Двойник с того света

Глава 4. Голос из подземелья

Ардашев отворил калитку ключом и вошёл в дом. Не успел он снять пиджак, как раздался стук в дверь.

– Да-да, войдите.

Появилась хозяйка:

– Добрый вечер, Пантелей Климович! Рановато вы вернулись. Надоело гулять? Ну тогда прошу к ужину. Вам сюда принести или в беседку?

– Пожалуй, лучше я спущусь. Простите, но меня зовут Клим Пантелеевич.

– Ой, всё перепутала. Ну, вы не серчайте на дуру старую.

Студент улыбнулся, но промолчал.

Ужин разнообразием не отличался – опять гречка с мясом и чай с булкой. Покопавшись в тарелке, постоялец выпил чаю и поднялся в комнату. Он открыл книгу на недочитанной странице. Ардашев никогда не пользовался закладками. Последняя страница запоминалась сама собой.

«Офицер молчал, а статский советник, вперившись в него немигающим взглядом, ждал ответа. Когда ему это надоело, он изрёк:

– Советую говорить правду. А то ведь так недолго и в пыточную Канцелярии тайных розыскных дел угодить. К тому же я допросил конвойных солдат. Они рассказали мне много интересного.

– Отпираться не буду, – тряхнул головой капитан, – кой-какие подарки были…

– Кой-какие? Ну-ну…Так и какие же?

– Шапку взял меховую, соболиную. Думаю, дорога длинная, зима в пути застанет. Вот и польстился.

– И всё? – подняв брови, осведомился Некрячев.

– И шубу лисью… пупковую[17], – выдохнул капитан.

– Дальше.

– А когда проезжали мимо моего хутора, то светлейший изволил денег выдать на обзаведение скотиной. Хватило на жеребца, шесть кобыл, четырёх коров и двух бычков. Овсом я запасся и сеном, купил три сотни брёвен для построек. – Капитан посмотрел жалостливо на статского советника и добавил: – Александр Данилович не токмо мне одному пособлял. Он и солдатам отпустил по два с полтиной рубля, капралам по пять, сержантам по десять, а капитану-поручику – пятьдесят.

– Вы бы ещё вспомнили, что он каждому солдату в день по копейке набавил на мясо и рыбу, – усмехнулся Некрячев.

– Подарки, конечно, были. На мой день рождения, супружницы моей на день ангела и на день ангела светлейшего…

– Что именно?

– Отрез золотой парчи, три поношенных камзола князя, табакерка.

– Какая?

– Серебряная.

– И всё?

– Вроде бы да.

– А часы золотые английские, а четыре перстня?

– Часы – дарил, а перстень только один был, с изумрудом. Остальные просто золотые.

– Это вам один, а жене вашей?

– И ей тоже… два. Или три. Запамятовал. Только я не пойму, в чём моя вина? На тот момент от Верховного тайного совета ещё не было указания о конфискации имущества князя в казну, и он законно всем владел. Ему разрешили взять в ссылку самые ценные вещи, что Меншиков и сделал. – Видя, что статский советник молчит, капитан осмелел и продолжил: – И при чём тут пыточная? Почему вы ею грозите? Разве я циркуляр какой нарушил или артикул? Секретарь Верховного тайного совета никаких инструкций насчёт запрета на получение княжеских подарков не давал. Да ежели бы я тогда ведал, что будет конфискация у Меншикова, разве бы я согласился взять от него хоть копейку? Но я не вещун. Способностей сих мне Богом не дадено. Но как только в начале января двадцать восьмого года пришла новая инструкция – всё изменилось. Имущество его я переписал, всё отобрал, сургучом скрины[18] опечатал и отослал в столицу. С князя и членов его семьи даже одежду снял, как было велено, и на крестьянские полушубки поменял. Светлейший в исподнем остался. Всё с себя скинул, несмотря на мороз, и сказал при этом, что ему жалко тех, кто тешится его горем. Мол, только ничтожные людишки могут злорадствовать. А он начинал жить с бедности, в бедность и вернулся. Сильный был человек.

– Ишь как вы заговорили, господин капитан, – тряся от негодования толстыми щеками, возмутился Некрячев. – Слова государственного преступника пересказываете. Может, вам ещё и жалко его?

– Да какая теперь разница, ваше высокородие? Князь Меншиков, супружница его Дарья Михайловна и дочь их Мария Александровна, обручённая с императором, – все в Бозе почили. Нет теперь никаких преступников.

– Среди покойников, может, и нет, а среди офицеров, нарушивших воинский артикул, есть. И отвечать придётся по всей строгости закона, – злорадно осклабился статский советник, а потом спросил: – А что будет, если я докажу вину того самого капитана, коей Меншикова сопровождал? Какая участь ему достанется? Не знаете? Выбор будет небольшой: колесование, или посажение на кол, или три тысячи ударов шпицрутенами. Как вам известно, за ложные ответы могут язык отрезать, а уж потом в Сибирь сослать. Простая ссылка без телесных наказаний – это благо! И его надо заслужить. А для этого надобно изо всех сил стараться мне угодить и понравиться честными и подробными ответами».

За печной трубой стрекотал сверчок, и, слушая его, Клим не заметил, как книга упала на пол и он провалился в мягкую перину сна. Вернее, в узкую и продавленную кровать с тонким матрацем. Ещё донимали комары, и укрываться приходилось с головой, а от этого становилось нестерпимо душно. Но усталость побеждала неудобства, и студент вновь уносился в мир грёз. Снились какие-то офицеры в треуголках, с крысиными лицами. Они были со шпагами и в высоких сапогах. В руках они держали факелы и гнались за Ксенией, которая – о Боже! – прогуливалась по Николаевской набережной и даже не замечала преследователей. Клим пытался окликнуть её и предупредить об опасности, но язык точно прилип к горлу. Вместо крика получился беспомощный стон. Ксения вошла в синюю дымку тумана и, растворившись в нём, исчезла. Не стало и людей-крыс. Но вдруг он услышал её голос, звавший на помощь. Он доносился откуда-то сверху или даже снизу, из подземелья. А может, это вовсе и не голос был, а просто плакал сыч, предсказывая чью-то погибель, или выла собака, почуявшая волка.

Стоило начаться новому дню, как назойливые мухи облюбовали молодое лицо. Клим проснулся. Тело ломило, точно он всю ночь таскал мешки с мукой. Сверчок за трубой давно затих, и только неугомонные петухи продолжали будить дачных обывателей, хвастаясь ночными подвигами в куриных гаремах.