Две кругосветки

Глава 31. Молочные зубы и опасности цинги

Стоял апрель.

«Надежда» бороздила воды Тихого океана.

Десять недель мореплаватели шли под парусами: месяц до мыса Горн, и полтора — уже после. Всё это время люди практически не видели солнца. Два с половиной месяца «Надежду» преследовали туманы и штормы. Приходилось каждый день отливать из трюма морскую воду, а ведь раньше довольно было и двух раз в неделю. Зато пресную воду давно выдавали мерою — по две кружки на день.

Крузенштерн всерьёз беспокоился о здоровье своих людей. Доктору Эспенбергу было велено произвести поголовный осмотр команды, чтобы выяснить, нет ли на корабле заболевших цингой. Всякому моряку было известно, что эта болезнь, в течение столетий посещавшая корабли дальнего плавания, унесла десятки тысяч матросских жизней. А потому доктор осматривал людей с особым тщанием. Каждому он внимательно заглядывал в рот — ведь от цинги разрыхляются и кровоточат дёсны, и шатаются зубы.

— А у меня зуб качается, — накануне осмотра сообщил Морицу Руся, дотрагиваясь до зуба сначала языком, а потом и пальцами.

— У тебя цинга! — поставил диагноз Мориц и испуганно посмотрел на Русю, который с отсутствующим видом раскачивал зуб.

— Чего? — Руся безмятежно улыбнулся. — Да не, это же молочный зуб. Просто его время… истекло! — Он снова разинул рот и с увлечением принялся расшатывать зуб то языком, то пальцами.

— Молочный зуб? — удивился Мориц. — Я думал, ты старше! Сколько тебе лет?

— Двести… двенадцать? Не… — Руся возвёл глаза куда-то к небу. — Щас, шкажу, эээ… — забормотал он, не вынимая пальцы изо рта.

Наконец, заключил несколько озадаченно:

— Уже тринадцать, что ли… — похоже, с математикой у него было гораздо хуже, чем с языками.

Мориц нервно заржал.

— Ага! Двести тринадцать! И уже цинга. А ты ещё так молод…

— Постой-ка, — забеспокоился вдруг Раевский, неустанно ковыряясь во рту. Ему внезапно показалось, что этот качающийся зуб у него уже когда-то менялся… — А Эспенберг умеет отличить молочные зубы от постоянных?

— Не думаю, — мрачно ответил Мориц. — А синие пятна у тебя есть?

— Чего?

— Синие пятна на теле — тоже признак цинги.

— Ну, есть конечно, — задрал штанину Руся, показывая громадный синяк на колене. — И вот ещё тут, на боку. — Под рубашкой сверкнули очередные синяки. — Будто у тебя нету!

— Не-а, у меня нету, — покачал головой Мориц. — Всё, каюк тебе, — вздохнул он, — будешь пить еловое пиво… до самой смерти.

— Гадость поди? — скривился Руся.

— Гадость страшная, — подтвердил Мориц, — я пробовал. Но это непродолжительное лечение, — попытался утешить он приятеля.

— Почему? — немедля заинтересовался тот.

— С цингой долго не живут! Или умрёшь…

Раевский икнул.

— …или поправишься, — заключил Мориц.

Он вздохнул и сочувственно положил руку на Русино плечо.

Умел или нет доктор Эспенберг отличать молочные зубы от постоянных, неизвестно, однако капитану Крузенштерну он доложил, что признаков цинги на «Надежде» не обнаружено, и что дёсны у матросов ему показались «даже здоровее и твёрже, чем во время осмотра в Кронштадте». Елового пива, сваренного по рецепту Кука из концентрата еловых шишек, Русе отведать так и не пришлось. К его большому облегчению.

Впрочем, не хуже помогал от цинги лимонный сок и квашеная капуста, которых на «Надежде» заботами Крузенштерна было в достатке.

А через пару дней наконец выглянуло солнышко. Наступил первый тёплый день с той поры, как «Надежда» снялась с якоря у бразильского острова Святой Екатерины.

На шлюпе тут же начались работы, возможные лишь в погожие, солнечные дни.

Парусники взялись чинить старые паруса: ими вполне ещё можно было воспользоваться во время ровных пассатных ветров. С бака полетели весёлые звуки молотка, бьющего по наковальне — это кузнец готовил топоры и ножи для мены с островитянами. Пушки, временно убранные в трюмы, были подняты и поставлены на свои места, и гвардии поручик Толстой с видимой охотой принялся обучать матросов стрельбе и прочим военным экзерцициям[54].

Крузенштерн, поочерёдно подставляя впалые щёки выглянувшему солнцу и глядя на рвение матросов, одобрительно посмеивался. Погода хороша, да и беспокойному графу нашлось, наконец, полезное применение.

Заложив руки за спину, сосредоточенно поджав тонкие губы, Крузенштерн стал неспешно прохаживаться по шканцам. Нужно было решать, куда плыть дальше.

Хотелось бы, конечно, поскорее доставить посланника вместе со всем посольством в Японию. Капитан бросил взгляд на Толстого, что-то втолковывающего матросу, усмехнулся. Да, это было бы неплохо…

Он замедлил шаг. Нет, в Японии придётся пробыть минимум полгода. За это время товары Российско-Американской компании, которые нужно как можно скорее доставить в Камчатку, перепортятся окончательно.

А если случится так, что японский император заупрямится и откажет Резанову? Тогда и посольство уедет ни с чем, и товары пропадут. Обе поставленные перед экспедицией задачи не будут выполнены.

Решено! Сначала они отправятся на Камчатку.

Глава 32. Туземная дипломатия

«Надежда» пересекла южный тропик и приближалась к Маркизским островам. Она держала курс к Нукагиве[55], самом крупному из них. Здесь Крузенштерн предполагал сделать долгожданную остановку на пути в Камчатку.

Вечером 6 мая стали видны неясные очертания острова, почти полностью покрытого туманом. Наутро туман рассеялся. Шлюп приблизился к побережью, и теперь ясно видны были тёмные обрывистые скалы, увенчанные острыми пиками.

Где же они, плодородные долины тихоокеанских островов, воспетые Форстером и Куком? Путешественники, утомлённые более чем трёхмесячным странствием под парусами, мечтали о рощах кокосовых пальм, о хлебных деревьях и бананах.

Пока не было видно ничего, кроме голых и бесплодных камней. Водопады, переполненные недавними сильными дождями, оживляли пустынный пейзаж. Пенистые струи низвергались с высоты не менее тысячи футов[56] прямо в море.

Впрочем, вид пресной воды, в изобилии льющейся с крутых утёсов, не мог не вызвать ликования даже у самых приземлённых натур: на «Надежде» давно выдавали воду для питья мерою.

На низких камнях у самого берега собрались островитяне, привлечённые любопытством. Крузенштерн послал две лодки — осмотреть берег и гавань.

Из-за мыса появилась каноэ с восемью полуголыми гребцами, которое направлялось прямо к одной из российских лодок. Немного погодя один из гребцов затрубил в раковину, а другой стал размахивать лоскутом белой ткани.

— Белый флаг? — Старпом Ратманов озадаченно воззрился на мотавшуюся над водой белую тряпицу.

Остальные были удивлены не менее. В Европе белый флаг — знак мира. Однако народы других частей света этот знак, скорее всего не понимали.

— Неужели на каноэ европеец? — сам не веря своим словам, предположил Крузенштерн.

Наконец, нукагивское каноэ и лодка поравнялись. Из каноэ в лодку уверенно прыгнул человек, и матросы «Надежды» немедленно повернули к кораблю.

Догадка была справедлива. Однако распознать европейца среди островитян было бы довольно трудно — вся его одежда также состояла из одной лишь набедренной повязки, а загорелое тело покрывали сложные татуировки.

И всё-таки это был англичанин.

Поднявшись на корабль, татуированный европеец поприветствовал капитана на чистейшем английском и сразу же предъявил бумаги с рекомендациями. Два американских капитана аттестовали господина Робертса наилучшим образом, сообщая, что тот во время стоянки их судов у Нукагивы немало способствовал доставке пресной воды и дров.

Робертс предлагал свои услуги переводчика. Он прожил здесь уже семь лет и свободно говорил на местном диалекте. К тому же он был женат на королевской родственнице и имел высокое положение среди прочих нукагивцев.

Вот так сюрприз! Крузенштерн несказанно обрадовался. Заполучить переводчика с нукагивского — да он даже и не мечтал о такой удаче. Общение с «дикими», построенное на догадках, затруднялось всегдашним недопониманием, поэтому-то Крузенштерн заранее объявил команде о необходимости относиться к островитянам дружелюбно и уважительно.

— Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив по себе дурного имени, — сказал своим людям капитан.

Он надеялся, что гуманное отношение к «диким» станет традицией, которую будут строго соблюдать не только его матросы, но моряки всех последующих русских экспедиций.

Проявление неоправданной жестокости по отношению к дикарям вело к бессмысленным жертвам среди местных жителей и вредило самим европейцам. Пример трагической гибели великого мореплавателя Джеймса Кука, убитого во время ссоры с аборигенами на одном из Гавайских островов, в Тихом океане, должен был послужить другим серьёзным уроком.

Теперь, с помощью Робертса, капитан рассчитывал побольше узнать о нравах и обычаях этих островов, чтобы наверняка избежать возможных столкновений с нукагивцами.

И всё же стычки избежать не удалось, хоть в этом и не было вины российских моряков. Но это случилось много позже…

А пока Робертс, как хорошо знающий своё дело лоцман, помог «Надежде» безопасно пройти в залив Таиохае.

По дороге он успел дать Крузенштерну один совет.

— Вам, господин капитан, следует опасаться одного француза, который живёт здесь уже несколько лет. Его зовут Кабри. Он бывший моряк, и добровольно остался на этом острове. Его худой нрав заставил нас сделаться врагами. Этот человек не желает жить в мире, стараясь оклеветать меня перед королём, и неоднократно покушаясь на мою жизнь.

Крузенштерн лишь головой покачал, удивляясь, что и здесь, вдали от цивилизации, англичанин и француз не могут жить в мире.

— Быть может, я смогу помочь вам и Кабри забыть старые распри и восстановить согласие. Ведь вы же единственные европейцы на этом острове! — с надеждой заметил он.

Робертс только плечами пожал. Он давно не питал насчёт Кабри никаких иллюзий.

Обширная закрытая бухта Таиохае напоминала гигантский амфитеатр. Высокие тёмные утёсы, испещрённые водопадами, представляли собой остатки кратера древнего вулкана.

Не успела «Надежда» бросить якорь на расстоянии полумили от берега, как несколько сотен островитян вплавь окружили корабль.

В воде нукагивцы чувствовали себя совершенно свободно. Они плыли, держа в руках, в зубах или положив на спины кокосовые орехи, связки бананов и плоды хлебного дерева, надеясь обменять их на что-нибудь стоящее.

Торговля пошла бойко. Моряки спускали с борта верёвку, к которой пловцы привязывали свои товары. Потом туземец или сам влезал наверх, или же ему опускался обратно кусок железного обруча.

Получив железяку, островитяне радовались, как дети. За кусок старого обруча давали по пяти кокосов и по четыре плода хлебного дерева. Однако ножи и топоры, или, как они их называли, «токи», имели в глазах туземцев ещё большую цену. Все нукагивцы без исключения мечтали о «токи»!

Узнав от Робертса, что на острове мало свиней, Крузенштерн объявил, что «токи» будут вымениваться только на них. Всем на корабле было строго наказано — до тех пор, пока «Надежда» не запасётся припасами, не выменивать ничего у островитян, хотя бы они предлагали удивительные на взгляд европейца редкости.

Правда, когда через несколько дней выяснилось, что свиней всё равно не достать, и команде придётся по-прежнему довольствоваться остатками солонины, Крузенштерн отменил своё приказание.

В 4 часа пополудни прибыл на корабль здешний король Тапега со своею свитою. С королём прибыл упомянутый Робертсом француз. Тот, казалось, совершенно забыл свой французский и выглядел настоящим дикарём.

Сам король оказался сильным благообразным мужчиной лет сорока пяти. У него была толстая широкая шея и крепкие мышцы. Кожа Тапеги выглядела тёмно-голубой, почти чёрной — так сильно он был татуирован. Даже обритые части головы были испещрены сложными узорами.

Зато одет он был, как и прочие его соотечественники, легко и незамысловато. На нём был только чиабу — узкий пояс из материи.

Крузенштерн повёл короля в свою каюту, подарил ему нож и аршин двадцать красной материи. Довольный Тапега тут же намотал ткань на себя. Свита короля также получила подарки.

Выйдя из каюты на шканцы и обнаружив там двух бразильских попугаев, король крайне удивился. Его величество присел на корточки перед клеткой и долго любовался удивительными птицами.

Крузенштерн понимающе улыбнулся и подарил одного попугая Тапеге.

Забрав подарки, счастливый его величество, с ног до головы обмотанный в красное, отправился восвояси.

Крузенштерн тоже остался доволен встречей: дипломатические отношения были установлены.

Глава 33. Нукагивские впечатления Отто Коцебу

Глава 34. Песня каннибалов в репертуаре Раевского

Стоя на шканцах, Крузенштерн отчитывал приказчика Российско-Американской компании купца Шемелина. По просьбе посланника Резанова тот накупил всякой всячины за топоры, которых на корабле оставалось совсем мало.

— Что это вы себе позволяете, господин Шемелин? Вы что, не слышали приказ капитана? — Крузенштерн был зол не на шутку. — Мену с островитянами я разрешил только только на бусы, зеркала, пуговицы, ножницы…

— Виноват, господин капитан, однако господин посланник распорядились…

— А ежели припасы кончатся? Что господин посланник тогда есть изволят? — раздражённо перебил его Крузенштерн. — Нукагивские безделушки? Уже обглоданные черепа? Или, быть может, он изволит скушать вместо купленных здесь свиней свою тенерифскую мумию? — И капитан бросил быстрый взгляд на старпома, стоявшего рядом.

Ратманов, всей душой болевший за своего капитана, коротко, не без ехидства, ухмыльнулся. Потом нахмурился. Иван Фёдорович рисковал, произнося такие речи в адрес государственного посланника. Ведь чем это может обернуться по прибытии в Россию — неясно.

Одно было ясно — терпение Крузенштерна лопнуло.

— Воля ваша, Иван Фёдорович, только это не безделушки, а для научной коллекции важные экспонаты, — оправдывался купец.

— Вы мне будете говорить о науке, господин Шемелин! — вскипел Крузенштерн.

— Для коллекции императорской кунсткамеры! — повторил Шемелин со значением. — Так сказали господин посланник.

Ратманов скривился.

— Господин посланник много понимает в науке, а ещё более в мореплавании, — презрительно процедил он в сторону.

— Да ведь я не могу ослушаться, господа, когда сам господин посланник…

— А меня вы можете ослушаться? — повысил голос Крузенштерн. — До тех пор, пока я — капитан, я здесь приказываю. Капитан отвечает за жизнь каждого на судне. И все — слышите? — все без исключения здесь должны исполнять мои приказы! Если хотите благополучно прибыть домой!

— Резанов обещает по прибытии в Камчатку заковать вас в оковы… — дрожащим голосом доложил Шемелин.

— Посмотрим! — Капитан отвернулся, давая понять что разговор окончен.

Сконфуженный Шемелин потоптался на месте, теребя бородку.

— Я бы и сам свежинки поел. Для восполнения, так сказать, жизненных соков организма, — забормотал он, — но его превосходительство господин посланник приказали…

— Заладил! — махнул на него рукой старпом и тоже отвернулся.

Шемелин ретировался.

— Макар Иванович, голубчик, вы не знаете где Робертс? — спросил Крузенштерн у Ратманова.

— Как же, знаю. Они с Лангсдорфом на берег съехали. Господин Лангсдорф словарь нукагивского языка составляет и зарисовки делает, — пустился в объяснения Ратманов. — И Раевского с собой взяли — пусть его Робертс туземному диалекту обучает. Он, мол, быстрее слова запоминает, нежели господин Лангсдорф успевает их в словарь записывать. Так я же вам докладывал! — прибавил он удивлённо.

— Да-да, вспомнил! — прижал капитан ладонь ко лбу. — Всё из головы вылетело с этими господами из Американской компании… — пожаловался он старпому.

Старпом только руками развёл.

— Так вот. Лисянский собирался завтра с самого утра наливаться водою. Нужен будет Робертс, как вы понимаете. Удобнее будет, если он сегодня переночует на «Неве».

— Так пускай Лисянский возьмёт Кабри!

— Ох, нет! — покачал головой капитан. — Всё-таки я Робертсу больше доверяю, — признался он. — Проследите, Макар Иванович, чтоб всё было исполнено. А то я Юрию Фёдоровичу клятвенно пообещал, что завтра в его распоряжении будет переводчик…

Всё исполнили в точности, Робертс с вечера был отправлен на «Неву».

С ним поехал Раевский.

Нельзя сказать, что Руся был этим доволен.

Он-то после ужина собирался отдохнуть, наконец, от зубрёжки нукагивского и обсудить с Морицем возможности завтрашней рыбной ловли и купания…

А ещё — рассчитывал исполнить Морицу и Отто народную песню жителей Нукагивы. Как пометил в своих записях Лангсдорф, она исполнялась меланхолическим однообразным басистым голосом. С басистостью у Руси пока не всё было в порядке, а вот меланхолической однообразности — сколько угодно.

Слова в песне были весьма устрашающие. По-русски она звучала примерно так:

Вот, собственно, и вся песня.

Петь её полагалось хором. Так что братьям Коцебу ничего не остаётся, как выучить её тоже.

Особенно эффектно звучало:

— Тау-и-па-та-хо-о! — Чтоб жарить не-при-я-те-ля!

Словом, песня должна была иметь большой успех.

— Нет, — сказал Ратманов. — Тебе, братец, велено всюду сопровождать толмача. Планы расстраивались, но что тут поделаешь. Руся, вздохнув, повиновался.

Глава 35. Заговор

Татуировка была делом решённым. Толстой лежал, небрежно развалившись в тени пальмы, и ожидал начала процедуры, когда к нему подошёл Кабри и стал требовать платы за то, что свёл его с лучшим здешним мастером по татуировкам.

— Только после того, как он закончит работу, уважаемый, — процедил граф по-французски, демонстративно отвернулся и принялся разглядывать разложенные на тряпице инструменты мастера и миску с пастой из раздавленного ореха, который служил для добычи чернил.

— Вы мне обещали порох! — настаивал Кабри. — На кой чёрт мне ружьё без пороха?

— Отстаньте, Жозеф. Я вам уже всё сказал — получите сразу после. И помните — Крузенштерн не должен узнать об этом. Иначе он меня поедом съест. Он считает, ни вам, ни Робертсу здесь на острове порох ни к чему. А то вы как дети малые… тут же поубиваете друг друга.

