Две головы и одна нога

– А чем она вообще занималась, эта ваша родственница? – поинтересовалась я. – Жила где? Тут, у вас, где и прописана?

– Да нет! – махнула рукой пани Осташкова и наконец спохватилась: – А почему пани ею интересуется? Пани ее знала?

Ответ пришел в голову моментально.

– Нет, не знала Скажу вам правду – я получила письмо от Елены. У нее были какие-то неприятности, и она хотела встретиться со мной. Я сразу не прочла письма, так получилось, а когда прочла – уже поздно было. Это меня мучает, чувствую себя виноватой перед покойницей. Вот почему и приехала к вам. Знаете, очень тяжело на душе, хотелось бы облегчить свою совесть, хоть теперь что-то для нее сделать. Это вроде как ее посмертное завещание, последняя воля, высказанная на смертном одре…

Услышав о смертном одре, пани Осташкова сразу избавилась от всех сомнений, он как-то сразу ее убедил и даже растрогал. Женщина до того разволновалась, что пошла красными пятнами и принялась допытываться, какие же неприятности были у Елены. Добрая душа, она тоже была готова расценить их как последнюю волю Елены и всей душой хотела мне помочь.

– В письме о неприятностях было написано туманно, я как раз у вас собиралась узнать что-либо конкретное. Пожалуйста, расскажите мне о вашей родственнице. Чем она занималась, как жила?

– Ну как… да обыкновенно. Работала. Может, неприятности как раз на работе и случились? Работала она прислугой у одних таких, богатеньких, где-то то ли в Варшаве, то ли под Варшавой. Да, вспомнила, и в самом деле где-то на краю города. Елена рассказывала, дом у них свой и сад большой при нем. Елена у них и готовила, и убиралась, работы хоть отбавляй, дом огромный, жаловалась. И знаете, наверное, вы правы, неприятности именно из-за работы вышли, она еще сказала, что ушла от хозяев. Тут как раз подвернулось ей в Варшаве жилье. Кто-то надолго уехал, она осталась сторожить, вот и жила там. А что она вам написала?

– Да только то, что я вам сказала: у нее большие неприятности и надо со мной встретиться, потому что помочь ей смогу только я. Нет, не так: если кто и поможет, так только одна я. Встретиться мы должны были в костеле, здесь, в Груйце. Вот и все. А я так и не успела побывать в этом костеле при ее жизни.

Логики в моем рассказе не было ни на грош, но пани Осташкова так разволновалась, что совершенно не заметила этого. А ведь несчастной уже никто и ничто не могло помочь, так что совершенно неважно, какого рода неприятности у нее были. Однако посмертное послание сделало свое дело.

– Вот-вот, последнее время она довольно часто приезжала к нам, – защебетала отзывчивая родственница Елены Выстраш. – Почитай каждую пятницу, на денек-другой, а ведь раньше хорошо если раз в три года появлялась. А что касается квартиры, которую стерегла, так там был один такой, помогал он ей…

– Где был?

– Вроде бы по соседству жил, ну, по соседству с той квартирой, которую ей оставили стеречь. Жили они дверь в дверь.

– Адрес вы знаете?

– Откуда! Елена адреса никогда не называла и вообще она была не из болтливых, скрытная была, редко когда о себе говорила, больше я сама догадывалась. Вроде бы он о ней немного заботился, я и то подумала – наконец-то мужик у бедняжки появился, давно пора. Послушайте, а может, неприятности как раз с ним?

Я с готовностью подтвердила – из-за мужиков вечно неприятности, ничего удивительного. Порассуждав немного на эту тему, с энтузиазмом подхваченную пани Осташковой, я все-таки заставила хозяйку вернуться к ее покойной кузине. Очень уж хотелось понять, почему я вдруг появилась в жизни Елены Выстраш, почему именно мне адресовано ее письмо. Туманный намек на то, что я украла что-то у своего сожителя, наполнил душу столь же туманными подозрениями, в эту версию очень хорошо укладывался мужик с неприятностями, но концы с концами не сходились. Зато очень хорошо поняла, почему любезная пани Осташкова мирилась с таинственностью и неразговорчивостью своей кузины: та ей щедро платила. А жаль, уж лучше была бы не такой таинственной и более разговорчивой.

– А о ее работе… Той самой, с большим садом, о которой вы сказали, что Елене не понравилось и она ушла от хозяев. Не знаете, что именно ей не понравилось?

– Знать-то я наверняка ничего не знаю, но сдается мне, те ее хозяева что-то такое нехорошее сделали, очень Елене не понравилось. Они были страшно богатые, а разве в наше время можно честным путем разбогатеть? С чего вдруг они так разбогатели, до этого были не скажу, чтобы уж очень богатые. А когда я Елену прямо об этом спросила, та лишь плечами пожала. Так что не скажу, не знаю. Вот помню одно: ее бывшая хозяйка очень уж интересно прозывалась, ну прямо кошачье имя, не то Мися, не то Мизя. Представляете, взрослая женщина и такое имечко, я еще понимаю, была бы молоденькой…

На этот раз я не разделила возмущения пани Осташковой, ибо у меня перехватило дыхание. Меня как электрическим током ударило, и по всему телу мурашки пробежали. Мися, Мизя… Нет, невозможно такое стечение обстоятельств! Хотя… Раз Елена написала мне, это о чем-то говорит. И упоминание о какой-то бабе, которая меня ненавидит… Езус-Мария!

– …Ездила к ним убираться в доме, сдается мне, они хорошо платили, денежки у Елены ведь водились, каждый раз что-нибудь да привозила – то детям мелочи, то подарок какой, – продолжала тараторить пани Осташкова как заведенная машина, не в силах самостоятельно остановиться. – Но точно не скажу, не знаю. А знать может Еленина подружка, была у нее такая, хотя я никогда ее не видела и как зовут – не знаю, но вот была, это точно. Они с ней еще в школе вместе учились, мы-то с Еленой в разных классах были, так что подруг ее я не знала, но Елена столько раз говорила, бывало – вот, слава Богу, хоть есть с кем поговорить, а ей много подруг и не требуется, одной хватит. Как будто со мной поговорить нельзя, уж, кажется, кто ей ближе…

О Елениной подружке пани Осташкову заставила вспомнить давняя обида – как же, оскорбили ближайшую родственницу в лучших чувствах. Я ухватилась за подружку как утопающий за соломинку, но она и оказалась соломинкой. Пани Осташкова ровно ничего не знала о подруге, и я должна была вновь выслушивать бесконечные жалобы на скрытность и таинственность Елены. Специально, что ли, скрывала свою единственную подругу от нее, пани Осташковой? Единственное, что удалось установить, это факт ее проживания где-то неподалеку от Елениных хозяев с большим садом. Ну и сам факт существования подружки.

Возвращаясь в Варшаву, я раздумывала над тем, чего бы добились полицейские, если бы вместо меня попытались пообщаться с пани Осташковой. Думаю, немногого. Мною супруг пани Осташковой пренебрег, а вот к полиции отнесся бы со всем уважением, а следовательно, присутствовал бы на допросе жены и сдержал ее безудержное словоизвержение. Мужчина, судя по всему, серьезный, уж он бы не допустил никаких бабьих сплетен и пересудов, никаких глупых разговорчиков. А ведь ценными были именно эти бабьи пересуды.

Ах, как мне не хватает Гжегожа!

Полиция и в самом деле уже на следующий день сочла нужным побеседовать со мной. Позвонил пан полковник лично и попросил разрешения нанести мне визит. Не хочет он меня с ногой таскать по этажам и кабинетам, поэтому явится ко мне домой с одним из своих сотрудников. Пожалуйста, разумеется, сколько угодно, ничего не имею против, всегда рада приятным гостям.

С удовлетворением напялила парик, наконец-то не было никаких противопоказаний. Поистине нет худа без добра, конечно, лучше бы ко мне в гости пришел Гжегож, но тогда пришлось бы обязательно или отправляться к парикмахеру, или мыть голову. Хотя какой парикмахер? Его хватает на один вечер, дольше прическа не держится, лучше уж самой постараться. Представляю, сколько бы намучилась, из-за ноги трудно наклоняться над ванной, фактически опираться можно только на одну. Над раковиной тесно, в общем, одна мука.

В полиции явно что-то изменилось. Полковник стал мягче в обращении со мной, не было уже прежней официальной сухости, а вежливость какая! Ну просто вдруг полюбил меня ни с того ни с сего.

Погружаясь в мягкое кресло со стаканом пива в руке, он вкрадчиво проговорил:

– Надеюсь, теперь я услышу от вас всю правду. Считайте, это не официальный разговор, ну, не совсем официальный, просто мой спутник, капитан Борковский, очень хотел познакомиться с вами лично. Его чрезвычайно заинтересовали ваши необыкновенные приключения.

Капитан Борковский почти годился мне в сыновья. Лет двадцать назад, когда Мизя разбивала мое личное счастье, он еще ходил в школу и гонял с дружками футбольный мяч по заасфальтированной спортплощадке. Из него вырос очень приятный молодой человек.

А полковник тоном светской беседы продолжал:

– Наверняка Елена Выстраш сказала вам еще что-то. Да, да, правильно, до нас уже дошло происшествие с груецким викарием. Ведь не без причины же вы поехали на встречу с ним?

Со вчерашнего дня у меня было достаточно времени, я подготовилась к встрече с полицией и решила для себя, о чем расскажу, а о чем и умолчу. Не могла я выложить все, что думаю по поводу своих необыкновенных приключений, слишком много по этому поводу набралось домыслов и неясностей и слишком мало конкретных данных.

– Вы правы, пан полковник, – ответила я, – хотя то, что услышала от Елены Выстраш, трудно назвать высказыванием. Она с трудом успела прошептать, что знает о каком-то преступлении, а исповедуется у ксендза в Груйце. Викария не назвала, на него я вышла случайно. Вот и все.

– А что сказал викарий? – гнул свое полковник.

– Сказал только, что подумает, ничего конкретного. Елену он припомнил, но не уверен, на исповеди ведь человек своей фамилии не называет, однако как-то ее вычислил по моим рассказам. И все. Сразу после нашего разговора в него кто-то стрелял. Сами понимаете, я не стала терзать тяжело раненного человека, не впилась в него как гарпия какая-нибудь…

В приятный разговор вмешался капитан Борковский.

– Что касается исповеди, – пробормотал он, – то и здоровый вряд ли бы что пани сказал.

Ага, надо ковать железо, пока горячо. И я начала невинным тоном:

– Если бы не проклятая нога, давно бы съездила в Лодзь и разузнала все о катастрофе. А пока, увы! Лодзинские булыжные мостовые хоть и славятся своими революционными традициями, для моей ноги совершенно неприемлемы. А очень хочется знать, как там все было на самом деле, насколько верно мое предположение. Сама ли Елена выскочила из машины или ее вытолкнули? Не могла она вылететь из машины назад после лобового столкновения, это противоречило бы законам природы, не станете же вы утверждать…

– Не станем, – согласился полковник. – Тадик, покажи пани…

И я принялась внимательно изучать полный отчет об автопроисшествии. Из него яснее ясного следовало, что я была права. Елена оказалась на обочине шоссе до столкновения, а не после. Возможно, вырывалась из рук водителя, тот на мгновение выпустил руль, всего на доли секунды, но в сложной дорожной ситуации это привело к катастрофе.

Прежде чем сообразила, что говорю, уже вырвалось:

– Похитили ее! Пыталась сбежать…

– И мы такого же мнения, – признался полковник. – Думаю, пани знает, почему похитили.

– Фиг я знаю! А вот вы знаете – кто. Ведь ее похитителей могли же видеть, им в катастрофе здорово досталось. Или так изуродованы, что лиц не разберешь?

– Считайте, не разберешь. Водитель погиб на месте, остальные, если таковые были, сбежали. Что скажете?

– О Боже, ничего! Ведь до сих пор многого не понимаю. Что они с головой вытворяли, когда и где ее отрубили?

Мужчины переглянулись, потом как по команде устремили взгляды куда-то за окно и только потом взглянули на меня. Полковник вздохнул.

– Ну хорошо, слушайте. Все произошло совсем не так, как мы предполагали, похоже скорее на какую-то кошмарную хохму. Учтите, мы беседуем неофициально, протокола не ведем, надеюсь, вы тоже не записываете на магнитофон моих слов, и предупреждаю, в случае чего – отопрусь. Так вот…

Каждое слово полковника я впитывала, как губка морскую воду. Дело обстояло следующим образом. Лодзинская катастрофа была серьезной, жертв оказалось много, кроме Елены еще несколько человек пострадали, были и погибшие, поэтому полиция охотно воспользовалась добровольной помощью общественности. Все пострадавшие в машину «скорой помощи» не умещались, и полиция с благодарностью приняла предложение водителя случайного «мерседеса» отвезти Елену в больницу. Он сказал, что поедет следом за машиной «скорой помощи». Водитель с одним из санитаров загрузили Елену в «мерседес» и привет! На этом контакты с водителем «мерседеса» закончились, ибо до госпиталя он не доехал. И, откровенно говоря, не очень-то и беспокоились, решили, что пострадавшая оказалась в лучшем состоянии, чем первоначально предполагалось, по дороге совсем оклемалась, и водитель, добрая душа, доставил ее домой. Такое в полицейской практике не раз случалось. Поехала женщина домой залечивать свои синяки самостоятельно. Однако через несколько дней…

Пронырливость детей не имеет границ. Какой-то мальчишка, катаясь на роликах, подглядел, как двое мужчин извлекли из «мерседеса» некий тяжелый сверток. Дело происходило на безлюдной дороге недалеко от местечка Моджев. По обе стороны дороги растет лес. Мужчины потащили сверток в лес и недалеко от дороги закопали, даже не очень глубоко. Мальчишка проследил за ними, а потом прямиком отправился в комиссариат полиции и сообщил о том, что видел. И уже через три часа в указанном месте были раскопаны останки женского тела без головы. Номера машины парень не запомнил, да это и не имело особого значения, наверняка был поддельный. По чистой случайности останки попали в ту же больницу, куда свозили жертв катастрофы, и их опознал санитар.

