Дюжина ножей в спину

Была и другая подобного же рода дезинформация, которая легко наложилась на природную подозрительность президента и дала ход всему последующему развитию событий.

Я был убежден в своей правоте и привел Ельцину все аргументы за восстановление законного срока выборов губернатора Петербурга. Рассеянно и с раздражением выслушав меня, он царским тоном отрезал: "Я не допущу ваших выборов в один день с выборами президента, они будут мешать выборам президента!" Я снова возразил: "Но ведь Москве вы разрешили совместить выборы мэра с президентскими, а нам в нарушение закона отказываете. Вы не должны забывать, что жители Петербурга очень остро реагируют на любые ущемления своих прав, особенно в сопоставлении с Москвой. Такая несправедливость может резко снизить число ваших сторонников на президентских выборах в нашем городе". Я добавил также, что со своей стороны гарантирую полную поддержку кандидатуры Ельцина на президентских выборах.

Он остался непреклонным, и в этот момент я отчетливо понял, что нашему сотрудничеству и добрым отношениям приходит конец: сиюминутные политические соображения и придворные интриги взяли верх над всем тем, что было сделано мною для поддержки президента все эти годы, начиная с первой его избирательной кампании в мае-июне 1991 года, когда я, бросив собственные выборы, поехал на юг страны агитировать за него, и кончая моей ролью в подготовке и принятии новой российской Конституции. Я уже не говорю об августе 1991 года или сентябре-октябре 1993 года, когда вопрос стоял не просто о том, сохранит Ельцин место президента или нет, а о самой жизни.

Но, как для всяких авторитарных и не очень мудрых правителей, прошлое для Ельцина не имеет принципиального значения, так же, как и его вчерашние соратники и союзники. Сложившаяся ситуация была благоприятной для того, чтобы сыграть на местном патриотизме и, заручившись поддержкой городского Законодательного собрания, пойти на резкий конфликт с Кремлем. В этом случае я наверняка выигрывал свои выборы, но Ельцин мог проиграть свои в Петербурге, а возможно, и в России. К сожалению, при таком повороте событий больше всего выиграли бы коммунисты, поэтому я сразу же отказался от подобного сценария, хотя кое-кто из моего окружения предлагал его использовать, ссылаясь на успех Росселя, применившего эту схему на выборах в Екатеринбурге.

Руководствуясь высшими интересами, мне пришлось агитировать депутатов Законодательного собрания за перенос даты выборов на 19 мая (эту дату предложил Черномырдин, и Ельцин ее принял). Многие депутаты восприняли этот перенос как закулисные предвыборные игры и настаивали на проведении городских выборов одновременно с президентскими. После бурных дискуссий согласие депутатов на перенос даты выборов было все же получено.

Однако не удалось избежать шумной кампании в прессе и обращений в суд с требованием отмены этого постановления. Тем самым предвыборная борьба в Петербурге началась задолго до официального начала избирательной кампании.

Но параллельно этому еще в декабре 1995 года начинается кампания моей травли и преследований, которая продолжается до сих пор. По делу о небольшой строительной фирме "Ренессанс", которая вела капитальный ремонт одного из домов в центральной части города, специальным совместным распоряжением трех руководителей силовых ведомств: Барсукова (начальника ФСБ), Куликова (министра внутренних дел) и Скуратова (Генпрокурора России) - была сформирована объединенная оперативно-следственная бригада. Случай, насколько мне известно, беспрецедентный. Поводом для создания специальной следственной группы послужило то, что среди лиц, получивших квартиры в доме, отремонтированном этой фирмой, были мой заместитель и главный архитектор города О. Харченко и моя племянница, М. Кутина, о чем я уже говорил.

Поскольку же в действиях владелицы фирмы "Ренессанс" г-жи Евглевской следственные органы усмотрели криминал, то именно через нее и начала осуществляться сверхзадача, поставленная перед следственной группой: сбор компромата на Собчака. К счастью для меня, я никогда с этой дамой не встречался и не подозревал о ее существовании. Что же касается племянницы, то еще за полгода до этих событий, когда я узнал о приобретении ею однокомнатной, в 16 квадратных метров, квартиры у фирмы "Ренессанс" одновременно по двум взаимоисключающим договорам, купли - продажи с рассрочкой платежа и договору дарения, мне пришлось объяснить ей, что ее обманули и что она должна немедленно в нотариальном порядке расторгнуть оба договора. Что ею и было сделано. Квартиру она так и не получила и лишь потеряла несколько тогдашних миллионов рублей, внесенных при заключении договора. По ее словам, Евглевская убедила ее заключить сразу два договора, так как иначе нельзя было оформить право собственности на квартиру. Якобы потому, что новый Гражданский кодекс еще не начал действовать (?!).

Мало разбираясь во всех этих делах, племянница подписала соответствующие документы. И на этой основе следствие начало разрабатывать версию о получении мною взятки в виде злосчастной квартиры для племянницы.

Уже позднее (после выборов), когда я встречался со следователями и давал им объяснения как свидетель, я обратил их внимание на то, что инициатором и ответственным исполнителем всех документов по фирме "Ренессанс" был не кто другой, как нынешний губернатор, а в то время мой заместитель, В. А. Яковлев. Именно он и несет по закону персональную ответственность за содержание и соответствующие согласования документов по выделению этой фирме дома на капитальный ремонт. Никаких нарушений существующего порядка при подписании этих документов мною выявлено не было. Я был уверен, что Евглевская законно получила этот дом, что и было впоследствии подтверждено решением арбитражного суда. Другое дело, что она была чрезвычайно активна в налаживании "деловых" связей с различными городскими чиновниками. Но меня это никак не касалось.

Евглевская была арестована, и сразу же как по команде появились многочисленные статьи, посвященные этому "делу". Руководитель следственной группы - следователь по особо важным делам в генеральском звании В. Прошкин без устали раздавал журналистам сенсационные интервью, многозначительно намекая на мое участие в этом деле и на мои прегрешения перед законом. Другие материалы появлялись со ссылкой на "осведомленные и близкие к следственной группе источники". Все это удивительным образом совпало с началом избирательной кампании. И вот уже небезызвестный Невзоров, размахивая перед телезрителями толстой папкой, якобы содержащей материалы уголовного дела против меня, убеждает петербуржцев не голосовать за меня, так как вскоре я буду арестован и пойду "в кандалах по этапу".

Когда осенью 1996 года Евглевскую освободят из-под стражи, она расскажет журналистам о том, как ее избивали в тюрьме, требуя дать показания против Собчака.

В тот момент, понимая вздорность и надуманность обвинений в мой адрес, я поначалу игнорировал их, пока не понял, что дело идет не об обычной избирательной борьбе, поставлена задача на уничтожение меня как политического деятеля, а при случае - и на физическое уничтожение. Кампания по моей дискредитации разворачивалась уже не только в прокоммунистических изданиях, но и в либеральных: заголовки типа "Невский спрут", "Второе ленинградское дело", "Коррупция в Петербурге", "Подписан ордер на арест Собчака", "Квартирные махинации мэра" и тому подобные пестрели на первых полосах петербургских и общероссийских изданий. Опровергать слухи - всегда мучительно сложная и неблагодарная работа, поэтому я решил обратиться прямо в Генпрокуратуру с вопросом, имеются ли у следственных органов какие-либо претензии ко мне и существует ли уголовное "дело" Собчака, о котором так много пишут, а также о том, почему руководители следственной группы дают интервью о моей причастности к делу по фирме "Ренессанс", не предъявляя мне каких-либо формальных обвинений.

Генпрокуратура в своем ответе была вынуждена признать, что никакого "дела" Собчака не существует и что я по делу фирмы "Ренессанс" прохожу в качестве свидетеля. Кстати сказать, с тех пор прошло уже более трех лет - газетные "утки" о якобы совершенных мною преступлениях продолжают регулярно появляться, но никаких официальных обвинений в мой адрес и никакого уголовного "дела" Собчака так и не появилось, несмотря на все старания моих заклятых "друзей" и клеветников.

Интересна и такая деталь: после опубликования мною ответа Генпрокуратуры, чтобы уменьшить резонанс, который он произвел на публику, немедленно организуется запрос от имени рабочих Кировского завода в Генпрокуратуру о моей причастности к расследуемым в Петербурге уголовным делам. И что за диво - та же прокуратура, но за другой подписью (зам. Генпрокурора Катышева) разъясняет, что Собчак имеет отношение к квартирным махинациям, связанным с получением квартиры его племянницей и приобретением его семьей второй квартиры. Причем ответ на запрос профсоюзной организации Кировского завода был дан прокуратурой в фантастически короткий срок - на следующий день после его получения - и сразу же был распубликован во всех газетах. Те, кто в своей жизни хоть раз сталкивался с деятельностью прокуратуры, прекрасно знают, что обычно для получения ответа на свои обращения в эту организацию нужны многие недели и месяцы. Не следует при этом забывать, что все описываемые события происходили в период и на фоне моей избирательной кампании, иначе говоря, следственные органы активно использовались в политической борьбе (а это категорически запрещено законом) и сыграли серьезную роль в моем поражении на выборах.

К этому времени сформировался круг претендентов на губернаторское кресло. Кроме уже ожидаемых противников: Юрия Болдырева, достаточно популярного в Петербурге человека с демократическими взглядами; Вячеслава Щербакова отставного адмирала и бывшего вице-мэра, переметнувшегося во время сентябрьско-октябрьских событий 1993 года в лагерь "непримиримой оппозиции"; Игоря Артемьева - лидера петербургских "яблочников"; Юрия Севенарда и Александра Ходырева - представителей коммунистической оппозиции, и других в ряду семнадцати зарегистрированных кандидатов на пост губернатора неожиданно оказался и мой заместитель по городскому хозяйству Владимир Яковлев.

Выдвижение его кандидатуры было тем более неожиданным, что он случайно попал в мою команду и результаты его деятельности были весьма скромными. Придя в правительство города с инженерной должности, он старался ничем не выделяться, предпочитал соглашаться и никогда не спорил с предлагаемыми решениями. Из всех моих заместителей он в наименьшей степени был подготовлен к тому, чтобы стать руководителем города. Путин, Кудрин, Малышев, Чаус и другие имели гораздо более широкий кругозор, были более образованными, культурными и опытными людьми, чем Яковлев. К тому же последнее время ко мне стали поступать сигналы о связях Яковлева и особенно его жены с криминальным миром, вследствие чего я подумывал о его перемещении на другую должность либо увольнении. И вдруг он выдвигает свою кандидатуру на должность губернатора. Мало того, по размаху его предвыборной кампании, по количеству денег, затрачиваемых им в ходе кампании, и по открытой его поддержке московскими структурами доселе мало кому известный Яковлев превращается в моего основного оппонента и противника. Вскоре мне стало известно, кто стоит за ним: в город зачастил Коржаков, заместитель которого - Рагозин - на весь период предвыборной кампании осел в Петербурге; Сосковец организовал Яковлеву поддержку директората военно-промышленного комплекса; тогдашний министр обороны Грачев через командование округа дал указание обеспечить избрание Яковлева, и, наконец, к ним присоединился московский мэр Лужков, приславший открытое письмо в поддержку Яковлева.

Я не ожидал, что столкнусь с такими мощными силами, и недооценил противника. Зная косноязычность и скромный интеллектуальный потенциал Яковлева, я поначалу, вплоть до первого тура - 19 мая, не рассматривал его в качестве серьезного соперника, а сосредоточился на изложении позитивных положений моей программы и критическом анализе того, что предлагали Болдырев, Севенард, Беляев, Артемьев и другие соперники. Между тем в штабе Яковлева, разместившемся в роскошном бизнес-центре на Невском проспекте, буквально кишели московские имиджмейкеры и специалисты по выборам. Круглосуточно там кипела работа с кандидатом, которого предстояло за короткий срок сделать популярным среди горожан, а это давалось нелегко из-за безликости и серости персонажа.

Требования московских организаторов по коренному изменению имиджа Яковлева были предельно конкретными и жесткими. Из него сделали своего в доску парня с закатанными рукавами рубашки, без пиджака и с ослабленным узлом галстука. Всем своим видом он должен был приближаться к народу, резать правду-матку, пусть даже бескультурно и косноязычно. А главное - обещать много и сразу. Например, что уже к осени расселит все коммунальные квартиры! Старая истина: чем очевиднее ложь и круче завиральность речей, тем легче их проглатывает и переваривает доверчивая публика.

Фирменным лозунгом кампании Яковлева стала фраза: "Впереди большая работа!", растиражированная сотнями тысяч экземпляров плакатов, щитов, газет, листовок и брошюр. Весь город в считанные дни был обклеен этими плакатами и листовками. Тысячи хорошо оплачиваемых активистов сновали возле станций метро, завораживая публику фантастическими обещаниями и перспективами развития города в случае победы Яковлева. Особенно часто звучали обещания сытой жизни, наподобие московской, хотя по иронии судьбы в этот момент цены в Петербурге на жилье и коммунальные услуги, на транспорт и основные продукты питания были существенно ниже московских. Команда Яковлева без устали работала среди трех основных групп электората: пенсионеров, рабочих и военных. Мой избирательный штаб, к сожалению, оказался куда менее эффективным и работоспособным.

