Двойной генерал-2 (полуостров Сталинград)

Глава 7. Первым делом — самолёты

22 августа, пятница, время 14:05.

Филиал учебно-боевого авиацентра в Полесье, зона Рокоссовского.

Алексей Кондратьев, лётчик, курсант.

Редкая минута отдыха. Нет, я не жалуюсь, что хотел, то и получил. Полной ложкой и по самую макушку. Настрадался в полку, к которому приписан. Латвия, СевЗапфронт, аэродром близ Резекне. От полка осталось четыре самолёта, на ходу, но заштопанные. Вокруг каждого стая голодных до полётов лётчиков, пробиться зелёному новичку — глухой номер. Так что когда нас, молодых и не только, спешно отправили в Белоруссию, обрадовались все.

— Там хоть полетать дадут… — сказал кто-то из оптимистов.

— Кто его знает… — проныл кто-то из пессимистов.

— Если нас куда-то отправляют, значит, где-то там не хватает лётчиков, — припечатал веско умный я.

— Это центр обучения, — возразил пессимист.

— Лётчиков! — поднял палец я и заткнул нытика. Самый последний дурак понимает, что по-настоящему обучить лётчика можно только за штурвалом «живого» самолёта.

Как потом выяснилось, не совсем я был прав. Оказывается, многому лётчика можно и на земле обучить.

Это сейчас мы лежим на травке под деревьями после сытного обеда. В центре обучения личного времени хорошо, если час в сутки. Как-то смешно получается: пока учились, ни вздохнуть ни почесаться. А фактически на линии фронта живём, как люди. Суворов — гений военного дела, это же он сказал: тяжело в учении, легко в бою. Точно!

Дрючили нас так, что вспоминать страшно. Некоторых быстро отбраковали. Нет, списали не в пехоту, а в бомбардировщики. Что с ними ещё делать, если они от перегрузок чумеют? Центрифуга. С такими тренировками мы никогда не сталкивались. Раскручивали нас до восьми «же», хотя сами инструкторы утверждали, что больше четырёх-пяти ни один самолёт не выдержит, так что нефиг и пробовать такое в реальном бою.

— Зачем тогда? — немедленно прозвучал глупый вопрос, на который ответил я, опередив инструкторов. Разве я мог такой шанс упустить. Кого-то куснуть… да я спать потом не смогу!

— Балбес ты, — тыкнул пальцем ему в лоб, благо сидел недалеко, — а вдруг наши замечательные авиаинженеры выпустят самолёт, который десять «же» выдержит? Чо будешь делать? В танкисты пойдёшь?

Инструктор одобрил мои слова и подтвердил их.

— Всегда надо иметь запас. Во всём.

Сейчас мы тоже учимся. И одновременно воюем. У каждого — опытный ведущий. Их четверо и берут нас на задание по четверо. Учебно-боевая эскадрилья «чаек». Такое обучение мне нравится. Настолько, что в нас, в меня, так точно, зарождается какое-то дьявольское веселье. Спрошу у ребят, они тоже так думают?

— Ребята, а вам тоже смешно? Как и мне?

— Ты о чём? — на меня смотрят три пары глаз нашей учебно-боевой эскадрильи. Учебной её половины.

— Ну-у-у… как мы учимся? Летаем на полигоны, стреляем по учебным мишеням, так? А сейчас что делаем? Сейчас мы будем использовать в качестве учебных мишеней живых фашистов.

Ржу. Меня веселят две вещи одновременно. Разве не смешно использовать немецкие колонны или боевые позиции в качестве учебных мишеней, за успешное поражение которых нам оценки ставят? Чуть ли не в школярские дневники. Лица моих товарищей, что не могли сами додуматься до элементарного, веселья добавляют.

— Миш, сам подумай, — обращаюсь к одному, который затеял письмо писать. — Собьёщь немецкий самолёт — тебе пятёрку поставят.

— Не понял, — хмурится Мишель, — в личное дело сбитый не запишут што ли?

— Ха-ха-ха… — если бы уже не валялся на траве, щас точно упал бы.

— Ой, не могу! — аж ногами сучу от восторга и не могу удержаться. — Конечно, нет. А если тебя собьют, то поставят двойку в журнал и спишут, как не сдавшего экзамен. Тяжело в учении — легко в бою.

Последней фразой ввожу Мишеля в полный и окончательный ступор. Почти воочию вижу, как его мозг выворачивается наизнанку в попытке понять непознаваемое. Остальные не такие тугоумные, как Миша, и начинают ржать. Может, подражают.

— Веселитесь? — раздаётся над нами голос капитана. Всем приходится вскакивать по моей команде «Смирно».

Капитан, наш славный временный комэск, отличается невероятной серьёзностью. Кажется, он даже смеяться умудряется, не смеясь. Не понимаю, как он так может? Вижу временами, что веселится от души, но при этом лицо неподвижное и глаза серьёзные.

— Это хорошо, но мало. Пойдёмьте, по-настоящему похохочем, — вдохновляет нас на подвиги комэск.

Соврал малость. Потеха началась много позже.

Через полчаса. Настоящей потехи пока нет.

— Внимание! Смотрим во все стороны, ждём две жёлтые ракеты, — предупреждает голос серьёзного капитана Митрохина через наушники.

— Две жёлтые ракеты слева, — замечаю чуть раньше, но даю проявить себя и другим. Что, всё я, да я.

— Вираж влево в сторону ракет! — командует комэск. — Горку вниз! До ста метров! Резче, парни, резче.

Быстрое снижение — перегрузка наоборот. Вес не давит, напротив, исчезает. И содержимое внутренностей… куда?! А ну, назад!

А вот и родная перегрузка, когда выходим на горизонт. Перегрузочка родная и слабенькая, не то, что на центрифуге. Мы сейчас вроде и учимся, но уже на этапе «легко в бою».