– Опознал он их по одежде, – рассказывал полковник, – по такой… как бы это правильно назвать? Кожаной жилетке, что ли. Женщина, которую санитар посадил в случайный «мерседес», как раз одета была в очень красивую кожаную жилетку, санитару запомнилась, потому что о такой давно мечтала его жена, всю плешь бедняге проела. Они чуть не развелись на почве жилетки, так что для санитара это был больной вопрос, вот он и запомнил этот предмет одежды и опознал труп даже без головы. Ведь лично заталкивал пострадавшую в машину, и жилетка колола ему глаза, это он так сказал, не я, ну и теперь на безголовом трупе оказалась такая же жилетка. Вот так выяснилось, что одна из жертв катастрофы не доехала до больницы и лишилась головы. Честно скажу – поднялся шум, дошло и до нас, а тут появляетесь вы с сообщением о голове Елены Выстраш. Естественно, мы увязали эти два сообщения. Пока нам известно лишь то, что Елена Выстраш стала жертвой каких-то преступников…

– Но ведь потом у нее голова опять появилась! – вскричала я. – Откуда?!

– Подбросили. Прямо в морг. Вам известно, какие порядки творятся в наших больницах, или рассказать подробнее?

– Нет необходимости. Значит, не будь меня, вы бы до сих пор ломали головы над безголовым трупом, извините за каламбур?

– Ломали бы, вот почему мы и пришли к вам в гости. Очень, очень странное дело, таких не оставляют незавершенными. Пока честно признаюсь – понятия не имею, каким боком это с вами связано, может, случайность. А тогда, наткнувшись на катастрофу, вы сразу же и уехали?

Пришлось опять во всех подробностях описывать автомобильное происшествие на Лодзинском шоссе, причем от меня требовалась точность до секунды. А поскольку я твердо решила умолчать о письме Елены, было очень непросто определить свое место во всех происшествиях. Вот если бы ей немедленно отрубили голову и запихали в багажник ближайшего автомобиля, то есть мой, – это понять можно. Но ведь это сделали или на следующий день, или и вовсе через два дня после катастрофы, так почему же ее сунули именно мне?!

– Я уже думала об этом, – запинаясь произнесла я. – У них была возможность сделать это уже в Згожельце. Просто хотели избавиться от улики. Ведь смотрите, как получается. Труп неопознан, документов вы никаких не нашли, а голова уедет со мной за границу…

– …и вы выбросите ее на ближайшую заграничную помойку, – продолжил полковник.

– Было такое желание, не стану скрывать.

– О Господи! – с ужасом произнес капитан Борковский.

– Какое счастье, что не выбросили! Думаю, вы догадываетесь – мы подозреваем, что вы от нас что-то скрываете. Знаете, многолетний опыт научил разбираться в людях. Вас мы проверили, в принципе вы не замешаны ни в каком преступлении, ни в чем предосудительном, но ведь все еще впереди. Могли даже и заняться преступной деятельностью, скажем, месяц назад, до нас еще не дошло… Ну подумайте сами, ведь мы же не дураки, понимаем, вы к нам обратились не случайно и вообще могли скрыть от нас голову, а тем более ананас.

– Так ведь я думала, что у меня в багажнике все еще голова! – вырвалось вопреки воле.

– А вы уверены, что в Париже она еще у вас была?

– В первый день – точно была, а потом – черт ее знает… Нет, погодите, если бы не было, с чего бы они лезли ко мне в машину в Штутгарте? И вообще мне представляется следующее: самое разумное признать, что они ошиблись, то есть голову мне подбросили по ошибке, потом ошибку обнаружили и захотели получить обратно свое имущество. Впрочем… слишком много случайностей нагромоздилось, вот нога тоже говорит за себя. О Боже, тут нога, там голова, ну за что мне такое наказание с конечностями?

Ногой полицейские жутко заинтересовались, выяснилось, они не знают о ней практически ничего, как-то раньше речь о ней не заходила. Теперь я восполнила упущение. Выслушали меня с громадным интересом и забросали вопросами. Пришлось поднапрячься и вспомнить – перед банком было чисто, никакого мусора там не валялось, подозрительных личностей я тоже не заметила, а солнышко на чугунной решетке под деревом заставили нарисовать и рассматривали с полицейским прищуром. Потом попросили предъявить ногу и столь же обстоятельно изучили ее, клянусь, в лупу разглядывали, уж куда тщательнее, чем врач ортопед. Возможно, кое-какие выводы для себя извлекли, но мне, паразиты, ни словечка не сказали, только головами качали и сочувственно цокали.

Я обиженно прокомментировала:

– Понимаю, я, наверное, должна быть вам благодарна, что вы оставляете мне ногу, а не уносите с собой в качестве бесценного вещдока. Ну ладно, благодарю, и что дальше?

– А ничего. Вы еще подумайте, вот вам телефон капитана…

И ушли. А я могла бы биться об какой угодно заклад, что стала для них подозреваемым номер один…

Гжегож, как и вчера, позвонил перед уходом с работы. Нетерпение заставило меня позабыть о всякой осторожности.

– Гжесь, выяснилось, что та самая, которая меня ненавидит, может быть Мизей, всплыло имечко, не может же это оказаться случайностью? Не знаешь, где она сейчас? До сих пор торчит в Штатах? И к тому же благодетель, который помогал Елене в последние годы, очень уж смахивает на моего бывшенького кретина, вот у меня одно цепляется за другое, видишь, как-то взаимосвязано, и выходит…

– Стоп! Успокойся и постарайся изложить понятнее. У меня тут тоже кое-какие новости, надо вместе подумать. Откуда взялась Мизюня?

Набрав в грудь воздуха, я постаралась выполнить его просьбу, излагая только новые факты и с огромным трудом воздерживаясь от комментариев. Он выслушал не перебивая.

– Теперь ты послушай. Так мне задурила голову Ренусем, что я тоже все думаю о нем, хотя нужен он мне как рыбке зонтик. Ну и не выдержал, взял и позвонил Анджею, он до сих пор в Бостоне, ты знаешь.

– И что? Очень бы хотелось услышать, что они разорились. Из-за Мизюни бы порадовалась.

– Напротив, еще больше разбогатели. В Штатах их уже нет. Надеюсь, ты крепко сидишь?

– Ясное дело, сижу, не могу же я стоять с такой ногой.

– Так вот, Ренусь в Польше!

– А Мизюня?

– Тоже.

Помолчав и переварив услышанное, я отозвалась:

– И в самом деле, хорошо, что сидела. Говори, догадываюсь, у тебя есть еще что сказать.

– Да, расскажу тебе, что мне Анджей смог сообщить о Ренусе. Вообще-то он не дружил с ним и не особенно интересовался, так что знает не так уж много. Слышал, что Ренусь вернулся в Польшу уже несколько лет назад, когда у нас сменилась власть и стало возможным прокручивать большие дела. Потом здесь, в Штатах, получил крупное наследство, но сам не приехал его получать, а командировал супругу с доверенностью. Мизюня все обделала в лучшем виде, и теперь их банковские счета просто ломятся от обилия накоплений. Какое к этому ты имеешь отношение – понятия не имею и ничего стоящего в голову не приходит.

– Мне тоже. И тем не менее… вот подумай. Письмо, болтовня пани Осташковой, Ренусь – все это складывается в следующую картину. Двоеточие. Ренусь с Мизюней в Польше, Ренусь занимается каким-то подозрительным бизнесом, Елена узнала. Одновременно Елена связалась с моим бывшеньким. Уж не знаю, что он там ей наплел, но ведь он считает себя великим детективом, вот Елена и решила – это и мое излюбленное занятие, а от нее, возможно, и до Мизюни дошло. Легче всего догадаться о причинах ненависти ко мне Мизюни, ведь Елена втянула меня в их дела, а я, известное дело, таких вещей не выношу и сразу помчусь и донесу кому следует, или по своему обыкновению в прессе опубликую. Они и решили меня припугнуть, дескать, вон Елена лезет не в свое дело, гляди, чем кончила, так прежде сто раз подумай, стоит ли тебе лезть, не то так же будешь выглядеть. Вот к такому выводу я пришла, сопоставив все известные мне события. Некоторые мелочи, не укладывающиеся в мою концепцию, можно объяснить или их промашками, или неудачами. Что скажешь?

Видимо, Гжегож все продумал по ходу моего рассказа, потому что ответил незамедлительно.

– Согласен. Концепция вполне логичная, портит ее лишь Ренусь. Повторяю, я с ним близко не был знаком, но слышал, что это скорее добродушный недоумок, а не хитроумный преступник. Его любой негодяй мог обвести вокруг пальца. А если сам поступает как негодяй, так только по глупости.

– Не забывай о Мизюне, – напомнила я. И добавила с надеждой: – Если он составил завещание в ее пользу, она запросто могла его убить.

– Да, приятная перспектива… Нет, надо все-таки побольше разузнать о Ренусе. Напущу Анджея. Или вот что, пожалуй, я смогу выбраться в Польшу, слышал, у вас там объявился какой-то народный целитель, говорят, чудеса делает. Посоветуюсь насчет жены.

К сожалению, я никакими сведениями об отечественных чудотворцах не располагала, никогда они меня не интересовали.

– Ну как же, вся французская пресса о нем пишет! Биотерапевт.

– А, что-то припоминаю, постараюсь разузнать и позвоню тебе.

– Позвони. И прошу тебя, будь осторожна. Знаю, глупо давать такие советы. Но все же…

Положила трубку с полнейшей сумятицей в голове. Сообщением о своем возможном приезде в Польшу Гжегож огорошил меня до такой степени, что не могла я больше ни о чем думать, а в создавшемся положении это было явлением нежелательным. Ведь если Ренусь с Мизюней находились в Польше, я просто обязана что-то о них разузнать. Постой-ка, а как настоящее имя Ренуся? И фамилия? Вылетели у меня из головы, а возможно, я их никогда и не знала. Ренусь и Ренусь, только и всего. Эх, надо было спросить Гжегожа.

Через час я сидела на диване, обложившись старыми записными книжками и книжечками-календариками, где на страничках, соответствующих одному дню года, записывались коротко события, случившиеся в этот день. Просмотрела календарики за несколько лет, без особого успеха. Перешла к записным книжкам. Выяснилось, что большинства старых знакомых уже не найду. И не только потому, что люди смертны, людям свойственно переезжать на другое место жительства, менять номера телефонов. А если и сохранили старые телефоны, за последние годы телефонная связь несколько усовершенствовалась и видоизменилась, изменились и номера телефонов, вот к этим надо теперь добавлять впереди шестерку, к этим – семерку, а к этим и сама не знаю что.

Усидчивостью я никогда не отличалась, теперь меня нога просто заставила сиднем сидеть, и единственное, чем я могла заняться безболезненно (в прямом смысле), – это названивать по телефонам, что я и сделала. Энергия искала выхода и нашла в телефонных разговорах.

– Надо же, сколько лет! – воскликнул старый знакомый, к которому мне удалось дозвониться. – Что с тобой происходило, почему не звонила? Кто? Ренусь? Такой маленький, говоришь, и толстый? Да мало ли… В нашей группе учился, говоришь? Нет, не помню такого.

– Ренусь? – недовольно повторил второй старый знакомый. – Не знал я никакого Ренуся!

– О, как ты кстати позвонила! – воскликнула моя давняя приятельница. – Мы как раз празднуем свадьбу моей младшей дочки. Может, забежишь?

– Привет, очень рад тебя слышать! – обрадовался третий старый знакомый. – Это и в самом деле ты? Странно, что застала меня, я ведь давно живу в Швеции, сюда только наведываюсь. Знаешь, изумительная страна… Ренусь? А что с ним случилось, ты почему спрашиваешь? Нет, понятия не имею, как его фамилия.

И только позвонив десятому, я узнала что-то существенное. На сей раз я опять заловила свою очень давнюю приятельницу.

– Ренусь, говоришь? Ах Боже мой, да ведь Ренусь уже давно связался с Мизюней, а ты и не знала? Вроде бы эта выдра была твоей хорошей подругой?