Кабри чертыхнулся.

— Вижу вы, Жозеф, нынче не в духе, — лучезарно улыбнулся ему Толстой, которого, как видно, только забавляло плохое настроение француза. — Что вы щёлкаете зубами как каннибал? О, простите, я заболтался…

— С утра, когда я был на «Надежде», ваш капитан зазвал меня к себе в каюту. Там уже торчал этот чёртов Робертс! — Брызгая слюной, Кабри добавил к французским ругательствам ещё несколько слов по-нукагивски, видимо посылая проклятия на голову англичанина. — Крузенштерн прочёл нам проповедь — по-другому его речь не назовёшь — о том, что мы, как европейцы, должны жить в мире друг с другом. А потом вынудил меня пожать Робертсу руку. Я едва сдержался, чтоб не плюнуть в лицо этому английскому негодяю! — Кабри брезгливо посмотрел на ладонь и раздражённо вытер её о набедренную повязку-чиабу.

— Лучше бы вы просто вымыли руки, — посоветовал Толстой, глядя на старания Кабри стереть с ладони невидимые следы прикосновения заклятого врага. — И вообще, — прибавил он вполголоса, — вам нужно чаще мыться…

— За сегодняшнее унижение я отомщу им обоим!

— Правда? Каким же образом? — немедленно заинтересовался граф.

— Пока не решил.

— Так что вам стоит настроить туземцев против Крузенштерна? — пожал плечами Толстой. — Этим вы насолите и тому, и другому… О поверьте, мсье, нет ничего проще, как ввести в заблуждение людей, не понимающих другого языка, — продолжал теоретизировать он, уловив пристальный взгляд Кабри.

— Да, я так и сделаю, — злобно засипел француз. — Я скажу нукагивцам, что на их короля европейцы наложили оковы!

— Что за ерунда! Зачем Крузенштерну этот глупый Тапега на корабле? На «Надежде» полно глупцов и без вашего туземного царька. К тому же, Тапега и так каждый день там околачивается, пьёт стаканами портвейн и грызёт сахар. И потом, кто в это поверит? Крузенштерн — он же агнец божий… только по отношению к диким, разумеется.

— Восемь месяцев назад тут был американский бриг. Его капитан взял тогда в заложники одного из королевских родственников… Здесь никто до конца не доверяет европейцам. Нукагивцы поверят и возмутятся, не сомневайтесь. И Робертс поплатится за свою дружбу с вашим капитаном, — скрипнул зубами Кабри. — Стоит только намекнуть туземцам, что он хочет избавиться от короля, чтоб занять его место… Тут-то этот мерзавец и пожалеет, что женился на королевской дочери.

— А-а, ну это меняет дело. Совсем другой расклад, — не мог не признать Толстой, как человек, искушённый в интригах. — Только мой вам совет — проследите, чтоб рядом не крутился этот мальчишка Раевский. Лучше его вообще где-нибудь на это время припрятать — он чертовский проныра, и, кажется, уже болтает по-нукагивски — ума не приложу, как это у него получается. Словом, в вашем деле он может стать помехой. Заодно проучим его немного, чтобы в другой раз не лез не в своё дело…

— Вы хотите его проучить? — недоверчиво переспросил Кабри, словно заподозрив какой-то подвох.

— Неплохо бы, но только слегка, и без огласки, — оловянными глазами посмотрел на Кабри Толстой.

— Я могу обманом завести его подальше, вглубь острова… А потом, когда дело будет сделано, вы «найдёте» заблудившегося и заберёте его обратно.

— Мне он ни к чему. Можете даже его съесть, — усмехнулся Толстой, — если вам позволит ваша совесть съесть собрата-европейца. Туземцев-то вы наверняка уже пробовали?

— О нет! — с жаром стал уверять Толстого француз. — Я с большим азартом охотился за ними, но в случае успеха всегда выменивал человечину на свинину…

Толстой икнул, брезгливо поморщился.

— Так я вам и поверил, — сказал он и с отвращением плюнул в сторону. — Мальчишку вы всё-таки не ешьте. Оставьте японцам на растерзание. Впрочем, если что-то пойдёт не по плану, вы всегда сможете обменять его на свинину…

На третий день после этого разговора король Тапега в очередной раз явился на «Надежду».

«Повадился», — взглянув искоса на Тапегу, подумал Ратманов.

С королём приплыли Кабри и ещё какой-то дикарь, татуированный с ног до самой шеи. Старпом только рот разинул, когда испещрённый замысловатыми нукагивскими узорами дикарь небрежно осведомился по-русски:

— А Раевский-то где?

При ближайшем рассмотрении дикарь оказался графом Толстым.

— Они с Робертсом на «Неве», со вчерашнего вечера, — пробормотал Ратманов, дивясь, как радикально изменился облик гвардии поручика за три дня его отсутствия на шлюпе. — На что он вам сдался?

Толстой только разочарованно поднял бровь, не считая нужным утруждать себя лишними объяснениями. «Надо же, этому паршивцу Раевскому опять повезло. Будто в рубашке родился!» — подумал он.

Будучи любимцем Фортуны, граф всегда искренне удивлялся, встречая людей, к которым судьба оказывалась не менее благосклонна.

Тапега тем временем заглянул в капитанскую каюту. Там сидел Крузенштерн, завёрнутый в салфетку, с густой мыльной пеной на щеках. Рядом стоял денщик Стёпка со сверкающей острой бритвой в руке. Капитан скосил глаза и приветственно махнул нежданному посетителю рукой из-под салфетки.

Тапега, по обыкновению, сразу ринулся к большому зеркалу, чтобы полюбоваться своим отражением, а потом зачарованно уставился на то, как Стёпка ловко бреет щёки капитана стальной бритвой, периодически аккуратно вытирая её о висящую на левом локте салфетку. На Нукагиве мужчины тоже брились, оставляя лишь маленький пучок волос в середине подбородка, но эта процедура была не слишком комфортабельной, во всяком случае, с точки зрения европейца: бриться приходилось острой морской раковиной.

Когда парикмахер обрызгал, наконец, гладко выбритое лицо капитана одеколоном, Тапега даже застонал от зависти, жадно принюхиваясь к разлившемуся в воздухе приятному запаху лаванды.

Крузенштерн, видя, сколь много эмоций вызывает у короля процесс бритья, решил сделать ему приятное — велел после себя побрить и гостя, а после — обязательно умыть его душистой водой. Туземец обрадовался, воссел на табурет, завёрнутый в полотенце, и с довольным видом выставил вперёд подбородок.

Его величество побрили, умыли, угостили оладьями с мёдом, которые он страсть как полюбил, после чего благоухающий Тапега отплыл восвояси.

Через час — было как раз время обеда, — к Крузенштерну явился вахтенный и доложил, что Тапега вернулся. На этот раз король вместе с переводчиком и каким-то своим родственником захватил с собой туземца — владельца свиньи, который вроде бы готов был обменять животное на маленького попугая.

Сам король, едва ступив на борт, тут же проследовал в каюту капитана, да так и застрял там, любуясь своим отражением в большом зеркале.

Крузенштерн, меж тем, быстро проглотил щи из солонины, и через десять минут уже выскочил на шканцы: свинья была делом первостепенной важности. Каково же было его удивление, когда он увидел, что недовольный островитянин отплывает восвояси, так и не расставшись со своим громко хрюкающим сокровищем!

— Куда это он? — удивился капитан «Надежды», с сожалением глядя на удаляющуюся от шлюпа свинью, которую уже почитал своею, потому что полагал, что маленький попугай — вполне разумная плата за жаркое для господ офицеров плюс матросский суп на наваристом мясном бульоне.

Кабри, подозрительно бегая глазами, ответил, что островитянин рассердился от того, что ему не дали попугая.

— Как не дали? — возмутился Крузенштерн. — Велите ему вернуться!

Однако, вопреки ожиданиям, островитянин не только не вернулся, но принялся ещё быстрее грести к берегу. Родственник короля тоже поспешил удрать, сиганув в воду прямо с борта.

— А этот-то куда? — недоумевал Крузенштерн.

— Он хочет догнать лодку и уговорить туземца со свиньёй вернуться, — объяснил Кабри, глядя куда-то поверх капитанского плеча.

— Этот человек, похоже, что-то недоговаривает, — понизив голос, поделился с капитаном своими сомнениями старпом.

Крузенштерн задумался. Всё это было как-то странно.

Глава 36. Вампиры яда не боятся

В первой половине того же дня от «Невы» отчалил баркас, гружёный пустыми бочками для пресной воды. Матросы дружно налегали на вёсла, и долгожданный берег с каждой минутой всё приближался.

Было жарко. Сверкание воды слепило, больно резало глаз. На корабле, под натянутым над палубой тентом, не так припекало. Здесь же, на открытой воде, солнце палило вовсю. Руся, по всегдашней своей рассеянности ещё с вечера забывший фуражку на «Надежде» (нарушив, кстати, тем самым приказ Крузенштерна не выходить на палубу без головных уборов), сидел, прикрывая темя ладонью. Вздыхая и кряхтя, он ёрзал по банке[57] и мечтал поскорее скрыться куда-нибудь от проклятых солнечных лучей. Когда до берега осталось совсем немного, юнга Раевский жалобно спросил у мичмана:

— Можно, как причалим… Можно мне сразу в тень?

Мичман, истолковав его просьбу по-своему, понимающе подмигнул Руслану и снисходительно махнул рукой — валяй, мол, если с утра фруктами объелся.

Не обращая внимания на общий хохот, мальчик встал на носу и приготовился к прыжку. Несколько дружных ударов вёслами, и шлюпку вынесло на отлогий берег. Руся, раскинув руки, птицей слетел с баркаса. Споткнувшись, сделал кувырок с разгону, тут же встряхнулся, выправился и помчался, взрывая калёный песок, к пальмовой террасе.

Коричневые полуголые островитяне, собравшиеся на берегу встретить моряков, расступились, пропуская маленького этуа, и тут же забыли о нём. Дикари — как всегда шумные, назойливые — обступили баркас, оживлённо загалдели.

Матросы повыпрыгивали на берег. С наслаждением они прохаживались враскачку по плотному горячему песку, улыбаясь и весело переговариваясь. Хорошо было размяться и вместо качающейся палубы ощутить под ногами твёрдую землю.

— Тараканов, поглядывай за якорем, — добродушно напомнил матросу мичман о необходимости соблюдать бдительность.

Вчерашнее происшествие с баркасом «Надежды» было тому причиной. После небольшой отлучки лейтенанта Левенштерна с баркаса пропал якорь. Сначала наивно полагали — канат перетёрся, однако позже выяснилось, что якорь срезали предприимчивые островитяне. Вернуть якорь удалось только после вмешательства Крузенштерна и его переговоров с королём Тапегой.

Нукагивцы, отдать им должное, никогда не воровали друг у друга. У них это было не принято. Однако стянуть что-нибудь у чужих, видимо, почиталось островитянами за доблесть и всячески одобрялось. Так что за ними нужны были глаз да глаз.

Руся ухнул с разбегу в тёмно-зелёный омут тропической рощи. Струи прохлады — журчащие, влажные — омывали его с ног до головы. Джунгли булькали, плескали, свистели, шелестели, щебетали… Руся замер, заворожёно вслушиваясь в этот волшебный хор.

В чудесное многоголосье странным образом вплетались звуки его имени.

— Руся, Руся…

Зов растворялся в зелёном шелесте, в разноцветном мелькании. «Джунгли зовут?» — пронеслось в голове глупое. Мысли спутались. Всё вокруг звенело, пело, вилось лианами, двоилось, троилось, множилось. Из носа пошла кровь. Руся шмыгнул, сорвал широкий лист и прижав его к лицу, закинул голову. Видать, напекло. Вот и мерещится всякое.

Или… Или нет?

Руслан вытянул шею и прислушался.

Русские выгрузили на берег пустые бочки. Островитяне помогали с большой охотой и старанием.

Воду моряки намеревались заливать из шумного прибрежного ручья, впадавшего прямо в залив. Баркас отчалил и встал на верпе[58] в нескольких десятках метров от берега.

Матросы по двое наполняли бочки и пускали их вниз по течению. Островитяне умело сплавляли бочки по ручью, а потом вплавь через буруны подгоняли их к баркасу. На баркасе ещё двое матросов принимали на борт ценный груз.

— Вот ведь, черти, ловкие какие! — глядя на то, как нукагивец вплавь преодолевает пенистые гребни бурунов, умело справляясь с вертящейся в воде бочкой, удивлялся курносый, белобрысый матросик.

— Проворны! — соглашался его напарник, устало вытирая рукавом красное, мокрое от пота лицо. — И жара им нипочём.

— Вчера, рассказывают, бросили с «Надежды» одному кусок железа, да промахнулись. Тот нырнул за железякой, вынырнул и знаки делает — не достал, мол, другую давай. Что ты будешь делать — бросили ещё. А дикарь-то — поймал вторую и давай, братец ты мой, хохотать. Глядят — обе железки у него в руке. Он первую-то, слышь, достал со дна, да не показывал. Под водой ногами держал. Ну чисто — обезьяны!

— Да где ты обезьян-то видел водоплавающих?

Курносый матросик только качал головой и улыбался.

Тенистые своды шелестели, двигались, разговаривали.

— Руся, да Руся же! — слабый мальчишеский голос снова явственно прозвучал откуда-то сзади.

Руся обернулся. Прямо на краю пальмовой террасы, на траве, вспученной вывороченными корнями, лежал кто-то. Камуфляжные пятнистые штаны и линялая футболка сливались с жёсткой травой и гнилыми кокосами, валявшимися вокруг.

Руся, как лунатик, медленно двинулся к лежащему на земле.

Это был мальчишка, встрёпанный, светловолосый. Его осунувшееся лицо казалось почти зелёным в зелёной же тени. С усилием приподнявшись на локте, он смотрел на Руслана и почти беззвучно шевелил губами.

— Макар?..

Руся провёл рукой по лицу, как будто хотел снять наваждение.

Потом, сообразив, наконец, что это не мираж, не галлюцинация и не результат солнечного удара, бросился к другу, рухнул на колени и быстро припал губами к Макаркиной щиколотке.

— Руська, ты… Ты с ума сошёл! — прошептал Макар. — Отравишься!

Он стал выворачиваться и хватать Русю за руки. Двигался он трудно, медленно, как-то невпопад.

— Лежи, не дёргайся! — Руслан с досадой пихнул Макара в грудь. Тот навзничь откинулся на траву. Навалившись, Руся крепко прижал приятеля к земле. — Вот дурак, ещё лягается! — Лазарев, собрав последние силы, упрямо дёрнул ногой.

— Лежи, говорю! Вампиры яда не боятся! — Руся сдавил края ранки пальцами и губами вытянул кровь. Сплюнул. Проделал всё это снова. Потом ещё и ещё раз — до тех пор, пока не онемели от усталости губы. Наконец, ослабил хватку и отпустил Макара.

Бегом бросился к ручью, зачерпнул воды, энергично поболтал во рту и выплюнул. С наслаждением умылся, опрокинув несколько прохладных пригоршней на горевшее, измазанное кровью лицо. Утёрся рукавом, и тогда только перевёл дух.

Потом слегка изменился в лице, будто вспомнил что-то. Замер, в панике нащупывая языком лунку от недавно выпавшего зуба. Язык наткнулся на что-то острое. Да это уже новый зуб лезет, и всё там зажило давно! Руся облегчённо вздохнул, немного устыдившись своего внезапного испуга.

На поляне, у самого устья ручья происходило какое-то движение. Не разглядев никого из своих в шумной толпе аборигенов, Руся бросил тревожный взгляд на залив. Баркас по-прежнему стоял на верпе в некотором отдалении от берега. Развеяв свои глупые страхи, Руся улыбнулся, набрал пригоршню воды и потрусил назад, к Макару.

Лёжа на спине, Макар озадаченно смотрел снизу вверх на заметно повзрослевшего и загоревшего дочерна приятеля в мешковатых матросских штанах и рубахе. Когда это Руська Раевский успел так измениться?

Макар приподнялся и, недоверчиво щуря светлые ресницы, оглядел сверкающую гладь залива, окружённого высокими тёмными скалами. Это было как в кино: белые пенистые водопады, срывающиеся с тёмных круч, буйная тропическая зелень, бездонная небесная лазурь. А, главное, — два старинных парусника, застывших у самого входа в бухту. Их стройные мачты таяли в полуденной голубоватой дымке…

— Это что, — прошептал Макар, — сон? Или рай?

— Какой сон, какой рай! — засмеялся Руся. Он снова встал на колени и обеими руками крепко схватил друга за плечи. — Жить будешь! Двести лет жить будешь! Слышишь, Макарка? — И Руська порывисто стиснул друга в железных матросских объятиях.

Работа у ручья поначалу спорилась. Если б не помощь нукагивцев, заливаться бы им на солнцепёке до самого вечера. К счастью, неутомимые, привычные к жаре дикари с завидной ловкостью справлялись с трудным делом.

Оставалось не так уж много пустых бочек, когда на берег прибежал, запыхавшись, нукагивский мальчишка, и что-то закричал, бешено жестикулируя.

Матросы, бывшие на берегу, удивлённо уставились на маленького беснующегося дикаря. Дитя природы с криком било себя кулаком в грудь, а потом в отчаянии простирало руки в сторону кораблей, мирно стоящих в заливе.

Островитяне бросили работу и тревожно загомонили, сбиваясь в кучу.

Куда делись добродушные и услужливые помощники! Настроение дикарей резко переменилось. Моряки недоумевающе вглядывались в напряжённые, потемневшие от гнева лица островитян. Дикарей на берегу стало больше, и они всё прибывали. Вооружённые, облачённые в доспехи, они потрясали копьями, и крепкие мышцы грозно перекатывались под тёмными узорами татуировок.

В одно мгновение на поляне у ручья собралась огромная разъярённая толпа, плотным полукольцом окружившая матросов.

— Все в шлюпку! — крикнул мичман.

Однако копья преградили им путь. Похоже, отступать было поздно.

Глава 37. Необитаемый остров

Если бы окружившие моряков нукагивцы увидели, что произошло чуть поодаль, на пальмовой террасе, возможно, они сразу порастеряли бы свой воинственный пыл, а берега Тоиахоэ огласились бы громовым хохотом. Ничего смешного не случилось, напротив. Но здешние туземцы громче всего хохотали от ужаса. Хохотали до колик — исступлённо, неистово.

Испугаться было не мудрено: два маленьких белых этуа растворились в воздухе, словно это были не люди, а духи. Только что они сидели на жёсткой траве, что-то взволнованно выкрикивая и обнимая друг друга, и вот — исчезли без следа.

