Часть пятая

22

— Может быть, это несколько преждевременно, — начал Эллери, — но твоя упорная поспешность в этом деле подгоняет меня. Логически рассуждая, можно вывести только одно правильное решение. Учитывая твое нетерпение, сейчас мне придется ограничиться лишь доказательствами, вытекающими из целого ряда умозаключений, и на некоторое время отложить подтверждение их вещественными доказательствами.

— Если вам действительно известна разгадка головоломки, — сказал Терри Ринг, — я немедленно отказываюсь от своего патента частного сыщика и возвращаюсь в бейсбольную команду.

Инспектор посмотрел на сержанта Вели и подал ему знак. Потом сел. Сержант, прислонившись к дверному косяку, тоже приготовился слушать.

— Не буду отрицать, — продолжал Эллери, закуривая сигарету, — что я уже выложил вам весь запас самых фантастических теорий. Это чертовски интересное дело. Масса мелких, как зернышки, фактов, интересных, загадочных и на первый взгляд несовместимых друг с другом. В свете этих мелких фактов совершение преступления казалось абсолютно невозможным.

В комнате воцарилась тишина.

— Итак, мы имеем комнату с двумя выходами: дверью в мансарду и дверью в гостиную. Нет никакой возможности выйти через железные решетки окон, и в стенах нет никаких потайных дверей. Однако установлено, что дверь, ведущая в мансарду, непосредственно после смерти Карен оказалась запертой на задвижку со стороны спальни. Этим исключается всякая возможность выхода из комнаты этим путем. Другая дверь ведет в гостиную, где во время убийства находилась мисс Макклур. Она упорно настаивает на том, что никто не проходил через гостиную. Я бы сказал, что ситуация невозможная. И все же Карен Лейт была жива, когда мисс Макклур пришла в гостиную, и умерла насильственной смертью к тому моменту, когда мисс Макклур вошла в спальню.

Эллери поморщился.

— Я рассмотрел несколько различных теорий. Первая: дверь в мансарду вообще не была заперта. Ведь о том, что она закрыта, нам стало известно только со слов Терри Ринга. Я уже вчера рассердил его этой теорией. Но Терри не мог солгать, это было бы бессмысленно, и кроме того, вчера Кинумэ подтвердила, что деревянная задвижка покоробилась и женщины не могли с ней справиться. Следовательно, дверь была заперта. Вторая: несмотря на все ваши уверения, Ева, кто-то все же прошел через гостиную, пока вы там сидели.

— Но это невозможно, — воскликнула Ева. — Я еще раз заявляю: никто не проходил. И я знаю, что я тогда не спала.

— Но предположим, — сказал Эллери, — что вас загипнотизировали.

Он сделал небольшую паузу, наслаждаясь эффектом, произведенным его гипотезой. Все буквально остолбенели, но он тотчас рассмеялся и сказал:

— Не ругайте меня за мысль о гипнозе. Должно же быть какое-нибудь разумное объяснение, Ева, если вы действительно невиновны. Гипноз объяснил бы эту загадку. Единственный недостаток этой гипотезы в том, что она слишком уж надуманна, совершенно недоказуема и… не соответствует действительности.

Доктор Макклур с облегчением вздохнул.

— Я рад, что не это является вашим объяснением.

Эллери некоторое время рассматривал кончик своей сигареты.

— И вдруг мне пришла в голову вполне разумная и обоснованная теория. Она объясняет все полностью, исключает необходимость обращаться к фантазии и в то же время настолько элементарна, что я просто удивлен, как это она никому не пришла в голову раньше. — Взгляните на факты. Ева Макклур единственный человек, который мог убить Карен Лейт. Только у нее была физическая возможность совершить убийство. Об этом говорят факты. Но предположим, что Ева не убивала свою тетку. Правильно ли, что только Ева могла убить Карен Лейт? Правильно ли утверждение, что если Ева невиновна, то Карен Лейт была бы жива? Нет. Неправильно. Есть еще человек, который мог заколоть Карен Лейт.

Все замерли. Наконец Терри Ринг с нескрываемым разочарованием проворчал:

— Да он просто сошел с ума.

— О, нет, — возразил Эллери. — Разве не могла Карен Лейт зарезать себя сама?

На 87-й улице послышался нетерпеливый сигнал автомобильного клаксона, но в гостиной Квинов время остановилось. Его остановило воцарившееся там изумление.

Наконец инспектор встал и яростно запротестовал!

— Но тогда это не убийство, а самоубийство!

— Совершенно верно, — подтвердил Эллери.

— Но орудие? — не унимался старик. — Что случилось с половинкой ножниц с отломанным кончиком? Если орудие самоубийства вынесено из этой комнаты, значит, это не было самоубийством.

— Почему люди всегда с возмущением оспаривают истину, если не они первые додумались до нее? Ты говоришь, что, поскольку в комнате не оказалось орудия самоубийства, значит, не было и самоубийства. А я утверждаю, что все факты свидетельствуют о том, что это было самоубийство, факты, которые вы, к сожалению, проглядели. А исчезновение второй половинки ножниц я вам объясню немного позже, когда мы к этому подойдем.

Инспектор снова сел на прежнее место и довольно долго молчал. Наконец совершенно спокойно спросил;

— Какие факты?

— Вот так-то лучше, — улыбнулся Эллери. — Какие факты? Давайте сейчас подробно разберем их. Какие же факты указывают на то, что произошло самоубийство? Я считаю, что таких фактов пять: три мелких и два весьма значительных, на которых висят мелкие детали, как плоды на дереве. Надо сказать, что три мелких факта — сравнительно слабые. Но они обретают силу при помощи остальных двух, более значительных. Разрешите мне начать с более слабых звеньев.

Каково было последнее дело, которое — насколько нам известно — Карен Лейт совершила по собственной воле перед смертью? Она начала писать письмо Морелю. А кто такой Морель? Ее адвокат и литературный агент. О чем было письмо? Это было распоряжение Морелю произвести денежные расчеты со всеми иностранными издателями. «…Я хочу, чтобы вы немедленно составили точный список всех причитающихся мне выплат… и добились немедленного получения этих денег». В этих словах заключен определенный смысл: требование окончательного расчета. Она как бы говорит: «Морель, пришло время привести в порядок все мои дела». Известно, что переводы от иностранных издателей часто запаздывают, их приходится ждать довольно-таки продолжительное время. Она же настаивает на немедленной выплате. Почему? Может быть, ей срочно понадобились деньги? Нет, нам известно, что у нее их было более чем достаточно. Так почему же такая настойчивость в требовании немедленной выплаты? — спросил Эллери. — Это не что иное, как желание окончательно привести в порядок свои дела, тогда, в понедельник днем, за несколько минут до своей смерти. Разве не так поступают многие самоубийцы, прежде чем наложить на себя руки? Конечно, это не может служить решающим доказательством. Это ее действие может иметь и другое, притом самое простое объяснение. Но тем не менее, это факт, который, как я уже говорил, обретает силу при наличии других фактов.

Он вздохнул.

— Следующий параграф ее письма к Морелю она так и не закончила — мы, конечно, никогда не сможем восстановить его точно, поскольку она умерла. Но совершенно очевидно, в нем должна идти речь о ее сестре Эстер. Возможно, она намеревалась передать судьбу‘Эстер (когда ее найдут) в руки Мореля. Вы, наверное, помните, что Карен, умирая, считала, что ее сестра жива. Но потом она скомкала это письмо… Возможно, она приняла другое решение или же ей стало совершенно безразлично, что будет после ее смерти с деньгами, с ее сестрой, ее тайной и всем остальным. Это вполне согласуется с теорией о самоубийстве.

Он раскрошил в пепельнице сигарету.

— Факт номер три также малозначителен сам по себе, но приобретает огромное значение, присоединившись к своим старшим братьям.

Он подошел к Кинумэ, забившейся в уголок и крайне смущенной всем происходящим.

— Кинумэ, вы помните ножницы, что сделаны в форме птицы? Ну, такая вещь, которой режут?

