Две недели ожидания

1

Вода остывает. Лу уже какое-то время сидит в ванне. Обычно она предпочитает быстрый душ и очень редко принимает ванну, чтобы понежиться и расслабиться в облаках мыльной пены. Она сооружает из пены маленькие горные пики, как в детстве. Лу смеется и делает еще два горных пиках на своей груди, Эверест и К2[1].

Она скользит вперед, чтобы повернуть пальцем ноги кран с горячей водой. Она проделывала этот маневр бесчисленное количество раз: это ванная комната в квартире, где прошло ее детство, хотя теперь здесь живет только ее мама Ирэн. Мыльная пена обретает вторую жизнь под струей бегущей воды, вздымаясь волнами сахарной ваты у ног. Лу прикрывает глаза и глубоко вздыхает. Даже запах возвращает в прошлое – ландыш, любимый запах матери.

Уже поздно, и после долгой поездки с Озер видавшая виды ванная цвета авокадо манила, как закадычная подружка. Лу откидывается на спину, тепло растекается по телу и расслабляет мышцы. Она прислушивается. Звуки дома так знакомы: за окном шуршит ветер в листве деревьев – она так скучает по шуршанию листвы, рядом с ее квартирой в Брайтоне нет никаких деревьев. Раздается жалобное уханье совы, но не такое хриплое, как крики чаек. Лу слышит низкий мужской голос. Ее мать смотрит телевизор. Лу представляет Софию, развалившуюся на покрывале в соседней комнате и листающую воскресное приложение к журналу. Она, фыркнув, отвергла газету, которую выписывает Айрин, не в силах вынести политических симпатий этого издания.

Лу хотелось бы, чтобы София была сейчас вместе с ней в ванной. Она примостилась бы на корзине для грязного белья и болтала бы, но Ирэн нервничает, когда сталкивается с интимностью любого толка. Лу сомневается, что мама вообще разрешала отцу садиться рядом, пока тот был жив. Проявление чувств между Лу и Софией особенно напрягают мать Лу, поэтому они стараются не выказывать никакой нежности в ее присутствии.

Лу меняет позу. Пена дрейфует к стенке ванны, приоткрывая небольшой купол живота, «горшочек», как называет его София. Лу переживает, что ее живот не такой упругий и плоский, как у Софии, хотя из них двоих спортом занимается именно Лу. Остальные части тела более или менее в тонусе, но как бы Лу ни выкладывалась на тренировках, «горшочек» остается при ней. Более того, он, похоже, даже растет.

Как странно, думает Лу, живот какой-то неровный. Одна половина ближе к лобку отличается от другой.

Может, она просто неровно лежит. Лу ерзает, аккуратно ставя ноги рядом с кранами, чтобы убедиться, что она лежит симметрично. Теперь еще заметнее. Слева какая-то выпуклость.

Мелькает тревога.

Не глупи, уговаривает себя Лу, наверное, ты что-то съела. Но желудок расположен куда выше, ближе к грудной клетке, вряд ли она на ужин проглотила жареную картофелину целиком.

Может, мне просто нужно в туалет? Звучит неубедительно, и Лу нажимает на непонятную выпуклость кончиками пальцев.

Хммм. Она что-то и впрямь чувствует под кожей. Нажимает с другой стороны. Это нечто здесь кажется мягче и податливее. Наверное, угол другой, она ведь ощупывает себя правой рукой. В ход идет левая рука. Теперь она даже ощущает форму – это что-то круглое, как апельсин.

Дыши глубже. Не паникуй.

Она лежит еще несколько минут, пытаясь критически проанализировать случившееся.

Затем Лу выскакивает из ванны, даже толком не вытершись, и бежит в спальню, завернувшись в полотенце. Ей наплевать, что в коридоре она практически голышом может столкнуться с матерью.

София лежит в кровати и слушает айпод. Темные локоны собраны в хвостик на макушке, ботинки на шнуровке валяются посреди комнаты, а толстовка слегка приспущена с плеча. Лу жестом просит выключить музыку.

