11

Вокруг котлована на сотни километров простиралась бурая пустыня, утыканная пересохшими пучками комочкообразных кустов. Весь этот далекий, чужой мир лежал под розовато-голубым навесом неба почти без движения, не проявляя никаких признаков жизни. И все же он жил. Жил напряженным ожиданием того, что должно было случиться. И тут в прозрачной безоблачной пустоте метнулась, взорвалась белая молния, словно хлопнула крыльями гигантская птица. Еще, еще разрывы. Лавина молний вонзилась в пустыню. И та в ответ стихии как будто блаженно зашевелилась. Начался сезон пробуждения.


Сколько раз, готовясь к командировке, видел изображение планеты в видеозаписи и мысленно рисовал ее по отчетам экспедиций. И даже вчера, когда я вглядывался в обзорные экраны форстанции, все же никак не мог взять в толк, почему эту планету нарекли столь неприятным именем. Причем, я выяснял специально, планету единодушно окрестили Мегерой в Академии астрономии сразу после просмотра записи первого автономного телеблока, опущенного на поверхность планеты. Но уже после выхода из форстанции я с лихвой получил всю недостающую гамму ощущений.

Первый маршрут мы проделали на кэбе — станционном вездеходе. Он представляет собой прямоугольную платформу с четырьмя креслами и корпусом из прозрачного репелона.

Отъехав метров двести, мы остановились.

— Ну как тут с разумом, профессор? — поинтересовался я. Саади озабоченно возился с большим черным ящиком, который, как я понял, и был тем самым полевым психоиндикатором. Судя по недовольному бормотанию Абу-Фейсала, прибор отказывался производить задуманную профессором революцию в контактологии.

— Не ладится? — участливо спросил я.

— Не могу взять в толк, Алеша. Если верить показателям детектора, то все вокруг буквально бурлит от высшей нервной деятельности.

Я посмотрел на шкалу, где примитивный индикатор действительно отплясывал взволнованный танец в интервале «интеллекта», и расхохотался.

— Как понимать ваш смех? — обиделся Саади.

— Поздравляю, профессор. Ваш гениальный прибор, несомненно, исправен. И отлично действует.

— Но я не могу поверить…

— Тогда вы отказываетесь поверить в нашу с вами разумность!

Абу-Фейсал начал было возражать, но остановился на полуслове и тоже рассмеялся, поняв свою ошибку. Он забыл вынести пси-микрофоны наружу, а репелоновая кабина оказалась отличным экраном. Ее защитные стенки не только изолировали «детектор разума» от всех внешних пси-волн, но и блокировали внутренние. Пришлось опустить стенки и вынести датчики на внешнюю сторону. Индикатор сразу успокоился, замерев где-то чуть выше нуля. Зато забеспокоились мы с Саади.

Нет, мы волновались не за свою безопасность. Нас защищала силовая автоматика костюмов и шлемофильтры, а стенки кэба, если понадобится, захлопнутся в доли секунды. И не воздух Мегеры действовал на нас каким-либо особым образом. Это был почти земной по составу воздух, вполне пригодный для дыхания, да еще контролируемый легочным монитором.

Зловещим, неприязненным сделался свет, заливавший пустыню: розовато-сиреневый, угрюмый. Словно в миражном мареве подрагивали над нами диск Красного солнца и три малых луны. Конечно, свет солнца не изменился, но за стеклом кабины он казался мертвенно бледным, ирреальным. Не рассеиваемый репелоном свет окутал нас, и я проникся вдруг ощущением, что мир планеты, по которой мы колесили на кэбе, вовсе не мертвенная пустошь. Этот мир, независимо от наших ощущений, живет своей жизнью, чуждой нам и непонятной, а мы, два земных существа, — незваные гости в этом мире…

— Вам ничего не показалось, Набиль? — спросил я, невольно приглушая голос.