Эллери жестом показал ей, о чем он говорит.

— Ои. Мисс Эстер привезла их из Японии. Они всегда были сломаны. В коробке.

— И они всегда находились в комнате в мансарде?

Кинумэ кивнула.

— В последний раз я видела их, когда убиралась в комнате в мансарде.

— Ах, значит, ты все-таки убиралась там! — пробормотал инспектор.

— И когда это было? — спросил Эллери.

— Воскресенье.

— За день до смерти Карен, — с удовлетворением произнес Эллери. — Это тоже подходит. Японские ножницы принадлежали Эстер, они всегда находились наверху, в комнате Эстер, а не в спальне Карен. Однако после смерти Карен мы находим их в ее спальне. Кто мог принести их из мансарды? Не Эстер — Кинумэ видела их в воскресенье, а Эстер умерла в Филадельфии в субботу вечером. Таким образом, по всей вероятности, сама Карен сходила за ножницами в мансарду. Даже если это сделала не она — допустим, она велела Кинумэ принести их, — никакого значения не имеет. Зачем она это сделала? Конечно, не для того, чтобы снабдить убийцу удобным оружием. И они ей не были нужны как ножницы, так как они были сломаны и для работы не годились. И я утверждаю: тот факт, что Карен принесла к месту смерти этот необычный инструмент, психологически указывает на ее намерение использовать его в качестве оружия, которым она лишила себя жизни.

— Но почему именно такое странное оружие? — спросил инспектор.

— Для этого есть веские основания, к которым я в свое время подойду. А пока разрешите мне перейти к четвертому пункту, который самым существенным образом указывает, что произошло самоубийство. Несколько минут назад Кинумэ сказала мне по телефону, что, когда она заходила в комнату Карен незадолго до ее смерти, лучуанская сойка — птица, которая так шумно выражала мне свою неприязнь, — находилась в клетке возле кровати Карен.

— Да? — спросил старик.

— Да. За несколько минут до смерти Карен птица была в клетке, а когда Ева вошла туда через полчаса — клетка была пуста. И это подтверждает Терри. Разрешите мне задать вам вопрос: кто мог выпустить птицу в течение этого получаса?

— Только Карен могла это сделать, — сказал доктор.

— Совершенно верно. Карен освободила свою любимицу из неволи.

— Но как она вылетела из комнаты? — спросил Терри.

— Очень просто. Единственный человек, находившийся в комнате. — Карен — открыла клетку, взяла птицу, поднесла к окну и просунула ее между прутьями железной решетки. Человек не может пролезть сквозь решетку, но птица могла. Карен любила эту проклятую сойку, у нас есть тому множество подтверждений. Птицу никогда не выпускали из клетки. Был единственный, столь памятный случай во время болезни Кинумэ, когда О’Мара кормила птицу и та вылетела из клетки и улетела в сад.

— Мисс О’Мара, будьте любезны, расскажите нам, что потом произошло?

— Я не знаю, с чего это вдруг, но она буквально рвала на себе волосы, — ответила девушка. — Я говорю о мисс Лейт. Хотела даже уволить меня. Можно я сейчас уйду?

Но Эллери не ответил ей.

— Вы видите, теперь у нас есть все основания полагать, что за несколько минут до смерти Карен Лейт выпустила свою любимицу из клетки в сад. Она дала ей свободу. Почему люди освобождают из неволи своих любимцев? Потому что рабству любимцев пришел конец. Рабство кончается вместе с кончиной хозяина. А Карен Лейт решила покончить жизнь самоубийством.

Инспектор нервно грыз ногти.

— И наконец, мы подходим к пятому, самому убедительному из всех пунктов. Это сложный пункт, куда входят несколько фактов: смена западного облика восточным, кимоно, ступенька эркера, кинжал, украшенный драгоценными камнями, и перерезанное горло. Все это как нельзя лучше характеризует извращенную душу Карен и ее усталое тело. И если бы мы располагали только фактами, входящими в этот пункт, они должны были навести нас на мысль о самоубийстве Карен Лейт.

— Может быть, ты все-таки объяснишь подробнее? — попросил инспектор.

— Это замечательный пункт. Я бы сказал, красивый. Идеальная симметрия. Кем, в сущности, была Карен Лейт? Ну, ее кожа была белой, а изнутри она давно уже пожелтела. Она так долго жила в Японии, так любила все сугубо японское, что сама уже наполовину стала японкой. Вспомните, какая обстановка была у нее дома на Вашингтон-сквер. На всем — печать тоски по Японии, схожей с тоской по родине: японская мебель, японские произведения искусства, японские безделушки и даже японский сад. При первой же возможности она спешила надеть японское платье. Любила японские традиции, помните эту церемонию чаепития на ее приеме? Она воспитывалась в наполовину японском доме, общалась с друзьями-японцами, у нее были японские слуги, и после смерти отца она обучала японских студентов в японском университете. Она была новообращенной японкой. Нетрудно представить, что ее мышление и психология сделались в большей степени японскими, чем западными. Между прочим, известно много случаев обращения западных людей к японизму. Вспомните хотя бы Лафкадио Херна. И если теперь рассматривать Карен Лейт в этом свете, на какую мысль могут навести обстоятельства ее смерти? Одета в японское кимоно, перерезано горло, оружие — стальной предмет с драгоценными камнями. Почему за полчаса до смерти она переоделась, заменив обычную западную одежду — так мне сказала Кинумэ — восточным кимоно? Чем объяснить выбор такого мрачного способа смерти — перерезывания горла? Зачем при этом пользоваться таким специфическим оружием — украшенной драгоценными камнями половинкой ножниц, которая вполне может сойти за «кинжал с драгоценными камнями»? Я скажу вам почему: все эти три элемента — кинжал с драгоценными камнями, кимоно и разрезанное горло — являются обязательными атрибутами харакири, старинной японской церемонии самоубийства.

— Нет, — упрямо мотнул головой инспектор. — Нет, это не так. Я, конечно, не очень-то сведущ в этих вопросах, но отлично знаю, что при харакири режут не горло. Несколько лет назад мне пришлось столкнуться со случаем, когда один япошка выпотрошил себя. Я заинтересовался этим делом. Они всегда вспарывают себе брюхо.

— Это был мужчина? — спросил Эллери.

— Да.

— Значит, ты не очень глубоко изучил этот вопрос. А я изучил. Мужчина-японец кончает жизнь самоубийством, вскрывая брюшную полость. Женщина — перерезает себе горло.

— Ох, — вздохнул инспектор.

— Но это еще не все. Нельзя делать харакири просто так. Нет, для харакири существуют определенные мотивы. Все они связаны с вопросами чести. В Японии самоубийцы не так уж часто прибегают к харакири. Эту церемонию можно применить, если человек совершил бесчестный поступок. Тогда этот ритуал самоубийства смывает бесчестие, по крайней мере с точки зрения эстетики. А как насчет Карен Лейт? Разве она не совершила бесчестного поступка, который нужно было смыть? Разве она не украла талант своей сестры? И она умерла на маленькой ступеньке эркера, что говорит о ее коленопреклоненном положении в момент самоубийства. Это также — одно из требований ритуала харакири. Может быть, один или два факта, указанных мною в самом начале, являются малозначительными. Но при наличии последнего пункта, да еще факта освобождения из неволи птицы, мы должны принять теорию самоубийства.

Все молчали. Наконец инспектор воскликнул:

— Но у тебя нет никаких доказательств. Никаких вещественных доказательств, нет свидетельских показаний. Это только теория. Я не могу отпустить мисс Макклур на основании этой ничем не подкрепленной теории. Будь же благоразумен, Эл.

— Я воплощенное благоразумие, — вздохнул Элдери.

— Где же тогда недостающая половинка ножниц, которой она, по твоим словам, зарезалась?

Старик встал и покачал головой.

— Нет. Это не пойдет, Эл. У тебя замечательная теория, но она с дырой посередине, а мою теорию подкрепляет целый ряд вещественных доказательств.