Однако никто ничего не заметил. Только огорошенно крякнула пёстрая птица, с любопытством наблюдавшая за этуа. Мигнула чёрным глазом, крутанула шеей и вспорхнула — от греха подальше.

Песок.

Белый песок.

Руся поднял голову и провёл рукой по щеке, шершавой от налипших песчинок.

Полоска песка между заросшей пальмами террасой и морем изгибалась тонкой лукой, убегала на запад. Там горячей золотой каплей стекало за горизонт солнце. Пальмы отбрасывали на землю длинные-предлинные тени.

Где это мы?

Макар, лежавший рядом на песке, зашевелился. Мутно поглядел на Русю и поспешно отвернулся в сторону. Его тут же вывернуло.

Руся сочувственно вздохнул. Всё змеюка проклятая. А может, от перемещения? Второе перемещение во времени, и всё за каких-то четверть часа. Спринт в хронодайвинге — штука неприятная.

Немного придя в себя, Макар огляделся. Он выглядел ещё более озадаченным, чем прежде. Ещё бы! Декорации снова поменялись. Не видно было залива, окружённого темными кручами. Исчезли с горизонта парусные корабли. Толпа туземцев с копьями тоже куда-то испарилась.

— Что это было? И где все?

— Думаю, в прошлом, — буднично ответил Руся.

Макар вытаращил глаза.

— Я не уверен, что это не сон, — хрипло выговорил он.

— Эх! — только и сказал Руслан.

Он встал и побрёл по берегу. Нужно было осмотреться.

Через четверть часа Руся вернулся. Он нашёл ручей, и принёс воды в пустой скорлупе кокоса.

Напившись, Макар вытер рот рукавом и спросил:

— Так где же мы?

— Думаю, что это остров. И я почти уверен, что мы в Тихом океане. Почему? Не знаю. Пальмы здесь такие же, как на Нукагиве. А, главное, небо… Небо — такое же…

— А тогда мы были — на Нукагиве?

Руся кивнул.

— Да. — Нукагива, остров в Маркизском архипелаге. Тихий океан, век девятнадцатый, — кратко добавил он.

— Так мы побывали в прошлом? Ничего себе… Я думал, так не бывает.

— Бывает.

— Подожди-ка. Откуда тебе знать? — Макар смотрел на Русю так, будто видел его впервые. — Ты так говоришь, как будто тебе не впервой!

— Так и есть. Только об этом нельзя было рассказывать. Даже другу.

Выслушав Русин краткий рассказ, слегка обалдевший Макар сел, подобрав ноги, и обхватил переплетенными руками коленки.

— Значит, ты меня хотел догнать? — взволнованно уточнил он. — Там, в прошлом?

— Хотел, да промахнулся. Я тебя, Макар, полгода дожидался… — сосредоточенно ковыряя кокосовой скорлупой песок, смущённо признался Руслан. — Я мало знал о свойствах времени. Да и теперь немного знаю. Я только понял теперь, что тогда, на Оленьих ручьях, не имело значения — нырну я сразу вслед за тобой или нет. Попасть в нужную точку прошлого — вот что было важно. Так что выходит, умнее было остаться и разыскать отца Георгия, а не корчить из себя героя. А теперь… — Руся озабоченно посмотрел на припухшую Макаркину щиколотку, — непонятно где мы и как сможем отсюда попасть домой…

Он приподнялся и с досады закинул скорлупку в море. Она нырнула с плеском, всплыла и лодочкой мерно закачалась на волнах. Руся проводил её пасмурным взглядом.

Макар откинул со лба светлую путаницу волос.

— Ты не корчил… — тихим голосом произнёс он. — Ты… ты — настоящий друг, Руська! — широко открытые, зелёные как крыжовник глаза смотрели на Руську серьёзно и торжественно.

Руся обернулся. Загорелое лицо его с облупленным, покрытым веснушками носом дрогнуло и озарилось счастливой улыбкой.

Они устроились на ночлег в шалаше из пальмовых листьев. Руська провозился с ним до темна, но вышло не очень. Последний раз критически оглядев сооружение, он полез внутрь, к Макару. Улёгся на настил из листьев, вытянул ноги и понял, что устал просто зверски. Свежие ссадины на руках горели.

— Русь, как ты думаешь, тут хищники водятся? — послышался в темноте шёпот Макара.

Руся помотал головой.

— Если только двуногие! — усмехнулся он.

— Как это?

— Каннибалы. На Нукагиве их полно было. — Тау-и-па-та-хо-о! — пропел он тихим «меланхолическим басом». — Чтоб жарить не-при-я-те-ля!

Ответом было молчание.

— Только скорее всего наш остров необитаем, — пояснил Руся, спеша успокоить друга.

Макар облегчённо вздохнул. Хватит с него змей, хватающих за пятки. Зубы каннибалов пусть обойдут их стороной.

— Остров необитаем, — повторил Руслан, — но я не уверен, что это хорошо. — Он протянул руку и нащупал в темноте лоб Макара. Ему показалось, что лоб был горячим.

Руся стиснул зубы. Ну почему они оказались здесь, а не где-нибудь поближе к дому! И как теперь выбираться к людям?

Утром погода испортилась. Поднялся ветер. Под его порывами гнулись пальмы. Волны яростно бросались на берег, сильный ливень вбивал в землю толстые мутные струи. Буря бушевала несколько часов подряд.

К полудню ветер стих, горизонт очистился, выглянуло солнце. Мальчики, промокшие в своём дырявом шалаше до нитки, стуча зубами выползли на песок — обсыхать.

— Придётся, наверное, строить лодку, — в раздумье произнёс Руслан, рисуя пальцем на песке очертания нукагивского каноэ.

— Не придётся, — вдруг засмеялся Макар и показал рукой на море. — Гляди, она сама к нам плывёт!

Глава 38. Мальчики с Анаа

Лодка пристала к дальнему концу белой песчаной косы.

Руся встретил пришельцев на берегу. Их было человек десять, и все — мальчики. У них была шоколадная кожа и длинные тёмные, чуть волнистые волосы. Мальчики-туземцы смотрели на него удивлённо.

Руся поздоровался и протянул самому старшему из них блестящую светлую металлическую пуговицу.

Старший, высокий парень лет шестнадцати, бережно сжал пуговицу длинными гибкими пальцами, обрадовано щёлкнул языком. Положил на ладонь, опустил руку пониже, чтобы младшим детям было видно. Осколки света запрыгали по смуглым лицам. Мальчики одобрительно закивали, вперив в пуговицу восхищённые взгляды.

Сняв с шеи пронизку с акульим зубом, старший мальчик вручил амулет Русе. Руслан с довольным видом просунул голову в ожерелье. Зуб лёг ему на грудь, гладкий, тяжёлый, горячий от солнца.

Руся спросил, откуда они. Мальчики ответили, что с острова Анаа. Их лодку носило во время бури по морю и вынесло сюда.

Старшего звали Меноно.

— Где твоя лодка? — спросил он Русю.

— Нет. Унесло, — кратко ответил Руся, вспомнив лагерную лодку и подумав, что отчасти всё то, что он сказал — правда. — Мы с другом с большого корабля. Но корабля тоже нет. Мы здесь одни.

— Это остров Макатеа, — закивал старший мальчик. — На нём никто не живёт. Где же твой друг?

— Там! У него болит нога.

Мальчики стайкой двинулись по берегу знакомиться с ещё одним этуа. Макар, отползший за это время в тень, сидел под пальмой, бледно улыбаясь.

— Что с ним? — подойдя ближе, снова спросил старший.

Руся ответил.

Туземец удивился. На этих островах не водились змеи. Однако он осмотрел ранки, покачал головой и быстро заговорил со своими. Те закивали, и двое тут же углубились в лес. Остальные обступили ближайшую кокосовую пальму. Один с ловкостью обезьяны вскарабкался наверх и стал сбивать орехи.

Привычными движениями они обдирали с кокосов толстую кожуру, а затем старший широким ножом разрубал скорлупу на две половинки.

Сверкая белозубой улыбкой, мальчик протянул угощение Русе и Макару. Руся с жадностью осушил скорлупку, наполненную сладковатой освежающей жидкостью, и принялся жевать белую плотную мякоть кокоса.

Макар выпил, откинулся на песок. Жевать кокос не стал.

Мальчики обсуждали диковинную, на их взгляд, одежду Макара. Пятнистые камуфляжные штаны вызвали одобрение.

— Хорошо! — кивали они. — В лесу тебя не видно!

Большие накладные карманы поразили воображение туземцев. Карманов у Макара было много, и похоже, во всех что-то лежало. Макар засунул руку в один из них и достал… вчетверо сложенный клетчатый носовой платок! Чистый, только влажный, не успевший просохнуть после дождя и слегка помятый. Руся засмеялся. Носовыми платками он давно не пользовался…

Макар протянул платок мальчишке, который лазил на пальму. Тот остался весьма доволен подарком.

Вскоре вернулись мальчики из леса — в руках их были какие-то листья. Старший выбрал самые на его взгляд подходящие. Он набил ими рот и принялся тщательно пережёвывать. Выплюнул получившуюся кашицу на целый лист, он, присев на корточки, пришлёпнул компресс к Макаркиной ноге. Потом ловко обернул ногу оставшимися листьями, подвязал кокосовой нитью, чтоб не слетали. Похлопав Макара по плечу, вручил ему другие листья, поменьше.

— Эти — нужно жевать. Жуй!

Макар взял в рот лист и скривился — было горько.

— Жуй! — повторил мальчик и повернулся к Русе. — Завтра этуа будет совсем здоров! — уверенно пообещал он.

— Возьмите нас с собой, на свой остров, — попросил повеселевший Руся.

— На Анаа? Хорошо, — согласился Меноно. — Скоро мы поплывём домой! — улыбаясь и приплясывая, радостно пообещал он.

Руся присел в тени, рядом с Макаром. Прижав подбородок к груди и высунув язык, он в восхищении рассматривал акулий зуб, оглаживая ладонью его гладкую, чуть желтоватую эмаль. Зуб был — что надо. Руська поднял голову, двумя пригоршнями откинул волосы со лба, вдохнул полной грудью.

Всё складывалось как нельзя лучше. Теперь Раевский был уверен, что они выберутся отсюда, и оба в добром здравии. Главное попасть туда, где людей побольше. А там — найти российское посольство и считай, уже дома.

— Ф-ш-штранно, — расширил глаза Макар, внезапно перестав жевать.

— Что странно?

— Я понимаю, ф-ш-што они гофофят! — не слишком внятно прочавкал он.

— Я тоже, — засмеялся Руся.

Макар кривясь, сплюнул листья в ладонь и пояснил:

— Ну, я думал сначала — ты их понимаешь, потому что выучился немного на Нукагиве.

Руся покачал головой.

— Эти говорят немного по-другому. Но неважно. Хронодайверы понимают любой язык.

— Круто! — глаза Макара заблестели. — Точно, я же — хронодайвер. Отлично звучит. — И он гордо выпятил грудь.

— Ты — нырок! — поумерил его пыл Руся. — Змеёй укушенный. Жуй свои листья, поправляй здоровье!

Воздух дрожал и плавился. Почти видимая глазу, плавала вокруг жара. Руслан, лениво щурясь, смотрел на сверкающую воду. Издалека слышно было, как быстро переговариваются мальчики с Анаа. В их голосах ему почудилась смутная тревога.

Руся медленно поднёс ладонь к глазам. Вслед за мальчиками с Анаа он тоже заметил в море ещё одну лодку. Лодка приближалась. Уже видно было мускулистых полуголых гребцов, дружно налегавших на вёсла.

— Вагейту! — Мальчики-туземцы стайкой окружили старшего и испуганно загалдели, словно встревоженные птицы, готовые вспорхнуть.

Жара вдруг ещё сильнее набрякла, навалилась тяжестью.

В горячем, дрожащем воздухе сорвался, взлетел к верхушкам пальм отчаянный крик самого младшего:

— Они убьют нас!

Дети, взрывая песок, со всех ног бросились к пальмовым зарослям. Через минуту все они исчезли в зелёной чаще.

Руся и Макар остались на берегу одни.

Глава 39. «Спэ фрэтус»

Испуганные крики стихли. Злая, звенящая тишина сдавила уши, обступила со всех сторон.

— Как думаешь, нам тоже стоит спрятаться? — прошептал Макар.

Руся испуганно пожал плечами.

— Кто такие эти вагейту?

— Видимо, враги их племени.

— Слушай, мы точно в XXI веке?

Руся угрюмо помотал головой.

— Теперь я в этом сомневаюсь.

— Ну что? Война? Или — переговоры?

— Лучше переговоры. Вот только у меня пуговицы кончились… — торопливо зашептал Руслан. — Давай пока спрячемся, — решился он. — Может эти вагейту быстро свалят. Их, наверное, тоже ветром сюда прибило. Напьются воды, поедят чего-нибудь, да и отчалят.

Мальчики почти ползком двинулись в тёмно-зелёные, перевитые лианами дебри.

Если бы Руся знал, чем вскоре набьют свои желудки вагейту, он не смог бы не только говорить, но даже думать об этом без дрожи. Дикари с острова Таи действительно не собирались задерживаться на Макатеа. И на обед их вполне устроили бы кокосы и фрукты. Если бы не лодка! Лодка, брошенная мальчиками с острова Анаа на берегу…

По ней туземцы с Таи сразу определили, что на острове кто-то есть. Они возбуждённо загомонили, переглядываясь и хватаясь за ножи и копья: было ясно, что этот кто-то — из племени, враждебного вагейту.

Осмотрев следы на песке и рассыпавшись цепью, туземцы, перешагивая через заросшие лианами поваленные стволы, двинулись вглубь острова.

В джунглях царила духота — влажная, изнуряющая. Макар и Руся, тяжело дыша, поднимались в гору. Одежда набрякла от пота, спутанные волосы липли ко лбу. Макар опирался на сучковатую кривую палку. Повязка из листьев давно слетела с его ноги, но они не обращали на это внимание.

Мальчики двигались, стараясь забирать в противоположную сторону от лодки чужих туземцев. Не так уж их много, и весь остров им прочесать всё равно не удастся. Это утешало, придавало сил.

Руся поминутно вытирал рукавом рубахи лоснящееся от пота лицо. Хотелось поскорее вырваться из тёмных, душных джунглей. Наверх, к небу, в сверкающую высь, откуда во все стороны видна тугая струна горизонта!

«Заберёмся повыше, — пытался подвести под это безудержное стремление разумную основу Руся, — и посмотрим — где кончается остров. А главное — что на берегу творится»/

Затрещали кусты. Руся нагнулся. Прямо на него вдруг высунулось огромное страшное рыло с тёмными ноздрями. Сверкнули клыки.

Руся вскрикнул и отшатнулся.

Тяжёлая палка просвистела мимо его плеча и ударила прямо в страшную, злобно хрюкающую морду. Животное попятилось и? оглушительно взвизгнув, мгновенно исчезло в зарослях.

Руся выдохнул, и дрожащими руками поднял обломок Макаркиного посоха.

— Сломалась палка-то! — воскликнул он и ошеломлённо поглядел он на приятеля. — Здорово ты его!

— Кто это был? Зверь-то этот? Кабан, что ли? — задыхался Макар, взволнованный своей неожиданной победой. — Нет, правда, — кабан?

Ну да — рыло, клыки, визжит как свинья…

— Кабан, он самый, — согласился Руся и закинул обломок палки в кусты. — А это ведь еда бегает! На людей бросается… — Руся ухмыльнулся, вспомнив корабельного кока с «Надежды». Вот кто рад был бы сварить из этого зверюги наваристые щи…

Впереди выросла каменная стена, поросшая скользким мокрым мхом и какими-то зелёными плетями. Она поднималась круто вверх. Мальчики остановились, размышляя куда лучше податься — влево или вправо, чтобы обойти каменный выступ.

— Посиди, я посмотрю, где удобнее подняться, — предложил Руся Макару.

Спорить Макар не стал: возбуждение от поединка быстро прошло, снова навалилась усталость. В изнеможении он плюхнулся на гнилую колоду. Ствол провалился под ним, обдав фонтаном трухи. Брезгливо сморщась, Макар привстал, стряхивая с себя прель и мерзких мокриц. И — замер. Оттуда, где только что скрылся меж зарослями Руся, послышался сдавленный вскрик, потом треск сучьев и чьё-то шумное дыхание.

Макар весь превратился в слух. Он пригнулся и медленно, крадучись, двинулся влево, держась рукой за камень и вглядываясь в частые сплетения лиан. Там, меж зарослями, мелькнула на мгновение светлая рубашка Руслана.

Макар хотел окликнуть его, но тут кто-то крепко зажал ему рот, и цепко обхватив сзади, повалил на землю.

…До Руси донёсся запах костра.

Он опять лежал на песке. Только теперь у него были скручены руки и ноги — так, что нельзя было пошевелиться. Рядом с ним лежал младший мальчик с Анаа. У него были огромные испуганные глаза.

Рты у обоих были плотно завязаны, так что разговаривать они не могли. Да и о чём тут было говорить. Всё и так было понятно.

Вагейту были каннибалы.

Они съедали своих врагов.

Даже если те были только детьми из враждебного племени. Или просто — беззащитными детьми…

Да, много чести — поймать и зажарить почти безоружных подростков… Они небось думают, что им от этого прибавится ума, или ловкости…

Руся вспомнил мальчишку, что так ловко карабкался на пальму и, улыбаясь во весь рот, скидывал вниз кокосовые орехи. Макар подарил ему свой клетчатый носовой платок, и тот подвязал его к поясу. Теперь этот платок был на одном из вагейту…

До них снова донеслось горячее дыхание костра. Это был ужасный запах — запах дыма и горелого мяса…

Руся весь побелел и зажмурился. По щекам его текли слёзы.

Наступил вечер. Костёр догорал. Дикари, очевидно насытившись до отвала, к двум оставшимся мальчикам, лежавшим поодаль на песке, даже не подходили.

Видимо, Руслана и малыша с Анаа они оставили на завтра. На завтрак? Руся попытался повернуться и застонал: скрученное верёвками тело онемело.

— Тау-и-па-та-хо-о! — вертелось в голове. Песня нукагивских людоедов больше не казалась ему забавной.

Он забылся путаным, сумбурным сном. К нему подходили то Мориц, то Отто. Смотрели сочувственно, как на обречённого. Кланялись японцы. Толстой предлагал харакири. Лангсдорф, размахивая клетчатым платком, требовал спеть ему песню нукагивских каннибалов, словно не видя, что у Руси завязан рот.

Потом раздался резкий хлопок, будто выстрел, и люди, окружавшие его, мгновенно исчезли.

Чья-то рука крепко сжала плечо. Руся понял, что пора проснуться, и открыл глаза.