Капитан на ходу вводит в курс дела. Зачем этот манёвр нужен. Садимся. Дозаправляемся и снова в небо. Класс!

Мы летим на высоте не больше километра. Комэск время от времени поднимается выше. Встреча с мессерами в наши планы не входит. Пока. По плану обучения у нас штурмовка. По учебным целям. Насколько понимаю, подкрадываемся к Тернополю с востока.

Пейзаж, состоящий из множества прямоугольных и не очень прямоугольных полей, напоминает разноцветную мозаику. И чем-то он меня царапает… оп-па! Мой ведущий вдруг начинает пересекать мне курс, берусь за ручку, восстанавливаю положение. Силуэт ведущего должен неподвижно висеть в строго определённом месте лобового остекления. Слева, ближе к верху.

— Молодец, Чибис, не спишь… — отзывается ведущий.

Не сплю, не сплю и, слава небу, вроде формируется у меня рефлекс держаться за ведущим, как на привязи.

Будто толчок от манёвра испытал, доходит до меня, что не так с красивой мирной картинкой под крыльями. Мирная она, вот в чём дело! Территория занята немцами, но по виду ничего не изменилось! Так же цветут поля, и зреет урожай, время от времени вижу сельских жителей на телеге или пешком. Изредка показываются машины, мы их пропускаем. Хотя можно и со стрельбой из пулемётов поупражняться. Только это мы уже проходили.

— Вижу цель! — сообщает сверху комэск. — Доворот вправо на десять градусов! Не подниматься!

Капитан и сам «спускается», к нему подклеивается ведомый. Летим. Вглядываюсь вперёд, но не забываю озираться. Нас так учили: не будешь оглядываться — проживёшь весело и не долго.

Нашли! Видим эшелон, торопливо убегающий на запад. Мишень обнаружена.

— Атакуем попарно. Огонь открывают только ведомые. По мере готовности.

Элементарно! Нас ведь буквально за ручку водят. Повторяю манёвр с доворотом и лёгким снижением. Снижение нужно для прицеливания, после пуска ракет — делаем горочку.

Слева от первой пары срываются и уходят выше вагонов две огненные стрелы. Мазила! Чуть вздрагивает мой аппарат, протыкая воздух длинными светящимися иглами. Одна ракета взрывается на насыпи, а вторая… вроде попал по вагону. Но что-то не то… выворачиваю голову, пытаясь рассмотреть. Почему-то вагон почти целый.

— Ты в окошко угодил, — хохочет мой ведущий, старлей Перепелица, — ракета за вагоном разорвалась.

Враки! Вторую стенку всё-таки разнёс. Заходим на повторную атаку. На этот раз первые двое, то есть, и я в том числе, целим по паровозу. И разносим его в клочья. Только одна ракета ушла мимо, и не моя!

Надо было сразу так делать. Сейчас нам остаётся только добить неподвижную цель. Что там, кстати? А всего понемногу. Вот один разгорающийся вагон начинает изображать из себя фейерверк. Боеприпасы. Другие просто горят. Ещё один начинает взрываться, за ним третий. Какие-то фрицевские пушки, танки и пулемёты останутся на голодном пайке.

Летим обратно. Но не сразу. Сначала на восток, через километр — на северо-запад. Путаем следы.

— Внимание! Мессеры! — предупреждает нас вечно серьёзный капитан. — Уходим на север.

— Может, встретим? — выполняю манёвр, но спросить не грех. А что? Их восемь, и нас столько же. Разберёмся.

— Это тема будущих уроков, — капитан берёт тон строгого учителя. — К тому же…

Уходить-то мы уходим, только фрицы решают по-своему. Засекают нас и пытаются догнать. Разворачиваемся, идём во встречную атаку, меня переполняет восторг. Пока далеко, но уже ловлю в прицел вражеский силуэт. Не судьба. Наши ведущие выпускают навстречу крылатым гансам ракеты, те прыскают в сторону. Мы — в другую.

Через несколько минут до меня и остальных доходит, чем мы занимались до своего разбойного налёта. Отработкой манёвра ухода от преследования. Сверху самолёты имеют маскировочный окрас. Но лучше всего он срабатывает на фоне леса. Мы спокойненько идём в сторону родных осин, берёзок и дубов, а фрицам приходится противозенитно маневрировать. При резких изменениях курса, удержать нас в поле зрения практически невозможно. Мы теряемся на фоне леса. Идём на высоте ста метров. Они так не могут, снаряд в брюхо получат.

Две ракеты означают проход с прикрытием. Это как двери. Мы пролетаем, они закрываются. Небо над нами закрывают зенитки. От их огня мессеры шарахаются в сторону и теряют нас из вида. К моему разочарованию. Восторг, переполнивший душу, до сих пор не улёгся. Две мои огненные стрелы, воткнувшиеся во врага и рвущие его в клочья. Вот что побросило моё настроение до небес, в которых я сам уже находился. Одна моя ракета вспахала железный путь перед паровозом, другая ударила в его железный ряд колёс. Удачнее пальнул кто-то из товарищей, угодил в цистерну котла, главную часть паровоза. Но и мой вариант, как бы ещё не лучше. И тут нас лишают счастливой возможности увидеть горящий и дымящий мессер, настоящего и грозного враг. Печально, но со старшими не спорят. Только не в армии.

— Немцы быстро всё поняли, когда потеряли пару мессеров от зениток, — объясняет нам уже на аэродроме капитан. — Они тоже знают, что две ракеты обозначают близость зенитных позиций.

— Эдак мы можем пускать ракеты и без зениток, — тут же встреваю.

— Пока зениток хватает, — отмахивается капитан, — но если что, то можно и так.

— Ибо нехер! — заключаю под общий смех.

А чего нам не смеяться? Плюс пара часов боевого налёта — раз. Разгромленный эшелон в послужной список — два. Все целы и невредимы — три. Чтоб все хорошие люди так жили. Лётчики, прежде всего.

