Двадцатое июля

– Отменить! – в голосе Даллеса прозвучали стальные ноты. – Всё и немедленно отменить! Вы слышите меня? Бомба не должна взорваться! И если взрыв произойдёт, то отвечать за всё будете вы. Лично!

Гизевиус растерянно смотрел на Даллеса. Он то думал, что его новость вызовет, как минимум, благорасположение со стороны представителя американского правительства. Однако, всё произошло совсем наоборот. И не так, как он себе представлял.

– Но, мистер Даллес, – Гизевиус робко развёл руками, – боюсь, слишком поздно. Среди нашей оппозиции экстремистские настроения через-чур сильны. Я не смогу повлиять на них…..

– Меня и моё правительство не интересуют настроения вашей оппозиции. – Даллес боялся, как бы его голос не сорвался на крик. – Сейчас, здесь находитесь вы. Значит, вы и отвечаете за действия ваших, так называемых, товарищей по борьбе. – последние слова были произнесены в оскорбительном тоне. Впрочем, Гизевиус унижения не заметил. – Немедленно отправляйтесь в Берлин и передайте мой приказ адмиралу Канарису.

Гизевиус привстал с кресла:

– Но я не могу ваши слова передать адмиралу.

– Правильно. Не передавайте слова. Передайте ультиматум. Скажите Канарису, если моё требование не будет выпонено, то Редо Расеса, человека, который ему очень близок, ждёт незавидная судьба. Крайне незавидная. Вы хорошо запомнили мои слова?

– Так точно! Я всё передам, как вы мне велели.

– Вот и прекрасно. Присаживайтесь, господин Гизевиус. Наша беседа ещё не закончена…

Гизевиус передал Канарису пожелание Даллеса. И адмирал на него правильно отреагировал. Уговорить фон Трескова на то, чтобы тот отменил операцию, адмирал не смог. Генерал и слушать его не захотел. Тогда «Лис» решил переиграть заговорщиков.

Когда Гитлер покинул ставку в Растенбурге и отправился в штаб группы армий «Центр», располагавшейся в районе Смоленска, фон Тресков воспользовался своим личным знакомством с главным адъютантом фюрера генералом Шмундтом, и смог убедить того, что Гитлер должен посетить фельдмаршала фон Клюге, для обсуждения положения на фронте. Как раз во время этого визита Тресков и планировал заложить бомбу.

Встреча Гитлера и Клюге состоялась. После неё прошёл совместный обед, во время которого фон Тресков попросил полковника Брандта, врача, сопровождавшего фюрера, захватить с собой в самолёт посылку с двумя бутылками коньяка, для генерала Штиффа, из штаба верховного командования вермахта. Тресков знал, врач всегда находится рядом с Гитлером и полетит с ним в одном самолёте. Ничего не подозревавший полковник Брандт согласился. После обеда все отправились на аэродром, чтобы вылететь обратно в Растенбург.

Посылку с «коньяком» привёз на аэродром полковник Фабиан фон Шлабрендорф. Он и должен был привести в действие детонатор. Однако, сделать этого не успел. Его в последний момент остановил приказ Канариса, переданный одним из сотрудников штаба. В результате, когда фон Тресков дал сигнал, о том, чтобы полковник передал посылку, тот вручил врачу коробку с неактивизированной взрывчаткой.

На следующий день, с первым курьерским самолётом фон Шлабрендорф вылетел в ставку, встретился с доктором, и под предлогом, что он перепутал посылки, поменял взрывчатку на настоящий коньяк.

Не отдай тогда Даллес свой приказ, русские, может быть, не утюжили бы сейчас границы Европы. Но и американцы бы не вошли в Европу. И его брат сейчас бы не волновался по поводу их совместного дела. Тк что, всё тогда было сделано правильно. Всему своё время.

Вечерело. Даллес сел за письменный стол, включил лампу, открыл личные записи.

Итак, – по старой привычке разговаривать с самим собой, тихонько пробормотал он, – На этот раз всё должно произойти с точностью наоборот.

В отличии от прошлого года, заговорщики будут вести переговоры только с Западом. Оппозиция предложила сразу же, после устранения фюрера, открыть западный фронт и сконцентрировать все силы на востоке. В мае генерал – полковник Бек предоставил через Гизевиуса детальный план первых действий будущего правительства Германии. Им было предложено, высадить три авиадесантных дивизии союзников в районе Берлина и Гамбурга. Одновременно, французское побережье немцы без сопротивления передадут британским войскам, которые, к тому времени, должны будут переправиться через Ла-Манш.

Всё было согласовано.

Даллес сразу же передал предложение немцев в управление. И…. Вместо того, чтобы поддержать предложение Бека, союзники начали самостоятельные действия на побережье Франции. После чего Даллес тут же сделал для себя вывод: в окружении президента сторонников Москвы значительно больше, чем патриотов Америки. Но, слава Всевышнему, что Билли Донован, руководитель УСС в Вашингтоне, по прежнему на стороне истинных интересов Штатов.

Даллес вновь прочитал письмо. Теперь, с согласия нужных людей, поддерживающих его на родине, он не только сместит Гитлера, но и поставит на его место своего человека. Главное, чтобы Гизевиус и Бек не подвели в последний момент.

– Вот, господин русский, как выглядит сегодня Берлин.

– Впечатляюще.

Машина с обер-лейтенантом Грейфе и Курковым медленно ехала по улицам старой, изуродованной постоянными авианалётами, столице Германии. Всюду виделись последствия недавней бомбардировки: горели остатки домов, из завалов извлекали стонущих раненых, всюду сновала жандармерия, пытаясь навести хоть какой-то порядок. Десятка два заключённых, под наблюдением солдат, разгребали завалы разрушенных домов, вытаскивая останки погибших жильцов.

– Русская авиация? – спросил Курков обер-лейтенанта. Тот быстро перекинулся несколькими словами с водителем:

– Нет, англичане. А вы бы хотели, чтобы ваши?

– Мне без разницы.

– Неужели?

– На то она и война. – уклонился от ответа Курков.

– Перестаньте изображать из себя философа. Это вам не идёт.

Курков хотел было ответить, но передумал. Настроение от вида разрушенного города пропало.

– Куда мы едем?

– Название улицы вам о чём-нибудь скажет?

– Нет.

– В таком случае, Потсдамельштрассе 28.

– Благодарю. И что там находится?

– Приедем – узнаете.

– Поговорили, называется.

На указанной Грейфе улице находился штаб 150-й танковой бригады СС. Курков понял это, когда, войдя в кабинет, увидел штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени и двух офицеров, судя по их поведению, из его бригады.

– Если не ошибаюсь, господин Шилов. Господа, – Скорцени обратился к своим сослуживцам, – Перед вами наш будущий коллега. Хотя и русский. С сегодняшнего дня он будет находиться в бригаде, до появления соответствующего распоряжения на его счёт. Нам приказано сделать из него бойца, способного выполнять миссии, подобные тем, что выполняли вы.

Один из офицеров рассмеялся:

– Отто, неужели вы думаете, что существо со славянской кровью способно адекватно реагировать на неожиданный ход событий?

– Рихард, я не думаю. Я выполняю приказ. А теперь то, что касается вас, господин Шилов. – Скорценни впился взглядом в русского. – Вы уже освоили немецкий язык?

– Более- менее.

– Вы плохой курсант, рядовой Шилов. Для специалиста нашей профессии слово «более-менее» не существует. – Скорцени повернулся к Грефе. – Дополнительно по два часа занятий ежедневно. Итак, – штурмбаннфюрер вернулся к Куркову, – вы, я надеюсь, поняли, что мы из вас готовим человека редкого рода деятельности?

– Диверсанта. – уточнил Курков.

– Совершенно верно. Только в данном случае я сделаю уточнение. Не диверсанта, а террориста.

– Простите, господин штурмбаннфюрер, не вижу разницы.

– Именно поэтому ваше дальнейшее обучение будет проходить в Берлине и его пригороде. Террорист – более утончённая модель диверсанта. Первая их отличительная черта. Диверсант производит свои действия чаще всего не один, а в группе. Террорист – фигура одинокая. Самостоятельная. Во-вторых, диверсант – это любитель. Террорист – профессионал. Подготовка террориста обходится любому государству в несколько раз дороже, чем подготовка десятка групп диверсантов. Теперь, более детально. Террорист должен действовать решительно и смело. Не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут его погубить. Концентрация тела и мыслей: вот основополагающая нашей профессии. Помню, когда мы освобождали Муссолини, то я перепрыгнул через ограду замка и очутился прямо перед карабинером. Замешкайся я на секунду, и не сидел бы сейчас перед вами. – Скорцени гордо вскинул подбородок, – Но я без колебаний прикончил карабинера, выполнил задание и остался жив.

Курков почувствовал на себе пристальный взгляд. Второй офицер рассматривал его несколько пристальнее, чем того следовало.

– Эрих, что вас так заинтересовало в нашем новом друге? – заметил заинтересованность второго офицера и Скорцени.

– Странно, – офицер, которого назвали Эрихом, подошёл ближе к Куркову, – Никогда не думал, что буду стоять в одном строю с русским.

– Вам неприятно? – Курков сам не понял, как вырвалась фраза.

– Нет. Даже безразлично. Простое любопытство. Хотя я, Отто, не верю нашему, как ты выразился, новому другу.

– Напрасно. Он человек проверенный.

– То, что это недоразумение расстреляло несколько большевиков, и подписало бумажки, ещё ни о чём не говорит. Для них, русских, убить своего соплеменника обывательское дело. Меня только интересует причина: почему он это сделал? Хотел спасти свою шкуру, или же выполнял приказ своих хозяев – коммцнистов? А?

Офицер резко наклонился к лицу Куркова и пристальным взглядом вцепился в его глаза.

Скорцени заинтересовано смотрел на обоих. Теперь он ждал ход Куркова. Тот отреагировал моментально:

– А вас, судя по всему, пощипали большевички, раз вы, профессионал, не можете сдержать свою ненависть? – переводчик едва поспевал переводить речь русского, – Наверное, на Восточном фронте под зад пинком получили?

С последней фразой офицер схватил Куркова за ворот кителя, но тут же был остановлен окриком Скорцени:

– Довольно. Я не позволю, чтобы в моей команде имели место разногласия. – Скорценни махнул рукой в сторону офицера. – Эрих, успокойся. А вы, Шилов, отныне извольте разговаривать только на немецком языке.

Офицер недовольно отпустил русского и вернулся на место.

– Эрих, – второго офицера происходящее явно повеселило, – а ведь русский попал в «яблочко».

– Да пошли вы… – обидчик Куркова выругался.

– Успокойтесь, Шталь. – Скорцени подмигнул Сергею. – Не вас одного наказали большевики. А вы, господин русский, не думайте, что мы бесхребетные. Эрих положил на вас глаз. Вот он и будет за вами наблюдать. А теперь вернёмся к делу. Вас, господин Шилов, или как его теперь звать, обер – лейтенант?

Грейфе, тихо сидевший, до последнего момента, на стуле в углу кабинета, тут же вскинулся и отрапортовал:

– Курков Александр Петрович.

– Так вот, господин Курков, теперь вас будут обучать как со всей решительностью и храбростью совершить террористический акт в отношении специально охраняемого лица. Вы должны научиться выполнить задание, остаться в живых, и стать таким же героем, как я.

Гизевиуса арестовали рано утром. Люди в цивильной одежде тихо, отмычками отперли дверь, проникли внутрь дома. Гизевиус ещё спал, когда на него навалилось два тела. Связали руки, затолкали в рот кляп. Накинули на плечи длинный плащ. Вывели во двор. Бросили на заднее сиденье побывавшего в дорожных переделках «Хорьха». Всю дорогу Гизевиуса не покидала мысль: кто его арестовал? На ум приходили два варианта. Если везут на Беркаерштрассе 32, в район Берлин – Шмаргендорф, то за ним пришли люди Шелленберга. Конечно, внешняя разведка не имела права на аресты и допросы, но кто сейчас считается с правами и законом? Впрочем, это лучший вариант. Значительно хуже, если его везут на Принц – Альбрехтштрассе 8. Тогда он в руках гестапо. Спрашивать широкоплечих молодцев бесполезно: в лучшем случае можно заработать удар под рёбра. Оставалось только ждать.

Все сомнения рассеялись, когда он увидел знакомые очертания пятиэтажного здания бывшей Школы прикладных и декоративных искусств. Его доставили в гестапо.

– Куда? – спросил дежурный офицер, даже не взглянув на арестованного. – В общую или одиночку?

– Папаша приказал в одиночку.

Папаша, – надежды пропали окончательно, – меня арестовали по приказу Мюллера. Это конец.

– Господин группенфюрер, – Гюнтер перед докладом прикрыл за спиной дверь. Мюллер с недоумением посмотрел на него.

– Что случилось? Русские решили капитулировать?

– Нет, господин группенфюрер. К вам бригаденфюрер СС Шелленберг.

Мюллер снял очки:

– Я не ослышался?

– Никак нет. У меня в приёмной ждёт встречи с вами шеф VI управления…

– Можешь не продолжать. – группенфюрер встал из-за стола, спрятал в сейф документы, окинул взглядом столешницу, на наличие компромата, после чего вернулся в своё кресло и только тогда отдал приказ, – Приглашай.

Шелленберг вошёл в кабинет упругой стремительной походкой. В военной генеральской форме. Что бывало нечасто.

Мюллер усмехнулся. Шелленберг предпочитал одеваться в гражданское, прекрасно зная, что военная форма ему не идёт. Раз он сегодня явился в парадном мундире, значит, дела у зарубежной разведки из рук вон плохи.

– Хайль Гитлер!

– Хайль, господин бригаденфюрер. Какими судьбами в наши пенаты?

– Служебными, господин группенфюрер, служебными. Пришло сообщение из Швейцарии. Они, без всяких оснований, начали выпускать на свободу «Красную троицу».

– А что вы хотели, чтобы швейцарцы держали их под стражей, когда русские прут на нас без всякого передыха?

Шелленберг поморщился. Конечно, Мюллер был прав, но такие высказывания его коробили.

– Да, я понимаю, швейцарцы потеряли всякий интерес к этим арестованным. Но они мне нужны. Очень нужны, группенфюрер. Я знаю, у вашего ведомства есть возможности переправить их в Германию.

– И кто мне это говорит? – Мюллер с трудом пытался скрыть желчь в голосе. – Уж не тот ли специалист, который собирался похитить Эдуарда VIII? Господин бригаденфюрер, неужели у вас нет возможности провести столь простую операцию?

– Имеется, но на данный момент я не могу её использовать. А пересылка «троицы» в Берлин могла бы послужить и нам, и вам.