Крузенштерн стоял над ним в сиянии тропического полдня — высокий, сильный. Голова его была не покрыта, волевое лицо казалось осунувшимся, посуровевшим.

— Ты — юнга с «Надежды»! — строго сказал ему капитан. — Не забывай об этом никогда. — Спэ фретус! Спэ фретус, юнга Раевский!

Гулким эхом прокатилось над островом эти слова.

Руся знал, что это латынь, но никак не мог вспомнить, что это значит. Он хотел спросить, но завязанный рот издал только невнятное мычание.

Крузенштерн уже не глядел на него. Он пристально всматривался вдаль, в густую манящую синь горизонта.

— Спэ фретус, — снова прозвучал его голос, — доверяй надежде!

Капитан повернул к Руслану лицо и ободряюще улыбнулся:

— Нельзя забывать о надежде, мой мальчик…

Потом ему снился праздничный салют. Сначала взлетали редкие одиночные ракеты, но вот стрельба пошла чаще.

Руся вздрогнул и распахнул глаза. В небе прямо над ним прочертила огненный след ракета.

— Пиу-пиу-пиу! — веером летели искры. Яркие сполохи метались в черноте ночи. Слышались крики и дикий, испуганный хохот туземцев. Кто-то из них взвыл дурным голосом, будто от боли. На берегу царила суматоха.

К костру метнулся чёрный всклокоченный силуэт мальчишки и бросил в пламя пригоршню то ли листьев, то ли камней. Началась настоящая канонада.

— Петарды! — понял Руся.

Дикари, подвывая от ужаса, уже запрыгивали в лодки.

Их осталось всего четверо. Меноно, Макар с Русей и маленький Оту.

— Сначала я испугался. Когда он меня сзади схватил, — возбуждённо рассказывал Макар, кивая на старшего из мальчиков. — А уж потом — он испугался, когда я из кармана зажигалку достал. Чирк! А он — бах — на колени! — Макар мигнул опалёнными ресницами и, понизив голос, сообщил застенчиво. — Думал — я бог огня.

Меноно, соглашаясь, тряс головой и конфузливо улыбался.

— По-моему, он и теперь так думает, — покосился на парня Руся.

Макар смущённо почесал обгорелую бровь.

— Где ты взял пиротехнику?

— Ты же знаешь — в моих карманах есть всё, — с довольным видом похлопал по пятнистой штанине Лазарев.

— Не думал, что у тебя там целый арсенал!

— Да не… Я только собирался сделать маленький победный салют. Ну там, на Оленьих ручьях, у флага.

— Да как они у тебя не промокли-то вчера.

— Всё упаковано! — рассмеялся Макар, хрустя в кармане остатками полиэтилена.

— Теперь ты — огнезажигатель. Знаешь, у нукагивского короля Тапеги есть такой специальный человек — королевский огнезажигатель.

— Ага. Пока газ в зажигалке не кончится, огнезажигатель — это я. А вот дальше…

Мальчики замолчали. Что же будет дальше?

Возвращаться на остров, где поселились гром и молния, вагейту не станут. Это было хорошо. Плохо было другое.

— Они угнали нашу лодку!

Глава 40. Период антарктической зимы

Капитан Беллинсгаузен не привык зря терять время.

Приближение антарктической зимы заставило шлюпы «Восток» и «Мирный» покинуть высокие южные широты и повернуть на север. Однако перерыв в исследовании ледяного материка Беллинсгаузен был намерен использовать с максимальной пользой: отдохнув в Австралии, шлюпы российской антарктической экспедиции отправились в тихоокеанские тропики, взяв курс к архипелагу Туамоту, где царило вечное лето.

Стоял июль 1820 года.

«Восток» и «Мирный» двигались среди бесчисленных полинезийских островов, ненадолго приставая к каждому. Моряки уточняли координаты уже известных и наносили на карту новые.

Сам Беллинсгаузен был отличным картографом, он любил это дело с юности. Из корабельной молодёжи гардемарин Адамс, к радости Беллинсгаузена, также выказал прекрасные способности к рисованию карт. И с точным определением географических координат островов и мысов всё обстояло как нельзя лучше. Хорошо вычисляли и сам Беллинсгаузен, и Лазарев, и многие другие офицеры экспедиции, а астроном Симонов оказался просто виртуозом. Тщательные зарисовки островов, сделанные художником Михайловым, благодаря своей исключительной точности годились к использованию в морских лоциях. Словом, по части географии в экспедиции всё было на высшем уровне.

А вот по части естественной истории… Что ж, приходилось без особой системы собирать всё, что казалось интересным и заслуживающим внимания. Коллекция, которая, тем не менее, не могла не порадовать зоологов, ботаников и этнографов, быстро росла и пополнялась всё новыми экспонатами.

Знакомясь с туземцами, изучая и описывая в меру возможности их нравы, обычаи и утварь, Беллинсгаузен вновь и вновь жалел о том, что на борту «Востока» нет учёного-натуралиста — вот кому здесь было бы раздолье.

Он вспомнил неугомонного Лангсдорфа. Тот, несомненно, подивился бы, сколь различны меж собой по виду и телосложению были туземцы тропических тихоокеанских островов, расположенных по соседству. Одни кудрявы и низкорослы, другие — высоки, стройны, с волосами прямыми и длинными, одни татуированы до синевы, а иные — почти не разрисовывают тела.

Местные жители в большинстве своём были рады гостям, и охотно меняли плоды хлебного дерева и кокосовые орехи на зеркала и гвозди. Иногда они предлагали свежую рыбу, чаще — вяленых каракатиц и внутренности ракушек, тоже вяленые, нанизанные на волокна из древесной коры. Приносили рогожи, искусно сплетённые из травы, рыболовные крючки, сделанные из ракушек и улиток, большие красивые раковины, мелкий жемчуг.

Многим островитянам уже было известно действие огнестрельного оружия, и сам вид его производил в них большой страх. Беллинсгаузен вспомнил, как во время остановки у острова Опаро, когда на «Мирном» выпалили из пушки, все гости немедленно бросились с палубы за борт.

«Жители Опаро», — Беллинсгаузен усмехнулся. Они обнаружили изрядную склонность к воровству, — ещё большую, чем когда-то нукагивцы, — и старались украсть всё, что только на глаза попадалось.

На «Востоке» за нечистыми на руку гостями присматривали часовые с заряженными ружьями. Один из островитян, бывших в кают-компании, успел-таки украсть, да не что-нибудь — спинку от стула! Он бросился с нею прямо в воду и погрёб к берегу. Однако, лишь только часовой заметил его и взял на прицел, вор испугался и безропотно возвратил украденное.

Впрочем, кое-где островитяне ружей и пушек ещё не видали, а чужакам не позволяли высадиться из шлюпки на берег.

Когда подошли на шлюпке к острову Моллера, (который Беллинсгаузен назвал так в честь контр-адмирала), на берегу моментально собрались бронзовые островитяне, курчавые, вооружённые пиками и лопатками — наподобие тех, какими новозеландцы бьют неприятеля по голове. На попытку пристать к берегу туземцы ответили гневными криками. Они размахивали копьями и решительно были настроены против знакомства.

Брошенные на берег подарки дикари подбирали охотно, однако все попытки склонить их к миру успеха не имели.

— Дозвольте, Фаддей Фаддеич, дробью пальнуть, — осторожно предложил ему Демидов, уже произведённый из мичманов в лейтенанты, и снискавший на «Востоке» славу самого меткого стрелка.

Беллинсгаузен недовольно сощурился, немного помедлил с ответом. Краем глаза заметил, как Лукерья, которую на этот раз взяли с собой, испуганно уставилась на него. Да не бойся, глупышка, никого не обидим.

Однако на выстрелы согласился.

— Ладно, поверх голов — дозволяю. Пугните разок, — разрешил он.

Со шлюпки выпалили дробью. Дикари в испуге присели, но, обнаружив, что выстрелы не причинили им никого вреда, быстро приободрились. Второй залп произвёл на туземцев странное действие — они стали черпать руками воду из моря и мочить тело.

— Гляди-ка, — хохотнул кто-то из матросов, — воду на себя плещут!

— Видно, думают — мы их обжечь хотим! — догадался другой. — Из ружа-то огонь вылетает!

При каждом выстреле дикари дружно приседали, на всякий случай обливая себя водою, а потом нахально дразнили европейцев, довольные своей мнимой неуязвимостью.

— Ну, довольно стрельбы! — заключил Беллинсгаузен, поняв, что с огнестрельным оружием здешние жители не знакомы. — Доставайте колокольчики. У тебя они, Лукерья?

Луша с готовностью звякнула мешком и достала небольшой медный колокольчик. Мелодичный звон очень обрадовал островитян.

Беллинсгаузен, надеясь восстановить согласие, велел бросить несколько туземцам.

Те жадно похватали подарки, и берег огласился радостным звоном. Однако, как только шлюпка вновь попыталась приблизиться к берегу, радость дикарей моментально сменилась гневом.

— Упорствуют, господин капитан. Дикий народ…

— Упорство сие от совершенного неведения, — вздохнул Беллинсгаузен, с сочувствием оглядывая толпу на берегу. — Что ж, надо возвращаться. Видно, им не время поближе познакомиться с европейцами. Может, оно и к лучшему…

— Много о себе думают… — обиженно цедил чернявый молодой матрос, не забывая при этом споро работать веслом. — Вот ежели положить на месте нескольких, небось, перестали б нам задницы показывать. — Он исподлобья бросил взгляд на туземок, выбежавших из леса на взморье: повернувшись спинами к удалявшейся шлюпке, они принялись победно вытанцовывать, поминутно оглядываясь и выразительно хлопая руками по мягкому месту.

— Тьфу, дурачьё! Дикие и есть.

Многие из матросов засмеялись, глядя на неожиданное представление, устроенное для них на берегу. Но не всем это понравилось. Мнения на шлюпке разделились.

— Позвольте, господин капитан, наказать их за дерзость! Стрельнём прицельно дробью, будут знать…

Беллинсгаузен, развеселившийся стараниями туземных актёрок, сразу отвердел лицом.

— Ни в коем случае, — отчеканил он.

Матросы повиновались, и бросив пялиться на дикарские пляски, сильнее налегли на вёсла.

Луше тогда не очень понравилась такая «прогулка». В кои-то веки взяли её на берег, и пришлось вернуться не солоно хлебавши.

Так что теперь, когда «Восток» приближался к Макатеа, на предложение Адамса попросить у капитана дозволения и поехать с ним и живописцем Михайловым на берег, Луша, пожав плечами, отказалась.

— Опять издалека на туземные задницы смотреть? Вот ещё, — скривилась она.

Она в последнее время была какой-то раздражительной, обидчивой. «Даже дерзкой», — подумал расстроенный Адамс, но вслух не сказал.

— Не придумывай, — попытался образумить он её, — это случилось всего один раз.

— С тобой — ни разу. Вот ты и езжай.

Разумеется, он поехал. А Луша осталась.

Луша нервничала. До Таити — рукой подать, буквально пара дней плавания!

Чем меньше оставалось до таитянской бухты Матаваи, где Беллинсгаузен намеревался сделать длительную стоянку, тем сильнее сжималось Лушино сердце.

Там, на Таити, ждал её неизвестный хронодайвер. Оттуда она должна была отправиться домой. Конечно, она тосковала по родным. Конечно, ей хотелось вернуться. Но вместо радости она ощущала только смутное беспокойство.

Несколько дней назад Луше приснился Руся. Она увидела только его лицо — помертвевшее, с ввалившимися глазами, полными ужаса и отвращения. На шее брата была толстая лохматая верёвка, какие обыкновенно плетут в этих краях туземцы. Он беззвучно шевелил потрескавшимися губами, а на грязных исцарапанных скулах блестели дорожки слёз.

Она протянула руку, чтобы дотронуться до его исхудалой щеки, но обожгла пальцы — между Русланом и ею взметнулись злые языки огня. Сквозь это полупрозрачное, каким оно всегда бывает в тропический полдень, пламя, надвигающееся прямо на неё, некоторое время ещё были видны искажённые страхом черты родного лица. Потом всё заволокло чёрным, едким, каким-то безнадёжно-страшным дымом.

Луша проснулась тогда среди ночи с плачем, и долго не могла успокоиться. Пила, стуча зубами, тёплую противную воду из кружки, всхлипывая, вытирала слёзы рукавом, потом снова начинала плакать…

Это был, верно, всего лишь сон, но настолько отчётливым и достоверным был Русин образ, что она не могла избавиться от странного ощущения, что если бы не пламя, она той ночью коснулась бы рукой настоящего, живого мальчика. Пока живого… Ведь ей было совершенно ясно — брату угрожало что-то невероятно, смертельно страшное…

И может, нужно было всё же дотянуться до него? Не пугаясь боли, не отдёргивая руки? Воспоминание об этом заставляло Лушу хмуриться и грызть костяшки согнутых пальцев, словно в наказание за то, что они испугались злого, разделившего их с Русей, огня.

Под впечатлением привидевшегося той ночью Луша даже стала сомневаться — можно ли быть до конца уверенной, что брат сейчас — дома, в будущем? Даже если они не встретились у берегов Антарктиды, даже если тот портрет — вовсе не его портрет…

Мысли её всё время прыгали. То она беспокоилась о том, где же на таком довольно большом острове, как Таити, ей искать совершенно неизвестного человека с неизвестной наружностью; то пугалась, что хронодайвер может вообще не появиться; то задавалась вопросом, что же ей сказать Беллинсгаузену, или вдруг задумывалась о том, как ей предстоит перемещаться в будущее — одной, или в компании с профессионалом…

Эти раздумья её изрядно утомляли, зато позволяли несколько отвлечься от горьких мыслей о том… О том, что кое-кого она больше не увидит, не увидит ни-ког-да.

Конечно, невозможно было не волноваться, думая о предстоящей встрече, но гораздо хуже и тоскливее было думать о неизбежной разлуке.

Луша сжала ладонями виски. И зачем она всё время норовит поссориться с Адамсом, как будто гардемарин виноват в том, что им придётся расстаться. Он ведь вообще ни о чём не догадывается.

«Нет, кое о чём догадывается, наверное», — подумала она, внезапно краснея.

Однако к хронодайвингу это не имело никакого отношения.

Глава 41. Здравствуй, Руся!

Уже через два часа с острова Макатеа вернулась шлюпка. Луша не вышла из каюты. И от ужина тоже отказалась, сказавшись больной. Адамс дважды заглядывал к ней, но она каждый раз делала вид, что спит.

На самом деле ей не спалось, даже ночью. Уже стемнело, когда она потихоньку выскользнула из душной каюты на верхнюю палубу. У фальшборта, опираясь обеими руками на планшир, стоял незнакомец и вглядывался куда-то вдаль. Это был юноша — длинноволосый, в матросских штанах и рубахе. Он стоял, широко расставив босые ноги, а рядом лежали скинутые башмаки. Луша остановилась, с удивлением глядя на башмаки и на самого незнакомца: откуда, мол, ты у нас такой взялся?

— Привет, — произнесла она негромко.

Парень обернулся. Из темноты на Лушу сверкнуло белками смуглое лицо молодого туземца.

— Здравствуй, Руся! — сказал туземец, и широко улыбнулся. — Меноно думал — ты на другом большом корабле.

Глава 42. Таити

В капитанской каюте было тихо, лишь тонко напевала-попискивала переборка, да скрипело перо. Беллинсгаузен заполнял страницы путевого журнала своим твёрдым, красивым, убористым почерком.

Беллинсгаузен оторвался от бумаг, кликнул денщика, чтоб принёс чаю, и продолжил записывать.

Неслышно подошёл денщик Мишка, поставил перед капитаном стакан чаю. Беллинсгаузен кивнул — спасибо, братец, — и велел позвать лейтенанта Демидова.

Ещё раз пробежав глазами написанное, он удовлетворённо вытер перо.

— Что, как там туземцы? — спросил капитан лейтенанта, когда тот явился на зов. — Вымыли их, постригли?

— Помыли, Фаддей Фаддеич. Младшего остригли, а старшой не дался.

— Что так?

— Упорствует. Зато, разрешите доложить, удалось дознаться — все они с острова Анаа будут. К Макатеа мальчиков принесло на лодке, крепким ветром. Только на беду в тот же день на остров спаслись жители другого острова. А как островитяне эти живут в беспрерывных между собою сражениях, то одни были побиты и съедены другими.

— А что же мальчики?

— Мальчики, видимо, спрятались в глубине острова. А когда неприятели уехали, оказались на острове одни.

Беллинсгаузен выслушал, сочувственно покачал головой.

— Чайку не хотите, а, Дмитрий Алексеевич?

— Благодарю покорно! Ежели туда рому капнуть… — улыбнулся бойкий лейтенант, — то тем более не откажусь.

— Михаил, принеси-ка для господина Демидова чаю стаканчик.

Лейтенант присел напротив, на привинченный к полу диван.

— Ну, хорошо, стричься наш дикарь не хочет, а штаны-то он согласен носить? — спросил Беллинсгаузен, весело взглянув на лейтенанта.

— Обрядили и в штаны, и в рубахи, всё как вы велели, — разулыбался Демидов. — Наряд этот весьма их обоих занимает! — Вот только башмаки всё время скидывают — видимо, по непривычке.

На следующее утро «Восток» уже двигался близ таитянских берегов, взяв курс на мыс Венеры.

Беллинсгаузен выбрал Таити не случайно, и не только изобилие на острове свежих съестных припасов и фруктов было тому причиной. Долгота таитянского мыса Венеры была известна с большой точностью, благодаря тому, что в 1769 году капитан Кук и его команда наблюдали отсюда прохождение Венеры между Землей и Солнцем.

Недавно Беллинсгаузен обсуждал с астрономом Симоновым несомненную пользу того, что астрономы Кука использовали это явление для вычисления расстояния от Земли до Солнца. Учёный был полностью с ним согласен: ведь в следующий раз Венера будет проходить по солнечному диску лишь 6 июня 2012 года — в необозримо далёком будущем!

— Какого, какого июня? — заинтересовалась Луша, крутившаяся рядом: ей разрешали подержать секстан во время ежедневных наблюдений. Всех насмешила.

— Тебе какая разница, какого июня, если это через два века случится, глупышка? — сказал ей Адамс, тоже всегда участвовавший в вычислениях.

Глупышка не обиделась, только украдкой показала Адамсу язык. Капитан почёл за благо это не заметить, продолжив неспешную беседу с астрономом, в которой обсуждалась отличная возможность поверить по известной долготе мыса Венеры корабельные хронометры, и точнее определить координаты вновь открытых экспедицией островов.

Впрочем, забота о припасах — дело для капитана не менее важное. Никакой свежей провизии на борту шлюпа давно не осталось, кроме… Фаддей Фаддеевич поморщился, вспомнив нескольких неприятных на вид куриц, взятых на борт ещё в Австралии и за время долгого плавания повыщипавших одна у другой перья и хвосты.