— Ага, значит, и вы почувствовали! — обрадовался профессор. — Но не пугайтесь. Это действие психофона Мегеры. Признаков внеземного интеллекта пока нет. Биодеятельность планеты только на низших и средних уровнях.

За шесть часов путешествия по Мегере мы не встретили ни единого живого существа. Даже птицы какой-нибудь, вроде той, что мы вспугнули около бункера, не увидели. Не удержавшись, я демонстративно осведомился у профессора, где же его пресловутая фауна.

— Под нами, под нами, — Набиль указал пальцем вниз, — в почвенном слое. Малейшее изменение погоды — мегерианские споры и личинки начнут пробуждаться.

— А когда изменится погода? — пытал я.

— Вот-вот должна, судя по положению Красного солнца.

Я посмотрел в небо и ничего особенного не увидел, разве что солнце стало ярче, а одна из лун зашла частично за другую. Теперь положение небесных тел напоминало мне наклоненную восьмерку.

Неожиданно в стороне хрустнуло, будто кто-то сломал о колено сухую ветку. Машинально я толкнул ногой тормоз и одновременно врубил защиту. Репелон кэба сомкнулся над нами.

— Что это было, Набиль?

— Точно не уверен, но похоже на электрический разряд.

Снова повторился треск, и небо разверзлось над нами. Белый зигзаг молнии вонзился в пустыню. Началась гроза, какой я ни разу в жизни не видел. В абсолютно чистом, без единой тучки, небе вспыхивали огненные шары и ленты. Одна из молний ударила в дюну метрах в пяти от нас. Бурая потрескавшаяся глина мгновенно раскалилась добела, вспучилась пузырями и снова затвердела. Ураган бушевал несколько минут и, видно, разрядив без пользы весь свой арсенал, покрыв поверхность планеты волдырями ожогов, утих.

— Ну что, едем дальше? — предложил я, но профессор меня не услышал.

— Смотри! — Он указал на ближайший оплав.

Спекшийся грунт вокруг пузырчатого бугра покрылся сетью мелких трещинок. Оттуда выползали, как змеиные язычки, стебли с раздвоенными верхушками. Эти травинки и впрямь чем-то напоминали змей. Не спеша, но невообразимо быстро для растения вытягивались они из земли желтоватыми трубками, которые становились все выше, толще, мощнее…

На наших глазах тоненькие ростки превратились в похожий на репейник куст. Он продолжал расти. Стебли стали стволами, от них выстрелили золотистыми кудряшками боковые побеги. В считанные минуты побеги-кудряшки опустились вниз до грунта и принялись расползаться в разные стороны. Некоторые побеги попадали в трещины и, по всей видимости, выбрасывали корешки. Тут же начинали подниматься вверх новые ростки и раздаваться в толщину. Один длинный отросток дотянулся до нашего кэба, ткнулся в гусеницу.

— Что будем делать, профессор? — забеспокоился я. — В механизм кэба растениям, конечно, не проникнуть, но ходовую часть они могут опутать своими щупальцами.

Саади похлопал меня по плечу:

— Боитесь за технику, Алеша?

— Боюсь не боюсь, но лучше скажите вашим сорнякам, чтобы прорастали куда-нибудь в другую сторону.

— Увы! Они меня не услышат. А если и услышат, то вряд ли внемлют. «Детектор разума» утверждает, что интеллектом здешний создатель обошел энергичные растения.

— Тогда придется их побеспокоить без предварительных контактологических дебатов.

Я включил заднюю передачу, чуть провернул гусеницы. Словно вздрогнув от боли, оборванный побег взметнулся вверх. Над местом обрыва сразу же возник маленький дымный клуб. Такой же я видел на Земле, когда наступил в лесу на старый гриб-дымовик. Только это облачко было не из спор, не из сока или какого-нибудь сокового пара, а состояло из мельчайшей мошкары, устремившейся на свободу через полую сердцевину побега.