— Слушай, — сказал Эллери, — если найдется вторая половинка ножниц с отломанным кончиком, примешь ли ты теорию самоубийства? Или простое присутствие Евы в соседней комнате убеждает тебя в том, что это было убийство?

— Но мы ведь не нашли около тела оружия. Понимаешь? Я имею в виду истинное оружие, а не ту половинку ножниц, на которой были отпечатки пальцев мисс Макклур.

— Тебе нужны доказательства?

— Их потребуют присяжные, — сказал инспектор извиняющимся тоном. — А еще раньше — окружной прокурор. Вам придется иметь дело с Генри Сэмпсоном, а не со мной.

Это звучало как финал. Ева беспомощно прижалась к Терри.

— Другими словами, — продолжал Эллери, — от меня требуются две вещи: объяснить, почему на месте самоубийства не было найдено оружие, и затем найти его. Если я выполню оба требования, ты будешь удовлетворен?

— Сначала выполни их.

— Что вы обыскали? Расскажи мне подробно.

— Весь дом.

— Нет, нет, более подробно.

— Все внутри дома. Не пропустили ни одной вещи. Обыскали даже чердак. И, конечно, мансарду. Почву вокруг дома, на тот случай, если оружие было выброшено из окна. И ничего не нашли.

Взгляд его проницательных глаз остановился на Еве.

— А все-таки, несмотря на то что ты сейчас рассказывал, может быть, мисс Макклур или этот негодяй Терри стащили ножницы в понедельник, когда я По глупости отпустил их.

— Или передали своему сообщнику?

— Да.

Эллери неожиданно хихикнул.

— А ты не задумывался над вопросом о роли камня?

— Камня? — медленно повторил инспектор.

— Да, да, обыкновенного камня, взятого в саду с края дорожки. Того самого камня, который в понедельник был заброшен в спальню Карен, пробив стекло.

— Его бросил какой-то мальчишка.

— Я давно утверждал это, — сказал Терри.

Они с инспектором внимательно смотрели на Эллери.

— А нашелся хоть какой-нибудь след этого мальчика?

— Нет. Не все ли равно, кто разбил стекло, — проворчал инспектор. — И слушай, если у тебя действительно что-то есть, давай выкладывай поскорее, — решительно добавил он.

— На днях мы с Терри провели небольшой эксперимент. Спроси Риттера. Он все видел и, наверное, принял нас за сумасшедших. Мы стояли в саду и бросали приблизительно такие же камни, что и тот, который влетел тогда в окно. И бросали мы их именно в стекла эркера.

— Зачем?

— Как тебе известно, Терри был когда-то классным игроком в бейсбол. Профессионал-подающий. Он умеет бросать. Я видел, как он бросал. Отличный глазомер, меткость исключительная…

— Ну, хватит, — оборвал его Терри. — Чего доброго, закатите здесь получасовой спич в мою честь. Лучше рассказывайте дальше.

— Терри, — невозмутимо продолжал Эллери, — по моей просьбе примерно с полдюжины раз пытался забросить камень в спальню Карен через железную решетку. И каждый раз его постигала неудача: камень ударялся о железные прутья и падал обратно в сад. По правде говоря, он и не надеялся на успех. Он сразу сказал мне, что ни один разумный человек не будет даже пытаться забросить камень, когда расстояние между прутьями лишь на 1–2 сантиметра больше самого камня. К тому же бросать приходится вверх.

— Но все-таки окно было разбито и камень влетел в спальню, не так ли? — спросил инспектор. — Что и доказывает возможность этого.

— Но это случайность, бросавший камень не делился в окно. Терри прав. Ни один разумный человек не пытался бы это сделать. Но допустим, что кто-то умышленно бросил его. Зачем? С какой целью? Конечно, не пытаясь отвлечь от чего-либо внимание присутствующих. Ведь в это время ничего не произошло. У бросавшего отнюдь не было намерения попасть в кого-нибудь в комнате. Как не было намерения передать какие-либо сведения, так как никакой записки к камню не было привязано. Да, папа, вывод напрашивается один. Метатель камня, что разбил окно в спальне Карен, не имел намерения разбить стекло. Камень попал в окно лишь по чистой случайности. Этот камень бросали совсем не в окно.

Изумление присутствующих возросло. Но Эллери только улыбался.

— Но если камень бросали не в окно, куда же и в кого его бросали? Совершенно ясно, во что-то, находившееся поблизости от окна А что там могло быть? Ну, нам известно, что незадолго до смерти Карен выпустила через окно лучуанскую сойку. Птица слишком долго жила в этом доме и не могла сразу его покинуть. Предположим, что сойка устроилась на фронтоне здания, над самым эркером. Это вполне возможно. Разве нельзя в таком случае допустить, что кто-то из сада бросил камнем в птицу и совершенно случайно попал в окно?

— Но какое это имеет отношение?.. — начал доктор Макклур.

— Все это лишь предположение, — заметил Эллери. — Нам известно, что несколько недель назад, благодаря небрежности мисс О’Мара, сойка вылетела из клетки. Мы знаем, что мисс Лейт подняла адский шум по этому поводу. Теперь давайте сделаем еще одно предположение: допустим, что в понедельник днем мисс О’Мара была в саду и вдруг увидела птицу, которая сидела на фронтоне здания или где-нибудь вблизи эркера. Разве не могла она подумать, что хозяйка опять будет бранить ее за вылетевшую в сад птицу? Разве не естественно было желание девушки поймать поскорее птицу и посадить ее в клетку, пока свирепая мисс Лейт не обнаружила ее исчезновения? Но противное создание забралось слишком высоко. О’Мара не могла ее достать. И вполне естественно предположить, что девушка взяла камень и бросила его, чтобы сойка испугалась и слетела с крыши вниз.

У ирландки был очень испуганный вид, и все поняли, что Эллери попал в точку.

Вызывающе вскинув голову, она сказала:

— Да, я это сделала. Ну и что из того? Что вы на меня так смотрите?

— И когда окно разбилось, вы испугались и быстренько спрятались за углом? Так ведь? — спросил Эллери.

— Да.

— А когда вам показалось, что горизонт чист, вы вышли из-за угла, нашли мирно сидящую в саду птицу и посадили ее в клетку в нижней комнате?

— Да, — повторила она.

— Вот видите, — вздохнул Эллери, — я установил эту истину исходя из двух фактов: исчезновения лучуанской сойки из клетки в спальне Карен перед ее смертью и появления этой птицы в клетке внизу. И все это с кристальной ясностью объясняет появление камня в спальне.

— Но какое все это имеет отношение к исчезновению половинки ножниц?

— Ну, прежде всего это дает нам указание на местонахождение птицы. Она была на крыше дома. Не так ли?

— Я все еще ничего не понимаю.

— Вы, конечно, знаете, что это была сойка. А сойки заслужили недобрую славу птиц-воровок. Как все сойки, эта лучуанская разновидность ее имеет склонность к ярким, блестящим предметам. Как я уже говорил, птица неожиданно и, возможно, против своего желания получила свободу. Не привыкшая к своему новому положению, она вернулась обратно к своей хозяйке. Вероятно, она села на подоконник и протиснулась между прутьями — вы помните, окна там открываются снизу. На полу в луже крови умирала ее хозяйка, а половинка ножниц со сломанным кончиком, запачканная в крови, лежала возле ее руки. Очарованная сверканием камней, украшавших ножницы, сойка схватила это оружие в свой сильный клюв, снова села на подоконник и вылетела в сад Что же она сделала дальше? Согласно ее воровским повадкам она стала искать место, где бы спрятать этот блестящий предмет. Но где в последний раз видели сойку? На фронтоне или на крыше дома.

Эллери ухмыльнулся.

— Вы обыскали весь дом, все вокруг дома и даже под домом, если можно так выразиться, но вы не осмотрели крышу. Итак, если вы теперь найдете недостающую половинку ножниц где-нибудь на фронтоне или в водосточном желобе, значит, я прав.

