Две новеллы из «Il Paradiso degli Alberti»

Риччарда

Не так давно в нашем славном городе{4} жила прекрасная молодая женщина, наделенная добродетелью не меньше, чем красотой, которую звали мадонна Риччарда. Отец выдал ее замуж за самого красивого юношу, весьма добродетельного и богатого, по имени Микеле Пилестри, который умер молодым, оставив ее вдовой с двумя маленькими сыновьями и девочкой чуть старше. Воспитывая свое семейство с большим благоразумием, честностью и скромностью, Риччарда помышляла только о том, чтобы дать своим усилиям похвальное завершение, и с особенным усердием, как женщина самая благоразумная, пеклась о своей дочери, держа подле себя и под неусыпным надзором, не позволяя ей ходить на праздники или другие развлечения куда бы то ни было, кроме как в своем собственном обществе. Поэтому девушка ее побаивалась и держалась с ней весьма опасливо.

Наконец, когда девушка достигла брачного возраста, достойнейшая молодая дама советами и помощью своих родственников выдала ее замуж за очень красивого и учтивого юношу из весьма древнего семейства, по имени Липпоццо Гречи. Пока близилось время справить свадьбу и провести первую ночь, мать снова и снова наставляла девушку, чтобы не помышляла и не желала ничего другого, как только делать, говорить и думать то, что пришлось бы по нраву Липпоццо, и ни в чем не отступала от его воли; и когда та усвоила все эти наставления, свадьба совершилась. Оставшись в спальне с невестой, юноша принялся целовать и обнимать ее, а она, послушная и тихая, не противилась; и когда муж велел ей раздеться и лечь в постель, она быстро это сделала. И так как оба они мигом оказались в постели, юноша, сочтя это удивительным, начал подозревать ее в нечестности. Уже лежа в постели, он сказал ей, чтоб обняла его и поцеловала, и она, ни слова не говоря, так и сделала; тогда он прибавил:

― Теперь получай удовольствие от того, что я делаю; я больше ни слова не скажу, а ты дай мне понять, что в самом деле этим наслаждаешься.

И, обняв ее, он потрудился довершить их брак, и девушка, совершенно зрелая, начала ощущать в этом сладость; и, чувствуя, как увлекает ее удовольствие, она, двигаясь тысячью приятных способов, подобно воробьихе или трясогузке, когда те предаются любви, и, пылко обнимая мужа, словно была с ним вместе уже много лет, казалось, истаивала в страсти.

Липпоццо, сверх меры подозрительный, счел это скорее поведением бесчестной женщины, чем девицы, и потому немедля решил, что она, верно, вела жизнь самую бесчестную. Недовольный, он рассудил за лучшее впредь к ней не прикасаться и никогда с ней не сходиться и, отодвинувшись, молча дожидался рассвета. Когда же пришло утро, он скорехонько поднялся, вышел из спальни и пребывал в молчаливой меланхолии. Таким образом он провел целый день, а когда наступил вечер, отправился спать в ту же постель, ни слова не молвив. Девушка сильно удивлялась этому, но все же из скромности и боязни чем-нибудь не угодить мужу ничего не сказала.

Поутру и Липоццо поднялся в ранний час, и девушка тоже; после хорошего завтрака она, как доныне ведется, вернулась в материнский дом, где, принятая с большой радостью, оставалась несколько дней, как требует обычай. Когда же пришло время мужу послать за ней, а он того не сделал, мадонна Риччарда весьма удивилась; снова и снова допытывалась она у дочери в подробностях о всяком ее действии и ухватке и, после того как дочь рассказала ей все, в конце концов уразумела, до чего додумался Филиппоццо, хорошо зная, сколь подозрителен он по природе. И, приняв быстрое и доброе решение, она рассудила за нужное отправиться с дочерью в свое поместье, что зовется Каркерелли, в нескольких милях от города, за воротами Святого Фредиана{5}. Пробыв там несколько дней, она сочла, что пора исполнить свой замысел, и послала сказать Липпоццо, чтобы по веской причине оказал ей любезность, пришел отобедать с нею на следующее утро.

Получив ее послание, Липпоццо, хоть это и казалось ему обременительным, решил ехать, так как весьма уважал мадонну Риччарду за ее высокую добродетель; итак, он прибыл в Каркерелли, и мадонна Риччарда приняла его с величайшей радостью. Поговорив с ним о многих вещах, эта достойная дама наконец подвела его к окну, откуда видно было все ее владение; и пока они вдвоем стояли там, беседуя о приятностях этого места и особенно о прекрасных широких рвах, его окружавших, вошла служанка со словами:

― Госпожа, вы знаете, что вылупились утята и что они самые милые малютки на свете?