Тем временем «Восток» прошёл мимо кораллового рифа, ограждающего мыс от ярости открытого моря. Лавируя между рифом и мелью, шлюп узким фарватером последовал на рейд.

С палубы открывались живописные виды благословенных таитянских берегов. Высокие горные утёсы — фиолетовые, коричневые, голубые, — словно зубы дракона, вырисовывались на эмалевой синеве таитянского неба, ровная и широкая долина зеленела у подошвы покрытых лесом гор, а в тени кокосовых и банановых рощ прятались опрятные домики. На песчаном взморье суетились островитяне, плавали по сверкающей глади залива многочисленные лодки — на вёслах и под парусами.

В десять утра «Восток» положил якорь в Матавайском заливе. Сияло солнце. Пьянящий воздух Таити был пропитан сладкими ароматами цветов. В спокойной глади залива все предметы отражались ясно, как в зеркале.

Ещё не успели убраться с парусами, как таитяне на одиночных и двойных лодках, нагруженных плодами, со всех сторон окружили шлюп. Они привезли апельсины, ананасы, лимоны, отаитские яблоки, бананы садовые и лесные, кокосовые орехи, хлебные плоды, коренья таро, ямс, корни имбиря, куриц и яйца.

«Восток» в мгновение ока стал похож на муравейник. Заполонив всю палубу, одни островитяне одни старались поскорей променять привезённый товар, другие уже рассматривали приобретенные на шлюпе вещи: стеклярус, бисер, маленькие зеркальца, иголки, рыбьи крючки, ножи и ножницы.

Всё купленное сложили в один угол. Команде — к полному удовольствию матросов — было позволено есть плоды по желанию, сколько захочется.

Для того, чтобы каждый таитянин, возвратясь домой, был доволен своим торгом, Беллинсгаузен распорядился закупать все плоды, не отвергая даже самые малополезные коренья кавы. Он-то отлично знал, что доброе расположение местного населения куда дороже бисера и ножниц.

С таитянами приехали два матроса — американец и англичанин, которые давно осели на острове и жили тут своими домами. Они собирались предложить свои услуги переводчиков.

Один из них, Вильям, кого-то напоминал Беллинсгаузену, вот только капитан никак не мог припомнить — кого? Одет Вильям был по таитянскому обычаю, и волосы носил по здешней туземной моде — спереди обстрижены, а сзади — все завиты в один локон. Какие у здешних мужчин странные причёски, подумал Беллинсгаузен, будто женские. И за ухом таитянские мужчины носят нераспустившийся цветочный бутон…

Что ж, рассудил капитан, белые, долго живущие в этих краях, становятся похожими обличьем на туземцев. Как например, тот англичанин, который 15 лет назад был для них переводчиком на Нукагиве — Робартс, то ли Робертс… Поначалу они с Крузенштерном и другими офицерами тоже приняли его за туземца.

Беллинсгаузен снова всмотрелся в покрытое бронзовым загаром лицо Вильяма. На вид тому было под пятьдесят, но он был жилист, подтянут, крепок, хотя и не очень широк в плечах. Тело его было испещрено татуировками, а лицо — с твёрдым подбородком и лёгкой сеточкой морщинок вокруг ясных и проницательных серых глаз — это было лицом человека мужественного, энергичного, много повидавшего на своём веку…

Выслушав рассказ Вильяма о том, как тот, оставшись с американского судна, служил какое-то время в Российско-Американской компании, знает всех чиновников в нашей колонии и выучился говорить по-русски, Беллинсгаузен заметил:

— Ваши татуировки отдалённо напоминают мне рисунки, которые наносят на себя туземцы Нукагивы.

— Вы очень наблюдательны, господин капитан. Вы, должно быть, бывали там?

— Бывал. Только давненько.

— Здесь мода почти не меняется, — усмехнулся Вильям. — Я прожил в заливе Таиохае несколько лет, — признался он, — и даже женился там — на прекрасной молодой островитянке.

— Вы жили среди людоедов?

— О, да. Впрочем, не могу жаловаться на их отношение ко мне. Благодаря своей жене я даже стал королевским родственником. Но… При первом же удобном случае, когда в Таиохае бросило якорь американское судно, я вместе с женою переехал на мирный Таити. Думаю, вы меня поймёте…

Вильям не договорил. Мимо по запруженной народом палубе пробиралась Луша, таща в руках тяжёлую корзину с апельсинами. Карие глаза взглянули на диковинно одетого и остриженного Вильяма с интересом. Луша, видно пыталась понять, европеец ли он. А может, бутон за ухом Вильяма, носимый по здешнему обычаю, привлёк её внимание. Девчушка всё-таки, ласково подумал Беллинсгаузен.

Вильям закашлялся в кулак. Если бы Беллинсгаузен взглянул в этот момент на своего гостя, от него не укрылось бы, что Вильям проводил девочку странным пристальным взглядом — таким, как будто он, подобно Беллинсгаузену, тоже что-то вспомнил.

Но капитан «Востока» смотрел на Лушу: та запнулась, и апельсины посыпались, оранжевыми мячами поскакали по выскобленным до бела палубным доскам.

— Здешний король Помаре встретил меня ласково, подарил мне участок земли. — Вильям прокашлялся и продолжил свой рассказ как ни в чём не бывало. — Теперь я вместе с женой и детьми провожу золотые дни в собственном доме, в 75 саженях от взморья, на берегу Матавайской гавани. Таити — райский уголок!

Беллинсгаузен наклонился, чтобы поднять подкатившийся к его ногам апельсин. Он крепко сжал пальцами крупный, с ноздреватой пупырчатой кожицей плод, поднёс его к самому лицу и с наслаждением вдохнул цитрусовый запах, бодрящий и сладкий. Действительно, райский уголок…

— С вами плавает юнга? — спросил Вильям, кивая вслед собравшей, наконец, все апельсины Луше. — Трудности дальнего плавания быстро делают из мальчиков настоящих мужчин и моряков.

— Это девочка. Хотя… — … улыбаясь, Беллинсгаузен легонько подкинул в руке апельсин, ловко поймал его. — Наверное, лучше бы ей было родиться мальчишкой… — проговорил он в раздумье. — Мы выкупили её в невольничьей лавке, в Бразилии… Впрочем, это долгая история. Одно могу сказать — за время плавания мы все к ней очень привязались.

Глава 43. Прощай, «Восток»!

После разговора с Беллинсгаузеном, который с радостью взял его в переводчики, Вильям подошёл к коротко остриженной кареглазой девчонке в матросских штанах и рубахе. Он нашёл её у корабельного шпиля. Прижавшись к нему спиной, она неотрывно глядела на манёвры трёхмачтового шлюпа под российским флагом, входившего в бухту.

— Здравствуй! — сказал он, вглядываясь в удивительно знакомые черты. Те же карие мечтательные глаза, густые ресницы, прямой нос, слегка обрызганный веснушками. Только мягче контуры лица, тоньше изгиб бровей, таинственнее взгляд.

— Здравствуйте! — ответила девочка, оторвав глаза от выцветшего от жары, жемчужно-серого горизонта.

— Ты мне кого-то очень напоминаешь.

— Да? — смутившись под его пристальным взглядом, она быстрым, привычным движением заправила короткие прядки за порозовевшие уши.

— Меня зовут Вильям, а тебя?

Луша ответила и голос её дрогнул.

— Ну и дела, — сказал тот. — Раевская. Так у тебя брат есть? А? Есть у тебя брат-близнец? Ну, что ж ты молчишь-то?

Луша только головой затрясла.

— А где он, ты знаешь?

— Я… я давно не видела его. Но думаю — он на «Мирном».

— «Мирный» — второй корабль экспедиции?

— Да. Вон он, — кивнула она подбородком в сторону моря, — заходит в бухту.

Вильям хмыкнул. Не спрашивает, кто я такой. Значит, сама догадалась.

— Знаешь, кто я?

— Думаю, да. Матрос, который повстречался нам у Южной Георгии, говорил мне, что… — Луша запнулась. — В общем, он сказал — на Таити будет кто-нибудь из наших.

— Всё правильно, я хронодайвер, — проговорил Вильям тихо, но отчётливо. — Но кто бы мог подумать, — искренне недоумевая, покачал он головой, — что девочка, которую я должен встретить — сестра того мальчика с Нукагивы!

Он озадаченно почесал большим пальцем кустистую бровь.

— Значит, домой он не вернулся… Впрочем, мне теперь ясно, почему, — и Вильям с ног до головы осмотрел Лушу. Подмигнув, спросил неожиданно:

— Давно платьев не носила?

Луша кивнула и удивлённо захлопала ресницами, не понимая, к чему он клонит.

— Если вечером отпустит капитан, съедем на берег. Моя жена сошьёт тебе платье.

Луша расцвела. Она не стала спрашивать — зачем. Вопрос — зачем ей платье? — имел для неё вполне простой ответ. Чтобы его носить!

— Так ты говоришь, твой брат на «Мирном»?

— На «Мирном», я точно знаю. Меноно узнал меня. Он, как и вы, перепутал меня с братом.

— Меноно?

— Да вон он стоит.

Стройный молодой туземец, почти мальчик, откидывая длинные чёрные волосы со лба, оживлённо разговаривал с каким-то туземцем.

— Он с Анаа, верно? — прищурился Вильям.

— А откуда вы…

— Вон видишь, он встретил соотечественника.

— Вы что, мысли умеете читать? — девочка в изумлении округлила глаза.

— Нет, но я разбираюсь в здешних татуировках. — Вильям хохотнул, и легонько похлопал её по плечу. — Как ты думаешь, твой брат догадывается, что ты здесь?

Луша пожала плечами.

— Ну, если его перепутают со мной, наверное, догадается.

— А могут?

— Не знаю. Матросы — вряд ли. А старшие офицеры… Они за время плавания часто приезжали к нам на «Восток» — угощались, пили чай, подолгу разговаривали. Правда, в кают-компанию набивалось так много народу, что в эти дни я обычно обедала с матросами.

— Угу. Значит — пятьдесят на пятьдесят. — Он вздохнул, посмотрел на неё озабоченно. — Главное — вам обоим глупостей не наделать. Без меня — не встречаться. Ни-ни! Улепетнёте куда-нибудь не туда, на радостях-то. А, кроме того, в вашем возвращении есть кое-какие тонкости, дружок. Подробности — потом.

— О, к вам высокие гости! — Он вытянул покрытую татуировками руку. — Видишь, лодка. На ней — король Таити, его зовут Помаре.

К шлюпу и в самом деле медленно приближалась двойная лодка с помостом, на котором восседал смуглый человек огромного роста, весь до шеи до пят облачённый в белые одежды. Его чёрные волосы были спереди острижены, сзади — от темени до затылка — свиты в один висячий локон. Важно топорщились чёрные усы над толстыми губами, хмурились чёрные брови. Стоило признать, выглядел Помаре по-королевски.

Вскоре король Таити уже стоял на шкафуте «Востока» и поджидал, пока высадится королева и другие члены его семейства. — Рушень, рушень, — повторял он с довольным видом, ласково оглядывая присутствующих. Так он называл русских.

Потом он произнес имя российского императора Александра. Наконец, сказав «Наполеон», засмеялся — так король хотел показать, что дела Европы ему известны.

— Что ж, — улыбнулся Вильям, — самое время приступить к обязанностям переводчика. — А тебя я заберу вечером, не волнуйся. — И он двинулся туда, где, улыбаясь, уже всходили на борт пленительные таитянки из королевской свиты. Зелёные зонтики из свежих кокосовых листьев покачивались на их остриженных головах.

— А я ещё вернусь сюда, на «Восток»? — почти крикнула Луша.

Вильям обернулся.

— Вряд ли, — покачал он головой и повторил нараспев, думая уже о чём-то своём. — Вряд ли. — Впрочем, посмотрим.

Луша тяжело вздохнула и молча уставилась на красные цветочные узоры, украшавшие жёлтые платья грациозных таитянских красавиц.

Ближе к вечеру она зашла к Адамсу. Она сказала ему просто:

— Я остаюсь.

Роман, сидевший над картой, поднял на неё непонимающие глаза.

— Остаюсь на Таити, — пояснила она коротко. — Как Меноно и Оту.

Адамс на мгновение замер, потом нервно забарабанил пальцами по карте. Он сидел, наклонив голову, молчал и выбивал какую-то чудовищно громкую дробь.

Наконец, он обрёл дар речи.

— Почему ты хочешь остаться?

Луша ничего не ответила. Что она могла ему сказать?

— А Беллинсгаузен знает?

— Ты узнал первым.

Красные пятна гнева зажглись на его щеках. — Да как тебе такое в голову пришло? Не говори мне про Меноно! Он не плывёт с нами, потому что он — туземец, и здесь его родные края. Но ты, ты…

— Но у тебя ведь уже есть невеста! — вдруг перебила его Луша. — Она ждёт тебя и пишет письма.

Огорошенный Адамс разинул рот, звонко икнул от неожиданности, отчего смутился ещё больше и стал совсем пунцовым. Луша фыркнула и они оба расхохотались — как обычно, до колик в животе.

Едва переведя дух и утирая ладонью выступившие от смеха слёзы, Роман признался:

— Смешно получилось. Но я не понял, причём тут невеста.

— Вот видишь…

Привстав на цыпочки и чмокнув остолбеневшего Адамса в щёку, Луша отправилась разбирать нехитрые свои пожитки, чтобы быть готовой съехать вечером на берег во всеоружии.

На следующий день Луша всё-таки приехала на «Восток» ещё раз. Не могла же она не попрощаться с Беллинсгаузеном, со всеми остальными…

Она зашла в капитанскую каюту, одетая не в мешковатые матросские штаны, а в цветастое платье, и, чувствуя на себе восхищённый взгляд капитана, сказала ему, что хочет остаться у Вильяма.

Беллинсгаузен не стал возражать. Он просто обнял Лушу, крепко и бережно. Мокрый Лушин нос ткнулся в капитанское плечо. От него пахло сухим табаком, одеколоном и апельсинами, до которых Фаддей Фаддеич оказался большой охотник.

Вильяму капитан сказал, что надеется, что его дом станет для девочки родным домом, и на какое-то время зачем-то отвернулся к окну. В общем, это было кстати, и Луша украдкой от капитана вытерла свои мокрые глаза.

Но вот он как ни в чём не бывало повернулся к Луше, хитро прищурился и заметил, одобрительно улыбаясь:

— Тебе идёт твоё платье.

Луша смущённо дотронулась тонкими пальцами до цветка, вставленного за ухо по таитянскому обычаю, одёрнула платье и слегка покраснела.

— Пока мы стоим в Матавайском заливе, — сказал капитан, — можешь приезжать на шлюп, когда захочешь.

Луша рассудила иначе.

Она тепло попрощалась с не узнавшими её поначалу, озадаченными матросами; с изумлённым Демидовым, который, кажется, ещё чуть-чуть, и принял бы её всерьёз; с бородатым Михайловым, сказавшим ей «вот какой я хотел бы тебя нарисовать»; с весёлым астрономом Симоновым, который в шутку навёл на неё подзорную трубу, приговаривая, что хочет получше рассмотреть новую звезду…

Наконец, она подошла к Роману. Взяв его обеими руками за руки, сказала по таитянски: — Юрана!

Так туземцы на Таити приветствовали друг друга.

— Юрана, — глядя ей в глаза, эхом отозвался он, совершенно ошеломлённый её чудесным преображением. И это было как здравствуй и прощай…

Больше на «Восток» она не вернулась.

Глава 44. Разговор на чёрном песке

Вечерело. Лёгкий морской бриз качал стройные пальмы на берегу. Обгоняя свою длинную тень, Луша шла босиком по чёрному песку, с трудом поспевая за широко шагавшим впереди жилистым Вильямом.

Ей всегда казалось, что песок должен быть жёлтым, как в их детской песочнице во дворе. Или белым, что, безусловно, красивее. Здешний песок был чёрным, и это было странно.

— Почему песок — чёрный? — окликнула она Вильяма.

— Таким он был всегда, — замедлив шаг, ответил тот, — по крайней мере, последние сто миллионов лет.

— Сто миллионов??

— Ну да. Когда-то это была раскалённая лава. Но таитянские вулканы давно потухли, а лава превратилась в песок.

— А вы видели эту лаву? Ну тогда, когда она была горячей?

Вильям засмеялся. Эта девчонка думает, что можно безнаказанно нырнуть вглубь прошлого вплоть до самого сотворения мира…

— У меня нет интереса к вулканологии. Хотя среди хронодайверов есть люди, одержимые мыслью погрузиться в те времена, когда наша планета была совсем молодой. Это опасно и грозит бессмысленной гибелью. Поверь, из таких глубин ещё никто не возвращался.

И Вильям размашисто зашагал дальше. Луша какое-то время семенила следом, отставая всё сильнее, потом взмолилась:

— Подождите, пожалуйста!

Вильям остановился. Запыхавшаяся от быстрой ходьбы Луша догнала его.

— И вообще, — остановившись, укоризненно выдохнула она, — куда мы идём, а? Куда мы так спешим?

— Мы почти пришли. Просто я люблю это место. Здесь красиво. А главное, здесь никто не помешает нашему разговору.

Солнце садилось медленно, но неуклонно, обливая расплавленным золотом контуры уже потемневших пальм. Они сели на перевёрнутую лодку. Луша блаженно прикрыла глаза, ощущая на своём лице нежное дыхание бриза.

— Тот рисунок, что ты приняла за портрет брата, — цел? — услышала она голос Вильяма.

Луша, не открывая глаз, кивнула и прижала ладонь к груди.

— Покажи мне его, — потребовал Уильям.

Послушно сняв цепочку с шеи, она протянула ему на ладони свой медальон.

Хронодайвер осторожно раскрыл крышку, и какое-то время рассматривал рисунок.

— То, что надо! — загадочно процедил он. — Очень кстати! — С довольным видом он спрятал медальон у себя. Поймав её вопросительный взгляд, пообещал:

— Об этом потом. Это долгий разговор, а у нас каждая минута на счету.

Она и не знала. Хотя, можно было догадаться — всю дорогу он нёсся впереди как угорелый.

— Мы с твоим братом знакомы, — признался Вильям. — Я ведь довольно долгое время жил на Нукагиве. Мы встретились там в мае 1805-го, когда Руслан объявился на острове вместе с экспедицией Крузенштерна.