– Если вы имеете в виду радиоигру, то роток на чужой хлебец не разевайте.

– Нет, ваша игра со всеми связистами мира, меня не интересует. – Шелленберг старался не замечать снисходительно – язвительного тона беседы, который ему пытался навязать Мюллер. – Но мы так и не смогли выяснить, от кого поступала информация из Германии? Источник обнаружен не был. В Швейцарии их допросить нам не дали. А теперь их ещё и на свободу выпустили. День – два, и они исчезнут из нашего поля зрения.

Мюллер указал собеседнику на кресло напротив себя. Когда Шелленберг сел, группенфюрер наклонился к нему и медленно проговорил:

– Знаете, Шелленберг, с того момента, как вы вошли в мой кабинет и выкладывали свою просьбу, я раз пять задал себе вопрос: зачем он пришёл? С прошением? Нет. На вас это не похоже. У вас самого имеются все возможности, чтобы переправить в Берлин «красную троицу». Но вы этого делать не станете. Потому, что они вам нужны там, в нейтральной Швейцарии. И никуда они не исчезнут из вашего поля зрения. О чём вы прекрасно знаете. Тогда зачем вы здесь? Навести мосты? Исходя из нынешней обстановки, можно дать утвердительный ответ. Но я такой вывод делать не стану.

– Почему? – Шелленберг заинтересовался. Мюллер крайне редко, по крайней мере, в его присутствии, позволял себе отвлечённые разглагольствования.

– Потому, что вы не пойдёте на мировую с гестапо – Мюллером. Для ведения переговоров с западным противником нужны чистые руки. А вы ведь собираетесь вести такие переговоры. Не отрицайте. А мои руки грязные. Однако, я вам для чего-то нужен. В отличии от вас, я не верю дядюшке Сэму и островитянам. Но, повторюсь, я вам нужен. Для чего? Задаю себе я вопрос. И отвечаю на него. Да не для того, чтобы что-то получить, или привезти. А для того, чтобы что-то вывезти. Пока гестапо – Мюллер стоит на страже границ рейха, никто и ничего без его слова не вывезет. И не выедет. Я прав? Прав. А теперь вернёмся к «троице». Обратите внимание, все, кого мы задержали и кто работал на советскую разведку, люди далеко не бедного достатка. О чём это говорит?

– Интересно, о чём? – Шелленберг и не пытался сделать вид заинтересованности.

– А это говорит об одном: что-то неладно в нашей системе. Полагаю, бригаденфюрер, – слово «бригаденфюрер» Мюллер произносил с лёгким вызовом, что, впрочем, совсем не коробило Шелленберга, – вы согласитесь, опираясь на собственный опыт, советское влияние в Западной Европе не ограничивается рабочим классом, пролетариями, и всяким другим диклассированными элементами.

– Вы имеете в виду преступников?

– Естественно. Но, как ни парадоксально, чаще коммунистической заразе подвержены люди образованные. Вас это не настораживает? Меня лично, да. Мы тут допрашивали недавно одного такого, образованного. Так он знаете, что нам выдал? Сейчас, прочитаю. – Мюллер не поленился подняться и подойти к шкафу, – Вот, послушайте, – группенфюрер достал папку, перелистал её, нашёл нужное место, – Национал – социализм есть всего лишь экскременты в духовной пустыне. Каково, а, назвать идею нашей партии говном? И кем восхищается этот немец? – Мюллер вернулся к тексту, – В России совсем иное положение. Там развиваются одновременно духовная и биологическая силы. Глобальная задача коммунистов – духовная и материальная революция – представляет собой заряд, противоположный западному негативизму.

Что за бред он несёт? – подумал бригаденфюрер.

– К чему вы ведёте, группенфюрер? – Шелленберг не находил себе места. Фактически, он явился к Мюллеру, чтобы действительно навести мосты. Но не по «Красной троице». Его интересовало, что известно гестапо о готовящемся перевороте в Германии? И насколько Мюллер готов встать под знамёна Гиммлера. Причём, в данном случае, Шелленберг проявил собственную инициативу. Но визит, судя по всему, закончится безрезультатно.

– А к тому, – продолжал гнуть свою непонятную для бригаденфюрера линию Мюллер, – что мы с вами абсолютно разные люди. Вы были высокопоставленным адвокатом. Востребованным. Высокооплачиваемым. Я – сыщиком. Сыскарём. Который, кстати, поставлял таким как вы клиентуру. И за это получал нищенскую заработную плату. Вы из состоятельной семьи. Я – человек бедный. Вы прошли наверх с помощью связей. Да, да, бригаденфюрер, и этого не следует стесняться. Так в нашем мире поступают все, и это не считается зазорным. Мой же зад ощутил это кресло, – рука хлопнула по потёртой коже мебели, – лишь благодаря личным качествам и добросовестному труду. Выходит, я, и такие, как я, должны поддержать Советы, с их борьбой за равенство и справедливость, и с их, как выразился этот подлец, борьбой за духовную и материальную революцию. Однако, сторону Сталина приняли не мы, голозадые, а такие, как вы. Чистые интеллигенты. Я видел достаточно в этой жизни. И знаю её цену. Поэтому, и делаю для себя вывод: мы проиграем войну. Мы её уже проиграли. И не из-за таких, как я. Парни, вроде меня, сидят в окопах и с криками «Хайль» бросаются на врага. Чистоплюи, вроде вас, обсуждают тяжёлое положение нации и переводят капиталы в Швейцарские банки.

– Довольно смело, господин группенфюрер. – Шелленберг ошеломлённо смотрел на Мюллера. Такого напора он не ожидал. – А как же великая национал – социалистическая идея?

– А причём здесь национал – социалистическая идея? Просто наши лидеры не способны вести войну. А вы их в этом поддерживаете. Да и нет в Германии реальных лидеров. Мы имеем одного вождя – фюрера. Все остальные фигуры вокруг него – пешки. Они ссорятся между собой день и ночь, борются друг с другом или за благосклонность фюрера, или за собственную власть. А Гитлер, должно быть, давно разглядел это, но, по каким-то непостижимым для меня причинам, использует своё положение, чтобы влиять на всех. При чём здесь идея? Простой рассчёт. А то, что будет произнесено дальше, можете запротоколировать. – Мюллер, с видом заговорщика, наклонился ближе к Шелленбергу, – Я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что Сталин делает такие вещи намного лучше … И вообще, он превосходит всех лидеров Западных наций. В том числе и наших.

Разведчик посмотрел в глаза гестаповцу. Но бесцветные зрачки Мюллера полностью скрывали истинные мысли от шефа IV отдела РСХА.

Шелленберг перевёл разговор на шутку:

– Отлично, товарищ Мюллер. Давайте прямо с этого момента и начнём кричать: «Хайль Сталин!». А вы станете начальником НКВД.

Даже тень улыбки не прошла по лицу Мюллера.

– Напрасно смеётесь, бригаденфюрер. Случись такое, вы, и ваши твердолобые друзья – буржуа угодили бы прямо на виселицу. Или в Сибирь. В двадцать четыре часа.

Куркова привезли в казармы. Перед взором русского, когда он выпрыгнул из закрытого кузова машины, выросло трёхэтажное, массивное здание с тремя колоннами у входа. Капитан Хеллмер, с которым Курков познакомился на встрече со штурмбаннфюрером в штабе дивизии, и которого Скорцени называл в беседе Рихардом, провёл его во внутрь помещения. В здании казармы, как понял русский, раньше размещалось училище. Курков поинтересовался:

– А чему учили?

Офицер пожал плечами:

– Какая разница? Мы здесь временно. Нас в Берлин перевели в конце мая, по личному приказу рейхсфюрера. Основная база находится во Фридентале. Запоминайте, – Хелмер принялся показывать новое жилище. – На первом этаже столовая, и тренировочные залы. В подвале тир. На третьем этаже помещения офицерского состава. Вам там делать нечего.

Они поднялись на второй этаж, где находились спальные помещения. Дежурный, при виде капитана вскинул в приветсвии руку, и вытянулся по стойке «смирно».

– Покажите новенькому его место и введите в курс того, что можно в расположении части, а что нельзя.

На немой вопрос дежурного, Хеллмер пояснил:

– Наш новый сослуживец – русский. И не знаком с нашими порядками.

Ефрейтор Бохерт представился Куркову и показал на кровать в третьем ряду:

– Вон там твоё место. Тумбочка для личных принадлежностей рядом с кроватью.

Курков осмотрелся. Комната, в которой отдыхали солдаты Скорцени, по размерам напоминала спортивный зал. Высокие потолки, узкие, длинные окна. И по всей площади, метров на сто квадратных, располагались кровати. В пять рядов. Как приблизительно насчитал Курков, штук двести. А может и больше.

– А ты что, действительно русский? – поинтересовался Бохерт.

– Да.

– Тогда я тебе не завидую. – усмехнулся дежурный.

– Почему?

– Основная часть наших ребят воевали на Восточном фронте. И очень недовольны русскими.

– Значит, плохо воевали, если недовольны.

Ефрейтор что-то пробормотал себе под нос и оставил Куркова в покое. Тот прошёл к кровати, положил вещи на тумбочку.

Что ж, товарищи Ким и Старков, первая часть вашего задания выполнена. – подумал русский, – Я у Скорцени. Теперь осталось добраться до собора.

Карл Штольц встретился со своим студенческим другом бригаденфюрером СС Шелленбергом в отеле «Эксельсиор», напротив Потсдамского вокзала. По пути к лифту на второй этаж, он почувствовал лёгкое головокружение от аромата настоящего бразильского кофе. Ни один разрекламированный неутомимой пропагандой Геббельса эрзац не мог заменить божественный напиток из Южной Америки. По нынешним ценам, чашка такого кофе стоила целое состояние.

Шелленберг обнял старого товарища:

– Давно не виделись, бродяга.

– Да. Почти полгода. Впрочем, я о тебе наслышан.

– Половина из того, что ты слышал обо мне враньё, вторая половина – пропаганда, опять же, выдуманная мной самим.

Карл рассмеялся. Бригаденфюрер разлил из кофейника напиток и протянул одну чашку Штольцу:

– Угощайся. И не думай, что мы в своих апартаментах упиваемся им с утра до вечера. Все военные находятся на таком же пайке, что и гражданские.

Штольц сделал глоток:

– Господи, сто лет не пил ничего подобного.

– Вот и вспоминай. Да, кстати, вот, – Шелленберг протянул Штольцу бумажный пакет, – Здесь лекарства, для Эльзы.

– Спасибо, Вальтер. Даже не знаю, как тебя отблагодарить.

– Оставь. Мы старые друзья, считай, это просто моя маленькая поддержка. А теперь сантименты в сторону. Карл, ты должен понимать, что я не просто так пригласил тебя на встречу.

Штольц взял чашку в руки:

– Я весь внимание, Вальтер.

– В Берлине готовится покушение на фюрера. И не нужно делать удивлённое лицо, тем более у тебя это не получается. Год назад я тебя свёл с теми людьми, которые, по нашим данным, готовят данную акцию. Карл, мне нужно знать день смерти Гитлера.

– Вальтер, я знаю тебя давно, и очень ценю наши отношения. Но, я…

– Это связано не с моей должностью, а с моей жизнью.

Штольц задумался. Действительно, осенью прошлого года именно Шелленберг познакомил ветерана битвы под Сталинградом Карла Штольца с Вирмером Йозефом. Сорокатрёхлетний юрист с незаурядными дипломатическими способностями свёл новоиспечённого журналиста с участниками будущего заговора. С того времени Вальтер ни разу не поинтересовался, каковыми стали дальнейшие отношения Карла с Вирмером. Неоднократно у Штольца возникал вопрос: а не специально ли подвёл Шелленберг его под Йозефа? Вальтера он знал со студенческой скамьи, помнил его феноменальные способности плести интриги из ничего, увязывая сплетни с правдой в тугой узел сенсации. Старый друг мог и теперь складывать свою мозаику, используя журналиста в качестве подсобного материала. Но, с другой стороны, Шелленберг занимал в рейхе один из ведущих постов, и наверняка знал, чем занимаются сейчас и Йозеф, и сам Карл Штольц. И не предпринимал никаких мер по их задержанию. Значит, они были нужны Шелленбергу.

– Карл, – старый друг посмотрел на часы, – Прости, но у меня слишком мало времени.

– Пойми меня, Вальтер, я никогда не был предателем. То, о чём ты сейчас меня просишь, есть нечестный поступок по отношению к тем людям, которые мне доверились. Ты можешь меня арестовать, но я ничем не могу тебе помочь.

– Во-первых, арестовать тебя я не имею права. Это не в моей компетенции. Во-вторых, у меня уже нет никакого желания продолжать с тобой разговор.

Шелленберг поднялся и направился к выходу:

– Можешь не торопиться. Уйдёшь минут через двадцать после меня. Не хочу, чтобы нас видели вместе.

– Вальтер! – Штольц вскочил следом, – Это совсем не значит, что мы прощаемся врагами.

– Конечно, нет. Только я боюсь, следующей встречи не будет. – Шелленберг взялся за ручку двери, обернулся, и улыбнулся. – Прощай.

Эта открытая улыбка и решила последние сомнения Штольца.

– Вальтер, вернись. Давай всё ещё раз обсудим.

– Хорошо. – Шелленберг вернулся на место.

– Мне нужны твои гарантии, что та информация, которую я тебе предоставлю, не окажется в руках наших врагов.

– Гарантировать не могу. Обещать – да. Карл, я знаю, что собой представляют ребята из гестапо. А тебе известно отношение ко мне Мюллера. Поэтому, скажу одно: буду молчать, сколько смогу.

– Пойми, Вальтер. После того, что я тебе передам, от тебя будет зависеть жизнь Эльзы. Она не перенесёт моей смерти.

– Я понимаю. – рука Шелленберга легла на плечо Штольца. – Я прекрасно всё понимаю. И во мне можешь не сомневаться.

– Что ж. На последнем совещании, – Штольц решился открыться, – обсуждался будущий кабинет министров. Правительство послегитлеровской Германии. Часть генералитета настроена на то, чтобы пост министра безопасности остался за рейхсфюрером. И не из-за симпатий к нему. Все прекрасно отдают себе отчёт в том, что за Гиммлером стоит хорошо отлаженная машина СС. Прекрасная боевая единица. Тем более, если мы собираемся продолжить войну на Восточном фронте.

Шелленберг достал сигареты, прикурил. Штольц тут же отметил: табак иностранного производства. Вот тебе и один паёк.

– Выходит, у вас обсуждался и дальнейший план действий?

– Вальтер, только не нужно тянуть из меня информацию. Пустое.