Ещё капитан расшифровывает, вернее, заканчивает объяснения, которые не успел дать перед стычкой с мессерами.

— Есть приказ генерала Павлова. По возможности, вступать в бой с мессерами, только имея численный перевес, — объясняет капитан. И рассказывает дальше.

Приказ, по его словам, редко когда имеет смысл. Немцы придерживаются того же правила. Нападают только при численном перевесе или при возможности внезапной атаки.

— Инициатива за ними, — говорит капитан, — у них скорость больше. Они могут нас догнать. Мы — нет. Но мы можем их подловить.

Как подлавливать мессеры, нам ответили после ужина. В кино показали.

Смотрим внимательно, впитывая в себя каждый кадр и каждое слово. Нас, лётчиков, тут два с половиной десятка, на две эскадрильи хватит. На самом деле в зале больше, зенитчикам тоже полезно смотреть, врага надо знать в лицо. Но пехотные и танковые тоже присутствуют. Наши инструкторы их пускают с железным условием, чтобы даже дышали неслышно. Нам можно шептаться, им — нет.

Сначала кинооператор обходит вокруг мессера на земле. То приближаясь, то удаляясь.

«Мессер», — говорит зрителям баритон, — «Основной истребитель люфтваффе, германских ВВС. Официальное обозначение в люфтваффе — Мессершмитт BF.109-Е. Кроме самой массовой модификации «Е», Эмиль, появляется модификация «F» — Фридрих…»

Спокойный, как на академических лекциях, голос рассказывает характеристики «Эмилей» и «Фридрихов». Грубо говоря, скорость «Эмилей» — 500, «Фридрихов» — 600. И те и другие быстрее нас. Хотя эмильку Миг догонит.

А экране возникает чертёжная схема и некий батальонный комиссар тычет указкой в бензобак и другие части самолёта. Это мы уже знаем, вживую щупали. И без особых пояснений ясно, что самое лучшее бить по лётчику, по кабине. Давайте уж быстрее реальный бой!

Манёвры в воздухе начались через пять минут.

«Мессеры любят уходить от атаки по вертикали…» — на какое-то время комментатор замолкает, а на экране маневрируют мессеры, уклоняясь от атак ишачков, — «Излюбленный способ нападения со стороны солнца, с использованием фактора внезапности. Напасть открыто тоже могут, если есть численное преимущество…»

Враки! Сегодня нас восьмерых гоняло тоже восемь.

С лёгким гомоном из ставшего к концу фильма душным кинобарака. Пока светло, стемнеет через неполный час, поэтому вспыхивающие кое-где огоньки горящих спичек и тлеющих папирос режим светомаскировки не нарушают. Хотя за пару дней пребывания здесь ни разу над головой немецких самолётов не видел. Местные говорят, что фрицы боятся летать в нашей зоне. Неизвестно, какая роща выстрелит и какой ствол, торчащий в небо, окажется не осинкой, а зенитной пушкой.

В казарме, бараке земляного типа, прохожу мимо Мишеля. Опять он с письмом возится? Да он псих какой-то! Один шаг в его сторону, быстрое движение — конверт в руках! Что у нас тут? Кидаю взгляд на адрес: Полоцк, улица Зелёная 56? Фамилию не знаю, какая-то Захарова, имя обозначено только буквой «Л»… так-так…

— Отдай!!! — слышу вопль раненого бизона, пальцы не сжимаю и руку не убираю. Конверт вырывается из рук, отшатываюсь от толчка. За такую грубость Мишель будет наказан. Жестоко. Что-то давно у меня развлечений не было.

— Так-так-так, — подражаю пулемётной очереди.

Выхожу в общий проход между двумя рядами кроватей, упираю руки в бока. Глаза у парней вокруг светятся в предвкушении очередной репризы. Она сейчас будет. Знаю я эту «Л». Люба — симпатичная невысокая тёмнорусая девушка, с выдающимися в нужных местах спортивными достижениями.

15 августа, пятница, время 14:15

Полоцк, ж/д вокзал.

Лёха Кондратьев.

Стоим уже пять минут и никакого толка! Окно мы общими усилиями открыли, сижу, как бабушка в окошке, разглядываю перронную публику. Негустую, надо сказать. Неужто… о! Оглядываюсь назад, к друзьям.

— Парни, приготовились! — обстрел вопросительными взглядами и возгласами пропускаю мимо.

Четвёрка девушек, на которых нацеливаюсь, приближается. Чем ближе, тем сильнее уверенность, что девчонки стоящие. Когда до нашего окна им остаётся метра четыре, и уже ловлю их якобы случайные взгляды, отдаю команду. Я ж командир, какой-никакой.

— Девушки, стой! Раз-два! — не просто так команду отдаю, я не какой-то зелёный сержантишко. Девчонки непроизвольно шли в ногу, когда идут люди примерно одного роста с одинаковым шагом, само собой так получается. Команда «раз!» подаётся под шаг левой ноги, то есть, стройной девичьей ножки, «два!» — под правую, которую уже просто приставляют к левой. Нет. Девушки почти остановились, но строй нарушили и кто-то забежал вперёд, кто-то отстал.

— Девушки, со строевой подготовкой у вас не очень… — выпрыгиваю из окна, парней зову за собой.

На перроне незамедлительно иду в атаку. Противник не должен иметь время прийти в себя. Быстрота и натиск — вот гарантия успеха при взятии любых крепостей.

— Сколько можно ждать!? — мой голос преисполнен неподдельным возмущением. — Мы уже десять минут здесь стоим! Где вы ходите?!

Все девочки ошеломлены, — цель достигнута, — а одна из них, как впоследствии выяснилось, по имени Люба, растерянно спрашивает:

— А вы нас ждали?

— Конечно!!! — надо сделать максимально честные и серьёзные глаза. Оглядываюсь назад, щёлкаю пальцами.

