точно, как тот, с можары, смотрел не на Костю, а на Славу, вернее — на Славины новые башмаки, которые тот, на свою беду, надел.

Башмаки следовало считать погибшими. Но Слава упрямо не желал этого ронять. Тогда солдат, весело блестя черными, будто покрытыми лаком, глазами, ухватил Славу за ногу, и не понять его уже было нельзя.

Слава вскипел и, кажется, готов был вступить в драку. Костя предостерегающе потянул его за рукав. Пришлось, кроме башмаков, отдать нарядные носочки, которые тоже приглянулись солдату, и — что хуже — складной нож, обнаруженный солдатом в кармане Славы.

Два других солдата, привлеченные видом добычи, взялись за Костю. Потные, нечистые руки обшарили его карманы, ощупали штаны, сношенные парусиновые туфли. Впервые он понял, почувствовал всю унизительность бессилия.

Солдаты отобрали у него новый кавказский поясок и плоскую коробочку из пластмассы, в которой он прежде держал марки, а теперь бережно хранил уцелевшие спички. Костя нагнулся было подобрать высыпанные солдатами спички, но почувствовал удар кулаком в спину и окрик: «Молдаванешти!» — и еще какие-то слова и грубый смех.

Их обобрали, прогнали в тычки. Вот и все, весь результат их затеи. И лодка потеряна.

Мальчики шли не оглядываясь, чтобы не видеть потешающихся над ними солдат. Они поднялись на бульвар, сели на скамью и лишь теперь могли обдумать свое положение.

«Положение ясное, — считал Костя: — нужно убираться подобру-поздорову, пока последние штаны не сняли». Однако Слава, к которому вернулась его рассудительность, заявил, что как бы там ни было, а они — в городе и обязаны этим воспользоваться. Или Костя забыл о своем предложении: найти Михайлюка?

Костя сердито задвигал бровями.

— Идем, — сказал он. — «Забыл»… выдумаешь тоже!..

Они миновали пустой бульвар с заколоченным газетным киоском и увидели солдат, марширующих по улице в направлении горсовета. Костя мысленно начал считать солдат, но сбился со счета, потому что показались пушки. За батареей из четырех пушек прогромыхали две полевые кухни, несколько грузовиков и прогарцевал на лошади, офицер.

У Кости чесались руки. В кармане у него лежала записная книжечка, но он не решился записать: как раз попадешься. Отряд скрылся, а Костя и Слава продолжали идти в том же направлении, к горсовету.

Вот и горсовет. Над ним висит пестрый незнакомый флаг, у входа стоит часовой, а перед входом жмутся в кучку несколько женщин. Среди них Костя узнал молочницу, у которой Федосья покупала молоко. Пока мальчики разглядывали все это, женщины расступились, торопливо уступая кому-то дорогу. Переваливаясь с ноги на ногу, к горсовету шел не кто иной, как Данила Галаган, гробовщик, грабивший в опустевших домах. Теперь на рукаве у него была повязка и держался он важно, как начальник.

— Продался… Вот негодяй! — возмущенно прошептал Слава.

— Ничего удивительного, такие им и нужны, — отозвался Костя и вздрогнул.

Мимо него, по ту сторону забора, из-за которого они со Славой выглядывали, проковылял человек в рваном балахоне и в засаленной грязной-прегрязной бараньей шапке, надвинутой на самые глаза. Он прошел совсем близко, и в ту же минуту Костя и Слава — оба разом — узнали его. Это был Семенцов.

Неожиданная встреча с человеком, о котором они столько думали, обрадовала товарищей и одновременно напомнила об опасности, подстерегающей здесь на каждом шагу: Семенцов не зря так вырядился! Незачем им шататься по городу и глазеть по сторонам. Их дело — отыскать Михайлюка.

Задами, переулками Костя и Слава добрались до городской окраины, где, по словам Кости, жил Михайлюк. На этот раз им повезло: пристанский сторож был дома. Он сидел на завалинке, положив рядом с собой костыли.