Бригаденфюрер глубоко затянулся, вдохнул в себя дым и, зажмурив глаза, с наслаждением выпустил его из лёгких на свободу. Протянул пачку журналисту. Тот отказался:

– Пришлось бросить курить, когда Эльзе стало плохо.

Шелленберг сочувственно кивнул и спрятал сигареты.

– Карл, я сегодня встречался с Мюллером. С гестапо – Мюллером. Приехал к нему с намерением договориться о наших совместных действиях. Ты не поверишь. Этот полицай от мотыги просчитал все мои шаги. Карл, я сегодня впервые понял, что значит «страх». Он страшный человек. Если что-то произойдёт не так, одним из первых, кого он повесит, буду я. Без суда и следствия. Верёвку на шею. Стул из-под ног. И всё….

– Ты просто устал, Вальтер.

– Нет, мой друг. Это не усталость. Это война. Схватка нервов, мозгов, мускулов. И победителем станет тот, кто в нужный час, в нужный день, окажется в нужном месте. Вот для чего мне необходимо знать, когда произойдёт покушение. Мне нужно исчезнуть из Берлина. Независимо от того, кто выиграет. Может, рейхсфюрера и оставят в кабинете министров. Но РСХА не только Гиммлер, но и Мюллер, Кальтенбрунер, Небе… А эти ребята «шить дело» умеют. Карл, мне нужно алиби. Железное алиби. Такое, чтобы в него мог поверить кто угодно. А для этого нужно знать точное время покушения.

– Хорошо. – согласился Штольц, – Когда узнаю, на когда ЭТО запланировалось, сообщу тебе. Единственная просьба, Вальтер. С Эльзой ничего не должно случиться.

Руководитель VI управления РСХА вместо ответа протянул руку.

«Мой Фюрер. На участке, доверенном мне Вами, как и на других участках западного фронта, сложилась довольно тяжёлая обстановка, которая даёт все основания для переосмысления ведения хода войны. Немецкая армия на Западе погибает. По моему мнению, необходимо эту проблему разрешить немедленно. Как главнокомандующий, я считаю своим долгом открыто выразить своё мнение….»

Фельдмаршал Эрвин Роммель, командующий группой армий «Б», самый взлелеянный фюрером представитель вермахта, устало протёр глаза. Безумно хотелось спать. Хотя бы несколько часов. Сквозь набрякшие веки он с трудом перечитывал написанное.

Проклятая бездарная война. Всё, происходившее до лета сорок четвёртого, казалось сном. Настоящяя война для Роммеля началась 8 июня. В тот день он впервые столкнулся с бестолковостью подчинённых и начальников. Глупость генерал – майора Дитриха привела к полному уничтожению в Кане 21-й танковой и 12-й танковых дивизий СС. Третья танковая учебная дивизия, находившаяся всего в девяноста километрах от небольшого французского городка, в окрестностях Ле-Мане, не смогла прибыть на место даже через семьдесят два часа! Сам Дитрих, и до того славившийся неточными докладами, в этот раз перещеголял самого себя: в донесении высшему руководству он совсем забыл сообщить о происшедшем.

Только 10 июня в штаб начала поступать более-менее правдивая информация, да и той Роммель предпочитал не доверять. В тот день фельдмаршал отдал приказ от имени Гитлера: «Начальник штаба группы армий «Б» передаёт распоряжения верховного главнокомандующего вооружёнными силами: никаких отступлений, никаких отходов на «новые рубежи». Каждый солдат должен сражаться и погибнуть на своём посту!». Приказ от безысходности. Роммель прекрасно понимал: сражаться и погибнуть означает ничто иное, как затяжные бои без надежды на новые пополнения. Хуже того, за выполнением приказа пристально наблюдало СС. Немецкого солдата запугали. Теперь он не выполнял свой воинский долг, а сражался из страха остановиться и быть объявленным изменником рейха.

Через неделю, ближе ко второй половине июня, немецкие войска в Нормандии основательно обосновались в обороне. Последний, пусть и призрачный, шанс выбить англо – американцев с плацдарма на побережье Франции был утерян.

– Господин фельмаршал, – Роммель оторвался от письма. Перед ним стоял адъютант. – К вам полковник Хофаккер.

– Кто? – переспросил фельдмаршал.

– Из штаба главнокомандующего западным фронтом.

– Это я и без вас знаю. Зачем он приехал?

– Не могу знать.

– Плохо. – Роммель со вздохом сожаления оторвался от письма. – Хороший помощник, Вирмер, просто обязан знать, с какой целью к его начальнику приходят люди. Особенно из штабов. Зовите.

Хофаккер вошёл в штабной блиндаж главнокомандующего группы армий «Б» с любопытством, явно отразившимся на его лице.

– Непривычно, Цезарь? – обратился к гостю фельдмаршал.

– Вы, как обычно, помните всех по имени.

– Наверное, это моё единственное достоинство. Присаживайтесь. Я так понимаю, нас ожидает долгий разговор.

Хофаккер присел на стоящий недалеко от стола самодельный стул, сморщившись от боли.

– Нездоровы, полковник?

– Старая рана. Ломит нестерпимо. Как вы когда-то сказали: проза войны.

– Оставим лирику. Я вас слушаю.

Полковник недоумённо посмотрел по сторонам:

– Неужели вы хотите вести серьёзный разговор в этом месте?

– А что вас не устраивает? – фельдмаршал улыбнулся, – Бомбардировки англичанами сегодня не будет. За последнее время мы сумели выучить их привычки. А слушать нас никто не будет. Для этого есть мой адъютант, человек вполне надёжный и проверенный. Приступайте!

– Ну, что ж… Я прибыл к вам по приказу генерал – фельдмаршала Клюге, и по просьбе моего дяди, полковника Штауффенберга. Они просили передать следующее. Так как вы присоединились к нам, то вам настоятельно рекомендуется срочным образом приостановить боевые действия и начать сепаратные переговоры с представителями англо – американского военного командования.

– Это личное мнение Клюге, или его ещё кто-нибудь поддержал?

– Генерал – полковник фон Бек.

Роммель усмехнулся:

– А что, сам Бек тоже воспользовался этим советом?

– Мне не понятен ваш сарказм, господин фельдмаршал. – полковник поморщился. – Вы должны видеть, что происходит. Мы можем спасти Германию, только вступив в переговоры с Западом. Вспомните, о чём вы говорили с доктором Штрёлином в феврале.

– Совершенно верно. Но я имел в виду не физическое устранение фюрера, как это предлагает ваш родственник, а смещение его, как политическую фигуру.

– Фюрер не станет выполнять чьи-либо условия. Он невменяем в своём божественном возвышении. – аргументировал Хофаккер.

– Однако, убийство превратит его из фюрера в мученика. А со святыми не воюют. Фюрер должен сложить полномочия Верховного главнокомандующего. Сам. Лично! В крайнем случае, отказаться от дальнейшего ведения войны на западе. И вот только тогда, когда он не выполнит одно из этих двух условий, его следует арестовать. Не убить, а именно арестовать. И принудить передать власть в руки патриотов Германии. После чего судить. И пока мы этого не сделаем, ни о каких сепаратных переговорах не может быть и речи. – Роммель налил в железные кружки кофе. Одну из них протянул собеседнику, – Угощайтесь. А со штабом Эйзенхауэра мы связались ещё две недели назад. Как видите, никакого результата. Ни отрицательного, ни положительного. Американцы молчат. Причин нежелания говорить с нами я вижу две. Первая: они не могут вести переговоры от имени своего правительства. Недостаточно полномочий. Но этот вариант выполним. Достаточно Рузвельту прислать своего эмиссара. Вторая причина: они ждут наших решительных действий.

– Вот. Это именно то, что от вас требуется. – полковник взял кружку, сделал маленький глоток. – Как вы из них пьёте? Они же горячие.

Роммель улыбнулся:

– Привыкли. Итак, каких действий вы от меня ждёте?

– Капитулируйте. А мы сделаем следующий шаг в Берлине.

– Совершите убийство? А осечка не произойдёт? Вдруг Гитлер останется жив? Чья голова ляжет на плаху? – Роммель отставил кружку, – Полковник, у меня есть сын. И вы знаете, как у нас относятся к семьям врагов Германии. Не хочу, чтобы он окончил жизнь в концлагере.

Хофаккер поднялся:

– Господин фельдмаршал, вы говорили, у нас будет долгая беседа. Однако, на этот раз вы ошиблись. Я ехал к герою нации, а встретился с …

– Что ж вы замолчали, Цезарь. – Роммель во второй раз за встречу усмехнулся, – Хотели сказать: труса?

– Я не имею права вас так называть. Однако, ваши слова…

– Мои слова говорят только об одном, – резко перебил Хофаккера Роммель, – Я не отказываюсь поддерживать ваше движение. Но хочу использовать последний шанс убедить фюрера. И вы мне в этом поможете. Передайте фон Клюге письмо, – фельдмаршал кивнул на исписанный лист бумаги на походном столике, – И если он будет согласен, то пусть найдёт способ передать его Гитлеру. В случае отрицательного ответа, я готов рассмотреть ваш план своих действий на ближайшее время. Вплоть до капитуляции. Так что, господин полковник, вернитесь на своё место. Беседа, всё-таки, предстоит долгая.

Мартин Борман вышел из служебного «мерседеса», потянулся и медленным шагом направился к вилле. Сзади, в полуметре, шло охранное сопровождение. По всему периметру особняка находились скрытые сторожевые посты, следившие за безопасностью второго человека в НСДАП. Наблюдение велось круглосуточно. Иногда Борману хотелось прилечь на траву, прямо здесь, на лужайке. Вытянуть ноги, расстегнуть китель, и долго-долго лежать. Но «тень фюрера» себе такого позволить не могла.

Рейхслейтер поднялся на крыльцо, сделал отмашку охране, прошёл внутрь дома. Сегодня его ждала работа. В кармане кителя лежало письмо, пришедшее в канцелярию по правительственной почте. Именно оно заставило его покинуть службу раньше положенного срока.

«Партайгеноссе! Господин рейхслейтер! – говорилось в нём, – Занимая пост обер-бургомистра Штутгарта, я в последнее время имел немало встреч, по долгу службы, с людьми, наделёнными определённой властью в рейхе и партии, но по своему духу являющимися отщепенцами и первого и второго.

В конце прошлого, 1943 года, в моём городе состоялось совещание, в котором приняли участие близкий друг бывшего обер-бургомистра Лейпцига, и имперского комиссара по ценам доктора Карла Гёрделера, Пауль Хан, Ганс Вальц, представитель промышленника Роберта Боша, я и Ганс Шпейдель, человек из окружения фельдмаршала Роммеля. На этой встрече обсуждался арест нашего фюрера с последующим его осуждением германским судом. Также говорилось о том, что следует установить контакт с самим Роммелем, с целью изменения государственного строя и окончания войны.

На сборище этих преступников я попал совершенно случайно, и о данной беседе немедленно доложил в ведомство господина Кальтенбрунера, однако никакой реакции не последовало.

До весны 1944 года больше при мне подобные разговоры не происходили, однако, в конце июня у меня произошла встреча с Эвальдом Лезером, одним из директоров заводов господина Круппа. В беседе со мной тот, будучи осведомленным, о предыдущей встрече, пожаловался на то, что его отстранили от участия в правительстве будущей Германии, в котором с января сорок четвёртого года ему, с его слов, было уготовано место министра иностранных дел. Когда же на мой вопрос: кто сместил его? Он ответил: Ульрих фон Хассель, и я ответил ему недоверием, то он показал весь список так называемого будущего правительства. По памяти, могу сказать, что в нём стояли имена Людвига фон Бека, Карла Герделера, Вильгельма Лейшнера, генерала Фридриха Ольбрехта, и ещё два десятка фамилий. На мой вопрос, когда же новое правительство собирается приступить к своим обязанностям, Лезер ответил, что в течении лета 1944 года.

Я вторично послал письмо господину Кальтенбрунеру, но, на этот раз решил дать информацию и в партию, потому что считаю себя в первую очередь…..»

Дальше Борман читать не стал. В январе 1944 года Штрёлина освободили от работы в Имперском руководстве НСДАП, где он служил в Главном управлении коммунальной политики. Теперь обер-бургомистр Штутгарта решил реабилитироваться перед выше стоящим руководством. Шаг похвальный.

Борман самостоятельно налил в чашку свежезаваренного кофе. Рядом на блюдце прислуга положила аппетитно прожаренный хлеб, однако он его не тронул.

О том, что в Берлине готовится смещение фюрера, не подозревали только круглые идиоты. Мартин Борман таковым не был. Его осведомители прекрасно справлялись со своей работой, и потому, он постоянно находился в курсе всего, что происходило в столице и в рейхе в целом.

Бормана не удивило то, что в Штутгарте знают о готовящемся перевороте. Но то, что на донос представителя власти гестапо совершенно не отреагировало – нечто новенькое. Кто, как не глава партийной бюрократии, не знал, как в рейхе относятся к бумаге. Простой клочок переработанной древесины мог изменить судьбу любого человека. Кальтенбрунер не отреагировал на донос. Он не выполнил свои прямые обязанности. Конечно, в НСДАП, точнее в его верхних слоях, прекрасно знали о пагубной склонности главы РСХА напиваться до бесчувственного состояния ещё до обеденного перерыва, введённого в традицию рейхсфюрером. Но такое письмо могло отрезвить кого угодно. При этом Кальтенбрунер, несмотря на пагубную склонность, отменный служака и прекрасный исполнитель. Он просто должен был ухватиться обеими руками за донос. Так что выходит, письмо прошло мимо него. У кого оно могло задержаться? Оставалось два варианта: Гиммлер и Мюллер. И у того, и у другого позиции очень сильны. (У второго за спиной гестапо, у первого – весь аппарат РСХА.) А это сила. Большая и очень убедительная сила. Если арест или гибель Гитлера состоятся, то позиции второго человека в партии, то есть его, Бормана, позиция, резко пошатнётся. Этого рейхслейтер допустить не мог.

Свой стремительный рост в НСДАП он начал … с доноса на своего непосредственного руководителя Рудольфа Гесса, улетевшего в сорок первом году в Великобританию. Через два дня после исчезновения одного из основателей партии, Мартин Борман был назначен Гитлером на пост начальника партийной канцелярии, со всеми вытекающими последствиями. Занимая эту должность, Борман контролировал партийных руководителей на всех уровнях, и гаулейтеров рейха. Именно тогда, в мае 1941 года, он впервые вплотную познакомился с гестапо – Мюллером. Гитлер, пришедший вне себя от измены Гесса, приказал Гиммлеру «навести порядок в партийной канцелярии». Тот, естественно, дал соответствующее распоряжение Мюллеру. Гестапо рьяно взялось за чистку. Было арестовано более 700 человек. Сотрудники Гесса, его врачи, астрологи, оккультисты. Однако, первого помощника Гесса, Бормана, Мюллер не тронул. Даже, наоборот, в канцелярии остались все его люди. С того часа Борман стал «основным» человеком в НСДАП. Хотя, полная для него власть началась только тогда, когда он стал лично открывать различные партийные фонды, через которые рекой потекли партийные деньги. При этом, кроме Гитлера, мало кто в НСДАП догадывался о том, что солидная часть протекающего финансового потока оседала в виде золотого запаса за рубежом. Гиммлер догадывался. И неоднократно Борману об этом намекал.