— Паша (Соколов, — завидую, удачная фамилия для военного лётчика), быстро организуй списочек, — знаю, у него есть блокнотик. Ему положено, он наш комсорг.

Когда девушки опомнились и начали смеяться, мы уже всё них знали. Ну, как всё? Имена, фамилии и адреса. И когда там Мишель успел с Любой на одну волну встать, хоть убей, не заметил. Впрочем, мне Вилена глянулась, она постройнее будет…

— Танька, ты чего тут, зараза? — какая-то крепкая тётка, навьюченная чемоданами, баулами и сумками, на пороге возраста, когда их начинают окликать бабушками, нарушает наше общение. Одна из девушек, та самая Таня, должна была встретить свою тётку, приехавшую к родственникам.

Мы своих новых знакомых реабилитировали. Быстро и весело домчали весь груз на выход с вокзала. Там уже пришлось расстаться. Таня обязана тётушку препроводить до места дислокации, подруги её, — Вилена, Люба, Ира, — не хотят бросать. Да и нести много. Запасливая тётка. На нашего старшину в лётной школе похожа. Тот тоже ржавого гвоздя не выбросит.

Конец фрагмента воспоминаний Кондратьева.

Казарма лётчиков Полесского авиацентра.

— Так-так-так… — прокурорский тон и взгляд. Вовсе не наигранные. Недаром Мишель прячет глаза.

— За спиной товарищей, никого не предупредив… — по-настоящему испытываю огромное горе от такого предосудительного поведения своего лучшего, как считал, товарища. Практически друга. Вздыхаю.

— А что случилось? — вопрошает один из опоздавших к вечернему цирку. Вовремя! Пора объяснить коллективу всю глубину падения окончательно зарвавшегося товарища.

— Что же это происходит, друзья? Кто обеспечил нашему славному коллективу общение с четырьмя красавицами? Разве это был не я? — на последней фразе сглатываю комок в горле от глубокой обиды. Сзади кто-то хихикает. Стараюсь высмотреть, кто этот отщепенец, лицо моё вытягивается от горестного недоумения.

— Наш, так называемый товарищ, узурпировал втихушку от друзей самую прелестную из них и строчит ей письмена! А где гонорар? Где, я вас спрашиваю? Мишель, неужто я, обеспечивший тебе знакомство с такой замечательной феей, не достоин скромного вознаграждения? Неужели тебе жалко уступить другу обеденный компот? За…

Завожу глаза вверх, шевелю губами, высчитываю. Народ начинает придерживать челюсти руками, удерживая рвущийся наружу смех.

— Всего за неделю, Мишель, — деловито объявляю стоимость моей помощи. — По рукам?

Мишель пробует брыкнуться.

— Да с чего это? Я бы и сам… — тут его все на смех поднимают.

— Хорошо, — грустно принимаю отказ. — Придётся написать Любе, что ты за неё даже пару литров компота скупишься отдать. Я бы за такую девушку и двух вёдер не пожалел, а ты… Эх, ты…

Мишель сломался, когда десять парней изъявили готовность подтвердить мои слова в том же письме. Потираю руки, жизнь на ближайшую неделю станет чуточку наряднее.

— Продешевил ты, Лёха, с компотом, — равнодушно упрекает Паша, когда мы уже укладываемся спать. Наши кровати рядом.

— Предлагаешь оставить лучшего друга без штанов? А ещё комсорг…

Устыженный Паша замолкает. Желаю спокойной ночи. Соображать к тому же надо. Что мне стоит начать шантажировать Мишеля? Тем, что скажу Любе, что он купил её за семь стаканов компота? Он мне и семьдесят семь отстегнёт. Да всё, всё отдаст! Рабом моим станет! Навечно! Хотя нет, это не по-нашему, не по-советски… проваливаюсь в сон.

Быстрые девичьи ножки, смеющиеся лица, сверкающие глаза… всё меняется на бешеную круговерть центрифуги…

Первый ночной полёт на У-2, голос инструктора в наушниках: «Ориентируйтесь на русло речки, не забывайте посматривать на звёзды, так вы будете знать направление полёта в каждый момент…».

Другой голос, уже за кадром: «Мессеры могут уходить не только на вертикаль, но и на пикировании, при этом манёвре достигая скоростей заметно выше максимально достижимых при обычных условиях». Собственные мысли: хм-м, так на любом самолёте можно скорость поднять…

Вспышка бесконтрольной злости: инициатива за мессерами! На устаревших ишачках и чайках мы отдаём первый ход фрицам. Они всегда играют белыми. И почти всегда могут в любой момент выйти из боя. Мы их не догоним.

Вижу один способ заставить их принять бой. Или согласиться с неприятным разменом.

При нападении на бомберы, им придётся с нами биться, пока юнкерсы не уйдут. Или отдать их нам на съедение. Вывод первый: мы управляем боем, когда застаём бомберы на горячем. Если опять вспомнить шахматы, то фрицы попадают в цугцванг, любой ход ведёт к поражению. С одной оговоркой: в воздушном бою они могут и победить.

Кондратьев скрипит зубами во сне, ворочается.

Мессер уходит, начинает выполнять горку. Манёвр шаблонный, ожидаемый, поэтому удачно беру его на прицел. Очередь из всех четырёх пулемётов! Уходит сволочь! Виляет в сторону и уходит! Стрельба чуть дальше эффективной дальности, метров четыреста пятьдесят. И как мне его достать?

Голос инструктора:

«Будем говорить прямо, мессершмитт по комплексу параметров превосходит И-16 и И-153. Ещё надо учесть огромный боевой опыт немецких асов. Никто из них не имеет менее двухсот часов налёта, у многих налёт выше восьмисот часов и даже более тысячи. У многих в активе есть сбитые самолёты. Французские, польские, английские, советские. Не редкость достижения в несколько десятков воздушных побед. Исходя из этого, командование не приказывает, но рекомендует применять лобовую атаку и таран. Генерал Павлов приказал сказать лётчикам прямо: на данном этапе боевых действий он считает размен одного нашего истребителя на один вражеский победой и достижением».

