Дважды украденная смерть

Дважды украденная смерть

В погожий июньский день, собственно, только еще начавшийся, на автомобильном вокзале областного центра царило обычное оживление. Чувствовалась даже некоторая праздничность, которая отчасти исходила от близкого соседства божьего храма — действующей церкви, в которой шла служба. Что ни говори, а и на самых убежденных атеистов и оголтелых безбожников ритуал богослужения действует облагораживающе. Даже при том условии, что сама служба шла за стенами собора, а приметы этого события выражались для поглощенных своими заботами пассажиров коловращением древних бабок у церковных врат. Впрочем, для «наперсточников», пристроившихся на равновеликом расстоянии от молебного дома и помещения автовокзала, ровным счетом не имело значения кого обдирать — верующих или неверующих. Шла игра.

Сержант милиции Краснов прекрасно об этом знал, но при обходе территории вокзала и посадочных площадок, расположенных под навесами, к наперсточникам не совался: бесполезно, — караульные дадут знать о его появлении лишь только он шаг сделает в сторону полигона околпачивания. «Ну и шут с ними, — раз и навсегда решил Краснов, имея в виду простаков, верящих, что в наперстки можно что-то выиграть. — Не жалко денег, значит тоже легко достались».

Большие сборища людей принято почему-то сравнивать с биологическими состояниями коллективно существующих животных и насекомых. Хотя общая примета только количественная — много муравьев, много пчел, котиков на лежбище, птиц на птичьем базаре. Не ведают ни муравьи, ни пчелы, ни птицы грусти расставания, радостного волнения близкой встречи, обычных нервных издержек, сопутствующих любому путешествию, добровольному или по необходимости. Краснову эти мысли в голову не приходили — маршрут привычный, мысли тоже, если никаких инцидентов. Тесноват вокзал для миллионного города. Хоть тут и нет транзитных пассажиров, сутками ожидающих, как на железной дороге, все равно кто-то ждет...

Все как всегда об эту пору. Шум многоголосого говора, плач ребенка, кому-то весело — жизнерадостный смех тоже отнюдь не исключительное явление. Кто-то посчитал, что пора завтракать.

В положенное время подъезжают автобусы. Женский голос из динамиков, без труда перекрывающий все вокзальные шумы, несет нужные пассажирам сведения — номера маршрутов, время отправления, место стоянки. Особенно чутко прислушиваются к этому голосу стоящие в безразмерных по летнему времени очередях у билетных касс. Получившие желанную бумажку либо устремляются на посадку, либо, если посадка еще не скоро, — дремать, читать вчерашние газеты, поскольку свежих еще не привезли, искать, где бы чего попить после переживаний из-за билета и вообще по причине жары.

Краснов направился в комнату милиции.

Дежурный Фатеев, не отрываясь от писанины (надо закончить рапорт перед сдачей смены), поинтересовался:

— Ну что, порядок?

— Порядок, — подтвердил Краснов тоном, не допускающим сомнений по поводу того, что возможно другое: разве может быть иначе, когда он, Краснов, несет службу?

Непоколебимая эта уверенность была поколеблена минутой позже, когда в дежурку втиснулся робко и в то же время решительно посетитель. На лице его читались одновременно растерянность и удивление.

— Бим! Бим! Би-и-мм!

Женщина звала собаку кокетливо, явно рассчитывая на слушателей, нимало не смущаясь тем, что громкие ее призывы в начинающийся теплый июньский день, когда распахнуты окна и балконы, радуют далеко не всех. Особенно Бельтикова, сидевшего на скамейке у подъезда дома. Он тихо выругался вполголоса, через силу подумал: «Бим? Что за Бим? Почему не Бум? Или еще лучше — БАМ. Черт бы тебя побрал вместе с твоим Бимом!» И передразнил со злостью: «Би-и-мм!»

Женщину он даже не видел, слышал только ее голос и лишь по нему мог судить, что она скорее всего молода и, наверно, привлекательна, коль так широковещательно себя подает. Раздражала его, конечно, не эта дворовая идиллия, когда на весь мир демонстрируется любовь к четвероногому другу. Раздражало то обстоятельство, что приходилось в этот ранний час торчать в собственном дворе и ждать личность, с которой вовсе не хотелось общаться в такую расчудесную погоду. Да если бы этой встречей все и ограничилось! За спиной этой личности стояло еще две, и даже три, столь же мало привлекательных, во всяком случае, сегодня, поскольку вчера он их всех любил и называл лучшими друзьями. А самое грустное, что в обществе этих личностей предстояло провести все лето вдали от привычных комфортных городских условий. Сейчас-то, на трезвую голову, он понимал, что никто в этой компании особо могучим интеллектом не отличается, попросту примитивен и джентльменскими привычками не обладает. Но и довершало все скверное состояние: голова болела, мутило и тошнило, горечь во рту не проходила, сколько ни плюй...

Тот, кого звали Аликом, появился в назначенное время. Не то улыбочка, не то ухмылочка была как бы приклеена к его физиономии. Взгляд, как и вчера, настороженный и изучающий, одутловатость щек еще заметней. «Ироническое восприятие всего окружающего», — такой вывод сделал Бельтиков, разглядывая при первом знакомстве будущего «бугра».

Что быть Алику бугром, то есть бригадиром создаваемой шабашной бригады, согласились все. Судя по его словам, он знал все, что требуется знать шабашнику: плотницкое и столярное дело, электричество, электросварку, мог вести кладку и даже, что, понятно, для наемного работника-строителя вовсе и не обязательно, мог починить телевизор...

Познакомил Бельтикова с Аликом Фадеич. Также как и с Витькой — плотным широким круглолицым мужиком с разного цвета глазами. Пятый член компании прибился через знакомых самого Бельтикова. Именовал он себя инженером-электриком, на шабашке намеревался подзаработать в отпускное время, звали его Тенгиз — именем, мало что говорящем о принадлежности к какой-то определенной национальности. (Оказался он, как впоследствии выяснилось, татарином). Просясь в бригаду, тоже перечислял свои многочисленные таланты и способности, уверял, что будет очень полезен.

Сам Бельтиков признавал, что делать почти ничего не умеет. В университетском дипломе его значилась профессия «филолог»; из своих сорока двух лет пятнадцать он проработал в газете, с весны оказался не у дел из-за конфликта на почве всеобщей борьбы с пьянством. Он не то чтобы был не согласен с общеизвестным постановлением, но держался принципа: больше не буду, и меньше не буду...

А с Фадеичем его никто не знакомил. В тот печально памятный день, когда выяснилось, что в родном редакционном коллективе ему больше не работать, Бельтиков, уже принявший хорошо по этому случаю с сочувствовавшими ему друзьями, возвращался домой с полной сеткой пива, которое посчастливилось купить, поскольку был в числе тех, кто первым увидел вставшую под разгрузку машину. Тяжело отдуваясь, он поставил или положил сетку с пивом на скамейку, где сидел, развалившись, какой-то мужик. В своем подъезде он таких не видел — явно пришлый. Да Бельтикова поначалу этот тип и не интересовал вовсе. И не из-за пьяного желания «побазарить» с незнакомым человеком, а вот что-то в лице, вернее, вначале в прическе, его привлекло. «Чем-то он похож на композитора Антона Рубинштейна, — с пьяной безапелляционностью решил Бельтиков. — Пышная шевелюра, квадратный лоб, короткий нос...» А коли так, то возникла необходимость познакомиться.

— Хотите пива? — по-простецки, как ему показалось, спросил Бельтиков.

«Рубинштейн» глянул чуть ли не с испугом.

— Что вы, что вы! Спасибо! Я вот тут жду...

— Чепуха! Никого не надо ждать. Надо пить пиво.

И он протянул бутылку, которая была принята бережно и осторожно, словно хрустальная ваза. Себе Бельтиков тоже вытянул из сетки бутылку, скребнул пробкой спинку скамейки, отчего пробка отлетела, со звуком шмякнувшись об асфальт. «Рубинштейн» повторил маневр, и вот уже они потягивали пиво, выясняя друг у друга (приоритет, понятно, держал Бельтиков) анкетные данные. Выяснилось, что «Рубинштейна» звать не Антон, а Иван, что фамилия у него Зайцев, а отчество Фадеич, что он тоже в данный момент ни на какой службе не состоит, поскольку в Горзеленхозе, где он до недавнего времени подвизался, работают в основном женщины, а они никак не хотят понимать, что запах, который после вчерашнего дня, не может быть поставлен человеку в вину, поскольку после работы никто человеку выпить запретить не может. Пришлось уйти.

— На шабашку надо ехать, на заработки, — убежденно заявил Бельтиков.

— А что, — встрепенулся Рубинштейн-Зайцев. — Я по плотницкому делу могу. Ну и там, если механизмом каким, тоже сумею...

— Знаешь что, пошли-ка ко мне домой. Там все досконально обсудим, что к чему.

«Достонально», а именно так произносил это слово Фадеич, как впоследствии имел неоднократную возможность убедиться Бельтиков, обсудить вопрос Рубинштейн-Зайцев не возражал в принципе, но его беспокоило, как отнесется к его визиту супруга нового знакомого.

— Нету супруги. В загранкомандировке. Один я.

Насчет загранкомандировки сказано было сильновато и не по делу, но кого в данной ситуации могут интересовать такие детали?

В домашних условиях Фадеич повел себя более раскованно. Биографические его данные пополнились довольно любопытными фактами. Оказалось, что он фронтовик, на войне был в строительных войсках, непосредственного участия в боевых действиях не принимал, да и пришелся на его долю неполный год, когда эти самые боевые действия происходили. Жены нету, точнее была, да, как говорится, сплыла. На скамейке должно было состояться свидание, но баба — куда она денется, а пивом не каждый день угощают, да и с хорошим человеком тоже не всякий раз поговорить приходится.

За приятной беседой на темы как конкретные, так и отвлеченные и родилась идея создания шабашного десанта. Фадеич брал на себя миссию подбора соответствующих кадров. («У меня есть на примете мужички подходящие. Все могут. Один так вообще всегда в буграх ходит»).

...И вот этот-то самый, который «всегда в буграх» приближался сейчас к страдающему Бельтикову. В одной руке он нес небольшой чемоданчик, довольно потрепанный, видавший виды, и полотняную сумку, в которой угадывалось нечто, внушающее надежду.

При виде Бельтикова улыбка у Алика несколько деформировалась, и стала понятна причина такой криворотости: верхних передних зубов не было. Причину этой щербатости Бельтиков узнал несколько позже, а пока что, вяло пожав протянутую руку, покосился на сумку.

— Привет труженикам пера! Точность — вежливость королей. Головка бобо? Сейчас полечимся.

И Алик торжественно извлек из сумки банку с пивом.

— Ну благодетель! Вот это, я понимаю, благотворительность! — заговорил Бельтиков языком Карлсона, который живет на крыше. — Вот уважил, так уважил!

И оба стали по очереди припадать губами к банке, нимало не смущаясь тем, что кто-то их может увидеть.

— Сейчас подлечимся и двинем на вокзал. Наши архаровцы уже ждут наверно. Договорились ехать, значит, будем ехать, — рассуждал Алик вслух.

И Бельтикову уже не казалось решение, принятое вчера на совещании-попойке членами бригады, мягко говоря, несостоятельным. Все будет о’кей. Вчера, во всяком случае, так казалось. Временное утреннее сомнение можно отнести за счет состояния. Поправилось состояние, поправилось настроение. Так что, вперед, с песней!

Фатеев, вынужденный оторваться от важного дела — писания бумаги (а в ней и надо-то было всего несколько фраз) — недовольно уставился на посетителя.

— В чем дело, гражданин?

Гражданин, прилично одетый мужчина лет под сорок, развел руками, изображая недоумение.

— Обокрали.

— Как то есть, обокрали?

— Обыкновенно. Увели саквояж.

Краснов смотрел на мужчину, словно на привидение, хотя спортивного вида безрукавка с карманчиками и светло-серые хорошо отутюженные брюки говорили за то, что это нормальный, вполне современный человек, к потустороннему миру отношения не имеющий. Как же так, ведь Краснов только что докладывал, что все в полном порядке! Ни шума, ни гама, ни криков «Держи вора!» Наливаясь краской, Краснов спросил посетителя:

— А вы куда смотрели?

Тот смущенно пожал плечами.

— Видите ли, мы с сынишкой поехали в Карабаш к моей сестре на день рождения племянника. Билеты купили, до автобуса еще двадцать минут, я пошел посмотреть не привезли ли свежие газеты. Сыну сказал, чтобы посматривал, вернулся буквально через пять минут, спрашиваю сына где саквояж, а он только глазами хлопает.

— Ясно... Ясненько. А что было в саквояже?

— Ну что, свои вещички кое-какие, пару дней все же собирались задержаться, у меня отгулы по работе... И подарки, понятно. Фотоаппарат мальчишке я вез, мой парень авторучку трехцветную приготовил... Электробритву я с собой всегда вожу свою, чужими не бреюсь. Так, по мелочи еще, платки, носки. Личного пользования так сказать, вещи...

— В общей сложности на какую сумму наберется? Можете прикинуть?

Гражданин подсчитывал в уме минуты три. Оба милиционера молчали. Посетитель наконец решился.

— Думаю, рублей на сорок.

Фатеев удовлетворенно крякнул.

— Ну, вот видите, гражданин хороший, мы ваше заявление-то и принимать не можем. Даже до полусотни не дотягивает ваша пропажа. А искать где? Вор, может, уже со скоростью восемьдесят километров в час в совершенно противоположную сторону мчится.

— Так что же, выходит, воруй себе на здоровье и никому до этого и дела нет?

— Дело-то, положим, есть. Но сами посудите, сколько будет стоить этот поиск? Намного дороже, чем ваше барахлишко. А нет бы вам самим поаккуратнее быть. Оставляете вещи, уходите, а милиция виновата. Перепишите ваши вещички, список оставьте. Где что обнаружится — дадим знать.

Гражданин вздохнул. Невесело усмехнулся:

— Один шанс из миллиона. Так сказать, спасение утопающих — дело рук самих утопающих...

— Осторожней надо быть в другой раз.

Высокий молодой парень в зеленой штормовке, показавшийся в дверях, спросил разрешения, прежде чем войти, и, получив положительный кивок головы старшего по званию, втиснулся в помещение.

— Рюкзак...

— Что «рюкзак»? Стащили?

Эти слова Фатеева парень воспринял как подсказку. Словно студент на экзамене.

— Да-да, — заторопился он. — Именно стащили. Увидел знакомую, поговорил с ней пять минут, вернулся — рюкзака нет.

— Куда ехали? И что в рюкзаке?

— На озере у нас база. Институтская. Ехал туда, разное вез, свое и для ребят. Много чего, полный рюкзак был набит...

— А все же поконкретней?

— Кинокамера была, любительская. Шестнадцать миллиметров. Рыболовные снасти. Будильник. Велосипедные камеры...

— Камеры... — повторил в раздумье Фатеев. Велосипедные, куда еще ни шло, а вот кинокамера...

Он побарабанил пальцами по столу. Проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Гастролеры, выходит, какие-то наш вокзал своим вниманием удостоили...

Витька в сильно потертой кожаной тужурке, которая, надо думать, была старше хозяина, с обширной хозяйственной сумкой на молнии уже поджидал их в условленном месте. По его широкому лицу невозможно было определить, какое у него настроение и состояние: бесстрастное выражение никаких оснований для предположений и догадок не оставляло.

— Фадеича нет? — коротко поинтересовался Алик. — Билеты не брал?

Витька неопределенно пожал плечами, что было ответом на оба вопроса: нет.

По тону вопросов можно было заключить, что Алик уже принял на себя обязанности «бугра». И Бельтиков как должное принял его распоряжение:

— Ты, Артур, — а именно так нарекли родители Бельтикова, в честь, надо думать, Овода, — давай за билетами, а мы будем караулить Фадеича. Старый козел с похмелюги может заблудиться.

Бельтиков не стал выяснять, что может означать «заблудиться». Он только спросил, сколько брать билетов. Алик на секунду задумался, потом вынес решение:

— Бери четыре. Фадеич все равно должен подойти. Тенгиз обещал позже подъехать. Дела какие-то ему тут завершить надо.

В том направлении, куда бригада собралась, автобусов шло много, долго стоять в очереди не пришлось и, когда Бельтиков вернулся к своим компаньонам, Фадеич уже дополнял группу, украсив ее своим присутствием. Ибо невооруженным глазом можно было установить, что он не просто «освежился» где-то, но и готов к любым подвигам. Соответствующее объяснение с бугром, видимо, уже произошло, поскольку Фадеич всем своим видом выражал готовность идти в огонь и воду. К Бельтикову он бросился как к родному брату, которого не видел много лет и начал чуть ли не обниматься. Бельтиков почувствовал густой запах одеколона, но не такой, какой бывает после парикмахерской.

Конечным маршрутом путешествия было отделение одного из совхозов, питающих город молоком и овощами. Ехать было не так уж и далеко — километров, может быть, шестьдесят. Друзья-журналисты договорились насчет работы, адрес был вполне конкретный, к конкретному человеку, который был согласен принять на лето бригаду наемных рабочих — дел-то всегда хватает, а рабочие руки — где они?

Бельтиков не видел, с какими вещами прибыл Фадеич, и, когда началась посадка на автобус, постарался побыстрее проскользнуть в салон, неся на плече свою походную сумку. Витька последовал за ним и они устроились на задней площадке, не особенно жаждая общаться с остальными членами бригады, поскольку вид Фадеича, его громкий голос уже привлекал недоуменные взгляды окружающих. Алик же считал своим долгом проследить за членом бригады, чтобы с самого начала не иметь потерь в личном составе.

Билетов на посадке не проверяли, и Алик, убедившись, что Фадеич понял, в какой автобус ему надлежит влезть, поднялся к остальным. Бельтиков ждал, когда же этот старый дурень присоединится к ним. Но тот, судя по всему, не торопился. Он размахивал руками, бодро покрикивал и даже, похоже, кому-то помогал с посадкой. Вот он закинул в автобус какой-то рюкзак, потом в руках его мелькнула сумка с эмблемой Аэрофлота... Бельтиков отвернулся, чтобы, не дай бог, его не заподозрили в знакомстве с этим пьяным кретином. «Джентльмена из себя вздумал корчить, алкаш дубоголовый, пень старый, прохиндей чертов». Он облегченно вздохнул, когда автобус наконец тронулся. Однако обрадовался он преждевременно: все еще было впереди. Фадеич никак не хотел сидеть на одном месте. Он ходил по салону, хватаясь за спинки кресел, выкрикивал какие-то нелепости, словом, шарашился. Бельтиков начал было уже побаиваться, что их всех высадят где-нибудь средь чиста поля, но Фадеич, пристроившись на заднем сиденье, неожиданно уснул. Да так и ехал, никому не мешая, до конечной остановки. Выходили последними. И когда Фадеич, глядя на окружающий мир осоловелыми глазами, вдруг сказал, что эти вещи тоже наши, имея в виду рюкзак, аэрофлотовскую сумку и саквояж, все были слегка озадачены. Но Фадеич, схватив свой потрепанный чемоданишко, в котором, как оказалось, были инструменты плотницкие и столярные, ухватил еще и рюкзак. Тоном, не допускающим возражений, велел прихватить Витьке саквояж. Алику ничего не оставалось, как взять оставшуюся сумку. Бельтиков к вещам этим прикасаться не захотел — в душу его закралось подозрение. Все это ему не нравилось.

Автостоянка представляла собой сляпанный из шлакоблоков прямоугольник с неполной одной стороной. Сооружение это отстояло от села — главной усадьбы совхоза — на довольно значительном расстоянии и располагалось на перекрестке дорог. Здесь предстояла пересадка на автобус, идущий до совхозного отделения, в котором предполагалось работать. Часть людей, вышедших здесь, направилась в село, другая часть осталась вместе с «шабашным десантом», но довольно скоро тоже уехала на рейсовой машине, идущей в противоположном от нужного бригаде направлении.

Шабашники остались одни. Теперь-то стало сразу заметно, что вещей для столь маленького коллектива многовато. Да и вид этих сумок мало гармонировал с видом членов бригады. Сиротливо сбившиеся у одной из наружных стен сумка, рюкзак, саквояж вызывали у Бельтикова чувство растерянности, даже страха.

А виновник всех этих треволнений — Фадеич, утомленный ожиданием, безмятежно спал на травке, положив голову на чемоданчик с инструментами. Витька тоже вроде бы подремывал, прислонясь к стене. Алик безучастно устремил скучающий взгляд в пространство. Бельтиков подошел к нему, ощущая во рту сухость от охватившего его волнения:

— Чьи это вещи?

Алик неопределенно дернул плечом. Потом переадресовал вопрос к Витьке.

— Витек, ты что по поводу этих «сидоров» думаешь?

Тот, не меняя позы, равнодушно бросил:

— Фадеича спрашивайте. Я думал это вы столько барахлишка с собой везете. А, выходит, дядино это...

— Он нас что, под срок подвести захотел? Как его теперь спрашивать, без задних ног дрыхнет...

— Да где он так накушался? — вырвалось у Бельтикова.

— Флакушки. Он их большой любитель.

Все понятно: Фадеич из тех, что пьет любое спиртосодержащее вещество, а дуреют от этого по-страшному. Но от этого объяснения не легче: сам того не желая, Бельтиков стал соучастником преступления. И как этого пьяного обормота никто за руку не схватил? Вот тебе и шабашка! Впрочем, то, что не схватили сразу, еще ничего не значит. Будут искать, могут найти. Что теперь делать? Заявить в милицию? Вряд ли такое решение одобрят остальные. Фадеича заметут. А что дальше? Бельтиков мучительно искал выход из положения.

— Что будем делать? — обратился он теперь уже к обоим.

И снова пожимание плечами. Но видно было, что неординарность ситуации смущала и Алика и Витьку.

Подошедший автобус понуждал принимать немедленное решение.

— Может, оставим все здесь, — робко предложил Бельтиков.

— А что толку, — рассудительно выдвинул Алик контрпредложение, — упрут какие-нибудь ханыги. Да и кто первый увидит, тот и заграбастает.

— Ну хоть мы чистыми будем. А так...

— Ладно, пока возьмем, а там разберемся что делать. Витек, подхвати это барахлишко! А ты, Артур, распинай этого козла, а то ведь так тут и останется.

«Это было бы самое лучшее», — подумал Бельтиков, но «козла» поднимать пошел, радуясь, что как и в первый раз, в автобусе, не прикасался к ворованным вещам. Алик и Витька справились одни. А Фадеич, глядя осоловевшими глазами, которые продрал не без труда, никак не мог понять, чего от него хотят. Бельтиков почти силком впихнул его в автобус.

Следователь Пеночкин, которому поручили расследовать обстоятельства краж на вокзале, отнесся к этому с философским спокойствием: одним нераскрытым делом больше, меньше — какая разница? В том, что дело абсолютно безнадежно, он ничуть не сомневался. Полное отсутствие каких бы то ни было улик; непонятное совершенно ограбление. Подозрительных личностей работниками милиции, дежурившими в тот день на автовокзале, замечено не было. Свидетелей, понятно, никаких. Потерпевшие в абсолютном неведении относительно того, как это все могло произойти. Полежат их заявления в папочке сколько положено, а там и списать можно. Единственное, что может вывести на след — появление похищенных предметов где-нибудь в продаже. Но где? Они и в Ташкенте могут объявиться, и в области в каком-либо городке, и в самом областном центре. Фотоаппарат и кинокамера — вот предметы, которые еще могут быть проданы; во всяком случае попытку продать их выявить есть надежда. Правда, очень и очень слабая. Либо случайность, либо везение. И то и другое, как известно, бывает не часто...

На всякий случай Пеночкин внимательно перечитал длинный список похищенных вещей, не пренебрегая даже самыми мелкими. Так сказать, для очистки совести. Нельзя же просто так отмахнуться от поручения из-за полной его безнадежности. А вдруг?

Подробно, насколько позволяли описания заявителей, написал ориентировку на несколько предметов, показавшихся ему более значительными. Соответствующие службы и люди займутся этим, за то и деньги получают. А ему, Пеночкину, хлопот и без того хватает. И он потянулся к папке, в которой заключались материалы по делу о хищении наркотиков в одной из аптек города.

Управляющего на месте не оказалось. Кроме же управляющего, естественно, никто ни принять, ни сказать ничего определенного насчет работы не может, ни тем более устроить с местом жительства или там с питанием. А перекусить уже не мешало.

Расположились под деревьями напротив конторы. Так, чтобы самим особенно глаза не мозолить, но управляющего не пропустить. Фадеич снова кулем упал. Да так, что даже рот открытым остался. Остальные тоже прилегли, обмениваясь негромкими репликами, которые, как почувствовал Бельтиков, крутились вокруг прибавления имущества, сколь неожиданного, столь и противозаконного. И вполне понятно, что все это интриговало, занимало умы. Но первым произнести слово, которое бы послужило сигналом «на абордаж», не решался никто. Витька явно не хотел «высовываться», а Бельтиков боялся того, что произойдет, хотя теперь уже понимал неизбежность этого. Всем хотелось переложить ответственность на Фадеича, хотя каждый понимал, что это — липовый предлог, чтобы успокоить совесть.

Гениальные мысли рождаются сами собой, неожиданно, экспромтом. Витек просто высказал вслух то, что, видимо, давно не давало ему покоя:

— Мужики, а может, кто пузырек вез? Лежит сейчас, родимый, без дела. И он страдает, и мы... Может, проверим?

— Пусть Фадеич проверяет, это по его части.

— Он сейчас всю неделю вот так, с раскрытой пастью, спать будет.

Возможностей Фадеича проспать целую неделю оспорить Алик не успел. Грузовик, лихо пыливший по деревенской улице в сторону конторы, вдруг круто свернул к деревьям, под которыми высадился шабашный десант. Из кабины выскочил моложавый еще человек в рубашке с короткими рукавами и довольно замызганных джинсах.

— Что за публика? — спросил скорее весело, нежели начальственно. — Откуда табор?

Бельтиков, имевший соответствующие рекомендации друзей, координаты и фамилию управляющего, предположил, что это он и есть и не ошибся. На вопрос «Вы наверно Василий Николаевич?» получил утвердительный ответ.

— Ну вот мы прибыли, — стараясь придать голосу как можно больше бодрости, стал он представлять участников экспедиции. — Это наш бригадир — Александр Васильевич Ершов. — Это — члены бригады. Один еще не прибыл, дела в городе держат, завтра-послезавтра прибудет. Готовы выполнить любой приказ родины.

— Приказ-то приказ... А тот — тоже член бригады?