«Так вот о каком риске говорил Эллери», — печально подумал доктор Макклур. Рассуждения Эллери держались на слишком тонкой ниточке. Они казались правдоподобными, но… было ли так на самом деле? Он сжал руку Евы, и она механически ответила ему таким же пожатием. Никто не мог произнести ни слова. Все чувствовали, на какой тоненькой ниточке повисла судьба Евы.

Наконец инспектор прервал молчание:

— Я согласен, что все это будет выглядеть иначе, если мы найдем подтверждение твоих слов. Но даже если мы найдем эту половинку ножниц, разве не могла девушка убить свою тетку, освободить птицу из клетки и выпустить в окно с половинкой ножниц в клюве? Скажи, разве она не могла это сделать?

Это была чудовищная мысль. Испуганные Макклуры и Терри лишились всякой способности двигаться или говорить.

Наконец Эллери покачал головой.

— Каков же мотив подобных действий Евы?

— Отделаться от оружия.

— Да, но, если она совершила убийство, лучшим выходом для нее было создать картину самоубийства. А чего она добилась бы, спрятав оружие? Она добилась бы того, что произошло на самом деле: это выглядело бы как убийство, а она сама — как единственно возможный убийца. Нет, папа, это не пойдет.

Побежденный инспектор что-то проворчал.

— Я надеюсь, — спокойно продолжал Эллери, — что нас ждет удача. Нам повезло. Со времени смерти Карен не было дождя. Если сойка спрятала половинку ножниц в надежном месте — например, в водосточном желобе, на ней могут сохраниться отпечатки пальцев. Конечно, нежелательные последствия может иметь утренняя роса. Но если ножницы не заржавели, в твоих руках, отец, будет совершенно неоспоримое доказательство невиновности мисс Макклур.

— На ножницах будут отпечатки пальцев Карен Лент, — воскликнул Терри.

— Да, и только ее. И если это будет установлено, папа, далее ты должен будешь признать, что Карен Лейт покончила жизнь самоубийством.

В мрачном настроении инспектор позвонил в Главное полицейское управление и приказал послать соответствующих работников в дом на Вашингтон-сквер. Туда же отправилась и вся компания присутствующих в гостиной Эллери.

В доме Лейт их ожидали два специалиста по отпечаткам пальцев.

Сержант Вели достал где-то у соседей огромную лестницу. Эллери взобрался на крышу, и первое, что он там увидел, была исчезнувшая половинка ножниц со сломанным кончиком. Она лежала в водосточном желобе как раз над эркером спальни Карен Лейт.

Эллери взял эту половинку и, стоя на крыше, размахивал этим испачканным в крови оружием. Терри послал ему снизу такой оглушительный приветственный клич, что Эллери чуть не свалился с крыши. А из группы, стоявшей около лестницы, послышался истерический крик радости, и Ева упала в объятия доктора Макклура.

Эксперты нашли на ножницах отпечатки пальцев Карен Лейт. Других отпечатков не было. Отломанный кончик отлично подходил к найденной половинке ножниц. Это развеяло последние сомнения.

23

В пятницу вечером Макклуры в сопровождении Терри Ринга пошли в шикарный ресторан на 60-й улице и заказали обед. Обед прошел в молчании. Только изредка обменивались они отдельными замечаниями. Доктор выглядел утомленным, а Ева до предела усталой.

— Что вам теперь нужно, — сказал наконец Терри, — так это отдых. Перемена обстановки, каникулы. Нужно забыть обо всем. Можете теперь повенчаться со своим парнем с Парк-авеню.

— А разве Ева вам ничего не говорила? — спросил доктор. — Она возвратила кольцо доктору Скотту.

— Нет, я об этом ничего не знаю.

Терри отбросил в сторону вилку и посмотрел на Еву.

— Как же это так? А?

Он продолжал смотреть на нее. Она вспыхнула.

— Это была ошибка. Вот и все.

— Но, слушайте, — пробормотал Терри. — Это же замечательно, то есть я хочу сказать, мне очень жаль.

— Почему не пришел мистер Квин? — быстро спросила Ева, чтобы переменить тему разговора.

— У него, кажется, голова болит, — ответил Терри.

— Я думаю, — сказал доктор, вставая, — вам придется закончить обед без меня. Я ухожу.

— Нет, — воскликнула Ева. — Не уходи, папа!

— Но мне действительно надо уйти, — сказал доктор. — Я думаю, вы извините меня. Мне надо сегодня вечером повидаться с мистером Квином, я ведь еще не поблагодарил его за то, что он для нас сделал.

— Тогда я тоже пойду, — сказала Ева, намереваясь подняться из-за стола. — Я обязана ему больше всех.

— Нет, вы останетесь здесь, — прорычал Терри, схватив ее за руку. — Давайте, док, топайте. Я беру на себя ее доставку.

— Папа… — забеспокоилась Ева.

Но доктор Макклур только улыбнулся и ушел.

— Слушайте, — волнуясь, начал Терри, перегнувшись к ней через стол. — Я, конечно, ничего из себя не представляю… Я знаю это. Но если вы…

— Бедный папа, — проговорила Ева. — Он просто ужасно выглядит. Эти неприятности состарили его. А сегодня у него вид еще хуже, чем вчера. Он…

— Он отличный парень, — сердечно сказал Терри. — У него есть такт, Мы с ним поладим. Ева, вы…

— Я страшно беспокоюсь о нем, — нахмурилась Ева. — Он теперь с головой уйдет в свою работу в институте, будет работать как сумасшедший. Я уже знаю это. Ему бы надо куда-нибудь уехать.

— Вам, ему и мне тоже, — крикнул Терри. — Мы можем поехать все вместе.

— Но что вы хотите этим сказать? — спросила Ева.

— Я хочу сказать, что… мы… вы… слушайте…

Терри наклонился к ней ближе.

— Первое, что я сейчас сделаю, это срочно отправлюсь на Парк-авеню и как следует воткну этому парню, который от вас сбежал.

— Терри!

— Ну, ладно, хорошо. Я не поеду, раз вы этого не хотите, — проворчал он. Он снова наклонился к ней.

— Ева, я хочу сказать, что вы и я…

— Пардон, — раздался решительный голос. Они обернулись. Это говорил старший официант:

— Pardon, monsieur, mais vous faites trop de bruit…

— Ха! — вырвалось у Терри.

— Месье будет столь любезен…

— А иди ты отсюда, Лафайет, — сказал Терри и взял Еву за руку. — Слушайте, милочка, я хотел сказать, что…

— Он говорит, — перебила его Ева, отодвигаясь от Терри, — что вы очень громко разговариваете, слишком много шума…

— И если месье не будет говорить тише, — добавил старший официант более решительно, — я попрошу его удалиться отсюда.

Терри взглянул на него. Потом спокойно сказал Еве.

— Сидите спокойно, детка.

Он встал и, широко расставив ноги, смотрел на галльского джентльмена.

— Вы сказали, что я произвожу слишком много «брун» в вашем заведении?

Старший официант немного отступил.

— Филипп, Антуан!

Подбежали два здоровенных смуглых гарсона.

— Проводите, пожалуйста, мадемуазель и месье…

— Ни с места, Антуан, — крикнул Терри.

В зале наступила тишина. Шокированные посетители умолкли. Еву бросало то в жар, то в холод. Она была готова провалиться сквозь землю.

— Пожалуйста, Терри, — шептала она. — Не забывайте, где… Пожалуйста, не…

— Ну что же ты, Антуан, — подгонял гарсона старший официант.

Смуглый кулак Антуана замахнулся на Терри. Терри немного присел, и Ева зажмурилась. Она знала, сейчас будет драка. В таком шикарном ресторане. Завтра все попадет в газеты…

— Я сказал тебе «ни с места», — услышала она голос Терри. Он говорил своим обычным тоном, и Ева быстро открыла глаза.

Терри сдерживал руку Антуана и почти умоляюще смотрел на него. Пот градом катился по его лицу.