Рейхслейтер ещё раз перечитал письмо, и, аккуратно сложив его, спрятал во внутренний карман. Ну, что ж, господин Мюллер, пора напомнить вам о себе.

Второй человек в партии отпил кофе и поднял трубку телефона:

– Гестапо? Говорит Борман. Соедините меня с Мюллером.

Через секунду хрипловатый мужской голос доложил:

– Господин рейхслейтер, группенфюрер в данный момент находится на допросе. По какому номеру вам перезвонить, когда он освободится?

– Передайте, что я сам перезвоню через сорок минут.

Куркову снился расстрел.

Линию фронта он пересёк без проблем. «Зелёнка» свою роль выполнил. Признал в нём сокамерника. Потом бегство, стрельба с обеих сторон. Пришлось попетлять, словно зайцу. Не дай Бог, зацепили бы, а фрицы не подобрали. Так бы и истёк кровью.

У фашистов тоже всё прошло так, как предполагали Старков и Ким. Допросы. Днём и ночью. Били. Не давали спать. Грозили расстрелять. Потом успокоились, когда узнали, что имеют дело с «зеком».

А после приказали расстрелять троих. И все трое из его батальона.

В то утро Куркова вывели из блиндажа, дали в руки автомат, и показали на маленький строй. Сергей вскинул глаза и увидел сержанта Ложкина, из его разведроты. Фамилии второго солдата он не помнил, но знал в лицо. А вот замыкающим в строю стоял лейтенант Ступников. Из особого отдела. Тот самый лейтенант, который отвечал за «уход» Куркова за линию фронта.

Что же вы, мужики… – на глаза навернулись слёзы. Сзади в спину упёрся ствол пистолета:

– Стреляйте, Политов. Или становитесь рядом с ними. У вас есть выбор.

В тот момент Курков и не думал выбирать. Ступников, видимо, увидел в глазах разведчика решимость развернуться и дать последнюю очередь по немцам, а потому крикнул:

– Что ж ты, сука, Москву забыл? Зато она тебя помнит! Помнит тебя Москва! Стреляй, падла! – а зрачки двадцатилетнего лейтенанта потемнели от страха. Как же так, почти не жить, и умирать….

Курков нажал на крючок. Автомат выплюнул порцию свинца, и выпал из рук.

Солдат упал без чувств в ноги умерших. И земля в рот, чтобы не завыть….

– Встать! – пронзительный крик поднял Куркова с постели. В одном исподнем он вскочил с кровати и вытянулся перед несколькими офицерами, во главе которых стоял капитан Шталь.

– Капитан, а он что, действительно из России? – спросил один из пьяных офицеров.

– Я из Украины. – проговорил Курков.

– Молчать! – рявкнул Шталь. – Откуда бы ты ни был, всё равно для нас русская вонючая свинья!

Видимо, слова капитана, и вид сонного солдата сильно развлекли офицеров.

– Посмотрите на данный экземпляр. – Шталь находился в состоянии более сильного опьянения, чем вся компания, и от того его речь звучала несколько замедленно. – Сапиенс советикус. Двуногое, двурукое, безмозглое существо. В простонародье именуемое быдлом. Выполняет примитивные команды на уровне подсознания.

Компания разразилась смехом.

– Шталь, говорят, Отто поручил вам за ним наблюдать?

– Совершенно верно. Как оно жрёт, спит и испражняется.

– И каковы первые наблюдения?

– Он всё делает, как свинья.

Гогот прокатился по казарме. Курков спокойно обвёл компанию взглядом. Из них он знал двоих: самого Шталя, и ефрейтора Бохерта. Шесть пьяных лиц, практически похожих одно на другое, смеялись над глупой шуткой кретина.

– Мне тоже за вами интересно наблюдать, господин капитан. – голос Куркова перекрыл офицерский хохот, – Особенно в клозете. Как вы принюхиваетесь к русским испражнениям.

Шталь сорвался с места и с кулаками бросился на Куркова. Тот мгновенно ушёл в сторону, и пьяное тело капитана рухнуло между кроватей. Тяжёлая тишина обрушилась на казарму. Никто не понял, что произошло, но все видели: русский стоит, а капитан бесчувственно валяется на полу.

Один из офицеров попытался достать пистолет из кабуры. Удар в подбородок свалил его с ног: получай за Ступникова! Правой ногой Курков чуть не сломал челюсть обер-лейтенанта: за сибиряка Ложкина! Одновременно, схватив кисть руки гаупштурмфюрера, он заставил того, взвыть и упасть на колени: а тебе за неизвестного солдатика, могилу которого никто никогда не найдёт!

Казарма проснулась, но никто из солдат в потасовку встревать не стал.

– Ещё одно движение, и я ему сломаю руку! – выкрикнул Курков и с силой нажал на кисть. Гаупштурмфюрер заорал не своим голосом.

Ефрейтор Бохерт, наконец, сумел дрожащими руками вытащить из кабуры пистолет и навести его на русского рядового.

– Прекратить! – голос Скорцени заставил головы повернуться в сторону входа. Штурмбаннфюрер стоял, заложив руки за спину, в пороходе, и из подлобья наблюдал за развернувшейся картиной.

Бохерт опустил пистолет. Все, тяжело дыша, смотрели на командира.

– Курков, отпустите руку Конрата. Не лишайте меня хорошего снайпера. – Скорцени прошёл в глубь казармы. – Неплохо отдыхаем, господа. Бохерт, если я не ошибаюсь, вы сегодня сменились с дежурства?

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– В таком случае, у вас есть время собрать свои личные вещи. Завтра отправляетесь на восточный фронт.

Руки Бохерта плетью упали вдоль тела.

– Кто ещё хочет составить компанию нашему ефрейтору? – Скорцени обвёл взглядом компанию. – Никто? Тогда запомните: он – палец штурмбаннфюрера упёрся в грудь Куркова, – нужен мне, лично. И если у кого-то руки чешутся поквитаться с русскими, то первым же эшелоном поедет на передовую. Вопросы есть? Вопросов нет. Разойтись.

Скорцени повернулся к русскому:

– Что ж, я за себя рад. Кажется, я в вас не ошибся, господин рядовой.

Развернулся и пошёл к выходу.

Эльза не спала. Штольц пришёл домой поздно ночью, часов в двенадцать. Пройдя в спальню, он увидел, что жена лежит на кровати с книгой в руке. Маленькая. Хрупкая. Прозрачная.

Штольц положил пакет от Шелленберга на одеяло.

– Здесь лекарства. – он улыбнулся, – Теперь всё будет в порядке.

– От Вальтера? – голос Эльзы слабым эхом прошелестел по комнате.

– Да. Он тебе передаёт привет.

– Напрасно ты взял у него это. – рука с трудом отодвинула пакет от себя.

– Почему? – Штольц скинул пиджак, и присел рядом с женой.

– Вальтер ничего и никогда не делает просто так. У него расчёт на всё. За каждое движение. Он что-то от тебя хотел?

– Нет. – попытался солгать Штольц. – Да разве у меня, кроме тебя, что-то есть?

– Есть. – Эльза немного приподнялась на локте, чтобы лучше видеть лицо мужа в вечернем сумраке. – По вечерам ты куда-то уходишь. И не к женщине. Я чувствую. В последнее время стал сильно озабочен. Плохо спишь. Тебя что-то беспокоит. Вальтер дал лекарства именно по этой причине?

Штольц несколько минут молча сидел на кровати, не зная, что ответить. Затем прошёл в ванную комнату, умылся, вернулся в спальню, и только тогда ответил:

– Родная моя. – он прилёг рядом с женщиной, взял её маленькие руки в свои ладони, – Тебе нужно уехать. И не возражай. Выслушай меня. Скоро в Берлине произойдут кое-какие события. Плохие события. Тебе нельзя здесь оставаться. Тем более город постоянно бомбят. Я каждый день думаю о том, чтобы одна из этих стальных болванок не упала на наш дом. Самое лучшее место, где можно переждать, пока всё не закончится, у тёти Марты, в Гётенбурге.

Эльза слабо улыбнулась:

– А чем сейчас Гётенбург отличается от Берлина?

– Отличается. – убеждённо проговорил Штольц, – Там нет ни одного оборонного объекта. И он центр европейской культуры, как и Дрезден. Его бомбить не станут. И англичане, и русские наши враги, но не варвары.

– Нет, Карл. Я не поеду. Останусь с тобой. Если суждено умереть, то умрём вместе.

– Нет, родная моя, – Штольц нежно провёл рукой по щеке супруги, – Умирать я не собираюсь. И тебе не позволю. Но мне будет легче выполнить обещание, когда ты будешь находиться далеко от Берлина. В случае, если события, которые произойдут в столице, пойдут не по тому пути, как я ожидаю, мне будет проще выбраться одному, чем нам вместе. А потому, тебе нужно уехать раньше. И ты будешь ждать меня в Гётенбурге.

Эльза улыбнулась. Штольц поднялся и хотел, было напрвиться на кухню, но голос жены остановил его:

– Карл, Вальтер тоже в замешан в вашем деле?

Штольц решил, что дальше не стоит врать.

– Да.

– В таком случае, будь осторожен. Он не такой, каким себя выставляет.

На что Штольц устало ответил:

– Я знаю.

Альберт Шпеер, министр военной промышленности Германии закрыл служебный дневник, в который только что внёс одну запись: «Странно, как я мог ошибаться раньше, но, оказывается, генерал Вагнер полный кретин. Или превосходный перестраховщик. Сегодня, во время совместного ужина в отеле «Берхтесгаденер-Хоф», он неожиданно заявил, будто не видит никакой критической ситуации на Восточном фронте. По его словам выходило, что нам сопутствуют временные неудачи, которые вскоре прекратятся. А все трудности, которые преодолевают наши войска, незначительны».

Шпеер прикрыл глаза. Трусы. Все мы трусы. – билась в голове одна мысль.

Буквально, две недели назад тот же самый Вагнер на совещании у Гитлера обрисовывал ту же самую обстановку, но в таких красках, что даже у Шпеера, знакомого с обстановкой на фронте, волосы на голове встали дыбом. И генерал вынес тогда приговор: Германия катится в пропасть. После его выступления, фюрер тут же закрыл совещание. Все покинули помещение. Остались только Гитлер и Вагнер. О чём у них шла беседа, неизвестно, но, её результат был на лицо.

Да, Гитлер умел работать с людьми. Сам Шпеер пришёл к нему молодым архитектором и дослужился до чина министра. Что ни о чём ещё не говорило. Гитлер мог сегодня похвалить твою работу, а завтра снять с занимаемой должности без объяснения причин. Нет, главное достоинство фюрера состояло в том, что он умел убеждать. Гитлер мог, после долгих встреч, заставить противника поверить в свои убеждения, после чего тот становился верным союзником рейхсканцлера. Шпеер и сам не раз попадал под такое влияние. Но чтобы вот так, на сто восемьдесят градусов…

Министр откинулся на спинку кресла. Тупик. Полный тупик.

Два дня назад Шпеера посетил старый друг Карл Ханке, гаулейтер Нижней Саксонии. Обычно он приезжал весёлый, энергичный. Всегда находил слово, чтобы подбодрить старого товарища. На этот раз он выглядел подавленным, молчаливым, постаревшим.

Они пили вино. Ханке молчал. Тупо смотрел в пол, и пил. Много пил. А когда собрался уезжать, то неожиданно произнёс:

– Альберт, если тебе предложат посетить концлагерь, то придумай любые отговорки, но ни в коем случае туда не едь. Там страшно. Нет, я даже не могу подобрать слов, чтобы тебе объяснить, что там происходит. Это нужно видеть. Нет, этого нельзя видеть. Это нужно закрыть. Потому что… Альберт, что мы делаем?

Вот так он и уехал, оставив после себя вопрос: что же мы делаем?

Шпеер приблизительно знал, что творится в ведомстве Гиммлера. По слухам, и некоторым докладам. Но одно дело цифры и сплетни, а другое голос друга. Шпеер больше доверял другу.

Куранты пробили два часа ночи. Пора спать. На завтра назначена встреча с генералом Фроммом. Придётся посвятить день резервистам. А теперь спать.

Курков оглядывался по сторонам.

– Что, господин солдат, никогда раньше не бывали в ресторане? – Эрих Шталь, сегодня в форме капитана вермахта, крутил в пальцах серебряную вилку, выписывая замысловатые фигуры.

– От чего же? У нас, в России имеются подобные заведения. И ничем не хуже, чем у вас. Только сейчас они закрыты. Война.

– Спасибо за напоминание, господин воришка.

– Отставить. – Скорцени бросил на стол меню. – Вам обоим скоро представится возможность проверить свои мускулы. И даже значительно быстрее, чем предполагаете.

– Так выпьем за наши мускулы! – капитан Фихте вскинул руку с бокалом, наполненным красным вином. – За наши крепкие мускулы!

Курков поддержал компанию, но тут же поставил бокал на место. Вино оказалось терпким и очень вкусным.

– Угощайтесь, Курков. Может в вашей Московии и есть рестораны, подобные этому, но таких поваров, как в «Бристоле», вы там не встречали. – произнёс капитан Радль, насколько понял Курков, друг капитана Шталя.

– Когда мы были здесь в последний раз, Шульц приготовил великолепные свиные хрящики. – Шталь повязал салфетку под подбородком, – Но у него оказался очень длинный язык. – он быстро взглянул на русского, – И, к сожалению, он уже нас ничем не порадует.

Курков окинул взглядом сидящих вокруг него офицеров. С некоторыми он успел познакомиться. Например, с капитаном Фихте, который недавно вернулся из Польши, и сегодня ночью получил удар в скулу. Что он делал в Варшаве, узнать было невозможно, хотя всюду тот выдавал из себя говоруна и компанейского парня. В цивильном костюме пришёл майор Фалькерзам. Близкий друг Скорцени. Они вдвоём стояли у истоков таинственного батальона «Великая Германия», о котором некоторые из диверсантов упоминали в казарме, в беседах. Справа расположился капитан Хеллмер, пожалуй, единственный из всех, кто спокойно относился к присутствию русского. Кстати, именно по его просьбе Скорцени взял солдата в ресторан. Капитан Радль, сидящий рядом со Скорцени, постоянно осматривался по сторонам, выискивая красивеньких девиц. Из всего окружения Куркова волновал один Эрих Шталь.