— Крузенштерна??! Ух ты… — кое-что прояснялось, и, надо сказать, сильно меняло всю картину. — А я-то думала, это я его утащила в прошлое…

— Скорее, он — тебя. Ну, это сейчас не главное. Важнее вот что: во время небольшой стычки русских моряков с туземцами он пропал. Во всяком случае, с того момента я его больше не видел. Я тогда не придал этому значения, хотя его способность говорить на многих европейских языках, как и та лёгкость, с которой он овладевал нукагивским, должны были меня насторожить… Я не был свидетелем его исчезновения, но теперь мне совершенно очевидно, что он по какой-то причине переместился в теперешнее время, правда попал не на Таити, а на Макатеа.

— Вот и хорошо! — сказала Луша. — Вот мы и встретимся, наконец. А почему вы до сих пор его не привели, как обещали?

— Видишь ли, если Руслана потеряют на «Надежде», — продолжил Вильям, будто и не слышал Лушиного вопроса, — это может иметь крайне неприятные последствия. Нукагивцы — каннибалы. Исчез юнга — что подумают на корабле?

— Что его съели… — пробормотала Луша.

— Вот-вот. Мальчика не найдут, и конфликт между моряками и туземцами неминуем. К тому же, был там в те времена человек, который исподтишка пытался поссорить русских моряков и островитян.

— Туземец?

— Не сомневайся, он европеец, — усмехнулся Вильям. — Это Кабри, француз, проживший на острове несколько лет и совсем одичавший. Он всегда враждовал со мной, и старался навредить не только мне, но и тем, с кем я был дружен.

Вильям на какое-то время замолчал, видимо что-то вспоминая, и на скулах его заходили желваки.

— Пропажа Руси может направить историю по другому сценарию, понимаешь? — мрачно выговорил он.

— Не очень, — честно призналась Луша.

— Знаешь как погиб великий мореплаватель Кук?

— Да, — хрипло прошептала девочка, начав кое о чём догадываться. — Он был убит во время стычки с туземцами, — прокашлявшись, как можно более буднично добавила она.

— Мы не можем допустить войны с туземцами. Из-за исчезновения Руси не должны гибнуть люди, понимаешь?

Луша кивнула. Лицо её было серьёзно и сосредоточенно.

— Поэтому мы вдвоём с тобой туда вернёмся и всё уладим, — объявил ей Вильям таким тоном, как будто это само собой разумелось.

— Вдвоём? Без Руси, что ли? — не поняла Луша, и в недоумении пожала плечами. — Почему без него? Почему нам не отправиться туда с ним вместе? — продолжала настаивать она.

Уильям посмотрел на неё испытующе и, наконец, признался:

— Я не сказал тебе самого главного. Я был сегодня на «Мирном». Руси там нет.

— Не-ет? А как же…

Она побледнела. Уильям взял её за плечи, встряхнул легонько и повторил отчётливо:

— Нет, Луша, его там нет. И не бы-ло.

Не было… Луша отстранилась, присела на корточки и сжала в ладони горсть таитянского песка. Он был пугающе чёрным — до дрожи, до колючего шершавого озноба. И Луша точно знала — не сто миллионов лет назад, а именно сейчас, после этих слов он стал таким — по-настоящему — чёрным.

На «Мирном» Уильям и впрямь не обнаружил Руслана. Поинтересовавшись спасёнными на Макатеа детьми, он был несказанно удивлён и разочарован, когда ему вместо старого знакомца Раевского предъявили двух туземных мальчишек, коренных жителей острова Анаа.

Уильям поговорил с ними. По словам туземцев выходило, что на Макатеа они действительно встречали двух маленьких белокожих этуа. Но дети были уверены, что их съели вагейту.

— А мы спрятались от вагейту в лесу, — объяснили мальчики Уильяму, показывая, как они в страхе прячутся от вагейту: с выражением ужаса на лицах маленькие туземцы приседали, подскакивали и закрывались руками. — Хорошо спрятались, надолго спрятались, — удовлетворённо сообщили они, — и вагейту нас не нашли.

— А потом?

— Потом мы вышли из леса на другой берег и увидели лодку! — блестя глазами, наперебой рассказывали дети. — В ней были взрослые этуа. Этуа не едят своих врагов, и мы обрадовались. Они забрали нас на один из больших кораблей.

— А Меноно с Оту вы видели?

Туземцы удивлённо переглянулись. Они-то были уверены, что Меноно и Оту тоже съели вагейту!

Уильям поспешил их разуверить. Глядя на пританцовывающих от радости детей, он ласково им улыбался, но на сердце скребли кошки.

Больше он ничего не смог от них добиться. Прежде чем действовать, хронодайвер, как всегда, собирался всё тщательно взвесить. Достоверность полученной от маленьких дикарей информации была под вопросом.

Одно было ясно — Руслана Раевского на Таити не было.

О том, что мальчики с Анаа, которых подобрали матросы «Мирного», полагают, что Русю съели, Вильям Луше говорить не стал. Вместо этой версии он рассказал версию Меноно, с которым тоже успел переговорить, направившись на «Восток» сразу после визита на «Мирный».

Меноно уверял, что они с Оту знаками объясняли взявшим их на борт лодки европейцам, что на острове остались ещё два мальчика. Двумя пальцами показывая друг на друга, а ещё двумя тыча в сторону берега, они пытались убедить европейцев подождать немного и забрать с собой всех четверых.

Матросы, видимо, поняли его и стали, в свою очередь, кивать в сторону лодки, которая отделилась от второго корабля. Меноно догадался, что оставшихся мальчиков заберёт вторая лодка и успокоился.

— Это были белые мальчики? — уточнил Вильям.

— Да, да, — кивал Меноно. — Одного звали Руся.

— А второго? — заинтересовался хронодайвер.

— Второй был бог огня, — ответил туземец кратко и благоговейно.

Луша и Вильям вернулись в дом. В доме никого не было. Здесь царили тишина, чистота и удивительный порядок.

Вильям, присев на краешек широкой кровати, аккуратно застеленной покрывалом с излюбленным здесь, на Таити, красным цветочным рисунком, угрюмо вытер ладонью вспотевший лоб.

— Вопросов, — несколько виновато признался он Луше, — у нас теперь гораздо больше, чем ответов. Но это — временно. Ты знаешь об «эффекте маятника»?

Луша уныло помотала головой. В глазах её всё ещё стояли слёзы.

— Так, хватит реветь. Если твой брат жив, мы его отыщем.

— Если?! — вскинулась Луша.

— Ты не на пикнике, — прикрикнул на неё Уильям. — Хронодайвинг — вещь опасная. Мы все — рискуем.

Он вскочил и заходил по комнате. Потом остановился, и начал говорить уже спокойно и размеренно:

— Слушай внимательно и не перебивай меня. Эффект маятника — это когда перемещение во времени происходит подобно движению маятника — вперёд, а потом назад — на тот же отрезок времени. С нырками этот эффект часто играет злую шутку, да и опытные хронодайверы, бывает, попадают под его влияние.

Мы можем поискать Русю на острове Макатеа, но если его там нет, первая точка, которую стоит проверить — это Нукагива, год 1805-й. Поэтому мы сразу отправимся на Нукагиву. Если он там — всё отлично. Если его там нет, мы всё устроим так, как будто он и не исчезал. И потом вернёмся в «сегодня», чтобы искать его на Макатеа. Понятно?

— А почему не наоборот?

— Вернувшись снова на Нукагиву, он может попасть в опасную переделку, которая чуть не произошла там пятнадцать лет назад, которой я был свидетелем и участником, по мере сил предотвратив опасное столкновение. Это во-первых. Если же Руся не вернулся, тогда в опасности моряки «Невы» и «Надежды». Это во-вторых, и об этом мы уже толковали.

Луша вздохнула.

— Да уж. Как ни кинь, всё клин, — согласился Вильям, — Придётся тебе снова переодеться в мальчишескую одежду, — добавил он негромко, и скрылся за висящим цветастым пологом, разделявшим комнату на две части.

Луша принялась переодеваться, нервно путаясь в рукавах матросской рубахи.

— Ну что, готова?

— Да.

Вильям выглянул из-за занавеси, смерил Лушу взглядом, едва не сказал «вылитый Руслан», но промолчал, внезапно помрачнев.

Через минуту и он вышел из-за занавеси преображённым. На нём была лишь чиабу — набедренная повязке из луба, какую обычно носили нукагивцы. Стали видны его многочисленные татуировки. Выглядел он настоящим дикарём.

— Ну, девочка, нам пора, — сказал с ног до головы испещрённый синими рисунками дикарь и крепко взял Лушу за руку.

Когда через несколько минут в комнату заглянула весь вечер гостившая у подруги красивая молодая туземка, здесь уже никого не было. Жена Вильяма тихо вздохнула, задумчиво разгладила руками покрывало на том месте, где совсем недавно сидел хронодайвер, и бесшумно вышла — к появлению мужа нужно было успеть приготовить ужин.

Глава 45. Опять Нукагива

Нукагива обдал их полуденным жаром. Воздух над бухтой Таиохае слоился, вибрировал, и в этом горячем дрожащем мареве как фантомы двигались полуголые фигуры островитян.

Луша прищурилась. Осторожно выглядывая из густого зелёного плетева, источающего сильный, кружащий голову запах здешних растений, она с бьющимся сердцем увидела мальчика в матросских штанах и рубахе на противоположном берегу ручья. Русоволосый мальчик опустился на корточки. Жмурясь и шумно фыркая, он размашисто бросал в разгорячённое лицо пригоршни воды, без остановки — одну за другой, одну за другой, и сверкучие брызги так и летели во все стороны. Когда он вскидывал голову, на загорелом подбородке мелькал светлый шрам в виде запятой — ещё с прошлой зимы, от случайного удара хоккейной клюшкой…

Наконец, мальчик остановился, чтобы перевести дыхание. Луша, не моргая, смотрела сквозь листья, как стекают с Русиного подбородка капли, как блестят его мокрые, побледневшие от умывания щёки.

Вильям легонько дёрнул её за рукав и приложил палец к губам. Луша кивнула, и плотно зажала обеими ладонями рот, словно боясь, что не выдержит, и окликнет брата.

Встряхнув мокрыми кудрями, Руслан зачерпнул последнюю пригоршню и, стараясь не расплескать воду, торопливо засеменил прочь.

Вильям поманил Лушу за собой, и они, осторожно раздвигая заросли, двинулись вниз по ручью — ближе к тому месту, где ручей впадал в море. Оттуда доносился слитый с шумом прибоя гомон множества голосов, изредка перекрываемый отрывистыми резкими восклицаниями на туземном наречии.

Увидев толпу взбудораженных, вооружённых до зубов островитян, теснящих, забирающих в кольцо матросов с «Невы», Луша невольно охнула.

Гневные воинственные выкрики туземцы сопровождали недвусмысленными жестами, угрожающе потряхивая копьями и размахивая палицами. Лица были искажены, рты разинуты, мускулистые, татуированные до синевы тела блестели от пота.

— Что же сейчас будет? — испуганно пискнула она.

— Сиди тихо, не дёргайся, — шикнул на неё Вильям. Потом наклонился к самому её уху и пояснил очень тихо, но отчётливо:

— Сейчас должен прийти Робертс и привести Тапегу.

— Кого?

— Короля Тапегу. Нукагивцы думают, Крузенштерн заковал их короля в оковы и удерживает на своём корабле насильно. Но это не так. Он давно у себя дома. А слух этот проклятый Кабри распустил нарочно.

— Раевский! Где Раевский? — послышался выкрик откуда-то из середины толпы.

Услышав его, Луша вздрогнула, облизнула пересохшие губы и стала нервно раскачивать языком шатающийся молочный зуб.

— Где же этот ваш, как его… ну, который приведёт короля?

— Робертс? Терпение, скоро будет, — процедил Вильям, сосредоточенно наблюдая за происходящим, готовый в любой момент сорваться с места.

— А кто он вообще такой, этот Робертс?

Вместо ответа Вильям ткнул большим пальцем себе в грудь. Луша смотрела на него непонимающим взглядом.

— Это я, — одними губами подтвердил он.

— Что? — Луша чуть не задохнулась от изумления.

Вильям не ответил. Вытянув шею, он напряжённо всматривался поверх толпы туда, откуда должен был появиться его двойник.

Каждое мгновение казалось им обоим вечностью. Испуганно блестя глазами, Луша следила за тем, как всё плотнее смыкалось вокруг россиян враждебное воинственное кольцо.

— Все в лодку! — сквозь вой толпы донеслась до них запоздалая команда мичмана.

Выполнить её матросы уже не могли. Круг сомкнулся.

Быть убитым в стычке с туземцами в ста тыщах миль от дома — что за ужасная судьба! Ещё мгновение, и любой из моряков мог разделить участь несчастного Джеймса Кука…

Встав на цыпочки, Луша с замиранием сердца выискивала в беснующейся толпе знакомую фигуру. Вдруг брат там, среди них? И четверти часа не прошло, как впервые за несколько месяцев разлуки она увидела его на той стороне ручья — повзрослевшего, вытянувшегося, загоревшего Руську. Перед глазами всё ещё стояло его лицо — с блаженной улыбкой и светлыми солнечными бликами на мокрых щеках.

— Убьём их! Убьём! — в исступлении завывали островитяне. — Тау-и-па-та-хо-о! — Чтоб жарить не-при-я-те-ля! — неслось над толпой.

Луша содрогнулась. Лучше бы она не понимала их ужасного наречия… Счастливое лицо Руси заслонилось в её воображении тем, другим, являвшимся ей в страшных снах, — измученным, серым, с запёкшимися растресканными губами, ввалившимися глазами, с толстой верёвкой на шее. Заплясали рваные языки пламени. Заклубился чёрный дым, заволакивая сведённые страхом и болью знакомые черты.

Под крики разъярённых людоедов смысл и назначение привидевшегося ей костра стали вдруг как-то особенно очевидны. Страшный сон на глазах становился явью.

Кулаки сами собой сжались, и Луша не выдержала. Она выскочила из укрытия, в порыве какого-то дикого, безрассудного отчаяния вклинилась в толпу островитян, и яростно работая локтями, буквально на четвереньках стала протискиваться меж татуированных босых ног к самому центру.

Но Руси там не было, да и быть не могло: мгновение назад он и Макар буквально растаяли в дрожащем от зноя воздухе Нукагивы, оставив после себя лёгкий, едва уловимый запах озона, но этого исчезновения никто не заметил.

Когда Вильям, увидев, наконец, небольшую процессию, приближающуюся по тропе из глубины джунглей, выдохнул облегчённо и повернулся к ней, чтобы ещё раз объяснить, что Робертс — это он сам, только пятнадцать лет назад, девочки рядом не оказалось.

Выругавшись, Вильям вскочил на ноги. В тот же миг он увидел, как возвышавшийся над толпой Маухау — самый рослый и сильный нукагивский воин, татуированный с головы до пят, угрожающе поднял над головой копьё, готовый к безжалостному смертоносному удару.

Вильям весь подобрался. Чутьём охотника и воина он понял, что сейчас случится непоправимое. Если прольётся кровь, война неизбежна…

Внезапно Маухау издал истошно-скулящий, какой-то совсем не воинственный крик. Железная рука его дрогнула и копьё, сорвавшись, воткнулось куда-то вниз, в центр бурлящего, волнующегося круга.

В это мгновение Вильям, словно в нём сорвалась какая-то пружина, вылетел на поляну с воплем:

— Король Тапега свободен!

Бритые головы, все как одна украшенные рожками, повернулись на крик. На лицах туземцев были растерянность и смятение.

— Король Тапега здесь! Посмотрите, он идёт к нам! — надрывался Вильям, показывая туда, где по тропинке вышагивал сам нукагивский король, живой и невредимый, завёрнутый в отрез красной ткани, подаренной ему Крузенштерном. Из-за его плеча выглядывал встревоженный Робертс.

Толпа радостно ахнула и кольцо распалось.

Островитяне, радостными криками приветствуя Его туземное величество, бросились к своему королю.

Прибой меж тем заметно утих, и баркас «Невы», стоявший весь день поодаль на верпе, торопливо подгрёб к самому берегу. Мичман, схватив юнгу Раевского в охапку, буквально забросил его в лодку. Матросы, не дожидаясь повторной команды, попрыгали следом. Люди молча налегли на вёсла, угрюмо поглядывая в сторону негостеприимного берега.

Отойдя на порядочное расстояние от пенистой полосы прибоя, они увидели Робертса — энергично загребая и изредка отфыркиваясь, он плыл вслед за баркасом. Они дождались англичанина, и как только голова пловца поравнялась с баркасом, несколько крепких, загорелых, почерневших от смолы рук сразу протянулось к нему, помогая взобраться в лодку.

Мокрый Робертс с усилием перевалился через борт, встряхнулся, и уселся рядом с Раевским. Он с интересом вгляделся в лица гребцов, как будто припоминая что-то давно забытое, а потом, остановив прямой, немного насмешливый взгляд на юнге, заговорщически подмигнул мальчишке.

Тот сидел, притихший, и, приоткрыв рот, нащупывал языком образовавшуюся между зубами дырку.

— Что, брат, зуб в ноге у дикаря оставил? — спросил один из матросов.

Остальные, заметно повеселев вдали от туземных копий, громко захохотали.

— Ржёте, а надо парню спасибо сказать, — отирая вспотевшее лицо рукавом, заметил мичман. — Если б он этого дикарского громилу за ногу не тяпнул, тот бы точно кого-нибудь своим копьём порешил. А уж тогда бы всем нам несдобровать!

— Да, опоздал бы тогда Робертс со своим Тапегой…

— Молодец, мальчишка. Не растерялся.

Матросы стали обсуждать, как взвыл дикарь, как он от неожиданности промахнулся, как всадил копьё в песок на полметра.

А Луша вспомнила, как Руся строго внушает младшему брату Федюньке, что кусаются только визгливые глупые девчонки, и тоже, наконец, улыбнулась.

Тем временем волнение среди туземцев окончательно улеглось, и дикари разбрелись каждый по своим делам.

На берегу остался здешний англичанин. Молодой Робертс, жилистый, и несколько более поджарый, чем его старший двойник, стоял на песке, по-матросски широко расставив ноги, и пристально глядя вслед баркасу. В руках у него был нукагивский знак доблестного воина — выскобленный добела череп, который островитяне как трофей обычно подвязывали к поясу. Череп был предназначен в подарок капитану «Невы», однако передать его в этой суматохе не удалось.

Робертс подумал о подлой выходке Кабри, и лицо его потемнело. Он поднял череп до уровня своих глаз, повернул его к себе «лицом» и мрачно уставился в пустые глазницы.

Череп вдруг щёлкнул суставом и откинул нижнюю челюсть, будто что-то хотел поведать Робертсу. Хронодайвер ухмыльнулся и энергично стукнул по ней ладонью. Череп послушно захлопнул разинутый рот. Робертс хмыкнул, покачал головой и, отчего-то раздумав вплавь догонять ушедший баркас, отправился восвояси.