— Слушай, Антуан, — сказал он, облизывая губы, — ты когда-нибудь был… влюблен?

Антуан глубоко вздохнул и посмотрел на старшего официанта. Официант побледнел и спросил:

— Может быть, месье плохо себя чувствует? Может быть, позвать доктора?

— Любовь. Любовь, — настойчиво повторял Терри. — Ты понимаешь, что такое любовь? Амур. Л-ю-б-о-в-ь.

— Он сумасшедший, — пробормотал Антуан, осторожно отступая назад.

— Конечно, я сумасшедший! — кричал Терри, размахивая своими длинными руками. — Я буквально свихнулся, подыскивая слова, чтобы сделать предложение любимой девушке, а он говорит, что я слишком шумлю.

Никогда в жизни Ева не испытывала такого унижения. В ресторане стоял шум и гвалт. Все хохотали. Даже старший официант позволил себе улыбнуться.

— Вы неуклюжий дурак, — воскликнула, вскакивая, Ева. — В конце концов, я больше не могу.

Она побежала, провожаемая восторженным ревом, раздававшимся со всех сторон. Как он мог?.. Это какой-то… какой-то…

Но она успела добежать только до коврика у входа. Там ее встретил неизвестно откуда взявшийся Терри.

— Слушайте, детка, — сказал он. — Выходите за меня замуж и сделайте меня счастливейшим человеком в мире.

— О, Терри, — вздохнула Ева, обнимая его. — Я так счастлива. И я вас так люблю.

— Вив ля Франс, — крикнул Терри и поцеловал Еву.


Дверь Макклуру открыл Джуна.

— Хелло! — приветствовал доктора Эллери, вставая с кресла, стоявшего возле камина. — Входите.

— Я вас долго не задержу, — сказал доктор Макклур. — Я вас еще не поблагодарил как следует, и…

— Ах, вы об этом? — Эллери был явно смущен.

— Садитесь, доктор. Папа в управлении, подчищает последние детали и, кажется, собирается, наконец-то, удовлетворить любопытство репортеров.

— Терри сказал, что вы неважно себя чувствуете, — заметил доктор и взял сигарету, предложенную ему Эллери. — Вероятно, это естественная реакция. Да, действительно, изумительный образец рационалистического объяснения. А вид у вас в самом деле плохой. Как вы себя чувствуете?

— Подавленным. Мне показалось, что и у вас сегодня вид тоже более усталый, чем обычно.

— Ах, у меня. — Доктор пожал плечами. — Что ж, я ведь тоже человек. Несмотря на то, что с годами характер человека черствеет, есть вещи, которые очень глубоко его затрагивают. Например, опасность, угрожающая любимому существу. Затем Эстер. Узнать, что она жива, только для того, чтобы тотчас узнать о ее смерти. А потом, — добавил он, — Карен.

Эллери кивнул, внимательно глядя в камин. Доктор вздохнул и поднялся.

— Вряд ли необходимо выражать словами…

— Доктор, садитесь.

Макклур взглянул на него.

— Я должен с вами поговорить.

— Что-нибудь случилось, Квин?

— Да.

Доктор Макклур снова сел. На его исхудалом лице отразилось беспокойство. Брови сдвинулись.

Эллери встал с кресла и облокотился о камин.

— Весь сегодняшний день и вечер я думал, буквально не вставая с этого кресла… Да, доктор, кое-что случилось.

— Существенное?

— Исключительно.

— Если вы хотите сказать, — медленно начал доктор, — что Карен не совершала самоубийства…

— О, нет, самоубийство действительно произошло, — ответил Эллери. — Здесь не может быть никаких сомнений.

— Тогда что же произошло? — Доктор быстро встал.

— Не думаете же вы, что Ева каким-то образом… что она все-таки…

Эллери круто повернулся к нему.

— Некоторые стороны этого дела, доктор, до сих пор не затрагивались. И пока что дело ни в коем случае нельзя считать законченным. Оно далеко не закончено. О, конечно, что касается полиции и моего отца, здесь все в порядке. Но этого недостаточно. Я сейчас стою перед решением ужасной проблемы, самой трудной в моей практике. И откровенно говоря, я не знаю, как мне поступить.

В крайнем изумлении доктор снова сел.

— Но если Ева не… Если Карен действительно покончила жизнь самоубийством… Я не понимаю…

— Я рад, что вы пришли. Очевидно, в человеческих взаимоотношениях существуют какие-то связи нематериального характера.

Эллери снял пенсне и рассеянно протирал стекла.

— Ваш приход разрешает некоторые трудности. У вас есть время, доктор?

— Конечно, розно столько, сколько вам потребуется.

Доктор с большим интересом смотрел на Эллери.

— Понимаете, — начал Эллери, — моя дилемма несколько необычна: должен ли я сказать отцу то, что известно мне одному, или нет? И поскольку в этом деле есть очень деликатный момент, который нельзя разрешить обычным путем, я вынужден обратиться к вам за помощью.

— Но чем я могу помочь вам, Квин? Вы хотите сказать, что это все-таки имеет отношение к Еве?

Эллери сел и не спеша закурил сигарету.

— Давайте лучше начнем с самого начала. И в результате подробного анализа примем определенное решение. Собственно, я не буду принимать никакого решения, это сделаете вы. И я поступлю сообразно вашему совету. Как мне быть? Оставить ли это дело закрытым или завтра снова открыть его взрывом, который потрясет весь Нью-Йорк?

Доктор побледнел, но тем не менее твердо ответил:

— Я в своей жизни перенес всевозможные удары судьбы. Поэтому я полагаю, что вполне выдержу еще один. Говорите, Квин.

Эллери достал из кармана халата свернутый вчетверо листок бумаги. Доктор терпеливо ждал, пока Эллери развернет его.

— Здесь у меня копия предсмертной записки вашей снохи Эстер Лейт, которую нашли у нее в Филадельфии.

— Да?

— Оригинал, конечно, находится у отца. Позвольте мне сразу заверить вас, что в отношении авторства нет никаких сомнений. Почерк тщательно проверен, и точно установлено, что записку писала Эстер. Теперь, когда нами установлен факт самоубийства Карен Лейт, следует прочесть эту записку в несколько иной интерпретации, чем мы это делали раньше, — продолжал Эллери. — Раньше мы считали, будто заявление Эстер о том, что она убийца, является ее признанием в убийстве своей сестры. Теперь мы знаем, что Эстер умерла раньше сестры и поэтому не могла быть ее убийцей. Она также не могла умышленно взять на себя чью-либо вину, поскольку записка писалась, когда Карен была еще жива.

— Безусловно, ее слова относились к смерти моего брата, а не к смерти Карен, — подтвердил доктор. — Очевидно, Эстер до самой смерти продолжала считать себя убийцей Флойда.

— Да. Это бесспорно. Ее старая мания. Чувство страха. Это очень важный тезис, так как он дает точный ответ на один из наиболее загадочных вопросов этого дела. А именно: какая сила заставляла Эстер подчиняться Карен, даже согласиться на совершенно фантастическую, чудовищную эксплуатацию со стороны ее собственной сестры… Она даже согласилась на роль живого трупа.

Доктор сдвинул брови.

— Я не понимаю…

— Все дело здесь в исключительно коварной, патологически злобной психологии, — продолжал Эллери. — Вы сами как-то говорили, что семнадцать лет назад вас поразила степень обреченности Эстер, как она упорно, вопреки фактам настаивала на том, что умышленно убила вашего брата. Но причина ее одержимости сразу станет понятна, если представить себе активность очень умной, потерявшей совесть женщины, которая стремилась воспрепятствовать выздоровлению Эстер. Она постоянно нашептывала Эстер, что та намеренно убила своего мужа, и так сильно влияла на бедную измученную женщину, что в конце концов Эстер была полностью убеждена в том, что она умышленно убила мужа. И это все объясняет, — печально продолжал Эллери. — Это объясняет и настойчивость, с которой Эстер добивалась, чтобы отослали ребенка. Ее нежная натура не могла смириться с мыслью, что когда-нибудь дочь узнает, что ее мать — убийца. Вы сами рассказывали, как Эстер настаивала на том, чтобы вы удочерили Еву, забрали ее с собой в Штаты и воспитывали в полном неведении о ее настоящих родителях.

