Дважды не живут

АППЛЕТ 20. СЛЕДЫ ВЕДУТ В СЬЕРРА-ЛЕОНЕ

В лэптопе лежал очередной опус Сисадмина:

tancor!

Мне кажется… Что значит «кажется»! Я абсолютно уверен, что, несмотря на твою тяжелую карму, у тебя есть возможность повернуть свою жизнь к лучшему наполнить ее высшим смыслом и – о, не смейся саркастически, не смейся, мой друг! – счастьем! Да, именно счастьем, которое не подчиняется материальным законам. Чтобы хоть чуточку приблизить его к тебе, шлю еще. одно гениальное высказывание Лао-Цзы. Наслаждайся и мудрей!

Небо и Земля – долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными.

Поэтому совершенномудрый ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Не происходит ли это оттого, что он пренебрегает. личными интересами? Напротив, он действует согласно своим личным интересам.

Твой искренний почитатель sisadmin

P.S. Да, чуть не забыл. Ты, вероятно, недоумеваешь по поводу происходящего с тобой. Знай же, я недоумеваю не меньше тебя. А может быть, и значительно больше!

– Да, – сказал раздраженно Танцор, – раньше, в «Мегаполисе», от этого козла хоть какая-то польза была. Сейчас же лишь потоки словоблудия. Все, скот, втемную…

– Ну, почему же, – не согласилась Стрелка, вчитываясь в отрывок из памятника мировой философской мысли, – он язвительно комментирует наше барахтание в этой трясине. Совершенномудрый пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Пренебрегал?

– С какого хрена!

– Как же, – Стрелка зло посмотрела на своего милого дружка, – кому я орала, чтобы пушку достал? Нет, не достал. Значит, пренебрегал. И не только своей совершенномудрой жизнью, но и моей, которая по сравнению с твоей ни хрена не стоит.

– Да как же ты не можешь понять-то! Не готов я был. Не было у меня против этих мудаков настоящей злости.

– Как и жалости. Например, ко мне. Все нормально, становишься настоящим древним китайцем, мудрым и бесстрастным.

– Перестань! Ты же меня знаешь… Кстати, – Танцор решил сменить неприятную для себя пластинку, – давай-ка лучше подумаем, куда мы попали и что надо делать. Кто эти двое, с пушками?

– Сисадмин даже не знает, куда уж мне, дуре! – Стрелка все еще не могла отойти. – Не твои ли уж какие-нибудь дружки, которых ты держишь в тайне от меня?

– Еще раз говорю, остынь! Мне сдается, что это парни Сисадмина. Вполне вероятно, что он приставил их к нам для предохранения от всяческих случайностей.

– Ну, конечно! Раньше был упырем, а сейчас, блин, альтруистом заделался. Мол, я тебя. Танцор, так полюбил, что ты мне стал мил и дорог.

– Вот именно, дорог. Он же сказал, что на нас большие бабки поставили. Вот и бережет. Значит, эти таганские болванчики к игре не относятся. Они посторонний возмущающий фактор, который устранили.

– Ладно, Танцор, – Стрелка уже отошла от обиды и начала говорить своим обычным тоном, стервозно-любящим. – С логикой у тебя гораздо хуже, чем с эрекцией. Слушай сюда. Помнишь того чела, который нам осенью передал письмо в Измайловском лесочке? Помнишь?

– Ну.

– Сегодняшние двое ему в подметки не годятся. Обычные киллеры после военного училища, какого-нибудь совсем не элитного, а вполне занюханного. Toт же, сисадминовский чел, был просто какой-то вышколенный, просто, блин, глянцевый. По роже было видно, что минимум раритетный полковник, который не один переворот в Африке замастырил. Значит, сегодняшние совсем из другой конторы.

– Уж не из банка ли?

– Банковские тебя должны были замочить. И наверняка эти служат тому, кто хочет, чтобы ты раскрутил диcкету на всю катушку и завалил банк.

– Тогда выходит, что это из конкурирующего Банка, Так? Те, которые меня на Пушке сфотографировали.

– Очень может быть… Вообще-то, мы какой-то туфтой занимаемся. Уже давно надо было выяснить, кому несли эту дискету. И как следует прощупать. Вот этим самым и займется Следопыт. Наверняка ему в институте вдалбливали системный анализ, потому ему и карты в руки.

Сказано – сделано.