На его работе сказалось и то, что, видя очевидное дистанцирование Кремля от моей фигуры и понимая, что травля, организованная в средствах массовой информации с участием Генпрокуратуры, идет из Москвы, многие из моего окружения либо переметнулись, либо отошли в сторону до прояснения ситуации. Самым досадным оказалось появление в моем штабе "двойных агентов" и откровенных предателей, которые, подобно Андрею Мокрову, утром работали у меня, а вечером - у Яковлева. Видя очевидное неблагополучие в работе своей избирательной команды, я согласился с предложением жены, которая к тому времени уже была депутатом Госдумы, чтобы она возглавила организационную работу в штабе.

Ее появление было встречено в штыки, особенно А. Прохоренко, который был номинальным руководителем моей избирательной кампании, ведал и распоряжался всеми финансовыми средствами и, как показало последующее развитие событий, сделал все возможное для моего поражения. Он и набранные им люди опасались потерять в результате прихода Людмилы влияние на ход кампании и на распоряжение деньгами из предвыборного фонда. На мои же деньги Прохоренко, Мокров и им подобные создавали мне антирекламу. Без моего ведома они разместили вдоль основных магистралей тысячи плакатов с надписью "Мэра - в губернаторы!", которые вызвали у жителей города лишь насмешки и отторжение. Многие мои сторонники звонили мне и говорили, что эти плакаты лишь отталкивают людей от меня и что лучше вообще никакой рекламы, чем такая.

За свои заслуги на поприще предательства и моей дискредитации Мокров после победы Яковлева был назначен им членом правительства. Не забыл Яковлев и заслуги А. Прохоренко. Надо отдать должное моей жене - с ее приходом обнаружились крупные провалы в тактике и стратегии моей избирательной кампании, допущенные либо сознательно, либо по недомыслию. Ей удалось провести решительную кадровую чистку в штабе и избавиться от многих бездельников и "двойных агентов". Однако времени до голосования оставалось очень мало и многие интересные проекты и инициативы так и остались не воплощенными в жизнь.

Людмила оказалась более радикальным борцом за мое переизбрание, чем я сам. В частности, она настояла на том, чтобы я немедленно целиком посвятил себя предвыборной кампании, а обязанности мэра возложил на своего первого заместителя. До этого я совмещал предвыборные дела с повседневными служебными обязанностями мэра, что только приводило к крайнему переутомлению и, как следствие, неполноценному участию в предвыборной борьбе, которая становилась все ожесточеннее с применением самых нетрадиционных средств. Вот только два примера из происходившего тогда.

Бывший председатель Ленсовета Александр Беляев построил свою избирательную кампанию на распространении всякого рода гнусных слухов обо мне и тем подогревал интерес к собственной персоне. В его штабе трудился один известный в городе журналист со скандальной репутацией, которого на протяжении ряда лет связывала с Беляевым не только мужская дружба. Он отличался умением сочинять правдоподобные с виду и эффективно действующие слухи. Получив от Беляева задание выдумать обо мне что-нибудь этакое, что поразит воображение избирателей, он всю ночь корпел за письменным столом, перебирал факты моей биографии и уже использованные другими газетные "утки". К утру новая байка была состряпана, чтобы уже к обеду разнестись по городу.

Так родилась сплетня о миллионе американских долларов наличными, которые я будто бы в 1993 году пытался ввезти на территорию Великобритании в личном кейсе. При обнаружении этих денег британскими таможенниками я якобы не смог объяснить происхождение такой огромной суммы и был препровожден в комнату временного содержания аэропорта Хитроу. Там мне, согласно сплетне, пришлось провести несколько часов, пока через Посольство России в Лондоне не удалось связаться с МИДом России и президентом Ельциным, после чего инцидент был урегулирован по дипломатическим каналам через британское правительство.

Для людей, сведущих в британском законодательстве (которое не знает ограничений по суммам ввоза иностранной валюты в страну) и знавших, что в 1993 году я вообще не ездил в Англию - нелепость этого слуха была очевидной. Но многие поверили в него и даже в то, что Ельцин лично просил британский кабинет как можно скорее освободить меня, хотя в случае, если бы эта сплетня соответствовала действительности и Ельцин получил бы подобную информацию, я уверен, что он поступил бы как раз наоборот.

А. Беляев обнародовал эту байку на своей пресс-конференции, прибавив к ней, что он располагает также данными о моей собственности во Франции (дом в Париже на авеню Фош и вилла на Лазурном берегу). Этот слух был мгновенно подхвачен всеми СМИ Петербурга и вызвал бурный общественный резонанс. Как раз перед первым туром. На вопрос одного из журналистов, не боится ли он, распространяя эти слухи, что я привлеку его к судебной ответственности, Беляев ответил: "Не боюсь, так как к тому времени я буду губернатором, а Собчак будет сидеть в тюрьме!" Губернатором он не стал, но часть голосов (около 8%) у меня отобрал. После моего обращения в суд с иском к Беляеву о защите чести и достоинства (было это уже осенью 1996 года) ему пришлось принести мне и моей жене публичные извинения за распространение не соответствующих действительности сведений, которые, по его словам, были сообщены ему работниками правоохранительных органов.

Другая липовая сенсация хотя и не наделала столько шума, сколько беляевская байка о миллионе долларов наличными, на самом деле носила гораздо более серьезный характер. Уже после первого тура была организована провокация с обнаружением взрывчатки на одном из кладбищ города.

Вскоре после первого тура выборов команда Яковлева начала активно распространять слухи о якобы угрожающей его жизни опасности, - мол, Собчак таким путем хочет устранить конкурента. Яковлев стал ездить по городу в сопровождении двух джипов с вооруженными омоновцами. Случайно встретившись в тот период с моим первым замом В. Путиным, он с показной тревогой в голосе спросил того, правда ли, что Собчак "заказал" и хочет убить его. На что Путин, немало повидавший в своей жизни еще со времен работы в органах внешней разведки, саркастически заметил: "Ты что, сдурел? Кому ты нужен такой - иди-ка лучше посмотри на себя в зеркало!"

Пользуюсь случаем, чтобы сказать, что В. Путин во всей этой истории проявил себя как высокопорядочный человек. Он не только не предал меня, как многие другие, но и выступал в мою защиту, направив письмо в самые высокие инстанции.

Приведу его полностью:

Президенту Российской Федерации

Б. Н. Ельцину

Генеральному прокурору РФ

Ю. В. Скуратову

Лидеру движения "Наш дом - Россия"

В. С. Черномырдину

Санкт-Петербургская организация "Наш дом - Россия" выражает решительный протест против травли и клеветы, развернутой Генеральной прокуратурой России против мэра города А. А. Собчака.

Под предлогом "борьбы с коррупцией" Генпрокуратура использует свою работу в политических целях, дискредитируя власть. Следственная группа Л. Г. Прошкина дает интервью и, в нарушение всех процессуальных норм, публикует бездоказательные материалы в коммунистической прессе: "Советская Россия", "Правда", "Народная правда", которые используются в качестве агитационных листовок в предвыборной борьбе.

Обращая внимание на это обстоятельство, петербургская организация "Наш дом - Россия" требует принятия решительных мер для прекращения использования правоохранительных органов в политических целях и официального выражения оценки подобной позиции Генпрокуратуры.

Председатель совета Санкт-Петербургской

организации "Наш дом - Россия"

В. В. Путин

А теперь - об истории со взрывчаткой. В один из майских дней по нашему домашнему телефону позвонил мой бывший ученик по университету, работающий в Главном управлении внутренних дел города. Взволнованным голосом сообщил Людмиле, которая подняла трубку, что уже в ближайшую ночь против меня будет осуществлена провокация.

- На Богословском кладбище будет организована выемка шашек с полутора килограммами тротила. Взрывчатку оставят в склепе, а потом якобы случайный прохожий вызовет милицию. После изъятия взрывчатки, которая пройдет с участием руководителя следственной бригады Генпрокуратуры генерала Прошкина и группы тележурналиста Невзорова, будет заявлено об идентификации отпечатков ваших пальцев, оставленных на этих шашках. Сами понимаете, что вывод о вашей причастности к подготовке теракта против Яковлева тут же будет запущен в оборот, - запинаясь, говорил по телефону-автомату этот офицер.

Людмила сразу же рассказала мне об этом звонке. Но мне все это показалось чересчур абсурдным. Я попросил ее не предпринимать никаких шагов и спокойно дожидаться завтрашнего дня. Вечером мы все же решили, что на следующее утро Людмила пойдет к начальнику ГУВД генералу Лоскутову по своим депутатским делам и заодно попробует проверить достоверность предупреждения. В 9 утра она уже была в кабинете Лоскутова в "Большом доме" на Литейном проспекте.

Разговор начался с ее депутатских запросов по жалобам избирателей, но в конце разговора она неожиданно для начальника городской милиции спросила, проводилась ли прошедшей ночью какая-нибудь операция по выемке взрывчатки на одном из кладбищ города. Лоскутов покраснел, смешался, а потом спросил: "А откуда вы об этом знаете?" - "У меня есть свои информаторы", - ответила Людмила. После чего Лоскутов подтвердил, что действительно выемка производилась в присутствии генерала Прошкина, Олейника (ставшего при Яковлеве начальником управления административных органов), съемочной группы Невзорова и нескольких оперативников глубокой ночью (около трех часов) в одном из склепов на Богословском кладбище. Далее он сказал, что взрывчатка обезврежена и направлена на экспертизу, а он сам узнал об этом утром (за час до прихода Людмилы) из оперативной сводки дежурной части ГУВД и еще подивился тому, что генерал из Генпрокуратуры как простой оперативник ночью выезжал на кладбище.

Оценив всю серьезность провокации, мы в тот же день распространили в петербургских СМИ заявление о мотивах и целях провокаторов, чем сорвали замысел дискредитировать таким образом меня и супругу. На том дело и кончилось, если не считать того, что вскоре Прошкин был освобожден от руководства следственной группой и уволен из прокуратуры. Правда, незадолго до увольнения он успел-таки получить от московского начальства бесплатную трехкомнатную квартиру в престижном районе Москвы, - видимо, за усердие, с которым добывал компромат на Собчака и участвовал в моей дискредитации в период избирательной кампании.

Несмотря на все эти происшествия и безудержную кампанию травли и клеветы, первый тур выборов я уверенно выиграл и успокоился. Я мог представить, что проиграю Болдыреву или даже Севенарду, но никак не Яковлеву. Не верилось в торжество шариковых - ведь все-таки Питер действительно самый интеллигентный и культурный город России! Однако все повернулось по-другому.

В период между двумя турами выборов резко усилилось давление Москвы - к постоянно распускаемым слухам, что меня вот-вот арестуют (дошло до того, что старушкам, приходившим получать пенсию, разъясняли, почему нельзя голосовать за Собчака: его все равно арестуют, выборы придется проводить заново, денег у города нет, поэтому им перестанут выплачивать пенсии), добавились экскурсы эмиссаров из Минобороны и Генштаба, которые вели активную "разъяснительную" работу, и прочее в том же духе. В этих условиях многие из моей команды переметнулись в противоположный лагерь. Я же недооценил опасности объединения всех моих конкурентов по первому туру вокруг Яковлева, которые действовали по принципу стаи: все - на одного! Щербаков, Артемьев, бывший губернатор Ленобласти Беляков, последний председатель городского исполкома при коммунистах Ходырев, а также совершенно очевидно связанные с криминальным миром Ю. Шутов и Ю. Беляев - все они объединились вокруг В. Яковлева и призвали своих избирателей проголосовать против меня. Я попытался найти общий язык с бывшим товарищем по Межрегиональной группе Юрием Болдыревым, но и он, по-видимому, руководствуясь личной обидой в связи с проигрышем в первом туре, высказался против моего избрания.

В сложившихся условиях оставалось надеяться только на явку моих сторонников - я помнил прогноз Юрьева: для победы нужна явка более 50% избирателей. Главные надежды я возлагал на теледебаты, в которых рассчитывал легко победить Яковлева. Получилось же наоборот - не Яковлев, но его команда переиграла меня. Идеологи яковлевской кампании (Кошмаров, Большаков и др.) главную ставку (как они об этом потом цинично рассказывали и писали сами) сделали на то, чтобы вызвать у зрителей максимальное разочарование и даже отвращение к кандидатам и выборам. Тем самым они рассчитывали снизить явку избирателей, имея в виду, что та часть электората, которая на стороне Яковлева: военные, рабочие военных заводов, прокоммунистически настроенные избиратели, - придет на выборы обязательно, а значит, чем меньше общая явка, тем больше удельный вес тех, кто проголосует за Яковлева. В общем, так и случилось!

Первоначально Яковлев отказался от теледебатов, но в последний момент его уговорили принять участие, снабдив тайным оружием. Дело в том, что благодаря предательству А. Мокрова, работавшего одновременно в моей команде и у Яковлева, в прокат был запущен ролик с дачей Яковлева, но в действительности в провокационных целях была снята другая дача. Это и дало Яковлеву основание уличать меня во лжи в период теледебатов. К сожалению, я об этом ничего, естественно, не знал и ролика с дачей не видел (не до того было в то время), да если бы и видел, то не придал бы этому какого-либо значения. Дело-то ведь было не в том, есть или нет у Яковлева дача, а в том, есть ли у него мозги, чтобы управлять таким городом, как Петербург!