— Д-да, — нерешительно протянул Бельтиков. Голос его сам собой приобрел заискивающий оттенок. — Заслуженный товарищ, фронтовик, строительными специальностями владеет многими, полезный, словом, товарищ...

— Может, и полезный, — легко согласился управляющий. — Только давайте, чтобы его тут не было. Не надо, чтобы тут такие были. Своих хватает.

— Утомился человек, все ж в возрасте... — попытался вступиться за подопечного Алик.

— Вижу, как он утомился, — усмехнулся управляющий. — Ну, ладно, у меня дела срочные. Вечером часов в пять поговорим обо всем. Решим все проблемы. И насчет того, чем будете заниматься...

— И где жить, — вставил Алик. — А вот насчет того, чего покушать, и сейчас бы не мешало решить... Мы ж без сухого пайка...

— Хорошо хоть, без мокрого. Дам записку в столовую. Покормят вас там, за наличный расчет, само собой...

И он упылил так же внезапно, как и появился. Витек как бы невзначай пошевелил сумку с эмблемой Аэрофлота, пытаясь понять, как она открывается.

Замок молнии за полсекунды сделал возможным обзор таинственного содержимого сумки. Тонкая сброшюрованная пачечка листков из журнала «Огонек». (Бельтиков понял, что это собранный из разных номеров какой-то детектив). Объемистый пакет с травой. И еще один сверток, содержимое которого повергло Бельтикова в смятение. Шприцы, ампулы, коробочки с лекарствами — даже самый несведущий в этих делах человек сегодня понимает, что все это может означать.

В аэрофлотовской сумке больше ничего не оказалось, если не считать какого-то замызганного барахла. Витька не смог скрыть своего разочарования: наркоманские штучки его не интересовали. Брезгливо-равнодушно покрутил все это и Алик, Бельтиков ни к чему не прикоснулся. Витька полистал переплетенные журнальные листы, даже встряхнув их, чтобы убедиться, не заложено ли чего между ними. Бельтиков успел прочесть на одной из открывшихся страниц название повести и автора: Жорж Сименон «Мегрэ и его мертвец».

«Веселенькое названьице. Все в масть...»

Рубикон был перейден, за первой сумкой принялись потрошить остальные. Витьку, одержимого идеей найти спиртное, теперь уже остановить было невозможно. И искомое обнаружилось. Вез с собой бутылку марочного хереса гражданин, ехавший на день рождения племянника (о чем он либо забыл упомянуть в милиции; либо поскромничал). В обширном рюкзаке направлявшегося на базу отдыха молодого человека среди множества предметов оказалось даже две бутылки коньяка. Витька это обстоятельство повергло в восторг, от его меланхолии не осталось и следа. «Живем!» — потирал он руки. Бельтиков, как ни странно, тоже почувствовал какой-то душевный подъем. Захотелось уйти от этих неприятных событий реальности, не думая о последствиях. Алик же отнесся ко всему с позиций человека практического, к тому же облеченного доверием и властью.

— Мы этим угостим управляющего. Проверим его, так сказать, на вшивость, — рассуждал он, подкидывая бутылку в руке. — От пяти звездочек, думаю, не откажется, какой бы идейный ни был. А, Витёк?

— Да дуру он гонит, — отозвался Витёк поспешно, думая явно о другом. Делиться с кем-то посторонним дармовым коньяком ему совсем не улыбалось. Хотя вступать в пререкания с бугром, да и остальными, ему тоже было ни к чему. А что еще скажет Фадеич? Он поднялся и постучал носком ботинка в Фадеичеву подошву.

— Кончай ночевать! Дед Мороз подарок принес!

Фадеич мычал, бормотал что-то вроде «не мешай спать», но в конце концов сел и стал с некоторым недоумением озираться. Но когда взгляд его зацепился за бутылки, он вдруг подобрался, как пружина, и, приговаривая «ну-ка, ну-ка», сделал нетвердыми ногами шаг-другой по направлению к бутылкам.

— Твоя добыча, давай банкуй, — не то шутя, не то серьезно подначил Фадеича Витек. — Ты их, видать, через материю учуял...

Фадеич ровным счетом ничего не понимал, кроме того, что есть бутылки и находятся они в расположении бригады. И то ли что-то сопоставив, что-то смекнув, он вопросов лишних задавать не стал, лишь поинтересовался, у кого есть тара. Тара, аршин, балдометр — сколько названий у безобидного стакана! И никому не надо переводить с тарабарского на русский все и так понятно.

— Ишь, разлетелся, тару ему подавай, — проворчал Алик, — Артур, дойди до столовой, попроси стакан, а заодно скажи, что Василий Николаевич нас накормить велел... Хотя, ладно, я сам схожу. Покажу записку, договорюсь, когда подойти.

Или Алик по напрягшемуся лицу Бельтикова заметил, что эта роль мальчика на побегушках не по его характеру, или и в самом деле понял, что ему, бугру, пойти договариваться насчет обеда сподручней, только пошел он сам. Столовая стояла в том же порядке домов, что и контора, их разделяла только дорога, через которую, поднимая пыль, проносились автомашины.

Вернулся Алик быстро, по лицу его было видно, что миссия завершилась удачно во всех отношениях. Укрывшись за кустом, чтобы не видно было из окон конторы, распечатали коньяк. Как выглядит четвертая часть бутылки в граненом, расширяющемся кверху стакане, известно было всем. Однако Алик грязным ногтем наметил на этикетке бороздки и дележ «пузырька» прошел гладко. По очереди (первым это право было предоставлено почему-то Бельтикову) заглотили дорогой коньяк, заели конфетками из коробки гражданина, ехавшего на день рождения, и через несколько минут все повеселели.

Бельтиков даже повторил свою обычную шутку, которую повторял всегда, когда доводилось пить коньяк: «Божественный напиток, но цена безбожная!»

Костя Длинный был в отчаянье. Не то слово: он чувствовал себя осужденным, приговоренным к высшей мере. Убить за потерю могут, не раздумывая. Попробуй докажи, что тебя обворовали, а не загнал ты сам «соломку», «машинки», «колеса» и все прочее.

Сам Костя «на иглу не садился», «травку» курить пробовал, но Таня так решительно этому воспротивилась («если узнаю, что ты продолжаешь с этими хороводиться, ко мне не ходи и не звони»). Она так выделила слово «этими», что сомневаться не приходилось: «тянуть резинку» не станет. Девушка красивая, замену найдет, а ему, Косте, что делать? На иглу садиться вместе с Коляней и его компанией? Нет уж... Больно все это страшно. Отсутствующий взгляд, который становится стеклянным, как у мертвеца. Пустая квартира, мерзость запустения, жрать нечего, а все помыслы на то, как бы уколоться... А эта ломка? Смотреть жутко.

Весной, когда обворовали аптеку, в Коляниной компании начались трения. Кое-кто считал, что Коляня замешан в этом, но виду не показывает. И вот сейчас его намерение уехать из города эту версию как бы подтверждает. Косте в принципе на это все наплевать: оберегать надо лучше народное достояние, тогда и воровать не будут. Ах, черт! Как зло шутит судьба. Ирония эта обернулась сейчас против него самого... Оберегать... Сумку несчастную не уберег... Постой, как же это получилось. Все время на плече была. Ведь ясное же получил предупреждение: не довезешь сумку до места — читай молитвы, какие знаешь... Вот и не спускал ее с плеча. А тут... Женщина коляску с ребенком втискивала в автобус. Даже и не просила ведь, а так только с мольбой взглянула. Дверь створчатая, проход трубчатой дугой разделен для удобства пассажиров, чтобы держаться им было за что. Кому-то удобство, а кому-то хоть плачь. Костя и бросился на помощь. А сумку инстинктивно бросил на скамейку, на секунду забыв, что в ней. И этой секунды хватило, чтобы она исчезла. Может, следили уже за ним? А чем докажут, что это моя сумка? Своих-то вещей и затолкнул в нее Костя лишь детектив сименоновский на дорогу. Да нет, не следил за ним, конечно, никто. Просто стоял рядом какой-то подонок, все видел и польстился на красивую сумку, даже не предполагая что в ней за содержимое, наверняка посчитав, что в такой шикарной оболочке и начинка шикарная... Чего теперь гадать. Надо думать, как выходить из положения. Выхода же пока не виделось никакого. В Новоуральске его ждут сегодня. Придут встречать. В назначенное время. Приехать без сумки — нечего и думать. Не поверят, чего бы ни придумал. Правде тем более не поверят. Спрятаться, скрыться, уехать куда-нибудь? Надо позвонить Тане, предупредить. А мать? Сказать, что поехал в командировку? Будь они прокляты, эти игольщики! Сказать бы твердо: не поеду никуда, нет возможности. «Век не забудем»... Их век-то и помнить нечего. Память только в одном направлении работает: где найти? Где достать? На что купить? А на что купить забота серьезная. Вот если бы даже знал, где купить то, что у него украли, не смог бы все равно. Шансов, как говорится, не хватит...

Да, забыл совсем. Пустяк самый — а как с работой? Не выходить и все, а там по статье? Ну, проклятое положение! Куда ни кинь... Жизнь однако дороже. А сколько можно прятаться? Неделю, месяц, год? А дальше? Менять место жительства? И что Тане сказать? Где жить? За чьи-то грехи... Ну, дурак, дурак. Хоть топись...

И в следующее мгновенье Костя понял, что никакого иного выхода, кроме того, чтобы пойти и признаться во всем Коляне у него нет. «Разборы» будут жестокие, это как пить дать, но чтобы убить...

Такого еще не бывало. То есть, бывать-то, конечно, бывало, читал даже, как мента топором пристукнули. Но то преступники, а их и без наркоманов хватает. Просто среди них и наркоманы есть. Здесь же все-таки свои ребята. Пообещаю со временем вернуть, может, сам что достану...

...Николай Шариков, именуемый в определенных кругах «Коляней», грузноватый мужик лет под сорок, к наркотикам пристрастился давно. Был хорошим закройщиком, имел много денег, семью. Все ушло. Ушли заработки, ушла жена с сыном, отдалились или вовсе отошли насовсем друзья и знакомые из тех, что поприличней. В квартире Коляни образовался некий «клуб по интересам». Были поначалу кое-какие сбережения (о них Коляня распространяться не любил никогда), но слишком дорого стало обходиться увлечение. Источники добывания средств становились все опаснее, публика, посещавшая Коляню, все подозрительней.

Костя Длинный (прозванный так, естественно, за рост) был из тех знакомых, которые сохранились еще из благополучных времен. Познакомились они не по принципу «ты мне — я тебе», ни соседские, ни служебные дела их не связывали. Их в свое время свела общая страсть к собиранию значков. Коллекционеры редко ограничиваются каким-то одним видом собирания. Вместе со значками подкапливаются и монеты, и марки, и открытки — все в хозяйстве коллекционерском пригодиться может. Но Костя и Коляня были преданы значкам, собирали их по географическому принципу, а это принцип не простой: постоянно сидя в одном городе на очень большое разнообразие рассчитывать не приходится. Коляне с его швейными делами разъезжать по городам и весям особой нужды не было. А вот Костя мотался по всему Союзу — был он специалистом по КИП и автоматике, в электронике разбирался, а это по нынешним временам дело нужное. Даже в Иране успел побывать несмотря на свой сравнительно небольшой — за тридцать — возраст. А вот жениться времени не хватило. Жил с мамой, о собственной семье как-то особенно не помышлял, пока не встретился с Таней-аптекаршей. Сама беленькая и во всем белом произвела она на Костю неотразимое впечатление. Ходил он для мамы выкупать лекарство: ему-то услугами аптек рано еще пользоваться. Но зачастил в это заведение. То витаминок купить, то цитрамону — на большее его фантазии не хватало — пока не осмелился пригласить Таню в кино. И она не сразу, но согласилась. А потом пошло-поехало...

Перемены в Коляниной жизни Костя заметил не сразу. Дома они друг у друга почти и не бывали — все их встречи в основном ограничивались меновым клубом. Коляня Костю ценил, расположением его дорожил — еще бы, такие значки всегда из поездок привозит! А Костя, когда была возможность добыть хотя бы два значка, один всегда заначивал для Коляни. Понятно, и тот в долгу не оставался, делился, чем мог. К тряпкам правда, Костя был равнодушен, смокингов не заказывал, предпочитая покупать пиджаки в отделе готового платья. Но у Коляни среди коллекционеров был авторитет, а влияние его распространялось отчасти и на Костю.

Как-то Костя раздобыл особо редкий значок из ЮАР, был вне себя от радости, летел к приятелю, чтобы эту радость разделить, и был немало удивлен, когда ответных восторгов не последовало. «Да, знаешь, дома не все ладно», — объяснил тогда Коляня причину своего кислого состояния. Потом Костя понял, что его приятель-компаньон к их общему увлечению охладел. В причины он вникать не хотел, но Коляня пригласил его однажды к себе.

— Жена с сыном в отпуск уехали, — предупредил он.

— Так я, может, с девушкой приду?

Коляня слегка призадумался, но потом разрешил:

— Валяй.

Таню сборище Коляниных гостей поразило. Ему же, наоборот, они показались интересными: с его технарскими пристрастиями любопытно было послушать о чем говорят люди, близкие, как ему сказали, к литературе, к искусству. Видок у этих жрецов храма искусств был, правда, несколько необычный, но вольность в нарядах, прическах и манерах объяснялась емким и красивым словом «богема».

Возможность Кости бывать в дальних командировках, похоже, вызвала интерес. Но, пожалуй, с еще большей заинтересованностью отнеслись присутствующие к принадлежности Тани к провизорскому делу. Тогда-то и предложили им покурить «травки». Костя храбро согласился, а Таня так активно и даже сердито на это отреагировала, что он, чтобы не уронить мужского достоинства сделал пару затяжек, приобщился, так сказать, и тоже сказал, что ему не нравится.

Потом виделись редко. Что стало с Коляниной коллекцией, Костя не интересовался, но догадывался. Он уже знал, что означают сборища, подобные тому, какое он видел у Коляни. А этот последний, как выяснилось, порывать отношений с Костей не хотел. От него несколько раз приходили какие-то типы, звали заходить, спрашивали, где работает Таня — кому-то, якобы, надо достать редкое лекарство. Визиты эти кончались ничем, Костя никуда идти не хотел.

Таня так категорически выразила свое нежелание иметь какие бы то ни было контакты с «этой» публикой, что Костя понял: о Коляне и его друзьях надо забыть навсегда.

Не получилось. На этот раз Коляня пришел сам и стал слезно умолять оказать ему услугу. Услуга заключалась в том, чтобы отвезти в Новоуральск сумку. Сам Коляня собирался туда ехать погостить, вещей у него набирается много, а товар это такой, что почте не доверишь. Для Кости риска никакого, в крайнем случае прямо назовет, у кого он взял эту сумку и для чего. Костя попытался было сослаться на работу, но Коляня и слышать ничего не хотел: «Возьми отгул, я в долгу не останусь...»

И вот финал. Сейчас надо идти к Коляне и объяснять, чем кончилась его затея.

Работы на отделении хватало на все лето. Управляющий, приехавший из соседнего совхоза с какого-то мероприятия районного масштаба, был настроен более размягченно и разговаривал на этот раз без первоначальной напористости. О своем требовании изгнать проштрафившегося Фадеича он словно бы и забыл, а когда в руках Алика появилась бутылка хереса, он даже крякнул, выразив тем самым свое удовлетворение принимаемым оборотом дела. Он взял бутылку, долго ее крутил в руках, разглядывая надписи и вынес заключение:

— Мы здесь от такого уже давно отвыкли. Не помню, когда уж и пробовал...

— За чем дело стало? — встрепенулся Алик. — Сейчас и попробуем. У нас и стакашек найдется.

— Ну, такую красоту, да из стакана! Это ж не пить — дегустировать надо.

Алик сориентировался моментально..

— Тогда так. Бутылку от нас примите для знакомства. С супругой в подходящий момент распробуете. А для знакомства можно и более мужской напиток принять.

И снова в руках у Алика бутылка. На этот раз коньяк. Пять звездочек, армянский. Устоять против этого трудно. Управ заколебался.

— Ну что вы, мужики, как можно... Прямо, считай, перед окнами своей конторы. Хоть бы в помещении где-нибудь.

— Вот как раз и насчет помещения, — опять нашелся Алик. — Насчет жилья-то нам пора подумать, вечер надвигается, а у нас крыши над головой пока нету.

— Да-да, это вы вовремя вспомнили. О жилье для вас надо решить вопрос безотлагательно. Надо вас куда-то поместить. А вот куда?

Управ задумался. Все почтительно молчали. Фадеич, на которого вновь принятая доза, как ни странно, повлияла благотворно, вдруг ожил. Он сидел прямо, смотрел на начальство преданными глазами и всем своим видом выражал готовность идти и в огонь и в воду, хотя про себя наверняка думал, что неплохо бы сейчас попасть в «Гвоздику» — парфюмерный магазин... Алик, полагая, что немножко грубой лести в данный момент не повредит, решил похвалить столовую отделения. Хорошая столовая — управа, считай, заслуга. И пока он расхваливал гуляш с вермишелью, которым их кормили, а заодно и само новое помещение столовой, мысли управа приняли верное направление.

— Да! Столовую-то мы ведь построили совсем недавно. А старое помещение пустует. Кровати поставить — вот вам и жилье. Матрацы, постельное белье — дадим.

— И новоселье заодно отметим, — вдруг вылез Фадеич.

Алик вложил во взгляд, которым одарил непрошеного комментатора событий, весь гнев и все презрение, которыми был наделен. Управляющий реплику игнорировал. Он поднялся со сломанного ящика, на котором сидел (это уже гости временно устраивали свой быт, натащив всякого хлама, который можно приспособить под сиденье) и окликнул выходившую из конторы девушку:

— Настя! Сходи к Клавдии Ивановне, возьми у нее ключ от старой столовой и принеси.

Помещение бывшего пункта питания грязновато, темновато, тесновато, в одном из углов небольшого зальца, которому суждено было стать общежитием, стояла круглая голландская печка, которую, станет прохладно, можно подтапливать, но все же импонировало своей автономностью. Ни столов, ни стульев сейчас, правда, в зальчике не было, но в кухонном отделении, где еще не демонтировали громоздкие плиты, на которых раньше варились супы, борщи и компоты, готовились гуляши и поджарки, можно было пристроиться. В кранах еще была вода, так что единственный стакан, которым бригада на данный момент располагала, можно было даже сполоснуть, прежде чем подать его Василию Ивановичу.

Разговор состоялся душевный. Управляющий был настроен на положительное отношение к приехавшим наемным рабочим еще до встречи с ними: ему звонили, предупреждали. Ну, а личный контакт вылился и в более чем деловой. Стало быть, можно рассчитывать на работу выгодную, хорошо оплачиваемую. Пусть и трудную, но чтобы не протолочься все лето впустую.

— Силосную траншею бетонировать возьметесь? — спросил управ, когда стакан обошел всех по кругу и курильщики вынули у кого что: Алик неизменный «Беломор», Фадеич — «Астру», Витька «Приму». Бельтиков и Василий Николаевич участия в отравлении атмосферы не принимали, оба были некурящими. — Надо выставить стенки из готовых уже плит. Они привариваются друг к другу там, где есть выходы арматуры. Кран дадим, варить самим придется. Бетон самим готовить, бетономешалку дадим, цемент, песок, щебенку тоже сами возить будете. Бетонировать — самым примитивным образом: носилочками... В основном — все своими руками. На лето вот так хватит!

И управ провел ребром ладони себе по горлу.

— Думаю, нам это под силу, — за всех ответил Алик. — С завтрашнего дня и приступаем. Значит, насчет кроваток, постелек указание будет дано?

— Сейчас напишу записку Клавдии Ивановне.

Бельтикову, слегка оглушенному новой коньячной дозой, слышать все это было отрадно. Не очень-то верилось ему поначалу, что за словами последует и дело. Но при всем при этом никакой кайф уже не мог заглушить тревоги: краденые вещи мозолили глаза, да и выпитый коньяк тоже был ворованным.

Коляня, к счастью, оказался один. Пребывал он в блаженном состоянии кайфа, был добродушен и выразил чуть ли не радостное удивление, увидав Костю.

— Ты что, уже съездил? Так быстро? Ну, молоток!

— У меня украли сумку, — не давая времени на подготовку, выпалил Костя.

Смысл сказанного дошел до Коляни не сразу. Он еще улыбался широко и приветливо, но вдруг словно на бегу споткнулся о преграду: «Ты что сказал?»

— У меня украли сумку, — раздельно произнося каждое слово, отчетливо выговорил Костя.

— Не надо так шутить, — все еще улыбаясь проговорил Коляня, но в глазах его чадно затлел нехороший огонек.

— У меня украли сумку! — почти выкрикнул зло Костя. — Украли на вокзале. Может, твои же друзья, откуда мне знать. Сам же ты их за мной мог и послать.

— А зачем мне это? — тихо и зловеще спросил Коляня. — Я тебе верил, а ты меня обманул. Я не дурачок, чтобы верить басням. Только не пойму, зачем тебе это понадобилось. Если продал — заплатишь цену в пять, в десять раз большую. Если ты нас продал — заплатишь... сам знаешь чем. Расскажи, как было дело?

Костя рассказал. Коляня сидел в кресле, покачивая ногой и вперив взгляд в разноцветный узор линолеума на полу. Когда Костя закончил свое повествование, он еще долго не поднимал головы, стоял, прислонившись к дверному косяку, и со страхом ожидал Коляниного решения. Молчание затягивалось, ему стало не по себе.

— Могло случиться и так, — проговорил Коляня наконец. — Могла и женщина с коляской подвернуться, мог и вор поблизости очутиться. Но нам от твоего объяснения не легче. Мои мальчики тебя не поймут. Я бы тебя по старой памяти простил, но другие... Боюсь, тебе круто придется. Башли во всяком случае собирай. Может, и откупишься. Но лучше всего — ищи. Ищи все, что можно... — И, словно вспомнив что-то очень важное, поднял палец и замер, как бы прислушиваясь. Понизил голос до шепота. — У тебя ведь знакомая в аптеке работает? Ну, девушка твоя. Так вот, если она тебя любит, пусть подумает, чем тебе помочь. А у нее, сам понимаешь, возможности есть.

— Да какие у нее возможности?! — почти выкрикнул Костя.

— А ты подумай, подумай. И она пусть подумает.

Спорить было бесполезно. В Костином положении приходилось только соглашаться. Теперь, когда он сообщил о пропаже сумки, когда страх перед необходимостью сознаться в потере миновал, можно было думать и о реальных шагах, чтобы выкрутиться из неприятного положения, в которое попал по глупости.

Следователь Пеночкин тщательно изучал обстоятельства ограбления аптеки № 17. Никого из сотрудников заподозрить в соучастии он не мог. Никаких контактов наркоманов, находящихся под наблюдением, и аптечных работников зафиксировано не было. Поэтому когда ему сообщили, что работница аптеки № 21 Татьяна Вавилина со своим женихом Константином Опрятновым бывает в компании, где верховодит Николай Шариков, он насторожился: не здесь ли та самая ниточка, за которую можно ухватиться? У Вавилиной вполне могли быть знакомые в семнадцатой аптеке. Естественно, что она могла там бывать, а следовательно ее можно рассматривать как потенциальный источник информации.

Работа, когда она настоящая, вызывает уважение, и неважно как называются исполнители — мастера, специалисты или просто шабашники. Результаты труда всех уравнивают в правах.

Работали хорошо все. Увлеченно, без понуканий. Бельтиков несложные эти операции освоил быстро. Стропить и устанавливать плиты, а потом приваривать их друг к другу брались Алик, Витька и даже Фадеич. Ничего, получалось. А главное, никто не помышлял о выпивке.

Но червем грызло Бельтикова начало шабашной эпопеи. Когда у крыльца конторы останавливалась по каким-либо надобностям машина с желтыми полосами и гербом на дверце, а то и сине-желтый мотоцикл, сердце у него екало, становилось нехорошо. Сейчас придут, сейчас позовут...

Конечно, сейчас, когда прошел уже почти месяц, найти что-либо было невозможно. Наркотические принадлежности поначалу решено было выбросить в уборную, в выгребную яму, поскольку желающих приобщиться не оказалось. Но Алик, поразмыслив, решил, что это неразумно. «Это же денег стоит и говорят, я слышал, больших. Может, еще сгодится. Я поспрошаю, когда в городе буду». Возражать ему никто не стал и он припрятал сумку в леске, где по его представлениям найти ее никто не сможет. Рыболовецкие принадлежности обменяли на бражку, которую выпили еще в первые дни, пока шла раскачка, так сказать, подготовительный период. В печке сожгли рюкзак. Кинокамеру, фотоаппарат и еще кое-что из оставшихся предметов сложили в саквояж и всей бригадой выехали на центральную усадьбу. Бельтиков охотно отказался бы от участия в этой экспедиции, но оставаться чистеньким в такой ситуации значило, как это говорится, противопоставить себя коллективу. Что-что, а приверженность к солидарности у нас воспитывается с младых ногтей, пусть даже эта солидарность в деле отнюдь неблаговидном. И хотя непосредственно заниматься распродажей его не заставили, участие в операции по реализации все равно стало совершившимся фактом. Продавщица из магазина взяла фотоаппарат. Труднее оказалось с кинокамерой. Желающих взять ее хотя бы за треть, а то и за четверть цены не находилось. Но один парень, видимо, из числа недавних выпускников школы, назвал адрес. «Сходите туда, спросите Митрича, с ним, думаю добазаритесь». Митрич, неопределенного возраста и еще более неопределенного рода занятий, мужичонка в косоворотке, каких ныне уже и не носят, в круглых очках (а их-то уж не жалуют точно) крутил камеру и так и этак, нажимал на пуск, хватал в видоискатель виды своего дома и двора (попытка направить объектив на «купцов» была пресечена Аликом в довольно грубой форме: «Э, ты, дядя, не зарывайся!» и предложил цену. Как он и ожидал, рядиться с ним не стали. «Купцы», впрочем, были довольны и этим — главное было сбыть поскорее все. Даже саквояж за бесценок, что называется «всучили» какой-то старушенции. Словом, к приезду Тенгиза не осталось ничего, что бы свидетельствовало об опасной той акции, которую совершил Фадеич и в которую в конечном счете оказались втянуты все.

Деньги, вырученные, если называть вещи своими именами, от ворованного, решено было оставить у бугра. Предложение Фадеича и примкнувшего к нему Витьки съездить в город и соответствующим образом отовариться, получило сильное противодействие со стороны Алика и Бельтикова. Конечно, ушли бы деньги, быстрее ушло бы и воспоминание о неприятном сем событии, но вместо работы может начаться заурядная пьянка, в результате которой и расплачиваться в столовой будет нечем. Фадеич и Витька поворчали, но не могли не признать разумность доводов.