— Это верно, — согласился доктор, — и Карен всячески поддерживала ее в этом.

— Конечно. Возможно, вообще вся эта идея принадлежала Карен. Она — чрезвычайно лживая натура. В этом теперь нет сомнений. Совершить такое злодеяние, придумать такой грязный, коварный план могла только женщина, у которой отсутствуют всякие моральные устои, женщина без совести, интриганка. Она знала про талант Эстер, которым сама ни в малейшей степени не обладала. И Карен была необычайно тщеславной женщиной. Поэтому она подогревала уверенность Эстер в том, что та убила Флойда. И Эстер, находясь в состоянии эмоциональной неуравновешенности, легко сделалась жертвой тщеславия Карен и добровольно легла под ее пяту… Почему Карен так поступила? Дело не только в тщеславии. Кроме него была еще неразделенная страсть. Я думаю, что Карен любила вашего брата. И она заставила Эстер страдать за то, что та одержала победу над мужчиной, любви которого добивалась сама Карен.

Доктор только недоверчиво покачал головой. Эллери заглянул в записку.

— «Твоя мать… — обращалась она к Еве в своей предсмертной записке, — …чудовище. Благодарение богу, это чудовище… держало от тебя в секрете свою постыдную тайну». Это может означать лишь одно: только ради Евы Эстер во всем покорялась Карен. И именно Ева была сильнейшим орудием в руках Карен. Карен убедила Эстер, что, если Ева когда-нибудь узнает, что ее мать убила отца, жизнь ее будет разбита навсегда. И Эстер согласилась. Она сама понимала, что Ева не должна знать об этом. Карен видела, что для полного торжества ее тщеславия ей нужно вернуться в Штаты, где она соберет обильную жатву, посеянную талантом Эстер. Разве трудно догадаться, в какой восторг приводила Карен мысль о том, что они теперь будут совсем рядом с Евой, и Эстер будет беспредельно страдать, находясь в такой близости от дочери и не решаясь открыться ей. Это тоже было частью мести Карен… И всегда в ее руках находилось оружие, способное заставить Эстер повиноваться: угроза рассказать все Еве.

Доктор Макклур судорожно сжал пальцы.

— Это какой-то дьявол, — громко воскликнул он.

— Или, по крайней мере, его самка. Но я еще не подошел к самому интересному. Вот слушайте.

Он продолжал читать предсмертную записку Эстер;

— «…потому что вы единственный на свете, кто мог бы спасти жизнь моей сестры».

Эллери громко повторил:

— «…кто мог бы спасти жизнь моей сестры…» А откуда Эстер знала, что ее сестра собирается умереть? Откуда Эстер могла знать, что ее сестра скоро умрет, если сама она умерла на двое суток раньше Карен?

Он встал и начал взволнованно ходить по комнате.

— Эстер могло быть известно о смерти сестры только в том случае, если сама Карен сказала, что собирается покончить жизнь самоубийством. «Я видела, как это надвигалось на нас, — писала Эстер, — но была бессильна что-либо сделать». И тогда Эстер предпринимает отчаянный шаг. Она не хочет оставаться в этом доме после смерти Карен. Она не хочет также, чтобы ее труп нашли в этом доме, так как в обоих случаях Ева после смерти Карен узнает, что ее мать, «чудовище», была жива до последнего времени. Поэтому Эстер в панике убежала из дома, чтобы расстаться с жизнью в другом городе, под чужим именем. Именно об этом говорят ее слова: «Поэтому я сделала лишь то немногое, что смогла в своей чудовищной беспомощности…»

— Ясно, — устало сказал доктор.

— Ясно, доктор? А почему Карен убила себя? Почему? Ведь у нее было все для счастливой жизни: слава, богатство, в недалеком будущем — замужество. Почему же она покончила с собой?

— Но вы же сами сказали, что это могло быть раскаяние, голос совести.

— Вы так думаете? Разве женщина, подобная Карен Лейт, способна на раскаяние? Тогда почему же она не призналась во всем перед смертью? Раскаяние означает пробуждение, возрождение человеческой совести. Оно неизбежно влечет за собой стремление искупить вину, отплатить за обиду. А разве Карен Лейт перед смертью всенародно призналась, что в течение долгих лет совершала подлог, выдавая чужие труды за свои? Разве она изменила завещание, чтобы возместить Эстер то, что она у нее украла? Совершила ли она хотя бы один поступок, свойственный раскаявшейся женщине, мучающейся угрызениями совести? Нет. Она умерла, как и жила, сохранив тайну. Нет, доктор, это не раскаяние. И каков тон письма Эстер? Разве это письмо женщины, которой родная сестра только что призналась в преступлении против нее? Что имела в виду Эстер, когда писала: «Наши пути скрещиваются», «В нашей бессмысленной судьбе». Разве в этих словах не звучит нота симпатии к своей сестре? Даже если бы Эстер была ангелом, могла ли она с чувством симпатии писать о Карен, если бы узнала, что та лгала ей об этом убийстве семнадцать лет, что эксплуатировала ее преступным образом, используя эту ложь как угрозу? Нет, доктор. Карен покончила с собой не из раскаяния в своих поступках в отношении Эстер. Карен покончила с собой совсем по другой причине, не имеющей никакого отношения к Эстер. Об этой причине она сказала Эстер: вы помните, Эстер молила бога быть милосердным к душам обеих сестер.

— Вы меня смущаете, — сказал доктор, проводя рукой по лбу. — Я ничего не понимаю.

— Тогда, может быть, я помогу вам понять.

Эллери снова взял записку.

— «Если бы только вы не уезжали…» — это относится к вам, доктор. «Если бы только вы взяли ее с собой. Потому что вы единственный, кто мог бы спасти жизнь моей сестры». Теперь вам стало яснее?

— Эстер считала, — вздохнул доктор, — что, если бы я не уехал в отпуск в Европу или взял с собой Карен, она не покончила бы с собой.

— Но почему, — вкрадчивым голосом спросил Эллери, — почему она пишет, что только вы один могли спасти Карен?

— Ну, — нахмурился доктор, — влияние жениха… Я был единственным, кого Карен любила…

— Почему Эстер написала, что с вашим отъездом у Карен исчезла её последняя опора, ее последняя надежда?

Доктор смотрел на Эллери пристально и напряженно…

— Я сейчас скажу вам, доктор, — медленно проговорил Эллери. — Эта комната — могила, и я могу вам сказать. Могу высказать свою идею, эту чудовищную и настойчивую мысль. Это убеждение, которое мучает меня в течение всего вечера.

— Что вы хотите сказать?

Доктор судорожно схватился за ручку кресла.

— Я хочу сказать, доктор, что вы убили Карен Лейт.

24

Доктор быстро встал, подошел к окну и остановился там, заложив руки за спину, в столь знакомой Эллери позе. Потом он повернулся, и Эллери с удивлением обнаружил, что он улыбается.

— Вы, конечно, шутите, Квин? — спросил он с усмешкой.

— Уверяю вас, нет, — жестко ответил Эллери.

— Но, человече, вы страшно непоследовательны. Сначала вы сказали, что Карен покончила жизнь самоубийством, больше того, вы доказали это, а теперь, как гром среди ясного неба, бросаете мне обвинение в убийстве. Вы, конечно, понимаете мое недоумение?

Эллери стоял, почесывая левую щеку.

— Я никак не могу понять: вы что, решили позабавиться на мой счет или у вас действительно огромная выдержка? Доктор, я сейчас обвинил вас в самом тяжком преступлении уголовного кодекса. Разве у вас нет желания оправдаться передо мной?

— Нет, почему? Ради бога, — ответил доктор. — Мне очень любопытно узнать, как вы можете логически доказать это. Как человек, лежа в кресле на палубе парохода в открытом океане, мог убить женщину, которая в то время была в своем доме в Нью-Йорке?