Между тем на основном стволе растения, в полуметре от земли, набухла колючая яйцевидная шишка. Сходство с яйцом еще более усилилось, когда шишка лопнула. Из нее самым натуральным образом вылупилось существо, напоминающее непомерно толстого короткого червя-трепанга. Существо младенческого возраста с похвальной решимостью двинулось за мошкарой. Не обращая внимания на раскачивание ветви, существо доползло до края и там остановилось, как бы раздумывая, что делать дальше.

— Что зовет его к братьям по древесному соку? — съязвил я. — Не та ли извечная тяга к контакту?

— Возможно, — согласился Саади. — Только контакт в данном случае продиктован мотивами гастрономическими.

И действительно, из тела «трепанга» стали выкидываться тонкие длинные язычки. К ним прилипала мошкара, и язычки возвращались в тело, а трепанг снова и снова забрасывал их в густое облачко насекомых.

Откуда-то метеоритом налетела ширококрылая птица, пронеслась над кустом и скрылась вдали. Вместе с ней исчез и трепанг.

— Прощай, пытливый друг наш! Приятного тебе контакта! — Я помахал рукой. Саади был занят своими мыслями и не поддержал шутки.

— Ну вот и дождались, — сообщил он. — Пустыня пробуждается. Смена времен года.

Только сейчас до меня дошло, что нам посчастливилось наблюдать самое важное на Мегере — эволюцию живого мира. Разряд молнии пробудил дремлющие в почве споры. Сочетание солнц и лун создало необходимые условия, и на поверхности Мегеры закипела жизнь, завертелась в фиесте благоприятного сезона.

— Что будем делать, Абу-Фейсал?

— Поедем домой. На сегодня хватит. Надо отдохнуть, обработать полученные материалы и подготовиться к завтрашнему выходу. Думается, мы увидим еще немало интересного.

Я согласился с контактологом: его задача — искать интеллект, моя обдумать все, что касается Тринадцатой гиперкосмической.

Обратно мы ехали напрямую и через тридцать минут были уже у бункера. Наш рукотворный курган не попал в зону грозы и потому встретил теми же безрадостными ржавыми кочками. Мы въехали в «предбанник», прошлюзовались. Каждый занялся своей работой, и до самого вечера мы не общались, пока гроза не подошла к бункеру.

Когда первые молнии обрушились на пересохший барабан почвы над форстанцией, мы уже сидели в обсерватории. Включив фиксирующую аппаратуру, я вооружился кинокамерой.

Перед нами повторилась точно та же картина, что и в пустыне. Сначала выросло дерево. Я отправил кибера сломать ветку. Из места облома выпорхнуло облако гнуса, созрел и вылупился прожорливый трепанг. Но дальше события стали разворачиваться по-иному. На трепанга напала уже не птица, а невесть откуда «прискакавшая» на непомерно длинных паучьих ножках черепаха. Хрумкнув, она проглотила половину трепанга. Какая это была половина, передняя или задняя, сказать было трудно, но такое усечение, как ни странно, пошло трепангу на пользу. Уцелевшая его половина, не мешкая, отрастила несколько подвижных конечностей. Существо проворно засеменило куда-то в пустыню…

— Эволюция… — словно прочитав мои мысли, сказал Саади.

Хотя выходило, что я спорю с самим собой, но, раздосадованный проницательностью партнера, все же решился возразить:

— Далеко ли она заведет, такая эволюция? Половинку червя сожрут или у ближайшего куста, или немного дальше…

— Пусть у следующего куста, — махнул рукой Саади. — Все равно рано или поздно найдется хищник, проявление разума которого поставит его над всей остальной органической природой…

— Бросьте, профессор, сколько раз оказывалось, что хищник, которому приписывали разум, не прислушивался даже к инстинктам самосохранения.