Следопыт, погуляв по Сети, покопавшись в бизнес-периодике, с точностью, как он выразился, до 99,?78 процентов установил, что сгорать от желания завалить Трейд-банк мог Петролеум-банк. Слишком уж много у них было точек конкурентного соприкосновения. А месяц назад схватились не на жизнь, а на всю наличку за размещение многотонных инвестиций в разработку нефтяного месторождения во Владимирской области.

Конечно, теоретически нефть там быть могла. Однако Следопыт теории не доверял. Практика же псд.стяи.ы-вала, что надо попробовать поискать связь между оружейными производителями города Коврова все той – же Владимирской области и какими-нибудь революционными повстанцами, контролирующими алмазные копи где-нибудь в Западной Африке.

Обшарив базы данных нескольких авиакомпаний и поковырявшись в приватной информации видовых отделов африканских посольств. Следопыт обнаружил проторенную воздушную тропинку между Ковровым и городом Пендембу, находящимся в цепких руках бойцов Объединенного революционного фронта Сьерра-Леоне.

Даже очень неразвитый человек, получив такие сведения, сразу бы понял, почему инвестиции в создание владимирской нефтяной отрасли давались под триста процентов годовых, которые ковровские шейхи гарантировали вернуть через шесть месяцев. В общем-то, конечно, не они, а некий маленький серенький жучок с двенадцатью паспортами и шестью гражданствами, следы пребывания которого в этом бренном мире делали его гораздо бренней, чем это было предусмотрено Создателем.

Следопыт же был невероятно развитым человеком. Он все мгновенно просек и отправил Танцору письмо следующего содержания:

tancor, blin!

Напяливай пиджак, привязывай на шею галстук, лей на морду одеколон и дуй в Петролеум! В Петролеуме иди прямиком к Аникееву, Артемию Борисовичу, и толкай ему дискету за сто штук. Никак не меньше! А можно и больше!

Наше дело правое, мы победим!

Best regards,

sledopyt

– Нет, Танцор, наш новый друг нас на хрен утопит, – мрачно изрекла Стрелка, прочтя письмо. – С такой ломовой жадностью и без всяких тормозов!

– Во-во! – решил малость попаясничать Танцор, который был бессилен изжить в себе актера. – Не только без тормозов, но и без всяких нравственных принципов. Такой не задумываясь порешит старушку, чтобы овладеть ее закладами. Глазом не моргнет. Его можно только за пивом посылать. Да и то по ночам, чтобы по дороге нищих в метро не бомбил. Жадность – это двигатель чего? Ну, с трех раз!

– Катафалка.

– Нет, глупая! Жадность – это двигатель ранней стадии земной эволюции. Когда крошечные атомы начали захватывать и порабощать как можно больше своих собратьев, образуя простейшие молекулы. Молекулы тоже начали пожирать себе подобных. Появились сложные белковые соединения. Потом возникли вши и блохи которые в конце концов доросли до слонов и китов Наш друг Следопыт хочет стать суперкитом. И ничего предосудительного я в этом не вижу.

И сразу же засуетился. Зачем-то полез в шкаф, перерыл все полки. Заметался по комнате, словно что-то искал.

Танцор нервничал.

Стрелка видела его всяким: наглым, ловким, удачливым. Иногда нерешительным и сомневающимся. Однажды даже видела, как он откровенно трусит. Но чтобы нервничал – такого пока не было.

Села, закурила и стала с интересом наблюдать эту необычную фазу Танцора.

Он уловил это любопытство и понял его причина

– Что, изумлена, мать? Да, блин, волнуюсь. Волнуюсь, следовательно, существую… Следовательно, существую не как программоид, а человек.

– А с чего ты взял, что программоид волноваться: не может? Волноваться не может киборг, потому что у него локальные мозги. Короче, чего это ты так завелся?

– Как же мне не завестись, когда дома бардак с твоего попустительства?! Был галстук, и нет галстука!

– Да ты перегрелся, мой друг, – сказала Стрелка с большим изумлением, положив руки ему на плечи и заглянув в глаза. – Может, в последнее время слишком много секса было? Никак в Петролеум намылился? Сели и обсудили кажущуюся дикой затею Танцора. В конце концов Стрелка согласилась с тем, что идти надо. Чтобы убедиться в том, что дискету несли именно в эту контору. Не продавать, а только выяснить. Потому что прошло уже две недели, а они были, словно кот с кошкой в мешке, которых кто-то куда-то тащил против их воли. То ли к реке. То ли на выставку рекордсменов породы. То ли наследникам ученого Павлова для пополнения лабораторного материала.