– Вот именно, была, это ты правильно подметила…

– А, понятно. Видела я ее не так давно. Кажется, постоянно она обретается теперь во Флориде, но я ее встретила в Варшаве. Даже удивилась. Представляешь, Ренусь ударился в бизнес, и не поверишь, с успехом! Это все она мне поведала. А мы, оказывается, в настоящее время – золотая жила для таких вот бизнесменов. Разумеется, бизнес его процветает лишь благодаря ее ценным советам, без нее вообще ни гроша бы не заработал, а о ней я бы тебе сказала хорошее словечко, да не стану выражаться, дети слушают…

Тут в телефонной трубке я услышала на дальнем плане суровый басовитый окрик: «Мать, веди себя прилично!»

– Ну вот, сама слышишь, такие они у меня строгие. Это дети, внукам пока на все наплевать. А Ренусь заважничал, знакомых перестал узнавать, морду воротит и делает вид, что не замечает. А деньги лопатой гребет! Все говорят – стал свинья свиньей, только Мизюню и уважает, света Божьего без нее не видит. Как думаешь, эта дрянь ему изменяет?

– Не знаю и мне это неинтересно, но позволь тебе напомнить, для нее деньги всегда были на первом плане, постель уже на втором, я-то ее знала как облупленную.

– О, да, деньги она всегда уважала, а умом ее Бог не обидел, тут уж приходится признать, умная всегда была, но вредная. Удивительно лишь, как этот недоумок Ренусь вдруг такие дела проворачивает, ему ведь это не по мозгам. Впрочем, сама я с ним не общалась уже давно, о его бизнесе люди наговорили такого, что трудно поверить.

– А как его фамилия?

– Чья?

– Да Ренуся же!

– Черт его знает, не помню. Послушай, а разве когда-нибудь его фамилия вообще называлась? Во всяком случае, я лично не слышала. Если тебе нужно ее знать, свяжись с Новаковским, они вроде бы друзьями были. Новаковского помнишь?

– Еще бы! – ответила я, и снова вырвалось то, что следовало бы сохранить для себя. – Как-то в одной из служебных командировок клеился ко мне. Из Министерства внутренних дел, так ведь? У нас в проектном бюро работал начальником особого отдела, гад ползучий. Так ты говоришь, он с Ренусем стакнулся?

– Опять же головой не поручусь, но слышала. Да, кстати, а что с Гжегожем? Не слышала чего о нем?

Вот те на! При чем тут Гжегож? Надеюсь, на сей раз я очень удачно притворилась, спросив как можно равнодушнее:

– Гжегож? Слышала о нем, говорят, сделал во Франции блестящую карьеру. А почему ты сказала «кстати»?

– Как это почему? – удивилась приятельница. – Ведь именно Новаковский подложил ему грандиозную свинью, я сразу же вспомнила о Гжегоже, как только мы заговорили о Новаковском. Элементарная ассоциация. А ты разве не знала?

– Ты говоришь, свинью подложил Новаковский? А мне всегда казалось – некий Спшенгель.

– Спшенгель был хахалем жены Гжегожа. А зачем тебе этот Ренусь?

Вопрос не застал меня врасплох, я к нему подготовилась.

– А потому что этот проходимец когда-то, очень давно, взял у меня почитать книжку и до сих пор не отдает. Да нет, я не сейчас только спохватилась, уже несколько лет пытаюсь разыскать паршивца, и все без толку. Книга старая, любимая, переизданий не предвидится, а ты помнишь, наверное, как я отношусь к книгам. Думаешь, он ее давно потерял? Скорее всего, но все-таки надеюсь, вдруг по недосмотру уцелела. Дошли до меня слухи, что теперь мотается по Польше…

– Кто, книжка?

– Нет, Ренусь.

– А, Ренусь, да, я тоже слышала, говорят, его можно встретить в самых дорогих ресторанах. Разумеется, на пару с Мизюней.

Разговор пришлось прервать, у приятельницы уже выдирали трубку из рук, мы договорились поболтать на свободе в более удобное время.

У меня хватило сил позвонить еще одному человеку.

– Делать тебе нечего, как заниматься этим Ренусем! – накричал на меня старый добрый друг. – Ничего лучшего не нашла?

– А что? – удивилась я. – Чего ты так выражаешься о Ренусе?

– Так с ним непонятное что-то происходит. Знаешь, есть такой Новаковский… – начал друг. И замолчал. И молчал так долго, что я не выдержала.

– Ты чего? Ренуся я разыскиваю из-за книги, взял у меня почитать лет двадцать назад, а теперь книга понадобилась. А ты что подумал? И с чего вдруг замолчал? Знаешь ведь меня, я не из болтливых, тебе меня опасаться нечего. Посоветуй только, как его найти, можешь ни о каких тайнах не распространяться, если нет охоты.

– Не уверен, что у тебя получится, – не сразу отозвался мой давний друг. – Вот если бы ты занималась крупным бизнесом типа импорт-экспорт… Но ведь ты не бизнесмен? Вот видишь, а с остальными смертными Ренусь перестал общаться, они его не интересуют, даже с хорошими знакомыми со школьных лет и то не встречается. Задрал нос, большим человеком стал. А вот с Новаковским они проворачивают какие-то совместные делишки, думаю, на очень высоком уровне; я так высоко не залетаю, поэтому ничего толком не знаю. И тебе советовал бы держаться от него подальше, он теперь в других кругах вращается. По-дружески советую – оставь его в покое, не связывайся. А книжка… ну что ж, придется тебе примириться с потерей книжки.

Вот оно как… Разговорчики по телефону и оглушили меня, и одновременно заинтриговали. Что же такое произошло с таинственным Ренусем? И кажется, теперь еще придется и Новаковским заняться. Не было ни малейшего желания заниматься таким скользким типом, не уверена, что даже узнаю его, ведь столько лет прошло, но отношение свое к нему отлично помню. Очень он мне не нравился, ни внешне, ни внутренне. И когда клеился ко мне в той совместной служебной командировке, делал это так отвратительно, так нагло и прямолинейно, что вызывал просто омерзение. Меня еще раньше предупредили – ты с ним осторожней, опасный тип. Ну я и старалась всеми силами его избегать. Выходит, он подложил Гжегожу свинью… А как же тогда Спшенгель? Гжегож мне ничего не говорил о Новаковском, может, просто не знал?

Вот оно как бывает, некоторые тайны всплывают на поверхность только через много лет…

В десять утра позвонил ксендз пробощ.

– Могу пани порадовать, ксендз викарий пришел в сознание, но пока нельзя его утомлять, – сообщил он, и благая весть моментально прочистила мозги от остатков сна, вселила бодрость и надежду. А ксендз добавил:

– Мне представляется, что я мог бы… нет, что я просто обязан побеседовать с вами. Как пани себя чувствует?

– О, превосходно! – радостно заверила я. – Никаких проблем, могу приехать когда скажете. Во сколько?

– Хорошо бы к часу, буду ждать вас в костеле.

Еще не было часа, когда я уже остановила машину у костела, так подгоняло нетерпение. Вчерашний день, проведенный в вынужденной неподвижности, я считала пропащим, хотя по телефону кое-что узнала о Ренусе. После беседы со старым другом я сделала еще два звонка, оба неудачных. Разбудила каких-то незнакомых людей, и те дали мне понять, что некультурно звонить в столь позднее время. Только тогда до меня дошло, что и в самом деле наступила ночь, и я закончила телефонную акцию. И в самом деле, даже если очень хороших друзей забрасывать дурацкими вопросами в столь неурочное время, они могут со мной раздружиться. На свидание с ксендзом я помчалась, преисполнившись новыми надеждами.

Ксендз меня ждал. Начал он с того, что похвалил меня.

– Пани очень хорошо запомнила содержание письма. Оказывается, преступник его не забрал, письмо у меня. Ваша фамилия Хмелевская?

– Да, Хмелевская.

– Иоланта?

– Нет, Иоанна.

– А какой Хмелевской адресовано письмо? Иоанне или Иоланте? На конверте, наверное, было написано и имя.

Дрожащими от волнения руками схватила я сумочку и вытряхнула ее содержимое на скамью. Слава Богу, конверт оказался на месте, хотя и страшно измятый, будто собака жевала.

– Да никакого имени нет! – почему-то обрадовалась я, хотя никаких разумных поводов для радости не было. – Только первая буква. Вот, смотрите, «Хмелевской И.» Ксендз взял конверт в руки, убедился, что и в самом деле только «И», и сочувственно вздохнул.

– Вот именно…

– Погодите, – вспомнила я, – вроде бы в письме было имя. Кажется, на обратной стороне.

Из кармана сутаны ксендз достал письмо, тоже не в лучшем состоянии, чем конверт, и перевернул листок.

– То же самое. «И. Хмелевская». Только первая буква имени.

– Такова сила самовнушения! – сокрушенно признала я. – А ведь готова была поклясться, что там полностью написано мое имя! Ни минуты не сомневалась – письмо адресовано мне, так его и восприняла.

– Вот именно, – повторил ксендз, сокрушенно качая головой. – В действительности же нет уверенности, речь может идти не о вас, а о другой особе. Об Иоланте Хмелевской.

Нет, от таких шараханий из стороны в сторону можно и последних нервов лишиться. Выходит, все наши глубокомысленные ассоциации с Ренусем и Мизюней коту под хвост? Идиотизм, игра воображения или, выражаясь деликатней, творческая фантазия? И не мне, а какой-то Иоланте должны были подбросить голову? И это не я, а какая-то Иоланта должна была теперь хромать? Тогда какого черта все это приключилось со мной?

– Да что за Иоланта такая? – простонала я.

Ксендз мне очень сочувствовал, по лицу было видно. Еще раз глубоко вздохнув, он пояснил:

– Иоланта Хмелевская была близкой подругой покойной Елены Выстраш. Это я узнал от ксендза викария, пока только это. Возможно, ее письмо было адресовано не вам, а подруге. Хотя, с другой стороны, содержание письма немного не подходит к Иоланте…

– А где найти эту Иоланту, разрази ее… простите, отец мой, нужно ее разыскать, может, что-нибудь и удастся выяснить? Возможно, она сумеет объяснить все непонятные вещи, надо же, сколько я намучилась, и вдруг всплывает некая Иоланта!

Эмоции буквально разрывали меня на части, ксендз же сохранял спокойствие и невозмутимость. Пытался и меня успокоить.

– К сожалению, мы не располагаем ее адресом. И кто она такая, тоже не знаем. А ей ли адресовано письмо или вам – это пани сама должна решить.

Сумятица в голове, вызванная новым открывшимся обстоятельством, лишала возможности логически мыслить. Спокойствие ксендза оказало благотворное воздействие. Помолчав и немного успокоившись, я призналась:

– Решить непросто. Вот сейчас, когда вы рассказали о подруге Елены, тоже Хмелевской, я было подумала… но сомневаюсь. Кое-что в письме вроде бы прямо относится ко мне, кое-что, возможно, я сама насочиняла. О наличии у Елены близкой приятельницы я знала, мне известно: Елена делилась с ней своими тайнами, так что, может, она и многое знает. Из письма следует, что Елена собиралась сообщить мне нечто важное, не исключено, это важное известно ее близкой подруге. Только вот как ее разыскать? А ксендз викарий…

Ксендз сочувственно пояснил:

– Бедняга еле мог говорить, но подумал о ближних и, преодолевая свою немощь, поведал мне о наличии у его покойной прихожанки близкой подруги. Наверняка тайны исповеди он не нарушил, нет, нет, такого он никогда не сделает, возможно, другой источник. Знал же он о подруге немного: что у покойной Елены Выстраш была близкая подруга, звали ее Иоланта Хмелевская и жила она где-то неподалеку от особняка, где Елена работала в прислугах. Больше же ничего о ней не знает. Проше пани, а если дать объявление в газетах? Или попробовать разыскать ее через полицию?

– Полиция, конечно, без труда разыскала бы эту Иоланту, – без особого энтузиазма заметила я, – но видите ли, отец мой, я полицию обманула. Ничего не сказала ей о письме Елены.

– Но почему? – изумился ксендз.

– А сама не знаю. Вот толком даже объяснить не могу. Но знаете, из всего нагромождения невероятных происшествий со мной я сделала вывод, что все это имеет непосредственное отношение к моей личной жизни. Вокруг меня плетется какая-то паутина, я имею в виду упомянутую в письме бабу, которая меня ненавидит. Афера могла уходить корнями в мое прошлое, не хотелось, чтобы полиция в нем копалась, полиция не все может понять, особенно причины ненависти той самой бабы. Так получилось, не я ей, а она мне подложила свинью и она же меня возненавидела. Короче, сначала мне самой хотелось бы во всем разобраться, а потом уже обращаться в полицию. Вы с ними общались?

– Да, после покушения на ксендза викария. Тогда у меня еще не было этого письма.

– В таком случае сделаем так: я возьму письмо и отдам им, признаюсь, что умолчала о нем, надеюсь, не сошлют меня в Сибирь. И расскажу им об Иоланте.

Ксендз согласился с моим планом.

– Думаю, пани права. И вот еще что бы мне хотелось вам сказать. И викарий, и я весьма встревожены этими преступлениями, но о некоторых вещах долг не позволяет нам говорить, некоторые вещи надо предоставить воле Божией. Сейчас викарий еще очень слаб, но, окрепнув, еще раз все обдумает и решит, что ему позволено вынести на суд людской. Мы тоже стараемся по мере наших слабых сил помочь органам правопорядка и справедливости. Ведь Елена Выстраш, упокой Господи ее душу, узнала об убийстве человека и опасалась за свою жизнь. Увы, опасения ее не были напрасны. По ее словам, человека убили из корыстных побуждений, и убийца пользуется плодами преступления. Нельзя такие деяния оставлять ненаказуемыми.