И вот в тот момент, когда я уже собирался ехать на теледебаты, один из моих активных сторонников еще по первой избирательной кампании 1989 года, с трудом прорвавшись ко мне, взволнованно сказал: "Я узнал, что против вас готовится новая провокация, что-то относительно дачи, вашей или Яковлева, более точно узнать не смог. Будьте крайне осторожны!" Этим и объясняется мое нежелание дать однозначный ответ, когда мой соперник во время теледебатов стал нахраписто требовать его по поводу того, чья дача показана в ролике. Этот момент явился поворотным пунктом в теледебатах, он изменил их атмосферу не в мою пользу. В итоге, если Яковлев и не одержал победы, то в глазах избирателей я явно проиграл. Сказалась, по-видимому, и предельная усталость, а также ощущение того, что на тебя идет охота: трехмесячная кампания травли сделала свое дело.

В ходе дебатов, и особенно после их окончания, я почувствовал себя скверно. Уже дома измерил температуру - 38,9 градуса. Я принял снотворное и мгновенно заснул, а наутро был полностью здоров. Раньше со мной такого не случалось - во время дебатов я вдруг ни с того, ни с сего начал терять дар речи. Мысли переполняли меня, а высказать их было невероятно трудно. Мой язык с каждой минутой становился все тяжелее и тяжелее. Горло перехватывали спазмы, появилась головная боль. Тогда я отнес это на счет переутомления и волнения, но потом узнал, что в группе поддержки Яковлева, которая была в телестудии во время дебатов, находился сильный экстрасенс, вызванный из Москвы. Я проконсультировался со специалистами, и мне подтвердили, что сильное гипнотическое воздействие часто провоцирует как раз спазмы в горле, тяжесть языка, головную боль и резкое повышение температуры тела - вследствие активного сопротивления организма чуждому энергетическому влиянию. Это состояние бывает кратковременным, но весьма болезненным.

Проигрыш выборов был для меня сильным ударом. И дело не в том, что я переживал потерю власти и положения - у меня никогда не кружилась голова от власти, и я никогда не воспринимал ее в качестве универсального заменителя всех других радостей жизни. Наркоманом от власти, подобно Ленину или Ельцину, я не был и если бы проиграл выборы достойному сопернику, то поражение воспринял бы гораздо проще и спокойнее. Но в данном случае одолевали мысли о том, как я мог проиграть такому заведомо серому и примитивному человеку, как Яковлев. Ругал себя и за то, что проглядел его, вытащив в правительство с рядовой инженерной должности, но больнее всего было сознавать отступничество или прямое предательство со стороны многих из тех, кто меня окружал.

После поражения я попрощался с теми, кто постоянно работал в моем окружении в мэрии - с помощниками, шоферами, прикрепленными лицами из Главного управления охраны и другими, с кем сроднился за прошедшие пять лет. На церемонию вступления в должность нового губернатора не пошел - не мог видеть многих из тех, кто принимал в ней участие, да и чувствовал себя неважно. В тот же день, собрав личные вещи, я выехал из своего кабинета, чтобы вернуться в частную жизнь.

Телефон в квартире в те дни молчал. Связисты из агентства правительственной связи мгновенно отключили мне домашние правительственные "вертушки", а в подъезде моего дома они с корнями вырвали весь коммуникационный узел спецсвязи.

Сохранить самообладание и не считать себя полностью отвергнутым помогли мне в те дни многочисленные письма и телеграммы от лидеров и ведущих политических деятелей Франции, США, Германии, Великобритании и других стран (даже из Австралии и Новой Зеландии я получил тогда телеграммы сочувствия и поддержки), в которых выражалась надежда на мое политическое будущее и призыв расценивать проигрыш на выборах как кратковременную неудачу. Очень теплыми были и послания близких мне людей: Ростроповича и Вишневской, Спивакова, Хазанова, Марка Захарова и многих, многих других. Неизвестные мне люди избиратели писали о многочисленных нарушениях, имевших место в день выборов со стороны активистов Яковлева, о подложных бюллетенях и т. д. Все они выражали сочувствие и глубокое сожаление по поводу случившегося.

Спустя несколько дней я уехал на нашу дачу в Репино, которую мы строили почти пять лет и в которой уже можно было жить, хотя стройка продолжалась. Здесь я нашел успокоение, тишину и любимое занятие: благоустройство участка, посадка деревьев и кустарников, уход за цветами.

Людмила отключила на даче телевизор и запретила мне читать газеты, чтобы избежать лишних переживаний. Так я прожил в информационном вакууме больше недели. Но затем два сообщения потревожили мою спокойную жизнь.

Неожиданно в связи с приездом в город Ельцина с однодневным визитом накануне президентских выборов меня начал разыскивать президентский протокол: президент хотел встретиться со мной. Встреча произошла на Каменном острове во второй резиденции. Ельцин поинтересовался моим самочувствием и вручил мне благодарственную грамоту. Дальнейший разговор касался прогнозов по предстоящим выборам, и меня поразило, с какой убежденностью Ельцин говорил о своей победе уже в первом туре. Я высказал свой прогноз о конечной победе Ельцина, но только во втором туре, и сказал, что разрыв будет небольшим. Ельцин резко ответил, что он не допускает и самую мысль об этом.

Второй раз меня разыскали вечером 16 июня, когда проходил первый тур президентских выборов. Мне позвонили Рагозин (зам. Коржакова, отвечавший за исход и моих, и президентских выборов в Петербурге) и Путин - мой бывший первый заместитель. Положение складывалось катастрофическое - через три часа избирательные участки должны быть закрыты, а проголосовало лишь около 40% избирателей (большая часть которых - прокоммунистически и антиельциновски настроенные пенсионеры и военные). Они просили меня срочно выступить в прямом эфире и призвать моих сторонников прийти на избирательные участки. По мнению социологов, неявка избирателей была реакцией на мой проигрыш той части избирателей, которые голосовали за меня.

Раздумывать было некогда - я прыгнул в машину и помчался в город. Никогда раньше мы не преодолевали расстояние от поселка Репино до улицы Чапыгина, где находится телестудия, за такое время - всего 27 минут. Мчались как сумасшедшие, но впереди шла машина ГАИ. Как только я приехал, администрация 5-го канала прервала шедший в это время художественный фильм, обеспечив мне десятиминутное выступление. Затем я отправился на радио "Балтика" и выступил там. Видимо, моя искренняя тревога за судьбу страны - а говорил я о том, что прошу петербуржцев отложить все дела и проголосовать, если они мне доверяют и хотят уберечь страну от новых революционных потрясений, - произвела на них должное впечатление: за оставшееся время количество проголосовавших выросло на 22%. В результате за Ельцина в первом туре в Санкт-Петербурге было подано свыше 60% голосов. Всю ночь я наблюдал за подсчетом голосов на президентских выборах - не мог оставаться равнодушным, когда решалась судьба страны.

Мало-помалу я освобождался от шокового состояния и переживаний после губернаторских выборов: доброта и заботливость, которыми меня окружили дома, доброжелательность всех без исключения петербуржцев, с которыми я случайно сталкивался в те дни, и, конечно, время - все это позволило мне довольно быстро вернуть былую форму. Но в эти же дни вдруг активизировались следователи Генпрокуратуры. Я получил повестку о явке в качестве свидетеля. Встретился со следователями в Мариинском дворце, чтобы избежать съемок и новых провокаций со стороны журналистов. Несколько часов следователь Белов и его коллега расспрашивали меня по поводу передачи фирме "Ренессанс" здания на улице Рылеева, дом 3, под целевую реконструкцию. Я постарался дать исчерпывающие и предельно точные ответы на их вопросы и посоветовал выяснить обстоятельства, связанные с этим домом, у нового губернатора, так как именно он был инициатором и ответственным исполнителем всех документов мэрии по фирме "Ренессанс". Мне показалось тогда, что я удовлетворил любопытство следователей. Во всяком случае, с июня 1996 года до 3 октября 1997 года они меня больше не тревожили. Утихла и антисобчаковская кампания в средствах массовой информации.

Лето провел вместе с семьей, чего давно уже не случалось. С сентября приступил к работе в Петербургском госуниверситете и параллельно начал читать лекции по конституционному праву в Гуманитарном университете - нужно было зарабатывать деньги на жизнь.

Осень и зима прошли спокойно. Я работал в университете, занимался делами Северо-Западного центра ЮНЕСКО, писал новую книгу и наслаждался возвращающимся ощущением нормальной человеческой жизни. Хотя иногда побаливало сердце, я все отчетливее ощущал, что поражение на выборах благотворно сказалось на моей жизни и в конечном счете обернулось личной победой. Я получил передышку, в которой так нуждался последние годы. Вновь проснулся интерес к книгам (а главное, было время, чтобы их читать), театру, музыке, то есть всему, что и приносит наибольшие радости в жизни. Я успокоился, все меньше вспоминал о неприятностях, связанных с выборами. И вдруг - как снег на голову - новый виток кампании лжи и клеветы, открывшейся публикацией в "Комсомольской правде" в феврале 1997 года статьи П. Вощанова "Анатолий Собчак как зеркало российской коррупции". В этой статье были собраны воедино все слухи и сплетни обо мне, запущенные еще в период предвыборной кампании, но Вощанов добавил немало и собственных лживых выдумок. Это была даже не статья, а развернутый донос в худших традициях коммунистического периода. Как потом выяснилось, эта статья была написана все тем же мерзавцем Ю. Шутовым, о чем он сам поведал в письме, распространенном в Госдуме, и П. Вощанов не стал опровергать такое соавторство. Примечательно, что к моменту написания статьи Шутов стал помощником вице-спикера Госдумы С. Бабурина и консультантом председателя Госдумы Г. Селезнева. Вслед за этой статьей как из рога изобилия по чьей-то команде посыпались все новые и новые публикации, пережевывающие старые сплетни или запускающие в оборот новые.

Я был вынужден обратиться в суд с иском к Вощанову и "Комсомольской правде". Дело рассматривается до сих пор. Вощанов в суд упорно не является и не представляет никаких доказательств, подтверждающих приведенные в статье обвинения, потому что их просто не существует. Суд вынужден был объявить даже розыск Вощанова, поскольку, как выяснилось, дома он не живет, а из "Комсомольской правды" уволен.

Всего за 1997 год я был вынужден заявить пять исков к различным лицам и печатным изданиям: два дела выиграл, остальные - в процессе рассмотрения из-за неявки недобросовестных ответчиков. Но тем не менее травля, подогреваемая заявлениями руководителей прокуратуры и МВД о борьбе с коррупцией в органах государственной власти Петербурга продолжалась.

Вначале я думал, что дело лично во мне - кому-то не угодил, кого-то задел, кому-то помешал, - но чем дольше продолжалась травля и чем большее количество следователей и журналистов к ней подключалось, тем яснее становилось, что дело не просто во мне.

Если отвлечься от конкретных имен, то суть всей этой истории состоит в том, что та часть бывшей партийно-советской номенклатуры, которая захватила сегодня в России власть, не удовлетворилась тем, что своей деятельностью дискредитировала само понятие демократии. Для них важно дискредитировать и тех немногих в России политиков, которых можно без кавычек называть демократами. Власти им мало - они еще и крови жаждут! Тем более что во главе Генпрокуратуры находятся бывшие работники ЦК КПСС, с полуслова понимающие, чего от них хотят. Да они и сами с удовольствием во всем этом участвуют, благо Генпрокуратура выведена за рамки закона (предусмотренный Конституцией закон о прокуратуре, по которому она должна быть введена в рамки судебной власти, так и не принят), а значит, и за рамки ответственности за нарушения закона. Нынешнюю деятельность этого учреждения можно охарактеризовать двумя фразами: "Следствие заказывали? Извольте получить!"

В этом заключается одна из серьезнейших проблем новой российской государственности, потому что вместо предусмотренных Конституцией трех ветвей власти: законодательной, исполнительной и судебной - мы имеем четыре. Я имею в виду не прессу, а прокуратуру, сохраняющую сталинские принципы организации, надзирающую за всем и вся и ни перед кем не подотчетную.

После всего случившегося со мной 3 октября 1997 года, когда из-за провокации и грубого нарушения закона работниками следственной группы Генпрокуратуры я попал в больницу, а затем - в Париж, один из московских журналистов, писавший обо мне, восхищался ловкостью Генпрокуратуры, которая, по его выражению, загнала меня в угол. Мол, теперь при любом варианте Собчак проигрывает: не вернется - значит, виноват; вернется - у прокуратуры есть все основания для его ареста.

Странная (но весьма типичная - из сталинского времени) логика! Попробуем посмотреть на всю эту историю с позиций нормального правового государства: я на совершенно законном основании, открыто - не таясь - выехал из страны на лечение и вернулся тогда, когда счел это возможным и необходимым.

Поскольку никто и никогда мне никаких обвинений официально не предъявлял (журналистские домыслы и клевета не в счет!), то ни у кого нет права рассуждать о какой-то моей вине. Напомню, что 3 октября речь шла о моем допросе в качестве свидетеля. Все это, однако, верно для нормального демократического государства, но Россия и сегодня живет по принципу: был бы человек, а дело найдется. "Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы!"