Решили, что риск невелик. Ведь не будут же Танцора, который придет на аудиенцию к главному петролеумному начальнику, мочить прямо в банке. А на улице Стрелка, которая уже научилась довольно лихо шмалять из Стечкина, и Следопыт будут чем-то типа группы прикрытия.

Пришли к выводу, что пора, как когда-то писали во фронтовой прозе, «вызывать огонь на себя». Поэтому решили еще и повесить в Сети страничку с предложением о продаже оптом и в розницу номеров пластиковых карт с ПИН-кодами. Это чтобы Трейд-банк зашевелился.

– А когда люди начинают сильно шевелиться, – сказал Танцор, – то у них вся кровь из мозга перетекает в мышцы. Тут-то их самое время брать за жабры.

Однако не все оказалось так просто. Танцор два часа долбил банк телефонными звонками, словно магнитофон повторяя один и тот же текст:

Добрый день! Соедините меня, пожалуйста, с Артемием Борисовичем Аникеевым… Я располагаю данными, которые представляют для него большой коммерческий интерес… Нет, к сожалению, моя информация имеет конфиденциальный характер, и я могу передать ее только ему лично… Нет, уверяю вас, это не шантаж… Ну, так запишите меня на прием… Нет, меня такие сроки не устраивают. И главное, они не устроят Аникеева. Он будет весьма недоволен, когда узнает об упущенных возможностях…

Танцора гнали от одного чиновника к другому, от другого к третьему, от третьего к четвертому… Каждый из них был при деле, каждый решал возложенные на него задачи, каждый искусно делал вид, что искренне заинтересован в процветании банка. И никто из них не брал на себя ответственность вызвать раздражение САМОГО, доложив ему о каком-то нелепом человеке, которому непонятно что надо.

Через два часа Танцор с болью в душе констатировал: банк, до такой степени порвавший все связи с реальным миром, сулящим как неприятные, так и весьма приятные неожиданности, обречен. Финансовая система страны, опирающаяся на такие банки, также обречена. Страну с такой герметичной финансовой системой может спасти от краха лишь стагнация и никто и ничто более.

Танцор с раздражением сказал последнему банковскому клерку, на котором у него начала болеть голова, о полной бессмысленности прорубания Петром окна в Европу, перехода Суворова через Альпы и христораднических выступлений российских магнатов на ежегодном экономическом форуме в Давосе. «Не в коня корм!» – зло крикнул он напоследок в трубку, которую тут же с омерзением засунул в холодильник.

Пришлось снова напрягать Следопыта. И он два долгих дня последовательно обшаривал своим мэйнфреймом всех операторов сотовой связи, которые оплели своими частотами всю Москву и большую часть Подмосковья. В конце концов в компании «Триплекс» нашелся абонент Аникеев, Артемий Борисович, пользующийся сервисом под названием «Голдовый Триплекс».

Для конспирации пришлось покупать телефонную карту и звонить из автомата.

Аникеев, в отличие от своих дармоедов-подчиненных, оказался человеком вполне коммуникабельным и адекватным. Разговаривая с незнакомцем, он не лез вон из кожи, чтобы внушить собеседнику мысль о том, что если для обычного человека время это деньги, го для него – десятки лимонов.

Танцор полностью не раскрывался, при помощи всяческих намеков и экивоков давая понять, что у него есть очень важная информация, которая могла бы содействовать победе Петролеума над Трейд-банком в корректной конкурентной борьбе. И что он, Лабунец, Игорь Юрьевич, мог бы встретиться с председателем правления лично, с глазу на глаз, в любое удобное для него время, и обсудить сложившуюся ситуацию.

И после этого Аникеев также не стал выкобениваться, не стал объяснять хамскими словами, что его календарь расписан на полтора месяца вперед.

Поэтому заготовкой, которая была сформулирована как «у меня есть также и информация о том, что у определенной группы людей есть намерение не позволить претворить в жизнь этот долгосрочный план при помощи некорректных методов». Танцору пользоваться не пришлось.

Создавалось ощущение, что Аникеев был прекрасно осведомлен, с кем говорит и что именно ему хотят предложить.

Встреча была назначена на завтра, на четырнадцать ровно.