– И вы знаете, кто преступник? – спросила я, потрясенная до глубины души.

– Знает ксендз викарий. Но именно это ему сообщили на исповеди.

– Значит, умрет, а не скажет. Но в разговоре со мной он намекнул, что кое-что он узнал не в исповедальне, а путем собственных умозаключений, вот это он вправе обнародовать.

– Да, но после встречи с вами у него не было времени, так что пока нечего обнародовать. Думаю, однако, вскоре он захочет с пани поговорить, как только состояние здоровья позволит.

– Хорошо бы скорее! Я приеду по первому его зову. Мне кажется, было бы разумнее сначала поговорить с викарием, а уже потом – с полицейскими, но боюсь, не вправе откладывать, им тоже надо скорее сообщить последние новости. Ох, и не знаю, как объясню свое умолчание…

Ксендз пробощ от всей души приветствовал мое мудрое решение.

Итак, я узнала фамилию таинственной приятельницы Елены Выстраш, но все еще не знала фамилии Ренуся. Села у телефона и задумалась – кому раньше позвонить, в полицию или еще каким-нибудь общим знакомым, спросить о Ренусе. Письмо Елены тяжким камнем лежало на совести, но оба священнослужителя так основательно взбудоражили меня своими сенсационными сообщениями об убийстве из корыстных побуждений, что сначала требовалось немного упорядочить взвихренные чувства. Итак, сидела я у телефона и никому не звонила.

Телефон позвонил сам.

– Я говорю с Иоанной Хмелевской? – поинтересовался дамский голос.

– Да, с ней.

– Говорит Иоланта Хмелевская, – ответил дамский голос, и сердце оборвалось в груди. – Елена Выстраш была моей подругой. Я звоню вам из аэропорта, сейчас уезжаю навсегда, потому что страшно боюсь, а они пускай удавятся тут без меня и поубивают друг дружку! Елена сначала подслушала, а потом и бумаги увидела и обо всем догадалась. Бумаги в черной папке, вернее, не папке, от папки осталась одна обложка, твердая, пластиковая, и они уверены, она у вас, потому что была у этого вашего бывшего мужа, но теперь у него нет. И вам бы тоже лучше было уехать куда подальше и ни во что не вмешиваться.

Тут у меня прорезался голос.

– Проше пани, минутку. Погодите! Да в чем дело-то? Я же ничего не понимаю! Скажите же толком! На вас вся надежда. Зачем они мне вообще подбросили голову несчастной Елены? Кто это сделал?

– А, значит, голову и в самом деле ей отрезали? Так я и думала! Фамилия его Либаш, но больше о нем ничего не знаю. А головой они хотели вас запугать и пригрозить – то же самое и с вами сделают. Убить вас боятся, слишком много поднимется шуму, да и после вашей смерти могут те самые бумаги обнаружить, ведь полиция примется обыск у вас делать, найдут, а им это ни к чему. Он убил того, второго. Ну, я должна бежать, объявили посадку на мой самолет. Лечу к родственникам, куда подальше, хотя они и не близкая мне родня. А вам я письмо отправила.

И повесила трубку. Ну надо же! Если бы не проклятая нога, я бы через десять минут уже была в аэропорту Окенче. По опыту знаю, пока пассажиров затолкают в самолет, пока опоздавшие подтянутся, пока трап уберут – пройдет немало времени, перехватила бы я эту чертову Иоланту. А тут моя костяная нога, холера ее побери! За то время, что с лестницы спущусь, успела бы обернуться до аэропорта и обратно. Ну не совсем, в аэропорту с ней тоже не очень побегаешь, там от стоянки до здания аэровокзала кусок порядочный. Правда, могла бы позвонить в аэропорт и попросить задержать пассажирку Иоланту Хмелевскую под каким-нибудь убедительным предлогом. Нет, не стану я бабе устраивать такую пакость Напугана она смертельно и наверняка не без причины. Елену убили, могли и ее шлепнуть, раз много знает.

В аэропорт я все же позвонила и поинтересовалась, куда отправляется тот самолет, на который сейчас объявили посадку. Оказалось, в Монреаль. Да, эта Иоланта и в самом деле решила сбежать от злоумышленников подальше, да еще и отгородиться от них океаном. Очень предусмотрительно.

Положив трубку, я опять попыталась обдумать создавшееся положение, но теперь получалось даже хуже, чем до звонка Иоланты.

Фамилия злоумышленника Либаш. Либаш, Либаш… Не была я никогда знакома ни с одним Либашем, но фамилию вроде бы где-то слышала. От кого, интересно? Никаких ассоциаций в связи с Либашем не возникало, но ведь слышала же! И велено мне не вмешиваться. Во что не вмешиваться, хотела бы я знать? Как ни верти, получается, я сунула палку в муравейник, разворошила его, на меня ополчились. За что?

Ага, Иоланта сказала, что написала мне письмо, может, в нем все разъяснится. А мне теперь придется еще и о Либаше порасспрашивать знакомых, хотя не исключено, что эту фамилию я услышала от незнакомого человека. Мало мне было Ренуся, теперь еще Либаш добавился.

Чтобы упорядочить взбудораженные мысли, я прибегла к испытанному способу: взяла карандаш и бумагу и попыталась как можно полнее законспектировать сообщение Иоланты. Так, значит, Либаш, потом что? Ага, бумаги и черная папка, вернее, черные корочки…

И тут эти черные корочки я неожиданно увидела в своем воображении, предстали во всей красе! Была такая папка у моего последнего спутника жизни, очень хорошо ее помню, старая черная пластиковая папка, от которой остался один переплет, битком набитая бумагами. Несколько лет то и дело попадалась она мне на глаза в моей квартире. А потом, когда мы разошлись с моим детективом, она все еще оставалась у меня, но уже без бумаг, пустая, одни корочки. Потом исчезла из поля зрения, вероятнее всего, ее, как и прочий ненужный хлам, я выбросила в чулан, много скопилось там хлама после трех моих мужей. В чулан я старалась не заглядывать, такой там царил беспорядок – черт ногу сломит…

Вспомнив о ноге, я тяжело вздохнула и обреченно подняла телефонную трубку. Чувство долга заставило-таки позвонить в полицию.

Капитан Борковский оказался на месте. И не стал меня бранить, возможно, потому, что я начала с торжественного обещания уж на сей раз выложить им всю правду.

– А мы с самого начала знали, что вы от нас что-то скрываете, – довольно беззлобно заметил капитан. – Если не возражаете, я через час приеду к вам.

Я охотно разрешила. Это оказался на какое-то время последний телефонный разговор, потому что пошел дождь. Наши телефоны почему-то очень не любят дождя и вообще мокрой погоды, напрочь отказываются работать и ни с кем не соединяют. К сожалению, целый час мне пришлось бездельничать, просто кошмар! Хорошо, что капитан пришел раньше обещанного.

Услышав звонок в дверь, я потащилась в прихожую открывать, но это оказался не капитан. За дверью стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках.

– Посылка для пани Хмелевской, – сказал он.

Я удивилась.

– Посылка? От кого?

– На почту пришла, я – доставка.

– А, ну если с почты…

Правда, никакой посылки я не ожидала, но это еще ничего не значило, случалось мне иногда их получать. Чаще всего присылали из издательства авторские экземпляры моих книг. Почтовый посланец велел мне расписаться на квитанции, сунув ее под нос, посылку положил на столик в прихожей, я дала ему два злотых, и мы распрощались.

Мне все-таки было интересно, что такое мне прислали на этот раз, но, когда я попыталась приподнять посылку, это оказалось мне не по силам. Весила она тонны две, не меньше, такие тяжести не для моей костяной ноги. Оставив посылку лежать на столике в прихожей, я поковыляла в комнату за ножницами. Под руку попались большие портновские, сойдут и такие, ходить по квартире в поисках маленьких было трудно. Я уже перерезала шнурок и клейкую ленту на оберточной бумаге, когда в голову пришла страшная мысль – вдруг это бомба? Такая нетипичная тяжесть…

Нагнувшись, я приложила к пакету ухо – не тикает ли? Нет, не тикало. Значит, если и бомба, то не с часовым механизмом, не обязательно в панике покидать квартиру. Разворачивая оберточную бумагу, я стала думать, что бы захватила с собой, если бы пришлось спешно спасаться. Самое ценное. Получается – книги, две тысячи книг, их мне все равно не вытащить, так что и беспокоиться не о чем.

Когда опять позвонили в дверь, я уже добралась до внутренностей посылки. Там оказалось что-то большое, в целлофане, обложенное со всех сторон пенопластом.

– Не уверена, что в моей квартире безопасно, – приветствовала я капитана, впуская его в прихожую. – Видите ли, мне только что доставили с почты какую-то посылку, я ее распаковываю, вдруг взорвется, как бы пан не пострадал.

– Так вы опасаетесь?… – взглянул капитан на замусоренный столик и большую картонную коробку. – Тогда будет лучше, если я ею займусь.

Моя прихожая уступала размерами площади Парадов, так что, открыв дверь и сделав два шага назад, я оказалась раньше капитана у столика с посылкой и, сказав: «Уже немного осталось, а что касается вас, то вы, пан капитан, очень вовремя пришли»… – успела-таки развернуть целлофановую упаковку.

Я хотела сказать, что капитан пришел как раз вовремя, чтобы поднять эту тяжеленную посылку и перенести ее наконец в комнату, да не докончила фразы, потому что на меня опять глянули мертвые глаза Елены Выстраш.

Потрясение оказалось мощным. Будь эта холерная гипсовая голова белой, она бы не столь впечатляла, но, сволочи, они ее раскрасили, довольно умело, и выглядела она, ну прямо как живая! То есть как мертвая. То есть я хотела сказать… О Езус-Мария!

Я так и застыла в согнутом положении, зажав в руке ножницы.

Подошел капитан и с интересом стал разглядывать то голову, то меня.

– Это она? – полюбопытствовал он.

– Кто же еще! – очнулась я. – Не Элизабет же Тейлор! И не Ленин…

– Очень, очень любопытно.

С некоторым трудом вытащив голову из коробки, капитан приподнял ее над столом, осмотрел снизу, сбросил коробку на пол и аккуратно поставил произведение искусства на середину столика.

– Неплохо сделано, вы не находите?

– Поразительное сходство! – с издевкой подтвердила я. – Работа Бенвенуто Челлини? Нет, это не скульптура, скорее посмертная маска. Итак, официально заявляю в присутствии свидетеля: это некая Елена Выстраш, которая объехала со мной пол-Европы, правда, в натуральном виде, хотя уже и мертвая… а вы не верили, вот теперь опять подбросили голову, что же это такое, я от всех этих голов уже озверела, ну сколько можно…

Глядя на меня с сочувствием, капитан спросил:

– Не найдется ли у вас коньяка? Неплохо бы пани глотнуть.

Гениальная идея! Ухватилась я за нее как утопающий за соломинку.

– Есть коньяк! Кухня вон там. Вы быстрее меня доберетесь, пожалуйста…

Коробку, пенопласт, шнурок и оберточную бумагу капитан прибрал по собственной инициативе. Я думала – из-за моей ноги, выяснилось, не только. Оказывается, все это хозяйство он собирается забрать с собой. Потом капитан извлек из кармана фотоаппарат размером со спичечный коробок и увековечил голову. Щелкнул ее несколько раз и осчастливил меня сообщением, что оригинал остается в моем распоряжении. Нельзя сказать, чтобы это меня очень обрадовало. Я сделала попытку избавиться и от головы.

– А не могли бы вы и ее прихватить? – заискивающе поинтересовалась я. – Может, у вас в полиции не все знают, как выглядела покойница. Уверяю вас, здесь она прямо как живая! Разве что, когда я видела ее при жизни, там, на шоссе, она не была такой розовенькой, ну да насчет колористики я могу все рассказать своими словами. На кой мне это мементо[7]?

Капитан вежливо отказался.

– Пусть пока постоит у вас, ведь ее же вам прислали? А на кой – пока сам не знаю, посмотрим, как станут развиваться события.

Пришлось смириться, преодолевая сильное внутреннее сопротивление. Надо вот только закодировать в памяти – не включать свет в прихожей, чтобы не пугаться. Забуду о голове, щелкну выключателем, а выхваченная из темноты мертвая голова, глядишь, и меня сведет в могилу. Может, для того мне и преподнесли сей презент? Нет, так просто не сдамся!

И я испросила у капитана разрешения прикрыть ее какой-нибудь накидкой, не так пугать будет. Полицейский ничего не имел против, даже похвалил мое решение, дескать, меньше запылится новое вещественное доказательство. Замечание представителя власти опять вывело меня из равновесия. Уборка в доме никогда не входила в число моих любимых занятий, и теперь, представив, как до конца дней своих должна буду сметать пыль с проклятой головы, может, еще и влажной тряпочкой протирать или пылесосом обрабатывать, я так и всколыхнулась, пришлось опять срочно опрокинуть рюмочку коньяка. Капитан щедро плеснул мне из бутылки, не скупился, в конце концов это был мой коньяк. Ничего не поделаешь, придется потерпеть в доме это безобразие.