Выступая недавно по петербургскому телевидению, один из лидеров коммунистической фракции в Госдуме, В. Илюхин, сказал дословно следующее: "Мы должны будем изучить и дать оценку каждой бумажке, подписанной Собчаком!" Весьма характерное "мы": видимо, Илюхин и подобные ему "товарищи" рассматривают прокуратуру как свою вотчину. И не без оснований. В том, что происходит со мной, как в зеркале отражается вся сложность нынешней политической ситуации в России. Очевидная неспособность власти позитивно решать важнейшие проблемы жизни страны, психология и атмосфера временщиков, царящая в окружении президента, всевозрастающая криминализация власти - все это подталкивает руководство страны к усиленной имитации, созданию видимости борьбы со злоупотреблениями и коррупцией, а говоря проще - к поиску "козлов отпущения".

Сегодня я часто повторяю строки Е. Евтушенко: "Не важно, есть ли у тебя последователи, а важно, есть ли у тебя преследователи!" Преследователей у меня хватает. Их оказалось больше, чем я мог бы предположить. И это, может быть, лучшее доказательство важности для страны и правильности того, что я делал, находясь во власти, и во имя чего продолжаю жить и работать сегодня.

Есть у всей этой истории и другая сторона. Выборы 1996 года в Петербурге стали тревожным сигналом того, как подлинно демократическое волеизъявление населения может быть искажено с помощью так называемых избирательных технологий, массового подкупа избирателей, запуска в оборот компромата, беззастенчивого вмешательства правоохранительных органов в избирательную кампанию.

Не нуждается в доказательстве положение, что выборы составляют самую суть демократии, а всякое искажение действительной воли избирателей влечет за собой деформации в демократическом устройстве общества и опасность перерождения демократии в полицейское или диктаторское государство. Эта опасность особенно велика там, где нет стойких демократических традиций и где только происходит становление демократических институтов власти. А именно такая ситуация характерна сегодня для России.

На наших глазах, используя процедуру выборов, люди с откровенно криминальным прошлым и настоящим пытаются прорваться во власть. Столь же откровенно используются прокуратура и другие силовые структуры для оказания влияния на исход выборов. Если не остановить этот процесс сегодня, то в недалеком будущем мы получим сначала криминальное государство, а затем - в виде неизбежной реакции - и полицейское государство.

Глава 4

ПРЕЗИДЕНТСКИЙ МАРАФОН-96

Страсти вокруг президентских выборов 1996 года начали разгораться задолго до начала избирательной кампании. Примерно с начала 1995 года в СМИ активно обсуждается вопрос о том, состоятся ли вообще выборы президента в 1996 году или будут перенесены. Благоприятным поводом для их переноса послужило то, что в ряде бывших республик Советского Союза (Туркменистане, Узбекистане, Казахстане) вместо очередных выборов главы государства были проведены референдумы о продлении полномочий действующих президентов до 2000 года без проведения новых выборов.

Описываемый период вообще характеризуется возвратом к власти бывших первых секретарей республиканских компартий. Я не говорю уже о Назарбаеве в Казахстане, Каримове в Узбекистане, Ниязове в Туркменистане, Акаеве в Кыргызстане, которые сохранили власть после распада Советского Союза, но за эти годы к ним добавились Шеварднадзе - в Грузии, Алиев - в Азербайджане, Лучинский - в Молдове. Как известно, в России в ряде регионов на выборах также победили бывшие секретари обкомов, ставшие губернаторами и президентами автономных республик. Эта тенденция не осталась не замеченной Ельциным и его окружением. Напротив, она заставила задуматься над способами сохранения власти, в частности и над теми, которые были уже использованы в других бывших республиках Советского Союза. Для повторения подобного опыта в России, казалось, были все основания - напомню, что в апреле 1993 года уже состоялся один референдум, на котором был поставлен вопрос о доверии Б. Ельцину. Тогда большинство (около 60%) высказалось за доверие президенту, что позволило некоторым лицам из его окружения утверждать, что полномочия Ельцина фактически продлены до 1998 года и никаких выборов проводить в 1996 году не нужно.

Напомню, что, когда в сентябре 1993 года началась решающая схватка с "непримиримой оппозицией" по вопросу "о поэтапном осуществлении конституционной реформы" (Указ Б. Ельцина № 1400 от 21 сентября 1993 года), то, стремясь предотвратить открытое столкновение, Б. Ельцин был готов даже на проведение досрочных президентских выборов одновременно с выборами нового парламента в течение ближайших шести месяцев. Однако лидеры оппозиции не воспользовались этой уникальной возможностью и предпочли силовое решение конфликта. А после разгрома мятежа Ельцин резонно заявил, что не видит необходимости в своих досрочных выборах, так как его полномочия были подтверждены апрельским референдумом 1993 года.

Реальной причиной нового витка разговоров о продлении полномочий президента и о необходимости переноса срока президентских выборов на самом деле было резко ухудшившееся здоровье Б. Ельцина и обоснованное опасение, что он просто физически не выдержит новой избирательной кампании.

Временщики из его окружения (Сосковец, Коржаков, Барсуков, Грачев и др.), получившие из-за болезни президента непомерную власть и понимавшие, что уход Ельцина означает и для них конец карьеры, взяли курс на отмену выборов. Они убеждали Ельцина в необходимости пойти на перенос срока выборов, хотя бы до 1998 года, лелея при этом подленькую мыслишку, что в таком случае президент окажется полностью в их руках и уж тогда-то они развернутся.

Ельцин колебался (сказывались и состояние здоровья, и необычайно низкий рейтинг - к январю 1996 года он достиг практически нулевой отметки), чем и объясняется позднее включение его в предвыборную кампанию. А тем временем первый его предвыборный штаб, возглавляемый Сосковцом и состоявший в основном из сотрудников президентской администрации, делал все возможное, чтобы сорвать выборы. С этой целью были предприняты усилия, чтобы Ельцин утратил даже формальную возможность участия в выборах как кандидат, не собравший требуемый по закону миллион подписей в его поддержку. Если бы это произошло, то они рассчитывали, что Ельцин вынужден будет пойти на отмену выборов. Ход рискованный, но точно рассчитанный на психологию Ельцина, который добровольно власть уступать не собирался. Этот план Коржаков в своих лакейских мемуарах называет ГКЧП-3.

Они были уверены в успехе задуманного. Ничего не подозревавший Ельцин полностью доверял Сосковцу. Но тут неожиданно для всех в ход предвыборной кампании вмешалась младшая дочь Ельцина - Татьяна Дьяченко. По ее инициативе Ельцин потребовал проверки хода сбора подписей в его поддержку и привлек к этому А. Чубайса, снятого со всех постов и бывшего в тот момент без работы.

Чубайс быстро установил реальное (почти катастрофическое для Ельцина) состояние дел и доложил об этом президенту. До окончания срока подачи заявления об участии в выборах и представления в Центризбирком необходимого количества подписей оставалось менее 10 дней. Положение Ельцина было критическим. Но, как известно, российский президент наиболее эффективно действует именно в критических ситуациях.

По совету Чубайса он привлекает к организации сбора подписей Ю. Лужкова и поручает А. Чубайсу сформировать заново предвыборную команду. Эти два человека, будучи антиподами во всем - в человеческих качествах и качестве образования, в моральных принципах и методах работы, - в одном совпадают: оба являются прекрасными организаторами. Итог известен: и подписи собрали, и избирательную кампанию провели блестяще, и Ельцин снова стал президентом.

Но на пути к этому было немало трудностей и проблем, возникавших на каждом шагу из-за особенностей характера Ельцина, но главное - из-за особенностей его окружения.

Чубайс привел в окружение Ельцина молодых, хорошо образованных технократов, которые внесли свежую струю в замкнутый мирок, сложившийся из людей, сделавших быструю карьеру не за счет своих деловых качеств, а благодаря безусловному почитанию, подобострастию и умению вовремя польстить президенту, оказаться ему полезным, предупредить его желания и т. д. Ведь знаменитая ельцинская система сдержек и противовесов была основана не на конституционном механизме разделения властей, не на строгом следовании закону, а на раздаче постов, наград и наказаний не по действительным заслугам или просчетам, а в зависимости от личных пристрастий и настроений.

Одна из слабостей Ельцина заключается в необъяснимом доверии к землякам. Сотни выходцев из Свердловска занимают сегодня разнообразные посты в московских структурах власти. Особенно много их было в президентской администрации. С этим обстоятельством вынуждены были считаться все, кто работал с Ельциным. С приходом в президентскую администрацию Чубайса ситуация резко изменилась: и временщики, и земляки оказались потесненными. Естественно, это вызвало волну интриг и наветов, что мешало успешному завершению избирательной кампании. Участь Коржакова, Барсукова, Сосковца и Грачева была предрешена - они стали раздражать Ельцина своим неумением организовать работу, своими бесконечными доносами и попытками помешать тем, кто делал дело и делал его (в процессе избирательной кампании) весьма успешно. Поэтому, если бы не произошел нашумевший случай с коробкой из-под ксерокса, то случилось бы что-то другое. Опыт показывает, что если кто-то начал раздражать Ельцина, то рано или поздно он от него избавится тем или иным способом.

Но все-таки самым удивительным было то, что произошло в период избирательной кампании с самим Ельциным. Он буквально на глазах восстановился и провел свою избирательную кампанию так, словно не перенес двух тяжелейших инфарктов, будто не было нескольких месяцев, когда он фактически не мог работать. Трансформация, произошедшая с ним, была настолько удивительной, что заставила многих вновь поверить в дееспособность Ельцина, в его способность продолжить курс реформ.

Состояние здоровья было главным, но не единственным препятствием на пути Ельцина к переизбранию на второй срок. К 1996 году недовольство происходящим в России было всеобщим. Позитивные изменения в жизни страны, такие, как бесплатная приватизация жилья, наполнение рынка товарами, преодоление высокой инфляции, увеличение льгот ветеранам и пенсионерам и хоть медленный, но все же рост заработной платы и размеров пенсий воспринимались как должное и в актив президента и правительства не попадали. Зато все негативное, что заполнило повседневную жизнь граждан (высокая преступность, произвол правоохранительных органов и чиновничества, безработица, потеря сбережений и т.д.), со злорадством и нескрываемым удовольствием ставилось обществом в вину президенту, правительству и демократии вообще. Масло в огонь подливала коммунистическая оппозиция, ожесточенно мешавшая осуществлению любых преобразований и одновременно постоянно критиковавшая правительство за то, что оно все делает не так, как нужно.

Резко антипрезидентскую и антиправительственную позицию заняла политически наиболее заметная часть обнищавшей интеллигенции - творческая интеллигенция. Даже банкиры и предприниматели, которые, по идее, должны были бы служить опорой существующему режиму, и те были недовольны абсурдной налоговой системой и личной незащищенностью против произвола чиновничества и правоохранительных органов государства.

Если добавить к этому всеобщее недовольство народа чеченской войной и постоянной задержкой выплаты пенсий, социальных пособий и заработной платы, то можно только удивляться и недоумевать, на что рассчитывал Ельцин, вступая в предвыборную борьбу. Как при сложившихся обстоятельствах он мог выиграть эти выборы? Отвечая на этот вопрос, можно было бы сослаться на загадочную русскую душу, специфический остаточный менталитет советских людей - совковую психологию и т.п. В действительности же все обстоит и проще, и сложнее, а главное - рационального (объяснимого) в поведении российских избирателей гораздо больше, чем иррационального.

Заслуга Чубайса и его команды как раз и состоит в том, что они правильно вычислили и просчитали рациональные и иррациональные мотивы в поведении большинства российских избирателей. На что была сделана ставка?

Во-первых, на выбор "меньшего зла". Как это ни обидно может прозвучать для Ельцина, но избиратели проголосовали не столько за него, сколько против его противников, и прежде всего против коммунистических кандидатов. При всем недовольстве существующим положением вещей большинство избирателей не хотело возвращаться к коммунистическому образу жизни, даже подслащенному псевдопатриотической и державной фразеологией. Еще до начала избирательной кампании было ясно, что основная борьба на выборах развернется между Ельциным и ставленником коммунистов - Зюгановым.

В отличие от выборов 1991 года позиция Ельцина была ослаблена тем, что в 1996 году он уже не был единым кандидатом демократических сил, да и демократическое движение, бывшее в 1991 году на подъеме, пошло на спад.

Кроме Ельцина представителями демократических и реформаторских сил на этих выборах могли себя считать Г. Явлинский и С. Федоров. К ним примыкали "независимые" кандидаты, стоящие в основном на реформистских позициях: М. Горбачев, А. Лебедь, А. Шаккум. Предвыборные программы и лозунги этих кандидатов в президенты, того же Г. Явлинского, М. Горбачева и других, носили ярко выраженный антиельцинский характер (не говоря уже о национал-коммунистах, которые вели предвыборную борьбу под лозунгом свержения "антинародного режима" Ельцина).