Тенгиз, естественно, ни о чем так и не узнал. И все-таки зацепило и его этой цепочкой. Один предмет в силу его полного для членов бригады отсутствия ценности и какой бы то ни было материальной значимости был забыт всеми. Небрежно брошенные Бельтиковым сброшюрованные страницы журнала с детективом Сименона покоились на прибитой к стене полке (вероятно для цветов). Он намеревался почитать детектив, но сильно уставал с непривычки и как-то даже перестал вспоминать о нем. Но внимание Тенгиза эта самодельная книжка привлекла. Он полистал странички и сразу же загорелся желанием почитать.

— Чье это, — спросил Фадеича, поскольку больше никого не было. — Кто хозяин?

Фадеич только плечами пожал. Он и в самом деле не знал откуда эти, как ему показалось, журналы. Из сумки их извлекли впервые, когда он спал. Бельтиков потом сунул их себе в карман. Пока они лежали на полке, он не обращал на них внимания, так что можно сказать, видел их впервые.

— Шут их знает, — ответил, проявив полнейшее к литературе равнодушие. — Валялись, наверно, еще до нас.

— Ну тогда я их заберу, — обрадовался Тенгиз.

— Забирай, если охота, — великодушно разрешил Фадеич.

После сдачи объекта было решено сделать небольшую трехдневную передышку. Было, правда, опасение, что с большими деньгами в кармане Фадеич, Витька да и сам Алик могут заложить такой вираж, что не только трех дней — трех недель мало будет. Но «красные рубли» (рассчитали, правда, зелеными бумажками «полтинниками») все равно будут жечь карман. Сами не поедут — попросят кого-нибудь, кто поедет в город, купить все, что надо.

Бельтиков за себя был уверен. Тенгиз тоже, считалось, был вне подозрений в этом плане. Василий Николаевич и работой и поведением наемных рабочих остался доволен и подтвердил готовность предоставить новый объект. За сим последовали взаимные заверения в полном друг к другу уважении и высказана надежда на скорую встречу. В том, что она состоится и непременно будет радостной, никто конечно не сомневался.

Куда пойти в городе с приличной суммой денег в кармане ни для кого из членов бригады проблемой не было. Для Бельтикова тоже. Правда, Алевтина говорила что-то насчет отпуска и ее может в городе не оказаться, но уезжать далеко она не собиралась, отыскать же в одном из местных домов отдыха или курортов будет наверно не трудно. Так что, вперед.

Перспектива приятного времяпровождения заслонила волнения и страхи, отодвинула их. Поползли убаюкивающие мысли: «Да кто там что будет искать? Кому надо? И найти совершенно невозможно. Ничего не осталось, никаких следов...»

— Ой, как хорошо, что ты позвонил! — услышал он голос Алевтины. — Я сегодня последний день работаю, завтра уже в отпуске. Путевка в Озерное с завтрашнего дня.

— Ну вот, а я приехал, денег полный карман... Честно заработанных. Думал, по ресторанам пошляемся.

— Ой, как хорошо!

— А что хорошего: я приехал, ты уезжаешь.

— Ну, я могу ведь и тормознуться. Ты насовсем приехал или еще поедешь?

— Там видно будет, — уклонился Бельтиков. Собственно, он и сам не знал, будет ли он возвращаться. Ему казалось, что чем скорее он покинет те места, где они «реализовали товар» — сбывали краденое, чем дальше он куда-то уедет, тем больше будет у него шансов выпутаться, выйти сухим из этой мутной воды. А денег всех все равно не заработаешь...

— Ну и хорошо, — защебетала в телефон Алевтина. — Приедешь в Синегорск, устроишься там в гостиницу, я буду к тебе ездить, это ведь рядом. А ты ко мне.

— Ладно, там договоримся, кто к кому будет ездить. А сейчас договоримся лучше, когда и как встретимся.

— Во второй половине дня я буду свободна. Подъезжай ко мне.

Алевтина работала медсестрой в онкологическом диспансере. Путь туда из центра города неблизкий.

— Ладно, идет. Подкачу на такси.

— Ой, как хорошо!

«Тебе все хорошо», — подумал Бельтиков с нежностью, но что-то словно толкнуло его в сердце: не все уж так хорошо...

Условились, во сколько Бельтиков подъедет. Глянув на часы, он прикинул, что времени у него предостаточно. «Неплохо бы освежиться, да где сейчас? Не те времена... Впрочем, в кафе «Русский чай» стали продавать стакашками. Надо пойти проверить. А потом пройтись по магазинам. Занятие крайне неприятное, но надо хоть слегка обновить гардероб. Символически — косметически. В магазинах, понятно, ни черта нет, но какие-нибудь штиблеты, штаны, куртку все же отыскать можно. Носки бы надо, шляпу...»

«Русский чай» в числе прочих своих блюд и напитков (был ли там чай, Бельтиков не интересовался) предлагал и болгарский рислинг — «Золотой берег». Сидя над третьим стаканом, Бельтиков размышлял, а стоит ли ему шляться по магазинам? Здесь гораздо лучше... Алевтина помогла бы ему сделать покупки: все-таки женщина... Но соображения иного порядка взяли верх: во-первых, можно здесь так «нарислингиться», что и про свидание забудешь. А во-вторых, хотелось предстать перед Алевтиной в некоем обновленном виде. И, с сожалением глядя, как люди разных возрастов — от весьма сопливых юнцов, считающих копейки, до почтенных пенсионеров, те и другие — с дамами и без дам, — отходят от стойки с полными стаканами, тяжело поднялся.

...Приобретения были оценены по достоинству.

— Ой, Арт, какой ты красивый! — приветствовала Бельтикова Алевтина. Она уже стояла за воротами и ее фигурка, все прелести которой не скрывало летнее газовое платьице, не одного шофера из проносившихся мимо машин заставляла, скосив взгляд, отрывать его от дороги.

Бельтиков, смущенно посмотрел на таксиста и легонько подтолкнул Алевтину к распахнутой дверце: «Не болтай!», усадил ее, сел рядом, сразу ощутив аромат разгоряченного женского тела и почувствовав неодолимое желание прижать к себе эту маленькую и такую соблазнительную женщину, которая посещала его в снах все это время, несмотря на физическую усталость. Но он только поплотнее уселся, инстинктивно стараясь не испачкать чем-нибудь свои новые доспехи — голубую безрукавку и кремовые новые брюки, еще носившие, казалось, запах магазина. Но запах исходил, скорее всего, от кожи новых летних туфель-босоножек, и от всех этих вещей Бельтиков чувствовал себя манекеном. Но Алевтина никакой неловкости не испытывала. Ничуть не смущаясь присутствия постороннего, она бросилась Бельтикову на шею, целуя, скороговоркой зачастила: «Как загорел! Как похудел, совсем живота не стало. А брови выгорели. Как тебе идет эта рубашечка! Наверно всех доярок там перещупали. А? Ну-ка, сознавайся!»

Бельтиков мягко, но решительно освободился от объятий, усадил свою спутницу на сиденье, сам поправил взбившееся выше коленок по бедру платье, и усмехнулся: «Доярок! До доярок там было. Наломаешься за десять, а то и все двенадцать часов, упадешь без задних ног, так тебя хоть самого...» Алевтина хихикнула.

А такси уже мчалось по маршруту, обговоренному заранее. Вечер еще только начинался и шансы попасть в любой из ресторанов были вполне реальные. Но начинать решено было с самого главного в городе. Туда и ехали.

Ресторан только что открылся после перерыва, свободных мест было более чем предостаточно, но обливреенный швейцар, вставший на пути вновь прибывшей пары, не очень-то был расположен приглашать ее в зал. «Столики заказаны», — с равнодушием магнитофонной ленты произнес он привычную фразу.

— А шампанским торгуете, — подмигнув ему, спросил Бельтиков. — Очень пить хочется. А столик и у нас заказан. Вот документ.

И он сунул в руку швейцару пятирублевую бумажку.

— Как же, как же! Есть шампанское, — забормотал страж ворот, уступая дорогу. — Вон туда к окошечку проходите.

Официант, молодой парень, оценивающе глянул на Алевтину, на Бельтикова и не спеша положил на столик меню. Отошел, давая возможность сделать выбор.

— Шампанское принесите, — крикнул вдогонку Бельтиков.

— Возьму заказ, принесу, — не оборачиваясь бросил официант.

— Боров недоколотый, — вполголоса выругался Бельтиков. — На лакейскую должность пошел, так гнись глистой. А то и рубль дармовой зашибить надо и гонор при себе держать хочется. И рыбку съесть и... Ладно... Подождем, не умрем, коли уже просочились сюда. Расскажи лучше, как ты тут без меня?

Алевтина радостная, возбужденная, стреляла глазками по залу, по столикам, несла всякую чепуху, собирая в одну кучу сплетни городского и общесоюзного масштаба, дворовые и домашние. Газетные сенсации ее не очень волновали, чтением она себя не очень утруждала, поэтому в разговоре с ней Бельтиков придерживался той игриво облегченной интонации, какой иногда пользуются при разговоре с детьми. К чему все эти умные разговоры? За месяц с лишним Бельтиков не посмотрел ни одного фильма, забыл, как выглядит телевизор, так что и в этом направлении темы для разговора возникнуть не могло.

До того как познакомиться с Бельтиковым, Алевтина успела оставить двух мужей, жила с родителями, но при всей внешней легкости характера на жизнь смотрела достаточно серьезно. У нее рос трехлетний малыш, для которого она мечтала о хорошем отце, но понимала, что в лице Бельтикова она такового не найдет. Еще серьезней относилась она к работе, понимая, что на шее родителей вечно сидеть не будешь, сына самой поднимать придется. И о работе болтать не любила. Да и то сказать, веселого в этой теме мало. Онкология и все с нею связанное слишком мало располагают к легкомысленной беседе.

И поэтому вопрос, заданный просто так, лишь бы что-то сказать, произвел на Алевтину совершенно неожиданное действие. Она вдруг сразу погрустнела, поскучнела, красивое лицо ее приняло задумчивое выражение.

— Да знаешь, хорошего мало...

— С Олежкой что-нибудь? С родителями нелады?

— Да нет, тут вроде все нормально. Относительно. Была тут одна история неприятная... По работе...

Она помолчала. Бельтиков не торопил: не так уж и интересовали его какие бы то ни было истории по работе, особенно Алевтининой. Тем более, что официант заказ брать не торопился. А Алевтина заговорила голосом, который так не вязался с ее праздничным видом и обстановкой, в которой они находились.

— Уколы я одному больному делала. На дому. Рак легких. В этой стадии, когда уже нельзя человека оставлять без морфия. Между прочим, фронтовик, инвалид по ранениям. Набирать в шприц стала, смотрю, ампула последняя: Говорю его жене, кончается, мол, лекарство. «Ой, и правда, закрутилась совсем, не посмотрела. В аптеку надо идти. А у меня ноги больные. Да и его как тут оставишь... Может, сходила бы ты, дочка, я тебе заплачу». Ну, какая там плата, схожу, конечно. Взяла рецепт, пошла. Смотрю, а аптека закрыта, да не просто закрыта, опечатана. И мужики там какие-то, совсем не аптечного вида потом появились. В аптеках-то у нас ведь женщины в основном работают. Ну, выяснилось — ограбили аптеку. Знали, стало быть, что был в ней морфий и другие лекарства, за которыми наркоманы охотятся. Где-то ведь узнают все, и про сигнализацию знали, значит, и про то, как сейфы вскрывать. Я туда-сюда, не так просто на другую аптеку переключиться. Не везде это лекарство есть, а где есть — там не дают, не своим врачом рецепт выписан, надо еще договариваться. Вот и продоговаривались, пока человек не скончался...

— Ну, а ты-то при чем? Чем ты виновата? Аптеку обокрали какие-то подонки, другие подонки не выдали лекарство. Чем ты могла помочь?

— Не знаю... Может, надо было поактивнее бегать. В облаптекоуправление сходить. Или еще куда... Откуда я знаю? А ощущение такое, что я больше всех виновата...

— Не глупи, не бери в голову. Никакой тут твоей вины нет... — И вдруг, вспомнив о чем-то, спросил. — А что еще там украли? Что еще в аптеке может представлять ценность? Для тех же наркоманов?

— Да что угодно. Любым снотворным они не брезгуют. Элениум, реланиум, нозепам, седуксен — все годится.

— И все это было в аптеке?

Задал он этот вопрос неспроста. Его вновь охватило смутное беспокойство. К пакету из аэрофлотовской сумки сам он не притрагивался, но вспомнил, что Витька, перебирая содержимое пакета, называл, читая надписи на коробках, на этикетках. Среди них были и те, что называла сейчас Алевтина... Все это могло быть случайным совпадением. Лекарства, обнаруженные в сумке, могли быть приобретены самым наизаконнейшим путем, но мрачное предчувствие большой беды вновь захватило Бельтикова. Недоставало еще вляпаться в настоящее уголовное дело, да еще связанное с наркотиками. Тут условной мерой не отделаешься. А попробуй докажи, что ни сном, ни духом к делу этому не имеешь ровно никакого отношения. А что если еще этот кретин вздумает искать покупателя на «товар». Это же верная гибель! Бельтиков даже похолодел. И когда официант принес, наконец, шампанское, он дрожащей рукой налил себе фужер и выпил без всяких тостов. И только тогда сообразил, как это выглядит в глазах изумленной Алевтины.

— Пить очень захотел, — извиняющимся тоном объяснил Бельтиков, поспешно наполняя бокал своей спутницы и снова свой. — Шампанского, думаю, у них хватит. Ну, за встречу!

Заказали все самое что ни на есть престижное, фирменное, дорогое, хотя Алевтина и пыталась слабо возражать: «Ну зачем цыплят-табака, да еще лангеты? А шашлыки уж вовсе ни к чему... Да мне вообще одного мясного ассорти хватит. Куда это все — мороженое, шоколад, кофе?» Бельтиков в ответ только безвольно делал кистью руки движение, означающее «А, пустяки!» и в который раз принимался спрашивать официанта, достаточный ли у них запас шампанского. На вопрос: «Не желаете ли чего покрепче? Коньячку или ликерчик есть?» (Официант, наконец, понял, что клиент имеет право на уважительное отношение: этот счет проверять не станет) — Бельтиков энергично крутил головой: «Нет-нет!» Напиваться сейчас в его планы не входило. От выпитого мысль о том, что Фадеич украл ворованное, стала казаться нелепой, совпадение невозможным, и вообще — какое ему до всего этого дело? Ведь он ничего не крал, ни с каким преступным миром не связан, а шампанское пьет на свои, честно заработанные деньги.

Алевтина пользовалась огромным успехом. Ее без конца приглашали танцевать, и Бельтиков, видя, что это ей нравится, лишь улыбался поощрительно. Кто-то послал ей бутылку шампанского, кто-то цветы. С парой, обосновавшейся за их столиком, установились самые родственные отношения, пошел обмен тостами, адресами и телефонами, хотя наверняка они виделись в первый и последний раз.

Но все кончается. Настало и время покидать ресторан. И только оказавшись за его дверями, оба задались одним вопросом: куда теперь? К Алевтине, понятно, нельзя. Где сейчас пребывала его жена, Бельтиков не знал. Но где бы она ни была, домой могла нагрянуть в любой момент. Юридически она имела на это полное право, развод их оформлен не был, естественно, и размен тоже. Ставить Алевтину в неловкую ситуацию Бельтикову не хотелось. Но и расставаться не хотелось тоже. Завалиться к кому-нибудь из друзей? Бельтиков стал перебирать в памяти тех, кто мог бы его приютить сейчас в столь поздний час да еще не одного, но ничего подходящего вспомнить не смог. «Вот ведь читаешь же, как на Западе. Никаких проблем, снял в гостинице номер, и никому дела нет. Даже записаться можно под чужой фамилией...» А что, если попробовать? Гостиница находилась в том же здании, что и ресторан, стоило только пересечь вестибюль, чтобы оказаться у окошка администратора. Оно как водится, было закрыто, табличка «мест нет» могла быть вполне вычеканена бронзой на мраморе на вечные времена. Несколько неприкаянных душ дремали в креслах, ожидая неизвестно чего. Во всяком случае не чуда, здесь оно не происходит никогда. Сложив вдвое четвертную бумажку и уместив ее в согнутой лодочкой ладони, Бельтиков поскребся в окошечко. Окошечко приоткрылось. Подведенные глаза под ярко накрашенными глазами глянули вопросительно и не очень приветливо. «Что вы хотите?» — произнесли ярко красные губы.

Приложив ладонь с кредиткой ко рту, Бельтиков вполголоса ответил:

— Вот мой документ. Мне нужен номер до утра. Только до утра. В шесть обо мне останется только воспоминание. И никаких нигде записей...

Женщина несколько секунд не отрываясь смотрела на бумажку, словно не зная, на что решиться.

— Поднимитесь в вестибюль второго этажа, — проговорила она наконец. — Посидите там, я к вам подойду.

Алевтина, уставшая от шумного ресторанного вечера среди командировочных, сидела откинувшись в кресле с закрытыми глазами, не очень-то понимая, чего добивается ее спутник, хотя и догадывалась, что он хлопочет о ночлеге. В успех она верила мало. «Подожди еще немножко, — шептал ей Бельтиков, — кажется что-то получается».

Дама появилась минут через пять. Спросила:

— Вы не один?

— Естественно.

— Та, что сидит в розовом платье в вестибюле?

— Да. Она не из здешних.

— Я вижу. Давайте деньги. Вот ключ от 212 номера. В шесть утра, чтобы вас не было. И чтобы не видно вас было, не слышно. Из номера тоже никуда не выходите. Там все есть — туалет, ванна.

И она исчезла.

Ничего не объясняя Алевтине, Бельтиков подхватил ее сумку, в которой кроме всего прочего лежали и упакованные в бумагу покладистым официантом бутылки — коньяк и шампанское, и ее самою. Она ничего не спрашивала, стараясь лишь поспеть за своим быстро шагавшим спутником. И только очутившись в номере, Алевтина поверила, что чудесно начавшийся вечер закончится еще более чудесной ночью.

Торопливо повернув ключ в двери, опустив на пол сумку, Бельтиков повернулся к Алевтине и сжал ее в своих объятиях.

— Ну давай поздороваемся еще раз!

И стал целовать ее губы, глаза, нос, шею. Легкая ткань платья мешала до конца ощутить теплоту и упругость тела; словно поняв это, Алевтина стала быстро освобождаться от одежды. Отлетели в сторону босоножки, все по-летнему невесомые принадлежности женского туалета оказались в кресле; и вот она обнаженная, прекрасная в своей женственности снова повисла у Бельтикова на шее. Придерживая ее одной рукой, он другой рукой стаскивал свои обновы...

Когда через полчаса, они, лежа на чистой простыне и потягивая из горлышка шампанское, смеялись, сравнивая его черный загар и белизну ее, почти не тронутой летним солнцем кожи, Бельтиков сказал:

— Между прочим, в шесть надо отсюда выметаться. А сейчас почти два. Так что спать не придется.

— Отосплюсь, я же в отпуске. Так ты поедешь со мной?

— Куда же я денусь? Программа развлечений только начинается...

Целую неделю Костю Длинного никто не трогал. Он уже начал было мечтать, что все прошло как дурной сон, когда, проснувшись, человек с облегчением сознает, что привидевшиеся страшные картины — лишь плод непонятных процессов, происходящих в мозгу.

Мечты оказались иллюзорными. В тот вечер, проводив домой Таню из кино, он возвращался в довольно бодром настроении. Таня собиралась в отпуск, она вроде бы была не против совместной поездки диким способом на море (какое — южное или северное еще не решили), оставалось окончательно все согласовать и договориться относительно сроков. Скрыться на месяцок из города сейчас было бы самым правильным тактическим ходом. За месяц может многое измениться. Коляня и его дружки до краю ходят. Может, они и считают, что знают, где край, но ведь и в милиции есть светлые головы. Если в этой компании нечисто, то ведь и ему, Косте, не заказана дорога, чтобы пойти и кого следует известить. Про угрозы, про шантаж. Ну, потерял он эту их вонючую сумку. Красная цена ей червонец. А сколько стоит содержимое — его не касается. Описи ему не давали, да и не сам он вызвался, а попросили, слезно притом. Ну и начхать!

Остановили его во дворе собственного дома.

— Привет, земляк! Как ноги носят?

Парни незнакомые, развязные, морды наглые.

— Что-то я, вроде, вас раньше здесь не встречал... Вроде и не знаю вас.

Один, пониже ростом, конопатый, с грязными нечесаными рыжеватыми волосами усмехнулся, кривя большой рот:

— Не знаешь, так узнаешь. Как родных братьев полюбишь.

Тот, что повыше, с обвислыми усами, острыми чертами лица, смугловатый, процедил с гримасой превосходства:

— Тут некоторые забывают, что надо отдавать долги. А за это карают.

Сдерживая нервную дрожь, пересиливая себя, Костя произнес, стараясь быть спокойным:

— Я долгов никогда не делаю, ко мне это, стало быть, никакого отношения не имеет.

— Слушай, ты! Мы не для дискуссий к тебе пришли. Не можешь сразу отдать то, что утаил от нас — подождем. Не хочешь — тогда дело другое. Будем говорить по другому. Но пока мы согласны подождать... С одним условием.

Костя похолодел. Он догадывался, о чем пойдет речь. А тот продолжал, поигрывая ключиками (на машине, видно, приехали, подонки):

— Нам надо поговорить с твоей крошкой. Она нам должна кое-что рассказать. Ясное дело, чтобы никто не знал. А иначе...

Оттопыренным большим пальцем правой руки он чиркнул себя по горлу. В том, что этот жест означает, сомневаться не приходилось. Конечности у Кости сделались ватными. И он начал спокойным, можно сказать, миролюбивым тоном:

— Зря вы это. Не по адресу вы...

— Нам лучше знать, зря или нет! — наглел усатый. — Тебя никто не просит рассуждать, что зря, а что не зря. Слушай, что тебе говорят и выполняй. И не умничай. Ты нас сам к этому вынудил.

— Ну, а она-то тут при чем? Она меня и слушать не захочет. По-вашему, я на нее такое большое влияние имею, что ли?

— Нас это не касается. Захочешь жить — завлияешь!

— Хи-хи-хи, — залился смешком конопатый. — Еще как завлияешь!

Усатый подвел итог беседе:

— Мы тебя предупреждали. Второй раз предупреждать не будем. Через три дня чтобы все было сделано. Мы тебя сами найдем. И не вздумай дергаться. Себе только хуже сделаешь. Так еще, может, и договоримся полюбовно, а сунешься к ментам — заказывай панихиду.

И они пошли, спокойные, уверенные в себе и в тех порядках, на которых, по их мнению, сегодня держится мир.

А Костя, оглушенный, раздавленный, побрел домой. Теперь-то его страхи обрели под собой реальную основу. Колянины разговоры, намеки, угрозы казались ему какими-то опереточными. Кто он, Коляня? Его бывший дружок по общему увлечению. А сейчас безвольный, больной человек, за которым нет никакой силы. Лишился нужных ему веществ, вот и дергается, не зная как вернуть. Блефует, пугает... Но эти два жлоба — это не Коляня... Сколько их вообще против Кости? Кто они, чем занимаются? Какое отношение имеют к Коляне? Что им надо от Тани? Наркотики — это ведь лекарства. Но есть ли они в Таниной аптеке? И даже если есть, что она, согласится помочь их достать? Как достать? Украсть? Зная Танин характер, Костя мог предположить, как она к этому всему отнесется. Но предпринимать что-то все равно надо. Просто так исчезнуть, как помышлял прежде, теперь уже не мог: он поставил под удар Таню и он же должен ее из под этого удара вывести. Но надо, видимо, прежде всего посоветоваться с ней. Он просто обязан сообщить про этот шантаж. Не становиться же ей соучастницей преступления только потому, что ее знакомый парень влип в неприятную историю!

Об истории с сумкой Костя Тане не рассказывал. Сейчас он решил это сделать не откладывая.

...Таня слушала хмурясь, все больше и больше мрачнея. В карих глазах ее то возникало беспокойство, то недоумение, то негодование, то презрение.

— А раньше почему молчал? — спросила она наконец.

— Тебя не хотел тревожить. Думал, обойдется...

— Такие дела, к сожалению, не обходятся, — вздохнула девушка, — слишком велика ставка. И дело конечно же в сумке, которую ты потерял...

— У меня ее украли.

— Это еще хуже. Сумка — это личное дело твоего Коляни. Сам он ее доверил, сам пусть и выручает свой товар или плату за него. А вот, что ты оказался на крючке, да еще меня умудрился зацепить — это уже хуже. Для нас, во всяком случае.

— Что же делать? — в растерянности произнес Костя.

— Прежде всего, не связываться со всякими сомнительными личностями. А я буду действовать, как...

— ...подсказывает совесть? — не удержался Костя.

Таня бросила на него уничтожающий взгляд, который заменяет одно весьма распространенное, но не самое благозвучное слово.

— ...целесообразнее всего поступить в такой ситуации.

— И как же?

— Обращусь в соответствующие организации.

— Но ведь они предупредили же...

На Таню, похоже, невнятное Костино бормотание впечатления не произвело.

— Расскажу все, кому следует, — слегка повысив голос, подтвердила она свое намерение. — И никто меня не остановит, не испугает. Они ведь только на испуг и рассчитывают. Ничего они не сделают... — Она задумалась. И заговорила, словно размышляя. — Значит, за аптеками, не зря говорили, охотятся. Вот так же наверно обрабатывали кого-то из 17-й. Ты слышал, что ее обокрали?

— Откуда? Что, аптека промтоварный магазин что ли, или ювелирный, чтобы ее обворовывать? Что там брать-то?

— В том-то и дело, что по нынешним временам там можно украсть кое-что, что не дешевле иного ювелирного изделия и что спросом пользуется гораздо большим. Вот и «работают» такие жучки, которые на тебя страху нагнали... Нашли прибыльное дело и теперь торопятся, чтобы кто-нибудь не перехватил инициативу.

— А ты из семнадцатой аптеки кого-нибудь знала?

— Ну, знала...

И она осеклась. Потом глубоко задумалась. Костя этого не заметил: он думал о том, что аптеки действительно не снабжены подходящей защитой, вроде той, которая есть у банков, ювелирных магазинов и тому подобных хранилищ ценностей. Получив исчерпывающую информацию определенного рода, да еще имея в соучастниках кого-то из сотрудников, можно рассчитывать на бесспорный успех. Таню, похоже, занимали эти же мысли.