– Кажется, я обнаружила у себя опухоль, – заявляет она. Нет смысла смягчать формулировку.

София садится и вытаскивает наушники.

– Si? Да?

Лу повторяет, а потом показывает:

– Вот!

– В твоем горшочке?

Лу кивает. Она надеется, что ее девушка сможет придумать какое-то рациональное объяснение. Но почему София должна лучше разбираться, чем сама Лу, она ведь веб-дизайнер, а не врач.

– Видишь? – Лу поворачивается и сбрасывает с себя полотенце.

София изучает ее живот.

– Ммм… нет.

– Одна сторона больше другой.

Лу переминается с ноги на ногу. Хотя они с Софией были вместе обнаженными бесчисленное множество раз, но от волнения Лу смущается. София присаживается на корточки и крутит головой, чтобы хорошенько рассмотреть.

– А мне кажется, одинаковые.

– Вот. – Лу берет руку Софии и ведет по своему животу. – Нет, не так… так ты ничего не почувствуешь. Надави сильнее.

– Тебе будет больно.

– Хорошо, давай я лягу.

Лу растягивается на пушистом покрывале. Она все еще влажная после ванны, но это не имеет значения.

– А теперь посмотри отсюда, – велит Лу и тянет Софию за рукав. – Так, словно ты – это я.

София приседает и кладет подбородок на плечо Лу. Волосы скользят по щеке подруги.

– Вот. Видишь?

Кэт оказалась в ловушке другого мира, потерялась в огромном здании. Ей отчаянно хочется оказаться хоть где-то, и побыстрее. Времени слишком мало – это гонка наперегонки с часами, – но на пути целые полчища людей, которые двигаются безнадежно медленно.

– Мне нужно пройти вон туда. – Она пытается что-то объяснить окружающим, проталкиваясь сквозь толпу, но никто не внемлет ее просьбам. Вместо этого люди пялятся на нее, бледную и некрасивую, или поворачиваются спиной, не желая уступать дорогу.

Наконец она пробивается к проходу, который охраняет человек в белом халате. Наверное, он сможет помочь. У него в руках папка с зажимом для бумаг, судя по виду, какой-то доктор – стетоскоп болтается на шее.

– Я должна успеть, – умоляет она. – Это ужасно важно, это…

Ей хочется сказать, что это вопрос жизни и смерти, но слова застревают в горле.

Он преграждает дорогу:

– Боюсь, уже слишком поздно.

Кэт, охнув, дергается и просыпается. Сердце глухо колотится. Несколько мгновений уходит на то, чтобы прийти в себя, понять, что она в безопасности в своей комнате. Кошка лежит рядом с подушкой, она частенько так делает, между портьерами у изножья кровати виден просвет – все как обычно. Кэт прижимается к мужу, ощущая грудью и животом гладкость его спины. Она пристраивается к изгибу его тела, пытаясь успокоиться, но старается не потревожить его. В комнате прохладно, и рука у Кэт холодная. Она засовывает и ее под одеяло, вдыхая приятный аромат, исходящий от кожи мужа, слегка медовый с лимонной ноткой. Она ощущает под пальцами мягкие завитки волос на его груди. Он дышит глубоко и медленно, дыхание кажется таким же солидным, как и он сам. Постепенно паника отступает. Наверное, она просто волнуется из-за предстоящей поездки.

И тут звонит мобильник Рича рядом с кроватью, безумно гудит и вибрирует. Муж дергается под ее рукой.

– Черт побери, это уж слишком громко, – раздражается она.

– Прости. – Рич выключает телефон. – Я беспокоился, что мы проспим. – Он еще толком не проснулся. – Мне приснился такой странный сон…

– И мне, – говорит Кэт.

Она собирается рассказать его про кошмар, и тут муж произносит:

– Мне приснилось, что Эми Уайнхаус[2] на нашей кухне загружает посудомойку.

– Правда?