Это всё хорошо, но как же мне его достать? Всё мучает и мучает жгучее желание достать неуловимого врага. А если?

Как часто бывает, ключ к загадке вспыхивает во всей красе и тут же исчезает. Успеть ухватить ускользающую идею за хвост! Не получается! Кондратьев просыпается, подскакивает на кровати, пытаясь уцепить и выудить удачную идею, к глубокой досаде успевшей провалиться в подвалы подсознания. Не получается!

23 августа, суббота, время 07:15.

Аэродром авиацентра в Полесье, зона Рокоссовского.

Алексей Кондратьев, лётчик, курсант.

— Задача ясна? Вопросы есть? — строгий взгляд комэска пробегает по нашему строю.

Вопросов нет и быть не может. Слишком оглушительная задача. Мы как-то привыкли, что нас учат очень интенсивно, но последовательно, без прыжков через ступеньки. А тут такое. Хотя… наши ведущие с нами, им-то задача привычная.

Мы разбегаемся по машинам, усаживаюсь в кабину, руки сами нажимают нужные тумблеры, крутят ручки. Напоследок вытаскиваю ручку запуска, привычно выдерживаю десять секунд и утапливаю. Мотор «схватывается» с первого раза. Хорошая примета!

Жду. Завёлся быстрее, чем жду очереди на взлёт. Иду четвёртым, за своим ведущим. Сегодня нас десять пар, усиленная эскадрилья. Ещё восемь самолётов остаются, оголять свой фронт нельзя. Да, мы летим помогать соседям, южному фронту или как они там делятся?

Загрузились мы по полной. Чувствую, что самолёт немного с натугой идёт. Патроны к пулемётам, ясен пень, полные коробочки. Эрэсы в половинных блоках по четыре штуки на обе стороны. Есть ещё полные блоки на семь штук. Ракеты дело знакомое, а вот с бомбами дела мы ещё не имели. Короче говоря, загрузили нас, будто на войну отправляют, ха-ха-ха…

Летим обычным порядком, комэск наверху, — его осиротевший ведомый с нами, — мы внизу густой цыганскою толпой. Нас пригласили в гости на юг. Это замечательно, давно на море не был. С самого рождения.

Через сорок минут полёта.

— Чибис, а можно мне, а? — выворачиваю голову на дорогу в паре километров от нас, кажется, наших пленных ведут, колонна в сотни три-четыре.

— Сыч, мой чибисёнок рвётся подвиг совершить.

— Пусть совершает, — почти равнодушно отзывается комэск, — а мы посмотрим…

Колонна красноармейцев под жарким солнцем уныло бредёт по дороге. Пролетающая вдали группа самолётов, явно советских, вызывает оживление. Но загоревшаяся в глазах надежда тут же гаснет, уступая место ещё более глубокой тоске. Самолёты курс не меняют, им всё равно.

Противоположно, опаска в глазах дюжины конвоиров исчезает. Русским наплевать на своих, попавших в беду, камрадов.

Никто не замечает, что от строя самолётов отделяется один. Отделяется и уходит на снижение. Группа чаек уже далеко позади колонны. Оглядываться никто не видит смысла. Поэтому никто не замечает вынырнувшую из-за лесополосы крылатую машину.

Пулемётная очередь с неба, хлестнувшая по линии конвоиров справа от колонны, застигает всех врасплох. Выпучив глаза, красноармейцы долгую секунду таращаться на паникующих конвоиров, двое из которых корчатся в пыли. Один корчится, второй — наповал.

Кому пришла в голову отчаянная мысль, кто крикнул «Бей их!», дознаться позже не удалось. Вернее, таких оказалось не меньше десятка, только крикнул-то один. Это все слышали.

Лётчик-курсант Кондратьев.

Оглядываюсь. Вроде удачно прошёлся. Ещё раз? Нет необходимости. На месте конвоиров копошатся кучки красноармейцев. Четверо бывших пленных остались лежать на дороге. Вздыхаю, к сожалению это редкость, бой без потерь.

Пролетаю ещё раз над ними, покачиваю крыльями: давайте, братцы, я сделал всё, что мог, дальше сами. Набираю высоту, надо догонять своих. Как там у них дальше сложится, поглядим на обратном пути. Хотя вот сейчас появляется вопрос, который надо было задать утром после объявления приказа. На какое время нас посылают? На два дня, три, неделю?

23 августа, суббота, время 09:00.

К востоку от Одессы, Куяльницкий лиман.

Одессу отрезали от большой земли. Позавчера*. Сообщение осталось только по морю. Лиман — естественная преграда на пути к окружённому городу. Полосу земли от лимана до моря перекрывает линия обороны, которые румыны упорно пытаются прогрызть.

Бойцы в окопах мрачно наблюдают за приближением юнкерсов. Прежде чем расползтись по укрытиям успевают кое-что услышать. Обычно бомбардировщики встречали разнообразными и часто по-одесски вычурными проклятиями.

— Шоб вас вечно на Привозе обсчитывали.

— Мою Сарочку вам в тёщи.

— Ерша морского вам в выхлопное место…

И так далее. Сегодня бойцы хмыкают на стон, — о нет, не это, лучше пусть незваный татарин в гости! — Один боец с раскосыми глазами отзывается:

— Запросто, друг. Как отведут с передовой — кит к тебе.

(кит — идти по-татарски)

— В обмен на чудо, Селим, — мученически заводит глаза к небу недавно поставленный в строй одессит. — Сделай им ноги отсюда, Селим, и приходи в гости в любое время. Придуприждаю сразу. Татарину, да незваному, рад не буду, но приму, как родного.