«При входе назовете свою фамилию, и вас проводят. Удостоверение личности не обязательно. До встречи», – сказал в финале неожиданно приятного разговора Председатель Аникеев, человек не менее могущественный, чем Председатель Илларионов. А может быть, и более.

«Да, подлинная сила проста и не требует доказательств своего величия в повседневной реальности», подумал Танцор.

Еще он подумал, что совершенно напрасно приготовил липовое удостоверение на имя некоего Лабунца, с которым никогда знаком не был. Лишь в начале девяностых слышал его бредовые ночные эфиры на «Эхе Москвы», где тот в условно трезвом виде нес всякую ахинею про современное искусство и ставил сидюки модных на то время групп.

Эти две неравноценные мысли прервало чириканье настольного Пентиума, оповещавшего о том, что пришло письмо. Естественно, от Сисадмина, поскольку, в соответствии с непоколебимой уверенностью Стрелки, он был волнолоидом. И мог распространяться исключительно по проводам и кабелям.

tancor!

Надеюсь, ты не считаешь, что в древнем Китае никого, кроме Лао-Цзы, не существовало? Были и иные достойнейшие люди, оставившие по себе память своими величайшими мыслями, отраженными в произведениях. Рекомендую тебе познакомиться с притчей, сочиненной великим Чжуан-Цзы, мудрецам из мудрецов. Думаю, он сможет оказать тебе большую услугу. Думаю и то, что он созвучен твоему нынешнему состоянию. Промежуточному.

Цзи Син-Цзы взялся обучить для царя бойцового петуха. Через десять дней царь спросил:

– Ну как, готов петух?

– Нет еще, – ответил Цзи Син-Цзы, – чванлив, кичится попусту.

Через десять дней царь спросил его о том же.

– Пока еще нет, – ответил Цзи Син-Цзы, – откликается на каждый звук, кидается на каждую тень. Через десять дней царь вновь спросил его о том же.

– Все еще нет, – ответил Цзи Син-Цзы, – смотрит злобно, так весь и пышет яростью.

Через десять дней царь снова повторил свой вопрос.

– Вот теперь почти готов, – ответил Цзи Син-Цзы. – Услышит другого петуха – даже не шелохнется. Посмотришь на него – как деревянный. Достоинства его достигли полноты. Ни один петух не решится откликнуться на его вызов – повернется и сбежит.

Всего наилучшего, мой юный друг! Помни о заветах Чжуан-Цзы и не забывай яро меня, сентиментального старика. sisadmin

– Ну, и что ты думаешь по этому поводу? – спросил Танцор.

– А что тут можно думать? Хорошо, что он тебе прислал не то место, где Чжуан-Чжоу приснилось, что он бабочка. А проснувшись, решил, что он – бабочка, которой снится, что она – Чжуан-Чжоу. То есть не за последнего дремучего кретина тебя считает.

– Да я не о том, – возразил взволнованно Танцор. – Я ведь только что примерно то же самое думал: подлинная сила не требует доказательства. Что это?

– Ну, значит, – Стрелка начала взахлеб фантазировать, – он действительно волнолоид. И живет у тебя в мозгах. А может быть, у тебя какая-то изощренная шиза – «то, что было не со мной, помню», то есть изнасилование коллективным бессознательным. А также – автокоррекция памяти с целью достижения душевного комфорта. Замочил десять девушек, расчленил, зажарил, сожрал и напрочь забыл. До такой степени забыл, что ни один полиграф не покажет… Да мало ли… Он ведь нас пытается психами сделать. Помнишь, как в прошлом году долбал двадцать пятым кадром? Помнишь?

– Но все-таки…

– Все-таки я пошла покупать тебе галстук. А тебя оставляю за старшего. Смотри, дверь никому не открывай, отвечай, что взрослых дома нету. И телефон не бери. А то бед потом не оберешься.

На следующий день, максимально изменив внешность – для чего, в общем-то, достаточно было надеть костюм с галстуком и спрыснуться одеколоном – Танцор подвалил к Петролеум-банку. Который, в отличие от Трейд-банка, не возвышался над Замоскворечьем перстом, указующим в небеса, а расползался по Марьиной Роще на два квартала, словно злокачественная опухоль.

Действительно, стоявший на часах черноформенник, услышав фамилию Лабунец, с готовностью поднял трубку и вызвал провожатую.