– Да… Она была в одном из этих своих маленьких платьишек в обтяжку, с высоким пучком… и укладывала тарелки. Очень странно.

– Бред, – выносит вердикт Кэт.

– Ну вообще-то… – он хихикает. – Разве ты знаешь кого-то, кому не снятся странные сны?

– Да, никто не просыпается и не говорит: «Ох, мне снилась такая банальщина…» – Кэт смеется. Спасибо Ричу за то, что он ее развеселил. Она откидывается на простыни.

– Давай вставать.

Обычно они пробуждаются постепенно. Кэт использует беруши, чтобы не слышать, как Рич время от времени храпит, а он просыпается под приглушенную болтовню радио, толкает ее в бок, и они еще какое-то время дремлют, прежде чем встать и пойти на работу. Но не сегодня. Самолет вылетает через три часа, а им еще добираться до Манчестерского аэропорта из Минвуда, а это больше пятидесяти миль. Они надевают на себя одежду, приготовленную с вечера, Рич залпом выпивает чашку кофе, а Кэт – чай, а потом Кэт кладет еду для кошки.

– Пока что ни намека на восход, – говорит Кэт, пока они волокут чемоданы по лестнице перед входной дверью. На календаре середина декабря, через несколько дней будет самая длинная ночь в году. Ричи запихивает чемоданы в багажник, а Кэт забирается на пассажирское сиденье. На лобовом стекле морозные узоры. Рич счищает лед рукой в перчатке, пока жена ждет его внутри, выдыхая облачка белого пара.

– Готово, – сообщает он, садясь в машину, заводит мотор, поворачивается к жене и широко улыбается. – Поехали!

Кэт помахала на прощание их веранде из красного кирпича, пока Рич маневрировал по выбоинам, которые стали еще глубже после череды холодных зим, и выезжал на Гроув-лейн. Они не проехали и полмили мимо местных магазинчиков на Отли-роуд, как вдруг Рич резко тормозит. Хорошо, что сзади нет других авто. Он разворачивается к ней лицом.

– Ты покормила Бесси?

– Да, и оставила ключи твоей сестре. А теперь поехали, а то опоздаем.

На кольцевой дороге, где обычно машины движутся плотным потоком, странным образом тихо, пока они едут мимо складов и цепочки гостиниц прочь из города. И вот они уже мчатся вдоль Пеннинских гор. Такое впечатление, что трасса М-62 никогда не спит. Сейчас и шести утра нет, а грузовики уже с грохотом проносятся по крайней полосе, из-под их колес летит снежная крупа, оставшаяся с ночи. Их хетчбэк кажется маленьким и хрупким. Кэт ощущает, как ветер бьет по крылу автомобиля. Она протирает запотевшее окно, чтобы выглянуть наружу, и видит коттедж на отдаленном склоне, кажущийся бледным пятном на фоне темного вереска. Интересно, кто там живет, рядом с торфяником, не одиноко ли им без соседей? Она пытается представить собственную жизнь вдали от города, их маленького домика, магазинов и парка, вдали от всех. Наверное, это хорошо в плане творчества – ей станет так скучно, что придется себя хоть чем-то занимать, – но она будет жаждать компании и скучать по друзьям.

Кэт протягивает руку к Ричу с благодарностью за его присутствие, гладит его по загривку, там, где волосы мягкие, как пух, и уже начинают седеть. Рич ненавидит свою шею, считает ее слишком толстой, и из-за этого он выглядит тупым, как бы Кэт ни старалась убедить его, что это мужественно.

– Она едва ли не больше, чем моя голова, – заявляет муж.

Рич словно бы читает мысли Кэт, смотрит на нее и улыбается. Кэт нежно улыбается в ответ, а потом опускает зеркало на солнцезащитном козырьке, чтобы посмотреть, как она выглядит.