Эллери вспыхнул.

— Вы меня оскорбляете. Прежде всего, я не говорил вам, что могу это доказать. Во-вторых, я не сказал, что вы своими руками убили Карен Лейт.

— Это становится еще интересней. Как же я это сделал? Своим астральным телом? Ну, ну, Квин, признайтесь, что вы хотели подшутить надо мной, и давайте прекратим этот разговор. Пойдемте лучше в Медицинский клуб, я угощу вас вином.

— Я с удовольствием выпью с вами, доктор, но лучше сначала несколько разрядить атмосферу.

— Так, значит, вы это серьезно?

Доктор внимательно посмотрел на Эллери, и тот почувствовал неловкость от взгляда этих проницательных, испытующих глаз.

— Что ж, давайте, — сказал наконец доктор. — Я слушаю вас, Квин.

— Хотите курить?

— Нет, благодарю.

Эллери закурил.

— Я должен повторить цитату из письма Эстер. Почему вы единственный человек, который «мог бы спасти Карен»? Почему вы были ее последней надеждой?

— Я, в свою очередь, тоже должен повторить, что это можно объяснить очень просто, хотя точно я не знаю, что имела в виду Эстер, когда писала эти слова. Она считала, что мое физическое присутствие, привязанность Карен ко мне могли бы остановить ее в желании лишить себя жизни.

— Однако Эстер не была в этом уверена, — заметил Эллери. — Она не написала, что вы могли спасти жизнь Карен, она лишь предположила, что вы могли бы сделать это.

— Это софизм. Вы играете на отдельных нюансах речи, — сказал доктор Макклур. — Конечно, если бы даже я был здесь, Карен могла покончить с собой.

— С другой стороны, — сказал Эллери, — мне бросилось в глаза, что, поскольку у Эстер не было в этом уверенности, значит, она не рассматривала вас как возлюбленного Карен.

— Должно быть, я сегодня слишком глуп, — улыбнулся доктор. — Что-то я никак не могу понять, к чему вы клоните.

— Доктор, — сказал Эллери, — что именно вы можете делать лучше всех на свете?

— Я никогда не подозревал о наличии у меня подавляющего превосходства в какой бы то ни было области. Но я, конечно, польщен.

— Вы слишком скромны. Вы знамениты… Вы недавно получили международное признание. Всю свою жизнь вы посвятили изучению и лечению раковых заболеваний. Вы имеете в этой области прославленный опыт.

— Ах, это.

Доктор махнул рукой.

— Всем известно, что вы являетесь лучшим знатоком в этой области. Даже Эстер это было известно. Хотя она находилась в заточении, ее книги показывают, что благодаря регулярному чтению она была полностью осведомлена о всех происходящих в мире событиях. Разве вам не кажется странным, почему Эстер, считающая вас величайшим авторитетом в области раковых заболеваний, пишет, что вы единственный человек, который мог бы спасти жизнь Карен?

Доктор Макклур вернулся к креслу, развалился в нем, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза.

— Это фантастично, — произнес он.

— Не совсем. Если попытаться найти причину неожиданного самоубийства женщины, у которой было все для счастливой жизни, то, пожалуй, единственным мотивом могла быть неизлечимая болезнь. Карен чувствовала, что над ней занесена рука смерти. Она страдала от неизлечимой болезни. Она знала, что ее смерть — вопрос ближайшего будущего.

Доктор поежился.

— Вероятно, вы предполагаете, что у Карен был рак?

— Я убежден, что именно это имела в виду Эстер, когда писала свою предсмертную записку.

— Но вам, так же как и мне, отлично известно, что при вскрытии тела Карен никакого рака не было обнаружено. Неужели вы думаете, что доктор Праути не заметил такой серьезной болезни?

— Вот об этом я и хочу сейчас сказать. Карен Лейт покончила с собой, думая, что у нее рак. На самом же деле ничего подобного не было. И ее сестра тоже была уверена, что Карен больна раком.

Лицо доктора было спокойно и сурово.

— Понимаю, — сказал он. — Теперь все ясно. Значит, именно это вы имели в виду?

— Да. Вскрытие показало, что у Карен рака не было, однако она считала себя больной и покончила жизнь самоубийством. Она была совершенно уверена, что тяжело больна.

Эллери слегка наклонился вперед.

— А кто, по-вашему, внушил ей эту уверенность, доктор Макклур?

Доктор ничего не ответил.

— Разрешите мне процитировать ваши слова: «Она никогда не обращалась к другому врачу. Она точно следовала моим указаниям. Идеальный пациент». Да, доктор, вы были ее единственным лечащим врачом. Обнаружив симптомы неврастении и анемии: потерю веса и аппетита, возможно, несварение желудка, возможно, некоторые беспокойства после еды, вы установили диагноз ракового заболевания. Она поверила вам, потому что вы были ее женихом и величайшим авторитетом в области раковых болезней. Она и не подумала проконсультироваться с другим врачом, и вы отлично знали, что она ни к кому не обратится.

Доктор продолжал молчать.

— О, я не сомневаюсь, вы провели подробное клиническое обследование, возможно, показали ей чей-нибудь рентгеновский снимок, уверяя, что это ее. Вероятно, вы рассказали ей, сколь безнадежна ее болезнь, сказали, что поражены многие жизненно важные органы и болезнь слишком запущена для хирургического вмешательства. Вы все это так отлично проделали. Вы сумели убедить ее, что она безнадежно больна, и в короткое время Карен стала психологически вашей жертвой. И, учитывая состояние ее нервной системы, она неизбежно должна была сдаться, отказаться от борьбы и покончить жизнь самоубийством.

— Я вижу, — сказал доктор, — что вы уже где-то проконсультировались по этому вопросу?

— О, я позвонил одному врачу, которого хорошо знаю. В разговоре я задал ему вопрос и узнал, как легко может недобросовестный врач убедить свою анемичную пациентку, неврастеничку, в том, что у нее рак.

— Но при этом, — с приятной улыбкой сказал доктор, — вы упускаете из вида возможность ошибки в диагнозе, даже при самых лучших намерениях врача. Я знаю случаи, когда все анализы и все симптомы указывали на рак — да, да, включая рентген, — а на самом деле никакого рака не было.

— Совершенно невероятно, доктор, чтобы именно вы ошиблись, учитывая ваши знания и опыт. Но даже если ошибочный диагноз был установлен не умышленно, зачем вы ей сказали об этом перед самой свадьбой? Если бы вы исходили из добрых побуждений, разве не благороднее было скрыть от нее этот ужасный диагноз?

— Но врач, допустивший ошибку и будучи искренне убежден в том, что это рак, не может оставить пациента в полном неведении. Он должен попытаться применить какое-то лечение, независимо от того, в какой стадии эта болезнь.

— Однако вы не попытались применить какой-либо курс лечения. Не так ли, доктор? Вы покинули своего «пациента» и уехали в Европу. Нет, доктор, у вас не было добрых побуждений, скорее наоборот. Вы умышленно сказали ей, что она неизлечимо больна, вы умышленно сказали, что на данной стадии болезни лечение скорее может принести вред, чем пользу. Вы сделали это сознательно, чтобы заставить ее страдать, чтобы отнять у нее всякую надежду. Для того чтобы подтолкнуть ее к самоубийству.

Доктор вздохнул.

— Теперь вы понимаете, — спросил Эллери, — как может человек убить женщину, находись вдали от нее?

Доктор закрыл лицо руками.

— Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что, несмотря на самоубийство Карен, фактически вы убили ее? Это необычный способ убийства, доктор, это психологическое убийство. Вы просто внушили ей мысль о смерти, но тем не менее это убийство. Такое же, как если бы вы находились тогда не в океане, а в спальне Карен и собственноручно перерезали ей горло.

Доктор Макклур задумался.

— Какой же мотив приписываете вы мне, строя фантастическую, маккиавеллистическую теорию?