Провожатая оказалась еще любезнее, – что Танцор, будь он кавказских горячих кровей, мог бы принять за предложение заняться сексом прямо в лифте.

Артемий Борисович Аникеев был приветливым, даже, можно сказать, задушевным пожилым человеком лет сорока пяти. Чуть выше среднего роста, с внимательными серыми глазами, с небольшими, чуть заостренными кверху розовыми ушами, в меру мясистыми, с изумительными передними фарфоровыми зубами.

Он поднялся навстречу гостю и радушно протянул руку, безымянный палец которой украшал некрупный, но, несомненно, очень дорогой перстень с сочным зеленым камнем, в котором Танцор безошибочно угадал чистейшей воды изумруд.

Тут же еле уловимая, словно шум небольшой лесной речушки, девушка-референт принесла две чашечки кофе. Чтобы мелодичное позвякивание позолоченных ложечек о веселый фарфор сняло напряжение первых минут общения.

Все это действовало до такой степени расслабляюще, что Танцору пришла в голову чисто поэтическая аллегория: «Звонить в фарфор зубов столовой ложкой…»

Танцор стряхнул наваждение и начал излагать суп» предложения:

– Волею судеб мне попала в руки дискета с номерами и ПИН-кодами пластиковых карт всех вкладчиков Трейд-банка. Зная из журнальных публикаций о тех непростых взаимоотношениях, которые существуют между вашими двумя банками, я думаю, что эта информация могла бы оказаться для вас полезной. Не поймите меня превратно, речь не идет о какой-то вульгарной продаже. Не скрою, что в определенной мере мной движет симпатия, которую я испытываю к Петролеум-банку. И мы могли бы…

– Как я понимаю, – прервал Танцора Аникеев, – вы бы не отказались от пятнадцатипроцентного пакета акций? – Сказав это, он еще более радушно улыбнулся, давая понять, что это шутка.

Затем начал говорить уже серьезно, но по-прежнему не снимая с лица улыбки.

«Весельчак, – понял Танцор, – так, видимо, все его и зовут».

Аникеев говорил, и говорил, и говорил. А у Танцора все больше, и больше, и больше вытягивалось лицо, не умевшее справиться с гримасой удивления, не способное загнать ее в какую-либо иную мышечную область тела.

Нет, Петролеум-банк данная информация не интересует. Поскольку такая нечистая игра не в правилах Петролеум-банка, имеющего прекрасную репутацию, которая дороже всего золотовалютного запаса страны. Нет, и еще раз нет. Петролеум-банк не станет обрушивать своих конкурентов, запуская в оборот дубликаты кредитных карт соперников. Есть более действенные методы разрешения деловых конфликтов. И при этом – не только юридически, но и нравственно более корректные.

Так что к этой дискете Петролеум-банк никакого отношения не имеет. И Аникеев склонен подозревать, что эту грязную игру затеял сам же Трейд-банк. А конкретно – председатель его правления Илларионов, который всегда вызывал у Аникеева чувство брезгливости. Потому что он – из скоробогатеев, нуворишей или, как их еще зовут, «новых русских».

Чего никак нельзя сказать о Петролеум-банке, который ведет свое летоисчисление с одна тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Правда, в его деятельности был вынужденный перерыв, который объясняется известными причинами. Однако преемственность удалось сохранить, благодаря чему Петролеум-банк по праву считается старейшим и надежнейшим банком России.

Так что это все козни Илларионова, который затеял провернуть какое-то омерзительное дельце, а потом скрыться где-нибудь в Латинской Америке, где такого рода проходимцам самое место.

И тут Танцор отчетливо понял: вот он, вот он бойцовый петух из басни Чжуан-Цзы. Петух, достигший сверхсовершенства. Скольких же надо задавить, уничтожить, скомкать и выкинуть в урну, чтобы пред тобой трепетали – трепетали даже не перед деревянным, безразличным к своим врагам, а перед улыбчивым и добродушным?

Танцор спросил о том, чего же столь иезуитским образом может добиваться Илларионов. Аникеев не знал и знать не хотел, потому что у него совсем иной механизм мышления.

– Более того, – сказал он с выражением лучезарной искренности, – открою вам всю правду. В моих интересах не допустить тиражирование имеющейся у вас дискеты. Потому что если скандал с Трейд-банком разразится, то тень может пасть и на нас как на конкурентов, которые все это и спровоцировали. Так что вот вам мой стариковский совет: выкиньте из головы эту затею. Проживите жизнь честно, чтобы в старости можно было смело смотреть в глаза своим многочисленным потомкам.