Наконец-то волосы стали нормальными. Сначала они росли совсем другими: такого же мышиного цвета, но более волнистыми и густыми. Маленькое утешение за все, что Кэт пришлось пережить. Но теперь они стали такими, как и всегда: тонкими и непослушными. Ей приходится коротко стричься «каскадом» – никакую другую прическу волосы не признают. Тем не менее Кэт довольна. Она снова похожа на саму себя. Однако кожа все еще остается пепельно-серой, а глаза отчасти утратили блеск. Она кажется старше. Выглядит измученной.

Она надеется, что поездка пойдет им на пользу. После цунами эмоций, накрывшего их в последние два года, оба заслужили этот отдых.

Кэт думает о горах, которые вот-вот увидит, об ослепительно-белом снеге под ослепительно-голубым небом. Внушительные пики, солнце, кристально чистый воздух…

Ее тут же охватывает восторг. Скоро Рождество, потом Новый год, и она сможет помахать ручкой этим отвратительным двенадцати месяцам навсегда.

– Мы едем в отпуск! – восклицает она и хлопает в ладони.

Лу борется с желанием разбудить Софию. Сейчас пять утра, и это несправедливо.

Хорошо говорить, что мне нужно успокоиться, думает она. Если бы переключиться было так легко.

Она перекатывается на спину, приспускает пижамные брюки и проверяет живот. Ей кажется или живот стал мягче? Хотя, может, она просто намяла его постоянными ощупываниями.

Накануне вечером они рыскали по Интернету в поисках возможных диагнозов. София настаивала на менее драматических вариантах (включая банальное раздражение и запор), но Лу все еще была убеждена, что это кое-что похуже. Они даже размышляли, не позвонить ли им на горячую линию медицинской помощи, но решили, что уже слишком поздно, да и состояние не критическое.

– Давай уже ляжем в постель, – велела София. – Утром позвоним доктору и запишем тебя на прием в самое ближайшее время.

Итак, Лу лежит на одном из двух диванов, как настояла мать. Сейчас Ирэн превратила их дом в мини-отель, и им выделили гостевую комнату, хотя мать не принимала постояльцев на рождественские каникулы и за стеной находился куда больший по размеру номер на двоих с одной кроватью.

– Твоя мама – привет из пятидесятых, – простонала София. – Даже в Испании большинство матерей не такие строгие. Она что, думает, что это помешает нам заняться сексом?

– Ей не придется признавать, что мы этим занимались, – ответила Лу.

Над склонностью Ирэн отрицать очевидное можно было бы посмеяться, но в результате многие аспекты жизни Лу мучительным образом не находили признания.

Лу продолжает изучать свое тело. Она понимает, что это уже навязчивое состояние, но смутно надеется, что страх приглушится. По крайней мере, в темноте и тишине можно сосредоточиться. Она снова нащупывает обеими руками уплотнение. Опухоль кажется ей огромной. Как она не замечала ее до сегодняшнего дня? Лу нажимает на опухоль, и из-за этого хочется в туалет.

София шевелится и переворачивается на другой бок. Лу задерживает дыхание, она не отказалась бы услышать, как София бормочет сквозь сон слова утешения, успокаивает ее, но та не просыпается.

Лу продолжает свою миссию. Пальцы движутся медленно, зловеще, словно тарантул. Если бы опухоль была посередине, то Лу согласилась бы, что это просто ее особенность. Но ее более всего беспокоит чуждая асимметрия. Лу пытается справиться со страхом. Она не может – и не будет! – думать о совсем плохом.

Лу пытается думать как консультант-психолог, представить, что сказала бы себе, если бы она сама была клиентом. Она умеет давать советы, а вот воспринимать их не очень-то получается. Наверное, стоит составить список симптомов перед походом к врачу.

1. Я бегаю в туалет очень часто, куда чаще, чем София.

2. Месячные стали болезненнее, чем были.

Лу сделала поправку на особенность своего мочевого пузыря. Она выбирает места на последнем ряду в кинотеатре и всегда ищет возможность сходить в туалет во время долгой поездки, когда приспичит, причем так было всю сознательную жизнь. Но вряд ли у нее недержание, да и менструации не настолько уж болезненные. У многих женщин бывает куда хуже.