На это Риччарда немедленно отвечала:

― Ступай, принеси их сюда ненадолго, чтобы мы на них поглядели.

Служанка быстро ушла и принесла их в своей шляпе; и при взгляде на

них дама и юноша начали рассуждать и говорить о природе, сколько прекрасного она делает и всякую вещь наделяет особыми свойствами. И беседуя таким образом, Риччарда, державшая утят в руке, бросила их в ров.

При виде этого Липпоццо, изумленный, сказал:

― Мадонна, что вы делаете? Вы хотите, чтобы они умерли? Прошу, не делайте этого!

Риччарда, смеясь, отвечала:

― Сейчас увидишь.

Очутившись во рву, утята начали бить крыльями и держались на плаву, так что добрались до берега без хлопот и помех. Юноша, пришедший от этого в великое изумление, ибо увиденное мнилось ему невозможным, сказал, обратясь к даме:

― Конечно, я бы никогда этому не поверил, если бы не увидел сам, и, конечно, великое дело — думать о том, как природа наставляет нас и учит.

Риччарда на это молвила:

― Липпоццо, я буду с тобой говорить как с дорогим и добрым сыном и прошу выслушать меня как нежную мать; и не держи на меня зла, если я буду говорить с большой откровенностью, ибо это только для твоего блага, пользы и чести. Ах, как безосновательно и глупо твое убеждение, если вникнуть в дело внимательно! Неужели ты не видишь, с какой глупостью вредишь твоей чести, моей и чести твоей жены? Неужели не видишь, что отказываешься от собственного блага с крайним стыдом для тебя и меня и с бесчестьем для твоей жены, самой простодушной из девиц? Неужели не видишь, наконец, какую горестную жизнь готовишь себе, мне и ей из-за своих ложных подозрений? Ты дивишься, как это моя девочка, твоя непорочная невеста, достаточно взрослая, чтобы чувствовать силу, данную природой, испытывает удовольствие, делая вещи, и тебе, и ей отрадные. Разве не видишь ты, как велика сила природы в каждой живой твари, особенно по части продолжения рода? Разве мужчины и женщины не рождены с естественной готовностью размножаться, в которой нам дается удовольствие и телесное, и душевное? Ах, глупец, и ты еще дивишься, что моя дочь, которая слышать не слышала и видеть не видела ничего бесчестного, прилежно усвоив мои наставления, дабы угождать тебе во всем, самым целомудренным образом подстрекаемая природой, делала все, что, по ее мнению, угодит тебе, доставив притом и ей удовольствие! Очнись теперь же, оставь свои сумасбродства и подумай: если бы дочь моя жила бесчестно, сколь великое искусство она приложила бы, чтоб казаться тебе целомудренной? Разве ты еще не в том возрасте, чтобы знать это, понимать и ценить простодушие, целомудрие и послушание девушки? Ступай же, раскайся в том, что наделал, и положи оставаться и обращаться со своей женой как пристало, ибо, как видишь, что дано природой, то нелегко изгнать, ибо эти вещи делаются без наставника и науки. Кто научил утят плавать, а других птиц — вить гнезда, нести яйца, кормить птенцов, если не природа? Ступай же, ибо, клянусь тебе крестом Божьим, ты внушил мне такую меланхолию своей глупостью, что я уж думала, что умру от этого, и, если бы не чрезмерная и нежная любовь, какую я к тебе питаю, я бы не унялась, пока не задушила бы тебя своими руками, а там будь что будет. Но я могу лишь любить тебя в высшей степени и больше, чем всякого другого, как ради тебя самого, так и ради того, что ты есть и должен быть главой, наставником и безукоризненным образцом для моей дорогой дочери и твоей законной жены. — И на этом она кончила свои речи.

Липпоццо, слушавший ее со стыдом, ничего не говорил; более того, помыслив немного о ее благоразумии, исполнился величайшего изумления и, очнувшись от своего заблуждения, отвечал ей лишь одним:

― Госпожа, вы правы, и мне нет извинения; но по милости Божьей я надеюсь отныне поступать так, чтобы исправить мою ошибку, и усердно повиноваться всему, что вы скажете и велите, умоляя вас простить мою оплошность.

Услышав такие речи, дама позвала свою дочь и сказала ей поговорить с Липпоццо, что та и сделала к большому удовольствию для всех. Когда стол был накрыт, они отобедали со смехом и шутками, а потом Липпоццо отправился отдохнуть в полдневные часы со своей женой очень надолго, к великой утехе, удовольствию и отраде для всех них, а особенно для достойнейшей дамы. Так ложное убеждение Липпоццо было весьма благоразумно, любезным и безукоризненным образом исправлено благоразумнейшей дамой.