– Кстати, – добавил он, как бы спохватившись. как бы вспомнив самое главное, – очень приятно было с вами познакомиться, господин Танцор!

– Простите, не понял, – зачем-то изобразив недоумение на лице, вполне профессионально изумился Танцор. Хоть от такой неожиданности было впору и онеметь.

– Ну как же, – всплеснул руками Аникеев, – ведь я же ваш искренний поклонник еще по «Мегаполису». Вы же просто супер! Всегда мечтал взять у вас автограф… Вот, пожалуйста, – протягивая «Паркер», – будьте так любезны, вот здесь, пожалуйста…

Танцор ошалело нацарапал на какой-то добротной бумажке что-то про жизнь и счастье. А потом спросил в лоб:

– Так это, значит, ваши парни спасли нас в подвале на Таганке?

Теперь уже изумился Аникеев.

Танцор, поняв, что глупо не сыграть в открытую, подробно все рассказал. И о затее с тридцатью картами, и о нагрянувших таганских бандитах, и о двух хладнокровных стрелках.

– Нет, – задумчиво сказал Аникеев, не прекращая, тем не менее, улыбаться, – это не мои. Кто-то еще. Может быть, от Илларионова?.. Хотя, вряд ли. Он, затеяв подлянку своим хозяевам, не стал бы так откровенно светиться. Это что-то не вполне понятное. Думайте, Танцор, это очень важно. Очень важно для всех. Вы даже и представить…

– Для кого? – Танцор попробовал подловить Аникеева неожиданным наивным вопросом. – Для кого – для всех?

Но банкир не был бы банкиром, если бы не мет контролировать каждую свою реакцию в любой, даже бесконечно малый, отрезок времени.

Этого он сказать не мог. Не имел права. Однако мог помочь сохранить душу и совесть «вашему алчному другу Следопыту». Уж если он так нуждается, то «я открою ему в нашем банке счет, тысяч на пятьдесят, – думаю, ему этого хватит». Чтобы Следопыт выкинул из головы эти опасные и безнравственные игры с чужими картами, «разумеется, пластиковыми». Ну, а как давнишний и искренний поклонник творчества (так и сказал, «творчества») Танцора Аникеев открыл счет и на его имя. И с тем же самым наполнением, в пятьдесят тысяч долларов.

Затем заговорщицки поманил пальчиком на свою сторону стола. Понажимал кнопки и, чрезвычайно довольный собой, ткнул пальцем в монитор. Там была Стрелка, стоящая рядом с «Жигулем» и нервно смолящая сигарету.

– Прекрасная у вас девушка, – сказал Аникеев, улыбаясь пуще прежнего. – Замечательная. Вот только ботинки носит совершенно чудовищные. Хотя понимаю, мода требует жертв. Так-так-так, – он еще понажимал кнопки, и изображение увеличилось, – а что это у нее в кармане? Вишь, как оттопырился-то. Это вы напрасно затеяли. Напрасно. К друзьям приехали. Ни в Трейд какой-нибудь. В общем, если будут какие-то проблемы, трудности, то сразу же звоните. Или прямо без звонка. Очень было приятно. Очень.

И Аникеев протянул Танцору руку для прощания. Танцор с изумлением обнаружил, что в перстне у него был уже рубин, а не изумруд.

Следующая выходка, именно шаловливая выходка, еще больше обескуражила Танцора. Аникеев вынул из кофейной чашки ложечку и мелодично постучал ей по фарфоровым зубам. И сказал явившейся девушке-референту:

– Илона, проводи, пожалуйста.

Танцор задумчиво вышел, припоминая, не пересекались ли когда-нибудь их пути в далеком актерском прошлом. Где-нибудь на гастролях, на каком-нибудь европейском фестивале, в Доме актера… Нет, память, насупившись, молчала.

И вдруг в лифте до него дошло. Дошло и пронзило новым знанием о жизни, о которой он, оказывается, практически ничего не знал. Эта постоянная улыбка – доверительная, располагающая, обволакивающая собеседника душевным комфортом – всего лишь результат пластической операции. И ничего более.

И от нахлынувших чувств Танцор еле сдержался, чтобы не трахнуть в лифте девушку Илону, которой тот же самый хирург придал несколько иное выражение лица.