В остальном она в отличной физической форме. Она может с легкостью сделать сто приседаний, с мускулатурой все отлично. Она мало пьет, питается почти идеально. Что же тогда это, ради всего святого? Если бы у нее была какая-то серьезная проблема, разве не должно болеть?

Не помогает. Вопросов становится только больше, отчего мысли начинают бешено кружиться в голове. И как бы она ни раскручивала их, ответ все время один, словно шарик на рулетке постоянно выпадает на то же число раз за разом.

Самолет с грохотом несется по взлетной полосе, набирая скорость. Кэт видит размытое пятно аэропорта, вцепляется в подлокотники влажными от пота руками и ждет, когда же шасси оторвутся от земли. На кресле впереди заходится плачем ребенок.

Бедняжка, думает она. Я тоже ненавижу взлет и посадку. Она слышала, что именно во время взлета и посадки чаще всего случаются катастрофы, ну и, разумеется, никуда не убежать от абсурдности идеи запустить огромный металлический объект в небо. Когда они летят на высоте в несколько тысяч километров, то Кэт сможет перебороть неверие, представив, что просто сидит в странном кинотеатре, напоминающем по форме трубу, и смотрит на солнце и облака в запотевший иллюминатор, словно это фильм.

Они мчатся быстрее и быстрее. Кэт не верит, что они еще не в воздухе…

Потом наконец шасси со свистом убираются, и они взлетают.

Уфф.

Все это время она сидела, задержав дыхание, а теперь откидывается в кресле, расслабляется. Через несколько минут гаснет табло «Пристегните ремни», и ребенок впереди перестает плакать. Кэт чувствует, как малыш сотрясает кресло, извивается и никак не успокоится, поэтому теребит салфетку на кресле, чтобы привлечь внимание. Он поворачивается и смотрит на нее в щель между креслами. На его лице следы слез.

– Привет! – говорит Кэт и улыбается.

Ребенок настороженно прячется, но вскоре снова высовывает любопытную мордашку с широко распахнутыми глазенками.

– Попался! – восклицает Кэт.

Малыш снова прячется, но через пару секунд опять выглядывает. Кэт закрывает лицо ладонями, а потом быстро убирает их.

– Попался!

Он хихикает.

Какой милашка, думает Кэт.

Теперь осталось только пережить приземление и первый урок катания на лыжах. Этого она тоже боится. Кэт никогда не давалась физкультура. Школьницей она при любой возможности отсиживалась на скамейке, а катание на лыжах потребует не только физических данных, но и смелости.

С другой стороны, Кэт, которой довелось увидеть в зеркале собственную смерть, теперь уже ничего не страшно.

Ничего хорошего. Лу так и не может уснуть. Теперь она слышит пение птиц. В такое время года это, наверное, дрозд, который предъявляет права на свою территорию. Нет, скорее всего, она все-таки не скучает по этим деревьям.

Лу садится, откидывая в сторону простыни. По крайней мере, София спит на отдельной кровати, так что ее сложнее разбудить. Она приподнимает жалюзи буквально на самую малость, чтобы хоть что-то видеть, роется в сумке в поисках подходящей одежды, поднимает с пола кроссовки и на цыпочках идет в ванную, чтобы надеть спортивный костюм. Надо куда-то направить эту нервную энергию.

Вниз по ступенькам, тихо, тихо. Мать спит очень чутко, а в состоянии крайней обеспокоенности Лу просто не в состоянии столкнуться со следователем в домашнем халате. Она тихонько открывает засовы на входной двери, молясь, чтобы они не лязгнули, и вот она уже на улице, на дорожке перед домом.

Лу набирает полные легкие свежего воздуху и без всякой разминки, поскольку желание двигаться пересиливает любой страх получить растяжение, пускается бежать.

Их дом расположен на окраине города. С одной стороны поднимается лишенная листвы живая изгородь, превратившаяся в запутанный клубок. Вдали виднеются холмистые поля, распаханные и готовые к посевной.