Уже не с таким мрачным настроением бойцы рассасываются по окопным нишам. Каким-то неведомым путём бойцы Приморской группировки нащупали такой же способ защиты от бомбёжек и артобстрелов, какой практиковали на Западном фронте. Только там придумали генералы, а здесь — одесситы с Молдаванки. Прятаться лучше по отдельности, а не кучей, — здраво рассудили ополченцы и стали делать в окопах ниши. Самые умные — буквой «Г», так что даже угодивший прямо в окоп снаряд поблизости мог «нарушить мне контузию» и всё. Оглохнуть от близкого взрыва — приятного мало, рассуждали одесситы. Но накушаться осколков и разметаться телом на несколько десятков метров по округе — намного хуже.

Какое б настроение не было, оно проваливается ниже пола в подвале, когда на головы красноармейцев с выматывающим душу воем начинают сыпаться бомбы. На позициях вырастают кусты взрывов, после ударного воздействия укутывающие землю удушливым дымом и пылью.

Неожиданно кошмар бомбёжки, которыми румыны и немцы педантично изматывали советские позиции дважды в день, не прекращается, нет. Оркестр не сразу прекратит игру, если неожиданно уберут дирижёра. Не важно кто, киллер, инсульт или кирпич, упавший на голову. Но внимательное искушённое ухо сразу поймает момент, когда это произошло. И даже зрение не способно точнее определить миг, когда оркестр лишился своего вождя.

Вроде так же сыпятся бомбы, но некоторые почему-то в стороне. Изматывающая и смертельно опасная пытка вдруг резко обрывается с криком:

— Смотрите, братцы, смотрите!!!

У англосаксов есть устойчивый стереотип «Кавалерия из-за холма», обозначающий нежданную и мощную поддержку припёртым к стенке и готовящимся к славной смерти в бою героям. Чувства, которые обуяли красноармейцев сродни торжествующему восторгу парнишки, которого зажали в переулке несколько хулиганов, и вдруг после жестоких издевательств и побоев вылетает из-за угла ватага старших друзей. И вот он миг абсолютного счастья и победного триумфа. Дюжие друзья безжалостно избивают шайку хулиганов, выбивая из них кровавые сопли, ломая кости, гнусные рожи плюща об асфальт.

Всё-таки взрослые люди, потому умножьте эмоции на три или на пять, невзирая на более яркое восприятие подростков. Всё-таки их хотели убить, а не просто нос расквасить.

Кто-то из них переживёт эту жестокую войну. Хотя бы кто-то. И до конца жизни он сохранит эти воспоминания в числе самых впечатляющих и счастливых. До конца жизни на лице будет расцветать улыбка при одной мысли об этом дне.

Восемь, их было всего восемь юнкерсов, на которые наваливаются аж двадцать неизвестно откуда взявшихся чаек. Такое соотношение даже асам высшей пробы на мессерах показалось бы таким же «вкусным», как кол в глотку. Даже у них был только один шанс уцелеть — быстро удрать. Но «штуки» так сделать не могут, хотя пытаются изо всех сил, сбрасывая бомбы, где попало. Какие-то из воющих взрывоопасных предметов падают на своих.

Чайки весело и азартно гоняют «штуки» по широкому небесному полю. Те, чихая дымом и вынужденно одеваясь в огненную мантию, горестно и трагически падают, падают, падают. И быстро кончаются.

Лётчик-курсант Кондратьев

Эфир переполняет гомон. Меня переполняет ощущение абсолютного счастья. Ведущий, как опытный кинолог, натаскивающий молодых собак на дичь, дарит мне это чувство. Прижал юнкерс слева, тот метнулся прямо под мои стволы, и я вбил в него огненные пулемётные струи. Главное, что в кабину попал. Прибил, как муху.

— Мне, мне, мне!!! — Паша орёт по радио, изливая злость и досаду. — Мне не дали!

Комэску требуется добрая четверть минуты, чтобы прекратить вакханалию в эфире. И тут же ставит следующую задачу. Слава синим благословенным небесам, боевую. Мы же не только истребители, но и штурмовики. И бомбы у нас есть. Хоть маленькие и в небольшом количестве.

Утюжим вражеские позиции. Наши ведущие, наши наставники ворчат. Неточно кидаем. Так мы же в первый раз!

Приглаживаем румын ракетами. Товарищи приглаживают. Наша пара разносит в хлам миномётную батарею. Парни работают ещё по каким-то целям…

— Чего это они? — оглядываюсь на удивление ведущего. Ха-ха-ха… наши пехотные друзья под шумок пошли в атаку и теперь добивают противника в его окопах.

Ору в эфир слова, в которые внезапно отлились все эмоции последних минут:

— Пред нами всё цветёт, за нами всё горит!

— Не надо думать, с нами капитан, он всё за нас решит…

Мне отвечают хохотом. Отзывается и капитан:

— Решу, решу… так, ребята, на высоту и экономное барражирование. Ближе к окраине города. Ждите меня.

Капитан нас покидает, опять оставляя своего ведомого сиротой-одиночкой.

Возвращется комэск довольно быстро и отдаёт странный приказ:

— Летим домой.

— Даже не заправимся? — удивляется мой ведущий.

— Нет.

Вот это новость! А как домой доберёмся?

23 августа, суббота, время 09:50.

Куяльницкий лиман, бывшие румынские позиции.

— Так, это что здесь? — одессит Гоша (по паспорту-то Игорь), не обращая внимания на активные возражения боевых соратников, бесцеремонно пытается реквизировать самые вкусные трофеи. Несколько бутылок вина и какие-то консервы. Гоша уже набил чем-то рюкзак, проинспектировав полуразрушеный блиндаж, из которого только что вылез.

Поодаль, метрах в пятнадцати, прямо на земле, сидят понурые, успевшие вовремя поднять руки румыны. Около трёх десятков. Рядом со спорящими весело скалит зубы татарин Селим.

— Не надо жлобиться, друг, — убеждает Гоша, — это не мне, это всем вам.

Он обращается ко всем. Но прежде к Селиму.