Капитан, буквально, клещами вцепился в русского. После вчерашних событий, он повсюду следовал за ним, совершенно не скрываясь, и всем своим видом показывая, что не верит русскому. Это раздражало и одновременно пугало. Следовало срочно дать знать о себе «Берте». Но для этого следовало покинуть казармы. Сегодня утром Скорцени, в присутствии Сергея, дважды сказал о том, что в скором времени русский террорист получит инструкции и отправится на задание, перед тем пройдя тренировку на базе замка Фриденталя. Следовательно, следовало поторопиться. Тем более. Сегодня был день связи.

– О чём задумались, Курков? – Скорцени поглощал пищу быстро, механически. Как животное, которое не утоляет голод, а вталкивает в себя еду про запас.

– Я бы хотел сходить в церковь.

Над столом нависла тишина. Шталь расхохотался.

– Наш новый друг верующий? – Фихте по-новому, с удивлением, посмотрел на русского. – А я думал, что всем большевикам Сталин запретил верить в Бога.

– Меня в детстве крестила мать. В католическом храме. Тогда ещё Советского Союза не было.

– У меня, лично, такое ощущение, что Советский Союз был всегда. – Шталь добавил вина в свой бокал и осушил его в два глотка, – И каждый первый в нём – шпион. Верно, Курков?

– Точно так же, как в Германии каждый первый – сотрудник гестапо.

– Что… – Шталь вскочил с места и вцепился в отвороты кителя Куркова.

– Сидеть. – рявкнул Скорцени. – Здесь вам не казарма.

– Так утверждает Советская пропаганда. – Сергей оправил обмундирование.

– Браво! – Хеллмер похлопал русского по плечу, – Ай да московский медведь. Эрих, в лице этого молодого человека вы обрели достойного противника.

– Благодарю за комплимент, но я не хочу быть врагом кого-либо из вашей команды, господин капитан. – тут же отреагировал Курков.

– У вас, мой друг, на это не хватит времени. – Скорцени окинул взглядом присутствующих, – Впрочем, сегодня можете покинуть нас. Вы хотели помолиться? Лютц, мой адъютант, объяснит вам, где это можно совершить, и как туда добраться. У вас четыре часа. В девятнадцать ноль – ноль вы должны быть в казарме.

Когда Курков покинул отдельный кабинет, который занимали офицеры, Скорцени в гневе навис над Шталем:

– Эрих, если бы я не знал вас, как боевого офицера, то принял бы за тыловую крысу, сводящую счёты с первой попавшейся жертвой.

– Мой командир, я не верю ему.

– А кто тебя заставляет верить? И я ему не верю. Скажу больше. В скором времени ни я, ни ты его не увидим. Но сейчас он мне нужен. Так что, терпи.

– Он работает на Сталина! Я уверен в этом.

– И хорошо. – Скорцени прищурился. Шталь, глядя на него, понял: командир задумал новую, дьявольскую, как он говорил в таких случаях, игру. – Если наш друг работает на НКВД, или как там называют их службу безопасности, то мне это только на руку. – штурмбаннфюрер поднял бокал, – Прозит!

Шталь пить не стал:

– Простите, господа, но я вас тоже покину. Боюсь, наш русский гость может потеряться в уличных лабиринтах Берлина.

Штурмбаннфюрер промакнул рот салфеткой и похлопал ладонью по столу:

– Только никакой самодеятельности, Эрих.

– Добрый день, господин Гизевиус!

– Я не могу назвать этот день добрым, в отличии от вас, господин Мюллер.

– Чувство юмора нас ещё не покинуло? – гестапо – Мюллер осмотрел со всех сторон сидящего на табурете дипломата, – Что не скажешь о внешнем лоске. Как вам наши апартаменты? Признаюсь, поначалу хотел определить вас в общую камеру. Хоть и уголовники, мародёры, два убийцы, но всё-таки, живое общение. Честно признаюсь, испугался, что наша беседа могла бы тогда не состояться.

– За что меня арестовали?

Мюллер изобразил на лице удивление:

– Вас, человека с дипломатической неприкосновенностью, арестовали? Помилуй бог, это простое задержание. – от улыбки Мюллера у Гизевиуса по коже прошёл мороз, – Временное задержание. По подозрению в измене рейху.

– Что за бред. – Гизевиус даже не попытался вставить нотки гнева. Его слова являлись простым затягиванием времени. – Я не понимаю, о чём вы говорите.

– Бросьте. Всё вы прекрасно понимаете. – Мюллер выглянул в окно, затем вновь повернулся к арестованному, – Господин дипломат, теперь только от ваших ответов, замечу правдивых ответов, зависит, выйдите вы на волю, или будете повешены в своей одиночной камере. Времени на сопли и враньё у меня нет. Итак, возвращаетесь в камеру? Или?

– У меня есть время подумать?

– Значит петля. Гюнтер! – выкрикнул Мюллер.

– Нет. – плечи Гизевиуса затряслись. Шеф гестапо в ожидании наблюдал за конвульсиями арестованного. Когда истерика прекратилась, он продолжил допрос:

– Прекрасно. Меня интересует, о чём вы общались прошлой ночью, с 12 на 13 июля с полковником Штауффенбергом.

Всё, обречённо подумал Гизевиус, они обо всём проинформированы. Они даже знают о нашей тайной встрече с графом. Проклятая страна, где доносчик сидит на доносчике.

– Кажется, вы передумали отвечать?

– Мы оговаривали, – каждое слово произносилось с большим трудом. Гизевиус понимал, своим признанием он подписывает себе и другим смертный приговор. Но, где-то глубоко внутри у него, теплилось чувство, что ещё не всё потеряно. – Смещение фюрера с поста главы рейха. И партии.

– Каким образом?

– Умерщвление.

На лице шефа гестапо ничего не отразилось.

– Продолжайте.

– Дело в том, что инициатором покушения на фюрера является граф Штауффенберг. Мы его в этом не поддерживали, но…

– Кто: мы? – перебил Мюллер.

– Оппозиция.

– Кто ещё входит в состав вашего кружка?

– Генерал – фельдмаршал Клюге…

– Мудрый Ганс?

– Да. Так его называют в кругах вермахта.

– Кто ещё?

– Профессор Йенсен, Отто Кип из иностранного отдела ОКВ, Карл Гердлер, советник концерна «Бош»….

– Пока оставим имена в покое. Возвращаемся к деталям. Как полковник Штауффенберг собирается убить фюрера?

– С помощью бомбы.

– Когда?

– Он это едва не сделал два дня назад.

Вот теперь Гизевиус мог, если бы не был озабочен самим собой, полностью насладиться эффектом неожиданности.

У гестапо – Мюллера перехватило дыхание. Два дня назад чуть было не произошло убийство Гитлера, а гестапо узнаёт об этом, случайно, вскользь, спустя сорок восемь часов! Мюллер вновь отвернулся к окну:

– Как это должно было произойти?

– 11 июля он, то есть граф Штауффенберг прибыл на совещание в ставку фюрера в Берхтесгадене. Бомба находилась у него в портфеле. Всё было готово к устранению фюрера. Но в последний момент граф передумал.

– Причина?

– Покушение планировалось не только на фюрера. Но в этот день на совещании не было ни Геринга, ни Гиммлера.

Группенфюрер резко развернулся:

– Значит, по решению оппозиции, покушение должно произойти и против министра авиации, и против рейхсфюрера?

– Совершенно верно. Но, рейхсфюрера не обязательно. Только Геринга.

– На какой день намечена следующая акция?

– Теперь не знаю. Было принято решение, о том, что члены оппозиции встретятся в ближайшее время, и обсудят данный вопрос.

– О чём ещё шёл разговор со Штауффебергом?

– Обсуждались переговоры с англо – американцами. Оба пришли к выводу, пока мы не предпримем существенных действий, никто из них на сепаратные переговоры с нами не пойдёт. Как сказал граф: всё будет зависеть от того, каким образом будет завершён заключительный акт – изнутри или извне.

Эмоции. Эмоции. Группенфюрер почувствовал, как от нервного перенапряжения у него заломили виски.

Мюллер открыл дверь:

– Гюнтер! Гюнтер, чёрт бы вас побрал!

Адъютант стремительно вбежал на крик начальника.

– Арестованного в камеру. Дать ему бумагу, карандаш, ручку, или что там у вас пишет… Поставить к нему усиленную охрану. И не тревожить меня двадцать минут. Слышите, Гюнтер, двадцать. Не десять, и не пятьдесят. И принесите мне таблетки от головной боли.

Гизевиуса увели. Мюллер достал из шкафа бутылку коньяка, бокал, наполнил его до половины. Дверь приоткрылась.

– Гюнтер, вы идиот, или не знакомы с часами?

– Ваши таблетки, господин группенфюрер, – адъютант неуверенно указал на телефон, – и вам звонит рейхслейтер Борман.

Мюллер в сердцах мысленно выругался, опрокинул в рот содержимое бокала вместе с лекарством, потянул носом воздух и поднял трубку:

– Мюллер слушает.

Курков вышел из костёла Святого Иосифа, огляделся вокруг, и направился к скамейке, стоящей невдалеке от небольшого озера, метрах в двадцати от здания церкви.

Ждать пришлось минут сорок.

Подошедший к нему человек оказался стариком, лет семидесяти, в старом, но чистом поношенном костюме, на голове шляпа, с потёртыми полями, и с небольшой сумкой в руке.

– Простите, господин солдат, у вас не найдётся несколько монет для моей жены Берты. Она очень больна.

Курков хотел, было вскочить, сказать, что он рад встрече, но старик перебил его:

– Засуньте руку в карман, делайте вид, будто ищете деньги. За вами следят. Не гестапо: очень не профессионально. Скорее всего, ваш сослуживец. Наклоните голову и скажите, где вы служите?

Курков выполнил указание:

– У Скорцени.

– Дайте мне деньги. Мы вас найдём. Спасибо, господин солдат.

Старик, откланявшись, шаркающей походкой направился к следующей скамейке.

– Стоять! – тут же услышал Курков, – Старик, это тебя касается.

Шталь выскочил из кабины армейского грузовика, на который до тех пор Курков даже не обратил внимания, догнал мужчину и, схватив того за руку, развернул к себе:

– Я сказал: стоять! Показывай, что у тебя в руке.

Связной недоумённо развернул ладонь:

– Господин офицер, мне только что дали два пфеннига. Господин офицер, у меня больная жена, наш дом разрушен. Мы вынуждены жить у сестры жены. Я профессор Штельцер, Теодор Штельцер. Вы, конечно, не слышали обо мне, но среди ботаников меня хорошо знают. Если нельзя, то я верну деньги господину солдату, я ведь не знал…

– Пошёл вон. – Шталь откинул руку старика.

– Простите, но я вас не понимаю. Вы остановили меня…

– Пошёл вон, я тебе сказал.

– Но, господин офицер…

Курков упал на скамейку и зашёлся в хохоте. Вот теперь действительно, нужно было почувствовать себя артистом.

Шталь наклонился над Курковым:

– Перестаньте смеяться.

В ответ он получил новую порцию смеха. Шталь посмотрел в спину удаляющегося старика и, сжав кисть правой руки в кулак, коротким, резким движением ударил Куркова по лицу. Разбитая губа окрасилась кровью.

– Давненько я в морду не получал. – Курков сплюнул на землю, – Только слабовато бьёте, господин капитан. Губу вот разбили, а зубы целы. Не так надо бить…

Удар кованого армейского сапога пришёлся под правое колено. Шталь охнул и упал на песчаную дорожку. Курков наклонился к нему и произнёс на русском языке:

– Руки о тебя пачкать не хочется, гнида.

И нанёс удар ногой в туловище офицера. Немец охнул и свернулся от боли калачиком. Сергей посмотрел по сторонам.

Старика ушёл. Более до них, казалось, никому не было дела.

Вот и свиделись. – подумал Курков, сплюнув в сторону Шталя. – Теперь осталось ждать. Раз сказали, что найдут, значит найдут.

Даже не бросив взгляда на стонущего капитана, он пошёл в противоположную сторону, к автобусной остановке.

Проезжая улицами Берлина, в окне общественного транспорта Курков видел, как берлинцы пытались хоть как-то привести свой город в порядок. Старики, женщины и дети убирали с проезжей части улицы и с тротуаров обломки бетонных плит, кирпича, камни, битое стекло, обгоревшее дерево – следы недавнего авианалёта.

Прямо, как у нас. – Куркову, глядя на эту картину, жутко захотелось закурить, причём, затянуться родной, обжигающей мохоркой. – И ничем-то мы особо не отличаемся. А вот попадётся такой, как Шталь и… Впрочем, и у нас своих Шталей хватает. Даже с перебором. Ничего, как-нибудь, и ними справимся.

Когда автобус подъехал к зданию Потсдамского вокзала, времени до конца увольнения оставалось два с половиной часа. Но Курков решил вернуться в казармы.

Старков кинул старый, прожжённый в двух местах, ватник на землю и сел на него. Ким прилёг рядом. Невдалеке водитель, обнажив торс, возился с виллисовским движком. Кругом стояла тишина. Даже не было слышно пения птиц.

– Ничего, прилетят. – старик, прищурившись, посмотрел на солнце, – Смотри-ка, июль, а жары нет.

– Вы меня сюда привезли о жаре поговорить, Глеб Иванович?

– Не спеши. Дай насладиться покоем. – Старков достал из полевой сумки бумажный свёрток, флягу. Вскоре перед Кимом лежал роскошный обед: два ломтя тяжёлого чёрного хлеба, три луковицы, несколько ломтиков сала. Во фляге плескался разведённый спирт. – Давай, Евдоким, помянём жену мою, Клавдию.

Ким отпил из фляги, закашлялся.

– Вот, молодёжь пошла. – Старков с уважением прикоснулся к сосуду, занюхал хлебом.

– Глеб Иванович, всё хотел вас спросить, да вот повод только сегодня появился. Как вы вдовцом стали?

– А в тридцать девятом. Ты ешь, давай, после водки организм пищу требует. – сам подполковник ел мало, Ким это давно заметил. – В том году у нас полный провал произошёл. Ежова помнишь?

– А как же, враг народа.

– И ещё какой. Он ведь всю нашу зарубежную резидентуру под корень ликвидировал. Людей отзывали на Большую Землю, после они пропадали. Лишь единицы смогли вернуться в строй с приходом Берии. Которых реабилитировали. Хотя, были среди них и те, кто отказался возвращаться в Союз. «Отказники», ты должен был слышать о них.