Выиграть выборы Ельцину помогла абсолютно ошибочная тактика предвыборной борьбы, использованная коммунистами. В эйфории от победы на прошедших в 1995 году парламентских выборах коммунисты посчитали, что пост президента у них уже в кармане. Они так и не смогли понять, что значительная часть населения России рассматривает возврат к власти коммунистов как большее зло, чем сохранение во власти Ельцина.

Вспоминаю характерную историю, происшедшую в день президентских выборов: когда мы с женой шли на избирательный участок для голосования, нам встретилась пожилая соседка с большой сеткой, наполненной солью, спичками и бутылками с подсолнечным маслом. Она с трудом несла эту ношу. Я предложил ей помочь донести продукты до дому и спросил, зачем ей понадобилось столько соли и спичек. Ее ответ поразил меня: "Ведь коммунисты опять берут власть - значит, завтра все исчезнет из магазинов!" Вот этой памяти простых людей и их настроения как раз и не учли (потому что так и не поняли) Зюганов и Ко.

У них был серьезный шанс переиграть Ельцина на этих выборах, если бы они трезво оценили общее настроение, нежелание людей возвращаться в коммунистическое прошлое и отказались от выдвижения собственного кандидата. Поддержи тогда коммунисты и национал-патриоты генерала Лебедя, сегодня именно он, а не Ельцин, был бы президентом России. Но пойти на это коммунисты органически не могли, и это лишний раз доказывает, что мы имеем дело не с обычной политической партией, способной на компромиссы и готовой позитивно работать в рамках многопартийной политической системы, а с партией реванша, мечтающей об одном - верните нас во власть, а потом уже не понадобится никого избирать, так как с оппонентами мы разберемся по рецептам 1917 или 1937 годов!

Команда Ельцина, напротив, в процессе предвыборной борьбы умело маневрировала и сумела не только нейтрализовать Жириновского, но и привлечь на свою сторону ко второму туру выборов генерала Лебедя, занявшего с 17% голосов третью позицию в первом туре голосования.

Кроме того, расчет был сделан на "молчаливое большинство", которое обычно предпочитает сохранение существующего положения вещей (даже если оно не очень нравится) непредсказуемости будущего в случае, если власть переменится. В особенности если она переменится кардинально, как произошло бы в случае победы коммунистического кандидата Зюганова. Коммунисты и тут подыграли Ельцину - их обещания провести деприватизацию госпредприятий и особенно угроза запретить свободный выезд за границу дали президенту больше голосов, чем он получил от своих верных сторонников. Напомню, что только в 1996 году более 20 миллионов россиян выезжали за границу на отдых, учебу и служебные командировки.

Немало голосов в сельской местности (традиционно голосующей против демократов) принесла Ельцину придуманная его предвыборным штабом акция по рассылке около 10 миллионов персональных писем крестьянам с обещанием добиться передачи земли в их собственность.

И наконец, положительную роль в победе Ельцина сыграло и то, что уже в период избирательной кампании (между первым и вторым турами голосования), вследствие назначения А. Лебедя секретарем Совета безопасности с широкими полномочиями, наметились изменения к лучшему в решении чеченской проблемы, а также несколько улучшилась ситуация с погашением задолженности по пенсиям и заработной плате.

И конечно, сыграл свою роль фактор личности самого Ельцина - свой в доску, простой и даже в своих недостатках близкий и понятный широким кругам российского плебса человек. Я часто вспоминаю, как в период выборов в одной из телепередач, идущих "живьем" с места события, средних лет бомжеватый на вид мужчина горячо говорил, что он никогда не будет голосовать за Явлинского или Гайдара, говорящих по любому поводу - "в этой стране", как будто они приезжие, и что ему понятнее Ельцин или Жириновский, когда они говорят - "в моей стране". Мне известны многие люди, которые проголосовали за Ельцина, не испытывая к нему ни любви, ни даже уважения - лишь бы не был избран другой.

Тем не менее стопроцентной уверенности в победе Ельцина не было до самого конца выборов, хотя Ельцин всю кампанию держался с удивительной уверенностью в своей победе. Аналитики же из команды Чубайса (и я был с ними согласен) допускали даже небольшой проигрыш Зюганову в первом туре с обязательным выигрышем у него с отрывом в 5-8% во втором. При упоминании о таком варианте развития событий Ельцин резко сказал, что он исключает подобную возможность, а если это произойдет, то будет для него сильным ударом. Он был уверен в победе в первом же туре.

В конечном счете все сложилось для Ельцина наилучшим образом - он уверенно переиграл Зюганова. Очень благоприятное впечатление на общественное мнение страны произвела и та решительность, с которой Ельцин убрал из власти Коржакова, Барсукова и Сосковца, потому что эти люди из окружения президента давно вызывали у населения резко негативную реакцию. Их устранение для многих стало сигналом ожидаемых перемен в деятельности президента и назначенного им правительства.

Даже ухудшение состояния здоровья Ельцина перед вторым туром, немедленно использованное оппозицией для разговоров о том, что, выбирая Ельцина, мы будем иметь недееспособного президента, не помешало ему выиграть эти выборы. Без преувеличения можно утверждать, что президентские выборы 1996 года были выиграны благодаря Чубайсу и его команде. После своей внезапной отставки Коржаков и Ко много говорили и писали о корыстолюбии и хищении средств в ходе предвыборной кампании, которые якобы были допущены людьми Чубайса. На это можно сказать только то, что, не ручаясь за безукоризненную честность всех, кто работал в предвыборном штабе Ельцина, можно с уверенностью утверждать: Сосковец, Коржаков и их люди украли бы, несомненно, больше, но при этом и выборы бы проиграли.

Выборы президента в 1996 году стали для молодой российской демократической государственности своеобразным Рубиконом - серьезным экзаменом на прочность, который она выдержала. Впервые в российской истории состоялась легитимная демократическая процедура обновления верховной власти, что усилило уверенность в необратимости происходящих в стране перемен и в невозможности возврата коммунистического режима. Результаты президентского марафона-96 не вызвали в стране всеобщего взрыва энтузиазма и ликования (ликовали, да и то недолго, лишь помощники Ельцина из его ближайшего окружения), но зато они показали устойчивое неприятие населением страны самой мысли о возможности возврата к коммунистическому прошлому. Конечно, и будущее пока не сулит особых надежд на перемены к лучшему, но что хуже не будет - в этом можно быть уверенными.

Размышляя о том, что ждет Россию в будущем, нельзя не вспомнить горькие слова И. Бродского, который в одном из своих последних интервью так ответил на этот вопрос: "Россия - страна, которая в будущее не ориентирована. Все, что будет происходить, произойдет, как бы сказать, невольно и в сильной степени противу желания людей. Будет продиктовано не столько видением, концепцией, сколько необходимостью. Повседневной жизнью".

Чтобы увидеть будущее, необходимо обратиться к прошлому. Ельцин пришел к власти и возглавил страну в наиболее трудное время, связанное с освобождением общества от диктата компартии, с ликвидацией советской системы организации власти, с разгосударствлением экономики и отказом от административно-плановой системы управления экономикой. Сегодня все это позади.

Напомню, что коммунистическая система власти основывалась на трех китах: господстве компартии с разветвленной системой партийных органов, фактически заменивших собой государственные органы; системе Советов народных депутатов, формируемых по принципу должностного положения и партийной принадлежности, то есть полностью контролируемых компартией, и на силовых структурах государства (армия, полиция, КГБ, прокуратура и суд), ответственных перед компартией и подчиненных ей.

Когда после августа 1991 года эта система рухнула, некоторое время страна находилась в состоянии политического и экономического хаоса. По точному выражению А. Солженицына, "мы все оказались под обломками рухнувшей коммунистической системы". Последующие годы шла расчистка общества от этих обломков и одновременно формирование новых государственных и общественных институтов.

Много усилий пришлось затратить на восстановление на новой основе управляемости на всех уровнях власти в стране. Но для этого мы должны были преодолеть и скрытый саботаж чиновников прежнего режима, и открытое сопротивление коммунистической и националистической оппозиции.

Новая российская государственность начала создаваться в условиях тяжелейшего экономического кризиса и ожесточенной политической борьбы. В составе СССР Россия не имела своей государственности, хотя по старой привычке в западном мире Советский Союз нередко называли Россией. Имея статус союзной советской республики, Россия фактически, как, впрочем, и другие республики, была административно-территориальной единицей, не обладавшей ни суверенитетом, ни реальной государственностью. Достаточно вспомнить, как беззастенчиво коммунистическое руководство Советского Союза раздавало российские земли другим республикам (Украине, Литве, Казахстану), не спрашивая при этом даже формального согласия существовавших тогда высших органов государственной власти РСФСР.

После принятия Декларации о суверенитете Российской Федерации пришлось практически заново создавать и отлаживать механизм российской государственности. В этот момент Россия жила по Конституции РСФСР 1977 года, то есть принятой еще в брежневские времена и ставящей главной целью построение коммунизма и развитие "социалистической демократии".

Борьба за принятие новой демократической Конституции страны стала основным стержнем политической жизни России в 1992-1993 годах. По драматизму и напряженности этот период не имеет себе равных. Было тут и двоевластие, и "непримиримая оппозиция", и референдум по Конституции, и попытка вооруженного мятежа, и расстрел парламента из танков, и многое другое, что едва не вовлекло Россию в гражданскую войну. Однако наряду с этим шла и напряженная работа над текстом новой Конституции, которая завершилась в рекордно короткий срок ее принятием.

Новая российская Конституция полностью соответствует современным представлениям об основном законе демократического государства. Из 137 ее статей пятьдесят полностью посвящены правам и свободам человека. Учтен конституционный опыт других стран при определении основ конституционного строя и формировании высших органов государственной власти.

Принятие новой Конституции России всенародным голосованием 12 декабря 1993 года позволило сразу же разрядить остроту политической ситуации. Новая Конституция России, закрепив демократические основы российской государственности, завершила митинговый период демократии и обозначила начало более зрелого, но и более сложного процесса усвоения обществом демократических норм жизни. Политическая борьба с улиц была перенесена в парламент, в котором оказались представленными все политические силы страны, включая оппозиционные. Одним из важных достижений Конституции были и новые формулировки федерализма, исключившие претензии на государственный суверенитет отдельных автономий и территорий, а также отказавшиеся от большевистского "права на самоопределение" и свободный выход из состава Федерации.

Защита единства и целостности страны при добровольности вхождения в состав Федерации - эти новые принципы федеративных отношений, закрепленные в Конституции, положили конец волне сепаратизма, которая охватила Россию в 1992-1993 годах. Многие тогда предсказывали, что Россию постигнет участь Советского Союза, что ее распад неминуем.

В том, что этого, слава богу, не произошло - величайшая историческая заслуга новой российской Конституции. На это могут возразить: а как же Чечня?! Но здесь вопрос особый - Дудаев пришел к власти в Чечне еще осенью 1991 года, и к моменту принятия Конституции этот конфликт уже назрел и требовал особого подхода к его разрешению. Счастье для России, что другие российские автономии, в которых сепаратистские настроения были очень сильны, не последовали примеру Чечни.

И наконец, новая Конституция заложила правовой фундамент для политики проведения реформ. Однако из-за внутриполитических разборок и обострения внутриполитической борьбы эти возможности так и не были использованы. Реформы практически остановились.

Правительство было втянуто в изнурительные дискуссии и объяснения с парламентом, навязанные ему национал-коммунистической оппозицией. По мере приближения президентских выборов 1996 года эти разборки между правительством и парламентом лишь обострились, поскольку лидеры практически всех парламентских фракций выдвинули свои кандидатуры на пост президента. Зюганов и Явлинский, Жириновский и Лебедь, Брынцалов и Тулеев - все они являлись депутатами Госдумы и стремились повысить свои шансы на выборах за счет критики и противодействия правительству и президенту.

Была надежда, что после завершения выборов президента политическая жизнь страны наладится, нормализуется и вместо бесконечной политической грызни все займутся своим делом. К сожалению, этого не произошло. Причин тому несколько. Первая и главная состоит в том, что в России власть всегда характеризовалась бюрократически-чиновничьей традицией. И при царе, и при коммунистах общество носило сословный характер, а чиновничество всегда было особым, если не главным сословием, живущим по своим особым правилам и законам. При коммунистах это сословие получило особое наименование - партийно-советской номенклатуры, но суть дела от этого не изменилась - привилегированный характер бюрократическо-чиновничья элита сохранила.

Крушение коммунистической системы вызвало немало переполоха в этой среде: кто-то выпал из обоймы, кто-то переквалифицировался в новых русских, но большинство сохранили свои места во власти, хотя и под другими названиями и в других кабинетах.

Для этих людей власть отождествляется с силой - только сильный правитель способен вызвать у них уважение и заставить их работать. Любое ослабление власти они воспринимают как сигнал к ничегонеделанию, к самоуправству, к злоупотреблениям.

Вот почему, стоило президенту заболеть, а слухам о его "неизлечимой болезни" просочиться в средства массовой информации, как весь этот аппарат словно по команде прекратил нормальную работу. Вместо позитивной деятельности началось активное обсуждение вопросов: кто будет следующий, на кого ставить, перед кем вовремя прогнуться?