— Таки не получится у тебя всё, что ты задумал, — грозит пальцем. — Татарином ты родился, татарином живёшь, татарином и помрёшь…

Селим всем лицом выражает полное согласие, «айе» (да / конечно — по-татарски).

— Но незваным ты ко мне в гости не явишься. Потому как я тебя приглашаю. Всех приглашаю! — возвышает голос Гоша.

— Адрес! — требует подошедший командир взвода, и Гоша мученически заводит глаза к небу с видом: убивать надо таких умников в колыбели.

— Молдаванка…

— Точнее!

— Запорожская 15, — Гоша примиряется с суровой действительностью «ну, не получилось, так не получилось».

Тут же находит выход, одессит всегда его найдёт.

— Ты берёшь с собой это, ты это… — не удалось реквизировать, сами принесут. Гоша увлечённо формирует материальную базу для встречи гостей заранее, тыча пальцем в товарищей и то, что они не успели заныкать.

21 августа, четверг, время 10:25.

Минск, штаб Западного фронта.

Во всём виновато начальство. Если что случилось, то без разбирательств можно бить по голове командира, чем старше, тем вернее. Не ошибёшься. Хотя бывают объективные обстоятельства, но в таком разе виноват начальник повыше. Не предусмотрел, не подстелил заранее соломки.

Но в реальности, поди найди виновного. Днём с огнём не сыщешь. А ещё есть такая неприятная вещь, как подстава. И начальству подставить подчинённого сумасбродным приказом раз плюнуть. И неудачу затем списать на него же. Де, не справился, слабая подготовка не позволила выполнить боевой приказ, повинен смерти и всё такое.

Как раз такой приказ я и получил от Тимошенко несколько минут назад. Отказаться не получилось. Южный фронт — не моя зона ответственности. Но я попал в ловушку, шаблонную для сильно умных. На неё прозрачно намекает пословица «кто везёт, на том и едут». Южный фронт держится кое-как, только за счёт упавшего энтузиазма германской группы «Юг». И за счёт перебоев с поставками. Авиация моего южного фланга пиратствует на украинских коммуникациях практически безнаказанно. И я догадываюсь, почему. Люфтваффе стянуло большие силы к Минску, оголив другие места.

Но черноморское побережье они к рукам прибирают. Там море, по которому можно грузы доставлять и флот подвести. Гляжу ещё раз на карту, м-да… Одесса — ключ к Крыму. Если немцы её возьмут, то Крым окажется под сильным давлением. Выдержит? В истории Кирилла Арсеньевича не выдержал.

Враг на полную катушку начнёт использовать Одесский порт. Это по железке замучаешься дивизию перебрасывать, а кораблями — только в путь. Дивизию за раз можно переправить тремя-четырьмя крупными транспортами. А там, выбирай место и высаживайся. Попробуй прикрыть всю береговую линию! Две с половиной тысячи километров! Пусть Азовское море пока наше и закрыть надо только полторы тысячи. У меня почти миллионная группировка и протяжённость фронта примерно такая же. Но надо учесть Полесье и обширные болота Припятской низменности. Взорвал пару мостов и закрылся. До зимы никто не пройдёт.

С Крымом не так. Доступен со всех сторон. И окружение Одессы угроза не только для города, появляется угроза для Крыма. А там и до Кавказа рукой подать. И до грозненской лёгкой нефти.

— Они не могут, Дмитрий Григорич, – вздыхал Тимошенко, – на том фланге авиации у Жукова почти нет. Не может он обеспечить авиаприкрытие. Ну, если хочешь, перебрось хотя бы пару эскадрилий поближе к Крыму…

— Сразу нет, Семён Константиныч. Там ровная степь, совсем другая специфика. Мои авиаторы привыкли аэродромы в лесах прятать, а там как? Всё по-другому, приспосабливаться надо. У моих самолётов маскировка лесная, зелёный камуфляж. В жёлтой степи на ровном месте они, как на ладони будут.

По паузе понимаю, что аргумент попадает в цель.

— Маскировочные сети есть, – находится Тимошенко

— У кого? У Жукова? Точно есть?

— У тебя есть.

— У меня зелёные. Лесные, а не степные. Семён Константиныч, это не моя зона ответственности, не мой ТВД, тамошняя специфика ни мне, ни моим людям не знакома. Переброска авиачасти надолго? Сразу нет, мне самому авиации мало.

— Дмитрий Григорич, чего я тебя уговариваю? — маршал начинает терять терпение. — Это приказ. Вынужденный. Сам, как генерал, должен понимать, чем грозит потеря Одессы.

— Надо найти другое решение. У вас рушится стена, и вы разбираете соседнюю, целую. Поменяете шило на мыло, дальше что?

— Тебе двух эскадрилий жалко? — тон становится жёстче.

— Мне и одного самолёта жалко, если его без пользы гробить.

— Не без пользы, — сухо возражает маршал. — Ладно, я тебя понял. Приказ отменить не могу. В течение пары суток окажи авиаподдержку Приморской группировке в районе Куяльницкого лимана. Всё.

И прослезился. То есть, отключился. Не дал мне даже выторговать хоть что-то. Мне, как любому руководителю, всегда кажется, что меня обходят со снабжением. Казалось бы, если бы не объективные данные. Понять тоже можно, потери надо восполнять… может завысить свои потери? Опасное это дело, но стоит обдумать.

Уже в кабинете тупо смотрю на телефон, до сих пор перевариваю новость. Кому звонить? Копцу? Нет, Паше Рычагову.

Паша тоже начинает ругаться. Дозвонился до него через четверть часа. По городскому, что интересно. Спокойно выслушиваю, даже смеюсь про себя. Всё-таки я молодец, соображаю. Паша говорит то же самое, что и я Тимошенко, хоть и другими словами. Вклиниваюсь, когда он сбавляет обороты.