— А почему они, собственно, уверены, что я что-то кому-то стану рассказывать?

— Они, видимо, считают, раз ты со мной, то и дела у нас общие... — неуверенно предположил Костя.

— Поня-я-тно... — протянула Таня. — Уж не хотят ли они меня убедить в том, что я связана с семнадцатой аптекой? На этом, наверно, и свой шантаж построить хотят?

— Кто им поверит?

— Когда захотят, поверят чему угодно. Анонимку подкинут, а потом доказывай...

— ...что не верблюд...

— Сам ты верблюд. Не был бы им, так и всей этой истории бы не было.

Костя «верблюда» «проглотил» безропотно. Что ему оставалось в его положении? А Таня продолжала:

— Теперь-то я понимаю, почему был проявлен интерес к моей работе, когда ты меня затянул в это болото. «На крючке» мы, выходит, давно уже?

Тут Костя уже не нашел что ответить. Но Танина решительность его чуть-чуть взбодрила. Поэтому он уже смелее спросил:

— А как быть насчет трех дней? Мне же срок дали... Что я скажу, когда эти жлобы опять вынырнут невесть откуда? Вопросы у них будут конкретные: говорил ли я с тобой и что ты ответила?

— Я скажу, что ты должен будешь говорить. Но не сегодня. Постараюсь сделать так, чтобы ты знал, что ответить, когда к тебе придут.

Следователь Пеночкин был несколько удивлен и безусловно обрадован, когда к нему на прием попросилась работница аптеки № 21 Татьяна Вавилина. Он сам искал повода побеседовать с девушкой, но так, чтобы она не заподозрила, о чем речь. Задавать напрямую вопросы по интересующему его делу он боялся: так можно все испортить. С другой стороны — крутить вокруг да около — ничего не узнаешь. Тем более, что девушка, скорее всего, действительно ничего не знала. Единственный визит в сборище наркоманов мог быть чистейшей случайностью. Проверка ее знакомств и родственных связей, как и ее жениха, ровным счетом ничего не дала. Ее привел парень — она могла и не знать, к кому идет. Словом, ниточка была настолько тонкая, что схватился за нее Пеночкин лишь потому, что другие были не намного толще. И вот такой, можно сказать, сюрприз...

Танин рассказ заинтересовал Пеночкина чрезвычайно. Хоть и была это по-прежнему задача со многими неизвестными, но наметился вариант модели событий, довольно близкий к реальности. Ясно, что наркотики достают, производят или крадут для того, чтобы их сбывать, причем сбывать по возможности дороже. Скорее всего, кражу осуществляли те, кто сам наркотики не употребляет. В таком случае, кто такой Шариков и какова его роль во всем этом деле? Почему он решил отправить сумку с наркотиками в другой город? Что-то почуял? Но ведь если он не был прямым участником грабежа, то чего ему особенно бояться? Купил, у кого — не знаю. И ничего не докажешь, хоть сто раз будет доказано, что это краденый товар. Тогда можно предположить, что он посредник между поставщиками товара и потребителями его. А это фигура немаловажная. Тут тоже без комиссионных не обходится...

Этих вопросов следователь Пеночкин Татьяне Вавилиной, разумеется, не задавал, поскольку ответить на них она не могла. Но и те вопросы, на которые могла ответить посетительница, тоже представляли немалый интерес.

— Как я понял, вам через вашего жениха передано нечто вроде ультиматума?

— Называйте, как хотите. Я сообщаю только то, что передали мне.

— Да, вы правы, язык дипломатии тут мало подходит. И как вы решили ответить на такое категорическое требование встретиться?

— Пока никак. Пришла посоветоваться к вам. Я имею в виду милицию. А уж конкретно к вам меня направили, сказали, что это по вашей части.

— Все правильно. По моей части... Ну, а вы хоть примерно предполагаете, о чем будет разговор?

— Предположить нетрудно. Раз эти шантажисты считают, что я могу сообщить какие-то сведения, используя которые они смогут компенсировать свои потери, то хотят они немалого.

— А вы располагаете такими сведениями?

— Да, собственно, что эти сведения? Я думаю, они и сами все знают, что надо. Все-таки аптека не секретный военный объект. Скорее всего, им нужна конкретная помощь или участие. Тогда они могут рассчитывать на успех...

— А в чем может выразиться эта помощь?

— Я не знаю... Но ведь и так понятно, что им нужно четкое расписание режима работы, ключи от входа, может быть, от склада, от сейфов. Не знаю, конечно, что им надо.

— А как бы вы ответили на любое из этих предложений?

— Послала бы, конечно...

— Даже сознавая, что это небезопасно?

— А вступать в сговор с преступниками, вы полагаете, лучше? Безопасней?

— Нет, я так не думаю, — медленно с расстановкой произнес Пеночкин. — Но не у всякого хватает мужества сделать правильный выбор. Вы его сделали, хотя бы уже потому, что пришли к нам.

— Что тоже, как меня предупредили, опять же небезопасно.

— Ну эта-то опасность как раз преувеличена. Во-первых, непросто уследить за нашими с вами контактами. Это же надо иметь целую хорошо разветвленную сеть агентов, что маловероятно. Во-вторых, угроза — это одно, ее выполнение — уже совсем другое. Во втором случае они уже должны вступать в конфликт с нами, то есть с властью. Потому что, раз вы к нам обратились, мы обязаны вас защитить, обеспечить вашу неприкосновенность... Но вот какая деталь меня смущает: шантажисты действуют так, словно у них стопроцентная уверенность в том, что отказа не будет. Что вселяет в них эту уверенность? Может быть, ваш жених завязан, что называется, гораздо сильнее, чем он вам сказал? А потому уверены, что он выполнит любое, поставленное ими условие.

— Не думаю. И потом выполнять ведь предстоит мне, а не ему. А я не собираюсь принимать никаких условий.

— Хорошо. Это вы не собираетесь? А если вы поработаете немного на нас? Точнее, на наши общие с вами интересы. Нам надо выйти на этих людей, с вашей помощью мы это сделаем быстрей, нежели без нее.

— Я готова, — просто ответила Таня. — За этим и пришла.

— Тогда нам надо обговорить все детали вашего предстоящего разговора. Мы еще не знаем, где и когда он состоится, но быть надо в полной готовности уже сейчас. Но для начала мне надо встретиться с вашим женихом. Только сюда ему приходить не надо. Я напишу телефон, пусть позвонит, договоримся, где и как встретиться. А у вас его телефон есть? Продиктуйте, я запишу на всякий случай. И коль скоро вы к нам обратились, давайте не допускать никакой самодеятельности. Чуть что — звоните мне, а я позвоню вам, как только проведу соответствующую подготовку.

Танино сообщение о том, что заботу об охране и безопасности его невесты, то есть ее, Тани, берет на себя милиция, Костю весьма обрадовало. Он почувствовал большое облегчение и очень охотно согласился выполнять все указания следствия. Следователю Пеночкину он выложил все, что знал сам относительно Коляни и сборищ у него, которые ему, Косте, доводилось наблюдать; подробно рассказал обстоятельства утраты сумки и описал, насколько запомнил, приметы обоих шантажистов. Относительно того, чтобы не допускать самодеятельности, Костя горячо заверил: «Ни-ни! Ни в коем разе!»

Но жизнь порой вносит такие коррективы, что самые благие намерения летят к чертям собачьим.

Во всяком случае то, что произошло, предвидеть никто не мог. Следует учесть и шоковое состояние, которое охватило Костю после того, что он увидел.

А случилось это в троллейбусе, идущем от вокзала. Костя и попал-то в него случайно: ему нужен был другой номер маршрута. Он уже собирался выходить, как вдруг замер от неожиданности, что говорится, не веря своим глазам. Мужик, сидящий в кресле, за дужку которого он держался, увлеченно читал журнал. То есть не совсем журнал, а вырванные из нескольких журналов и сброшюрованные страницы. Что-то ужасно знакомое было в них. И когда читающий пассажир перевернул страницу, на журнальных полях Костя увидел... схему, выведенную собственной рукой. Он беспомощно оглянулся по сторонам, словно желая спросить, как же это так? Но во всем троллейбусе он был единственным человеком, которого поразил факт присутствия нарисованной им схемы на полях журнала. Потому что пассажира, увлеченного содержанием детектива, схема тоже ни в коей мере не интересовала. А Костя, когда он чуть пришел в себя, стал лихорадочно соображать, что предпринять. Вопрос, как попал сюда журнал, пришел ему в голову чуть позже, а сейчас его занимало одно: книжка здесь, а где все остальное? Человек этот так или иначе связан с пропавшей сумкой. Он ее украл? Так почему так открыто, не таясь, демонстрирует похищенное? Или хотя бы какую-то часть его? Заговорить с этим человеком сейчас же? Соображение, что этим он может все испортить, остановило Костю. Нет, так нельзя. А как можно? Один выход — следить за человеком, выяснить куда он идет, может быть, где живет. А что дальше? Там видно будет. Главное — не потерять из вида обладателя журнального детектива, не дать ему бесследно, навсегда затеряться в миллионном городе. С человеком этим Костя никогда не встречался, он в этом уверен. Очень уж характерное лицо, что-то явно монгольское в нем, ни дать ни взять — хан Батый... Если даже он украл сумку, то Костю он вряд ли запомнил. Хотя, кто его знает... Все же лучше стараться не попадаться на глаза.

Так началась слежка. Смуглый, с восточного вида лицом пассажир сошел, немного не доехав до конечной остановки. Рюкзачок его (сразу видно, что человек откуда-то приехал) ничуть не походил на похищенную сумку: без особых претензий, но все же что-то не ординарное, с налетом туристского шика. И костюм вроде бы туриста-путешественника (впрочем, это, скорее всего, роба студенческого строительного отряда, приспособленная для нужд человека более старшего возраста). Костя гадал, что за человек? Откуда он приехал (а то, что приехал — заметно невооруженным глазом). На вора не похож, впрочем, откуда знать, как они выглядят, люди, крадущие чужие сумки? Но что не наркота — это точно.

Человека с монгольскими чертами лица интересовали газетные киоски, где он, видимо, спрашивал, а ему подавали какие-то журналы, он их листал, и либо подавал обратно, либо покупал, а потом запихивал в широченные карманы своего рюкзака (то, что он читал в троллейбусе нашло себе место там же). Он шел себе и шел, легко неся свой нарядный рюкзачок, пока не дошел до девятиэтажного дома, стоявшего на пересечении улиц Островского (неизвестно которого) и той, что много лет называлась улицей Жданова, а сейчас названной в память о подвиге милицейского полковника, погибшего при взятии вооруженного бандита. Костя заволновался: человек направлялся к одному из подъездов дома, а это уже создавало ситуацию невыгодную: в доме лифты, сейчас сядет в лифт и уедет! Войти вместе? А вдруг узнает? Костины мысли снова заметались беспорядочно. Но он продолжал идти: в подъезде больше тридцати квартир — попробуй потом найти, в которой из них скрылся незнакомец! А вдруг он вообще здесь не живет? Приехал к кому-то в гости? Просто зашел по пути? Передать, например, что-то?

Костя, стараясь держать минимальный интервал, Проскользнул в подъезд. Впереди идущий человек поднимался уже на второй марш (лифт начинался не с первого этажа — из-за магазина на первом) легкой походкой. У лифта он почти догнал объект своего преследования и уже готов был крикнуть «подождите, не уезжайте!», как увидел, что тот проходит дальше: люди живущие на невысоком этаже часто предпочитают лифтом не пользоваться. Костя тихо крался, поднимаясь по ступенькам и прислушиваясь к шагам того, кто шел перед ним. Наконец шаги затихли: человек остановился перед дверью. Костя замер. Послышалось звяканье ключей. Значит, не в гости, домой. Теперь только не прозевать момента перед тем, как дверь захлопнется. Когда человек в дверях, он уже назад не смотрит, если только случайно не оглянется. Костя сделал еще пару осторожных бесшумных шагов. До него донесся звук открывающейся двери, и он сделал быстрый рывок, чтобы оказаться на площадке с таким расчетом: самому остаться незамеченным, но номер квартиры заметить успеть. Квартира оказалась не первой в ряду по расположению на лестничной площадке, и Костина голова едва поднялась над бетонным полом, как уже через какую-то долю секунды щелкнул замок — дверь захлопнулась. Но Костя уловил которая: ему хватило того мгновенья, когда щель еще оставалась между дверным косяком и самой дверью. Номер восемь — легко запоминается, всего одна цифра — и у Тани день рожденья приходится на 8 марта...

Костя все же поднялся на лестничную площадку, внимательно осмотрел дверь, будто этот осмотр мог что-то прибавить к его представлениям о хозяине квартиры. Но дверь была как дверь, не обита даже, как некоторые, номерок не сделан на заказ, не нарисован художником-самоучкой. И глазка на двери нет. И покрашена казенной краской, как и все остальные на площадке.

Теперь, когда операция по выслеживанию была завершена, Костя с новой силой ощутил всю странность создавшейся ситуации. Надо ведь было что-то предпринимать.

И тем не менее, он сел на скамейку у подъезда, чтобы собраться с мыслями. Наверно, самое разумное было позвонить Пеночкину. Там-то живо установят личность любителя детективов, и постараются, надо думать, узнать, где он их достает. Сообщить об этом Коляне? Желание оправдаться перед ним по-прежнему жило в Костиной душе, хотя он и сознавал сейчас, что ссылка на журнальный детектив, обнаруженный в троллейбусе у незнакомого пассажира, не очень-то весомый аргумент. Сброшюрованные журнальные странички Коляне ни к чему. Ему еще надо объяснить, какая связь между ними и его потерей. И, может статься, что состояние, в котором он находится в данный момент, совсем не подходит для такого рода объяснений. Да еще вдруг там окажутся эти шакалы...

Костя медленно побрел в сторону дома, прокручивая возможные варианты использования неожиданно свалившейся на него новости. Было у него в мыслях поговорить и с Таней, но ее реакцию можно было предвидеть: конечно, она посоветует сообщить об открытии Пеночкину. Словом, все сходилось на этом. С такой мыслью дошагал Костя и до своего дома. Глянул на часы: а что если позвонить прямо сейчас? Рабочее время еще не кончилось, вдруг Пеночкин на месте?

Телефоны-автоматы висели около универмага. Найти свободный и исправный там можно было вполне. И Костя стал искать телефон Пеночкина. Однако все было напрасно: длинные гудки слышались в трубке, хотя он набирал номер дважды. «Ничего не поделаешь...» — Костя вздохнул.

Он стоял в раздумье около телефона-автомата, размышляя, не позвонить ли Тане, когда на плечо его легла чья-то рука. От неожиданности Костя вздрогнул.

— Испужалсси! — нагло издевательский голос конопатого Костя узнал сразу, прежде чем поднял на него глаза. — А кого боишься? Ментам опять, поди, названивал?

Может, оттого, что именно этим он как раз и занимался, Костя почувствовал себя нагадившим щенком. И все, что он стал дальше делать, совершалось вопреки его предыдущим намерениям, как это нередко бывает с людьми, которых застали врасплох.

А конопатый продолжал тем же издевательским тоном:

— Давай, докладывай, каких успехов достиг? Заложил нас ментам, а теперь трясешься от страха?

Усатый его напарник хмуро молчал. Молчал и Костя, ожидая, что же последует за этим всем.

— Ну, что молчишь? Мы тебя предупредили...

Костя не мог знать, берут ли его, что называется, на «понт», или в самом деле имеют какую-то информацию относительно его и Таниных переговоров с Пеночкиным. Хотя второе представилось совершенно невероятным: откуда?

— Что сказала твоя краля? Согласилась она с нами посекретничать?

— Согласилась... — Костя произнес это, настороженно оглянувшись, нерешительно. И вдруг выпалил, неожиданно для самого себя.

— Я нашел того, кто «увел» у меня сумку.

Оба посмотрели на Костю с явным недоверием.

— Ну, ты нам уши не три!

Понимая, что отступать теперь уже некуда, Костя принялся сбивчиво объяснять. И насчет сумки, и насчет детектива из журнальных страничек, положенного им в эту сумку и насчет человека с монгольскими чертами лица.

— Интересная кинокомедия... Фантастикой, наверно, увлекаешься. Такое сочинить... А что если мы твоего «монгольского типа» пощупаем? И обнаружится, что ты просто нам решил мозги попудрить. Что мы тогда с тобой должны сделать?

— Давай поехали! Показывай!

«Лада» шестой модели в два счета доставила их на место, названное Костей. Конопатый, сидевший за рулем, немного поразмыслив, припарковал машину наискосок от подъезда, указанного Костей.

— Что будем делать? — обернулся он к усатому, который сидел сзади рядом с Когтей.

Тот, откинувшись на спинку сиденья, отозвался:

— Да вот соображаю. Вопрос не простой. Если нам наш друг не соврал, то нам придется этого субчика сильно тряхнуть. Он, ясное дело, сразу фраером прикинется, мол, я не я и лошадь не моя. В таком разе, надо будет ему под ребрышками пощекотать. А если он даже и дома, как нам наш друг сообщил...

— Пока я отсутствовал, он мог уйти куда-нибудь, — вставил Костя.

— А ты бы не «отсутствовал». Сидел бы ждал, последил бы, куда он дальше свои стопы направил.

— А я так думаю, что он человек культурный и раз только что приехал откуда-то, то принимает сейчас ванну, — вмешался конопатый. — Чего он сразу попрется по такой жаре по каким-то делам?

— Может и принимает, — усмехнулся усатый. — Если у них в доме на лето горячую воду не отключили, как у нас. А если принимает, то с чистеньким-то бы самое время сейчас и побеседовать. Хорошо, если бы у него после ванны была привычка что-нибудь кроме чая принимать. Тогда бы мы с ним быстрей общий язык нашли.

— Эт-т точно. Вот только в гости он нас пока не приглашал.

— Мы люди не гордые, можем и без приглашения нарисоваться. Вот только бы знать его семейное положение, а еще лучше — состав семьи. Люди с монгольскими чертами лица по многу детишек имеют обыкновение делать.

— Что ж, детишки могут и сгодиться. Пригласить их покупаться, а потом папе позвонить, предложить в обмен на тайну исчезнувшей сумки.

— Было бы из-за чего... По большому играть можно, когда знаешь, что большой куш сорвешь.

— Тебе виднее, — не стал спорить конопатый.

В машине наступило молчание. Какие уж варианты рождались в головах шантажистов, Косте не было известно, а вот сам себя он проклинал за очередную глупость. Ну, для чего он это брякнул?

Как в шахматной игре: вдруг покажется, что ход удачный и — раз! — фигурой. А потом видно, не подумал. Подставился, неприятности себе нажил, а перехаживать нельзя...

— Ну что, командир, принял решение? — заговорил наконец конопатый водитель. — Время деньги, а за простой тачки мне не платят. Может, двинем?

— За что тебе платят, тебе лучше знать. А по этому случаю принимать решение мне никто не поручал. Пусть принимают их те, у кого мозгов больше. Давай двигай.

Но едва конопатый водила повернул ключ зажигания, как Костя локтем толкнул усатого:

— Вот он! — сказал он, зачем-то понизив голос.

Объяснять «кто» не понадобилось. Предварительное описание вполне соответствовало действительному виду, хотя человек с монгольскими чертами лица полностью преобразился. Догадка насчет ванны была, пожалуй, верна. Вид у объекта наблюдения был соответствующий тому, который принимает хорошо помывшийся человек. На нем была белоснежная рубашка, легкие летние с голубоватым отливом брюки; обувка тоже была летняя, открытая, с глубокими со всех сторон вырезами, позволяющими любоваться синими носками в белую полоску. Внушительных размеров солнцезащитные очки довершали наряд. Сидевшие в машине об этом, конечно, не догадывались и прокомментировали внешность незнакомца по-своему.

— Ишь, нафраерился, обезьяний потрох! Гульнуть, видно, решил. Давай за ним потихоньку: вдруг вскочит в трамвай или троллейбус, а то и на такси. Такие общественным транспортом предпочитают не пользоваться.

Но тот, за кем так пристально сейчас наблюдали три пары глаз, ни общественным, ни индивидуальным транспортом воспользоваться не спешил. Он прошел всего один квартал и свернул к дверям заведения достаточно популярного. Конопатый присвистнул, усатый крякнул, а Костя выругался про себя: «Ах ты, гад!» Но эмоции эмоциями, а дело делом. Руководитель операции тут же распорядился: «Встань вон там, из машины не выходить. Ну, а я пойду посмотрю, зачем такие фраера, не успев приехать, раньше чем в кабак, бегут в сберкассу». Потому что именно в дверях сберкассы скрылся новоявленный подопечный вездесущих шантажистов. «Сбежать разве? — с тоской думал Костя. — Но куда? Был бы на месте Пеночкин...»

— Если он просто за телефон пошел платить, так не забудь номерок телефона зафиксировать, ну и имя с отчеством тоже! — напутствовал водила своего шефа.

— Знаю, что делать, — буркнул тот в ответ.

«Сейчас бы накрыть их всех вместе. Но ведь этот гад может догнать и ножом пырнуть. У них это просто. Ишь как они про детей-то... Но, может, хоть нас с Танькой оставят в покое, если с этим фраером разберутся...» А усатый тем временем, взяв бланк со стойки, пошел прямо к столу, за которым уже устроился интересовавший его человек. На заполняемом им бланке можно прочесть и сумму (вносимую или забираемую с книжки), а также фамилию, имя, отчество. При хорошем конечно зрении. Какие-то минуты спустя, усатый располагал всеми этими сведениями. Человек, за которым он наблюдал, не скрытничал, не озирался по сторонам, заполняя приходный ордер. А усатый, скомкав бумажку, на которой записал первую пришедшую ему в голову фамилию, быстро покинул сберкассу. Очереди у окошечка контролера почти не было и, судя по всему, объект наблюдения здесь долго не задержится. Теперь предстояло самое трудное...

— Ну, и что там восточный человек поделывает, — поинтересовался как бы нехотя водила. — Проводит рекогносцировку, чтобы «взять» кассу? С его рожей это нетрудно...

— Не трепись. Он сейчас к своему капитальцу целую штуку подогнал. Зовут Тенгизом, отчество больно мудреное, а фамилия что-то вроде Мухамедьянов. Не встречал?

— Не приходилось. Такого в наших порядках не было.

— А ты? — бросил колючий взгляд на Костю.

Тот только пожал плечами..

— Ну это мы сейчас выясним, — недобро скривился усатый. — Выдь на секунду, — велел он водителю.

Тот лениво вывалился из машины. Они отошли немного в сторону и стали о чем-то совещаться. Косте их голосов слышно не было. Сердце его сжалось от нехорошего предчувствия. Что-то замышлялось на его глазах, а он бессилен что-либо предпринять. Теперь-то уж они его, понятно, не отпустят. Чем все это кончится? Скорей бы уж...

Дальше события развивались ни дать ни взять как в кинобоевике. С тою лишь разницей, что чем бы там дело ни кончилось, кончается фильм и можно шагать домой. А здесь еще вопрос — удастся ли пойти домой...

Тенгиз легкой походкой удачливого человека, довольного судьбой, легко вышагивал по тротуару. В момент, когда он приблизился к его кромке, около него остановилась машина. В отворившуюся заднюю дверцу высунулся человек с обвислыми усами и вежливо спросил:

— Молодой человек, можно вас на минутку.

Тенгиз подошел к машине, склонился к спрашивавшему. Костя (а ему, перед тем как поехать, было велено пересесть вперед) видел, как все это произошло. Вопрос был самый что ни на есть наивный, но именно такой, на который любой человек сочтет нужным ответить. Усатый спросил, как проехать к областной больнице. Тенгиз стал объяснять. В это время водитель вышел будто бы по своей шоферской надобности, обошел машину, приоткрыл и снова захлопнул багажник, и вдруг подскочил к Тенгизу сзади. Усатый железной хваткой вцепился Тенгизу в руку, вторую руку захватил конопатый. В результате одновременного резкого рывка и толчка сзади, Тенгиз оказался в машине.

— Только попробуй пикнуть, — прошипел усатый. В руке его блеснул нож.

— Ребята, что вы, что вы...

— Заткнись, если не хочешь, чтобы я тебе потроха выпустил!

А машина мчалась, минуя знакомые дома и улицы, проскочила на полном ходу мимо той самой больницы, как проехать к которой еще несколько минут назад пытался объяснить Тенгиз...

За городом начались сады и дачные строения. Чуть поодаль от забора, огораживающего садовый участок, виднелось какое-то полуразвалившееся строение. И хотя накатанного подъезда к нему не было, водитель уверенно направил машину к этому дому: чувствовалось, что сюда подъезжать ему было не впервой. Он даже сумел подогнать свою «Ладу» почти вплотную, так что она оказалась надежно защищена стеной строения от взглядов со стороны.

— Пошли! — скомандовал усатый.

— Никуда я не пойду! — попытался сопротивляться Тенгиз. — Нечего мне там делать.

Коротким взмахом усатый ударил своего пленника в лицо. Его белоснежная рубашка тотчас окрасилась кровью.

— Ну вот, опять мне сиденье отмывать, — изображая брезгливую гримасу изрек конопатый.

Зажимая разбитый нос рукой, Тенгиз вылез из машины.

— Ну, а ты чего ждешь? — бросил ничего хорошего не обещавший взгляд усатый на Костю. — Давай тоже!

Внутри помещение выглядело менее заброшенным, нежели снаружи. Была это по-видимому какая-то контора ликвидированного хозяйства, каких немало возникало в прежние времена вокруг больших городов с целью снабжения их овощами. Костя и Тенгиз, естественно, кроме страха, ничего испытывать не могли, а того, что их собственно двое против двоих же, они не подозревали. Костя в Тенгизе видел похитителя его сумки или хотя бы соучастника этого деяния; Тенгиз считал Костю одним из трех бандитов, так коварно его захвативших. Он ничуть не сомневался, что причиной захвата были деньги, которые числились на счету его сберкнижки и лишь немного утешала мысль, что это не наличные деньги (а таковых у него с собой было немного), а снять деньги со счета без его личного участия никак не удастся.

Бандиты свое внутреннее напряжение старались скрыть под напускным цинизмом. Сознаться в том, что у них нет уверенности, что они сейчас поступают правильно, они не могли бы и сами себе. Они не могли не чувствовать; что-то в этой истории с похищением сумки и с обликом человека, которого они сейчас привезли в свое тайное логово, не совсем вяжется. Представитель конкурирующего клана, по их представлениям, должен был бы вести себя иначе...