Ребятам он не удивился, как не удивлялся, должно быть, ничему теперь. Его густые клочковатые брови были низко опущены на глаза, он сидел будто спал. Но не спал: все видел, помнил и ребят сразу вспомнил, повел их, опираясь на костыли, через хату в темный чуланчик, куда принес им молока и хлеба. Впервые за эту неделю наелись они досыта, вкусно и еще оставили краюшку про запас.

Все бы хорошо, если бы не странное молчание Михайлюка. Как ни старались мальчики дать ему понять, что они хотят бороться с фашистами, как ни выпытывали, где найти надежных людей, — Михайлюк словно не слышал или не понимал, о чем речь. А на вопрос, что же им, Косте и Славе, теперь делать, ответил нехотя, что подумает, пусть пока посидят в чулане. Михайлюк чуть приподнял брови, показав выцветшие, угрюмоватые глаза.

И взгляд его, и его предложение не понравились Косте. Уж не замыслил ли он недоброе? Что он за человек? Ведь они его почти не знают… Костя тут же решил испытать Михайлюка и спросил:

— Семенцова здесь не было?

— Кого?

— Семенцова, моряка, он вместе с вами пристань спалил, — умышленно сказал Костя.

Брови Михайлюка медленно опустились, прикрыли глаза. Он забрал пустой кувшин из-под молока и унес, не промолвив ни слова.

Слава напустился на Костю, хотя сам с большим интересом ждал ответа Михайлюка. Нет, насчет Семенцова нужно держать язык за зубами!

Когда они остались одни в чулане, Костя оглянулся, не слышит ли Михайлюк, и поделился с товарищем своими подозрениями. Слава отнесся к ним скептически: к чему бы тогда Михайлюку кормить их? Он бы просто запер их в чулане и выдал. Но Костя продолжал твердить, что поведение Михайлюка ему не нравится, нельзя оставаться здесь. Он даже придумал предлог: они скажут Михайлюку, что им нужно наведаться домой, запастись вещами, а потом они, мол, вернутся.

Они и в самом деле нуждались в пополнении продовольственных запасов, а Славе требовалась какая-нибудь обувь взамен утраченной. Эти соображения на него подействовали.

Мальчики покинули чулан, отыскали Михайлюка, который по-прежнему сидел на завалинке и курил люльку, поблагодарили его и ушли. Но едва они, соблюдая осторожность, проникли в сад Шумилиных, они увидели на веранде дома знакомые рогатые пилотки, а во дворе — полевую кухню. То же было во дворе Кости и во дворе Познахирко: всюду хозяйничали вражеские солдаты. Товарищам не оставалось ничего другого, как ретироваться. Но к Михайлюку Костя все-таки не спешил возвращаться.

Они забрались в кустарник, росший на откосе под бульваром. Здесь была удобная и скрытая позиция. Зоркие глаза Славы видели берег внизу, под откосом, палатку возле сожженной пристани и ограбивших его и Костю солдат. Один лежал в тени палатки, второй бродил вдоль берега, держа винтовку как палку, третий, видимо, спал: его ноги торчали из-под парусинового полога палатки. Катера не было. Лодки тоже не было. Неужели ее угнали?

Костя и Слава долго искали глазами свою лодку и очень обрадовались, обнаружив ее. Лодку скрывала палатка, виднелся лишь краешек кормы с вклепанным в нее кольцом. По положению лодки они определили, что она спущена на воду и привязана, должно быть, к одной из свай.

План возник почти мгновенно: нужно выждать полной темноты, подплыть к лодке со стороны моря и угнать ее. Времени, чтобы обдумать подробности плана, оставалось достаточно. Михайлюк был забыт.