— Осторожней, Алеша, осторожней. У человеческого разума были свои этапы развития. Свои времена года, так сказать. Было в нашей истории варварство, средневековье, фашизм. Социальные антагонизмы, преступность, были попытки ядерного самоубийства. Мы перешагнули через все это — а значит, поднялись на новые ступени интеллекта…

Мне вспомнились материалы Тринадцатой гиперкосмической, видеозапись, которую я успел просмотреть на Пальмире. Из озера доставали тела Аниты и Бурцена. Доставали, вернее, их пустые костюмы, такие же новенькие и такие же надежные, как и наши. Только без шлемов.

— Если бы перешагнули, то не погибали бы люди, — сказал я неожиданно для себя.

И Саади угадал мои мысли. Не потому ли, что подумал о том же?

— Вы о гибели Феликса и Аниты? — с вызовом произнес он. — Но при чем здесь это? Несчастный случай…

— Не уверен…

Саади покраснел. Он всегда краснел, как только я заговаривал о давних событиях.

— Не понимаю, о чем вы говорите, Алексей Васильевич. Я давно догадываюсь, какие у вас бродят мысли. Вы предполагаете, что произошло убийство?

Я помолчал, и Набиль Саади покраснел еще больше.

— Абу-Фейсал, а вы верите, что двух достаточно опытных ученых не могли защитить ни поле, ни кэб, ни костюмы?

— Они вышли из кэба. У озера была довольно густая растительность. Феликс, чтобы не повредить деревья, оставил кэб и прошел дальше пешком.

— Хорошо. Допустим, Феликс и Анита стояли на берегу и наблюдали. Но как они оказались в озере? Каким образом? Что пробило силовую защиту?

— А вы обратили внимание, что поле отключается, когда снимаешь шлем!..

— Вот именно! А почему они были без шлемов? Никто в комиссии на этот вопрос толком не ответил, все только пожимали плечами: сняли — потому и погибли. А я спрашиваю: почему сняли?

Саади только пожал плечами.

— Воздух здесь по составу близок к земному, особенно в некоторые зеленые сезоны. Может, захотелось подышать немного без шлема? Или рискнули установить без шлема контакт с неизвестным индуктором?

— Даже если мы найдем на Мегере разум с телепатическими способностями, — возразил я, — то тогда получим ответ лишь на вопрос, почему люди могли оказаться в озере без шлемов. Но не на вопрос, почему они сняли шлемы. Или, вы полагаете, супергипноинтеллект пробил защиту? Эксперты практически исключают такое напряжение псиполя. С другой стороны, любой участник экспедиции при желании легко мог подстроить несчастный случай. Например, вызвать неисправность легочного монитора, и в определенный момент люди начали задыхаться в шлемах. Или потеряли контроль над собой…

— Дикость какая-то. Но… но, положим, технически это подстроить можно. Однако зачем? Вы, Алексей Васильевич, несомненно, большой знаток детективной литературы. Так вспомните: сыщики прошлого всегда начинали расследование с вопроса «кому выгодно?». Кому могло понадобиться убивать Аниту и Бурцена?

— Хотите мотив?

— Да, если угодно. Мотив!

Я так увлекся спором, что позабыл о своем намерении действовать с позиций адвоката и полностью вошел в роль обвинителя.

— Мотив Елены Бурцен — ревность. Мотив Альберто Тоцци — неразделенная любовь, ущемленное самолюбие и та же ревность. Мотив Масграйва — самый неубедительный, но все же допустимый — ненависть к подрывателям экспедиционной дисциплины. Только у вас нет видимого мотива, Абу-Фейсал.

— Нет уж, простите! — воинственно выкрикнул контактолог. — Мотив, в таком случае, имелся и у меня. Мы с Бурценом были, пользуясь вашей терминологией, заклятыми научными врагами!


Сезон пробуждения выплеснул на поверхность жизнь, дремавшую в недрах планеты. Суровый климат двадцати пяти времен года задержал развитие спор, личинок, семян. И вдруг жизнь эта, истосковавшаяся по свету, немедленно бросилась в спиральный, стремительный круговорот эволюции.

Загрузка...