Оставив голову в прихожей, мы наконец перешли в комнату и приступили к беседе.

– Учтите, добровольное признание, – начала я, протянув капитану письмо Елены Выстраш. – Так получилось, что уже на французской автостраде я одновременно ознакомилась с двумя вещественными доказательствами. Мне она ничего не сказала тогда на шоссе кроме «беги» и «я Елена». Все остальное, в том числе и фамилию, я вычислила дедуктивным методом. А кроме того, мне звонила подруга Елены, некая Иоланта Хмелевская, и уже совершенно конкретно заявила, что речь идет об убийстве. Так и сказала: «Они его убили». Кого – к сожалению, не уточнила. Кроме того, сдается мне, я вычислила бабу, которая меня ненавидит. Когда-то она была моей подругой, потом стала врагом. Фамилии ее не знаю, потому что она вышла замуж за человека, фамилию которого никак не могу узнать. Знаю только имя, некий Ренусь – и все. А Иоланту Хмелевскую вы допросить не сумеете, два часа назад она улетела в Канаду, думаю, в настоящий момент находится в небе где-то над Амстердамом. Мне она позвонила из аэропорта, когда уже объявили посадку на их рейс. Сказала всего несколько слов. Улетает потому, что боится. Елену убили и ее тоже могут.

Капитан со вниманием выслушал мой отчет, не перебивал, не возмущался, но явно переживал. Например, услышав об отлете Иоланты, очень огорчился. О том, что она отправила мне перед отъездом письмо, я полиции не сообщила, сначала сама его прочитаю, мало ли что… И еще не сообщила о Либаше, не потому, что и его хотела на какое-то время скрыть от полиции, он просто вылетел из головы из-за новой головы Елены, тьфу!…

Как только капитан ушел, я бросилась к шкафу и принялась разыскивать накидку подходящих размеров. Под руку все попадались прозрачные скатерти, но они не подходили именно из-за своей прозрачности. Ага, вот старая скатерть на двенадцать персон, как раз то, что нужно. И вскоре в моей прихожей уже возвышалось нечто вроде пирамиды, ниспадающей к полу мягкими складками. Прикрыв как следует сувенир, я несколько успокоилась, и Либаш опять вернулся на свое место.

Поскольку дождь уже давно прекратился, я вновь засела за телефон. А сколько по Варшаве было разговоров, что эта дорогостоящая французская инсталляция такая безотказная! Дорогостоящая – это факт, но вот безотказная… Впрочем, говорят, стыки этой установки приходится ежедневно промывать спиртом, такая она по-французски деликатная. Спиртом, ха-ха! Поляки спирт выпьют, а стыки могут хоть повеситься, раз они такие деликатные. Насколько был надежнее прежний Эриксон. Какой дурак вздумал менять его на французскую установку? А, вспомнила, Горек вздумал, так пусть же теперь мучается, когда приходится звонить в мокрую породу!

Переключаться на другой предмет раздражения очень полезно. Я напрочь позабыла о новой голове, поскрежетала зубами из-за телефонных капризов, принесла себе стакан горячего чаю и прочно засела за телефон. До абонентов я дозванивалась с частотой двух штук в час. К сожалению, с места у телефона открывался прекрасный вид на пирамиду в прихожей, пришлось сесть к ней спиной, чтобы не отвлекала. И может быть, именно из-за того, что так сидеть оказалось неудобно, я ничего о Либаше не узнала. Правда, с самого начала немного перепутала и расспрашивала тех, до кого удавалось дозвониться, о Либуше. Может, потому, что эта фамилия была знакома, даже вдвойне. Во-первых, был такой воин в древности, кажется, в XI веке. А может, в X? Его владения захватила Русь, а Мешек Первый или Болеслав Храбрый, не уверена, не пришли ему вовремя на помощь, вот и пропали для Польши навсегда земли Красной Руси. Рассердилась, что так плохо знаю историю, полезла в энциклопедию, ничего не нашла, пришлось обратиться к Буншу[8]. Оказалось, это был Любор, жил во времена Мешека Первого, и вовсе не потерял он Красную Русь, а напротив, завоевал города Красной Руси. Кто же тогда потерял? Надо же, все перепутала. Очень хотелось разобраться с историей, но в данный момент не было времени, не стану же я читать всего Бунша. Почитала совсем немного, но все равно время незаметно ушло.

Из-за всего этого на нужного человека я вышла только около десяти вечера.

– Как это от кого слышала? От меня ты и слышала о Либаше, тот самый, из фирмы РЕБАС, – недовольно сказал мой давний сослуживец Юрек. – Очень сомнительная фирма, вроде бы акционерное общество, а на самом деле частная фирма, владельцем которой и является этот самый Либаш. Процветает, сейчас он мечтает о расширении, им нужна площадь, ко мне обратились, плевать им на Министерство сельского хозяйства. И на Министерство финансов тоже наплевать, там все подкуплены, не станут ставить палки в колеса, вот Либашу и требуется лишь заключение специалиста. Удивляюсь я все-таки нашим теперешним властям, ведь дураку ясно – дело нечисто, все шито белыми нитками, противозаконно, всплывет же когда-нибудь, такой риск!

– Ты рассуждаешь так, потому что не проходимец, – заявила я. – А они ничего не боятся. Успеют обогатиться, а когда станет горячо – прикроют свою лавочку, смоются с награбленным, прокуратура спустит дело на тормозах. Я тоже не очень разбираюсь во всех тонкостях современного бизнеса, может, кого и осудят, но они к тому времени уже будут загорать на пляже в Калифорнии. А прибыль при них останется.

– Возможно, ты права, во всяком случае, не дам я ему заключение. Они каждый день торопят. Сдается мне, ты в чем-то им очень навредила, это так?

– Очень может быть. И впредь намерена вредить, – сказала я, обернувшись и мстительно поглядев на пирамиду в прихожей.

Итак, Либаш выявлен, можно на какое-то время оставить телефон в покое. Выходит, я как-то причастна к подозрительному бизнесу. До сих пор развивался тихо, спокойно, камерно, можно сказать, никто из журналистов не решился их задеть, у каждого жены и дети, опасно связываться. Одна я не побоялась поднять вопрос в печати, возможно, просто не представляла всей грозящей мне опасности, и в результате это я убила Елену Выстраш и стреляла в ксендза викария. Кошмарные головы меня предостерегают недвусмысленно: хватит, не то плохо кончишь, заткни глаза и уши, замолчи и затаись…

Как же, не дождетесь!

Без пяти одиннадцать зазвонил телефон. Хорошо, что я не успела забраться в ванную, долго бы пришлось вылезать.

– Привет! – сказал мужской голос. – Это Анджей Боберский. Ты меня еще помнишь?

Меня прямо встряхнуло, ну как встряхивают пузырек с лекарством перед употреблением.

– Анджей! – дико заорала я. – Езус-Мария! Ты ведь сам не хотел… Это и в самом деле ты?! Откуда звонишь?

– Из Бостона. Хватит эмоций, я к старости скуповат стал, а международные телефонные переговоры очень дороги. Гжегож попросил рассказать тебе сразу все, что я знаю о Ренусе, а просьбы друзей для меня святое дело. Ты слушаешь?

– Как зверь в пуще. Чутко!

– Иреней Либаш. Уже давно поселился в Штатах, тут у него был дядюшка. Больше никаких родственников. Двадцать лет назад привез сюда из Франции Мизюню в качестве законной супруги, что меня несколько удивило, ибо Мизюня уже была законной супругой кого-то другого, ну да я не стал вникать в их матримониальные сложности. Пришло время, и весь мир заговорил о том, что прежние страны народной демократии преобразились в золотое дно для деловых людей. Тогда Ренусь опять пересек Атлантику, наверняка под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился, из двух зол уж скорей на тебе, так что сама понимаешь. Хотя нет, лучше повеситься. Вскоре после их отъезда умер дядюшка, человек достойный во всех отношениях, и оставил свое состояние Ренусю. Состояние хорошее: около пятнадцати миллионов в здешней валюте и три довольно солидные фирмы. Ренусь мог ничего не делая загнивать в благосостоянии или продолжать развивать бизнес. Он выбрал второе, наверняка опять под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился… да, я об этом уже говорил. Ведь и на имеющийся капитал поступали очень неплохие проценты.

Как я уже сказал, к моменту смерти дядюшки Ренусь пребывал в Польше, получать наследство прибыла Мизюня с его доверенностью. Здешние польские бабы утверждают, что она специально скрывает супруга, как бы его другая не соблазнила. А она скрывает, все старые связи порвала, никуда вместе не ходят. Ты уж извини, но больше нет сил сплетничать, и без того сколько мне нервов стоило все вышеизложенное узнать, чтобы тебе донести, но раз Гжегож попросил… С наследством дело чистое, по просьбе Гжегожа я все-таки факсом сообщил ему фамилии адвокатов, адреса и прочие реквизиты. А сейчас можешь что-нибудь сказать.

Не сразу смогла я воспользоваться разрешением, настолько ошеломило услышанное. Придя в себя, тепло поблагодарила:

– Спасибо тебе, Анджейка. От всего сердца благодарю.

– Пожалуй, еще подумаю, стоит ли вешаться, – с некоторым удивлением произнес Анджей и отключился.

Долгое время сидела я неподвижно, переваривая новости. Анджей исчез с горизонта более четверти века назад, мы всегда симпатизировали друг другу, это был хороший человек и прекрасный специалист, работать хотел в полную силу, а не под вечным контролем, ну и уехал. Еще когда мы вместе учились, избегал меня как чумы или какой другой заразы, что, впрочем, неудивительно, была я в юности слишком агрессивна и бестактна, и он только поеживался от моих уколов. Нет, как мужчина он мне никогда не нравился, хотя был парнем видным и полностью соответствовал моим эстетическим запросам. Не очень общительный и по натуре скрытный, Анджей пережил какую-то личную драму и вовсе замкнулся в себе, практически перестав общаться с прежними друзьями. Даже адреса своего никому не дал, и сам никому не писал. Тот факт, что теперь, когда мне так важно было получить от него сведения о Ренусе, Анджей сам позвонил мне, тронул меня безгранично. Я даже всплакнула от избытка чувств.

Плача, нежно уставилась на голову под покрывалом. Осознав, на что смотрю, вздрогнула и сразу стряхнула сентиментальный налет. О деле надо думать, а не предаваться чувствительности! Либаш, Иреней Либаш, Ренусь… Деловые люди! Предприниматели! Большой бизнес! Черт бы побрал этот бизнес.

Если бы речь шла об обыкновенной бирже, я бы еще была в состоянии что-то понять и признать. Не скажу, чтобы законы, управляющие биржевой игрой, совсем уж были чужды моей душе. Знакома я была и с историей биржи, и с некоторыми махинациями и фортелями, неотделимыми от всякой нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама бы поиграла на бирже. Но на нормальной. А то, что имело место в моей отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило элементарным и юридическим, и нравственным нормам.

Некоторые умные головы пытались разъяснить мне, профану, в чем заключаются возможности использования законодательного несовершенства нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за что, как выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла до конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало, из другого вылетало. А зря, вот теперь очень бы пригодились познания в сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса. Глядишь, и Либаша бы расшифровала, причем на строго документальной, можно сказать, научной основе, а то ведь сейчас только нутром чую – преступлением пахнет, а одного нутра мало.

В свое время я безоглядно бросилась на защиту благородного иподромного бизнеса, наш беспредел больно ударил по нему, можно сказать, хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал почтенную публику на трибунах. Нет, такое я не могла терпеть, ну и вывела на чистую воду кое-кого, пропечатала по первое число, ведь злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.

Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.

Наверное, у ребенка были способности, сразу при взгляде на рисунок каждый понимал – нарисован мост. А по мосту катился какой-то черный бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник ответил: «Превосходит всякое понятие». Вот такой черный бесформенный клубок заслонил мне весь мир.

Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую воду ипподромные безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса. Постепенно из черного беспредела вынырнула чья-то фигура, вот она постепенно прояснилась, черный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои публикации нанесли его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких покровителей испугался и перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел. Подумаешь, большое дело. Талантливый махинатор и комбинатор найдет другие ходы, нечего себя тешить.

Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась встать на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло, закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной аферы лежала Елена Выстраш, начала с нее. Итак, Елена Выстраш, моя домработница, узнала о совершенных мною преступлениях. Бред какой-то, ну где Елене разобраться в сложных махинациях большого бизнеса! Нет, наверняка я совершила что-то более простое, доступное пониманию обыкновенной девушки, далекой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и стала опасна для меня. Я решила ее убить, она догадалась и попыталась сбежать. Я ее поймала. Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями еще с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо ее тоже… убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос – где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за нее я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.

Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все перепуталось в голове. А тут еще вторая голова торчит под носом и давит на психику…

– Кажется, наши дела сдвинулись с мертвой точки, – сказал мне Гжегож по телефону на следующий день. – Удалось найти подход к вашему чудодею, поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во всяком случае сделаю все от меня зависящее. Получил на все три дня, послезавтра вылетаю.

– Очень рада. Я тут тоже поразузнавала, этот народный целитель в основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже лечит, и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.