Коммунисты после поражения на президентских выборах вначале поутихли и подрастеряли свой напор. Но болезнь президента с новой силой оживила их надежды на возвращение к власти, особенно после того, как на региональных выборах (губернаторов и мэров городов) их кандидаты стали одерживать победу то в одном, то в другом месте. И снова возникла ситуация последних двух лет, когда стратегическая инициатива в политических баталиях перешла к коммунистам. Они снова начали диктовать ритм политической жизни, организуя одну акцию за другой. Противопоставить этому можно было только сильную, ясную и целенаправленную политику президентской команды и правительства по осуществлению реформ.

Но как раз этого и не происходит: правительство либо отмалчивается, либо оправдывается по поводу различных обвинений со стороны национал-коммунистической оппозиции, либо без конца перетасовывается. Вследствие этого как дым тает преимущество демократических и реформистских сил, достигнутое победой на президентских выборах. Многие аспекты реформ в области образования, здравоохранения, культуры, реформы армии и земельной реформы не решаются из-за отсутствия сильной власти и целенаправленной, последовательной политики, а не из-за отсутствия денег, как об этом постоянно говорят.

Проблема лидера и сильной дееспособной власти сегодня для России актуальна, как никогда. Эта проблема имеет значение для любой страны, но особенно важно иметь такого лидера во времена испытаний и перемен. Если страна обретает общепризнанного лидера в такие периоды, то доверие к нему помогает объединить нацию и преодолеть стоящие перед ней проблемы. Достаточно вспомнить критические моменты русской истории (Ярослава Мудрого, Дмитрия Донского, Петра Великого) или период Второй мировой войны, когда де Голль во Франции, Черчилль в Великобритании, Рузвельт в Соединенных Штатах, Сталин в Советском Союзе были бесспорными лидерами своих стран, не имеющими соперников. Именно это во многом помогло совместными усилиями победить фашизм.

В нашей стране за 75 лет господства коммунистов сложилась искусственно создаваемая и поддерживаемая традиция, по которой в политической жизни страны действовало только одно лицо - Генеральный секретарь Коммунистической партии. Все остальные были лишь его фоном.

Поэтому, когда начались демократические изменения, вся страна пребывала в полной уверенности, что у нее нет и не может быть другого лидера, кроме Горбачева. И действительно, до 1989 года Горбачев полностью доминировал в нашей политической жизни, как до него Брежнев или Андропов. Когда на первом Съезде народных депутатов СССР в 1989 году возник вопрос о выборах нового Председателя Верховного Совета как высшего должностного лица страны (о президенте тогда еще и речи не было), все были практически единодушны в том, что Горбачев не имеет соперника.

В тот момент фигура скромного рядового инженера Оболенского, который выдвинул себя в качестве соперника Горбачева, хотя и наделала много шума, но все это выглядело лишь забавным эпизодом, который подчеркнул новизну политических нравов и глубину происходящих перемен. Результаты были предопределены. Горбачев стал тогда Председателем Верховного Совета с абсолютным преимуществом.

Однако уже через год, когда возник вопрос об учреждении поста Президента Советского Союза и его выборах, мнения среди членов парламента и в средствах массовой информации разделились. Единодушия уже не было, и кандидатура Горбачева встретила серьезное сопротивление как со стороны демократической оппозиции - Межрегиональной группы - так и со стороны ортодоксальных номенклатурных слоев из высшей партийно-государственной элиты. Горбачев и сам не был уверен в успехе и, вероятнее всего, именно поэтому не пошел на всенародные выборы, а настоял на выборах первого президента страны Съездом народных депутатов.

В итоге избрание Горбачева первым Президентом Советского Союза было уже не столь триумфальным и, как показало последующее развитие событий, скорее проигрышем, чем выигрышем для него самого.

Если бы в 1990 году Горбачев был избран президентом всем населением страны, как того требовала демократическая оппозиция (а его шансы на победу тогда были достаточно высоки, и, скорее всего, именно он был бы избран президентом и на всенародных выборах), то вероятность сохранения единства страны и сохранения самим Горбачевым президентских полномочий выросла бы во сто крат. Конечно, ретроспективно все выглядит намного очевиднее, чем в момент, когда все это происходило.

При выборах первого Президента России в 1991 году мы столкнулись с еще более резкой поляризацией политических сил. И хотя мощная фигура Ельцина, который после смерти Сахарова становится общепризнанным лидером демократических сил, затмевала других соперников, тем не менее соперников у него на выборах было достаточно, и никто до самого последнего момента не мог предсказать, чем же завершатся эти выборы.

Первые президентские выборы в России в 1991 году принесли немало неожиданностей, однако уверенная победа Ельцина уже в первом туре лишь подтвердила общее стремление народа расстаться с коммунистическим прошлым и поддержать демократические реформы. К моменту новых выборов в 1996 году уже не было и речи о политическом лидировании Ельцина. И сам Ельцин, понимая это, в одном из своих интервью на вопрос о том, какая опасность подстерегает Россию, ответил так: "Самая большая опасность для России может возникнуть из-за того, кто станет ее следующим президентом".

Это абсолютно точная характеристика ситуации, она сохраняет свое значение и сегодня, когда мы знаем, кто победил на президентских выборах 1996 года. Случилось так, что избрание Ельцина на второй срок как бы отсрочило до 2000 года смену политического курса, а главное - смену людей, находящихся во власти.

Для понимания будущего развития политических событий в России необходимо точное осознание того факта, что сегодня на всех уровнях власти в России доминируют выходцы из партийно-государственной номенклатуры коммунистического периода. Они занимают ключевые позиции не только в Госдуме и Совете Федерации, аппараты которых сформированы главным образом из бывших работников партийных органов, но и в других федеральных и региональных структурах. Аппаратчики целыми райкомами пересаживались в кресла новых федеральных структур, таких как налоговая инспекция, налоговая полиция, Госкомимущество и др. Это происходило даже в таких регионах, руководителями которых становились представители демократического движения. Практически в неизменном виде с коммунистических времен сохранили свои структуры и кадры правоохранительные органы России.

Ясно, что Ельцину не по плечу задача освобождения государственного аппарата от заполнившей его номенклатурной рати. Хотя сам он и не очень осознает необходимости этого для продвижения реформ. Ельцинская Россия - это "страна полумер, полудемократии, полурынка, полузаконов, полуневежд и полунищих. Все - полу, и ничего полностью, кроме беспредела чиновничества" (по точному определению известного писателя Бориса Васильева). Тому, кто в 2000 году сменит Ельцина на президентском посту, предстоит архисложная, нечеловечески трудная работа по выведению страны из этого "полусостояния", а если сказать точнее, по выходу из состояния номенклатурной полудемократии к правовому демократическому государству.

Глава 5

ТРУБНЫЙ ГЛАС ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОГО, ИЛИ ИСТОРИЯ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ ДОПРОСА

В августе 1991 года петербургский поэт Л. Григорьев написал пророческое стихотворение:

Надменный, в адмиральском кителе,

Шел гордо к роковой черте

Колчак, рожденный в граде Питере,

Чтоб стать правителем в Чите.

Перекликаются события,

И есть, наверно, тайный знак,

Что ныне правит в граде Питере

В Чите родившийся Собчак.

Как все по-нашему, по-русски!

Товарищами из чека

Колчак расстрелян был в Иркутске.

Что ожидает Собчака?

Времена изменились - меня ожидал не расстрел, а нечто другое.

Был теплый майский вечер. Я шел по набережной Сены без всякой цели. В эти минуты одиночество было приятным и легким переживанием. Словно я очутился ночью в Эрмитаже и рассматриваю в полутемном зале картины великих импрессионистов. Вдалеке в ярком свете утопал мост Александра Третьего. За ним величественно сверкала мириадами огней Эйфелева башня. По темным водам реки медленно проходили, отбрасывая прожекторами на набережные потоки света, туристические катера. У причалов густым роем были пришвартованы разномастные суденышки: в их иллюминаторах горела незнакомая, бесконечно далекая от меня жизнь.

Мне не хотелось возвращаться в квартиру моего друга. Полгода прошло с тех пор, как я вынужден был оставить Россию. И Париж стал моим домом. Домом, в котором хорошо и уютно, но домом, в котором все чужое. И только одиночество и грусть сегодня близки моему сердцу. Я живу с ними как со старыми приятелями.

Мимо меня проходили веселые компании туристов: немцы, англичане, итальянцы, скандинавы, русские. Может быть, из Петербурга. В темноте они не узнали меня.

Я нашел пустую скамейку и присел передохнуть. И вдруг воспоминания ворвались в меня и вытеснили мою тихую неспешную грусть картинами того, что произошло холодной осенью 1997 года...

3 октября 1997 года в Петербурге выдался теплый и солнечный день. Встав, как обычно, в семь утра, я уже к девяти часам пришел в здание регионального Центра ЮНЕСКО на ул. Чайковского, в котором у меня был кабинет и где я обычно принимал посетителей. В этот день я договорился о встрече с журналистом из "Часа Пик" В. Коцюбинским. Ничто не предвещало последующих событий: наговорив журналисту интервью под пленку о предстоящих муниципальных выборах и о только что состоявшейся моей неофициальной встрече с президентом Франции Жаком Шираком, я спокойно вышел из здания, чтобы поехать к врачу. Накануне к вечеру я почувствовал боли в области сердца и позвонил моему знакомому врачу, профессору Накатису Я. А., чтобы посоветоваться. Выслушав меня, он сказал, что вечером заедет и проверит мое состояние, чтобы определить дальнейшие действия. Около девяти вечера он приехал ко мне домой. Послушал сердце, простучал грудную клетку, измерил давление. Потом, когда пили чай и разговаривали, Яков Александрович сказал: "Что-то вы мне не нравитесь. Вам нужно лечь ко мне в клинику, обследуем, сделаем курс капельниц, отлежитесь. Не хочу пугать, но похоже на предынфарктное состояние, а учитывая, что вы уже перенесли один инфаркт, - это может быть опасным".

Я не стал возражать, хотя ложиться в больницу не хотелось. Договорились, что я приеду к нему в больницу на проспекте Луначарского назавтра после 11 часов. Закончив дела с журналистом, я и должен был ехать туда.

Моя машина с шофером стояла метрах в двадцати от здания ЮНЕСКО. В тот момент улица Чайковского была сплошь перекопана. Когда я, обходя ямы и кучи грунта, подошел к своей машине, то неожиданно обнаружил, что со всех сторон окружен оперативниками, а невдалеке у микроавтобуса стояла еще группа людей в камуфляжной форме с автоматами и в масках, чему я удивился. Но я еще не успел осознать ситуацию и охватить взглядом происходящее, как плотный мужчина в кожаной куртке предъявил мне удостоверение полковника центрального аппарата МВД России Горбунова и сказал, что я должен поехать с ними в следственную группу Генпрокуратуры для дачи показаний. Одежда и манеры окружавших меня людей не оставляли сомнений в их принадлежности. То, что они делали, на профессиональном языке называлось задержанием преступника.

- На каком основании вы меня задерживаете? - громко спросил я у Горбунова.

Нервно оглянувшись (на улице было много прохожих, и их внимание было привлечено происходящим, а оперативники больше всего не любят шума и огласки), он предъявил мне повестку о вызове в качестве свидетеля к 11 часам 3 октября.

- Почему такая срочность и почему вы не прислали повестку на дом? спросил я.

Горбунов ответил, что мне многократно посылались повестки, но я не являлся и поэтому придется поехать сейчас. Я пытался возражать, что никаких повесток не получал. Тогда стоявший рядом с Горбуновым худощавый чернявый оперативник с тонкими усиками, придававшими его лицу злое выражение, вдруг резко сказал: "Что ты с ним церемонишься? Если надо, и силой доставим. Они нас из танков расстреливали, теперь мы их по тюрьмам сгноим!"

Горбунов открыл дверцу машины и потребовал, чтобы я в нее сел, а затем сел он сам и еще один оперативник на переднее сиденье. Попросив своего шофера Виктора выйти на минуту, я продолжил разговор с Горбуновым: "Мне нужно позвонить жене и предупредить, что я не поеду в больницу", - сказал я. Чтобы не накалять обстановку, Горбунов не возражал. Я понял, что ордера на мой арест у них нет, а значит, нужно доставить меня в следственную группу без шума. К счастью, я сразу дозвонился до Людмилы и кратко рассказал, что происходит.

Она отреагировала мгновенно: "Я выезжаю к тебе, и мы поедем к врачу, как договорились. Я не допущу, чтобы они допрашивали тебя в том состоянии, в котором ты сейчас находишься".

Мне повезло еще раз, потому что, отъехав от здания ЮНЕСКО, мы попали в пробку и простояли минут пятнадцать, что позволило Людмиле, ехавшей по набережной, обогнать нас и приехать на улицу Смольного в дом 3, где находилась следственная группа, раньше, чем мы туда добрались. Когда мы двинулись, Горбунов по рации кому-то сказал: "Вы едете впереди нас, а автобус - за нами!" И действительно всю дорогу нас сопровождал автобус с теми самыми вооруженными людьми в камуфляжной форме, которых я увидел в момент задержания. Уже позднее я узнал, что это был отряд СОБРа (специальное подразделение по борьбе с терроризмом и особо опасными преступниками).

