Две невольницы

Тиха, душиста и светла

Настала ночь. Она была

Роскошнее, чем ночь Эдема.

Заснул обширный Цареград,

Лишь волны дальные шумят

У стен крутых. Окно гарема

Отворено, и свет луны,

Скользя, мелькает вдоль стены;

И блещут стекла расписные

Холодным, радужным огнем;

И блещут стены парчевые,

И блещут кисти золотые,

Диваны мягкие кругом.

Дыша прохладою ночною,

Сложивши ноги под собою,

Облокотившись на окно,

Сидела смуглая Гюльнара.

В молчанье всё погружено,

Из белых рук ее гитара

Упала тихо на диван;

И взор чрез шумный океан

Летит: туда ль, где в кущах мира

Она ловила жизни сон?

Где зреет персик и лимон

На берегу Гвадалкивира?

Нет! Он боязненно склонен

К подножью стен, где пена дремлет!

Едва дыша, испанка внемлет,

И светит ей в лицо луна:

Не оттого ль она бледна?

Чу! томный крик... волной плеснуло…

И на кристалле той волны

Заколебалась тень стены...

И что-то белое мелькнуло —

И скрылось! – Снова тишина.

Гюльнары нет уж у окна;

С улыбкой гордости ревнивой

Она гитару вновь берет,

И песнь Испании счастливой

С какой-то дикостью поет;

И часто, часто слово мщенье

Звучит за томною струной,

И злобной радости волненье

Во взорах девы молодой!