– Ладно, оставим в покое целителя, давай о наших делах. Наверное, будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я остановлюсь. Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с семьей как раз находится здесь. Давай встретимся там, подъедем одновременно, мой самолет прибывает на Окенче в полдвенадцатого, в Константине я могу быть…

– …в полпервого, – подсказала я.

– Ты как, не против?

Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.

– Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь – это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским…

– С Новаковским, говоришь? – перебил меня Гжегож. – Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель… впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.

Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.

Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано еще что-то, не просто банальная финансовая афера. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?

Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы – одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.

И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своем внешнем виде, и об одежке. Встречать придется в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает. Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках…

От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксендз пробощ.

– Ксендз викарий уже чувствует себя лучше, – сообщил он. – Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба много над ним думали, столько моментов вызывают сомнение… Вы смогли бы завтра приехать?

– Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу…

– А что, все еще болит?

– Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?

– Хорошо бы к четырем. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?

– Да, знаю. Значит, у входа?

– В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.

Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.

Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!

И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой ее просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадется на глаза!

Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы – непременно пойдет дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается прически, тут у меня не оставалось никаких иллюзий.

Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксендз пробощ уже меня поджидал.

– Викарий пришел в себя еще позавчера, – сообщил он, – но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?

Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.

– Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в которую я глубоко верю – так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.

– Интересная точка зрения… – пробормотал ксендз.

Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.

– Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, – решительно заявила я. – И если вы, проше ксендза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора…

Рассмеявшись, ксендз взял меня под руку и повел по дорожке, говоря:

– Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в таком духе пойдет разговор с ксендзом викарием, ему будет легче собраться с мыслями.

У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел еще очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.

– Я тут лежал и много думал, – начал викарий слабым голосом. – И пришел к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла – речь идет об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы ее душевного состояния и совести предоставим Господу, а я… насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришел к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живет теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства…

Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.

– Какие доказательства, Езус-Мария? – вырвалось у меня. – Ничего не знаю о доказательствах.

– Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной…

Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.

– Из-за нее не переживайте, проше ксендза, я знаю эту подругу. Зовут ее Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности и уже предприняла собственные меры. Улетела за океан. Звонила мне из аэропорта, чтобы и меня предупредить.

– Слава тебе, Господи!

– Ведь теперь и я тоже, проше ксендза, о многом догадываюсь. Правда, не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о наличии аферы. Даже в свое время сама вывела аферистов на чистую воду, пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.

– Пани может мне ее назвать?

– Иреней Либаш.

Ксендз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я было испугалась, но викарий уже пришел в себя, открыл глаза, и они переглянулись с ксендзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.

Молчание нарушила, естественно, я.

– Говорить дальше?

– Да, пожалуйста.

– Возможно, моя публикация нанесла их бизнесу ущерб, но, думаю, незначительный. И было бы последним идиотизмом за это предостерегать меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мертвой головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали, что именно Елена успела мне сказать и что написала в своем письме. Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в принципе кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.

Оба ксендза опять переглянулись. Видимо, какое-то важное звено в преступной афере являлось тайной исповеди, и они не имели права знакомить меня с ним. Придется догадываться самой.

И я принялась рассуждать вслух.

– Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством, – выдвинула я первую пришедшую в голову версию. – Или на первого мужа своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя по всему, характер. И тот факт, что связался с бывшим работником органов, тоже никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить, чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь слишком глуп, чтобы самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее… И любящая супруга одобряет эти планы… Нет, такое исключено, не связалась же она сама с Новаковским, есть же, в конце концов, какие-то границы, предел низости… Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский может оказаться шантажистом-вымогателем…

Оба ксендза внимательно слушали меня, на их лицах ничего не отражалось. Я даже не обратила внимания на то, что в ходе дедукции назвала фамилии, которых на исповеди викарий мог и не слышать. Но вот где-то в самой глубине его глаз мелькнула искорка, и я поняла – нахожусь на верном пути. Наверняка викарий об искорке не догадывался, иначе, как честный исповедальник, поспешил бы закрыть глаза.

Итак, что-то в моих рассуждениях оказалось правильным. Пойдем дальше.

– Учитывая все сказанное выше… Попробую пообщаться с нормальными людьми, порасспрашиваю знакомых. С соблюдением осторожности, – добавила я, заметив, как беспокойно дернулся викарий. – Не буду явно ни во что совать нос… Ладно, поговорю и с полицейскими, может, приставят ко мне какую охрану, ведь я могу выступать в роли своего рода приманки…

О полиции я добавила только для успокоения ксендзов. Как же, стану я звонить, разбежалась! Завтра приезжает Гжегож, очень нужно, чтобы за мной всюду тянулся хвост. Дня через три, когда Гжегож уедет, может, и позвоню. А пока ограничусь тем, что на ночь стану запираться на цепочку.

Ксендз пробощ пошел на подсказку.

– Возможно, имело бы смысл подумать пани о прошлом, вернуться в более отдаленные времена, – мягко проговорил он. – Например, попытаться вспомнить, какими документами пани располагает. Ведь как часто человек сам не знает, что у него есть…

Обшарпанная черная папка… О Боже, не стану же я сейчас заниматься перетряхиванием барахла в чулане! С чуланом мне не справиться даже в здоровом состоянии, лошадиное здоровье требуется и здоровые ноги, сто здоровых ног! Если Гжегож прав, может, преступники и в самом деле знали, на что шли, рикошетом стреляя в меня. Очень неплохой способ заставить меня отказаться от всякой попытки рыться в чулане.

Викарий все еще слабым голосом жалобно произнес:

– А больше я ничего не могу сказать.

– Ты же сам попросил пригласить пани Хмелевскую, сынок, – мягко упрекнул его старший по званию. – Впрочем, думаю, и сказанного достаточно, пани о многом догадывается и теперь в ее силах избежать несчастья…

– Да, кстати! – вдруг вспомнила я. – Та подруга покойной, Иоланта, сказала, что отправила мне письмо. Возможно, и оно что-то прояснит.

Хорошо, что я вспомнила о письме. По лицу викария было видно, что упоминание о нем сняло тяжкий камень с его совести. Он глубоко вздохнул и опять переглянулся с пробощем, который тоже явно обрадовался.

– Остается надеяться, что в нем Иоланта ничего не стала скрывать! – обнадежил меня последний.

Я поблагодарила викария и решила избавить его от своего присутствия.

Пока ехала, вспомнила, что в телефонном разговоре с Гжегожем мы не уточнили, как он доберется из аэропорта до своего Константина. Ведь не на мафии же поедет! Аэропорт полностью оккупирован мафиозными таксистами, дерут они с пассажиров миллионы и не допускают никакие другие машины. На автобусе не поедет, это точно, а вот радио-такси я могла бы ему заказать. Впрочем, он может из Парижа и сам себе его заказать. Жаль, что такая возможность только сейчас пришла в голову, уже не успею связаться с Гжегожем. Но ничего страшного, сам догадается и наймет машину прямо в аэропорту Окенче, там оказывают такие услуги.

Успокоившись насчет машины, я занялась второй проблемой, связанной с Гжегожем, – своей головой. Есть две возможности: сегодня же сделать прическу в парикмахерской или завтра с самого утра заняться головой дома, вымыть и закрутить волосы на бигуди. К двенадцати успела бы высохнуть и потом целых три дня могла бы не думать о голове, парикмахерская же укладка никогда трех дней не выдерживала. Вот только нога проклятая… очень трудно сгибаться над ванной. К тому же утром может не оказаться горячей воды. Нет, не стану рисковать, сейчас прямо и зайду в парикмахерскую. Можно, конечно, и завтра с утра туда забежать, но, ручаюсь, по закону наибольшей пакости будет грандиозная очередь.

Вышеупомянутые проблемы вытеснили из головы и Ренуся, и ксендзов, и полицию, и все на свете преступные аферы. Подождут, сейчас у меня более важные дела.

Доехала до дома, вышла из машины, вошла в подъезд, поздоровавшись с вошедшей через второй выход соседкой, и сама вышла через него на противоположную сторону дома, где, в нашем же доме, размещалась парикмахерская.

Пока спускалась по пяти ступенькам с крылечка, все думала о прическе, решив, что с утра еще успею ее подкорректировать. Нафукаю «Виттелем» в аэрозоли и уложу феном, и чихать мне на воду! Может и вовсе никакой не быть.

Вот так дурацкая голова спасла мне жизнь, или, на худой конец, здоровье.

Взрыва я не слышала, в парикмахерской было включено радио. Соседи вели себя спокойно, позвонили в мою дверь, понюхали, не обнаружили запаха газа и оставили мою квартиру в покое. Вообще-то немного легкомысленно с их стороны, я могла лежать внутри без сознания. К счастью, не было меня дома, так что я очень благодарна соседям за то, что не стали взламывать дверь. И дверь, и замки в ней уцелели.

Отсидев свое в парикмахерской, я, не предчувствуя ничего плохого, доковыляла до своей двери, отперла ее и, входя в прихожую, автоматически нажала на выключатель. Свет не зажегся. «Лампочка перегорела», – подумала я, шагнула в полутемную прихожую, на что-то неловко наступила больной ногой, выругалась от боли сквозь зубы – и остолбенела.

На улице еще не стемнело, а все выходящие в прихожую двери застекленные, так что у меня была полная возможность оценить царящее в прихожей безобразие.

Что-то здесь взорвалось, никаких сомнений. Скорее всего, небольшое взрывное устройство, взорвись большое, оно наверняка сорвало бы двери с петель и перенесло безобразие в близлежащие помещения. Весь холл был засыпан мелкими осколками головы Елены. На один из них я и наступила у входа. Вешалку разорвало пополам, причем одна половина валялась на полу, а вторую прибило к стене. Столик и оба стула уже ни на что не годились, от люстры остались одни дребезги, и очень хорошо, что телефон я держу не в прихожей, его тоже разнесло бы на мелкие кусочки. Растерзанный зонтик забросило в кухню.

Меньше всех пострадала скатерть, она повисла на ручке ванной целая и невредимая. Хорошо, что дверца шкафчика с обувью не вылетела, ее вдавило внутрь, из-за чего пострадала только одна пара туфель. Больше других досталось старой нейлоновой куртке, ее почему-то разорвало в клочья. Очень жаль, хоть и старая была, я к ней очень привыкла и часто пользовалась, выбросить рука не поднималась. Теперь поднимется… Что ж, оказывается, есть и положительные моменты в этом несчастье.

Отвалившись наконец от дверного косяка, я разыскала свои тапки – они оказались целы, только разбросало их в разные стороны, – повытряхивала из них известку и штукатурку, переобулась и пошла осматривать квартиру. Кроме осколков люстры, ничего интересного в ней не обнаружила. Судя по всему, взрыв не отличался особыми амбициями и ограничился тем, что разгромил прихожую.

Раздался звонок у двери. Приоткрыв ее на длину цепочки, я увидела соседа и сняла цепочку. Сосед был обеспокоен взрывом в моей квартире, который слышали все соседи, и поинтересовался, что же взорвалось.

Я не собиралась информировать соседей о наличии в моей квартире посторонних голов и печально ответила:

– Кинескоп. К тому же не мой, подруга попросила отнести его в ремонт, был неисправный, а я ногу сломала, стоял себе в прихожей. Надо было в чулан отнести, да все времени не было, опять же нога…

– В чулан! – перебил меня обычно такой вежливый сосед. – Как можно! Разве к пани еще не вломились?

– Нет, – растерянно и немного виновато ответила я. – А что, уже ко всем вламывались? Кто?

– Не знаю, воры, должно быть. Ко мне уже два раза забирались. Первый раз, скажу я пани, даже без особого ущерба для меня, аккуратненько так дверь открыли, даже замков не выломали, и особого беспорядка в чулане не наделали, зато во второй раз просто по-хамски! Ведь я там, проше пани, сделал что-то вроде мастерской, так они все перерыли. Хулиганье, наверное.

– А что украли?

– Да в том-то и дело, ничего не украли, только набезобразничали. Ну прямо как смерч пронесся по моему чулану! Может, драку там устроили, уж и не знаю…

Рассказ соседа о его злоключениях я слушала вполуха, думая о собственных, но из вежливости поинтересовалась:

– А когда это было?

– Да недели две назад.

Выразив соседу соболезнование, я подумала – даже если бы в мой чулан и забрался кто, я бы не заметила, ведь там царил дикий беспорядок и без участия взломщиков. Представляю, как были бы они озадачены, увидев такое нагромождение хлама. Так им и надо!

Еще раз заверила соседа, что у меня в квартире все в порядке, поблагодарила его за беспокойство, и мы распрощались. А я решила, прежде чем взяться за уборку, передохнуть, сил набраться. И подумать.

Заварила свежий чай и уселась за стол на кухне.

Как это могло произойти? Дверь не взломана, замки целые. Значит, проникли в квартиру с помощью отмычки Ничего особенного, нет на свете запоров, которые нельзя отпереть. Проникли, значит, в квартиру, подложили бомбу или какое другое взрывное устройство, не разбираюсь я в них, скрылись, а устройство взорвалось, чтобы меня прикончить. Только почему же в прихожей? Думают, я здесь провожу все свое время? О террористических актах мне известно лишь из книг да сообщений в средствах массовой информации, так что все равно сама ничего умного не решу.