Первое, что я увидел, когда мы подъехали к такому знакомому для меня зданию на улицу Смольного (когда-то в нем располагался юридический факультет университета, где я учился, а потом работал), была Людмила, которая быстро подошла ко мне и крикнула:

- Толя, смотри, они снимают!

Один из оперативников с камерой снимал мой приезд в окружении работников следственной группы, видимо, для передачи пленки телевидению с сообщением о моем аресте.

Мне стало холодно. Знобило. Я почувствовал себя беспомощно на улице, по которой шли обычные люди и недоуменно посматривали на нас. Усиливалась сердечная боль. Больше всего в этот момент боялся обморока. Тогда я был бы полностью в их власти. Сжав зубы, я сказал себе: "Это надо выдержать! Только не отключиться и не потерять сознание!"

Ко мне подскочила Людмила и схватила за руку:

- Какой допрос!? - громко, срывающимся на крик голосом сказала она. - Вы же видите, он плохо себя чувствует!

- Не силой же вас заталкивать, - жестко ответил полковник Горбунов. У офиса генпрокуратуры он чувствовал себя уверенно, его грубо сколоченное лицо выражало удовольствие от проделанной работы: он взял Собчака! Тихо, без единого выстрела. Вот только депутат Госдумы Нарусова оказалась не к месту. И сделать с ней без оглушительного скандала нельзя было ничего. Депутатская неприкосновенность не позволяла просто отшвырнуть ее в сторону и сказать: "Гражданка, не мешайте следственным мероприятиям. Ваш муж - особо опасный преступник!"

Людмила прижалась ко мне:

- Я никуда от мужа не уйду! Я знаю, как вы до обморока по двенадцать часов допрашивали Харченко!

Я вдруг отчетливо осознал, что это не простой допрос свидетеля. Решается моя судьба. Я переступлю порог этого здания - и привычный мир будет сметен чьей-то равнодушной, жесткой рукой. Как дворник срывает со стены предвыборный плакат с лицом известного всей стране человека.

Прохожие недоуменно оглядывались на нас. Сцена была явно сюрреалистической. У входа в представительство Генпрокуратуры стоит бледный Собчак, в него мертвой хваткой вцепилась жена, а вокруг люди в штатском. Может быть, пока они были на работе, произошел государственный переворот и к власти пришел господин Анпилов? Начались аресты видных демократических политиков? Ситуация для них была непонятной. А для меня страшной. Именно потому, что в стране внешне ничего не изменилось. Кроме одного: власть теперь могла без всяких оснований загнать на нары любого человека.

Людмила, крепко держа меня за руку, вошла вместе со мной в комнату, где за столом сидел средних лет черноволосый следователь, представившийся руководителем следственной группы Михеевым. Комната мало напоминала обычный кабинет следователя. Там стояло несколько столов, две двери вели в другие помещения. Не было никаких бумаг и обычных предметов обжитого служебного помещения. Скорее всего, это была проходная, не предназначенная для работы следователя. Спустя несколько дней после случившегося, уже в больнице, я узнал, что эту комнату выбрали для меня не случайно. Сразу же после предварительного допроса Михеев и Горбунов собирались отправить меня на ожидавшей во дворе спецмашине, принадлежащей ФСБ, в Кресты, где уже была приготовлена камера с уголовниками. Благо была пятница, и до понедельника следователи могли делать со мной все, что им придет в голову: адвоката ко мне раньше понедельника они не допустят. Обычная практика. Политиков в России сажают по пятницам!

Как только мы вошли, Людмила заявила Михееву, руководителю группы, что я нуждаюсь во врачебной помощи и нас именно сейчас ожидает врач.

На что начальник следственной бригады сказал, что у нас вопросов к Анатолию Александровичу на двадцать минут, он ответит, и вы отправитесь туда, куда вам необходимо.

- Нет! - сказала Людмила. Она видела, что мне очень нехорошо, что у меня сердечный приступ. - По закону сначала вы должны удостовериться, что человек здоров, и только потом задавать вопросы. Вы видите: у него приступ. Я требую, чтобы вызвали обычную "скорую помощь". Если врач подтвердит, что Собчак здоров, я тотчас же уйду! А пока я, медицинская сестра, не могу оставить его без помощи и лекарств.

Гневный и уверенный голос моей жены несколько озадачил следователей. Сама ситуация явно разыгрывалась не по их сценарию. Они не хотели скандала, а без него удалить Нарусову было невозможно.

- Вы выйдите за дверь, - почти ласково говорил Михеев, - мы не заставим вас долго ждать. Нам требуется немного времени для показаний Анатолия Александровича, а потом, если вы захотите, немедленно пригласим врача.

Я сидел молча, так как "поплыл". Все происходящее воспринимал как в тумане и больше всего думал о том, как бы не упасть и не потерять сознание.

Людмила наотрез отказалась куда-либо идти, повторив твердо, что не уйдет, пока не приедет врач. Полковник Горбунов, молча и неодобрительно наблюдавший этот скандал, вдруг громко, почти в крике заявил:

- На столе только что лежал ключ от сейфа. Теперь его там нет. У меня есть предположение, что гражданка Нарусова украла этот ключ. В сейфе находятся важные документы и табельное оружие.

- Не несите чушь, - зло ответила Людмила, - нужен мне ваш ключ, как... Я был удивлен: никогда не слышал, что жена может так ругаться.

- Ключ исчез, и взять его могли только вы! - перебил ее Горбунов. - Мы вынуждены будем вас обыскать.

- Он сошел с ума! - попытался сказать я, но из горла вырвался только какой-то невнятный звук.

И тут выдержка оставила мою супругу. Сначала она закричала на полковника и всю компанию так, что ее крик был слышен, наверное, на другой стороне улицы, но затем, совладав с собой, прекратила кричать и твердо, поджав губы, презрительно ответила полковнику:

- Хорошо, я готова раздеться. Но так, чтобы все по закону. Я требую понятых и требую снять это издевательство на пленку. И начните наконец вести протокол!

Она задохнулась от ярости. Но полковник продолжал играть свою роль. Он дал указание кому-то из оперативников вызвать понятых.

У меня голова раскалывалась от боли. На мои протесты Людмила уже не реагировала. В комнату вошли мужчина и женщина средних лет. Они ошарашенно смотрели то на меня, то на мою супругу.

- Сейчас, в присутствии понятых, я буду раздеваться. Прошу занести в протокол, что меня обвиняют в краже ключа от сейфа, и вы как понятые должны удостоверить, что этого ключа у меня нет. Также запишите, я, депутат Государственной думы Людмила Борисовна Нарусова, не срываю следственного мероприятия, а требую только одного - вызвать врача Собчаку, чтобы удостоверить его состояние здоровья. Допрашивать больного человека нельзя по закону!

Нервы у полковника не выдержали, и он нехотя бросил:

- А вот ключ, завалился за бумаги...

Людмила все-таки настояла на своем, и они были вынуждены вызвать врача, обычную "скорую" по 03. Минут через двадцать приехала "скорая помощь". Молодой врач, как только увидел меня, сразу понял, что происходит. Ему на вид было лет тридцать. Типичный доктор с добрыми, усталыми чеховскими глазами. Он быстро сделал кардиограмму, потом достал шприц, ампулы. Я почувствовал, как игла проникла в мою вену и обожгла.

Врач, оказав мне первую помощь, обернулся к полковнику Горбунову и спокойно сказал:

- Анатолия Александровича необходимо срочно госпитализировать. Возможно, это инфаркт.

- Да вы что, вы понимаете, что нам необходимо его допросить! Да ты знаешь, где ты находишься?!

- Вы орите на своих подчиненных! Я отвечаю за жизнь больного! И если вы не дадите мне его отвезти в больницу и он здесь умрет, то вы все сядете на скамью подсудимых, а я буду свидетельствовать, что вы своими действиями убили Собчака.

Они испугались. Они ненавидели меня, мою жену и этого отважного молодого человека. Может быть, единственное, что нам, демократам первой волны, удалось сделать в России - не дать прорасти в новом поколении трубному гласу тридцать седьмого, который жил в душах наших отцов, гремел далеким раскатом и в наших ушах.

Они испугались тридцатилетнего врача потому, что он не боялся их, и не только не испытывал страха, но и презирал их, презирал за то, что они творили со мной, с моей женой. Да даже если бы всего тысяча таких молодых врачей, учителей, рабочих, инженеров, журналистов отдали мне на выборах свои голоса, то и в этом случае я не считал бы себя проигравшим. И если их будет не тысяча, а сотни тысяч в нашей России, то никакие политические и экономические трудности не смогут погубить нашу страну. Потому что душа у нее будет чистая, незамутненная.

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, когда меня положили на носилки. Они заглушили боль и страх перед смертью.

Поднять меня на носилках молодому хрупкому врачу и щуплому санитару было явно не по силам.

- Вы, стражи закона, уж если довели человека до инфаркта, то хоть помогите его донести до "скорой", - процедила сквозь зубы Людмила. Никто из крепких оперативников не шелохнулся.

На прощанье Людмила в сердцах сказала следователям:

- Гестаповцы вы и мудаки! К вам Собчак пришел на своих ногах, а от вас его выносят на носилках, как из пыточной!

В карете "скорой помощи" я пожал руку врачу.

- Вам нельзя волноваться. Все уже позади...

- Да нет, - подумал я, - все еще только начинается!

Потом, как мне рассказывала Людмила, следователи накатали жалобу в Государственную Думу, в которой они рапортовали, что Нарусова обозвала их "гестаповцами и коммунистами". В Думе была создана специальная комиссия под руководством все того же Гдляна. Когда кто-то из коммунистов спросил, как же вы нас могли сравнить с гестаповцами, Людмила ответила:

- Я их назвала "гестаповцами и мудаками", если для них "мудаки" и "коммунисты" одно и то же, то вопрос этот задайте вашим друзьям, а не мне.

Как только "скорая помощь" уехала, микроавтобус с омоновцами исчез. Я благополучно добрался до 122-й медсанчасти, где меня после обследования сразу направили в реанимационную палату.

Как я потом узнал, все это продолжалось более трех с половиной часов. Пришел в себя уже на больничной койке. Накачанный лекарствами, видел окружающее как бы сквозь пелену. Первой, кого я увидел, была Людмила. Она сидела подле кровати и говорила мне, что все будет хорошо.

Постепенно я полностью пришел в себя, и тогда дежурный врач сказал, что они подозревают инфаркт и лечение идет в этом русле. Завтра будет консилиум тогда и решат окончательно. Но недели три полежать мне придется.

Впоследствии, когда я спрашивал у Людмилы, как она все это вынесла, почему не испугалась, ответ был один: "Меня вела какая-то высшая сила. Я не боялась ничего. Только чтобы с тобой ничего не случилось. Если бы понадобилось, я бы дралась, сопротивлялась до конца, но тебя бы им не оставила. У меня было ясное ощущение, если сейчас они уведут тебя, я никогда больше не увижу тебя живым. А все потому, что мы венчаны в церкви и Бог в эту тяжкую минуту не оставил нас!"

Потом уже было все остальное: больница, санитарный самолет, Париж и т.д., но эти несколько часов, проведенные со следователем 3 октября, останутся в моей памяти навсегда. У каждого в жизни бывают испытания и несчастья, но не так важно, что с тобой произошло, как то, каким ты вышел из случившегося с тобой. В этот день я пережил свой 37-й год и вышел из этого испытания с чувством ненависти и брезгливости к власти, которая так по-хамски (точнее, по-жлобски) обращается со своими гражданами, и к тем ее представителям из коммунистического прошлого, для которых закон не писан, а понятия совести, человеческого достоинства, профессиональной чести вообще не существуют. Такие, как Михеев, Прошкин, Горбунов и им подобные, за теплый сортир (правда, в Москве и в современной трехкомнатной квартире) готовы совершить любую подлость, любое нарушение закона. Впрочем, вся их повседневная работа с многочасовыми непрерывными допросами и пытками подозреваемых, со стремлением сломать человека, выбить из него нужные следствию показания любыми средствами - незаконна, более того, преступна от начала и до конца. Чтобы положить конец их деятельности, нужно сначала ликвидировать сталинскую систему прокуратуры, которая всегда была карающим мечом коммунистической партии, а также покрывала все преступления коммунистического режима, придавая им видимость законности. Напомню, что в составе пресловутых "троек" и особого совещания, которые без следствия и суда в административном порядке приговаривали людей к смерти или ГУЛАГу, обязательно был прокурор. Во всех открытых и закрытых политических процессах сталинского времени (да и при последующих правителях тоже) главными действующими лицами были прокуроры. Если бы состоялся настоящий, подобный Нюрнбергскому процессу, суд над коммунистическим режимом за его преступления против собственного народа, то сталинская прокуратура вместе с КПСС и КГБ была бы несомненно признана преступной организацией.

Коммунистической партии (в ее прежнем господствующем виде) у нас в стране уже не существует, но карающий меч остался в руках бывших коммунистических функционеров, которых в народе не случайно прозвали "отмороженными", то есть лишенными нормальных человеческих чувств и здравого смысла.

...Я очнулся от нахлынувших на меня воспоминаний от лая серого, лохматого скайтерьера.

- Уокер, Уокер! - закричала на него миленькая маленькая старушка. Пардон, месье...