Слава, как обычно с ним бывало в последнее время, предпочитал думать про себя. Он сидел на корточках, грыз стебелек и не спускал глаз с часового на берегу. Кажется, он хотел убедиться, тот ли это, который ограбил его. Больше всего возмущало Славу, что у него забрали нож — подарок отца. Про себя он решил во что бы то ни стало вернуть нож.

Невольно Слава задумался об отце. Он ничего не знает, плавает на своем госпитальном судне где-нибудь возле Одессы или Севастополя, а он, Слава, прячется вот в кустах, как мышь в норе, и не смеет высунуть носа в родном городе. «А может, и с папой что-нибудь случилось?» Слава закрыл глаза: так страшно ему стало. Он стиснул руки и принялся опять следить за солдатом на берегу.

Костя между тем высказывал вслух приходившие ему в голову мысли. Хорошо бы рассчитаться с солдатами. Но как? Может, поджечь ночью палатку? А спички? Костя вспомнил о коробочке из пластмассы, которую отобрали у него. Как же они будут жить без спичек? И у Михайлюка не догадались попросить…

— Слава, спичек-то нет! — сказал Костя с тревогой.

— В землянке остались, на полочке, — ответил грустным голосом Слава.

Время шло. Часовой растолкал солдата в палатке и сам залез на его место, а тот принялся так же лениво бродить по берегу. Потом часовой крикнул что-то третьему солдату, прохлаждавшемуся в тени палатки. Солдат поднялся, почесал живот, ушел и вернулся с котелками, над которыми поднимался пар. Все трое начали ужинать. Ужинали долго, потом пили вино из жбана, наверное тоже украденного, потом курили и опять улеглись, кроме часового.

Косте и Славе надоело смотреть на солдат, а самим сидеть скорчившись. Но это была их первая настоящая разведка, им предстояла первая боевая операция после двух неудач, и они продолжали терпеливо сидеть на своем наблюдательном пункте в кустарнике. Покинули они его только тогда, когда совсем стемнело.

Теперь нужно было спуститься к берегу и вплавь подкрасться к лодке.

Перед тем как войти в воду, мальчики еще раз посмотрели в сторону палатки, прислушались. Тихо. Даже скрипа гальки под ногами часового не слышно. Неужто все дрыхнут?

Славе захотелось подползти поближе, проверить. (Его не оставляла мысль о ноже.) Костя возражал. Они поспорили шепотом, и Костя уступил. Они поползли к палатке. Впереди, на воде, которая была чуть светлее берега, показались темные точки — сваи сгоревшей пристани. Часового не видно, зато слышен густой заливистый храп шагах в десяти, слева. Значит, там палатка.

Костя тихонько толкнул Славу. Но тот продолжал ползти. Ругаясь про себя, Костя пополз за ним. Вот и палатка. Солдаты храпят так, что в ушах звенит. Сильно пахнет вином. Косте вдруг сделалось смешно.

Охваченный новым, острым чувством риска, азарта, он принялся шарить в темноте, наткнулся на чей-то сапог, отодвинулся от него и ощутил под рукой металлический холодок винтовочного затвора. «Вот так штука!» Еще не веря себе, Костя медленно, с осторожностью потянул винтовку. Она оказалась странно короткой и не очень тяжелой. «Может быть, это карабин? А где Слава? Нужно поскорее убираться отсюда».

Костя полз, придерживая одной рукой винтовку. Это было трудно, неудобно, ориентироваться в темноте — еще труднее, солдаты храпели, казалось, со всех сторон. Наконец Костя очутился возле полусгоревшего пристанского склада. Здесь он решил передохнуть и подождать Славу.

Славы не было. Возможно, он прополз мимо, не заметив его, или еще возится возле палатки, а возможно, уже разделся и плывет к лодке. Костя ерзал на месте, не зная, что делать. А время шло, ежеминутно кто-нибудь из солдат мог проснуться и хватиться пропажи…

Не выдержав дольше, Костя сполз к воде и принялся искать глазами в темноте лодку. Она находилась на прежнем месте, между свай; Косте почудился в той стороне легкий всплеск. «Наверное, это Слава! А если нет? Ну, будь что будет!» С тем же острым, знобящим чувством азарта, лихости, риска Костя, как был, не раздеваясь, вошел в воду.