Значит, надо обратиться в полицию. Ну, позвоню я им, они убедятся, что я жива-здорова, сижу взаперти, ничего мне в данный момент не угрожает, и не станут торопиться. Скажут – приедем завтра. А завтра приезжает Гжегож, из-за них я могу не встретиться с любимым человеком, еще чего! А так оно наверняка и будет. Вот будь я министром, председателем банка или акционерного предприятия или каким другим мафиози на высшем уровне – как миленькие явились бы через несколько минут, всех на ноги бы поставили, а я, председатель банка или владелец крупной фирмы, информировав о случившемся, укатила бы на охоту в Беловежскую пущу. А так…

Что бы такое придумать, чтобы заставить полицию явиться сегодня? И придумала: завтра с самого утра придет моя уборщица, а она женщина аккуратная, такого безобразия не потерпит, живо наведет порядок, менты же предпочитают иметь дело с такими местами преступлений, к которым не прикасалась рука человеческая. Моя-то не прикоснется, к тому же вот нога еще… Так что у полиции есть все шансы застать нетронутым все это безобразие, если только не откладывать дела до завтра. А почему не откладывать? А потому, что завтра я обязательно отправляюсь к врачу, ортопеду… нет, лучше кардиологу, мое сердце имеет право почувствовать себя неважно после взрыва в квартире. Скажу – чуть вообще не померла, увидев такое.

Повезло, капитана Борковского я застала на его рабочем месте. Не потребовалось никаких аргументов.

– Выезжаем немедленно! – бросил он в трубку. – Только ничего не трогайте там!

А я и не собиралась, еще чего!

Через полчаса мы с капитаном сидели в комнате, а из прихожей доносился треск штукатурки и битого стекла под ногами следственной бригады. Капитан изо всех сил старался казаться спокойным, что ему давалось с трудом. Причины я не понимала, но очень скоро поняла.

Отнюдь не смущаясь моим присутствием, возглавляющий следственную бригаду эксперт сухо информировал капитана, что взрывчатое устройство помещалось в гипсовой голове. Снабженное дистанционным управлением, оно было взорвано злоумышленниками, находившимися где-то недалеко от дома. Меня бы не убило, даже если бы в момент взрыва я сидела в прихожей. Мощность взрывного устройства рассчитана была на то, чтобы меня лишь ранить, возможно, серьезно, но не смертельно. А может быть, последние слова эксперт высказал только для меня, чтобы не очень нервничала?

Капитан, хоть и мент, не лишен был человеческих чувств.

– В холерной голове! – вырвалось у него сквозь стиснутые зубы. – Не могу себе простить, допустил такую оплошность! Надо было обязательно забрать ее из вашей квартиры. Как же оно все произошло? Минуточку, дайте подумать.

А я уже сама догадалась, но из вежливости не стала лезть поперек батьки в пекло, позволила представителю властей высказаться первому.

А тот довольно долго молчал, и по лицу было видно – не столько думал, сколько поносил себя последними словами за допущенную оплошность. Наконец спросил почти спокойным голосом:

– С тех пор как голову принесли, пани часто покидала свою квартиру?

– Совсем не покидала. Сегодня первый раз вышла.

– А, ну тогда понятно.

– Мне тоже.

И мы с капитаном обменялись своими версиями случившегося. Когда хотят пришить одно конкретное лицо, лучше всего это сделать в закрытом помещении, по возможности пустом. В комнатах обычно расставлена мебель, отдельные предметы меблировки могут испортить хитроумную операцию, к тому же намеченное лицо в момент взрыва вздумает принять ванну и закроется в ванной, тогда и вовсе взрыв прогремит впустую. А в прихожей – все условия: вешалка, столик с двумя стульями, шкафчики для обуви и голова Елены, возвышающаяся на столике. Под скатертью, правда, но ведь скатерть – не препятствие. Даже зеркала не было в моей прихожей, все собиралась купить, такое специальное, с полочкой, да все руки не доходили.

– Итак, они запланировали взорвать устройство в тот момент, когда пани войдет в прихожую, чтобы иметь стопроцентную гарантию достижения цели, – уверенно произнес капитан. – Следовательно, они выжидали, следили за пани, подстерегли…

– Ясное дело, следили и подстерегли, дождались, когда я вернусь домой, рассчитали по минутам, сколько мне понадобится времени для того, чтобы подняться по лестнице, отпереть дверь квартиры, войти в прихожую… О, сообразила, ведь отдельные участки лестницы в подъезде дома видны через окна подъезда, видно и человека, поднимающегося по лестнице, но ведь… Ну конечно, соседка!

И тут ясно припомнились все детали происшедшего. Вернулась я со свидания с ксендзами, вошла в подъезд своего дома, поздоровалась со встретившейся соседкой, которая принялась подниматься по лестнице, я же прошла в холл и вышла через второй выход на другую улицу, чтобы зайти в парикмахерскую, расположенную в нашем же доме, только с другой стороны. Соседка несла тяжелые сумки, это вспомнилось только теперь, и по лестнице поднималась она, а не я, причем в таком же темпе, как тащилась бы я со своей ногой. Злоумышленники наблюдали с улицы за моими передвижениями, решили, что это карабкаюсь я, подсчитали время, необходимое мне для того, чтобы отпереть дверь, возможно, накинули немного, ведь я всегда копаюсь в сумочке в поисках ключа, ну и нажали на кнопку или что там у них… И если бы не решение посетить парикмахерскую, если бы я отправилась прямиком домой, не сидела бы я сейчас в своей комнате, а находилась бы в гораздо менее приятном месте. В морге, например, или, если бы повезло, в больничной палате. Да за что же Ренусь с Мизюней так ополчились на меня?!

– Интересно, с чего это они так на пани ополчились? – пробормотал капитан, когда я додумала до этого места.

Надо же, как синхронно мыслим! Не отвечая, я саркастически заметила:

– Нет худа без добра, зато избавилась от проклятой головы. Надеюсь, третью не станут мне подбрасывать?

– Не волнуйтесь, если и подбросят, немедленно заберу ее к себе, – успокоил меня капитан. – Второй раз подобной ошибки не допущу. И очень прошу извинить меня за промашку, моя вина, ничего не попишешь. А как прореагировали соседи?

– Довольно спокойно, без истерии и паники, – ответила я и только теперь должным образом оценила сказанные мне соседом слова.

Осторожные намеки ксендза пробоща и слова соседа до такой степени совпали, что я не смогла удержаться и прежде, чем спохватилась, слова уже полились из меня рекой.

– О Господи, ведь я же поменялась с ним чуланами! Это в мой чулан вломились, а не в его! Это у меня пытались что-то найти!

– Если можно, меньше эмоций и больше смысла, – попросил капитан, весь обратясь в слух.

Я очень разволновалась, нелегко было заставить себя рассказать обо всем спокойно и доходчиво. Надо сделать перерыв, взять себя в руки.

Встав, я заковыляла на кухню, принесла всевозможные напитки, в том числе и тот самый недопитый коньяк, которого никогда не любила, но который был безотказным в стрессовых ситуациях. Главное, сдержать словоизвержение, а то наговорю такого, о чем позже придется пожалеть.

О чулане решила поведать всю правду.

– Сразу же, как переехала в этот дом, мы с соседом поменялись чуланами. В нашем доме, в подвале, для всех жильцов предусмотрены подсобные чуланчики, проше пана, и мне достался небольшой, но зато с окошком. Сосед же получил просторный чулан, но без окна, а он любит мастерить, вот ему окно и необходимо. Я такими вещами не занимаюсь, зато мне нужна была дополнительная площадь для всяких бебехов. Предложение поменяться исходило от соседа, я охотно согласилась, но официально мы не оформили эту замену, на чуланах остались прежние номера, соответствовавшие номерам квартир, вот и получается, что на его чулане прибит номер моей квартиры и наоборот. Об этом в доме не знают. Нет, мы не держали сделку в секрете, просто до этого никому нет дела. Вот сосед и пострадал…

Капитан, похоже, понял, потому что задал правильный вопрос:

– А как вы думаете, в ваш чулан зачем залезать злоумышленникам?

– Как зачем? Да ведь они ищут старую обшарпанную папку, вернее, черные пластиковые корочки, оставшиеся от папки, – вырвалось у меня. Хочешь не хочешь, теперь пришлось рассказывать все…

Только у ипподрома я осознала, что опять еду на встречу с мужчиной моей жизни.

Правда, теперь уже все выглядело иначе. Я не терзалась сомнениями, как мы отнесемся друг к другу, в этом отношении была полная ясность, зато мною целиком овладели чувства, волновавшие много лет подряд. И я дала им волю.

Наконец-то после долгих лет я его настигла, или он меня настиг, один черт, главное, мы воссоединились. Правда, не совсем, между нами пролегало немалое расстояние, но вот же, оно преодолевается! И вскоре я опять увижу любимого, смогу к нему прикоснуться, поделюсь своими проблемами, и, уверена, он все поймет. Опять у нас появилось много общего, вот хотя бы проклятый Ренусь и все, связанное с ним. А Мизюня, чтоб ей подавиться, когда-то позаботилась о том, чтобы нас разделить. Теперь, по иронии судьбы, она же, можно сказать, нас сплотила. Я ни секунды не сомневалась, что Гжегож тоже желает ей только всего самого наихудшего.

В конце концов, мы еще не такие старые, еще могли бы навеки соединить наши жизни. Нет, исключено! Его работа, моя работа, пришлось бы многим пожертвовать, от чего-то совсем отказаться, а ведь и для него, и для меня работа являлась самым важным, так что лучше уж сразу умереть. Боже, о чем это я, где логика? Вот если бы не его жена… Нет, его жене я не могла желать плохого, глупо строить счастье на чьем-то несчастье. Будь я на ее месте, велела бы ему навсегда порвать со мной, аминь. Она и велела, да что толку, он порвал и ничего хорошего из этого не вышло. Нет, с судьбой не поспоришь…

Из дому я выехала пораньше, чтобы было время отделаться от хвоста, если бы таковой капитан решил пустить за мной. Общительная по натуре, я всегда радовалась людям, но не в такой же ситуации. Я просто не имела права напустить на Гжегожа всю варшавскую полицию. Ну, пусть не всю, даже ее часть, все равно не стоит.

Отделаться от хвоста легче всего или в толпе автомашин, или на многочисленных перекрестках, развилках, поворотах. К сожалению, на трассе в Пясечно ничего этого не имелось. Пришлось прибегнуть к единственному в этих условиях средству, а именно – проскочить на красный свет перекресток под самым носом рванувших поперек машин. Никто из следующих за мной не мог уже повторить такое, не рискуя врезаться в поперечный транспорт. Мне повезло, гаишники не привязались, не погнались за мной, в конце концов, не такой уж я важный преступник. Все-таки, на всякий случай, решила проверить и свернула к мастерской по обслуживанию машин марки «тойота». Перед мастерской оказалась прорва «тойот», я на своей простояла минут десять, никто не присоединился к ожидающим, никто не делал вид, что едет в Мысядло. Значит, все в порядке.

Потом я узнала, что уже начиная с первого перекрестка полиция изменила ко мне свое отношение на негативное, даже стала подумывать над тем, чтобы отобрать у меня права. Когда же я во второй раз сиганула через перекресток на красный свет, махнули на меня рукой и сообщили по рации своим, чтобы поджидали меня при въезде в Пясечно. Но я туда и не собиралась.

На место я прибыла раньше назначенного времени и не торопясь принялась разыскивать нужную виллу. Гжегож появился минут через пятнадцать.

За эти четверть часа ожидания я успела много чего передумать, много чего сопоставить. Боже мой, сколько раз в жизни приходилось мне вот так ждать мужчину, и какие же разные были эти ожидания! Ждала с тревогой и беспокойством, в блаженном предвкушении счастья, в дикой ярости, ждала переполненная подозрениями и смертельной обидой на то, что заставляют ждать. Сердце терзали опасения – а не стряслось ли с ним чего, а не променял ли он меня на кого, вот не успела навести красоту и что теперь? Сколько раз в слезах и отчаянии хотела бросить все к чертовой матери и сбежать куда глаза глядят. И как редко, как страшно редко доводилось ожидать мне возлюбленного со спокойной душой, ни о чем не думая, кроме предстоящего свидания, вот как сейчас.

А ведь бывали случаи, когда и не следовало бы ждать вовсе. Был раз у меня такой, что опаздывал нарочно в расчете на скандал, который я ему закачу. Обожал скандалы, ему доставляло наслаждение раздражать меня. Вместо того чтобы ждать, стиснув зубы, и изображать спокойствие, стоившее неимоверных усилий, чрезвычайно вредных для здоровья и нервной системы, надо было покинуть место ожидания, даже если этим местом была собственная квартира, даже если ждать приходилось ночной порой! Хотя… куда в те нецивилизованные времена могла отправиться одинокая женщина ночной порой? Допустим, ей не хотелось будить среди ночи родителей, знакомых, друзей. Оставался Центральный вокзал. Сейчас было бы легче, сейчас можно отправиться в любое ночное казино и даже развлечься.