О том, что помещение это посещаемо, говорила хотя бы его относительная чистота. Отсутствовала «вековая пыль», прогнившие доски пола, выбитые стекла и прочие аксессуары запустения. Кое-какая мебелишка была пригодна для ее прямого назначения: то есть на стульях можно было сидеть, на стол — что-то поставить, а на замызганный раскладной диванчик — лечь. Все это было явно вывезено во времена, далеко отстоящие от тех, когда контора еще функционировала.

Когда все разместились (Тенгизу и Косте, впрочем, было указано, куда сесть), усатый «открыл собрание»:

— Ты этого знаешь? — обратился он к Тенгизу, ткнув рукой в сторону Кости.

— В первый раз вижу.

— Ну, это так все говорят. Придумай какую-нибудь другую формулировочку.

— Что я могу придумать, если действительно вижу человека в первый раз?

— Ладно, к этому еще вернемся. Ну-ка, выворачивай карманы!

— По какому праву...

— Еще раз так загнусишь — умоешься опять кровью. И это будет повторяться столько раз, сколько ты будешь вылезать. Пока не научишься себя вести. Усек? А теперь давай свое барахлишко.

Кошелек с деньгами, носовой платок, расческа — что еще может поместиться в карманах брюк мужчины летом, когда жара не дает надевать пиджаки.

— Все что ли? — насмешливо скривился усатый. — Никак ты не можешь понять, что с нами надо, как у попа на исповеди — ничего не утаивать. А ты все жмешь и жмешь, причем главное. Неужели из-за твоего сопливого платка мы бензин жгем? Доставай сберкнижку! — гаркнул он так, что Костя вздрогнул.

Тенгиз выбросил сберкнижку на стол. Усатый полистал ее, помолчал, раздумывая.

— А где ключи от квартиры? Почему не выложил?

— Я без ключей ушел, — глухо, через силу выдавил Тенгиз.

— Ясненько. А кто дома?

Лицо Тенгиза почернело.

— Не твое дело, — скрипнул он зубами.

И тотчас получил такой удар от конопатого, от которого слетел с табурета. Поднялся, держась за скулу, произнес тихо:

— Семью не трогайте. Все, что у меня есть — тут, на книжке. Вам это — слону дробина. А жену и детей не трогайте...

— Да, действительно, не густо... — опять посмотрел в сберкнижку усатый. — Пять штучек всего. Может, у тебя таких книжек пять, десять? Библиотечка?

— Откуда? Я деньги честным трудом зарабатываю. А это на машину накопил...

— Ну, ладно, нас твои жизненные проблемы не колышат. Говори по-хорошему: откуда к тебе попала сумка этого фраера и кому, за сколько ты ее толкнул?

— Не знаю, о чем вы?

Недоумение на лице Тенгиза было столь неподдельным, что бандиты переглянулись.

— Ты на кого работаешь? — решил начать по-другому усатый.

— Как на кого? На себя, — Тенгиз начал понимать, что тут не банальное ограбление с изъятием денег путем угрозы. Его явно принимают за кого-то другого. Это открытие придало ему бодрости, и хотя он понимал, что теперь уйти от этих субъектов со звериными повадками все равно непросто, все-таки какие-то шансы сделать это есть. Поэтому отвечать надо по возможности так, чтобы не вызывать раздражение у своих тюремщиков (как их иначе назовешь!) и четкостью ответов полностью снять с себя подозрение в том, что он замешан в делах какой-то мафии. А ведь он даже не знает пока, о чем речь...

— Значит, на себя, — недоверчиво повторил усатый. — Ты можешь не называть своего шефа, но намекни, мы поймем.

— А чего намекать? Я работаю в институте, шеф у нас...

— Постой, постой. Эти сведения нам ни к чему. А ты нам либо лапшу на уши вешаешь, дурачком притворяешься, либо...

Усатый не закончил.

— Да я говорю то, что есть.

— А откуда эти башли, что ты сейчас на книжку положил?

— Да с шабашки я еду. Заработал. Потом. По двенадцать часов иной раз вкалывали. Это ж проверить — один пустяк.

Усатый повернулся к Косте.

— Ну, что ты на это скажешь? Похоже все же, что ты фанта-а-зе-ер...

Костю и самого убедило поведение Тенгиза, его рассказ о себе. Но о наличии журнального детектива в его руках нет пока ничего ясного. Как с этим-то быть.

— Скажите, — хриплым от волнения голосом обратился он к Тенгизу. — Вы сегодня в троллейбусе читали детектив, собранный из журнальных листочков. Где вы его взяли?

Этот вопрос удивил Тенгиза не меньше остальных. Это обращение на «вы», этот запуганный вид и робкий голос — все подсказывало Тенгизу, что он не единственный здесь пленник, что охранников-то не так уж и много, что если бы знать это раньше и как-то объединиться, то еще можно посмотреть, кто здесь главнее. Поэтому он ответил как можно спокойней.

— Да, читал. Люблю детективы. А вот где взял... Там же и взял, где шабашничал.

— Что, так просто и взял, — вмешался конопатый. — Иди спер, или почитать тебе его дали? А то — «взял»... Чтобы взять, надо чтобы кто-то положил. А вот кто положил?

— Да какая разница? Я спросил у мужиков: «Чье?», «Да так, говорят, приблудное». Ну, я и взял, раз охотников больше не оказалось. Все равно пропадет. Ладно, если кто читать взял бы, а то ведь и на подтирку пойдет...

Усатый скрипнул зубами, выругался грязно:

— Все у вас, как посмотришь, гладко, чисто. Сговорились, падлы! Сейчас обоих здесь замочим, если правду не скажете.

— Да не знаю я ничего! — выкрикнул Тенгиз. — Есть ведь люди, чтобы подтвердить, что я на шабашке больше месяца пахал, и в ведомости я за эти деньги расписался, и журналы где взял, могу место показать!

У усатого пот выступил на лбу. Талантом следователя он явно не обладал, а тут следствие зашло в тупик. Он и верил, и не верил. Татарин, похоже, не врет. И этот слюнтяй — тоже, хотя бы потому, что врать он явно не умеет. А сумка пропала. Кроме того, что она дорого стоит, по ней еще можно будет определить, где взято кое-что в ней находящееся. А там, дальше-больше и на тех, кто брал, выйдут. А уж тут такие пойдут разборы, что лучше и не думать...

— Где вы шабашили?

Тенгиз назвал отделение совхоза, деревню.

— Это сколько отсюда будет?

Тенгиз сказал.

— Поедешь с нами, покажешь. И ты поедешь. Если обнаружится, что все это туфта — дома родного вам больше не видать. Так что лучше выкладывайте, как вы нас решили облапошить. Отдадите в два раза больше — и начинайте по новой ковать монету. Так башлями откупитесь. Нет — головой.

— Как я в таком виде поеду?

— Ничего, мы тебя прибарахлим. Обновим твой гардеробчик.

И кивнул конопатому:

— Принеси ему что-нибудь. Под цвет его ползунков.

Тот, мерзко хихикнув, нырнул в какую-то дверцу сбоку, совершенно ранее не замеченную. Вернулся с серо-голубой рубашкой с накладными кармашками. Бросил Тенгизу.

— Держи! Потом мы все равно к общему счету припишем.

— А эту я к какому счету припишу? — буркнул Тенгиз, стягивая окровавленную рубашку.

— Может, пока ты голый, тебе еще разок врезать? С кожи-то кровь смывается...

Но Тенгиз уже напялил на себя бандитское подношение и оглядывал себя критически.

— Не боись, не с трупа. Вещдоков не оставляем. Даровому коню куда-то там не смотрят.

Препятствие, которое пытался выставить Тенгиз, было устранено. Можно было ехать. Но тут заныл конопатый:

— Шеф, может, не стоит? Семь верст киселя хлебать? Посмотреть на полочку, где журнальчики лежали? А того, кто их положил, где мы увидим?

— Не твоего ума дело. Твое дело — баранку крутить. Погнали!

Алику снился сон. Собственно, это был не сон, а нагромождение каких-то кошмаров, фантасмагорий, навеянных духотой комнаты и алкоголем. Сюжеты этого полусна-полукошмара все время варьировались на фоне неосознанной тревоги. Вот мать — или это не мать — мать давно умерла, протягивает к нему руки и говорит: «Саша, не пей, Саша, не пей». Вот врачи в белых халатах суетятся вокруг чего-то, а это что-то — он сам... Вот ему втыкают шприц в бедро, а он кричит: «Не надо, не надо!» А по ноге у него течет кровь...

И опять видение возникло. Рыгаловка — место излечения алкоголиков по методу Буренкова — он пробовал лечиться по этому методу лет десять назад... Ходит врач по палате, звенит стаканом и бутылкой и кричит: «Водка, водка бэ-бэ-ээ, бэ-э-э, водка-водка бэ-э-э, бэ-э-э». И все алкаши на кушетках рыгают: бэ-э-э...

Последний сюжет был самый страшный: ему приснилось, что у него украли деньги. От страха он проснулся, будто бы выпрыгнул из чего-то мерзкого. Фф-у-ух! Он сел на кровати. Пот ручьем течет по спине. И сразу же — ширк под матрас. Вот они — «мани». Милые, зеленые. Все здесь, как на сберкнижке. «Храните деньги в сберегательной кассе!» Не все так страшно, жизнь продолжается.

В комнате тьма, за окном тьма. Утро или вечер — понять невозможно. Глаза постепенно привыкают к темноте и он видит свою комнату с немудрящей обстановкой; не комнату — комнатенку, которая досталась ему после размена квартиры, когда он развелся с женой лет десять назад. На столе стоят бутылки, стаканы. Все грязное, а главное — пустое. Но то, что проснулся дома — уже неплохо...

Под столом кто-то лежит и надсадно храпит. Чертовы алкаши, гнать надо таких гостей. Алик делает над собой усилие и встает. Включает свет. Да, бутылки пусты безнадежно. Он открывает холодильник, шкаф, заглядывает под кровать — ни жрать, ни выпить...

Давненько он не входил в такой вираж. Но что ж делать, «бабки» на кармане, как тут удержишься от красивой жизни. Красиво, как говорят, жить не запретишь.

— Эй ты, чучело! — Алик пинает босой ногой лежащего на полу. Реакции никакой: Фадеич дрыхнет как обычно с разинутым ртом, раскинув руки. Притомился. Отдыхает...

— Вставай, быдло, — Алик чувствует, что будить старика бесполезно. Да и черт с ним.

За стеной сосед врубает магнитофон. Значит, вечер. По утрам тот сосед любит поспать. Зато допоздна гоняет свой идиотский музон. Песня отдает тупой болью в воспаленном мозгу.

— Черт бы его побрал, — бормочет Алик. Можно конечно постучать в стену, да лень. Он так и сидит, раскачиваясь в такт музыке, обхватив голову руками.

выводит хриплый насмешливый тенор.

Терпение Алика кончается и он стучит в стену.

Поет голос уже тише. Сосед всегда убавляет звук стоит только стукнуть. Вот только сам почему-то никогда не догадается.

Фадеич на стук реагирует довольно странно: издает какой-то булькающий звук, но не просыпается. Потом произносит несколько затасканных ругательств, после чего начинает храпеть еще громче.

— Ишак. Осел. Козел. Мерин. Бык... — произносит Алик скорее устало, нежели зло, натягивая штаны и рубашку. Потом он выходит, захлопнув дверь, оставляя Фадеича мирно похрапывающим.

На улице хорошо. Прохладно. Становится легче, намного легче. Надо что-то найти. Черт возьми, сколько же сейчас времени?

незамысловатый мотивчик железно вписался в нездоровые мозги. Кстати, про иглу. Ведь лежит сумочка, лежит, родная, в лесу. А ведь это куш. Это верные бабки. И наверняка не чета всей этой убогой шабашке. Там одних ампул штук двести. Таблетки. Тоже хренова туча. Но как к этому подойти? Как? Первый раз в своей пестрой жизни Алик столкнулся с таким феноменом: есть товар. На товар, наверняка, есть спрос. Но как все это прокрутить? Товар опасный. Страшно. А для друзей по шабашке его уже нету, товара этого. Для них — сумочка аэрофлотская утонула в болоте. Для них — утопил ее бугор. Концы, как говорится, в воде. А сумочка лежит. Лежит, а в ней бабки. Бабки!

Он даже разволновался, в который раз разволновался, вспоминая про сумку. А вот она есть... Есть, и не дает спокойно спать.

Алик пошарил в карманах — папиросы были, а спичек — тю-тю. Ориентируясь на мерцающие в глубине двора огоньки сигарет, он подошел к лавочке, где зеленая парочка обнималась и пускала дым.

— Сколько времени, — спросил он, прикурив.

— А у нас часов нет, мы их не наблюдаем. Спроси у ментов, батяня, — молокосос показал на двух милиционеров, шагавших по двору. У Алика поднялась волна беспричинной тревоги. Какого хрена менты разгуливают по двору? Но те прошли мимо его подъезда, и тревога улеглась. Проклятые нервы. Пить надо меньше.

— Какой я тебе батяня? Что, так старо выгляжу?

— Ну, видно, что подержанный. Волос на две драки осталось.

Алик хмыкнул. Батяня... Вот, достукался. В сорок с хвостиком обозвали батяней.

— Кстати, про ментов, сынок, есть такой анекдот. — Алик затянулся, присев на скамейку. — Бабке вот также посоветовали к менту подойти и время спросить. Она подошла и говорит: «Слушай, мент, сколько щас времени?» А он ей отвечает: «Сейчас, бабка, три часа. И три рубля штрафу за оскорбление при исполнении». «Спасибо», — бабка говорит и дает ему червонец. А он, мол, сдачи нет. А бабка говорит: «Ну и ладно. Мент. Мент. А на рубль — козел драный».

Парочка захихикала.

— Сейчас двенадцать, — впервые подала голос девчонка.

— Ну вот и спасибо. — Алик поднялся. — Я вам байку — вы мне время. Все по честному.

Время еще детское. Было бы желание и «капуста» — найти можно. А то и другое присутствовало.

Алик вышел на улицу. Подождал, пока не набежал на него зеленый огонек, помахал. Конечно же, ночной рэкс, если и не держит под сиденьем, то информацией располагает. Верняк.

— Шеф, — сообщил Алик без вводных предложений и прелюдий. — Нужно срочно достать, душа дымит.

Таксист, флегматичный длинноволосый парень постучал пальцем по баранке.

— Я не балуюсь. Но на сдачу могу закинуть.

— Валяй. Не обижу. А что там за заведение?

— Заведений там нет. Там есть место. И там сдают все, что хочешь — от и до. Подъезжаешь, тушишь фары — и они подлетают как коршуны. Ребята работают, позавидовать можно.

— Слыхал про такие места, только сам ни разу не брал. А куда ж менты смотрят?

— У них там все схвачено. Если чуть шухером пахнет, участковый приходит и говорит: ребятки, сегодня в футбол играйте. И ребятки в футбол гоняют. Рейд там или что — приезжают — тишь да гладь. А в следующую ночь — на боевом посту, как обычно. Как-то к ним рэкеты заявились. Подгоняйте, говорят, за ночь по стольнику. Те — хрен, мол, вам! Приехали тогда на трех «жучках» ребятищи, дали тем шороху.

— Ну и что?

— Ничего. Теперь платят. Что им стольник — шелуха. Они там деньги делают, какие нам с тобой и не снились.

За разговором приехали. То место было за большим широкоформатным кинотеатром в переулочке. Как только погасили фары, подошел парень. Высокий, в спортивном костюмчике, в кроссовках. Со спортивной сумкой фирмы «Адидас», сверкая лампасами на штанах: такие бывают только у генералов и швейцаров.

— Что есть? — Алик спросил.

— Все есть. Водка, вино.

— А коньяк есть?

— Сейчас узнаем. — И кого-то поманил. — Эй, кто конину сдает?

Та же спортивная униформа, сумочка. Олимпийцы, спортсмены доброй воли, да и только! Из сумочки появились бутылки с коньяком. Коньяк шел по тридцатке, водка по два червонца. Крепленое вино любой марки — по «чирику». Цены стабильные, твердые, рухни вся экономика страны к чертям!

Бутылки с «кониной» перекочевали из «адиковской» сумки в мешок Алика. Деньги — в обратном порядке. Можно было ехать, но Алик решил рискнуть. Надо же с чего-то начинать.

— Слушай, «делаш», — поманил он сдатчика «конины». Можно тебя на пару ласковых?

— Пожалуйста, Вася. Но помни — время — деньги.

— Да я не Вася.

— А это, Вася, не принципиально. Ты на Васю похож.

— Ну, лады, проехали. Вот ты сдаешь градусы, а мне надо кой-чего покрепче опрокинуть.

— Ага. «Надоела мне марихуана, мне б мастырку кашкарского плана. А после плана кайфовые ночи: снятся Гагры, Батуми и Сочи» — пропел олимпийский чемпион. — Не в жилу, Васек, извиняй. Все, привет Мне работать надо.

— Да ты годи! Понимаю, ты честный советский фарцмэн. Но, может, где-то слышал краем уха. А?

— Хорошо, Васек, что понимаешь. Это надо понимать. Короче, так: гони полтинник, может, чего и вспомнится на радостях.

— Не кисло! Ты не промах, делаш!

— А жизнь какая, Вася! Ведь дорого все, инфляция проклятая опять же...

— А если ты мне фуфел подгонишь? Где же гарантии, как говорят дипломаты?

— Гарантии бывают только на смиренном кладбище. Стопроцентные, как говорят финансисты. А пока мы, так сказать, живы, все зыбко, все ускользает. А вообще-то говоря, я Вышинского уважаю. Знаешь, цитирую: признание — царица доказательств. Я тебе сознаюсь, ты уж можешь верить, можешь нет. Думай, Вася, думай. А то я погнал, работа стоит.

Действительно, подъехало несколько машин. Торг шел в полный рост, в открытую.

— На! — Алик решился. Отступать было некуда. — Давай адресок.

— Пивнуху знаешь на горке? Там на цепи Артем сидит. Все. Ты меня не видел, я тебя не знаю. Рисуй сквозняк.

Алик забрался в машину к скучавшему таксисту. Артем на цепи? Что-то стало проясняться в этой истории. Полтинник было жалко до слез. Вон татарин остался на неделю, управ просил выбоины в коровнике замазать, но никто кроме него не согласился, все рванули, когда бабки в кармане зашелестели. Сколько он там на этом коровнике забашляет? Полтинник или два? Но в таком деле издержки неизбежны.

Когда, наконец, он добрался до своей конуры, там уже было весело и без него. Большая часть бригады, считай кворум, была в сборе. Неизвестно откуда появившийся разноглазый Витька разливал портвейн типа «Агдам», Фадеич сидел на стуле настолько нетвердо, что Алик подумал, что предшествовавшая этому поза ему больше подходит.

— Привет, золотая рота! — Алик сел за стол. Витька полез обниматься — соскучился. Давно не виделись — полсуток не прошло.

Но мысли Алика блуждали далеко, около пивбара, около таинственного Артема. Если он, конечно, есть в натуре, если его, Алика, не купили, как те «кидалы» с шариком и колпачками.

— Принцесса села на иглу, — сказал он. — Какая глу, какая глупость...

— Что, что? — разноглазый Витька силился понять, о чем это любимый бугор.

— Да ничего. Принцесса, говорю, села на иглу.

— А-а... А я слышал, на горошину...

— А-а... ...на!

И Алик откупорил коньяк.

«На горке» стояла очередь. Невзирая на то обстоятельство, что жаркий августовский день был еще и рабочим. Очередники, томясь под лучами, хотя и не южного, но безжалостного солнца, медленно и покорно продвигались к заветной двери, за которой им уготованы были райские кущи — жидкое несвежее пиво и мелкие выцветше-розовые раки. Впрочем, не всегда они бывают: чаще там пересоленая рыба, в качестве гарнира к которой насыпаны внутренности... грецких орехов. Надо иметь богатую фантазию, чтобы додуматься до такого: никак не сочетается пиво по вкусу с продуктом этим, заморским по названию, а по извилинам напоминающим человеческий мозг в миниатюре. Но зато как для калькуляции удобно! Надо же догнать цену двух кружек паршивого пойла до трех рублей...

Круг обсуждаемых вопросов в очереди был необычайно широк — от высокой мировой политики до мелкой уголовной хроники. «Слышь ты, — бубнила бесцветная личность при шляпе, ближе к хвосту очереди, — кольцо с пальца не снимается никак, а камушек-то с каратами. Ну так он ей давай палец ножом резать. Он ей режет, а она молчит, зубы стиснула, как Зоя Космодемьянская. А ей ментяра потом говорит: ну что ты молчала-то, на помощь надо было звать. Опять же, слышь ты, больно наверное, когда палец отрезают... А она — попробовала бы закричать — вишь все зубы золотые. Вот и молчала, рот боялась открыть, а то, слышь ты, все бы зубы и выставили вместе с пальцем-то. Хи-хи-хи...»

В середине очереди шел принципиальный спор: сколько золотых звезд было у Брежнева. Кто-то утверждал, что четыре, но высокий прыщеватый парень в спортивных трусах и кооперативной майке с серпом и молотом на груди, возражал, называя цифру пять. Основным аргументом в споре он выдвигал слова из современной песни: «...а потом схватил штурвал кукурузный гений и давай махать с трибуны грязным башмаком. Помахал и передал вскоре эстафету пятикратному герою — другу дураков». Потом стали спорить, был ли Брежнев генералиссимусом. Дошли и до трапа с эскалатором, и до специальных сигарет для большого вождя. Потолковав про Сталина, Ворошилова и Кагановича, дошли и до баб. Но на этой теме разговор стал как-то лениво провисать — в такую жару про баб говорить было скучно...

У двери, загородив проход длинными волосатыми ногами (он был в шортах) восседал на стуле здоровенный малый со свороченным набок носом, хмурясь от дыма сигареты, зажатой в бульдожьих челюстях, а может быть, от удовольствия, вызванного сознанием собственной исключительности и независимости. Он поигрывал стальной цепью; медленно наматывал ее на пудовый кулак, потом разматывал снова с таким видом, будто занимается очень важным интеллигентным делом. Функции вышибалы-швейцара были следующие: если кто-то выходил из бара, накачавшись до отрыжки, он, потомив сначала очередников, поджимал ноги и лениво цедил: «Заходите двое» или «Заходи еще один». Счастливчики кидались в недра, а амбал водружал свои ноги-шлагбаумы на место и занимался любимой цепью. Когда кто-либо из первоочередных пытался «качнуть права», мол, вышли трое, что ты не запускаешь, он выплевывал давно потухший окурок и просвещал несознательного: «Ты, быдло, затыкай, нанюхались. Когда надо будет тогда и пущу. Возбухнешь еще разик — пиво на тебе и кончится». И бунтарь-одиночка сникал, уразумев, что не ему перестраивать местный уклад, существующий веками.

Но тут подошли две какие-то личности, и амбал резво соскочил, пропуская их без очереди, всем своим видом показывая уважение к ним. Толпа зароптала, послышались выкрики типа «мафия хренова», но амбал уселся на, свой стул, погрозив очереди цепью и вытянул ноги.

— Артем, — взмолился один из страждущих, — пусти, жабры горят.

«Вот Артем, вот цепь. Все сходится», — подумал Алик. Он стоял четвертым-пятым от входа и уже догадывался, что к чему. Теперь поступило подтверждение.

— Артем, — произнес он вполголоса, приблизившись к объекту вплотную. — Поговорить бы надо.

Артем отсутствующим взглядом скользнул по Алику.

— Говори. Тут все свои.

— И все же хотелось бы тет на тет.

— Эй, старина! — Артем крикнул вглубь зала.

Появился красноглазый старик с орденом Красной Звезды на лацкане заношенного пиджака. У старика были буденовские усы и мутные маленькие глазки. Он был изрядно пьян.

— Постереги, — кивнул Артем на дверь. И повесил свою цепь на специальные ушки, закрыв таким образом вход в бар.

— Ну, давай, беззубый, сюда! — И Артем завел Алика в пустовавший по случаю лета и жары гардероб. — Излагай, только короче, а то я на работе.

«Все вы на работе, — мелькнуло в голове у Алика. — Рабочий класс. Гегемон...»

— Да у меня дело пустячное. Может, я тебя зря и от работы оторвал. Просто мне надо кой-чего сдать. Из дури, — выпалил Алик заранее приготовленную фразу, внутренне сжавшись. Что-то ответит ему на это «хозяин пивбара»?

— Во-он что, беззубый. Так ты торговец белой смертью? — Артем обнаружил вполне осмысленный иронический взгляд. За лениво-циничной вывеской, да еще с цепью впридачу скрывался совсем не дурачок. — И как же ты со своей совестью уживаешься? Мальчики кровавые в глазах не являются?

— А тебе не являются? — Алик почувствовал, что не зря стравил полтинник фарцу-философу в ту ночь.

— Ладно, мы вот что сделаем. Мы сейчас дяденьку милиционера пригласим. И скажем ему, что здесь какой-то беззубый хочет нажиться на страдании и крови ни в чем не повинных людей, — последние слова Артем произнес с дрожью в голосе, с пафосом и слезой.

— Зови, — Алик немного вспотел. — Скажу, что пошутил, разыграл тебя по-дружески.

— Так, логично. А если ты сам ведешь, так сказать, «незримый» бой с теми, «кто честно жить не хочет»? А? Хотя это вряд ли. Слишком у тебя хлебало заметное, таких красавцев там не жалуют. Ну, ладно. Ближе к делу. Чем располагаешь? Кажи масть.

— Колеса.

— А на фасаде? По латыни?

— Седуксен. Ноксирон. Нитразепам.

— Знаешь, что, товарищ с дефицитом зубов. Иди-ка ты домой. И глотай свое фуфло. А нам этого не надо. Спим мы крепко и знаешь почему? Потому что у нас совесть чистая.

— Ну там еще что-то было. Промедол, вроде...

— А ну так бы и говорил. Это уже теплее, теплее. Хотя, конечно, не фонтан.

— ...ампулы...

— А что на ампулах?

— Гидрохлорид какой-то.

— А ты, оказывается, мужик с головой. Только по химии, наверно, балла два имел в школе. Если вообще в школу когда-нибудь ходил. Гидрохлорид-то чего?

— Не помню. Помню, что гидрохлорид.

— Ну морфина, пантопона, омнопона?

— Да, что-то в этом роде.

Артем помолчал, постукивая толстыми пальцами по деревянной стене. На одном из пальцев блестел тяжелый золотой перстень-печатка. Задумался не на шутку.

— Ладно, вот что. Посиди здесь, я тебе пива принесу.