Рассвет приближается, над долиной поднимается туман, призрачно-серый на коричневом фоне.

У нее уходит пара минут на то, чтобы разогреть мышцы и набрать скорость. Что может быть лучше? Ритм помогает успокоиться, каждый шаг она делает все осознаннее и осознаннее, встряхивая мысли, словно рис в банке, чтобы они перестали тесниться в голове.

София, наверное, права. Смогла бы она так бежать, если бы была смертельно больна? Разумеется, нет.

Просто последнее время все налаживалось. Они искали себе жилье, теперь, когда Лу уже не была новичком, работа с трудными подростками, исключенными из школы, перестала казаться такой сложной. Было бы вполне типично, если бы жизнь в это время подставила подножку.

Словно бы комментируя мысли Лу, ей сигналит какой-то водитель, вытесняет на обочину, а потом на бешеной скорости проносится на блестящей «Ауди». К чему такая спешка? – раздраженно думает Лу.

Она решает свернуть с главной дороги. Хитчин находится в так называемом пригородном районе, отсюда многим приходится ездить в город, и даже в столь ранний час люди торопятся на работу. Лу поворачивает налево через узкую калитку на общинную землю.

Тропинка вдоль берега реки извивается меж ольховых деревьев и выгибающихся стеблей осоки. В зарослях камыша лягушки будут спариваться ранней весной, а потом появятся головастики типа тех, которых они с сестрой собирали в детстве в жестяные банки. А вот и скот на выпасе – английские лонгхорны[3], старинная и спокойная порода. Коровы перестают щипать траву и поднимают головы, в изумлении глядя на нее. Лу замедляет темп.

Можно сколько угодно бежать, но убежать от себя не удастся, признает она.

Через некоторое время она чувствует себя менее взбудораженной. Когда Лу снова трусцой бежит в сторону дороги, то у нее появляется идея. А почему бы, собственно, и нет? Она вернется по этой дороге, через городское кладбище.

На входе она замедляется вплоть до прогулочного шага в знак уважения к тем, кто покоится здесь. Лу на минуту задумывается, не будет ли кто-то возражать, что она в спортивном костюме, но, скорее всего, в это время других посетителей на кладбище не окажется.

Она не была здесь довольно давно, но быстро находит нужное место и преклоняет колени. Земля здесь влажная от инея.

Как странно думать, что он там, под землей. Прошло столько лет, а Лу все еще по нему скучает. Ей бы хотелось поговорить с ним, ведь после его смерти столько всего случилось. Она окончила курсы, перебралась в Брайтон, призналась матери в своей ориентации… А теперь вот опухоль. Что бы он ей сказал по этому поводу?

Отчасти именно из-за него Лу так задергалась. Просто вспомнила, как он болел: постепенное и длительное ухудшение самочувствия, боль и страх, потеря чувства собственного достоинства. Он стал таким худеньким и хрупким, словно призрак. Лу приводит в ужас перспектива пройти через что-то, хоть отдаленно напоминающее злоключения отца.

Лу выдергивает сорняки, борясь с воспоминаниями. Хотя большинство растений увяли от холода, могильный холм все равно нужно прополоть, рассеянно думает она. Тут давно никто не наводил порядок. Удивительно, что мама запустила могилу, ведь ее сад рядом с мини-отелем выглядит безупречно: в каждый горшок высажены зимние сорта анютиных глазок, вдоль дорожки растут подснежники, которые только-только начинают пробиваться. Может, мама редко сюда приходит, потому что просто не может смотреть на могилу. Лу эта мысль кажется странной, но такова ее мама.

Она выдергивает сорняки уже более осознанно, выковыривает их ногтями из мерзлой земли, двигаясь с передней части холма назад. Вскоре она собирает небольшую кучку жухлых листьев, затем разравнивает землю руками и откидывается, чтобы оценить плоды своего труда. Надо бы еще пройтись по сорнякам вилами, но начало положено.