Да, разных приходилось ждать, по-разному они опаздывали. Любая женщина поймет меня. Женщине понятно, сколько требуется душевных сил, чтобы после многочасового ожидания, когда ты уже вся кипишь от сдерживаемой ярости, встретить вернувшегося мужчину радостной улыбкой и нежными словами: «Ах, как хорошо, дорогой, что ты уже вернулся!» Женщине понятно, как трудно иной раз не устроить вполне заслуженный скандал, если в долгие часы ожидания ты не раз видела хладный труп любимого на улицах города или в морге. А главное, откуда уверенность, что скандал заслуженный?

Так вот, ничего такого мне не приходилось переживать из-за Гжегожа, уж не знаю, как это у него получалось. Зациклившийся на жене, вечно с головой ушедший в работу и многочисленные житейские проблемы, которые ему то и дело подбрасывала жизнь, он, естественно, иногда опаздывал, но как-то по-другому. И если мне и приходилось его ждать, я это делала с удовольствием. Да, да, мне доставляло просто физическое наслаждение ждать любимого.

Может, он посылал мне какие-то флюиды? Вот интересно, что такое флюиды и как они до меня добирались. По ветру летели? А может, телепатия какая-то? Или плазма, исходящая от медиума гипнотизера? Как бы то ни было, а ждала я Гжегожа всегда с удовольствием, вот как сейчас…

Повернула к себе зеркальце в машине, прическа и лицо в порядке. А вот и машина Гжегожа!

Гжегож легко открыл незнакомые ворота, мы оба въехали на травку, где намеревались оставить машины. Отсюда до дорожки, выложенной плитками, было четыре шага, и эти четыре шага по неровной травке я преодолела раскорякой, дождавшись, когда он повернулся ко мне спиной, сражаясь с замками входной двери. Не оглядываясь, он пожаловался:

– Меня предупредили, что верхний замок капризничает, и оказались правы. Извини, пожалуйста, что заставляю тебя ждать.

– Ну что ты! – искренне возразила я. – Какие милые люди!

Поскольку я еще не полностью стряхнула с себя воспоминания, появление Гжегожа казалось мне каким-то нереальным. В Париже еще куда ни шло, в Париже Гжегож имел право существовать, но здесь, под Варшавой?! Сколько лет представляла я нашу встречу в Варшаве, в ушах звучало ностальгическое танго «Ноктюрн», сколько раз я теряла надежду и вновь обретала ее, сколько раз погружалась в сладкую грусть и опять всплывала на поверхность реальности… И вот теперь просто не верила своим глазам. До двери добрела как раз в тот момент, когда она распахнулась.

– Можно, я потрогаю тебя? – робко попросила я, не успев подумать над словами.

– И я тоже! – ответил он, тоже не раздумывая.

Все правильно, как в старые добрые времена. Сначала покончим с главным, чтобы потом спокойно заняться всем остальным. Боюсь, даже ту самую дверь мы как следует не прикрыли…

Немного погодя Гжегож занялся изучением содержимого бара, мне нечем было заниматься, и воображение, некогда чрезвычайно живое и яркое, притупившееся с годами, обрело былую мощь и свободно устремилось сразу в две противоположные стороны. Половина вновь занялась прошлым с его сравнениями в пользу Гжегожа, а вторая половина застряла в современности.

Мой первый муж охотно разрешил бы себя потрогать – разумеется, в те годы, когда еще меня любил, в последующие гневно и высокомерно воспротивился бы. Второй назло мне ответил бы «нет», вызвав желанный скандал. Третий принялся бы расспрашивать о причинах столь необычного желания, а потом научно доказал бы вред таких спонтанных реакций. Интересно, чем эти мужчины думали и на кой черт они вообще были мне нужны? Хотя… ведь тогда у меня не было Гжегожа.

– Мне сказали, тут поблизости неплохое кафе, – сказал Гжегож. – Сбегаем туда пообедать, а пока давай выпьем что-нибудь.

– Давай, но только не крепкое, ведь нам предстоит обсудить весьма сложные проблемы, а для этого понадобится трезвая голова.

– Скажу тебе откровенно, дорогая, в это болото я погружаюсь только потому, что ты в нем увязла по уши. Сиди, сиди, у меня пока обе ноги в порядке…

Попивая максимально не крепкий напиток – сухое белое вино, к тому же на две трети разбавленное минералкой – я информировала любимого о событиях последних дней, попутно присовокупляя некоторые собственные выводы и соображения.

Больше всего сомнений вызывал сам Ренусь как таковой. Я могла понять неприязнь ко мне, как-никак пыталась подпортить им бизнес. Логичным представлялось мне и стремление избавиться от Елены. Какой-то смысл был и в таинственных, якобы хранящихся у меня бумагах. А вот Ренусь… Ну никак он не подходил ни к одному из перечисленных выше моментов, не тот человек, не тот характер. Правда, лично его я не знала, но в последнее время переговорила с людьми, знавшими его хорошо, и вывод был один: на роль предприимчивого афериста и хладнокровного преступника он годился так же, как дохлая коза в качестве тягловой силы при золоченой карете. Разумеется, люди могли не заметить, как он изменился, как из рохли превратился в закоренелого преступника и законченного негодяя, у человека с годами меняется характер, но мне не давал покоя огонек, сверкнувший в глубине глаз ксендза викария.

И я задумчиво произнесла:

– Вот и смущает меня это обстоятельство, ну никак не укладывается в образ того Ренуся, которого все знали. Правда, он связался с Новаковским, настоящим подонком, но и Новаковский никогда не был орлом. Обычная вошь… И знаешь к чему я постепенно прихожу? К тому, что это не Ренусь кого-то убил, а его убили. Абсурдная идея, тем не менее не идет из головы. Однако… если делом заправляет Мизюня – все возможно. Вот уж она всегда была девушкой неглупой, хотя, глядя на нее, такого не скажешь…

Гжегож перебил меня.

– Теперь моя очередь. Боюсь, телефонные разговоры меня разорят. Итак, по порядку. Дядюшка отпадает, Ренусь его не убивал, не было тогда Ренуся в США. И вообще, с тех пор как он после тридцатилетнего отсутствия на родине опять вернулся в Польшу, за океаном его никто не видел. Между континентами курсировала Мизюня, муж дал ей полную доверенность на ведение всех своих дел. Как-то на Ренуся наткнулся один из его приятелей студенческой поры, вряд ли ты его знала, некий Владек Ягелло…

– Знала, очень рассеянным парнем был этот король.

– Рассеянный не рассеянный, а с Ренусем они вместе учились, в одной группе. Так вот, Владек уверяет, что сразу узнал старого знакомого, тем более, что тот опять вернулся к давней студенческой моде – вся рожа заросла волосами: борода, бакенбарды и снова патлы до плеч. А вот что касается характера, в этом отношении Ренусь изменился до неузнаваемости. Раньше Ренусь был болтливым, теперь напротив, раньше симпатичный и открытый – теперь наоборот, ну и все в таком же духе. Мизюня же почти не изменилась, хотя неумолимое время ее основательно поклевало. Оба супруга единодушно разорвали все связи с прежними знакомыми, стараются ни с кем не общаться. И рискну высказать предположение – Ренусь вовсе не Ренусь, как бы по-идиотски это ни звучало.

Я обрадовалась – хорошо, что он первым сказал это.

– Точно такая же мысль мелькнула у меня в голове, когда я сидела у постели ксендза викария. Я вслух высказывала свои соображения, и, когда заявила – преступником является Иреней Либаш, у ксендза лицо окаменело. Нет, не Либаш. Значит, если что – оба мы с тобой идиоты.

– Вместе с тобой – все, что угодно! Только вот сначала расскажи мне подробней о таинственных бумагах, что-то я не понял. У тебя и в самом деле они припрятаны?

Я вздохнула.

– Если бы знать! Бумаг у меня в чулане побольше, чем на складе макулатуры, а вот есть ли среди них секретные – одному Богу известно. Знаешь, мой бывшенький недоумок из тайных служб был прямо маньяком по части собирания вссвозможного компромата на всех и вся. Возможности у него были, вот и пользовался ими. Правда, ограничивался только сбором, на то, чтобы привести в порядок архив, у него не было ни времени, ни желания. Сколько раз его драгоценный блокнот извлекала я из-под дивана. Мне вменялось в обязанности беречь его как зеницу ока, впрочем, не только блокнот, но и бесчисленные записки, а такими наша квартира была просто усыпана. Поскольку я была лично ответственной за бесценные записи, старалась их собирать в кучу. Сам знаешь, я тоже не отношусь к аккуратным педанткам, но много раз выскакивала за своим повелителем в парадное и возвращала его с лестницы, ибо снова забыл у телефона очередную бесценную запись. Господи, сколько нервов мне все это стоило! Часами спорил со мной о двадцати злотых, которые якобы я осталась ему должна или он мне, без разницы, а может, не двадцать, а двести, памяти у него – никакой, все путал, перевирал и из-за этого становился еще более дотошным. Раз помню, довел меня до нервного припадка из-за ста злотых, которые у него куда-то задевались, а когда я, желая прекратить спор, вручила ему свои сто злотых, обиделся на меня смертельно.

– Так что же ты в нем такого нашла?

– Были у него и достоинства. Хотя, с другой стороны, тоже оборачивались недостатками. Вот представь, тебе захотелось… иметь дело с твоим собственным мужчиной…

– Такого не могу представить! – решительно заявил Гжегож.

– Ну ладно, в твоем случае тебе захотелось со своей женщиной… поговорить в постели. А она намертво приросла к кухонной мойке и бренчит бесконечными грязными тарелками…

– Тарелки отберу, кран прикручу, а ее силой утащу в спальню.

– Возможно, но наверняка в твоей женщине нет ста восьмидесяти сантиметров роста и мускулов как у борца-тяжеловеса. Тебе хватит сил, возможно, не просто утащишь, но по дороге еще и подтолкнешь пару раз… Нет, ты представь эти два метра с мускулами, как они скалой высятся посередине кухни. Попробуй подтолкни такой памятник! А посуду он мыл по собственному почину, добровольно, хотя я почему-то не испытывала особой радости по этому поводу. Ну, еще тяжести таскал свободно… И внешне был красив, к тому же чистюля. Не вонял!

– Послушай, давай лучше вернемся к нашим баранам, а то мне что-то нехорошо становится, из двух зол уж лучше преступление.

– Согласна. Так вот, чем черт не шутит, возможно, кое-что из записей этого моего детектива и валяется у меня в чулане до сих пор. Думаю, это скоро обнаружится, потому что я рассказала полиции о чулане и даже дала капитану ключ от него. Не исключено, они в данный момент там шуруют, и я им не завидую.

– А что ты вообще держишь в своем чулане?

– Я не держу, оно там просто лежит само. Дубовые двухдюймовые доски четырехметровой длины, стремянка, изумительно сохранившаяся деталь обшивки парусника, выброшенная морем на пляж, громадное количество бутылок, запчасти к автомашине, в том числе часть кузова, поломанная мебель и немного дров, книги, которые я никогда не стану читать, неисправная газовая колонка, водопроводные трубы, два велосипедных колеса и многое другое, чего я уже и не помню, но его намного больше того, что я запомнила. Ага, еще три пластиковых ящика для рыбы, тоже выброшенных морем.

Смеясь, Гжегож принялся приготавливать нам еще по одному легкому коктейлю.

– Кончай смеяться, я еще не закончила.

– Погоди, давай я тебе вот еще что скажу. В числе моих бесчисленных телефонных разговоров был один особенный. Ты помнишь Ганю? Она до сих пор сидит в Канаде.

Я вся превратилась в слух. Ганя была некогда лучшей подругой Мизюни, так что следовало ожидать сенсации. И я не была обманута в своих ожиданиях.

– …расчувствовалась и разговорилась, – продолжал Гжегож. – Как только я упомянул Ренуся, она ударилась в воспоминания. Воспоминания, так что речь шла только о прошлом, но я узнал одну очень важную вещь, а именно: в этом прошлом Мизюня пережила любовную драму. Тот, которого она пламенно любила, разбил ее сердце, так что Мизюня вышла за Ренуся, чтобы забыться. И еще потому, что он, Ренусь, был внешне очень похож на ее большую любовь…

– Интересно, когда же это все происходило? – недоверчиво спросила я. – В те времена, когда мы дружили, что-то я не замечала в ней никаких любовных страданий.

– Говорят, драму она пережила в семнадцать лет.

– А, ну тогда другое дело. Мы подружились, когда нам обеим было по восемнадцати.

– Моя дорогая, ты ведь сама напомнила мне о сцене перед зеркалом в кафе, когда увидели свои отражения в зеркале Ренусь и второй стиляга, столь на него похожий. Погоди, не перебивай ход моих рассуждений. Итак, зеркало в кафе. Идем дальше. Ты сама сообщила мне, что Ренусь связался с Новаковским. Возможно, ты не в курсе, но Новаковский представлял собою, так сказать, верхний, наружный слой, за ним стоял Спшенгель. Последний обделывал свои делишки тайно, старался использовать подставных лиц, сам предпочитал оставаться в тени. Вот и на меня напустил Новаковского, поэтому люди знали много нехорошего о Новаковском, считали его законченной свиньей, а я не стал опровергать распространенное мнение. Со Спшенгелем мне довелось беседовать лишь раза два, и то по телефону, и я с большой неохотой вспоминаю эти беседы. Лично я Спшенгеля никогда не видел в глаза.