— Отнюдь не маккиавеллистическую, — ответил Эллери. — И мотив вполне понятный, человечный и даже заслуживающий одобрения. Вы каким-то образом узнали — в период между приемом у Карен и вашим отъездом в Европу, — что Эстер Лейт Макклур, которую вы много лет назад любили, все эти годы жила в мансарде, над головой вашей невесты… Она была узницей, крайне подавленной, обманутой, обворованной, плоды творчества которой все время присваивались. Возможно, вы даже видели Эстер и разговаривали с ней, но молчали ради Евы. Короче говоря, каким-то образом вы все узнали, и чувство любви к Карен превратилось в злобу, в жажду мести. Вы впервые увидели эту женщину такой, какой она была на самом деле: чудовищем, не заслуживающим того, чтобы жить.

— Против этого пункта, — сказал доктор, — не может быть никаких возражений.

— И когда на борту парохода, — мрачно продолжал Эллери, — вы узнали, что ваша невеста убита, — это было для вас ударом. Вы уезжали в Европу с уверенностью, что Карен лишит себя жизни, но известие о ее убийстве было для вас полнейшей неожиданностью. Вы и не думали о такой возможности. И вы нормально реагировали на это известие, беспокоясь только о Еве. Вы даже допускали возможность, что Ева тоже открыла эту тайну и сама убила Карен. Вы были уверены, что Карен убили, пока я не доказал, что это самоубийство. Вот тогда вы почувствовали на себе клеймо убийцы, поняли, что вы достигли своей цели.

— Можно попросить у вас сигарету? — спросил доктор Макклур.

Эллери молча протянул ему сигарету. Долгое время они сидели молча, как два друга, которые чувствуют такую духовную близость, что разговор становится излишним.

Наконец доктор Макклур произнес:

— Я думаю о том, что сказал бы ваш отец, если бы присутствовал при нашем разговоре.

Он улыбнулся и пожал плечами.

— Поверил бы он в эту историю? Хотел бы я знать! Потому что ведь не существует никаких доказательств! Совершенно никаких!

— Что такое доказательства? — спросил Эллери. — Это только одежда, в которую облекается уже известная нам истина. Все можно доказать, если есть желание поверить.

— Но тем не менее наш суд и кодекс судейской этики действуют на более осязаемой материальной основе.

— Это верно, — согласился Эллери.

— Что ж, будем считать, что мы провели чудесный литературный вечер, — сказал доктор, — прекратим эту болтовню и пойдем в мой клуб за выпивкой, которую я вам обещал.

Улыбаясь, он встал.

Эллери вздохнул.

— Кажется, мне придется в конце концов выложить на стол все карты.

— Что это значит?

— Извините, пожалуйста.

Эллери встал и пошел в спальню.

Доктор Макклур слегка нахмурился и раздавил в пепельнице сигарету. Эллери вернулся, держа в руках небольшой конверт.

— Полиция ничего не знает об этом письме, — предупредил Эллери. Он подал письмо доктору. Доктор повертел его своими крепкими, длинными пальцами. Это был изящный конверт с орнаментом из розово-желтых хризантем. На конверте аккуратным почерком Карен Лейт было написано только одно слово: «Джону». На обратной стороне конверта — золотая идеографическая японская печать, так хорошо знакомая доктору. Конверт был сбоку вскрыт, и доктор увидел в нем сложенный вдвое листок почтовой бумаги. Конверт был грязный, с пятнами от росы, как будто он долгое время находился на открытом воздухе.

— Я нашел это сегодня днем в водосточном желобе на крыше дома Карен Лейт, — сказал Эллери, внимательно наблюдая за доктором. — Он лежал около половинки ножниц. Он был запечатан, но я вскрыл его. И никому ничего не говорил… до настоящего момента.

— Сойка, — задумчиво проговорил доктор.

— Несомненно. Очевидно, она сделала в комнату два рейса: первый с половинкой ножниц и второй с этим конвертом. Вероятно, золотая печать очаровала воровской глаз этой птицы.

Доктор кивнул и снова повертел в руках конверт.

— Интересно, — пробормотал он, — откуда Карен взяла второй листок бумаги? Я думал, что у нее в спальне не было бумаги, раз она послала за ней Кинумэ…

— О, возможно, у нее оставался один лист бумаги и конверт, — просто ответил Эллери. — Но поскольку она собиралась написать два письма, одно вам и другое Морелю…

— Да.

Доктор положил конверт на столик и повернулся спиной к Эллери.

— К несчастью, — сказал Эллери, — не всегда происходит так, как нам хочется. Если бы не вмешательство этой птицы, все было бы по-другому. В этом конверте — если вы достанете оттуда записку — находятся последние слова Карен Лейт. Она заявляет, что собирается лишить себя жизни, и пишет почему. Она пишет, что рак — диагноз, который установлен вами, — болезнь неизлечимая и единственный выход — самоубийство.

Доктор Макклур пробормотал:

— Ах, вот как вы узнали. А я-то думал, что на долю вашего интеллекта выпала более сложная работа.

— Так вы понимаете, почему мне нужно спросить вашего совета, доктор? Конечно, очень жаль, что я обладаю таким вечно неудовлетворенным, вечно ищущим умом. Мне искренне жаль. Ваше преступление заслуживает лучшей участи, чем быть раскрытым. Я должен просить вашего совета, потому что сам не могу решить, как мне поступить. Решение в ваших руках, доктор.

— Да, — задумчиво проговорил доктор.

— Вы можете поступить трояко: уйти и продолжать хранить молчание. В этом случае вы сбрасываете решение на мои плечи. Вы можете пойти и заявить в полицию. Этим самым вы нанесете Еве последний, завершающий удар. Или можете уйти и…

— Я думаю, — спокойно сказал доктор, поворачиваясь к Эллери, — что я знаю, как мне поступить.

Доктор взял шляпу.

— Что ж, прощайте.

— Прощайте, — ответил Эллери.

Доктор Макклур протянул ему свою сильную руку. Эллери медленно ее пожал, как руку хорошего друга, с которым видишься в последний раз.

Когда доктор ушел, Эллери сел перед камином, взял конверт, некоторое время печально смотрел на него, потом чиркнул спичкой, поджег уголок конверта и бросил его в камин. Потом, скрестив руки, наблюдал, как он догорал. Он вспомнил слова, которые доктор произнес в конце разговора:

«Ах, вот как вы узнали? А я-то думал, что на долю вашего интеллекта выпала более сложная работа».

И Эллери вспомнил, как он сегодня тщательно обыскивал дом Карен в надежде найти чистый листок японской почтовой бумаги. Как долго он сидел в тишине дома, в комнате, где она умерла, стараясь как можно искуснее подделать ее почерк, чтобы написать единственное слово: «Джону». Как он вложил чистый листок бумаги в заготовленный конверт, заклеил его и приложил к золотому сургучу личную печать Карен Лейт. А потом разорвал сбоку конверт, испачкал его и имитировал на нем пятна росы.

Интеллектуальный процесс. «Да, — подумал он, — вполне интеллектуальный».

И наблюдая за тем, как плавится сургуч на догорающем конверте, он думал о том, как можно доказать случай интеллектуального убийства. Как доказать, что человек совершил убийство не своими руками, а с помощью работы одного мозга? Как наказывать в таком естественном случае, как совершение справедливого возмездия? Как поймать ветер, заарканить облако или заставить справедливость вынести смертный приговор?

Печально смотрел Эллери в камин. Он видел, как пламя облизнуло последний кусочек бумаги. И все, что осталось, — это кучка пепла и золотистый шарик.

Он подумал, что блеф — единственная защита против неощутимого, а совесть — единственный советчик и руководитель в жизни.

И он подумал, как легко ввергнуть человека в бездну отчаяния, имея в руках только ручку, чернила, бумагу и сургуч. Легко и в то же время ужасно.

Он поежился, сидя у потухшего камина. Слишком непосильна для человека задача разыгрывать из себя бога, творящего справедливое возмездие.

Загрузка...