— Паша, я и сам всё это знаю. Но приказ пришёл сверху. Давай думать, как с крючка слезть и рыбку съесть.

Рычагов озадаченно замолкает.

— Дословно приказ звучит так: оказать авиационную поддержку. Понимать можно, как угодно.

— Связь с Одессой есть?

— У меня даже с Жуковым связь только через Москву, — кривлюсь от досады, — со связью у них полный швах.

— Дурацкий приказ, — выносит вердикт Паша. — Понимаю теперь, почему они все так провалились.

Конечно, дурацкий. Любая, самая незначительная военная операция планируется. А тут нарком обороны просто спустил ЦУ сверху и умывает руки. Разбирайтесь сами. Насколько помню по прошлой параллельной жизни, у Приморской группировки авиации не было совсем. Может прятали где-то пару разведывательных или связных самолётов, не более того. К тому же их зажали на относительно небольшом пятачке. Обнаружить аэродром и накрыть его бомбовым, а то и артиллерийским ударом, как два пальца об асфальт.

Если нет авиации, нет и соответствующего материального обеспечения. Ладно, ишачки и чайки сожрут любой бензин. А как быть с боеприпасами? Наверняка патронов для ШКАСов и БС-ов нет. Не говоря уже об эрэсах или бомбах.

— Надо сделать так, чтобы им не пришлось садиться там, — Паша озадачивает уже меня.

Он прав. Сам этого боюсь. Сесть они где-то смогут, чайке всего-то надо сто метров полосы. Любая ровная дорога подойдёт. Сесть они сядут, а вот позволят ли им взлететь? Возьмут в оборот, заставят остаться насовсем.

— Они сядут, не заправить их не смогут, даже если будут давить остаться… — размышляю вслух. Мы сразу решили отправить чайки, они и с бомберами справятся и от мессеров отобьются и отштурмовать могут. Но разовый пробег чайки всего семьсот пятьдесят камэ. С самого моего южного аэродрома до Одессы почти пятьсот. Как ни крути, дорога в один конец.

— Полбака будут заправлять, — мрачно прогнозирует Рычагов. — Плавали — знаем.

Последнюю присказку он у меня украл. Меня скоро всего на цитаты растащут. Верно он замечает. Полбака не хватит домой улететь, а полчаса активного полёта это уже что-то. Поэтому местные командиры так и поступят, чтобы лётчики домой не улетели. Думаем дальше.

— Есть одна идея, — замедляет речь Паша.

Х-ха! Мы всё-таки придумали. Правда, надо будет моего Маркграфа озадачить. В общем, пришлось нам до последней мелочи продумывать всю операцию. Генералы мы или где?

21 августа, четверг, время 15:10.

Небо над позициями 13-ой армии. ТБ-7, борт № 1 Западного фронта.

— Частичное накрытие, — доводит результат лейтенант-наблюдатель, — перелёт.

— Ты разницу высот не учёл, — спокойно комментирует Яша. Мой Борька чешет лоб.

— Наши миномёты метров на шестьдесят выше, — продолжает Эйдельман и после паузы выносит вердикт. — Эффективное расстояние на пятьдесят метров ближе… скорее на сорок, но не будем мелочиться.

Борис, после протирки лба, диктует радисту новые данные. В этом деле я не специалист, но, кажись, эта сладкая парочка балует артиллеристов по самое не могу. Сразу выдают установку, на сколько и куда выставлять все прицелы.

Они распределили роли по моему настоянию. Борис взял на себя миномёты, 82-мм и 120-мм. Яков — гаубицы. 76-мм, 152-мм и 203-мм. Это очень много! Для тяжёлых гаубиц число типов снарядов больше десятка. И у каждого своя динамика. Как это всё помещается в голове одного человека — отказываюсь понимать. Он один, то есть, вместе с Борисом могут заменить мне всех корректировщиков огня, которые на каждой батарее есть.

Пожалуй, надо сделать так. Никто не вечен, эти двое тоже. И отдыхать надо. Поэтому изменю порядок действий. Сначала наблюдатель или они сами дают направление и расстояние до цели на батарею. Это доводится до местного корректировщика и он пытается лично дать прицельные данные. Затем сверяет их с доведёнными сверху и набирается опыта. Время от времени они будут работать самостоятельно. Яков с Борисом не будут висеть в небе круглосуточно. Надо будет генерала Клича озадачить, чтобы разослал своим методические указания.

Наблюдаю за сражением внизу. Никитин постоянно плачется и выпрашивает резервы, но на самом деле справляется. Если не на отлично, то на четыре с плюсом. Немцы пытаются разровнять его позиции, наши начинают контрбатарейную борьбу и с небесной помощью от нас эта борьба идёт на равных…

— Есть частичное накрытие…

Слышу в внешне бесстрастном голосе наблюдателя, — кстати, давно он тут, пора ему звание повысить, — нотки торжествующего веселья. Отрываюсь от бинокля. В чём дело?

Мои парни тоже улыбаются.

— Яшка немецкие гаубицы на ходу зацепил, — говорит Борька, — когда они позицию меняли. Одна гаубица точно сковырнулась.

— Да? — снова приникаю к биноклю. Да, точно. Немцы торопливо улепётывают, бросив одну пушку. И тут снова попадают под удар. Это уже не частичное накрытие! Яшка-то не спал, пока все веселились. Поймать движущуюся цель, когда снаряд летит полминуты? У парня не голова, а вычислительный центр! Обычный, даже очень опытный корректировщик такого не сделает!

Через полчаса немцы подлавливают нашу миномётную батарею. Тяжёлую. Лишь бы люди уцелели, — думаю, глядя на мощные взрывы. Так и живём…

* – В реальной истории Одессу окружили 13 августа.

Алексей Кондратьев, младший лейтенант. Призван в 31-й иап 8-ой смешанной авиадивизии (Северо-Западный фронт) из Серпухова, где закончил лётную школу.

Окончание главы 7.