Ким утвердительно кивнул головой.

– Вот из-за одного такого «отказника» меня и арестовали. Полгода просидел в лагере. Посадили в мае, а в июле Клава умерла. Соседи говорили, сердце не выдержало. Да и у кого бы оно выдержало: знать, что твой муж враг народа. Сгорела, одним словом. Одному рад, что не успели её отправить на Соловки.

– Так, может, тогда бы и выжила? Или вместе с вами вернулась?

– У нашего всесоюзного старосты жену вернули? Вот то-то и оно.

– Как, – Ким растерянно посмотрел на старика, – У Михаила Ивановича Калинина жена …. Не может быть.

– Только помалкивай. Болтать об этом не следует. – старик откинулся на спину, – Вообще-то я тебя сюда не затем привёз, чтобы рассказывать свою семейную жизнь. Вчера ночью меня вызывал Лаврентий Палыч. Интересовался, что мы сделали для того, чтобы предупредить Гитлера о покушении.

– Вы же знаете, отправили сообщения и в Германию, и в Англию. Думаю, хотя бы один из резидентов да смог найти возможность передать информацию по назначению.

– А если нет? Вот ты, будь на их месте, передал бы Гитлеру, о том, что его собираются убить? Молчишь? Вот о чём я и говорю.

– Из семи человек один да должен был выполнить приказ.

– Один— да. Только куда он передал информацию? Гиммлеру? Мюллеру? Кальтенбрунеру? Любой из этой троицы обязан отреагировать на подобного рода сообщение. Тогда, почему нет никакой реакции? Геббельсу передали? Почему молчит немецкая пропаганда?

– Прошло всего четыре дня.

– Не всего, а уже!

– Может, выжидают подходящий момент? – сделал предположение Ким.

– Не тот случай. Время уходит. – Старков повернулся к собеседнику. – «Вернеру» передали информацию?

– Конечно.

Старик вернулся в исходное положение:

– Не нравится мне в последнее время тишина, образовавшаяся вокруг нас. Очень не нравится. Ощущение, будто все что-то знают, и молчат. – старик резко переменил ход разговора, – О чём ты говорил с Шиловым перед отправкой?

– Да так, – Ким повёл плечами, – В основном о работе, о том, как он должен себя вести, что делать.

– Как должен себя вести… О его прошлом общались?

– Конечно. Вернётся, всё ему спишется, вы же сами обещали.

– Обещал. А вот теперь сомневаюсь, что смогу выполнить обещанное. Да и он, я думаю, тебе не поверил.

– С чего вы так решили?

– Не решил. Шилов – мужик тёртый. Тюрьма, брат, она особая школа. Кто в ней побывал, тот розовые очки на всю жизнь потерял. Будь я на его месте, не поверил. «Вернер» молчит о прибытии Шилова. А ведь тот давно должен был объявиться.

– А если не смог выйти на связь?

– Или, как все, выжидает подходящий момент? Знаешь, капитан, интуиция меня никогда не подводила. И сейчас она мне напевает, что странная сложилась ситуация. Сплелась она ненормально чётко. И вовремя. Как по движению дирижёрской палочки. И всё в тумане. А я терпеть не могу туман. Шилов, Шилов. Может, сукин сын, тоже сейчас лежит на лужайке, смотрит в небо и усмехается, как он нас ловко провёл.

– Не думаю, Глеб Иванович. Не подонок он. Есть у него стержень, какой-то он особенный. Сильный. Такому лучше к стенке встать, чем дать себе на горло наступить.

– Думаешь? Что ж, выхода всё равно нет. Будем ждать.

Мюллера подержаный «Хорьх» подобрал на повороте, в том месте, которое указал по телефону Борман. Шеф гестапо редко пользовался машиной. Чаще предпочитал общественный транспорт и пешеходные прогулки. Одни в управлении, по этой причине, считали его скрягой. Другие видели в этом солидарность с бедствующим в военное время населением. Не правы были все. Мюллер, благодаря пешим прогулкам, прекрасно знал город, как пальцы своей руки. Изучил все улицы и переулки, и теперь с закрытыми глазами мог уйти от преследования, или наблюдения. Именно, и только из этих соображений Гестапо – Мюллер вёл подобный образ жизни.

Перед тем, как сесть в авто, группенфюрер ещё раз проверился. Всё чисто.

Рейхслейтер встретил его в своём кабинете:

– Господи, группенфюрер, в цивильном платье вам значительно лучше. Что будете пить? Ах да, простите, конечно, коньяк. Все асы той войны предпочитают французкий коньяк.

– Если, конечно, он есть в наличии. Господин рейхслейтер, ваш звонок застал меня врасплох. Мы ведь должны были увидеться через четыре дня.

Борман повернулся к шефу гестапо спиной, разливая напитки. Тот, в свою очередь, смотрел в спину второго человека в рейхе. Плотное широкое тело Бормана, его тёмные с сединой, зачёсанные назад волосы, прикрывающие мощный затылок раздражали гестаповца. Впрочем, тот так в душе относился ко всем старым наци, к тем, кого арестовывал в двадцатых, сажал в камеры в начале тридцатых, и чьи приказы выполнял, начиная с тридцать третьего года.

Тесный контакт Бормана с Мюллером произошёл в июне – июле сорок третьего. В преддверии намечающейся Курской битвы Мюллер вышел на высшее руководство рейха с инициативой проведения радиоигры с Москвой, посредством провалившейся «Красной троицы», советской разведсети, работавшей в Германии, Швейцарии, Бельгии и даже Великобритании. Гестапо вошло в контакт с абвером Канариса, и вермахтом, чтобы переправлять русским крепкую и убедительную дезинформацию. Однако, радиоигра просуществовала, в том виде, в каком задумывалась Мюллером, недолго. В середине июня Канарис отказался оказывать дальнейшую помощь гестапо, обосновывая свои действия мнением, будто Москва разгадала планы противника. Мюллер вынужден был доложить о провале своей работы, при этом сделав выводы, мол во всём виноваты межведомственные противоречия между СС и СД. Кальтенбрунер отреагировал несколько неадекватно и неожиданно для Мюллера, доложил выкладки шефа гестапо не Гиммлеру, своему непосредственному руководителю, а… Борману.

Как после анализировал Мюллер, Кальтенбрунер поступил так потому, что Гиммлер не стал бы выяснять отношения с адмиралом, а нашёл козлов отпущения в своём огороде. Борман же к тому моменту уже имел непосредственное влияние на фюрера, и, в случае чего, мог прикрыть последнего. К тому же, Гиммлера в те дни на месте не было. А решать вопрос следовало срочно. Как бы то ни было, шеф службы безопасности связался с рейхсканцелярией.

Борману, любителю интриг, приглашение в игру понравилось. Он поддержал Кальтенбрунера, и в начале июля выложил фюреру свою версию информации, убедив Гитлера дать «добро» на дальнейшее проведение радиоигры. Так Мюллер получил сильного покровителя.

В течении года шеф гестапо раз в неделю встречался с рейхслейтером в тех местах, которые заранее согласовывались, и передавал последние сведения о ходе игры. И не только. До сих пор каждый из них был доволен действиями друг друга.

– Причина, по которой я пригласил вас в срочном порядке к себе, не терпит отлагательств. – Борман поставил перед Мюллером бокал. Сам сел напротив. – Я хочу созвать съезд гаулейтеров, и мне необходима ваша помощь.

– Вы же знаете, господин рейхслейтер, я с радостью помогу, но съезд, такое мероприятие, которое происходит только по личному указанию фюрера.

– Такое указание будет.

Гестапо – Мюллер не сомневался.

– Где хотите собрать людей? – поинтересовался группенфюрер.

– Здесь, в Берлине. Мне будет нужна ваша помощь в организации мероприятия, ну и, естественно, проведение мер по безопасности.

– Схема отработанная, так что можете спокойно на нас рассчитывать. А на какой день назначаете проведение съезда?

– А вот на этот вопрос, мой дорогой Мюллер, ответить должны вы.

Шеф гестапо напрягся. Такого оборота событий он не ожидал.

– Простите, господин рейхслейтер, я в некотором недоумении…

– Перестаньте, Мюллер. Сейчас в вашей голове проигрывается целая цепь ответов, и вы ищете правильный для меня, и необходимый для себя. Даю подсказку, на какой день назначено покушение на фюрера?

Мозг работал чётко, без какого-либо намёка на панику. О нём доложили Борману. Кто? Что знает рейхсляйтер о готовящемся покушении? Почему именно сегодня, когда он допрашивал Гизевиуса, Борман вызвал его к себе? Кальтенбрунер? Отпадает. К двенадцати часам, когда Мюллер видел его в последний раз, пьяный шеф еле стоял на ногах. Адъютант, трое из тюремной охраны, следователь по особо важным делам Клепнер, доставивший Гизевиуса к нему в кабинет…

Борман внимательно наблюдал за лицом Мюллера. А ведь умеет, подлец, держать себя в руках:

– Перестаньте придумывать несуществующие версии. – хозяин дома вновь наполнил бокалы, – Информация пришла не из вашего окружения. Стечение обстоятельств. Итак, что вам известно о покушении на нашего фюрера?

Слушая Мюллера, Борман неожиданно понял: его нисколько не трогает то обстоятельство, что фюрера к концу лета может не стать. Последний год дался рейхслейтеру с большим трудом. Не зря его в рейхе прозвали «тенью фюрера». Никто, кроме него и ещё десятка лиц, не знали, насколько плохо здоровье Гитлера. И с каждым днём, чем больше оно ухудшалось, тем сложнее и сложнее становилось находиться рядом с ним. Борман неоднократно ловил себя на мысли, что ненавидит Гитлера, с его наступающим старческим маразмом и каким-то детским эгоизмом. Конечно, об убийстве он не помышлял, но и, подвернись случай, особых помех в данном деле проявлять бы не стал.

– Новая дата покушения пока неизвестна, – между тем продолжал Мюллер, – Однако, в долгий ящик откладывать покушение заговорщики не станут. Гизевиус уверен, всё произойдёт в первых числах августа.

Борман задумчиво покрутил пуговицу кителя:

– Так вы говорите, они создали новое правительство?

– Совершенно верно. Как и то, что у них имеется мнение, распустить партию.

– Скажите, Мюллер, вы когда-нибудь были безработным?

Вопрос риторический, промелькнуло в голове Мюллера, а это значит, началась моя обработка.

– Да, сразу после той войны. Я ведь, как вы помните, был лётчиком, а после заключения мира наш брат стал никому не нужен.

– После войны многое, что становится ненужным. Ещё один вопрос: вам известно, какими финансовыми активами владеет партия?

– Могу только догадываться.

– Так вот, группенфюрер, если вы хотите не только догадываться, то держите меня в курсе всех событий. Как делали это раньше.

Мюллер понял, он ещё в команде.

– В таком случае, господин рейхслейтер, стоит поделиться с вами собственными размышлениями. На днях меня посетил Шелленберг. Причина: попытка найти компромисс в наших совместных действиях.

– Шелленберг – преданный человек Гиммлера. – Борман расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Жарко. Мюллер тоже хотел бы повторить такой жест, но, в присутствии рейхслейтера, не мог себе этого позволить. – А вот вы, Мюллер, таким человеком не являетесь. Вас держат в аппарате не за преданность, а за профессионализм. Однако, как это ни странно, именно к вам приходит преданный человек рейхсфюрера. Какие выводы вы сделали?

– Либо Шелленберг решил порвать с Гиммлером. Либо Гиммлер что-то задумал. Во второе я верю больше.

– В таком случае, нужно узнать как можно больше обо всём, что происходит в вашей структуре. Я имею в виду РСХА.

– Поставить «прослушку»?

– Да. Но этим займутся мои люди. Вы продолжайте работать, как ни в чём не бывало. И, естественно, держать меня в курсе событий. Как намерены поступить с Гизевиусом?

– Его утром выпустили. Под нашим наблюдением.

– А не боитесь, что он может рассказать заговорщикам о том, что произошло?

– Нет. Гизевиус дал письменные показания и подписал договор о сотрудничестве. К тому же, выступление мятежников и их победа, его единственная возможность сохранить себе жизнь. Он не глуп. Прекрасно понимает, наши люди найдут его где угодно.

– Что ж, вам виднее. – подвёл итог встречи Борман.

Мюллер хотел, было, подняться и уйти, но новый вопрос остановил его:

– Скажите, Генрих, к вам поступило донесение из Штутгарта? – Борман сделал ударение на словах «к вам».

– Нет, господин рейхслейтер. Вся почта у нас сортируется. В зависимости от того, кто выслал письмо.

– Гаулейтер города.

– В таком случае, конверт вскрывал рейхсфюрер. Лично.

– Господин Гизевиус, где вы пропадали? – граф Штауффенберг проводил дипломата в гостинную, – Мы два дня искали вас. Хозяйка квартиры сказала, будто вы покинули её гнёздышко рано утром. Честно говоря, некоторые из нас стали побаиваться, что вас арестовали.

– Простите, господа, за беспокойство, но всё гораздо прозаичнее. Я имел встречу с представителями абвера, и могу вам сказать, у нас появились новые сторонники. К сожалению, пока, я отмечаю слово «пока», и не могу вам сказать, кто. Но, в ближайшем будущем я вас обязательно сведу с ними.

Гизевиуса вывезли из гестапо ранним утром. В закрытой машине. Перед тем, приведя внешний вид „Валета” в пристойное состояние. У дипломата до сих пор перед глазами стояла крепкая низкорослая фигура Мюллера. Его голос бил в виски, тупой болью отдаваясь в затылке:

– Сейчас мы вас отпустим. Встречайтесь со своими друзьями. Контактируйте с ними, как можно больше. Нас интересует время и место проведения акции. Время и место. И без глупостей. Мы держим под контролем каждый ваш шаг. И ещё. Не вздумайте вести свою игру. Не советую…

– Простите, – Гизевиус потянул узел галстука, – У вас воды не будет?

– Господин дипломат, да на вас лица нет. – Бертольд Штауффенберг, младший брат полковника, сбегал за стаканом воды, – Может вас отвезти домой?

– Нет, нет, всё в порядке. Мне уже лучше.

Гизевиус огляделся. В доме Штауффенбергов собрались самые близкие друзья: фон Тротт, фон Хофаккер и Фриц Шулленбург.