Он исчез на несколько минут и вернулся с графином пива и пустым стаканом.

— Пей пиво.

— А ты?

— А я пива не пью. У меня на него аллергия. Я, знаешь ли, шампанское уважаю, холодненькое. Шампанское, знаешь ли, со льда...

Алик единым духом выпил стакан. Налил второй. Стало немного легче. Напряжение спадало.

— Ну, так что ж ты просишь за свое стекло?

— По чирику. — Алик сказал наугад. Черт возьми, знать хотя бы приблизительно, почем этот товар.

— По пятаку возьму. Колеса — промедол — по рябчику. А остальное засунь себе в одно место, крепче спать будешь.

— Шприцы чешские.

— Машинки годятся. А где же твой товар?

— В надежном месте.

— Хорошо хоть, в надежном. А то у такого лоха и в ненадежном оказаться может. Значит, слушай сюда: здесь больше не светись. Давай адресок.

Алик призадумался. Давать адрес этой публике в его планы не входило. Можно так влипнуть — потом не отлипнешь.

— Не хочешь, черт с тобой. Живи уродом. — Артем прочитал его сомненья. — Давай тогда так вот: южное шоссе знаешь? Так вот на выезде из города — пятый километр.. Желтая «девятка» будет стоять. Если меня не будет, будет мой кент заклятый. Он будет в курсе. Сядешь в тачку — товар-деньги-товар. Про политэкономию слышал? Или это для тебя такая же наука, как и химия?

— Ладно, затыкай, нанюхались, — Алик вспомнил, как Артем учил уму-разуму «взбухнувшую» очередь. — Когда все это будет?

— А это назначай время ты. Когда сможешь.

— Надо за товаром съездить. Завтра поеду. Давай послезавтра.

— Заметано. Послезавтра в двенадцать на том самом месте. Все, свободен.

— Дай пиво допить.

— Пиво будешь пить, когда заработаешь. Все, выметайся. Так понял: место встречи изменить нельзя. Ну-ка встань.

Алик встал и Артем похлопал его по груди, спине и бедрам.

— Это на тот случай, если у тебя вертушка под шмотьем. Знаешь, как бывает: мы с тобой чирик-чирик. А она — круть-верть, круть-верть. Одному моему знакомому вот так вот на шесть лет с конфискацией накрутили. Маленькая сука, да удаленькая. Пришли к нему люди с красивыми лицами и увели в некрасивый дом. Хотя пленка — это не доказательство. Он сам, дурак, колонулся. Ну ладно, проваливай, а то я тебе тут уже целую лекцию по криминалистике закатал. Пора уже с тебя деньги брать.

Алик хлебнул еще разок из графина, в котором осталось совсем немного, и пошел на выход, где дед, вооруженный Артемовой цепью вершил судьбы людские: пускать или не пускать.

Да, складывалось все неплохо. Отдам этот чертов товар, получу бабки, — и привет! Он меня не знает, я его не знаю, да и знать не хочу. Сколько же там натикает? Выходило совсем неплохо — вот шабашка, так шабашка. И все благодаря этому козлу Фадеичу. Надо будет ему с таких башлей духов купить французских. А то он все жалуется, что не приходилось ни разу в жизни попробовать...

Риск, конечно, есть. Черт его знает, что они там задумали, вдруг что-нибудь темное. Но об этом не хотелось думать. Думать хотелось только о «бабках». И только о них. Конечно, наколол его этот прощелыга Артем. Ясно, что не по пятаку стоит вся эта тряхомудия. Да черт с ним, быстрей бы только развязаться. А там можно и дернуть куда-нибудь на юга. Отдохнуть со вкусом. «Под солнцем юга жить легко и просто: там море, бабы, есть чего украсть»... Ну, «украсть» — ни к чему, а вот насчет баб...

С такими мыслями, размякший от «халявного» пива, Алик шел вниз с «Горки».

Он не заметил одного: когда он выходил из пивбара, из магазина напротив вышел белобрысенький паренек в джинсах-варенках, в белой маечке с диковинным иероглифом на груди, со спортивной сумочкой на плече. Обыкновенный, словом, парнишка-студент, каких в городе, что воробьев. Но парнишка шел за Аликом. Шагах, этак, в двадцати. И свернул вслед за Аликом на остановку. И в троллейбусе сел вместе с Аликом. И вышел вместе с ним. Ненавязчиво держась сзади и в тени, проводил до дому, записал адресок, но не ушел, а сел неподалеку от подъезда. Вытащил книгу и стал ее почитывать. Преспокойненько. Так оно и продолжалось: Алик пил у себя дома коньяк, а парнишка у него под окнами почитывал себе книгу.

Татьяна позвонила следователю Пеночкину утром, как только он пришел на работу. В голосе ее чувствовалась тревога.

— Что-нибудь случилось? — Пеночкин тоже почувствовал смутное беспокойство.

— Константин потерялся.

— Как потерялся?

— Договорились встретиться вчера вечером, а он не пришел.

— Может, планы изменились. Задержало что-нибудь...

— Не в его привычках. А главное, не тот случай, чтобы задерживаться. Мы должны были окончательно все уточнить насчет, как вы выразились, ультиматума. Договориться, как себя вести. Время-то не ждет...

— Дома у него не были? — с надеждой спросил Пеночкин.

— В том-то и дело, что была. Не ночевал он дома. И вообще не появлялся. Просто так он не мог не прийти. Что-то с ним случилось...

Потерялся... Случилось... По-разному может потеряться человек в городе. Может сбить машина. Если нет при себе документов, не сразу можно выяснить, кто есть кто. Родственники тоже ведь не сразу забеспокоятся. Это уж позже начнется поиск. По больницам, моргам... Опознание, когда самый тяжелый исход. А сколько бывает: ушел и не вернулся...

В отношении Опрятнова Пеночкин на несчастный случай грешил меньше всего. Молодой здоровый мужчина в трезвом виде под колесами не гибнет. Просто так... Самоубийство не в счет. Но бывает, что и специально наедут. Только пока вроде бы незачем. Не удержался от самодеятельности? Тоже бывает. И, к сожалению, часто. Но что могло к этому побудить. И где теперь его искать? За что схватиться? Ведь в данном случае не просто заявление о пропаже человека: пропал важный свидетель. А это уже следователя Пеночкина непосредственно касалось, и сильно касалось. Приставить караульных к каждому свидетелю, само собой, нет возможности. Но в этом случае все же желательно было контролировать ситуацию. Надо было более подробно изучить предполагаемый распорядок жизни свидетеля, чтобы хоть по первоначалу знать, куда сунуться. Да разве все предусмотришь...

Может, действительно какое-либо дорожное происшествие? Трамвай, к примеру, на что-то налетел. Или наоборот. Надо проверить. Все равно надо с чего-то начинать. И прямо после разговора с Татьяной Пеночкин связался с отделом, куда стекаются сведения о происшествиях, заявления о потерявшихся людях, о лицах, обнаруженных без документов и не могущих сообщить что-то о себе (пьяные не в счет — ими другие службы занимаются). Время, после которого Константина можно считать исчезнувшим неизвестно куда, можно определить лишь приблизительно. Но это в любом случае меньше суток. Что произошло в городе за этот период?

Оказалось, почти ничего. Во всяком случае, такого, что можно было бы соотнести с Костиным исчезновением. Ни в одном из дорожно-транспортных происшествий молодой человек высокого роста с шапкой пепельных волос не фигурировал. Заявлять о Косте в официальном порядке никто не заявлял. Его матери Татьяна сказала, что будет звонить в милицию. Та, конечно, обеспокоена, но будет ждать сведений от Тани.

Ну, а поступали ли заявления об исчезновении других граждан за это время? Да были. Пеночкин узнал, что в милицию обратилась очень расстроенная женщина, у которой буквально на полчаса вышел из дому муж и не вернулся. Не пришел ночевать, не пришел и утром. А когда выходил из дому, то при нем была крупная сумма денег. По словам жены человек был не из тех, кто, уйдя на несколько минут, скажем, в булочную за хлебом, возвращается через несколько дней по той причине, что встретил приятелей.

Разумеется связывать одно исчезновение с другим можно было только лишь, надеясь на случайность. В одном случае не пришел ночевать человек, в другом — тоже. У них для этого могли быть самые разные причины, а находиться они могли в самых разных концах города. Но не сидеть же сложа руки!

— А когда была эта женщина? — поинтересовался Пеночкин.

— Да она, наверно, еще и не ушла, — ответила сотрудница отдела. — Она была очень настойчива, да и заявление, что и говорить серьезное. Крупная сумма денег, не пришел ночевать... Передали ее оперативникам, чтобы взяли данные, побеседовали и решили, как действовать дальше. Надо думать, они тоже просто так не отмахнутся.

Узнав, что заявительница находится у лейтенанта Петрова в сорок девятом кабинете, Пеночкин направился туда. Беседа, похоже, еще не начиналась, поскольку Петров убирал со стола какие-то папки, потом извлек из стола чистую бумагу и из набора шариковых ручек, стоящих в стакане, выбирал ту, что получше пишет. Увидев Пеночкина, Петров приостановил подготовку к ведению записи беседы и поинтересовался, чем может быть полезен коллеге. Пеночкин же лишь попросил разрешения поприсутствовать при беседе. Слегка пожав плечом, что несомненно могло быть воспринято однозначно: пожалуйста, если интересно. Вопросов в таких случаях обычно не задают: надо, значит, надо. А зачем — коллеге виднее. Одно бесспорно: не из праздного любопытства...

Выслушав заявительницу, записав ее данные и данные ее потерявшегося мужа, Петров не преминул сделать предположение, что муж задержался, может быть, у друзей.

— Каких друзей, каких друзей! — с возмущением воскликнула женщина. — Ни у каких друзей он не мог задержаться. Ему домой надо было срочно вернуться. День рождения у сына, сказал, что сейчас же вернется, только деньги на сберкнижку положит. Сберкасса у нас недалеко.

Пеночкин разглядывал женщину. По фамилии, имени, да и внешности — татарка. Довольно еще молодая и симпатичная. По всему видно, сильно обеспокоена исчезновением мужа. Волнуется. У мужа тоже татарская фамилия. Тенгиз Мухамедьянов. Пеночкину это ничего не говорило.

А Петров гнул свое.

— Ну, а вдруг по службе, по делам? Бывает, что-то срочное — домой некогда заскочить.

— Какая служба, какие дела, если человек в отпуске? Приехал с заработков, деньги привез. Специально ко дню рождения сына подгадал. За стол собирались садиться. Он говорит: «Пойду деньги на книжку положу. Чего им дома болтаться?» Он приехал, помылся, есть даже не стал, собирались обедать и день рождения Рената отпраздновать... Час прошел, два прошло, три... И ночью не пришел. Среди бела дня исчез человек! Денег при нем было больше тысячи, вот о чем я думаю...

Зульфия, так звали женщину, говорила быстро, строя фразы так, как их обычно строят татарки. Но слез в ее голосе не было, напористость ее действовала на Петрова определенным образом. Он задал вопрос, который должен был убедить заявительницу в серьезности его отношения к происшедшему.

— Фотографию мужа с собой захватили?

— Как же, захватила.

Женщина полезла в пластиковую сумку с каким-то пейзажем из красивой жизни. Пеночкин, решивший, что здесь он только напрасно теряет время, все же подумал, что на фото не лишним будет взглянуть: лицо иной раз помнится, а фамилия забывается. Но не фотография — нечто другое приковало его взгляд? А именно: журнал «Огонек», в который та фотография была вложена. Это и не журнал даже, а объединенные под одной обложкой, листочки из журнала — так делают, когда публикуемые с пометкой «Продолжение следует», повести и романы собирают воедино для домашней библиотеки. Обложка — вот что привлекло внимание Пеночкина. Ему казалось, что он уже видел ее раньше (что немудрено — «Огонек» самое популярное ныне издание). Но не то главное — видел или не видел. Он слышал описание этой обложки. Он слышал голос Константина Опрятнова, повторявшего зачем-то: «Там еще белый медведь на белом снегу и вертолет в синем небе». Костя объяснял, что в украденной у него сумке был лишь один предмет, принадлежавший ему — детектив Сименона, собранный из разных журналов, объединенный одной обложкой. Описывал он эту вещь так, словно именно этот детектив был самым главным в утерянной сумке, и так подробно его описывал. Он повторял описание обложки в разной вариации, видимо, не зная, что еще говорить, пока Пеночкин, улыбнувшись, не спросил, просто так, чтобы перевести Костины мысли в другое русло: «А еще какие приметы у вашего детектива?» Костя думал очень мало над этим вопросом. «А еще там я на полях схемку одну электрическую начертил...» И добавил: — «И расписался».

И вот теперь он видит этот журнал воочию: белый медведь, белый снег, синее небо и вертолет... Пеночкин невольно протянул руку к журналу.

— Разрешите!

— Пожалуйста, — с некоторым недоумением протянула Зульфия журнал. Вероятно, ей пришло в голову, что не очень-то тактичные люди в милиции: тут вопрос, можно сказать, о жизни и смерти человека идет, а он журнальчик посмотреть просит. Да и Петрову, вероятно, тоже так показалось: серьезный опрос по серьезному заявлению идет, а он неизвестно зачем пришел, а тут еще журнальчик полистать захотелось. Надо же понимать все-таки, что у человека, можно сказать, горе. А тут с журнальчиком...

А Пеночкин даже легкую дрожь почувствовал, перелистывая странички самодельной этой книжицы. Вот она — схема. И число и замысловатая Костина подпись. Он расписывался на своих показаниях, даже сличать не требуется: на эти завитушки еще тогда Пеночкин обратил внимание. Теперь никаких сомнений — это Костин детектив, им собранный, им сшитый, втиснутый под обложку с белым медведем. Но как он попал сюда? Какая связь между исчезнувшим Тенгизом и исчезнувшим Костей? Что все это означает? Тенгиз — похититель сумки? Эти деньги...

— Откуда это у вас? — стараясь не показать своего волнения, спросил Пеночкин.

— Откуда? — переспросила женщина, не сразу поняв смысл вопроса. А поняв, стала соображать. — Да муж и привез вчера. Почитай, говорит, интересно. Я было взяла, да какое там чтение? Весь вечер переживала да нервничала.

— А у него откуда?

— Вот этого я не знаю. Я и не спрашивала. Мало ли откуда взял. Почитать кто-нибудь дал...

— Но кто? Это очень важно. Для поисков вашего мужа.

Пришла очередь изумиться и Петрову. Что за фантастика? Какая связь между заявлением об исчезновении человека и журналами? Откуда у следователя сведения об этом журнале? (Петрову со стороны виделось, что это один журнал).

Зульфия смотрела на Пеночкина во все глаза, ничего не понимая. А тот поглощенный своими мыслями, глубоко задумался. Теперь ему бесспорным казалось одно: исчезновение этих двоих — звено одной цепи. Но как за него ухватиться. И он медленно, словно размышляя вслух, заговорил, обращаясь то к женщине, то к лейтенанту:

— Давайте по порядку. У меня есть веские основания считать исчезновение вашего мужа в определенной степени связанным с этим журналом, точнее выбранной из нескольких журналов детективной повестью. Мне известно, кто собирал эту повесть, но вам я пока ничего сказать не могу. Надо срочно выяснить, каким путем этот детектив попал к Тенгизу. Возможно, что это поможет нам быстрее найти его самого.

— Это что-то опасное? А как вы узнали, что это те самые журналы? А что за человек, у кого они были? Преступник? Ой, я боюсь...

— Не будем терять времени. На ваши вопросы, я, если бы и мог, все равно не имел бы права отвечать. Но мне известно пока не намного больше, чем вам. Пока... А вот вы на мои вопросы отвечайте и, по возможности, точно и подробно. Первый: когда появились эти журналы в поле вашего зрения? Сразу, как приехал муж?

— Да, он их выложил с пачкой других журналов и газет. Свежих, купил, пока домой шел. Но обратил мое внимание на этот. Интересно, говорит.

«Сименон, ясно, что интересно», — подумал Пеночкин, а вслух спросил:

— А где взял, ничего не сказал?

— А зачем? Мне и неинтересно. Принес и принес. Что это событие что ли какое? Ценность какая что ли? Почитали да выбросили...

— Понятно... Может, кто из товарищей по бригаде почитать дал?

— Не думаю. Там, как я поняла, охотников до чтения нет. Им бы выпить только...

— Ну, а что за люди? Где живут, чем занимаются, как зовут, возраст какой.

— Ничего не знаю. Тенгиз ничего о них не рассказывал. Бригадира, вроде, Аликом звать. Корреспондент еще какой-то, с работы за пьянку выгнанный. Но как звать, не знаю. И еще каких-то двое.

Выгнанного за пьянку корреспондента, пожалуй, можно будет найти. Даже в таком большом городе не так-то уж много подобных феноменов. Но ход размышлений следователя прервал лейтенант Петров. Похоже, он включился тоже, заинтригованный:

— Так ведь там, где они работали, им пришлось предъявлять паспорта. А уж денег-то без паспорта точно не выдадут... Наверняка все данные есть в бухгалтерии...

А ведь верно! Пеночкин с благодарностью глянул на Петрова.

— Хорошая мысль! Но где они работали? Это-то вы, думаю, знаете?

Женщина замялась.

— Да говорил Тенгиз, вроде...

— Ну как же, муж на целый отпуск уезжает, а вы даже не знаете куда? — и Пеночкин глянул на женщину с неприязнью: вот бабы, — лишь бы деньги мужик привез, а откуда — неважно. Где он их, каким способом заколачивает, роли не играет. Лишь бы побольше...

Но Зульфия вдруг встрепенулась:

— Ой, совсем забыла. Письмо Тенгиз ждал перед отъездом. Не дождался, велел переслать, как придет. И адрес оставил.

— Вот это дело! — вырвалось у Пеночкина. — И где же этот адрес? Дома поди?

— Сейчас посмотрю. Может, здесь где завалялся.

И она снова стала рыться в своей безразмерной сумке. Извлекла оттуда пачку бумаг, стала перебирать их, приговаривая: «Захватила на всякий случай кой-какие Тенгизовы бумажки...»

Этот поиск увенчался успехом. Что он даст, этот результат, для главного поиска — сказать трудно. Но Пеночкин впился в бумажку глазами с надеждой.

— Ну что ж, — пробормотал он, — сорок километров это не так уж и много...

О расстоянии он знал: ему приходилось бывать в обозначенном на бумажке населенном пункте.

Ничего не поделаешь: чтобы узнать адреса людей, живущих поблизости, которые ходят рядом, придется проделать эти сорок километров туда и обратно. Причем, срочно. Машину для такого дела начальство, конечно, разрешит взять. Надо идти договариваться.

— Решили ехать? — спросил Петров. — Возьмите и меня с собой. Как-никак мне ведь тоже поручено вести этот поиск.

— Согласен, — даже немного обрадовался Пеночкин.

Алик проснулся от настойчивого стука в дверь. Как-будто кто-то долбил прямо по мозгам. Собирая все печатные и непечатные проклятья, Алик пошел открывать. Интерьер в его комнате не изменился: на столе — пустые бутылки, стаканы, консервные банки, засохший хлеб... Натюрморт, не радующий глаз...

Нарушителем утреннего равновесия оказался Витек. Разноцветные его глаза от многодневного запоя были еще более разноцветными. Под левым, голубым, темнел совершенно безобразный фонарь.

— Ого, — прокомментировал это обстоятельство Алик, — в темноте на чей-то кулак налетел?

— А-а... Пусть не лезут. — Витек вошел в комнату и сел на продавленный стул. — Бугор, поправиться надо. Душа с меня вон...

Он дохнул чем-то мерзким, огненно-зловонным.

— Всем поправляться надо. А ты что же, бабки уже спустил?

— Да бабки есть, только где ж сейчас возьмешь по утрянке?

Алик не стал больше томить гостя и томиться сам. Он пошарил под кроватью и извлек на свет божий бутылку коньяка. После шабашки он перешел исключительно на коньяк, свой любимый напиток. Но, конечно, мог и отступить при случае от этого правила...

У Витька загорелись глаза. Даже лиловый его фонарь, казалось, стал испускать теплые инфракрасные лучи.

— А где наш кент заклятый, старый висельник Фадеич? — поинтересовался Алик, откупоривая бутылку.

— Вчера был жив. Но плох. Дорвался до своего любимого «Цитрусового»...

— Ниче, старпер выдающийся, у него печенка луженая, не то что у нас с тобой. Ну давай, чтобы... стоял, и бабки водились!

Они чокнулись и выпили по полстакана золотисто-рыжего напитка о трех звездочках. Витек залил свою дозу в нутро единым махом и занюхал «мануфактурой» — собственным рукавом. Алик цедил медленными глотками, наслаждаясь вкусом и ароматом.

— Ах... — крякнул он. — Хорошо, падла, пошел...

За стеной заиграл магнитофон.

— А вот и сервис. Музон. В самый кайф. Слышь, Витярик, будь другом, сваргань-ка чифиру по старой памяти.

— А где у тебя чай?

— Возьми в холодильнике. Черт бы все побрал! Чая в продаже не стало. Этот-то в буфете ресторанном у одной лахудры знакомой отцепил. Дожили, твою маму...

Витек извлек из холодильника пачку чая. Пустая кастрюлька стояла на холодильнике. Нашарил в кармане спички, пошел на кухню.

разрывался за стеной магнитофон.

«Чертовы песни у этого придурка. Все про одно и то же, — в размягченном мозгу Алика эта мысль возникла уже в который раз. Думая об этом, он стал не спеша одеваться. Составил в угол пустые бутылки — там уже скопилось изрядно всевозможной разнокалиберной стеклотары. На этом утренний туалет, равно как и уборка комнаты, были завершены.

Возвратился Витек, бережно неся кастрюльку с черным дымящимся пойлом.

— А-ах... Вкусно пахнет, — весь подобрался Алик, принюхиваясь. — Перелей в банку. Вон в ту, литровую.

Они стали пить чифир прямо из банки, крякая и отдуваясь, передавая по очереди банку друг другу.

гнусаво выводил неведомый певец.

— Тоже вот, говорят, чиф — наркотик. — Алик глотнул из банки. — А по мне и хрен на него. Хорошо мне идет, нервы успокаивает. Особенно с «кониной».

— Слышь, бугор, а ты ту сумку, в натуре, утопил? Помнишь, с самолетиком?

— Ну, а как же? В натуре. Хошь, по-саратовски забожусь?

— А я вот своим куриным мозгом раскинул, зря ты ее так. Там же этих лекарств всяких,море было. Загнать ее надо было, вот что.

— Ага, молодчик! А ты загони, попробуй! Выйди вон, на проспект, да крикни: граждане хорошие, кому дури по дешевке насыпать? Это ты, Витек, не подумавши. За это знаешь как спрячут? На всю оставшуюся жизнь. Понимать надо.

— Да,я воще-то так... К слову пришлось. Хрен на наркоту на эту. По мне лучше водки и чифиру дури не придумано...

— Верно, Витек, верно. Добрые базары. Мы с тобой честные пьяницы и гидрохлоритов нам всяких не надо.

— Чего, чего?

— Да ничего. Давай лучше, по соточке.

Допив коньяк и чифир, Алик выпроводил захорошевшего гостя и стал собираться на ответственное мероприятие — поездку в деревню. Он взял рюкзак (не светиться же с аэрофлотской сумкой), засунул туда последнюю непочатую бутылку коньяка. На этом, собственно, сборы его и закончились — что еще взять с собой? Придумать на этот счет он ничего больше не мог, поэтому бодро «лег на курс». Коньяк и чифир отлично подняли тонус, хотя походка стала слегка нетвердой. На душе было легко, он бы даже улыбался, если бы не отсутствие зуба. По сторонам он не смотрел, назад не оглядывался.

Впрочем, если бы даже смотрел и оглядывался, то все равно вряд ли заметил бы две фигуры — высокую и пониже, прилепившиеся к нему у подъезда. У того, что пониже, белесого, с иероглифом на груди, через плечо — спортивная сумка. Тот, что повыше, был постарше, с бородой, вполне интеллигентного вида. Как бы невзначай они оказались в том троллейбусе, что и Алик, и на автовокзале сели в тот же, что и он, автобус, который и покатил их к месту бывшей шабашки.

Поездка Пеночкина и Петрова в деревню отсрочилась на несколько часов из-за обстоятельства чрезвычайного характера. Оно же, правда, побудило к более решительным действиям.

В своем кабинете, куда Пеночкин зашел, собираясь уехать, его ждало сообщение, от которого ему стало немного не по себе: у себя в квартире найден убитым Николай Шариков, последнее время человек без определенных занятий, состоящий на учете как наркоман. Квартира Шарикова находилась под наблюдением, люди ее посещающие, по возможности, тоже. Установить причастность Шарикова к ограблению аптеки № 17 не удалось.

«Сумка начала убивать», — мелькнула мысль. И хотя обстоятельствами смерти Шарикова будут заниматься следователь прокуратуры и другой следователь милиции, Пеночкин решил все же съездить посмотреть: не зацепится ли глаз за что-то, что имеет отношение к расследуемому им делу по ограблению аптеки.

Квартира Коляни, некогда богато обставленная, сейчас являла жалкое зрелище. Разумеется, все здесь будет тщательно обыскано, и у Пеночкина будет возможность ознакомиться со всеми протоколами. Беглый осмотр, конечно, ничего не давал. Он глянул на покойника — все типичные признаки удушения. Налицо была попытка инсценировать самоубийство, но у убийц, видимо, не хватило времени или кто-то помешал. Подробности будут после вскрытия, пока же Пеночкин лишь обменялся с врачом несколькими фразами, тот уже осмотрел труп, составил свое мнение, которым успел поделиться с сотрудниками оперативной бригады, выехавшей на место происшествия. С заключением врача были согласны все. Да, задушили, пользуясь удавкой, а потом приспособили найденную в доме бельевую веревку. Но ни поза покойника, ни вид его не соответствовали представлению о самоубийстве. Следов борьбы не было обнаружено. Убитый, скорее всего, был в состоянии эйфории (шприц и ампулы свидетельствовали об этом), кроме того, своих убийц не опасался. Он их, по-видимому, хорошо знал и тревоги появление «гостей» у него никакой не вызвало. Этим они и воспользовались. Принадлежность наркотиков и «машинок» к украденной партии можно было идентифицировать лишь в лабораторных условиях.

Пеночкин поговорил еще со следователями, выяснил, каким образом было обнаружено убийство. Самый банальный случай: соседка зашла спросить, есть ли в квартире свет (у самой, видимо, пробки сгорели. Просить что-либо в этой квартире давно уже было бесполезно), увидела, что дверь открыта, прошла и увидела... Милиция, скорая помощь приехали быстро. Если бы самоубийство... Но все говорит за то, что тут еще будет морока...