Возле сваи, к которой была привязана лодка, вода достигла подмышек. Чтобы удержаться, Костя растопырил ноги, свободной рукой (другая держала винтовку) ухватился за мокрую осклизлую сваю, потом за корму и подтянул лодку ближе, опустил в нее винтовку. Теперь обе руки были свободны, и он мог заняться лодкой.

Прежде всего Костя проверил, на месте ли весла и руль. И руль и весла были на месте. Но, едва он начал распутывать руками и зубами мокрый неподатливый узел веревки, которой лодка была привязана к свае, опять послышался, теперь совсем близко, всплеск. Костя мгновенно присел, так что вода накрыла его с головой. Всплеск повторился. Костя вынырнул из-за кормы и чуть не столкнулся нос к носу с мокрым, прерывисто дышащим Славой.

— Славка!

— Костька!

Собственный шепот показался им очень громким, оба испуганно оглянулись и молча принялись за дело. Лодку отвязали, оттолкнули прочь от берега и поплыли следом, осторожно подталкивая ее в корму. В намокшей и набрякшей одежде Косте было трудно, но влезть в лодку он опасался, лишь изредка держался за кольцо на корме. А Слава — у него одежда была привязана на голове — плыл легко и тихонько пофыркивал.

Наконец мальчики решили, что отогнали лодку достаточно далеко, и взобрались в нее. Как они ни устали, они не позволили себе и минуты отдыха. Заботливо обернули уключины рубашками и начали осторожно грести. Каждый нечаянный всплеск весла приводил их в ужас. Как будто сейчас, когда они уже удалялись от опасности, она могла настигнуть их.

Прошло немало времени, прежде чем они решились заговорить. Оказалось, что у Славы тоже была пожива — полевая сумка и баклажка — и что он тоже наткнулся на спящего солдата и даже едва не угодил в палатку, а потом на берегу долго ждал Костю.

— Я тебя, а ты меня, — сказал Костя.

Оба тихонько засмеялись. Правда, Слава не признался, что в палатку он угодил не случайно, а нарочно, надеясь отыскать свой нож, но не нашел. Пока Костя раздевался и выкручивал мокрую одежду, Слава занялся содержимым сумки. В ней была всякая всячина: пара белья, нож с рукояткой, похожий на кинжал, дамские чулки, щипцы, карманные часы и какие-то бумаги, которые в темноте нельзя было разглядеть.

— Смотри, какие жулики! Таскают что под руку попадется!

— А ты думал что? — ответил Костя, развешивая вдоль борта свои штаны для просушки. — Воришки, вот они кто!

Теперь товарищи не боялись, что их обнаружат, гребли дружно, торопясь обогнуть мыс Хамелеон и достичь устья Казанки. Ночь была темная, грохот прибоя возле мыса заглушал плеск весел. Дозорные на вершине мыса вряд ли могли что-нибудь услышать или увидеть.

Миновали мыс, сделали поворот и начали приближаться к устью речки. Но не тут-то было! В темноте устье, изрезанное отмелями, песчаными косами, казалось то близко, то далеко, шорох прибрежных камышей слышался то совсем ясно, так, что мальчики уже собирались прыгать в воду, чтобы на руках подтянуть лодку к берегу, то неожиданно слабел, удалялся. Костя сидел теперь на руле и командовал: «Стоп!», «Задний ход!», «Полный вперед!» — и приходилось напряженно всматриваться в темноту, щупать веслами дно, чтобы не сесть на мель.

Костя и Слава выбились из сил, когда, наконец, причалили. Вытащить лодку на берег у них не хватило сил. Они привязали ее к большому камню, повалились и тут же заснули как убитые.