– Господа, не будем терять время. – Штауффенберг – старший постучал карандашом по стакану, – Прошу дать мне слово. К сожалению, вынужден констатировать факт, что на всех фронтах у нас катастрофическое положение. И если на Западном фронте мы ещё можем надеяться на успех, то на основном, Восточном, нас ожидает полное крушение. Гитлер перестал контролировать ситуацию. Германия переполнена остербайтерами, которые могут устроить настоящее партизанское движение внутри страны, и тем самым развалить наше государство изнутри. Мы не можем подобного допустить.

– Ваше предложение, Клаус, – задал вопрос Шуленбург.

– Возвращаемся к исходной позиции. Нам нужно срочно начать переговоры на Западном фронте.

– Начинали. – вставил слово Хофаккер, – Как вы знаете, я недавно был у фельдмаршала Роммеля. Так вот, переговоры пока невозможны. По крайней мере, до тех пор, пока жив фюрер. Или пока он не смещён со своего поста.

– К тому же следует поработать на самих фронтах. Немногие командующие поддерживают нас. – добавил Фриц Шулленбург.

– Они нас поддержат, господин обер-лейтенант. – Штауффенберг уверенно жестикулировал. – Как только поймут, что у власти не фанатики от НСДАП, а вермахт, тут же перейдут на нашу сторону. А вы им в этом поможете. Когда вы собираетесь убыть во Францию?

– Сразу же после акции. Я договорился со Штюдьпнагелем, чтобы он сохранил моё место.

– Кстати, – высказался полковник Хофаккер, – Роммель призвал фюрера к пересмотру своих взглядов по отношению к Западному фронту.

– И каков результат? – поинтересовался Штауффеберг.

– А вы как думаете?

– Вот нам и ответ, на вопрос, как действовать дальше. – бывший посол Германии в СССР, старый дипломат Шулленбург окинул взглядом присутствующих, – То, что Гитлера следует смещать с постов, сомнению не подлежит. Но, помимо этого, я бы, всё-таки, предложил наладить контакты с Советами.

Гизевиус отметил, что особых возражений это предложение не вызвало. Значит, оно обсуждалось ранее. Без него.

– Извините, – «Валет» попытался говорить спокойно, – Но когда мы собирались в последний раз, речь шла о продолжении ведения военных действий на Восточном фронте. В противном случае нас могут не понять в Штатах и Великобритании.

– Совершенно верно. Пока вы отсутствовали, произошли некоторые изменения. На фронте сложилась неблагоприятная моральная атмосфера. – ответить решил Хофаккер, – Если вы считаете, что солдат, который плохо воевал с американцами, будет хорошо сражаться против русских, то глубоко заблуждаетесь. Солдату глубоко безразлично, с кем он воюет, поверьте мне. А тот факт, что наши люди первыми подали инициативу о переговорах с представителями американского командования, а те проигнорировали нас, говорит о том, что мы по-прежнему являемся их врагами. А потому, мы не видим разницы, с кем приостанавливать военные действия. Главное – целостность Германии. Если русские согласятся оставить рейх в границах тридцать девятого года, лично я не вижу никаких препятствий для ведения с ними переговоров.

– Кстати, – вмешался брат Штауффенберга, Бертольд, – В данном отношении нам может помочь и генерал Кестринг. Он был в своё время военным атташе в Москве. Думаю, к его мнению там должны прислушаться.

Гизевиус мысленно выругался. Такую информацию следовало срочно переправить в Швейцарию, Даллесу. Но у него не было технических средств для этого. Как и не было, пока, связника.

– Дальнейшие обсуждения и переговоры, как результат будущего диалога, начнём непосредственно после гибели Адольфа Гитлера. – как бы поставил точку в диалоге граф Штауффенберг и посмотрел на часы, – То есть после 20 июля. Через четыре дня.

– Простите, – Гизевиус почувствовал, будто земля уходит у него из-под ног. – Почему именно 20 июля?

– Дальше откладывать не имеет смысла. – Штауффенберг одной рукой открыл портфель, положив его на стол, и спрятал в нём рукописные документы. – На 20-е фюрер назначил расширенное совещание. На нём должен присутствовать и я. С докладом о положении в резервной армии. Всё, господа. Следующая встреча в день покушения в штабе резервистов. Да поможет нам Бог!

Капитан авиаэскадрилии ВВС Великобритании Джон Оуэнс протиснулся в кресло пилота, пристягнул ремни, окинул взглядом приборную доску.

– Кэп, – над ним неожиданно склонился штурман Рисс. – странная сегодня инструкция к вылету.

– А что странного? – капитан кинул взгляд на карту, – Разбомбить автоколонну. Ничего странного. Война. А на войне бомбят вражескую технику.

– Но, сэр, нам впервые указывают точные координаты передвижения колоны. И время. И точное указание, что бомбить…

– Чёрт побери, Рисс, должна же и разведка хоть что-то делать? Не нам одним войну выигрывать.

Штурман хотел, было, добавить ещё пару слов, по поводу своих сомнений, но махнул рукой: в конце-концов, задание есть задание.

– Вальтер, я узнал то, о чём ты просил.

– Когда?

– 20-го.

– Спасибо, Карл. Я не забуду твоей помощи.

Шелленберг хотел ещё добавить несколько слов, но Штольц положил трубку. Связь прервалась.

Колонна из двенадцати машин медленно передвигалась в сторону деревушки Сент – Фуа – де – Монтгомери. Небо поражало прозрачностью и голубизной. Солнце нещадно палило, прогревая автомобили до уровня жаровни. Дышать становилось всё тяжелее. Пот застилал глаза.

Фельдмаршал Роммель, выглянув в окно, прочитал дорожный указатель.

– Вирмер, – обратился он к адъютанту, – Вам не кажется нелепым, что мы воюем против Монтгомери, а вот теперь проезжаем мимо поселения названого в его честь?

– Скорее всего, это Монтгомери назвали в честь этой деревни.

Командующий рассмеялся:

– Мне импонирует ваше чувство юмора, Вирмер.

– Благодарю вас, господин фельдмаршал. Юмор – единственное, что сохранилось во мне от того юноши, которого любили мои родители.

– Война, Вирмер. С ней всё меняется.

– Я не спорю, господин фельдмаршал. Но война меня очень сильно изменила. К сожалению, я стал жесток. И потому считаю своим долгом, так как идёт война, отомстить тем людям, которые лишили меня и дома и семьи. Не знаю как кто, а я буду сражаться с англичанами и американцами до победного конца.

– Но победить могут и янки.

– В таком случае, погибну я. И не просто погибну, а заберу с собой хотя бы одного американца.

Роммель продолжать беседу не стал. Следующие десять минут они ехали в полной тишине. Только рёв двигателей, и пыль на дороге.

Фельдмаршал снял фуражку, вытер потный лоб. В таком свете он увидел адъютанта впервые. Вот тебе и тихоня. А ведь за последние полгода через мальчишку прошло много человек, которые несли отличные от него убеждения. И некоторые из них не боялись при нём открыто высказывать свои мысли. Арестов не было, так что, вполне может быть, Вирмер вёл себя по-джентельменски. А если нет? Если арестов пока не было?

– Вирмер, скажите, кем вы будете после войны?

– Наверное, отдам себя в лоно церкви. Впрочем, пока окончательно не решил.

– Решили стать монахом? Это нечто новенькое.

– Отец хотел, чтобы его сын стал священником. А я, как видите, выбрал совершенно противоположный путь. О чём сейчас жалею.

– Жалеете о том, что сражаетесь за родину?

– Нет. Жалею о том, что плохо слушал своего отца. А он мне говорил: не верь людям. Верь Богу. Люди беспомощны. А Бог всесилен. Люди подвержены слабостям. А Бог нет. Люди изменчивы. А Бог не предаст никогда.

– Странный у нас с вами происходит разговор. Что вы подразумеваете под тем, будто люди изменчивы?

– Я подразумеваю предательство.

– По отношении кого к кому?

– К примеру, военных к своему долгу, своей родине, рейху!

– Ну, – протянул фельдмаршал, – по отношении к долгу, родине, я могу понять, но вот рейху… Вы ведь, Вирмер, наверняка, под словом рейх подразумеваете фюрер и партия. Так ведь?

– Предположим.

– В таком случае, простите меня за небольшую лекцию, но я ещё не знаю ни одной партии, которая бы смогла пережить родину. А уж тем более человека. В Германии я могу вам назвать десятки партий, которые существовали в двадцатых годах, и имена сотен людей, которые были им беззаветно преданы. И где эти партии сегодня? Где преданные этим партиям люди? Они пропали, канули в лету, оказались поруганными такими же преданными людьми. Предательство… Измена, мой дорогой Вирмер, вещь тонкая. Жена изменяет мужу, а на самом деле она с ним просто не может жить. Вправе ли мы её судить?

– Это совсем не то…

– Но корни одни. Впрочем, давайте прекратим этот спор. По крайней мере, отложим его на будущее.

Адъютант отвернулся к окну.

Так, – Роммель уже принял решение, – сразу по приезду нужно будет проследить за молодым человеком.

Офицер, сидящий рядом с шофёром, вскинул руку:

– А что там впереди летит?

Водитель оторвал взгляд от дороги:

– Господи!

Оунс направил свой самолёт на немецкую автоколонну. Первая бомба накрыла последнюю машину, тем самым, преграждая путь к отступлению.

Следующие авиамашины принялись методично накрывать автомобили смертельными снарядами. Из горящих машин люди выпрыгивали в разные стороны, пытаясь отбежать как можно дальше в поля, но пулемётные очереди истребителей сопровождения доставали их, превращая тела в кровавое месиво.

– Штурман, что вы там говорили про инструкцию? – спросил Оуэнс, заводя бомбардировщик на второй круг.

– Кэп, – перекрикивая рёв двигателей, прокричал Рисс, – нам приказано накрыть легковую машину. В колонне она третья. Уничтожить всех её пассажиров.

– Приказ есть приказ! – философски заметил Оуэнс и направил самолёт на «хорьх» фельдмаршала Роммеля.

Мюллер крикнул в приоткрытую дверь:

– Гюнтер, пригласите ко мне Губера, Пиффрадера, Гейслера и Мейзенгера. Срочно.

Всё. Работа началась.

Только что по телефону Гизевиус передал самую свежую информацию: нападение на фюрера состоится 20 июля.

Мюллер, положив после разговора трубку на телефон, ещё некоторое время в раздумии смотрел на аппарат связи. Звонить Гиммлеру, или нет? Нет, после долгих размышлений, решил-таки он. Если люди Бормана успели установить «прослушку», его сообщение рейхслейтер может воспринять, как измену. А потому, рисковать не стоит. Самому Борману он сообщит о дне покушения с нейтрального аппарата в одном из полицейских участков. И только после того, как даст задание своим людям.

Шеф гестапо не мог знать о том, что Гиммлер уже знал о времени покушения. Час назад Шелленберг сообщил главе РСХА последнюю тнформацию, которую, в свою очередь узнал за три часа до встречи от Штольца.

– Гюнтер, – Мюллер крикнул и стукнул кулаком по столу. – Вы передали мою просьбу?

– Да, господин группенфюрер. – помощник резво показался в двери, – Разрешите доложить. Только что поступило сообщение. Тяжело ранен фельдмаршал Роммель.

– И что? – иногда Гюнтер был невыносим, – Мне поехать во Францию, положить ему примочки на голову? Вы передали мою просьбу?

– Да, господин группенфюрер.

– Свободны. И прикройте, в конце концов, эту чёртову дверь.

Очень хотелось есть. Мюллер давно отвык от нормальной домашней пищи. Женился он в двадцать четвёртом году, на Софи Дишнер, дочери книгоиздателя. Из-за её папаши, оппозиционера Гитлера, в своё время, в тридцать третьем, у него были проблемы. У них родились сын и дочь. После в семье начались раздоры. Если бы не католическая вера, давно развёлся бы. К тому же, другие женщины его, особенно с годами, возбуждали больше, чем жена. Особенно нравилась бывшая секретарша, Барбара Хельмут. Тугая бабёнка. Если бы не война, то за стеной сидела бы она, а не тугодум Гюнтер.

– Хайль Гитлер!

Мюллер вскинул голову.

– А, Губер. Присядь, сейчас подойдут остальные, и начнём разговор.

– Ты плохо выглядишь, Генрих. – старые сослуживцы Мюллера, которых он перевёл в Берлин из Мюнхенской полиции, без свидетелей всегда называли его по имени. Так требовал сам группенфюрер. Старая гвардия должна верить в него безгранично, и для своего парня, каковым они его считали, разобьются в доску, но выполнят всё невозможное.

– Мог бы и промолчать. Я каждое утро смотрю в зеркало.

– Проклятая работа. – Губер похлопал себя по карманам, – Совсем не хватает времени не то, что отдохнуть, а даже выкурить сигарету.

– Ты же бросил курить.

– Мог бы и промолчать.

Дверь приоткрылась, и в кабинет проник Гейслер.

Мюллер усмехнулся. С каждым из тех, кто сейчас заполнит его кабинет, он проработал не один год. Знал всех, как облупленных. И как профессионалов, которые из под земли умеют добывать информацию, и сколько им понадобится на это времени. Но, самое главное, все они будут держать язык за зубами, прекрасно зная цену каждому слову.

Наконец, пришёл последний из приглашённых.

– Кто из вас лично знаком с полковником Штуффенбергом? – Мюллер окинул взглядом присутствующих.

– Я. – откликнулся Пиффрадер. – Точнее знаком не столько с ним, сколько с его братом.

– Отлично. Гейслер, подбери две группы для внешнего наблюдения. Объект – Штауффенберг. Они должны постоянно докладывать о всех передвижениях полковника. В любое время суток. Пиффрадер, с третьей группой организуешь наблюдение за Троттом и Хофаккером. Надеюсь, кто эти люди, напоминать не надо?

– Генрих, я всё понял.

– И не вздумай попасть на глаза Бертольду, брату полковника. Мейзингер, организуй постоянное наблюдение за Бендлерштрассе 36.

– За штабом резервной армии генерала Фромма?

– А тебя что-то удивляет в моём приказе? – Мюллер прищурился, – Откуда появилась эта нездоровая привычка задавать вопросы?

– Просто…

– А ты засунь своё «просто» глубоко в карман и не доставай его долго – долго.

– Хорошо, буду молчать. А они не будут.

– Кто они?

– Резервисты. Если заметят «наружку».

– А ты сделай так, чтобы не заметили. – Теперь Мюллер поморщился. Во время вот таких срывов моментально реагировал желудок: тупая боль сжимала его, иногда доводя до слёз. – Губер, проверь нашу охрану на телеграфе, радиостанциях, вокзалах. Если заметишь что-либо привлекающее внимание, немедленно сообщи. Всё. Приступайте к работе. – как только все поднялись, Мюллер продолжил, – И ещё. Никто не должен знать о ваших действиях. И особый упор я делаю на слове «никто».