Алик шел по проселку уже совсем нетвердо. От жары и духоты в автобусе, от тряски его основательно развезло. Кроме того, он почал бутылку коньяка, взятого в дорогу: глотнул из горлышка в туалете, чтобы не было скучно ждать автобус. В будний день народу на автовокзале было немного, так что выполнить такую операцию было несложно.

До леса, что зеленел сразу за совхозными фермами, было не так уж и далеко, но для Алика и два-три километра сейчас были ощутимы. Едва миновав последние строения, он решил сделать привал. Сперва он было прилег на травку, но, словно вспомнив что-то важное, приподнялся и полез в рюкзак. И так, сидя перед рюкзаком на корточках, принялся сосать из горлышка извлеченной оттуда бутылки. «По полям колхозным, по лугам нескошенным...» — вспомнились ему слова из песенного репертуара соседа за стенкой. Он даже попытался намурлыкать мотив, но получалось мало похожее на то, что звучало в магнитофоне. Алика это ничуть не смущало, ему и так было хорошо; с умилением глядел он на золотистые поля, на комбайн, ползущий по пригорку.

Те, что шагали за ним следом, тоже вынуждены были залечь в бурьяне. Будь Алик в ином состоянии, он бы насторожился, но сейчас даже не заметил присутствия непонятно куда бредущих путников. И не только он, но следующие за ним тени не придали значения легковой автомашине, у которой вдруг на выезде из села забарахлил мотор. Шофер лазил зачем-то в багажник, оставил открытым капот, брал что-то из салона, словом делал отчаянные попытки восстановить способность машины везти своих пассажиров. Двое, затаившиеся, в бурьяне, на машину и не смотрели. Они еще в автобусе заметили, в каком состоянии их ведомый, и поэтому совершенно не боялись быть замеченными. Но младший по возрасту невольно ориентировался на поведение старшего, а у того осторожность, видимо, была врожденной. Вкрадчивые его движения напоминали движения хищника из породы кошачьих, из-за полуприкрытых век порой вспыхивал резковатый взгляд.

— Сволочь, — сказал он, понаблюдав за подопечным. — Коньяк жрет в такую жару.

Белесый хмыкнул неопределенно. Он вынул из сумки бутылку «Арзни». Глотнул, поморщившись, — вода успела нагреться. — Похоже, он в лес намылился, — предположил. — Не упустить бы его там.

— Еще хуже, если он подался туда отсыпаться. Будет фокус. Придется и нам по очереди кемарить...

Оба замолчали.

— Будешь? — побалансировал бутылкой с минеральной младший. Старший брезгливо поморщился. — Кто-то коньяк жрет, а ты с этой мочой. — Белесый спрятал бутылку.

— Внимание! — встрепенулся старший, не спускавший глаз с «клиента».

А тот поднялся и, пошатываясь, побрел вперед. Видно, даже лошадиная доза коньяка не могла заставить его забыть о цели.

В лесу стало прохладнее. В траве звенели комары, хотя и не такие злые, как в разгар лета, они давали о себе знать короткими зудящими уколами. Алик шлепал себя по шее, по лицу, по кистям рук, лениво ругаясь. Закуковала кукушка. Звук достиг слуха Алика. «Ну давай, стерва, давай! Сколько ты мне годов отмеришь?» Он даже попытался считать, но сбился со счета, плюнул. Его преследователи тоже лупили ладошками комаров, но без громких шлепков, которыми награждал себя их «клиент». Считать кукушкины стоны им, понятно, и в голову не приходило. Они словно предчувствовали, что события происшедшие вскорости, докажут всю вздорность этой приметы...

Алик по лесу шел довольно уверенно, хотя и не без труда расходился с березами. Деревья надежно скрывали преследователей — они шли уже почти не прячась.

Покружив немного на одном месте, Алик, видимо, нашел, что искал: старую поваленную полусгнившую березу, на которую он и сел. Снова достал бутылку. Глотнул еще чуть-чуть. Потом, встав на четвереньки, стал разгребать сухие листья, ветки, траву. Под березой оказалось углубление: дерево упало на ямку, которую лесной мусор не заполнил до конца. Из этого-то углубления и появилась на свет сумка с эмблемой «Аэрофлота». Кряхтя поднявшись, Алик стал отряхивать с сумки листочки, травинки, грязь. Наконец, выпрямился. И первое, что увидел, был черный глаз пистолета, уставившийся в его физиономию.

— Ага, — промолвил он. — А где мой черный пистолет? На Большой Каретной...

Он еще ничего не понял.

— Не въехал? Дыхало прикрой, и сумку сюда. Махом! — Борода приставил пистолет Алику прямо ко лбу.

Приблизился белесый и молча вырвал сумку из рук. До Алика стал доходить смысл происходящего. Он оглянулся — кругом был лес. Лес. И пистолет, нацеленный в лоб.

— Мужики, — пролепетал он, — забирайте все это. А я пойду. Ладно, мужики?

— Стой смирно, фуфло, — белесый провел ладонями по одежде Алика. Убедившись, что у того не спрятаны под рубашкой ни «шмайссер», ни «АК» или хотя бы «пика», он повернул Алика на сто восемьдесят градусов и поддал коленкой в зад. Алик растянулся на траве.

— Не шелохнись! — грозно прикрикнул бородатый. И они занялись сумкой. Со звуком чиркнула «молния». Из нутра появились завернутые в несколько слоев полиэтилена упаковки с ампулами, конволюты с таблетками.

Бородатый узким носком штиблета легонько постучал Алика по ребрам.

— А ну-ка, перекантуйся фасадом кверху, — Алик повернулся. От выпитого, от неудобства позы, от жуткого положения, в котором он вдруг очутился, он выглядел совершенно нелепо. Классическое сравнение с вытащенной на сушу рыбой, пожалуй, подошло бы, если иметь в виду ту стадию, когда рыба уже перестает трепыхаться. — Значит так. Откуда столь изысканное ассорти?

Борода присел на березу, поиграл пистолетом.

— Убери пугач, я все расскажу. Да дайте хоть сесть, а то у меня голос в нутре застревает.

Голос действительно был хриплый. Борода милостиво разрешил.

— Приблудная это сумка. Случайно ко мне попала...

— Ха! Дуру гонишь!

— Честно, ну, гад буду. Спросите у Фадеича. Он эту сумку случаем замел на автовокзале. Зацепил ненароком, за стариком такой грех водится. Спросите у Витярика, у корреспондента, они подтвердят. — Алик начал трезветь. С протрезвлением пришла дрожь в голос, перекинулась на колени, на руки. Его уже всего колотило.

— Ладно, мы все это проверим. Всех опросим. Как ты их там обозвал?

— Я их всех вам покажу...

— Дай мешок. — Борода встал, спрятал пистолет. Из Аликова рюкзака вынул ополовиненную бутылку и поставил на землю. Затем засунул сумку в рюкзак.

Алик провел языком по пересохшим губам.

— Мужики, дайте глотнуть, — он показал глазами на бутылку.

— Бог подаст, — борода сунул остатки коньяка в рюкзак вместе с сумкой.

Белесый открывал минеральную, когда Алик рванул. Он прыгнул в сторону и пригнувшись метнулся в лес. Все получилось у него непроизвольно, инстинктивно.

— Стоять! — Белесый метнулся за беглецом, выхватив из своей сумки свернутую трубочкой газету. В момент сближения Алик вдруг споткнулся и упал ничком, хватаясь руками за траву. Подскочив, белесый ударил Алика по ноге свернутой в трубочку газетой. По дикой боли, по тому, как вдруг неестественно подвернулась нога, Алик понял, что она сломана. И еще понял: это конец. И страх сменила злость, дикая злость отчаяния и обреченности. Хватаясь за кусты, он поднялся на одной ноге и прыгнул на белесого, пытаясь вцепиться в горло. Но нога подвернулась и он упал, получив ослепляющий удар в лицо той же штуковиной, которая скрывалась под видом «Комсомольской правды». Схватившись за дерево, он подтянулся на руках и выплюнул на траву зубы. Кровь густо текла изо рта, носа, рваных ран на щеках. Вся его одежда была в крови. Он смотрел перед собой диким помутневшим взглядом.

— Суки, — пытался выговорить, но ничего не получалось: слышалось только невнятное бульканье.

Белесый, поигрывая своей рваной газетой, из которой выглядывал стальной заточенный прут арматуры, вопросительно посмотрел на подошедшего к месту избиения бородача. Тот кивнул.

...Последнее, что увидел Алик в этой жизни, была зеленая листва, сквозь которую проглядывало голубое небо и угадывалось пятнами света на листьях солнце...

Алик лежал на траве, неестественно подвернув под себя руку. Один глаз его был открыт. Кровь еще сочилась из ран, но быстро густела и чернела.

— Добить надо, — хрипло проговорил белесый.

— Не надо. — Борода потрогал грудь Алика носком штиблета. — Как экс-врач «скорой помощи» могу констатировать летальный исход. Без вскрытия.

— А если встанет?

— А если встанет, то протянет еще год-два и загнется от цирроза печени. Этот диагноз я тоже могу без вскрытия определить — он у него на роже написан. Но он не встанет. Технично замочен... Жалко, что не дали ему глотнуть коньячку напоследок. А, впрочем, не в коня корм.

— Что будем делать с этой падалью?

— Закидаем листьями, тут через полгода найдут, не раньше. А найдут — в архив спишут. Пойдет дождичек не сегодня завтра. А дождь, как говорится, смывает все следы.

Белесый взял Алика за ноги и затащил в кусты, начал забрасывать валежником.

— Обожди, — остановил его бородатый. — Обшмонай это чучело. Ничего не оставляй в карманах, даже лотерейного билета.

Без особой охоты белесый подчинился. Через минуту он подал голос.

— Ого! Капуста. И немало для такого ханурика.

— Бери, в хозяйстве сгодится.

Белесый не удержался, чтобы не пересчитать деньги.

— Потом, потом, — остановил его Борода. — Сперва дело кончай.

Сунув пачечку зелененьких в карман, тот нагнулся было за очередной веткой, как в глаза ему бросилось подозрительное шевеление ветвей. Без сомнения там кто-то был! Он ринулся к своему напарнику.

— Атас! — выдохнул ему в ухо и грубо увлек за собой. Бородатый до этого сидел на все той же поваленной березке. Рюкзак лежал у его ног. Он уже собирался обсыпать белесого ругательствами, как из кустов раздался голос:

— Рюкзак не трогать, «пушку» на землю! Самим лечь!

Но белесый перекинулся через березу, успев схватить рюкзак и сдернуть туда же бородатого. Хлопки выстрелов заставили его распластаться за деревом, но лишь на долю секунды. Бородатый навалился на него как-то слишком неловко. «Летальный исход, без вскрытия...» — с неуместной иронией мелькнула мысль. Но так ли это — времени определять не было. Выхватив у бородатого из кармана куртки пистолет, он, почти не глядя, выстрелил дважды в сторону прозвучавших выстрелов и откатился в сторону. Затем, петляя, бросился бежать. Вслед ему снова загремели выстрелы. Он опять пальнул на их звук и резко изменил направление. Сделав несколько скачков, затаился, прислонясь к старой, черной у комля березе. Бежать было опасно: он не знал, с какой стороны его могли подстеречь. Тихонько вынул из рукоятки обойму. Три патрона, четвертый в стволе. Это все, на что он мог рассчитывать для собственного спасения и товара, ради которого двое уже ушли в мир иной. О третьем он ничего не знал...

— Шеф, душа с меня вон, сейчас не могу...

Конопатый состроил кислую рожу и, поканючив таким образом, объяснил причину:

— Заказана на вечер тачка. Дело есть. Ребят надо сегодня в аэропорт забросить.

— Дело есть... Больно вы деловые со своими ребятами. Что они, на автобусе доехать не могут. А что прикажешь с этими чучелами делать? — Усатый колебался, видимо, будучи не совсем уверенным в целесообразности и правомерности им же самим затеянного.

— Да запрем их здесь, а на выходе дядю Пашу поставим.

— А если их хватятся, искать начнут?

— Да кто их хватится за ночь, этих недоделанных? Посидят на цепочке ночку, а я завтра с ранья — как штык. И провернем все, как полагается.

— Ладно, черт с тобой, — усатый сдался. — Умеешь уговаривать. У меня тоже сегодня дела в городе есть. А где твой дядя Паша?

— Счас сгоняю за ним. Туда-сюда.

— Мне нужно домой, — сказал Тенгиз. Лицо его потемнело под почти черным загаром. — Завтра я готов с вами ехать, черт бы вас побрал, а сегодня мне надо домой.

— Приторчи ты, недоумок! Ну-ка, тащи браслеты, надо их стреножить.

Конопатый сбегал к машине и притащил пару милицейских наручников, которыми бандиты сковали рука об руку Тенгиза и Костю.

— Так, уже лучше. А теперь — пошли вниз! — Усатый откинул доски пола, обнаружив квадратный люк и лестницу, уходящую в подземелье. Впрочем, особенно глубоко там не было — обычный деревенский подпол. Косте и Тенгизу пришлось подчиниться, по той хотя бы уже причине, что конопатый, вернувшись от машины, принес кроме наручников еще одну железку — пистолет, которым ненавязчиво поигрывал, переводя с Кости на Тенгиза и в обратном порядке.

В погребе было сыро и темно. Где-то в углу попискивали встревоженные крысы. Тенгиз и Костя, ставшие неразлучными по причине наличия скрепляющего их стального механизма, присели на наваленные у стены грязные доски. Пахло гнилой картошкой и крысиным дерьмом. Совсем неуютно...

— Эй, ну как там устроились? Поворкуйте, познакомьтесь! Ха-ха-ха! — Усатый заглядывал в люк и смеялся довольно ненатурально. Похоже, он был не в восторге от того, что согласился на предложение своего напарника. Идея с погребом была явным перебором.

— Ладно, туши фары, — буркнул Костя. — Когда-нибудь сочтемся...

— Сиди и не вякай. Будешь голос подавать — закрою крышку. Тогда вам будет еще интимней.

По шуму подъехавшей машины пленники поняли, что вернулся конопатый. Послышались голоса входящих, и сверху заглянул некто третий. В квадрате люка нарисовалась толстая харя с маленькими глазками, обрамленная короткими волосами с сильной проседью. Большего из подпола разглядеть было невозможно.

— Во-от они, — изрекла харя, шлепая толстыми губами большого рта. — Сидят миленькие и не трепыхаются. Дети подземелья.

слыхали такую песенку, арестанты?

В подвале молчали. Тенгиз, стиснув зубы, смотрел куда-то в темноту подземелья. Костя, вытянув ноги, устроился поудобней и прикрыл глаза. «А ведь как раз сейчас Татьяна ждет меня», — подумал он. Но вряд ли это обстоятельство могло послужить для бандитов уважительной причиной для условно-досрочного освобождения...

Темно-синяя «жучка» — «шестерка», пылившая по проселочной дороге, была забита до отказа. Сзади сидели Тенгиз с Костей, оставшиеся неразлучными по той же причине — наручники. Тенгиз, сидевший у дверцы, был прикован за правую руку, Костя — он был посредине — за левую. Справа от Кости сидел дядя Паша, туша весом не меньше центнера, но жирной не кажущаяся: вес набирался за счет костей и мышц. Тенгиз был мрачнее тучи. Губы его шевелились, посылая кому-то неслышные, и неизвестно на каком языке произносимые, проклятья. У Кости лицо побледнело и осунулось, бессонная ночь давала о себе знать. Дядя Паша мирно дремал, раскинув огромные ручищи, полуобняв Костю. Конопатый сосредоточенно смотрел на дорогу, крутя баранку, стараясь объезжать многочисленные колдобины и ухабы неухоженного грейдера. К нижней его губе прилипла сигарета. Весь он был настолько поглощен своим занятием, что окружающее для него словно отсутствовало. Усатый, сидевший с ним рядом, был хмур. Сегодня уже сама идея поездки казалась ему нелепой. Он не представлял, с чего начинать поиск, за что зацепиться.

Они обогнали рейсовый автобус, когда Тенгиз вдруг дернулся на своем месте. Задремавший было Костя открыл глаза.

— Смотрите! — воскликнул Тенгиз. — В автобусе наш бугор едет. Алик! — Тенгиз повернулся на автобус, оставшийся позади в клубах пыли. Усатый встрепенулся:

— Точно? Ты его точно узнал?

— Куда еще точней! Он у окна сидит, сзади. Не понимаю, что ему тут понадобилось. Через пять дней только решили собраться сюда снова. Они решили, у меня отпуск кончился...

— Гони на автостанцию, — приказал усатый. Он оживился. Начинало что-то проясняться. — Возьмем еще одного, поглядим, что он запоет.

— Куда ты его возьмешь? — лениво отозвался конопатый, — плацкарта кончилась.

— А мы одного из этих в расход пустим, — усатый подмигнул в зеркале Косте. Пленникам шуточка явно не понравилась.

Мелькнули за стеклом знакомые Тенгизу перелески, вот и шлакоблочный павильон — остановка. Несколько человек стоят, ждут автобус. Синяя «шестерка» остановилась несколько поодаль, там, где еще стояли машины. Чтобы не бросаться в глаза.

Автобус подошел по расписанию. Из него повалил деревенский люд, ездивший в город по делам, садоводы, прибывшие на свои «фазенды» собирать дары природы.

Алик вылез одним из последних. Было заметно, что он уже хорошо опохмелился;

— Тащи его сюда, — сказал усатый Паше. — Будем очную ставку проводить.

Паша уже высунулся было, как вдруг усатый вцепился в его рукав.

— Стой!

— Ты че щиплешься?

— Сядь на место. Смотри, кто у этого ублюдка на хвосте!

С их наблюдательного пункта хорошо было видно, выпрыгнувших из автобуса Белесого и Бороду — сопровождение «бугра». Поразмявши руки-ноги, похрустев костями, они тихонечко пошли в ту же сторону, куда и Алик.

— Знаешь этих вислоухих?

Конопатый кивнул.

— Грязная конкуренция, — подал голос дядя Паша с заднего сиденья.

— Помолчи, — усатый что-то мучительно соображал. — Трогай потихонечку за ними. Только потихонечку... Чтоб ни сном, ни духом... Да, интересный вырисовывается аттракцион...

Для Бельтикова события этих дней складывались самым приятным образом. Он последовал совету Алевтины и отправился за ней в городок, находившийся в нескольких километрах от дома отдыха, в котором она отдыхала. С гостиницей решилось все так же просто, как и в областном центре: деньги могут все. Правда, размеры «благодарности» были, соответственно, в несколько раз меньше. Как бы то ни было, номер в гостинице, вполне современной, несмотря на периферийность, он заполучил. Все было в том номере — и ванна и душ, и цветной телевизор.

Приходы Алевтины дежурные как бы не замечали. Бельтиков, естественно, проявлял к ним знаки внимания, вполне достаточные для того, чтобы закрывать глаза на то, что у нас считается аморальным. Что-что, а блюсти нравственность у нас умеют...

Вопреки устоявшемуся стереотипу, который утверждает, что деньги тают неимоверно быстро, деньги у Бельтикова почему-то почти не убывали. Впрочем, и траты были копеечные: что нынче на деньги купишь? Один единственный раз удалось добыть шампанское по случаю. А так за спиртным — огромные очереди. От отсутствия выпивки Алевтина, впрочем, ничуть не страдала, да и Бельтиков, напившись шампанского в дни встречи, тоже начал ощущать преимущества трезвого образа жизни.

События недавних дней как-то отошли, сгладились; временами лишь смутная тревога охватывала Бельтикова и даже общество Алевтины не в состоянии было полностью отвлечь его от сумрачных мыслей, от предчувствия большой беды. О том, что беда эта уже стряслась, что безобидная на вид сумка с эмблемой Аэрофлота вдруг превратилась в убийцу, он не мог пока даже и догадываться.

Всему, как говорится, приходит конец. Кончился отпуск у Алевтины, точнее срок ее пребывания в доме отдыха, а, следовательно, кончились и «каникулы» у Бельтикова. Смутные чувства обуревали его, когда он подходил к подъезду своего дома. Пройти хотелось незамеченным, не встречаться ни с кем из соседей, ни с кем не разговаривать. Почтовый свой ящик открывал не без трепета. Он почти был уверен, что ничего страшного для него там не окажется. Но оказалось...

Бельтиков лишь мельком взглянул на конверт: и без того было ясно, что это казенное послание. Задрожавшими руками он разорвал пакет. Очень небольших размеров бумажка находилась внутри. Повестка... Такого-то числа, в такие-то часы, в такой-то кабинет... Бельтиков взбирался по лестничным ступеням, тупо глядя в бумажку. Что? Как? Почему? Беззаботные «кувыркания» в последние дни утвердили его в мысли, что все прошло бесследно, что неприятный тот инцидент больше ничем никогда о себе не напомнит. А, может, что-то другое совсем, к той истории отношения не имеющее? У быстротекущего времени есть такое свойство, несколько прожитых дней вдруг кажутся по длительности месяцами, а то и годами, и хотя у Бельтикова были самые смутные представления о сроках давности, ему хотелось думать, что в этом случае срок давности уже наступил...

На повестке был поставлен номер телефона. Бельтикова так и тянуло позвонить по нему, чтобы узнать в чем дело, но было страшно убедиться, что именно «в том самом». К тому же он знал: там, откуда прислана повестка, объяснять ничего заранее не любят. Можно только нарваться на грубость, а то и оскорбление.

Хотя повестка лежала в почтовом ящике уже более трех дней, срок обозначенного в ней времени посещения еще не прошел: Бельтиков словно угадал, когда ему возвратиться. Завтра... Он был готов побежать хоть сейчас, чтобы мучительная эта неизвестность кончилась как можно быстрее, чтобы прошла неприятная внутренняя дрожь, охватившая его с того самого момента, когда в руках оказался злополучный конверт. Бельтиков понял, что сегодня он уже ничем заниматься не сможет, кроме поиска средств, способных снять напряжение. У Алевтины, понятно, дел выше головы — столько времени не была дома. Стало быть, сегодня Бельтиков будет предоставлен сам себе. Сегодня. А завтра? Не хотелось даже думать о том, что будет завтра...

...Но «завтра» все же наступило. Физические страдания от «принятого» накануне моральные страдания лишь усугубили. Как и следовало ожидать, все переживания Бельтикова закончились тем, что он хорошо «набрался», домой добравшись «на автопилоте». Окончание приключений было уже как в тумане, а то и вовсе выпало. С кем он общался, с кем пил, о чем говорил — Бельтиков и не помнил. Перед тем, как пуститься в загул, у него была мысль связаться с товарищами по шабашке, полагал не без оснований, что и они получили такие же повестки. Но дело в том, что он не знал, кто где живет, а если и записывал что-то, то конечно потерял по-пьяни. А повидаться надо бы: чтобы хоть согласовать, что говорить и избежать разнобоя. Эти подонки, чего доброго, выгораживая каждый себя, нагородят, черт знает что. Для следствия совсем ведь не важно кто ты — бродяжка ли, люмпен, алкаш без определенного рода занятий или журналист с дипломом о высшем образовании в кармане и приличным опытом работы. Договорятся «заложить» его, Бельтикова, и доказывай, что ты не верблюд. Но какая может быть попытка, если, по сути дела, нет даже настоящих имен, смутное представление о фамилиях, не говоря уже про год рожденья... В справочное с такими данными обращаться не станешь. И Бельтиков махнул рукой: будь что будет!

Голова гудела, но даже помышлять о том, чтобы «подлечиться» пивком, не приходилось. Вчерашнее давало о себе знать не только чугунной головой, но еще и ароматом, для описания которого пока не придумано красноречивых слов. Единственное из них — «перегар» — достаточно универсально, выразительно, но слишком общо. И если про обильный свежий запашок говорят «так дохнул, что закусить захотелось», то к перегару подходит просто выдохнутое с отвращением «Ф-уу»!

Бельтиков глянул на себя в зеркало. Д-аа, портрет... Как говориться, с похмелья не... Хватит ли сил побриться? А надо бы. Цитрамон — вот спасение. Но найдется ли он? Бельтиков пошарил в коробке из-под конфет, в которой обычно хранил лекарства. Нет, излюбленного цитрамона не оказалось. Какой-то новоцефальгин, неизвестно как сюда попавший. И бумажка какая-то поносно-желтая... В составе: фенацетин, кофеин... Черт бы побрал все эти «ины»! Сжалось сердце. Нетвердыми руками разорвал неподатливый целлофан (то ли дело — зарубежные упаковки — пальцем нажал, и таблетка выскочила), отправил в рот сразу три таблетки и пошел в ванную комнату запивать, с трудом преодолевая тошноту. Потом прилег, ожидая действия лекарства. Когда боль поутихла, через силу побрился. Поискал рубашку почище и понейтральней по цвету, посоображал немного, надеть пиджак или нет. Пиджачные карманы удобны для документов, но и в пиджаке жарко. И не столько на улице, сколько в том кабинете, куда ему надлежало сейчас идти...

Милиционер у входа на повестку даже не грянул, он молча кивнул, и Бельтиков пошел отыскивать нужный ему кабинет.

Кабинет оказался на четвертом этаже. У дверей, не в пример кабинетам врачебным, никого не было. Но и время, назначенное в повестке, еще не наступило. Еще пять минут. Лезть раньше времени Бельтиков не решился. Но и не маячить же у дверей кабинета! Бельтиков прошел к окну, которым оканчивался коридор и стал безучастно смотреть во двор.

Вентилятор-пропеллер, крутившийся на столе управляющего, особой прохлады не прибавлял. В кабинете было нестерпимо жарко и пот пятном проступал на мощной спине Петрова, обтянутой светло-голубой футболкой. Под потолком звенели мухи, добавляя в интерьер кабинета какую-то сонную умиротворенность.

Пеночкин, полуприкрыв глаза, разминал в пальцах сигарету и внимательно слушал, что толковал им управляющий — хозяин кабинета.

— Мужики, как мужики, — гудел тот, — работать могут. Не из тех, что «могу копать. А еще что можешь? Могу и не копать...» Нет, работяги. Ну, тут и система такая: хочешь заработать — паши от зари до зари. Система аккордно-премиальная. Уложились в срок — получай премию. Нет — извиняй. Был у них там один алкаш, так они его приструнили, в общество трезвости можно было записывать... А данные ихние сейчас перепишут, принесут...

Петров зевнул: все это было нестерпимо скучно. Он любил действовать, а не сидеть в душных кабинетах и выслушивать, кто как работает, кто как отдыхает...