- Ничего, ничего, - по-русски ответил я. - Мерси...

Я поднялся со скамейки и пошел по парижской набережной. Огромная, лимонного цвета луна безраздельно царствовала в небе. И ее свет был горек и тревожен. Он окрашивал утопающий в роскоши огней город в едва слышимые сердцем грустные полутона.

Во мне они пробуждали вспыхивающие черно-белые кадры. Как в старом дореволюционном кинотеатре, где все время у киномеханика рвется пленка. Мой фильм был удивителен и фантасмагоричен. Иногда я сам выступал в нем одновременно режиссером и актером. Часто кто-то свыше шептал мне текст и подсказывал что делать. Иногда стихия жизни сама управляла всеми событиями, которые врывались в мои дни и ночи как августовские метеориты. И я едва успевал увертываться от их ударов.

Только теперь, в парижскую пору, я был предоставлен самому себе. Я как бы наблюдал со стороны жизнь известного политика Анатолия Собчака, о котором был снят захватывающий по своим событиям кинофильм. И были моменты, когда он очень мне не нравился, а в какие-то минуты я восхищался им - и был смущен этим. Подчас я советовал ему, как может советовать зритель своему киногерою, поступать иначе, не так наивно и прямолинейно. Но главное - выжить. Правым всегда бывает тот, кто переживет своих гонителей.

Я шел по Парижу и смотрел свой фильм. Но мне хотелось идти по Петербургу и снимать, может быть, самую интересную серию этого кино...

Глава 6

НА ГРАНИ ЖИЗНИ И СМЕРТИ: РЕАНИМАЦИЯ И ВЫЛЕТ В ПАРИЖ

В конечном счете побеждает тот, кто выживает. А в том, что я выжил в страшные для меня октябрьские дни 1997 года, основная заслуга моей жены Людмилы. Случившееся со мной было столь неожиданным и с такой силой обрушилось на меня - неудивительно, что сердце не выдержало. Грубость, угрозы и оскорбления со стороны оперативников, вооруженные автоматами омоновцы в черных масках - все это зрелище было не для слабонервных. На это и было рассчитано! Тем более что продолжающаяся уже третий год кампания травли, лжи и клеветы сказалась на мне - сердечные боли последнее время стали постоянными и как раз 3 октября я должен был лечь в больницу для прохождения очередного курса лечения ишемической болезни сердца, которой давно страдаю.

Какое счастье для меня, что в этот момент Людмила оказалась рядом. Воистину и в радости, и в горе она всегда была рядом. В тот момент она не думала о собственной судьбе.

В бытность мою мэром Людмила помогла вывезти на лечение в Гамбург известного петербургского кинорежиссера Семена Арановича, обеспечила его перевозку чартерным санитарным самолетом и утрясала все формальности того рейса. Кто бы подумал тогда, что спустя три года ей этот опыт весьма пригодится.

...5 ноября 1997 года Людмила хлопотала вокруг меня в палате Военно-медицинской академии, где я залечивал последствия инфаркта, случившегося месяц назад.

Утром, как обычно, в палату пришла медсестра для проведения очередного внутривенного вливания. Мы обратили внимание на то, что она явно испугана и очень волнуется: трясущиеся руки, невпопад сказанные фразы. Это насторожило Людмилу, которая спросила, что случилось. Они вышли в соседнюю комнату, и там сестра сказала, что ей звонят неизвестные люди, угрожают ее семье и требуют, чтобы она ввела Собчаку в вену кубик воздуха или отрегулировала капельницу, заблокировав работу сердца. Людмила, как могла, успокоила ее и избавила от необходимости делать инъекцию.

Уже через несколько минут жена была у начальника академии, известного кардиохирурга генерала Юрия Леонидовича Шевченко. Он подтвердил, что тоже подвергается систематическим угрозам в связи с лечением Собчака, но по понятным причинам не хотел говорить нам об этом. Шевченко сказал Людмиле, что он сам будет проводить операцию и что врачи выполнят свой долг, поэтому она может не беспокоиться.

Значительно позднее, когда я уже был в Париже, Юрий Леонидович в интервью "Аргументам и фактам" расскажет, как его шантажировали, запугивали (особенно после интервью А. Куликова, в котором тот угрожал петербургским врачам проверкой поставленного ими диагноза врачами МВД), вызывали в следственную группу для дачи показаний, пытались найти какие-то злоупотребления в деятельности руководимой им академии. Характерная деталь - во время допроса академика генерал-полковника Ю. Шевченко следователь задает ему вопрос: "Как вы считаете: мог ли Собчак умереть 3 октября?" Шевченко говорит: "Я буду отвечать на этот вопрос письменно после занесения его в протокол допроса". Следователь: "Нет, в протокол допроса мы это заносить не будем - считайте, что вопрос вызван моим любопытством". Шевченко: "Тогда я не буду на него отвечать".

В тот момент я ожидал проведения процедуры коронарографии и возможной операции аортокоронарного шунтирования, проведение которой не исключил консилиум ведущих кардиологов города. Это был уже второй случай, когда мне рекомендовали сделать операцию на сердце. Первый - в 1993 году, когда в США меня осмотрел один известный профессор-кардиолог (во время моего официального визита в Лос-Анджелес) и рекомендовал провести операцию ангиопластики. Тогда Людмила воспротивилась этому и мои петербургские лечащие врачи сказали, что операция была бы преждевременной.

И вот теперь ситуация повторялась. Осознав масштаб угроз и не желая подставлять питерских врачей, поскольку исход любой операции в какой-то степени непредсказуем, Людмила решилась действовать на свой страх и риск.

Она даже мне не сказала о своем замысле, чтобы не доставить преждевременных волнений.

Первым делом она отправила в Хельсинки нашего старого друга, с тем чтобы он оформил в частной финской медицинской авиакомпании заказ на чартерный рейс по доставке меня в Париж. Оплату заказа обеспечили наши финские друзья в кредит с рассрочкой платежа. Уже к вечеру 6 ноября приятель вернулся в Петербург с выполненным заданием. К тому времени Людмила заказала карету "Скорой помощи" на утро 7 ноября. Оставалось получить "коридор" для прилета самолета из Хельсинки и для вылета в Париж. И об этом она переговорила в аэропорту, получив принципиальное согласие.

Когда 6-го вечером она впервые рассказала мне о своем плане, я отругал ее, настолько велико было мое нежелание куда-либо ехать. Но Людмила не из слабонервных, она спокойно и резко ответила мне: "Лучше ты умрешь на моих руках, чем от скальпеля запуганного хирурга или от руки какого-нибудь поганого опера!!! У нас есть возможность лечиться в хороших, а главное - спокойных условиях, где для врачей ты будешь только пациентом, а не гонимым политиком. Ты прав, что у нас сильные врачи, но наши кретины из правоохранительных органов, к сожалению, пока еще сильнее!" Я не знал, что возразить. Прожив с женой почти 20 лет, я никогда прежде не видел ее такой отчаянной и самоотверженной, сверхволевой. Ее решительность убедила меня. Еще минута - и мои возражения ушли прочь. В самом деле, подумалось мне, я не застрахован от повторения провокаций со стороны Скуратовых и Куликовых (цену этим господам я хорошо знал), а если сейчас со мной что-то случится, я так и уйду из жизни оболганным и затравленным на радость моим врагам. Нет, во имя будущего я обязан выжить и бороться!

Впереди меня ожидала тревожная ночь, полная раздумий и неизвестности, волнений за дочь, которой предстояло остаться в Петербурге и ничего не знать о нашем отлете.

Жена начала поступать строго по своей программе действий, ведомой ей одной. Накормив меня сырниками собственного приготовления и напоив клюквенным морсом, уже ближе к полуночи она ушла домой. В ту ночь она заперла меня в палате и унесла ключ с собой. Для экстренной связи у меня имелся радиотелефон.

В тот период за Людмилой велось активное "наружное" наблюдение, телефоны прослушивались, и вся наша жизнь тех дней была пропитана бесконечной всепроникающей слежкой, внедрением стукачей в наше окружение.

Для сохранения конфиденциальности своего плана Людмила вспомнила все те детективные и шпионские книги, что читала в молодости.

Очень верным оказался ее выбор дня вылета - 7 ноября, когда все, кого мог заинтересовать мой отъезд, праздновали свой традиционный коммунистический праздник - день большевистского переворота и скорее всего пьянствовали.

Людмила сумела дезориентировать и наружное наблюдение: через прослушиваемые телефоны она назначила знакомым встречи и на 7-е, и на 8-е в разных районах Петербурга. А кого-то даже пригласила в гости - на день рождения дочери (16-летие!). Все переговоры с финской компанией, аэропортом и нашими парижскими друзьями о вылете она вела с "незасвеченных" телефонов. И это дало свой результат.

Вместе с тем в Петербурге о вылете знало достаточно много людей - кроме меня, жены и наших друзей ряд сотрудников аэропорта "Пулково", руководитель станции "Скорой помощи", кое-кто из врачей Военно-медицинской академии. Всех их потом будут допрашивать - почему знали, но не донесли!

Моя дочь, родители жены, дальние и близкие родственники - все они пребывали в неведении, всем им Людмила говорила, что проведет выходные дни у меня в Военно-медицинской академии. Они узнали о нашем отбытии во Францию только 10 ноября, когда в СМИ поднялся шум. Дочь Ксения, привыкшая к тому времени к самым причудливым поворотам в судьбе семьи, нисколько не удивилась сноровке матери. "Мама, вы действительно в Париже?" - невозмутимо спросила Ксения 10-го и, получив положительный ответ, справилась, в безопасности ли я во французской столице. Людмила обнадежила ее. В тот же день Людмила успокоила и всех наших родственников.

Лишь к 4 утра в ту драматическую ночь отошел я ко сну. Во сне мучили кошмары - кто-то гнался за мной, а я безнадежно опаздывал на поезд, который на моих глазах уходил со станции, и мною овладевало чувство безысходности.

Тревожный сон был прерван женой - уже в 6 утра 7 ноября она приехала в больницу, разбудила меня и предложила выпить чашку чая перед началом самого ответственного этапа моей эвакуации.

Неспешная беседа, недосказанность фраз и упование на Господа - таким был наш диалог в то утро. Диалог людей, идущих на смертельный риск во имя спасения своей чести и достоинства.

Около 8 утра в палате появился главный врач академии Юрий Шевченко, который стал за последние недели почти родным для нас человеком, оградил как мог от неприятностей и готов был, кажется, пожертвовать собой ради жизни пациента. Еще накануне мы с Людмилой написали ему ходатайство о досрочном прекращении моего лечения в академии, не желая подставлять этого настоящего Человека и Врача и его коллег. Жена отдельно дала ему расписку в том, что берет на себя всю ответственность за мою транспортировку за границу и продолжение лечения за счет собственных средств.

Осмотрев меня, главврач одобрил выписку и передал Людмиле историю болезни (латынь, применяемая медиками при диагностировании болезни и назначении рецептуры, облегчила впоследствии работу французских кардиологов). Мы тепло попрощались. Дежуривший в то утро медперсонал думал, что жена забирает меня домой в связи с праздником.

Около 9 утра в палату принесли носилки, меня спустили во внутренний двор и погрузили в "скорую".

К 10 часам - времени, когда обычно Людмилу начинала пасти "наружка", - мы уже прибыли в аэропорт. "Скорую" со мной пропустили на летное поле, а Людмила вместе с нашими документами, деньгами и двумя небольшими сумками прошла в зал вылета для прохождения таможенного и паспортного контроля.

Таможенники сочувственно отнеслись к нам и предложили было пройти сугубо формальный контроль, однако жена настояла на полномасштабном досмотре предъявила наши декларации о вывозе 8.000 долларов США и пропустила сумки через видеоконтроль. Мы не хотели, чтобы потом сплетничали о незаконном вывозе чего-либо ценного, да и подставлять ребят не хотелось. Людмила как в воду глядела - когда она возвратилась из Парижа, работники аэропорта и таможни рассказали ей о тех допросах, которым их подвергли, и поблагодарили ее за предусмотрительность.

Паспортный контроль - и тоже без эксцессов. Людмила решила отказаться от использования своего дипломатического паспорта (положен по статусу депутату парламента), и пограничники проверяли наши обычные загранпаспорта. Они были в полном порядке, с годовыми визами, но ощущение тревоги все еще не покидало Людмилу - коммунистический режим наплодил много стукачей. Тем приятнее было потом узнать, что никто из десятков людей, видевших тогда нас в аэропорту, не позвонил куда следует.

Когда Людмила прошла контроль, я был уже возле нашего миниатюрного самолетика, в карете "скорой". Ее появление придало мне новые силы, и я поднялся с носилок, чтобы выйти наружу и подышать свежим воздухом. Как поет Пугачева, на душе у меня тихо падал снег, а аэропорт все больше погружался в снежную пелену, но грязь превращала этот чудный белый снег в серую мякоть. Погода, как нельзя кстати, отражала в то утро мое душевное смятение.

Тем временем шла рутинная техническая подготовка самолета к дальнему беспосадочному перелету: туда-сюда сновали электрики и прочие техники предполетной эксплуатации, "снеговики" неспешно бороздили летное поле, керосиновоз проехал на заправку самолета.