Хозяйка квартиры провела к Гизевиусу гостей: полицай – президента Гельдорфа, и начальника V управления РСХА Артура Небе, криминальная полиция. Оба входили в состав антигитлеровской оппозиции.

– Что-то произошло? – «Валет» прикрыл дверь, и посмотрел на гостей. – Мы же договорились, никаких встреч до завтрашнего дня.

– Извените, Ганс, но дело требует вашего рассмотрения. – Гельдорф присел на стул. Небе, немолодой, но довольно привлекательный мужчина, остался стоять вместе с хозяином. – Рассказывайте, Артур.

– Дело вот в чём. – Небе развернулся к хозяину комнаты, – По долгу своей службы, мы занимаемся, помимо простых расследований, и тем, что изучаем последствия разного рода взрывов. Так вот, в нашей лаборатории недавно пришли к выводу. Стопроцентно, во время взрыва уничтожается всё, что находится в радиусе нескольких метров от эпицентра взрыва. Но, в трёх из семи случаях, тот предмет, или живое существо, что находилось в самом эпицентре, остаётся неповреждённым.

– Как это понимать? – до Гизевиуса с трудом доходила информация.

– А так, наш дорогой друг, – вставил слово Гельдорф, – что если завтра полковник поставит портфель прямо под ноги, или рядом с Гитлером, то тот может остаться в живых.

Господи праведный, – сердце «Валета» едва не остановилось, – Этого ещё не хватало.

– И что же теперь делать?

– Выход один. Взрыв должен произойти в закрытом, бетонном помещении. Тогда, по данным экспертов, результат полностью положительный. – сделал вывод Небе.

– Но Гитлер, в последнее время, проводит совещания в деревянном строении, на поверхности. Считайте, на свежем воздухе. А, значит, результат взрыва может быть непредсказуемым. – Гельдорф осмотрелся. Ему очень хотелось пить.

– И что же вы хотите услышать от меня? – Гизевиус посмотрел на Небе.

– Вам следует срочно встретиться с генерал – полковником Беком, чтобы тот организовал завтрашнее совещание под землёй. В недавно построенном бункере. – ответил криминалист.

– Но как он это сделает?

– Понятия не имею. Но генерал должен выполнить данное условие. Иначе, вся акция теряет смысл.

– Жалко только Штауффенберга. – Гельдорф достал из шкафа бутылку вина, открыл её и сделал несколько глотков прямо из горлышка, – Если Гитлер не выпустит его из зала совещаний, он погибнет вместе с ним.

Или бомба не взорвётся, и Гитлер останется, жив, – меряя всех по себе, подумал о полковнике «Валет».

«Моя девочка.

К сожалению, мы живём не волшебной стране, а мире, где идёт борьба за выживание, Борьба вполне естественная, а потому чрезвычайно жестокая и кровопролитная. Не на жизнь. На смерть. И моё единственное утешение в этот суровый час – это ты, моя любовь! Самая любимая, самая необыкновенная, лучшая из всех! Душечка моя, помни, я всегда с тобой и с детьми, какие бы дни не настали.

А потому, умоляю тебя: срочно отправь детей в Аусзее. Но, сделай это тихо, без лишнего шума. Не хотелось, чтобы после, по всем углам, языки соседей трепали о том, будто мы, в такое тяжёлое время, используем служебный транспорт в личных целях. И постарайся поскорее сдать в аренду дом в Шварцваальде. Только не продешиви.

Странно, конечно, что, после объяснений в любви приходится затрагивать простые, мирские проблемы. Но, иначе нельзя. Не грусти, любимая.

Борман заклеил письмо. Завтра утром оно будет у Герды. Вальтер об этом позаботится. Главное, чтобы жена, эта бестолковая корова, сообразила, что он имел в виду в предпоследнем абзаце, и не забыла выполнить инструкцию. А теперь спать. С завтрашнего утра наступают сутки напряжённого труда.

– Генрих, Штауффенберг покинул свою квартиру в Ванзее.

– Один?

– Нет, с братом.

– Чем поехали? Пошли пешком? Куда? Мне что, из тебя по слову вытягивать нужно?

– Никак нет, группенфюрер. Сели в легковой автомобиль штаба резервной армии. Едут в сторону Берлина. Следовать за ними?

– Оставайся на месте. Может, к тебе ещё гости пожалуют.

– Ты не боишься? – Бертольд с волнением смотрел на брата.

– Нет. Хотя, пожалуй, есть чувство беспокойства. – полковник повернулся к брату, – Если что-то пойдёт не так, как мы планировали, постарайся исчезнуть из Германии.

– Перестань. – открылся Бертольд слабой улыбкой, – Во-первых, у нас получится. А во-вторых, ты сам знаешь, из нашей страны исчезнуть можно лишь одним путём. Так что, у нас только один шанс выжить: убить его.

– Пожалуй, ты прав. – Штауффенберг постучал по стеклу, разъединяющем водителя от пассажиров на заднем сиденье. – Притормози.

На тротуаре стоял офицер в форме обер – лейтенанта. В правой руке он держал объёмный портфель.

– Вот и Хефтен.

Офицер сел рядом с водителем. Стекло с лёгким шорохом ушло за спинку сиденья.

– Крюгер, – обратился граф к шофёру, – На аэродром Рангсдорф. И побыстрее. Похоже, мы опаздываем.

Мюллер приподнял матовую бутылку из-под коньяка и посмотрел сквозь неё на свет. Пусто. Пришлось достать из «секретного» шкафа штоф водки, предназначенный на непредвиденные случаи, вроде нынешнего, и налил в бокал.

Чёрт, – подумал он, – Кажется, я уподобляюсь Кальтенбрунеру. Ещё не хватало стать алкоголиком.

Телефонный звонок не дал ему сделать глотка.

– Генрих, к Штауффенбергу подсел в машину его адъютант обер – лейтенант фон Хефтен. В руках у него портфель.

– Куда поехали? В штаб?

– Нет. За город.

Мюллер положил трубку на рычаг, повертел бокал в руке и вылил водку в раковину. Началось. Через полчаса Штауффенберг вылетит в Восточную Пруссию. Теперь нужно не пить, а действовать.

Скорцени, стоя перед зеркалом, брил лицо, насвистывая незатейливый мотивчик. Шталь приоткрыл дверь ванной комнаты:

– Вызывали?

– Да, мой дорогой Эрих. Во второй половине дня мне необходимо по делам вылететь в Вену.

Штурмбаннфюрер промокнул лицо полотенцем, удовлетворённым взглядом оценил свою работу.

В Вене он должен был согласовать некоторые детали операции против Тито. Два месяца назад группа парашютистов Скорцени едва не захватила руководителя югославского сопротивления в Боснии. Но тот успел скрыться, бросив на произвол судьбы двух британских офицеров связи, которые работали на него. Теперь первый диверсант рейха планировал вторую попытку обезглавить боснийских партизан.

– А тебя я вызвал для того, чтобы предупредить: завтра утром ты отправляешься в части Роммеля. Во Францию.

– На фронт?

– Совершенно верно.

– Но, Отто, я не понимаю, чем провинился перед вами.

– Лично передо мной ничем. Кстати, тебе повезло значительно больше, чем ефрейтору Бохерту. – Скорцени впился взглядом в глаза подчинённого, – Я не потерплю, чтобы в моей команде не выполнялись мои приказы. Я говорил тебе не трогать русского?

Шталь вскинул подбородок:

– Штурмбаннфюрер, я виноват за срыв, но в тот момент не смог себя сдержать…

– Я тебе говорил, не трогать русского? Я говорил, что он мне нужен?

Шталь склонил голову:

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– Вот потому, – снова перешёл на спокойный тон Скорцени, – я и отправляю тебя на фронт.

– Разрешите идти?

Скорцени положил руку на плечо сослуживца:

– Эрих, мне нужно ещё две недели, чтобы подготовить этого молодца для той работы, которую он должен выполнить. А ты мне мешаешь. Сразу, как только русский отправится выполнять задание, ты вернёшься обратно. Я всё сказал. Хайль!

На аэродроме Штауффенберга ждал самолёт «Хенкель-111». На его борту полковника ожидал генерал – майор Штиф, ответственный за строительные и ремонтные работы в ставке фюрера. Он сидел на последней скамье, в хвосте машины, разложив на коленях салфетку, на которой разложилась немудрёная снедь, и металлическая фляжка с коньяком.

– Карл, – Штиф говорил нечётко, ему явно мешали пища и спиртное. – Вы не против, если я позавтракаю? Дома, представьте себе, не успел. А в ставке нам будет не до того.

– Какие вопросы, генерал. А я, если вы не возражаете, немного посплю.

Штауффенберг положил портфель себе на колени, откинулся на деревянную спинку сиденья и закрыл глаза.

Хефтен хотел, было, повторить жест командира, но тут же передумал, и засунул портфель под соседнее сиденье.

Боковой люк захлопнулся, двигатели взревели, и самолёт вырулил на взлётную полосу.

– Бертольд Штауффенберг приехал в штаб резервной армии.

– И…

– Всё.

– Что всё? – Мюллер готов был раздавить в руке телефонную трубку, – Мейзингер, меня всегда восхищало твоё красноречие, но сейчас не тот случай. С кем приехал? С чем приехал? На чём приехал?

– Один. Генрих, он приехал один и пустой. На машине Штауффенберга.

– То есть в руках у него ничего не было?

– Совершенно верно.

– Вот, это именно то, что я и хотел от тебя услышать.

Мюллер нажал на рычаг, вытер со лба и шеи пот. Чёртова жара. Настоящее пекло. Палец уткнулся в диск набора, накрутил телефонный номер. Когда на том конце провода ответил знакомый голос, группенфюрер произнёс:

– Карл выехал. Он везёт посылку.

Пролетев почти 560 километров, самолёт приземлился в Растенбурге в 10 часов 15 минут. Время прилёта зафиксировал комендант аэропорта.

До совещания оставалось два часа.

– Карл, – Штиф выпал из люка, не успев встать на ступеньку откидной лестницы, и уронив на землю портфель и фуражку, – Я плохо себя чувствую, Карл. Вы не подбросите меня? А то я не вижу своей машины.

Штауффенберг, поставив ногу на первую ступеньку трапа, брезгливо поморщился:

– Садитесь на переднее сиденье. Да не вздумайте загадить мне машину.

– Благодарю вас, полковник. – Штиф подхватил свои вещи и поплёлся к стоящему неподалёку автомобилю.

– Что с ним? – Штауффенберг спрыгнул на землю. Следом за ним спустился Ганс Баур, личный пилот Гитлера, прилетевший вместе с ними в ставку фюрера.

– Перебрал слегка. А вы что за щёку держитесь?

– Зуб. Вторые сутки болит. – Баур поморщился. – Ничего – ничего, а потом как дёрнет! Кошмар.

– Сходите к врачу.

– Да вот, собираюсь. Времени не было. Тут в последние дни занимались усилением охраны. Провели несколько тренировочных диверсионных актов. Проверяли бдительность персонала. Видно там зуб и застудил.

Штауффенберг прижал портфель крепче рукой.

– Может, поедете с нами?

– Да нет, благодарю. Дантист есть и в нашей медчасти.

Пилот махнул рукой в знак приветствия и направился к серому, бетонному сооружению, в котором располагалась служба управления полётами.

Штауффенберг задумчиво проводил того взглядом. Похоже, слухи, или информация о попытке покушения дошли и сюда. Ну, что ж, обратного пути всё равно нет.

Гиммлер лежал на кушетке. Над ним колдовал доктор Керстен, личный врач рейхсфюрера.

– Как вы думаете, Феликс, – Гиммлер говорил с закрытыми глазами, – кто является главным врагом рейха?

– Коммунисты.

– Это не ответ. Вы просто кинули мне слово, даже не подумав. – рейхсфюрер скрестил перед собой руки, устраиваясь поудобнее. – Коммунисты – не враги, а отбросы нации. Настоящие враги – аристократы. Те, кто вроде бы поддерживает нас, а на самом деле ведут себя, как предатели.

– Кого вы имеете в виду?

– Многих. Их сотни, если не тысячи. Они не воюют на фронте, и не сидят в штабах. Они протирают штаны в старых городских корпорациях. В своих имениях, на своих заводах, в компаниях, конторах. После войны мы обязательно проведём тщательную чистку. И посмотрим, кого оставить в рейхе, а кого изгнать, реквизировав, естественно, его капиталы.

Доктор Керстен тщательно втирал специальные масла в вялое тело Гиммлера.

– Но, господин рейхсфюрер, многие из них всё-таки исполняют свой воинский долг на фронте.

– Единицы. И я и не упрекаю тех, кто выдержал проверку на честь и доблесть. – Гиммлер повернулся в сторону врача, – Но мне также известно, что солдаты из этого класса очень неохотно идут в бой. Большая часть офицеров данного сословия настроена против национал – социализма. Предатели, готовые в любую минуту вставить нам нож в спину. Мы пока их терпим, потому, что, вынуждены. Но это недолго. После войны они потеряют право на жизнь.

Гиммлер приподнялся, накинул на себя рубашку.

– Господин рейхсфюрер, – обратился к нему доктор, – Мне нужно с вами поговорить.

– Опять по поводу ваших евреев?

– Да. – Керстен судорожно сглотнул слюну.

– Послушайте, Феликс, я не в состоянии понять, почему вы так заботитесь о них? Думаете, хоть один из этой братии отблагодарит вас?

– Нет, я так не думаю. Точнее, думаю не об этом. Понимаете, мне сообщили из Швейцарии, что в Цюрихе появилась группа людей, далеко не бедных людей, прошу заметить, готовых провести с вами, господин рейхсфюрер, выгодный обмен на заключённых из концлагерей. Их, то есть некоторых заключённых, нужно будет всего лишь переправить под Швейцарию. И всё. И никто не узнает о данной сделке. – Гиммлер принялся ногами нащупывать тапочки. – Я вас умоляю, выслушайте меня.

– Вот что, господин доктор, – Гиммлер прищурился, и Керстен понял, он выбрал не тот момент для беседы. – Вы и я принадлежим абсолютно к разным мирам. Вы восхищаетесь евреями, поднявшими, как опять же вы утверждаете, всемирную науку и торговлю. А мне противно их видеть, разгуливающих по Баварским горам в кожаных шортах. Я же не разгуливаю в кафтане и с пейсами? Всюду, где появляется еврей, он пытается стряпать свои мелкие, но очень выгодные делишки. Я не имею ничего против капитала, как такового, но имею очень многое против его еврейского варианта. Что интересует наших владельцев заводов? Их интересует сначала Германия, а уже после личный интерес. А что интересует еврея? Только личная нажива.