Глава 46. Разоблачение

А в это время Крузенштерн выбрался наконец, в гости к Лисянскому — примерно через час после этого странного происшествия с так и не купленной свиньёй. Разумеется, Иван Фёдорович покинул «Надежду» не прежде, чем убедился в том, что король Тапега, уставший, наконец, крутиться перед большим зеркалом в капитанской каюте, был благополучно доставлен на берег в корабельной шлюпке.

Не успел Крузенштерн подняться на борт «Невы», как ему доложили — островитяне пришли в возмущение и вооружились: разнёсся слух, будто Тапега взят европейцами под стражу.

— Что за ерунда! — Крузенштерн не знал, что и думать. — Никто и не собирался его арестовывать. Он давно уже дома! — обратился он к Лисянскому. Тот смолчал. Глядя на баркас, посланный с утра за водой и теперь приближающийся к шлюпу, он пытался понять, все ли люди целы.

— Докладывайте! — кратко распорядился Крузенштерн, когда вновь прибывшие моряки появились, наконец, на палубе. Одного взгляда на взволнованного мичмана и взбудораженных матросов ему было достаточно, чтобы понять — там тоже что-то случилось.

Мичман пустился в объяснения, что команда едва избежала стычки с аборигенами, но благодаря вмешательству Робертса удалось избежать кровопролития.

Робертс, слушая доклад вполуха, насмешливо поглядывал на юнгу, скалящего зубы в кадку с водой: Раевский внимательно вглядывался в своё отражение, видимо, пытаясь понять, сохранила ли его обворожительная улыбка свою прежнюю привлекательность.

Когда Крузенштерн выразил англичанину свою благодарность, тот поклонился и скромно заметил:

— Мне это ничего не стоило, господин капитан. — А вот ваш юнга потерял на этом свой зуб, — улыбнулся он, а затем добавил, уже совершенно серьёзно: — Так он заплатил за драгоценное для всех мгновение.

— Это ничего. Скоро новый вырастет, — пробормотал юнга, смутившись.

Крузенштерн, хмуро дослушав короткий рассказ о стычке, молча пожал юнге руку.

В бухте стало тихо. Туземцы, по обыкновению дни напролёт стайками плававшие вокруг кораблей, словно испарились. Это, конечно, был плохой признак.

— Слава богу, пока все живы, — думал капитан «Надежды», оглядывая обезлюдевшую Таиохае. — Вот только нужно поскорее разобраться с Тапегой.

Переговоры с туземцами они с Лисянским назначили на завтра.

Перебравшись к себе на «Надежду», Крузенштерн распорядился, чтобы на берег больше никто не съезжал. Хотя Робертсу и удалось несколько успокоить островитян, всё же следовало пока, — до того, как недоразумение окончательно разрешится, — соблюсти все меры предосторожности.

Робертс уверял капитана, что в ссоре с туземцами виноват француз.

— Думаю, Кабри вовсе не собирался передавать островитянину вашу просьбу вернуться и забрать попугая. Вместо этого негодяй сообщил ему, что вы арестуете Его величество в случае, если туземец не отдаст свою свинью. Островитянин тут же сбежал подальше от неприятностей, однако поспешил известить сородичей о случившемся.

Крузенштерну эта версия показалась весьма правдоподобной. И всё же неопровержимых доказательств у него не было.

Поразмыслив, он вызвал к себе Толстого.

— Господин Толстой, позавчера мне донесли, что третьего дня вами тайно был взят из крюйт-камеры[60] порох без моего на то разрешения. И есть подозрения, что вы использовали его в качестве платы за ваше… — тут он кашлянул, и, сделав паузу, закончил не без иронии, — …волшебное преображение.

Толстой сделал протестующий жест, однако Крузенштерн не дал ему возразить.

— Несмотря на все ваши предосторожности, вас заметил один из матросов. Учитывая сложные отношения с туземцами, ваше неповиновение моему приказу я склонен рассматривать как предательство.

Толстой, поняв, что дело плохо, тем не менее, парировал:

— Так у них же нет ружей. Им, господин капитан, порох ни к чему.

— Зато, по свидетельству господина Робертса, у мсье Кабри есть ружьё!

— Порох у него есть, зато пока нет патронов, — попытался вывернуться Толстой. — И он их не получит. Более того, мне известно, что он намерен поссорить нас с туземцами, и я как раз собирался доложить вам об этом…

— Он уже поссорил нас с туземцами! И если вам его намерение было заранее известно, вы должны были предупредить ссору. Или господину гвардии поручику не терпится от безделья поиграть в войнушку?

Крузенштерн выпрямился и подвёл итог разговору:

— Моё терпение лопнуло. Вынужден наложить на вас арест, и полагаю ссадить вас на берег, как только мы достигнем российских владений на Камчатке.

Глава 47. Пусть всё будет, как было…

Если честно, Луша была в недоумении. Ну, хорошо, все принимают её за Русю, и его исчезновения никто не заметил. Но ведь должна же и она когда-нибудь покинуть эти «старые добрые» времена…

И, желательно, поскорее.

Вильям вроде не собирался оставить её с Крузенштерном до конца кругосветного плавания, или как?

Нет, правда, что он собирается делать? Однажды Вильям уже устроил так, что Беллинсгаузен спокойно доверил ему Лушину судьбу, но мирный беззаботный Таити — не Нукагива, а компания людоедов — не самая подходящая для Руси компания. Во всяком случае, на взгляд просвещённого европейца Крузенштерна.

Однако Вильям, похоже, знал, как убедить капитана.

Он, не мешкая, объявил Крузенштерну, что хочет взять в свою семью мальчика, к которому же успел привязаться и почувствовать его взаимное расположение.

Крузенштерн, разумеется, засомневался. Ему не хотелось оставлять Русю на этом острове, и последние события говорили о том, что пребывание здесь сопряжено с опасностью. Нукагива — остров каннибалов, напомнил он Робертсу, и российские моряки уже имели возможность убедиться, каковы островитяне в гневе, и как переменчиво настроение туземцев.

— О, не волнуйтесь. Ведь я — родственник короля, поскольку женат на его дочери. В нашем племени мальчик будет в полной безопасности, — заверил его Вильям-Робертс.

— Но есть и другие племена, и между собой они в постоянной вражде, разве не так?

— Я не собираюсь всю жизнь провести здесь, поверьте. При первом же удобном случае я вместе с женой рассчитываю перебраться на Таити.

— Может быть, вы хотите вернуться в Европу? — предложил Крузенштерн. — Этому я мог бы поспособствовать, взяв вас на борт. Охотно сделаю это, зная, к тому же, что вы — опытный моряк.

— Поверьте, я вам очень признателен за ваше приглашение. Но я предпочёл бы остаться вдали от цивилизации. К тому же, вы привезли мне то единственное, ради чего мне стоило бы туда вернуться, — и Робертс, он же Вильям, в подтверждение своих слов показал Крузенштерну Лушин раскрытый медальон.

С небольшого портрета глядело на капитана знакомое лицо.

— Так это же наш юнга! — изумился капитан, и протянул медальон бывшему в каюте Ратманову. Потрясённый старпом воззрился на портрет как седьмое чудо света.

— Это портрет моего сына, — объяснил англичанин. — Я покинул Англию несколько лет назад, но все эти годы я хранил медальон с его портретом. И мне кажется, он почти не изменился за эти годы…

Он обвёл глазами окружающих.

— Согласитесь, сходство — поразительное! И пусть даже этот мальчик не мой сын, а всего лишь похож на него, я… — он откашлялся, словно у него першило в горле, — я бы хотел принять участие в его судьбе. — Теперь вы меня понимаете? — обратился он к капитану.

Крузенштерн вспомнил о своём маленьком сынишке, который за время их разлуки стал почти на год старше, и отвернулся, скрывая волнение.

— Послезавтра «Надежда» снимается с якоря, — сказал он, наконец, после долгого раздумья. — У мальчика есть время собрать вещи и попрощаться с товарищами. Мориц, верно, особенно будет скучать.

— Нам пора! Я всё уладил, — сказал ей Вильям-Робертс, найдя её на верхней палубе.

Луша рассеянно кивнула головой. Она с интересом наблюдала за обезьянкой, сидящей на шкафуте[61]. Обезьяна посасывала курительную трубку и периодически пускала дым, уморительно вытягивая губы.

— Кто это её так научил?

— Граф Толстой, — понизив голос, ответил Вильям. — И не задавай вслух подобных вопросов. Руся не может этого не знать, не так ли?

Луша сконфузилась, но ненадолго.

— А где медальон? — вполголоса поинтересовалась она, заметив, что на шее хронодайвера его больше нет.

— Я отдал его Лангсдорфу, — равнодушно сообщил тот.

— Зачем??

— Ну, сам он не успеет тебя нарисовать, а ему сильно хочется иметь портрет ребёнка со столь ярко выраженными способностями к языкам. Он же увлечён антропологией, и полагает, что интеллект можно определить размером надбровных дуг, высотой лба и расположением ушных раковин. Может, это и так, но не в нашем случае, — улыбнулся Вильям.

Он похлопал Лушу по плечу, и тихо пробормотал что-то себе под нос.

— Так мы его и закольцуем, — послышалось Луше странное.

— Чего? Кого? — тут же заинтересовалась она, совершенно забыв про обезьяну.

— Твой портрет закольцуем, — вздохнул хронодайвер. Видя как округлились её глаза, нехотя пояснил:

— Закольцуем во времени.

— Это как же?

— Ты ведь первый раз увидела его в доме Лангсдорфа, так? Как-то же портрет должен был попасть к учёному! — Вильям хмыкнул. — Я не имел права ему отказать. Пусть всё будет, как было.

— Опять эта бестия с трубкой! Когда-нибудь она нам корабль подожжёт! Куда Толстой смотрит… — возмутился кто-то из офицеров. — Эй, ловите обезьяну.

Обезьяна, разгадав манёвры ловцов, взлетела в три прыжка на рею и оттуда, словно дразня их, стала весело вытряхивать на палубу золу из трубки. Кругом царила суматоха, но Луша, переваривая услышанное, перестала обращать внимание на происходящую вокруг беготню и крепкие матросские ругательства в адрес нахальной дебоширки.

— Ой, я кое-что вспомнила! — вдруг засуетилась девочка. — Мне надо срочно увидеть Беллинсгаузена! Я должна вернуть ему кое-что, — тараторила она, вытягивая шею и оглядываясь по сторонам, — а то как-то так получилось, что я взяла это без спроса.

— Господин Беллинсгаузен! Фаддей Фаддеич! — завидев на баке невысокую подтянутую фигуру молодого мичмана, невозмутимо наблюдавшего за царившим переполохом, закричала девочка и бросилась к нему.

Беллинсгаузен обернулся. Его серые глаза, молодые, ещё не окружённые сеточкой морщин, вопросительно смотрели на Лушу.

— Господин капи… ой, то есть, господин мичман! Фаддей Фаддеевич! Я остаюсь на Нукагиве, у Робертса, и…

Луша раскрыла ладонь — на ней лежал сложенный перочинный ножик с красной пластмассовой ручкой. Девочка протянула его Беллинсгаузену.

— Возьмите пожалуйста, — смущённо предложила она. — Ну, на память, что ли…

Сдержанный мичман слегка поднял бровь — он был тронут, но не удивлён. Ведь именно он, Беллинсгаузен, когда-то собственноручно выловил этого мальчишку из моря.

— Спасибо, — поблагодарил мичман, разглядывая подарок. — Картографу перочинный ножик всегда кстати.

— Думал, вы, юнга, останетесь с нами… — добавил он, помолчав, — выучитесь на моряка… При вашей любознательности и способностях к наукам…

Луша смущённо опустила голову.

— Что ж, прощайте, Раевский, — сказал Беллинсгаузен, и протянул Луше руку. Девочка крепко пожала его твёрдую, уверенную, сухую ладонь.

— Может, ещё встретимся! — улыбаясь, предположила она. — Когда-нибудь в будущем, кто знает…

Наконец, распрощавшись со всеми, включая Крузенштерна и японцев, она подошла к Морицу и Отто. Тогда-то Луша и услышала от явно расстроенного Морица странное — «между японцем Киселёвым и каннибалами я бы на твоём месте выбрал японца». Мориц горячо пожал ей руку и торжественно вручил одно из своих сокровищ — кусочек тенерифской лавы — на память.

— Я себе ещё добуду, не волнуйся, — заверил от Лушу, с каким-то сомнением переводившую взгляд с куска лавы на Морица и обратно. Луша, вздохнув, осторожно зажала подарок в кулаке, словно боясь, что он обожжёт ей ладонь. «И ты не волнуйся. Я обязательно передам его Русе», — мысленно пообещала она мальчишке, и на прощание махнула ему рукой.

Глава 48. Гуд-бай, Макатеа!

Полдня они спускались к воде, — будь неладны эти заросли и камни!

Скала, с которой они сигналили парусникам, появившимся на горизонте, в надежде, что их заметят и заберут с этого необитаемого острова, была высоченной, метров пятьдесят над морем. Благодаря этому их, пожалуй, и заметили. Руся и Макар видели, как от одного, а следом и от другого корабля, отделилось по лодке.

Прыгать с такой высоченной скалы в воду по примеру туземных мальчишек, они, разумеется, не решились. После всего пережитого геройствовать ни тому, ни другому не хотелось. Разумнее было спуститься пешком.

Возвращаясь вниз, на берег, они забрали слишком сильно вправо и проплутали по непролазной чащобе так долго, что когда вышли, наконец, на прибрежный песок, оказалось, что солнце сильно сместилось к западу. Его оранжевый, сильно увеличившийся в размерах диск висело теперь не над морем, а над лесом.

— Оп-па! А где же они?

На берегу никого не было — ни Меноно, ни Оту. Вдали, на горизонте, белели паруса удаляющихся кораблей.

— А где же лодки? А как же мы?

— Они уходят, Руська! Надо что-то делать! Надо кричать! — Макар сорвал с себя майку и размахивая что было силы, завопил: — Стой! Куда?

— Кричать не обязательно, — вдруг услышали они за спиной спокойный мужской голос.

— Робертс? — Руслан резко развернулся. — Вот это да! — Руся глядел на незнакомца так, словно увидел хорошо знакомое привидение.

— Ха! — только и сказало привидение. — «Вот это да» — у меня за спиной! — объявил призрак, и подмигнув, ткнул большим пальцем куда-то назад, за плечо.

Из-за его широкой спины выглянула довольная физиономия Луши Раевской.

— Лушка! — застонал Руся. — Ты здесь откуда?

Луша кинулась Русе на шею, едва не сбив его с ног.

Пахнуло озоном, как после грозы в тёплый майский день…

— А тебя как зовут? — спросил, обращаясь к Макару, незнакомец на чистейшем английском.

— Макар, — совершенно ошарашенный значительным увеличением народонаселения на острове, который он вообще-то считал необитаемым, ответил Лазарев. Он озадаченно уставился на странного, невесть откуда взявшегося Русиного знакомого — до синевы зататуированного, в одной набедренной повязке, небрежно перемежающего в своей речи русские и английские слова.

— Нет ли у тебя зажигалки? — спросил этот дикарского вида дядька, — видно, знал, что это такое. Макар стал поспешно шарить по всем своим многочисленным карманам.

— Вот, держите! — протянул он дядьке зажигалку, да так и выронил её на песок. — Ой! А где они? — растерянно спросил мальчик. Лицо его перекосилось: ни Руси, ни Луши на берегу уже не было.

— Где? — Туземный дядька улыбнулся. — Дома, я надеюсь!

— А… а я? Что же, я тут один останусь? — хрипло спросил он, вытирая о штаны враз вспотевшие ладони.

— Всё в порядке, мой мальчик, — успокоил его татуированный. — Ты тоже скоро будешь дома. Я хронодайвер и я тебе помогу. — Дядькины глаза глядели на Макара чуть насмешливо, и Макар решил, что, несмотря на свою несколько людоедскую внешность, он, пожалуй, внушает доверие.

— Нужно сосредоточиться, — посоветовал дядька. — Мысленно вернись на то место, которое ты покинул — там, в будущем. Получилось?

— На Оленьи ручьи? — обрадовался Макар. — Есть!

— Теперь представь, что там тебя ждёт тот, кто тебе очень дорог.

— Руська, что ли?

— Ну, наверное будет правильно, если ты подумаешь о маме или папе… — осторожно предположил дядька.

— Хорошо, подумаю. Я часто о них думаю, — послушно согласился Макар, — только… — и он с сомнением покачал головой.

— Что — только?

— Меня там должен ждать Руська! — выпалил Макар.

— Ладно, валяй! — хронодайвер махнул рукой. — Думай про Руську!

— Всё, прощай, Макар.

— До свидания, — вежливо кивнул Лазарев. — Ой, — вдруг спохватился он, — а как вас зовут-то?

— Э-э… — дядька почему-то растерялся, — Вильям… Или Робертс…

— Гуд бай, Вильям-или-Робертс!

Дядька весело отсалютовал ему рукой. Макарка кивнул в ответ и тут же исчез.

Вильям-или-Робертс усмехнулся и удовлетворённо щёлкнул пальцами.

Он присел на корточки, подобрал зажигалку. Чиркнув колёсиком, убедился, что она работает, глядя с улыбкой на бледное трепещущее пламя. Потом зажал зажигалку в кулаке, легко, стремительно подпрыгнул вверх и будто растаял в воздухе…

Глава 49. Конец игры

Руслан стоял на мосту, и солнце било ему прямо в глаза, как в тот раз, в лифте, когда они с сестрой возвратились из 1812 года. Вернулся…

Пошатываясь и стараясь унять дрожь во всём теле, Руся держался обеими руками за трос и подставлял лицо ветру, жадно вдыхая приносимые им знакомые запахи заповедных трав, сосен, речного ила…

Луши рядом не было, но каким-то шестым чувством он понимал — с сестрой всё в порядке.

— Эй, Раевский! — густой баритон негромко окликнул его откуда-то снизу. — Руслан! Не слышишь, что ли?

Руся нагнулся.

Из-под моста показалась моторка. Она шла бесшумно, с выключенным мотором. Наша, лагерная, узнал Руся. Надо же, столько времени прошло, а тут всё по-прежнему… В моторной лодке сидел, задрав бороду кверху, инструктор по прозвищу Седрик, всё такой же загорелый, в той же вылинявшей, порыжевшей от солнца чёрной майке.

— Спускайся! — махнул Седрик мальчику рукой и стал выгребать к берегу.

…Макар осторожно открыл глаза. По стеблю ползла бабочка-крапивница. Он облегчённо выдохнул и она вспорхнула. Слава богу, подумал он, блаженно улыбаясь. Это лучше, чем какая-нибудь Papilio Krusensternia. Хм, Парусник Крузенштерна[62] … Отличное название для прекрасной бабочки, но сегодня я рад вот этой заурядной крапивнице. Потому что я — дома.