— Василий Николаевич! — ворвалась вдруг в кабинет молодая девчонка, — Василий Николаевич, вас срочно на рацию.

— Извиняйте, — управляющий встал с таким видом, что вот, мол, и я тоже работаю... Тоже, мол, дела. — Сводка с полевого стана. Уборка идет. Постараюсь по-быстрому, — и отбыл из кабинета.

— Похоже, что ничего интересного тут не выудить... — снова зевнул Петров.

— Ну, хоть координаты этих шабашничков запишем. Тоже хлеб. Надо же с чего-то начинать.

В кабинет буквально влетел управляющий. На его подвижном загорелом лице были написаны озадаченность и тревога одновременно.

— Вот что, — проговорил он, не садясь, нервно хрустнув пальцами. — Тут с полевого стана передали... Прибежал пацан-грибник из леса. Туда, на стан. Стреляют, говорят, в лесу. Пальба, говорят, на войне будто... И народ там какой-то терся подозрительный. Не наш...

— Так, может, браконьеры? — Петров оживился. Начиналось кое-что более интересное, нежели байки про шабашников.

— Да какие здесь браконьеры! — загорячился управ. — Кого браконьерить? Ворон? Или воробьев? Нет, что-то тут не так...

— Так давайте проедем, чего гадать, — Пеночкин поднялся. Похоже, и ему надоело сидеть в этом раскаленном пекле. — Как туда проехать? Показывайте дорогу.

— Поехали, — согласился управ. — Что еще за стрельба-пальба? Непорядок...

Сине-желтый «уазик» милицейской масти поджидал их у входа в контору. Все расселись — управ рядом с водителем, офицеры сзади, — сержант, дремавший до этого за рулем, включил зажигание.

— Пока прямо, — управ махнул рукой, — потом скажу, куда сворачивать.

«Уазик» запылил по проселку, пугая собак, размякших от жары.

— У тебя есть оружие? — тихо спросил Пеночкин лейтенанта...

— Прихватил на всякий случай.

— А у меня нету, — вздохнул капитан, — не люблю я, знаешь ли, эти страсти-мордасти...

Милицейскую машину, появившуюся на проселочной дороге, заметили трое в темно-синей «шестерке» одновременно.

— Сидеть смирно, — свистящим голосом приказал конопатый, бросив взгляд на пленников. — Кто подаст голос, сделает это в последний раз. — Он взвел курок старенького нагана, извлеченного из сумки, стоявшей у ноги. По тому, как у него дрожат руки было ясно, что чувствует он себя не лучшим образом. В лесу какая-то пальба, подельники его запропали. А тут еще ментовская машина вдруг объявилась — почему, откуда, зачем? Он бы с удовольствием забился куда-нибудь в пятый угол, знай, где его искать...

Когда «уазик» был уже совсем рядом, у конопатого, видимо, сдали нервы. Не выпуская наган из руки, он врубил скорость, решив, что надо дергать отсюда без оглядки. Но Тенгиз, следивший в зеркало за приближением «уазика» вдруг подался вперед и, схватив левой свободной рукой за волосы конопатого, резко рванул его вниз от себя. Конопатый, не ожидавший такого невежливого обращения, ударился лицом о руль.

— Завалю, падла! — взвыл он. Из разбитого носа и губ потекла кровь. Тенгиз, не давая врагу опомниться, мертвой хваткой зажал его шею, согнутой в локте рукой. Потерявшая управление машина, выскочила на обочину: водитель автоматически давнул на тормоз; движок заглох. Конопатый выбросил руку с револьвером до отказа назад, пытаясь направить ствол на Тенгиза, но руку перехватил Костя своей свободной правой. До бунта Тенгиза он был погружен в свои невеселые мысли и немного опешил от случившегося. Но быстро среагировал, и положение конопатого стало безнадежным.

— А... а... а... дла... — хрипел он, Тенгиз душил его, Костя выкручивал руку с револьвером.

Бац! Хлопнул выстрел. В заднем стекле появилась дырка, окруженная сеточкой трещин.

Когда милицейская машина поравнялась с синей «шестеркой», Петров крикнул водителю «тормози!» и выпрыгнул. Подозрительные вихляния впереди идущей машины он засек сразу и понял, что необходимо их вмешательство. На выстрел среагировал мгновенно: его «Макаров» уже глядел в сторону синих «Жигулей». Левой рукой рванув дверцу с водительской стороны, он застал момент отчаянной борьбы конопатого с Тенгизом и Костей.

— Эт-то что за возня!? — вырвалось у лейтенанта, но ответа он не ждал. Обстановку оценил мгновенно: револьвер в руке — опасность. Руку эту надо немедленно обезвредить. Рука с «Макаровым» молниеносно ударила по руке с наганом и револьвер выпал на сиденье. И поскольку конопатый, зажатый в тисках своих пленников, схватить его не мог, а сами они при виде представителя закона об этом даже и не помышляли, Петров завладел оружием, а вместе с ним и ситуацией.

— Всем руки за голову! — скомандовал он грозно.

Полузадушенный конопатый повиновался сразу. И только тут Петров с изумлением понял, что сидевшие сзади не смогут выполнить его команду по причине чисто физического свойства: рука одного и рука другого были соединены стальным браслетом. А то, что он услышал, повергло его в неменьшее изумление. Подошедший с другой стороны Пеночкин произнес буднично и бесстрастно:

— Костя, я же тебя предупреждал: без самодеятельности. А ты — быстро из машины! — это уже конопатому, имевшему вид уже не вершителя людских судеб и владельца «Жигулей», а, скорее, бомжа, обитателя свалки.

Петров провел руками по одежде конопатого и, убедившись, что оружия у него больше нет, выудил из кармана его брюк ключ от наручников; щелкнул замок и Тенгиз с Костей, столь же неожиданно разлученные, как и соединенные, стали растирать свои онемевшие запястья.

На вопрос Пеночкина Костя буркнул нечто вроде «так уж получилось», но здесь же от сумасшедшей радости брякнул Тенгизу:

— А я уж к тебе вроде бы привык!

Тенгиз не ответил. Он смотрел на конопатого, руки которого были скованы теперь его же кандалами, нехорошим тяжелым взглядом. Ему нелегко было сейчас управлять своими эмоциями. А желание у него было одно: врезать по конопатой роже, чтобы подзасохшая юшка опять хлынула волной. Но он понял, что этому желанию сейчас, во всяком случае, не суждено осуществиться. Отойдя в тень, он тяжело привалился к стволу березы и прикрыл глаза.

«Стреноженного» наручниками конопатого пристроили на траве. Петров искал наган, который обнаружил на полу под сиденьем.

— Так, сообщил он, — вещдок номер три, если первым считать детектив «Мегрэ и его мертвец», а вторым — браслеты.

Управляющий с несколько ошалелым видом наблюдал из милицейской машины всю эту сцену. Никогда еще он не видел, чтобы такие чудеса творились на вверенном ему отделении.

Конопатого усадили за руль: Костя в двух словах обрисовал ситуацию, из чего стало понятно, что следует немедленно восстановить «статус кво». Ведь из леса вот-вот могли показаться остальные члены экипажа. По приказу Петрова сержант-водитель срочно развернул машину с отпугивающим милицейским канареечным «оперением» и отогнал ее за пределы видимости. Костя и Тенгиз снова устроились на заднем сидении, а Пеночкин с Петровым растянулись в бурьяне рядом. В этой ситуации лучшее было — ждать. Если пассажиры «шестерки» ничего не успели увидеть, то они все равно придут к машине и сделают это без опасений.

Пеночкин, оценив все происшедшее, принял решение...

Бродить дальше не имело смысла. Белесый растворился в чаще и найти его было невозможно. Чтобы прочесать такой лес, надо взвод, а то и роту. Усатый и дядя Паша, матерно ругая Белесого, лес и все на свете, вернулись к полю боя. Бородатый лежал, задрав голову, глядя в небо мертвыми глазами. Казалось, он, оскалившись, усмехался, и Усатого передернуло от этой потусторонней ухмылки.

— Фу-у, черт бы его взял. Накрой чем-нибудь этого кретина. А... черт с ним, — махнул он рукой, видя, что дядя Паша тоже не горит желанием возиться с трупом.

Не сговариваясь, зашагали к просеке, за которой находилась проселочная дорога. Пора было уносить ноги.

Они вышли из сумрачного леса, щурясь от ярких солнечных лучей. Казалось, ничто не изменилось, все было таким же, как и час назад. «Жучка» с выключенным двигателем, стояла там, где ей и положено было стоять, все как сидели, так и сидят на местах. Конопатый вроде бы подремывал, но это тоже в порядке вещей — а что ему еще делать?

— Руки за голову! Живо! Стоять на месте! — слова ударили, словно бич. Но подчиняться команде никто не собирался. Оба метнулись к машине, но тут же прогремел выстрел. Предупредительный.

— Сказал стоять! Следующая пуля ваша!

Усатый и дядя Паша уразумели, что игра проиграна и обхватили собственные затылки

— Оружие на землю! Живо!

Петров поднялся из своей засады, по очереди направляя пистолет то на одного, то на другого. Усатый бросил на землю пистолет, дядя Паша нож. Петрова это не очень убедило. Передав «Макарова» Пеночкину, он все же удостоверился, что больше ни у того, ни у другого ничего нет. Потом, ремнем от их же брюк связал обоих спина к спине, и уложил прямо в пыль.

— Вот так мы в Афгане «духов» вязали, — приговаривал, колдуя с ремнями. Подошел управляющий, не вытерпев сидения в спрятанной машине. Он все еще не пришел в себя, никак не веря в реальность происходящего.

Засада удалась, рыбка клюнула. Но до полной ясности было далеко.

— Давай их в машину, — велел Пеночкин Петрову. — Надо с ними потолковать.

Однако отвечать на вопросы никто из тех, кто перешел теперь в разряд пленников, отвечать не захотел. Но из показаний Тенгиза и Кости можно было заключить, что противниками задержанных были те, кто следил за «бугром» — Аликом. Но где они? Где сам Алик?

— Вам надо, вы и ищите, — презрительно процедил усатый.

Беглый осмотр пистолета говорил о том, что из него только что стреляли. Судя по количеству оставшихся в обойме патронов, не один раз. О том, насколько результативны были выстрелы, судить было трудно. Возможно, есть убитые или раненые. Надо прочесывать, лес, нужна подмога. Пеночкин пошел на рацию: доложить по начальству и запросить указаний. Петров беседовал с управляющим. Его интересовало, какова конфигурация лесного массива, в котором шла перестрелка и в какую сторону могли уйти ее участники, если остались живы.

— Если перестрелка произошла между этими, которых мы задержали и теми, которых видели идущими вслед за бригадиром ваших шабашников, то группы разошлись в противоположных направлениях, разумеется, если все обошлось без жертв. Куда можно выйти, двигаясь все время в том направлении?

Петров показал в сторону, противоположную той, откуда появились бандиты.

— Выйти можно на дорогу. Вполне приличная грейдерная дорога.

— Машины там ходят?

— Бывает. Сейчас, во время уборки, довольно часто.

— Стало быть, можно уехать на попутной?

— Вполне.

— А как отсюда на эту дорогу проехать?

— От этой дороги, на которой мы сейчас находимся, километров через пять есть сверток, ответвление. Вот оно и выводит на ту дорогу.

К моменту, когда Пеночкин завершил переговоры, у Петрова уже созрел план. Поскольку подмога прибудет не скоро, а сложа руки сидеть не резон, он решил проехать на шоссе — возможный путь для другой вооруженной группы. Может быть, удастся заметить, куда направляются предполагаемые противники пойманных бандитов, а при благоприятных условиях и задержать.

— А на чем поедешь? — поинтересовался Пеночкин. Ни разрешать, ни запрещать лейтенанту что-либо предпринимать он не мог, хотя как старший по званию мог порекомендовать воздержаться от неправильных действий. Но в данном случае предложение Петрова было разумным: время упускать нельзя.

— На этой машине поеду. — Петров кивнул головой в сторону синих «Жигулей».

— Рискованно. Особенно одному. И дать в подмогу некого. Разве что водителя нашего.

— Не пойдет. Он в форме, сразу весь камуфляж испортит. Да ничего. В разведке я служил. В Афгане кое-чему научился. Там дела поинтереснее крутили, но шкура, как видите, цела.

— Что ж, давай. Только все-таки про осторожность не забывай.

На шоссе, куда попал Петров после того как преодолел соединяющий две дороги отрезок, было пустынно. Он остановил машину, вышел. Тихо. Спокойно. Пели, непуганные птицы. «Как на кладбище... Удивительная благодать» — усмехнулся лейтенант. Пожалуй, прокатился он напрасно. Никого здесь нет и, возможно, не должно и быть. Если и есть, кто живой, то мог выйти совсем в другой стороне.

Уезжать однако Петров не торопился. Встречу на определенное время никто не назначал, стало быть, надо и покараулить немного. Кто знает...

Взметнувшаяся над кустами у дороги стайка птиц от внимания Петрова не ускользнула. Интуиция, чувство разведчика, опыт подсказывали: надо быть начеку. Он замер, рука сама легла на ребристую рукоятку пистолета. Через кусты явно продирался кто-то. Минутой позже этот кто-то материализовался в образе молодого человека со светлыми волосами, голого по пояс и с рюкзаком на плече. В правой руке был зажат посошок, которым путник раздвигал высокую траву и кустарник, на левую была накручена майка. Одна из деталей описания, которую сообщили вызволенные Петровым из плена, цепко засела в голове Петрова: светлый, белесый. «Значит, все сходится. Игра продолжается».

На всякий случай он откинул капот двигателя, делая вид, что устраняет какую-то неисправность, в то же время зорко наблюдая за действиями молодого человека. А тот без колебаний направился прямо к машине. Вид его опасений не вызывал, посошок свой он отбросил, оружие если и было, то разве что в рюкзаке.

Когда их разделяло всего несколько метров, белесый, приветливо улыбнувшись, заговорил:

— Что, авария? До города не подбросите? Заплачу...

А глаза бегали, схватывая детали, оценивающе.

«Выясняет, один ли я», — мелькнула у Петрова догадка.

— Отчего же не подвезти, если по пути...

Петров захлопнул капот и выпрямился. Но договорить он не успел. Майка на руке незнакомца вдруг взметнулась к поясу, и Петров ощутил страшный удар-толчок в солнечное сплетение. Мысль зафиксировала природу толчка прежде, чем в уши толкнулся хлопок выстрела.

«Вот так... Там я не дал бы выстрелить первым...»

Он упал на капот не столько от пули, пронзившей его, сколько от автоматической привычки: будучи раненым, не ждать следующей пули. А для слабеющей руки твердая опора пригодилась для ответных выстрелов: «Макаров» почти вырывался из пальцев, когда гашетка была нажата трижды. Нет, не мог лейтенант позволить подонку завладеть оружием и машиной. Поэтому бил наверняка: промахнуться он не имел сейчас права. Ему хватило бы и одной пули для мишени, находящейся даже в пять раз дальше, но сейчас он слишком хорошо знал, что сознание может покинуть его прежде, чем он сумеет прицелиться. Несколько пуль — для полной гарантии, что бандит не уйдет...

Отчетливо увидев, как белесый каждый раз дергался от нового попадания, а потом рухнул, Петров стал сползать на землю. Живот жгло, как раскаленным утюгом. Сознание все еще оставалось ясным, но перед глазами уже плыла какая-то розовая муть. Эх, лейтенант, дырявили тебя уже под Джелалабадом. И пулей, и осколком на войне дырявили, а тут, на родине, под зелеными березками... Терпи, лейтенант, терпи. Он попытался принять такое положение, при котором кровь текла бы меньше, зажал рану рукой, но все равно чувствовал, как под ладонью горячими толчками пульсировало. Он теряет кровь все больше и больше. Но подняться до сиденья машины уже не было сил. А вокруг — никого, только лес. И не было ребят, которые вынесут из-под огня, перевяжут, дадут воды. А так хотелось пить... Он закрыл глаза и перед его внутренним взором поплыли горы, белые вершины вдали, выжженные солнцем подножья. «Подонок, — скрипнул он зубами. — Ах, подонок». Но большой ненависти, как ни странно, он не испытывал. Может, от сознания, что тот тоже лежит, истекающий кровью. Впрочем, тот вряд ли о чем-то думает.

Ему показалось, что закуковала кукушка. А, может, и не показалось. «Странно, откуда тут в горах кукушка? Интересно, сколько она мне посулит лет? Да, а какие горы? Ведь я в России. Надо взять себя в руки. Но дух все равно не ушел. Дух... Какой он, к черту, дух... Подонок, мразь...» Прежде чем потерять сознание, он засунул пистолет поглубже под себя.

Пеночкин безучастно взирал на кутерьму, которая поднялась по прибытии оперативной группы. Привезли собаку, прибыл врач и крепкие парни из группы захвата. В зарешеченную машину втолкнули задержанных и она тотчас умчалась. Собака взяла след тех, которые вышли из леса, а начальник оперотдела тихо спросил: «Где Петров?»

Вопрос больно резанул Пеночкина. Морщась, словно от боли, он стал объяснять. Майор выслушал все молча, так же молча пошел к своей машине. «Можно, я тоже поеду?» Майор кивнул. Управляющий, который забросил все свои дела, был еще тут же, все понял. Он тоже попросил позволения поехать, чтобы указать дорогу. Предложение было разумным, от него не отказались.

В машине управляющий пытался что-то говорить, но откликались на его разговоры неохотно. Всех охватило мрачное предчувствие. Почему он не вернулся? Имея колеса, он приехал бы уже сто раз...

...То, что они увидели, заставило сжаться сердце даже у них, видавших виды. Белесый лежал в луже крови. Было понятно, что врач тут уже не нужен. А вот Петров... Петров был еще жив. Он даже говорил что-то. Пеночкин и майор, нагнувшись, расслышали:

— Левша... Как я не догадался сразу, что он левша... Он стрелял с левой... Осторожней с ним...

С «ним» уже никто больше осторожничать не станет. Даже при вскрытии. Но лейтенанту этого сейчас не объяснить. Он уже говорил не про левшу, а про горы, про зной и просил пить.

Майор сидел у рации.

— Вышлите вертолет с врачом! Вертолет с врачом, а лучше с реанимационной бригадой! Что?

Майор выругался, грубо, жестко, скрипнув зубами: «Что генерал, при чем тут генерал?»

Дождавшись, что стрелки часов сомкнулись на двенадцати, Бельтиков постучал в дверь кабинета. Услышав «войдите», открыл дверь.

Человек, сидевший за столом небольшого кабинета, показался Бельтикову знакомым. И точно, тот поднялся навстречу, протянул руку, приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте, товарищ Бельтиков! Не узнаете?

Бельтиков силился вспомнить. Пеночкин пришел ему на помощь.

— Помните, я приходил к вам в редакцию? Приглашали меня прочитать нечто вроде лекции по правовым вопросам. С вами мы тогда еще разговорились, и вы мне предлагали выступить в газете, рассказать о каком-нибудь деле поинтересней...

Бельтиков вспомнил: да, был такой разговор. Выходит, не за тем пригласил его этот симпатичный следователь, чтобы допрашивать о краже? Он приободрился и уже хотел было сказать, что в редакции сейчас не работает, но Пеночкин продолжал:

— Дело как раз есть, и весьма любопытное, но я вас пригласил, чтобы выяснить одну деталь. Вы, как нам стало известно, работали нынче в совхозе. Приобщились, так сказать, к осуществлению продовольственной программы непосредственно, путем приложения физических сил. Как и почему — это дело, понятно, сугубо ваше личное. Но есть один момент, который требует объяснения, а объяснить его нам пока никто не может. Вот, может, вы поможете...

Пеночкин вытянул ящик стола, достал оттуда журнал «Огонек». Нет, разумеется, это был не журнал. Что это было, Бельтиков понял сразу. Сколь ни мимолетно было его знакомство с этой подшивочкой сброшюрованных журнальных листочков, он ее узнал. И по изменившемуся лицу Бельтикова понял это и Пеночкин.

— Похоже, что вам это знакомо? — следователь положил ладонь на журнальную обложку.

Бельтиков не ответил. Он просто не знал, что говорить.

— Можно посмотреть? — наконец выдавил он хрипло.

— Пожалуйста. А я вам поясню, почему мы проявляем интерес к этому выбранному из журналов детективу. По свидетельству одного из членов вашей бригады, а именно Тенгиза Мухамедьянова, он взял эту самодельную книжицу на полке в бывшей столовой, где вы жили во время работы в совхозе. Кто ее туда положил — он не знает. Не ответили на этот вопрос и остальные ваши собригадники. Сказали — «нет не знаем». Управляющий заверил, что до вашего появления никто положить не мог.

Бельтикова бросило в жар. Уже не думая о последствиях, он выпалил, словно бросившись в ледяную воду:

— Я положил.

Пеночкин впился в него глазами.

— Это становится интересным, — пробормотал он. И спросил. — Вы положили. А где вы ее взяли?

Бельтиков вздохнул. И заговорил заметно севшим голосом:

— Я бы тоже как и все мог ответить: «не знаю». Но... Не могу...

И Бельтиков рассказал о краже сумок, рюкзака, всех вещей, ничего не утаивая. Сказал и о том, что Тенгиз к этому всему непричастен и о происхождении журналов действительно ничего не знает.

— А что я должен был сделать? Идти заявлять на людей, с которыми собрался вместе работать? Не мог я этого. Ну, а теперь все равно... — устало закончил он.

— Да-а, совесть, совесть... — неопределенно протянул Пеночкин. — А вы знаете, что бригадиру вашему все это стоило жизни.

— Как? — вырвалось у Бельтикова.

— Что вы решили сделать с сумкой, когда поняли, что в ней наркотики?

— Алик сказал, что утопит ее.

— И вы поверили?

— Конечно. Мы приехали с намерением работать и хорошо подзаработать. Наркоманов среди нас не было, о том, чтобы продать, и слова не было...

— Значит было. Бригадир не утопил сумку. Он спрятал ее в лесу, а сам стал искать в городе покупателя. Вот эти-то покупатели его и выследили. Выследили и убили там же в лесу, неподалеку от мест, в которых вы работали. И вы ничего об этом не слышали?

Бельтиков был ошеломлен.

— Меня не было в городе, — выговорил он с трудом. — И ни с кем из бригады я не общался по приезде.

— Стало быть, старик и тот второй, знали о происхождении журнала? А мне солгали, не желая говорить о краже.

— Старик про эти журналы мог ничего и не знать. Он спал, когда вскрывали сумку, а я их прибрал, намереваясь почитать на досуге. Однако досуга не было, и я о журналах этих забыл. А Тенгиз, видимо, на них наткнулся...

— Что и ему едва не стоило жизни. Спасла счастливая случайность. А вот офицера нашего спасти не удалось... Молодой, подающий надежды. В Афганистане уцелел, а тут... И все из-за этой сумки.

Наступила продолжительная пауза. Каждый думал о своем.

— Что ж, — наконец прервал молчание Пеночкин, — доля вашей вины в этой истории, конечно, есть. Не мне решать, какова она. Вам, несомненно, зачтется добровольное признание. Вы действительно могли сказать «не знаю» и мне бы ничего не оставалось делать, как поверить. А тут раскрылись, совершенно неожиданно, еще несколько преступлений, краж, на которые у меня лежат заявления и которые я, честно говоря, уже отложил в сторону нераскрытых. И это благодаря вам. Сейчас я могу «обрадовать» своих заявителей. А ущерб, вероятнее всего, заставят возместить. Вас. Нет, не лично вас, а всех по мере вины. Старику придется с большей частью заработанного распроститься, если он, конечно, не пропил все.

— Он пьет, в основном, одеколон. А на одеколоне пропить такую сумму трудно. На стеклоочистителе — тем более...

— Ну, что ж, тем лучше. При нынешней тенденции как можно меньше наказывать лишением свободы, при полном возмещении ущерба все может ограничиться условным наказанием.

Пеночкину явно не хотелось становиться на официальную ногу с журналистом, хотя и оказавшимся в таком положении. Надо бы составить протокол допроса, но он заговорил, как бы рассуждая про себя.

— Вот смотрите, что получается. Четыре трупа мы имеем в этом деле. Это кроме нашего работника, погибшего, так сказать, на посту. Еще трое арестованы. В сумке, которую украл ваш старик, кроме наркотиков оказались важные сведения, которые помогли нам выйти на организаторов ограбления аптеки. Не зря за ней охотились, не зря убивали друг друга. Арест преступников помог предотвратить еще одно готовящееся преступление. Понимаете, хотели шантажировать девушку и заставить ее принять участие в ограблении. В предыдущем случае им такое удалось...

Это все, что мы имеем в своем, так сказать, активе. Я имею в виду раскрытые преступления. Но ведь это самая верхушка айсберга! Каковы его размеры — даже предположить трудно. Арестованные признают лишь то, что удается доказать. Да и то не всегда. Кто стоит за ними — нам неизвестно. Те двое, которые были убиты, выслеживали вашего бригадира по чьему-то заданию. Они уже никогда не скажут, кто им велел это делать. Сцепились с теми, кто тоже охотился за сумкой, случайно. На кого они работали? Установили, что один — бывший врач «скорой помощи», в настоящее время — не у дел. Чем занимался и на что жил — неизвестно. Второй — студент. Жил с вполне обеспеченными родителями. Об этой его деятельности, понятно, никто из родни и не подозревал. Как, впрочем, и у первого.

Человека, пославшего сумку с наркотиками в другой город через подставного лица, тоже убили. Убили за то, что много знал и раскрыл адреса перекупщиков наркотиков. А потом, когда сумку украли, рассказал об этом, боясь провала. Надеялся этим заслужить прощение. Но разве в этом мире прощают?

Да-а... Старик ваш, наверное, близко бы к этой сумке не подошел, знай, какой это смертельно опасный груз. Пять жизней... Впрочем, она, и доставленная по назначению, все равно бы убивала. Но другим путем, и не тех. Но ваш бригадир и наш лейтенант были бы живы. Впрочем, лейтенанта можно было еще спасти. Если бы не один, извините, дурак-перестраховщик из управления, который не решился выслать вертолет без согласования с генералом. Не захотел брать под свою ответственность. А была дорога каждая секунда. Умер на операционном столе. Слишком поздно он на него попал...

Словом, материала тут не то, что для статьи, для целой повести хватит. Только вот конец этой повести пока не просматривается... И трудно сказать, как скоро мы сумеем его приблизить.

Бельтиков вздохнул. Он думал о том, хватит ли оставшихся у него денег, чтобы рассчитаться за украденные Фадеичем вещи...