Всё отлично. И даже не тошнит нисколько. Или? Ну, конечно. Опять накатило. Это что ж, каждый раз так будет? Вроде морской болезни…

Наконец, морщась и испытывая нестерпимое желание поскорее умыться, Макар поднялся и побрёл по тропинке к реке, раздвигая высокие стебли.

Да это то самое место! И лодка, наша лодка… Значит, прежний Руська — где-то здесь, поблизости. И, стало быть, скоро он вместе с «оленями» сюда вернётся.

Наспех ополоснув лицо, Макар решительно вошёл по колено в реку, даже не задрав штанин, и с усилием столкнул лодку в воду.

Через двадцать минут Лазарев был уже у цели. Вот он, флажок, победно торчащий из дупла в бугристом кедровом стволе. Дунул лёгкий ветерок, и оранжевое капроновое полотнище забилось, затрепетало, вспыхивая в лучах весёлого утреннего солнца.

Стоит забрать флаг, и победа над «оленями» обеспечена. Макар представил себе, как пожимают ему руку ребята из команды «бобров», как улыбаются, как похлопывают по плечу. Такая удача — оказаться здесь раньше всех. Макар вдруг почувствовал, что хронодайвинг таит в себе массу приятных возможностей. Побочные эффекты вроде тошноты после перемещений сейчас не имели никакого значения.

Мальчик уже протянул к флажку руку, да так и замер, с протянутой рукой. Что-то было не так. Весёлый порывистый ветер как-то разом стих, и тут же зазвенело, загудело над ухом комариное облако. Макар с досадой хлопнул себя по лбу, раздавив сразу нескольких комаров, вытер руку о штанину. Ну же, хватит воевать с комарами. Вот она — победа. Только руку протянуть и взять, наконец, флажок.

А флажок как-то потускнел. Он уже не трепетал призывно, поник, свернулся. Макар почувствовал, что краснеет. Нет, так нечестно. Он хронодайвер, а не читер какой-нибудь. Не нужна ему такая победа.

Флажок, словно услышав его мысли, обрадовался, снова затрепетал, забился. Из зарослей послышался треск сучьев и знакомые голоса. «„Олени“ притащились», — догадался Макар, и бесшумно скользнул в тень.

Петька, вождь «оленей», почти достиг заветной цели, когда услышал откуда-то сверху покашливание. Он задрал голову. На ветке, прямо над укреплённым в стволе флагом, торчали босые ноги. Петька заметил на одной из грязных загорелых щиколоток две странные, уже затянувшиеся ранки — как двоеточие…

Обладателем этих ног был не кто иной, как Лазарев. Он улыбался.

— Ты чего? — удивился Петька.

— Ничего, — пожал плечами Макар.

— Флаг наш! — ревниво выпалил Петька, схватил флажок и отпрыгнул в сторону. Подозревая в происходящем какой-то подвох, он вопросительно уставился на Макара.

— Так и есть, ваш, — согласился Макар. Он поглядел на «оленя» Петьку, прижимающего к себе флажок, как на маленького, и снисходительно улыбнулся. — Всё по честному, Петя, не волнуйся! — заверил он и спрыгнул с ветки на землю.

С реки послышался приближающийся звук мотора.

— Моторка! — обрадовался Лазарев, — ведь с её помощью можно было отбуксировать лодку, на которой он сюда явился, вверх по течению, обратно в лагерь, — и побежал к реке.

Ошалелые «олени», переглянувшись, потрусили следом.

На берегу их уже ждали Седрик и Руслан.

— А вот вы где, голубчики! — сказал Седрик. — Ну что? «Олени»-таки флаг взяли? Молодцы-огурцы. Флаг сдавайте, в моторку полезайте, в лагере всё обсудим.

«Олени», довольные, принялись усаживаться.

Макар тем временем подошёл к Руське и молча, с чувством, стиснул ему руку.

Всегда невозмутимый Седрик, лениво поскоблил растительность под подбородком и заметил:

— Ну, вы будто двести лет не виделись.

Руся засмеялся. Седрик, он всегда так. Скажет, вроде шутя — и в точку.

— Твоя правда, — серьёзно ответил ему Макар, — двести!

Мальчишки заговорщически переглянулись.

Запиликал телефон. Седрик сунул руку в карман.

— Пропущенный звонок, надо же. А я думал, здесь совсем связи нет. Таскаю мобильник с собой только ради часов и секундомера. — Твоя сестра звонила, — повернулся он к Руслану, — соскучилась, наверное?

— Ага, ещё бы! — сияя, ответил Раевский. — С ней мы, кстати, тоже двести лет не виделись… Веришь, нет?

Глава 50. Разговор на берегу

На следующий день на Ручьи приехал Георгий Александрович. Он был в панаме, в очках и в полотняных брюках — ну, вылитый отдыхающий из соседней водолечебницы, которые обычно гуськом проходили мимо их палаточного лагеря, не останавливаясь, глазея по сторонам и ведя скучные взрослые разговоры.

Г. А., разумеется, мимо не прошёл. Он был не один — привёз Лушу, у которой лагерная смена заканчивалась на два дня раньше. После обеда они ушли вчетвером к геодезической вышке. Они уселись на траву на высоком крутом берегу Серьги, — так, чтобы кусты шиповника, росшие на краю обрыва, не закрывали вид на изгибающуюся блестящей лентой реку, — и проговорили почти до заката.

Обо всём понемногу — об «эффекте близнецов», например. Руся, краснея, вынужден был признать, что вообще о нём не вспомнил, когда нырял с моста.

— Вот-вот, как всегда, пропустил мимо ушей, а Луша — отдувайся…

Руся опустил голову. Ему было стыдно.

О том, что нырять с моста было глупо — тоже, разумеется, поговорили.

— Ты что же, с моста сиганул? — ахнула Луша, прижимая ладони к побледневшим щекам.

— С завязанными руками, Луша, представляешь? Хотел нырнувшего Макара «догнать».

— Ой, Руся, не знала, что у тебя инстинкт самосохранения не развит… — Луша смотрела на брата с ужасом.

Руся, чувствуя себя круглым идиотом, отвернулся.

— У Руси развито другое, то что делает человека человеком, — сказал отец Георгий, положив мальчику руку на плечо. — Способность к самопожертвованию, например.

Ребята замолчали, впечатлённые его словами.

— Не расстраивайся, Русь, — произнесла, наконец, Луша осторожно. — Хорошо ведь, что ты Макара догнал.

— Ну, кто кого догнал, ещё вопрос, — Георгий Александрович, сняв очки, стал не спеша протирать их подолом рубашки. — Точное попадание в нужный момент времени приходит не сразу. Однако в целом — молодец, попал, куда намеревался, и с историческим периодом не ошибся. — Г. А. водрузил очки на переносицу и уставился сквозь них на Макара. — Знал, Макарка, где тебя искать…

— Если этот дурацкий эффект близнецов сработал, то почему же мы не вместе в 1804 год попали? — спросила Луша.

— Недолёт. Такое часто случается. Ваша связь сильна, но ты же не часть Руслана, ты тоже… личность. И, видимо, даже потеряв сознание, ты не перестала ею быть, — улыбнулся хронодайвер. Потом нахмурился, и сказал строго:

— А насчёт прыжков с моста и прочих «фокусов» — уж, пожалуйста, больше никаких экспериментов в этом направлении. Запрещаю категорически! Всем ясно?

Ребята закивали.

— Ваша сила — в воображении, в способности ярко представить себе другое время, почувствовать себя частью другого мира, — объяснял Г. А. — Совсем не обязательно пугаться или попадать в критические для жизни ситуации, чтобы переместиться во времени. Гораздо важнее — ваше желание, ваша вера в такую возможность. Ну и умение сфокусировать намерение, осуществить его. Техника, в сущности проста. Но это — другой уровень…

Знайте — сокровенные, тайные знания могут повредить, просто раздавить, разрушить человека, если он к ним не подготовлен. Поэтому и мы, хронодайверы, не слишком откровенничаем с детьми-нырками о таких вещах — всему своё время.

Теперь, правда, у меня есть серьёзный повод задуматься. Ведь мы даже предположить не могли, что кто-то нарочно будешь подвергать себя опасности, чтобы «нырнуть». Всецело полагались на инстинкт самосохранения, о котором так кстати вспомнила Луша… Видимо, придётся нам с вами начать заниматься систематически. Есть у меня, кстати, кроме вас, и другие нырки на примете… — Георгий Александрович снова взялся протирать очки, делая вид, что не замечает наступившее всеобщее оживление.

Потом вспомнили про закольцованные во времени предметы.

— Портрет и ножичек навсегда там остались… — вздохнула Луша. Ножичек она не жалела — пусть хороший человек Беллинсгаузен пользуется, а портрет хотелось бы иметь — на память…

— Да-а, остались без единого ножа, — подхватил Руся, вспомнив о своей потере. — Эх, я, растяпа…

— Ой, совсем забыл! — воскликнул Макар. — Один экземпляр — у меня! — порывшись в карманах, он выудил оттуда перочинный ножик с красной пластмассовой рукояткой. — Этот ты Руся у лодки выронил — я вчера ещё подобрал.

— Ух ты! Спасибо! А я думал, куда он запропастился… — Руся хлопнул Макара по спине и торжественно произнёс:

— Рекомендую! Вот человек, у которого в карманах, что хочешь найдётся. Надо вам средство от комаров — пожалуйста, надо от каннибалов — извольте… Представляете, он нас от людоедов спас. Меня чуть не съели…

Их голоса и удивлённые восклицания ещё долго звучали в вечернем воздухе.

— А мне Меноно говорит: «Здравствуй, Руся», я чуть не упала…

— А мне — «Бог огня», и бух на колени!

— А я этого громилу в татуировках за ногу как цапну…

— А летучая рыба мне по лбу — бац!

Взрывы смеха мешались с шелестом трав, гудением шмелей и нескончаемым, густым стрёкотом цикад.

Наконец, все разом замолчали.

Руся, вертевший в руках ножик, задумчиво погладил пальцем рукоятку, откашлялся и произнёс негромко, обращаясь к Г. А.:

— Отец Георгий, я вот что подумал… — Руся всегда предпочитал называть Г. А. так, он хорошо помнил последнюю бурную ночь своего путешествия в 1812 год и отца Георгия — со спутанной бородой, в чёрной, заляпанной глиной рясе священника, заливавшего из ведра траншеи в заминированном французами Кремле. — А я вот что подумал, — повторил мальчик, сделав длинную паузу, словно ему в голову пришло нечто важное. — Чашу-то Святого Грааля найти не могут — не поэтому ли? Может, она во времени застряла, как Лушкин ножик?

— Остёр, — одобрительно усмехнулся Г.А, — соображаешь быстро.

— И что, никак этот круг не разорвать?

Отец Георгий помотал головой.

— Лучше не надо… Пусть будет всё как было.

Луше показалось, что она уже когда-то слышала эти слова…

— Тебе, Руся, Мориц кусок лавы передал, — вдруг спохватилась она. — Но я его дома оставила…

— Интересно как он там. Как Отто…

— Отто Коцебу? Ну он-то стал известным мореплавателем, и тоже потом ходил вокруг света, уже капитаном, — Макар Лазарев оседлал своего конька и шпарил, как по писаному. — на бриге… эээ… — тут Макар в нетерпении защёлкал пальцами, торопясь вспомнить, — …«Рюрик», вот!

— А посольство-то в Японию чем закончилось? — поинтересовался Руся.

— Да ничем, — засмеялся Макар, — полгода просидели, дожидаясь ответа императора, тот долго думал, но дары не принял, вот они и уплыли восвояси. Сначала на Камчатку. Там Резанов с «Надежды» на берег сошёл, и по своим торговым делам в Америку уплыл. На кораблях «Юноне» и «Авось». А Крузенштерн по Японскому морю ходил, к Сахалину и Курилам, а потом в Китай… Дальше — в Индийский океан, потом обогнул мыс Доброй Надежды и Атлантикой домой вернулся. Это уже в 1806 году было.

— А Лисянский с ними?

— Они разделились на время. Лисянский ещё в Русскую Америку сплавал — там, на восточном побережье тогда было много русских поселений. До острова Кадьяка, потом до Ситки, там даже повоевал немножко на стороне русских колонистов, потом приплыл в китайский Кантон, ну а дальше — почти тем же маршрутом до родного Кронштадта.

— Ой, а про Беллинсгаузена мне расскажите, — попросила вдруг Луша.

— Почему тебя интересует Беллинсгаузен? — округлил глаза Руслан. — Он же с нами плавал. Он на «Надежде» мичманом был.

— Видела я вашего мичмана. У вас он был мичманом, а на нашем «Востоке» — капитаном и начальником антарктической экспедиции. Вот! — заявила Луша и гордо выпрямилась.

— Да, повезло вам, — засмеялся Г. А. — Ты, Луша, вернёшься домой, сама почитай про экспедицию Беллинсгаузена. Или разучилась за время плавания?

— Ничего подобного, я там Кука читала.

— По-английски? — удивился Г. А.

Луше не хотелось его разочаровывать, но пришлось.

— Да не, по-русски. Но с ятями, — неохотно ответила она, и повернулась к Макару. — После Таити куда наши-то поплыли?

Глаза у Макара загорелись и он с воодушевлением начал:

— «Восток» и «Мирный» вернулись в Австралию, подготовились к плаванию в полярных широтах, и снова — на юго-восток, вокруг Антарктиды, вдоль кромки льдов… Открыли остров Петра I, потом землю Александра I. Можно сказать, это был берег Антарктиды. До сих пор, кстати, не выяснено, остров эта земля или полуостров. Там же вечные льды…

— Это когда же они домой вернулись? — нетерпеливо перебила его Луша, озабоченно стряхивая с себя муравьёв и прилипшие травинки.

— В 1821 году, — сообщил Макар несколько упавшим голосом, скептически поглядел на неё и дал совет: — Ты, Луша, правда, возьми, да сама почитай.

Солнце садилось. Стало заметно прохладнее. Поднялся ветер, он гнул ветви, трепал волосы, надувал пузырями футболки. Отец Георгий заторопил ребят — давно было время возвращаться.

— Бегите в лагерь, здесь недалеко, дорогу знаете. Надеюсь, поесть вам оставили…

— А вы? Вы здесь ночевать будете?

— Нет, мы — в город. Лушу мама с папой ждут, мы обещали быть к ужину. Опаздывать нельзя: точность — вежливость королей и… хронодайверов.

Руся хмыкнул. Такого рода вежливости им всем ещё предстояло научиться. Впрочем, учёба должна была начаться уже этим летом — так пообещал отец Георгий. И это, конечно, было здорово.

— Пока до станции дойдёте, совсем стемнеет… — забеспокоился Макар. — Электрички уже не ходят… Или вы на машине?

— На машине? — удивлённо переспросил отец Георгий. — Ну, в общем-то да…. На машине времени, можно так сказать. — Она, знаете ли, у каждого хронодайвера в голове…

Он взял Лушу за руку, они оба, махнув ребятам на прощание, словно растаяли в воздухе. Сильный порыв ветра мгновенно сдул с обрыва в реку едва уловимый, лёгкий запах озона …

Глава 51. Паруса Крузенштерна

Мальчики, переглянувшись многозначительно и восхищённо, не спеша двинули по длинному крутому спуску вниз, в ложбину, к заросшему кустами Митькиному ручью. Здесь, под сенью леса, уже сгущались сумерки. Выползала из отсыревшей травы, туманом поднималась кверху вечерняя прохлада. Руся поёжился.

— Завидую я тебе, Руська! — сообщил ему Макар, почесывая белобрысую бровь, изрядно обгоревшую во время памятного фейерверка. — Вот побывал я в прошлом, а никого, кроме туземцев, и не увидел толком. — И с Крузенштерном не повидался… На «Надежду» с «Невой» только издали посмотрел…

Макар что-то говорил и говорил… Руслан, задумчиво улыбаясь, молча шёл следом по обочине лесной дороги и рассеянно ловил горстью верхушки дружно заколосившейся травы.

— А ты — ты ж с ними пуд соли съел. Здорово! С Коцебу подружился. Везёт же человеку… — Теперь-то их не встретишь. Все умерли давно… — неожиданно добавил он.

Раевский с силой сжал пальцы и резко дёрнул руку кверху. Острая боль тут же пронзила ладонь. Он охнул и остановился. Разжав руку, тупо уставился на оборванную метёлочку, испачканную кровью. В висках застучало.

Умерли, давно умерли… И Мориц, и Отто… Это как-то с трудом помещалось в его голове. Ведь они только позавчера расстались. Значит, сегодня «Надежда» должна сняться с якоря и покинуть Таиохае… — Сегодня? — Руслан застонал. — Ты, Раевский, верно, с ума сошёл… Это двести лет назад случилось…

Умерли. Рано или поздно все умирают… Нельзя спасти человека от старости. Нельзя спасти от времени и от судьбы…

— Руська, ты чего?

— Травой порезался, — раздосадованно пробормотал Руслан, отводя глаза и слизывая выступившие на сгибе ладони капли крови. — Щиплет, собака!

— Да ты просто по кровушке соскучился. Вампир известный! — хохотнул Макар, хлопнув его по спине, а потом вприпрыжку поскакал под гору, удирая от бросившегося вдогонку приятеля.

Ветер так и засвистел в ушах. Они мчались, перепрыгивая коряги и кочки.

Перевели дух только внизу, у самого ручья.

— Ух ты, вот это скорость! Я там, в середине, чуть не навернулся…

— Ага… — Они глядели друг на друга, запыхавшись от этого дикого бега. Макар раскраснелся и выглядел совершенно счастливым.

— Спой про паруса! — глядя ему прямо в глаза, вдруг попросил Руслан.

Макарка ничуть не удивился. Он перевёл дух, кашлянул и, нимало не смущаясь, охотно затянул чистым, высоким, немного писклявым голосом:

Песня зазвенела, поплыла над ручьём. Она словно разгоняла сумерки, перекрывая журчание воды и глухой шелест качающегося, серебрящегося под ветром ивняка.

Руся слушал молча, не подпевая.

— Только это не про «Надежду», вообще-то, поётся, — зачем-то пояснил Макар, закончив. — Это — про четырёхмачтовый барк «Крузенштерн»[63].

— Нет. Про «Надежду» — тоже, — тихо, но твёрдо ответил ему Руслан.

Выслушав песню, Руська совсем успокоился. Он и под страхом смертной казни, наверное, не смог бы объяснить, почему он теперь знает наверняка, что на его родной «Надежде» все живы. Но он знал, что это так. У них, на Нукагиве, сейчас утро, а значит…

— «Надежда» снимается с якоря и поднимает паруса, — подумал он, и улыбнулся.